Записки бездомного часть 3

                (ЧЕРНЫЙ МАРТ 1953 ГОДА)

 Не обманул меня майор.  Условия для проживания и плодотворной работы,  начальство предоставило нам, вполне терпимые. Я бы сказал, нормальные условия, по  тем трудным временам.
Под  жестковатым, но умелым руководством, товарища Сталина, страна моя, поднималась из после военных руин,  гораздо быстрее, чем можно было   ожидать.
Поселили меня в комнате пятиэтажного, вполне сносного общежития. Кроме меня, в комнате проживали еще двое таких же как я.
Обеспечили  рабочей одеждой, талонами на  питание. Первое время, я  трудился на подхвате.  Подносил  кирпич мастерам укладчикам, месил  раствор,  равнял тяжелый бетон в  траншеях под фундамент. 
Таких разнорабочих как я,  оказалось большинство. Настоящих специалистов  строителей, катастрофически не хватало.  Старых специалистов, выкосила  война. Новые были нарасхват.

По всему Союзу шли грандиозные стройки.
 Со временем, меня перевели в бригаду сварщиков. И я быстро освоил эту дефицитную профессию.
Как ни странно, но я достаточно быстро смирился с необходимостью работать на благо родины, а не гулять по белу свету.
Но зуд «первооткрывателя»,  все же,  достаточно упрямо сидел в моем сознании.  Не понимаю, в кого я пошел.
Что отец, что мать,  не страдали подобным недугом. А во мне,  с  раннего  детства,  зрела любовь к путешествиям. И чем взрослее я становился, тем острее мне хотелось повидать новые места.
Рабочий день на стройке, длился до 10 часов в сутки. Но никто из нас не роптал. Слишком крепко сидел в каждом из нас,  дух патриотизма. Даже во мне,  убежденном «летуне».
Профессию сварщика, я освоил достаточно быстро.  Кроме того, при монтаже  внутренних коммуникаций здания, я научился слесарскому делу.
И это здорово помогло мне, в дальнейшей жизни.
Прошло очередное лето и наступила зима.
Работа на строительстве завода, шла полным ходом, немного замирая лишь, в воскресные и слишком ненастные дни.
Во время войны, ни выходных, ни отпусков, рабочим не полагалось.  Не до того было в тяжелые военные годы.
Но еще с сорок пятого года, Сталин издал приказ  о  возврате рабочим, выходных дней и отпусков.

Отдыхали мы, в основном, в воскресение.  Были категории работ, что не прекращались ни на день. Например, тот бетон, что подвозили нам на строительство,   необходимо было освоить  в считанные часы. Иначе он мог застыть. 

Подобные случаи, попадали под определение «Саботаж».
И тогда, северные ГУЛАГи, могли пополниться теми, кого Высшее партийное  начальство, сочтет виновным в «преднамеренной   порче, Государственного имущества».
Рабочие, ответственные за подобные работы, отдыхали по очереди,  по «скользящему графику».
Каждый из нас, имел право на 12 дневный, годовой отпуск. Причем, оплачиваемый.
Но время отпуска для работников,  устанавливало начальство.  Ему было виднее,  кому и когда разрешить  отпуск.
Бывало, что в «силу производственной необходимости»,  рабочий  по два - три года, не мог использовать свой отпуск.
 Зима прошла для нас, без особых происшествий.  Дисциплина на стройке, (как впрочем, во всей стране),  была безукоризненной.

А потом, пришел март 1953 года. Черный , трагический март, на века оставшийся на страницах Мировой истории.
5 го марта,  на 75 году жизни, скончался легендарный генералиссимус, вождь первой в мире, Страны Советов, товарищ Иосиф  Виссарионович Сталин.
Этот Великий человек, был действительно велик! 
По его вине, погибло  огромное количество, безвинно осужденных и репрессированных людей.
Не хочу вдаваться в историю, чтобы подробно описать  причины,  «Сталинских перегибов»  . Страшно и больно вспоминать о его, несомненных преступлениях против граждан страны Советов.  Всерьез надеюсь, что  все его «перегибы», происходили  по причине искреннего заблуждения вождя.
 По неопытности в руководстве первым  в мире,  рабоче крестьянским, социалистическим государством.
Но о достоинствах вождя пролетариата, умолчать  невозможно.
За  немыслимо короткий срок, сталинского  руководство, страна  Советов, из  отсталого  Аграрного государства, превратилась  в  мощную державу с  надежной экономикой.  Со  своей тяжелой и легкой промышленностью, обеспечивающий свой народ всем необходимым.
Сталин сумел выиграть самую кровопролитную, бесчеловечную войну, в истории  человечества.  С его именем на устах, Советские воины, не задумываясь шли на смерть, во имя Победы.
После военная разруха,   была побеждена, так же, в удивительно  короткий срок. По всей стране шло грандиозное строительство важных  объектов стратегического и  народного значения. Сотни новых заводов и фабрик, объектов пищевой и другой, легкой промышленности, возводились в  немыслимо короткие сроки.
В то же время,  возводились жилые дома, школы и спортивные комплексы. 
Многое можно еще добавить в этот список.  Всего не перечислишь.  Но вот то обстоятельство, что вождь  жил ничуть не роскошнее своего народа,   скрыть  невозможно.
После смерти вождя, в наследство родным, остался лишь его запасной мундир и коллекция курительных трубок.
При любой власти,  «рыба гниет с головы».  Сталин находясь на самой высокой должности в государстве, не воспользовался ни единым народным рублем в целях личного обогащения. И такими же он пытался  сделать своих граждан.
Как бы там  ни было, но подавляющее большинство граждан  молодой страны Советов, искренне любили своего Великого вождя.

Искреннему народному горю, долго не было конца.
В день его смерти,  почти все  промышленные объекты, на какое-то время, прекратили свою работу.
Поникли флаги и знамена, замерли все звуки .  Казалось, что   люди, сраженные огромным горем,  на время, перестали дышать. 
За минутой  всеобщего, скорбного   молчания, последовали тоскливые гудки заводов и фабрик.  Сирены речных и морских судов, переплелись с  траурными маршами и народным  стенанием.
Ни один полководец  ,ни один властелин Мира,  за все время существования человечества, не удостаивались такой любви и преклонения, как первый вождь пролетариата.
Слава тебе, Великий полководец молодой республики Советов. Талантливый, умелый , дальновидный., бескорыстный.  Человек, с именем которого, на устах, шли в  смертный бой, наши доблестные Армии.

 Будь проклят убийца миллионов ни в чем не повинных людей.  Будь проклят  подозрительный,   жестокий перестраховщик, больной манией величия. Будь проклят растлитель  религии  и Веры. Как Христианской, так и любой другой..

Кто ты есть на самом деле, рассудит время. Но в день твоей смерти, всенародная любовь, достигла своего предела.
И лишь крохотный процент  ненавидящих тебя,  тайно злорадствовали, прячась от посторонних глаз.

По всем предприятиям и хозяйствам страны, прокатилась волна митингов и воззваний.  Главная тема их сводилась к лозунгу.
 «Ударным трудом, досрочными выполнениями планов, увековечим имя Великого Сталина».
И мы «увековечивали»  его память. Для начала руководство стройки, объявило  своим рабочим, что  до завершения строительства завода, временно откладываются  рабочие отпуска.
Я ничуть не расстроился по данному поводу. Главное, что денежную  компенсацию за не использованные отпуска,  рабочим выплатили своевременно.
Постепенно жизнь в стране вошла в привычную колею.


Политическая грызня между Маленковым и Хрущевым, мало меня интересовала.  В моей жизни появилось куда более интересное увлечение.   Увлечение мое, звали   Наталья.  Женщин в нашем общежитии, было очень мало.
Поэтому, на первых порах, я считал , что мне очень повезло, встретить такую яркую бабу, как Наташа.
Была она родом из Сталинграда.
Во время блокады, Наталье удалось вырваться из  города, окруженного фашистами.  Но вся ее семья, погибла от голода.
 Моя дама сердца, работала штукатуром маляром. Было ей  около тридцати лет.   
Везло мне на опытных в любви женщин. Правда,  в отличие от моей незабвенной Кимы,  Наталья не так остро  трогала мое сердце.
Но все же, мы с ней,  очень не плохо проводили общий досуг. Не смотря на «главный мужской инстинкт», я  тщательно избегал последствий  наших бурных ночей. Во первых, я сразу же предупредил свою подругу о том, что  не собираюсь расставаться с холостяцкой жизнью.  Во вторых, я убедил Наташу, избегать беременности.
«Не обижайся Натка, но  задумаешь родить, я тут не при чем.  Мне ребенок не нужен. Будешь сама выкручиваться. Я тебя предупредил».

Длилась моя связь с Натальей, более года. До того момента, пока пассия моя,  все настойчивее не  принялась  требовать с меня узаконивания наших отношений.
Расстался я с ней, хоть и с сожалением, но решительно.
Некоторое время, мне приходилось, буквально прятаться от преследования женщины. Но к счастью, нашелся желающий занять   мое место в постели  страждущей холостячки.
Им оказался сорока летний  вдовец,  бывший фронтовик.
Спустя всего пару месяцев, после моего позорного бегства от Наташи, она  с довольным видом, пригласила меня на свадьбу.
Ну что ж. Я с совершенно спокойным сердцем, пожелал им счастья.
Но мужское начало все сильнее заявляло о себе. И я снова принялся искать очередную «даму сердца» и тела, естественно. 
Не смотря на преобладание, женского населения страны, над мужским, найти себе временную подругу, оказалось не  так –то просто.
Советские женщины  не очень -то, приветствовали свободные отношения без обязательств.  Материнский инстинкт женщин всех поколений, преобладал над  желанием просто «покувыркаться» с мужиком. И девушки, и вдовы, все хотели замуж.
Попадались конечно,  бабы с заниженными  моральными принципами. Но  «пообщавшись» с такой, пару тройку раз, я  начинал испытывать к ним, почти физическое чувство брезгливости.

Прошел еще год. Строительство завода  Искусственного Каучука, подходило к завершению.

Наступила весна 1954 года.

    (""ГОСПОДИН ЛИПАТОВ)
Теплый, даже  для   Средней Волги,   май  54 го, буйствовал запахами цветущих  черёмух и сирени.
 Мне шел 25 год. Не смотря на тяжелые, трудовые будни, буйна моя головушка, кружилась от переполнявших меня гормонов.  Молодое тело просило ласки, а  душа – сказки.
И еще что-то, глубоко сидело в моем сердце, тревожа и нарушая мои  сны.
Я не очень понимал  по какой причине, мне временами становилось неуютно в  той обстановке, в которой я пребывал два последних года. 
Ведь я  смирился со своей участью строителя на три  года.  Пусть не сразу, но я начал даже, получать от своей работы, некоторое удовольствие.
Зарплату нам платили не самую маленькую. Причем, во время , без проволочек.  За проживание в общежитии и достаточно сносное питание, высчитывали из заработка, сущие копейки.

Рабочее обмундирование, за счет государства, нам выдавали  добротное.
Постельное, казенное белье, исправно менялось каждые 10 дней.  Кроме того,  рабочим выдавалось бесплатное мыло.
Большую часть заработанных денег, некуда было тратить. Те, кто  задался целью, подкопить деньжат для себя или семьи, делали это без ущерба желудку.


Днями я отвлекался на работу. И мои телесные томления и непонятное  волнение души, не на долго оставляли  мое сердце.
Общежитие наше, находилось в здании довольно старинной,  каменной постройки. Комната, в которой  я жил, располагалась на втором этаже,  дома.
Ночами, в раскрытые  форточки окон,  проникали ароматы цветущего мая, вызывая в молодых телах мужиков, тайные желания.
Иногда мне снилась Кима. Чувственная нежная…
Как мне не хватает тебя, Кима
 Моя незабвенная, любимая, каким же дураком я был, когда внушал тебе, что не хочу серьезных отношений между нами.  Надо было жениться на тебе. Жил бы с тобой под одной  крышей. И ты осталась бы жива.

А иногда, мне снился родительский дом. Против  воли, я все чаще  вспоминал  свой Уреченск. Когда  мысли о  доме, начинали одолевать особенно сильно, я злился.
Пять лет назад, уходя в армию, я дал себе слово, навсегда порвать с прошлым.  Навсегда стереть из памяти, выкинуть из сердца все то, что было связано с отчим домом, с родителями и  всей близкой родней.
Мне казалось, что я их всех, ненавижу. Вместе с их поповскими корнями.
После  нежданной встречи с  отцом «зеком»,   чувство ненависти к  родным, только усилилось.
Я,  как капризный, обиженный ребенок, подогревал в себе  отвращение к родным. Если бы мои родители и их предки, были простыми людьми, без «поповской» наследственности, я бы уже командовал военным караулом у Мавзолея Великого Вождя революции. 
Подобные мысли, не давали мне подавить  глупую обиду на своих родных.

Но все же, я оказался бессильным  пред зовом родной крови. Как бы  я не старался выкинуть их из головы и сердца, мои мысли все чаще, возвращались к родным берегам, к родному порогу.   Я  старался убедить себя в том, что они мне не нужны.
Но  обида на родных, ослабевала с каждым днем, все сильнее. Видимо, так непредсказуемо, подействовала на меня, дружная  весна  54 года.
И тогда, чтобы избавиться от наваждения , я решил посетить родные края. И конечно,  навестить   наш дом.
«Надо увидеться с  матерью.  Хотя бы для того, чтобы  она поняла, как виновата передо мной.  А Сёмка с Любкой  по ее воле, дураками остались.  Тупыми колхозниками, обреченными всю жизнь, жить в деревенской нищете и безграмотности».
О том, что отец после отсидки, мог возвратиться в Уреченск, я старался не думать.
Я даже в мыслях не мог допустить, что он осмелится  показаться на глаза матери. И тех, кто мог знать или догадываться о его «позоре».

Мда! Сейчас, по прошествии многих лет, я сожалею что некому было в такие минуты,   дать мне хорошую встряску.
Может быть,  моя башка, загаженная   всяким высокопарным мусором, смогла бы очиститься. Но не оказалось со мной рядом никого, типа капитана Коржина.
А он то, сумел бы прочистить мне мозги.
Я  трудился в бригаде, занятой слесарными работами внутри здания завода. 
За два года, я сумел неплохо  освоить работы слесаря сантехника и так же, сварочное мастерство.
В бригаде нашей, и без меня, хватало сантехников. Причем, более опытных, чем я. Кроме того, временный запрет на отпуска, с рабочих был снят. И я осмелился  попросить у начальства, отпустить меня на отдых.
Заявление на отпуск, мне подписали без проблем. И лишь на словах, начальник Отдела Кадров, напомнил мне, что  я не имею права, односторонне нарушить подписанное  мной  соглашение.   По нему я обязан был, не менее трех лет, отработать на стройках Казани.

Целых двенадцать дней, я  мог быть вольной птицей.  Именно столько продолжался  отпуск  рабочих в пятидесятые годы.
От Казани до моего села добраться можно было, на так называемом, «грузотакси».   Это был  потрепанный дорогами,  грузовичок с фанерной будкой для пассажиров.
Можно было добраться до места водным путем на тихоходном маленьком катере.
Но этот способ пути, я  забраковал.  Мало того, что  мне пришлось бы,  около суток, позти по извилистой реке, так еще  предстояло бы, более пяти километров идти пешком  от  Волги до Уреченска.
В этом отношении, «грузотакси», было гораздо выгоднее.
 Через три с небольшим часа, я мог бы, доехать до места.

Грузовик  такси, вначале собирал по деревням пассажиров едущих в Казань. Ближе к вечеру, он отправлялся назад.

Получив в кассе Строительной  конторы,  достаточно приличный расчет, я присовокупил к  нему,    денежную  компенсацию за неиспользованный ранее отпуск.
Эти деньги и часть отчислений от зарплат, я хранил в Сберкассе города.
Пересчитав полученную сумму, я приятно удивился. Денег оказалось невероятно много.  По крайней мере, такую внушительную сумму, я впервые держал в своих руках.
 Первым порывом было отправиться на стихийный рынок города. На так называемую, «толкучку».
Только там, можно было «достать» что-то стоящее   на  подарки   моим родным.
Но тут, во мне проснулась самая настоящая жадность.
«С какого переполоха, я должен  дарить им подарки? Зачем безграмотным колхозникам  красивые вещи?   Если тратить с умом, то  этих денег мне хватит, чтобы пол года, путешествовать по стране.  Напрасно я их снял со сберкнижки».
Но на то, чтобы снова отнести деньги в Сберкассу, у меня не оставалось времени. И я отправился   на площадь, чтобы успеть на «такси».  Пачку денег, я аккуратно упаковал в гезетный лист и надежно закрепил на поясе,  под брючным ремнем.

Через несколько часов, я подъезжал к Уреченску.  Огромное  вечернее  солнце,   коснулось   красным  боком  верхушек березовой рощи, что раскинулась за обширным, колхозным полем.  Впереди нашего такси, тормозя  его скорость, тянулось   стадо скота.
В лучах заходящего солнца, поднятая ногами коров пыль,  казалась  темно малиновой.
Стадо крупно рогатых, явно  было частным.   Общественные  коровники и прочие постройки, стояли на въезде в село.    Колхозные  коровы никак не могли бы  попасть в деревню.
Размер личного стада Уреченцев, меня удивил. Пять лет назад, коров в селе, было в разы меньше.
Машина остановилась в центре села и я, с парочкой   молодых мальчишек попутчиков, сошел на землю.
Пацанам было лет по 17.   Я не помнил их. Они не помнили меня.  И меня это очень устраивало.  Не хотелось  ни чьих расспросов, любопытных, возможно осуждающих взглядов и прочего внимания.

Я стоял  у ворот  знакомой до боли  школы, в которую бегал  много лет.  Вглядываясь в ее пустые окна, я как будто, ожидал чуда.
Но чуда не случилось. Моя бедная Зоя Мироновна не вышла мне навстречу.

«Надо будет посетить ее могилу. Завтра же». - Закинув за плечи рюкзак со сменной одеждой, я  поплелся к своему дому. Именно поплелся, а не поспешил.
Почему, собираясь в Уреченск, я гнал от себя мысли о том, что там может быть Гурьев старший?
А вдруг он здесь?
На меня вдруг, навалилась  безмерная усталость и  апатия. А может быть, я просто трусил?  Зачем я здесь? Кому я тут нужен? И кто   здесь, нужен мне?
Мне вдруг, захотелось развернуться и убежать за пределы деревни.  Бежать, пока никто из знакомых, не заметил меня, с трудом  тащившегося по пустынной улице  Уреченска.

Но бежать было глупо.  Трусить и копаться в себе, отыскивая в глубине души, несуществующую вину перед Гурьевым старшим,  было еще глупей. Так   я думал в тот момент. 
Остановившись у  своей грады, я  не мог не заметить, новый добротный забор, опоясавший  наш дом..
Не знаю почему, но это открытие, меня неприятно укололо. Я  привык к тому, что семья наша, постоянно бедствовала, обходясь самой  малостью.
И вдруг, этот забор. И новая крыша над сараем. И навес над крыльцом.  И поленница березовых дров.  И сытое мычание коровы, доносившееся из сарая.
«Они тут, и без моих подарков не бедствуют», – мелькнула подленькая мыслишка . Но в тот день, подленькой она мне не казалась.
Солнце окончательно скрылось за лесом.    На деревню опустились прозрачные сумерки.   Я потянул на себя калитку. И впервые, за последние пять лет, шагнул в ограду родительского дома.
Не успел я сделать пары шагов, как скрипнула входная дверь. Я замер,  интуитивно втянув голову в плечи.

Как бы я не хорохорился сам с собой, но в самых   потаенных уголках души, я чувствовал  легкую  вину и стыд перед   матерью.
На крыльце появилась мужская фигура.  Я застыл на месте, не в силах сделать хотя бы шаг. В горле мгновенно пересохло. В сутуловатом худом человеке, я безошибочно узнал своего отца. 
Легкие сумерки не смогли  укрыть от моего обострившегося внимания, его обличия. Я не видел выражения его глаз, устремленных в мою сторону.  Но во всей его, напрягшейся фигуре, угадывалась растерянность.
Минута затянувшегося молчания, показалась мне часом.

Гурьев  первым подал голос.  «Приехал? Мать тут извелась вся. В дом иди»,  -  хрипло проговорил он..
Я, что называется, отмер.. Чувствуя как неуправляемое бешенство охватывает всё мое существо, я  словно выплюнул сквозь зубы:
«Без твоего приглашения  обойдусь. Я то, - дома. А вот ты  что тут делаешь,  гражданин?   - Я с трудом удержался, чтобы не сказать «предатель».

«Живу я тут, как и положено. Здесь моя жена и дети мои. ..-
«Дети!? – зло перебил я. -
– А ты, когда в плен к фашистам сдавался,  думал о тех детях?  Когда нам, из-за твоей трусости, паек  отменили, думал? Когда Настька с голодухи умирала, думал?
А когда свое поповское рыло за юбкой матери прятал,  о детях думал? Об их будущем думал?  Ты Липатов.  Трус, присвоивший себе  фамилию моей матери».

Дурак ты,   Мишка. Дурак и дрянь, - тихо  пробормотал Гурьев.  Но мне его невзрачный голос показался громче  крика.

-Не смей  меня дураком называть,-
 – не помня себя то ненависти, заорал я.
 – Ты трус, если не предатель.   А я комсомолец и Советский солдат. Какого черта ты сюда приперся?  Мало  мы, из-за твоей трусости, позору натерпелись, поповский выродок. Я из-за тебя, не смог учиться дальше.  Из-за тебя, не сумел  на сверхсрочку остаться.  Пошел вон, господин Липатов.   Здесь Гурьевы живут. А поповскому выродку, Липатову, не место в нашем доме…».

Я орал  еще что-то, мерзкое и несправедливое.  А он молча смотрел на меня, не пытаясь ни оправдаться, ни возразить что ни будь.

Весь негатив, накопившийся во мне с самого детства, все мои неполадки и разочарования,   выплеснул я на голову  своего отца.
Я не заметил, как  с улицы в ворота, вошла повзрослевшая Любка. Не увидел, как на крыльцо выбежала мать.

Опомнился я лишь тогда, когда сестра с плачем повисла у меня на руке.
«Перестань, Миша кричать  на папу. Он  же вернулся. Живой!» - рыдала Любка,  колотя  меня в грудь крепкими кулачками.
Тяжело дыша, я перехватил ее руки и силой усадил на скамейку у ворот.
«Наорался? - Подала голос мать.-
 -Отец  десять лет, ни за что, ни про что, в лагерях отсидел. Ему никак, домой попасть не случилось.  А ты где шатался, сынок дорогой?  Ни весточки, ни привета, пять лет не подавал. Тебе ли указывать, кому тут жить, а кому  нет.-
- До моих ушей долетел всхлип матери.  Она помолчала, справляясь со слезами.

-В дом иди. Ужинать пора».
Но я,  никак  не мог успокоить разбушевавшуюся злобу. Еще бы! Я комсомолец, рьяный борец за справедливость  спасовал бы вдруг, перед каким-то «зеком».

-Спать  под одной крышей с  Липатовым, я не собираюсь.
Не жалко, так вынеси мне стакан молока.  В сарае переночую», - буркнул я, обращаясь к матери.
«Зачем в сарае? – подскочила  ко мне Люба.-
 -Не хочешь в дом идти, пойдем к Семке. Он тут неподалеку живет  с семьей».

Уходя вслед за сестрой в темноту ночи, я услышал как громко, в голос заплакала мать.
В моем очерствевшем, эгоистичном сердце, впервые за  вечер, шевельнулась острая жалость к бедной маме.
И настоящий стыд, крепко спавший  в глубине души, горячим комом подкатился к горлу.


  По дороге к брату, Люба  рассказала, что Семка с годовалым сыном и   женой,  недавно перебрались в дом покойной матери Риммы.

«Сваха, год как померла. Дом им оставила. Хозяйство доброе.
И  курей, и гусей, и подсвинка.   Корову старую Римка забрала со двора. Семка распорядился.  Куда им без коровы, с дитем малым? Чернуха восьмой год уж доится. Но молока –завались. А у мамки от Чернухи телка хорошая выросла.  Второй год мы со своим молочком, - без умолку тараторила Любка.-
-Папка  как нашелся,  да в колхоз поступил, так нам сена на трудодень прибавили.   И зерна больше давать стали.
Миш, а чо ты на папку взъелся? Нам и всем  колхозникам, председатель сказал, что папка не предатель. Его сам Сталин послал на строительство дорог на севере. Стране так надо было».
 Сестра наконец-то, замолчала.
«Он что же, не сказал им, что  Липатов  сидел в лагере. И то, что я у него конвоиром был?» - мысленно  удивился   я. Но сказать ничего не успел.
Люба  привела меня в дальний край деревни и остановилась  у дома, в котором видимо, жили Семка с Риммой.
 
Брат встретил меня удивленным возгласом:
« Мишка, ты ли это?  Решился наконец-то, домой воротиться?
-Поднявшись из-за стола,  на котором исходила паром   отварная картошка,  он подошел ко мне. Не обнял, ни поцеловал по братски. Просто встряхнул и тут же, отпустил мою руку.
Из-за ситцевой занавески, выглянула  некрасивая женщина, заметно старше  Семена.   Покорно опустив глаза, она подошла ближе и остановилась  чуть позади  Семки. На меня, она лишь взглянула мельком и снова опустила взгляд.
-Накрой на стол», - коротко приказал брат.
 В душе, я   от всего сердца пожалел Семку.
« В кого он удался, такой мягкотелый тюлень. Матушкиной воле он видите ли, не пожелал перечить.   Вот и живи теперь с жабой, -
 - думал я, наблюдая за тем, как его косоглазая  жена,  молча  выкладывает на стол дополнительные ложки – вилки. -
- Ладно, хоть  она над Семкой верх не держит.  А то бы он  вовсе  в размазню превратился».

По всем приметам, в этом  доме царил жесткий патриархат.
Жена брата двигалась бесшумно, не смея  поднять на мужа глаз. Она добавила в общее блюдо, горячей картошки из чугунка,  поставила на стол глиняную чашку с солеными груздями.
Быстро взглянув в лицо Семки, снова опустила голову.

-Самогонку неси. Да  огурцов достань из подпола, -  распорядился Семен. Обернувшись ко мне, показал рукой на свободный стул.-
-СкидовАй свою котомку,  да к столу садись. И ты сеструха, тоже».

Откинув крышку подпола  в центре  дома, Римма молча спустилась в подпол.
И в эту минуту, из за занавески,  делившей  достаточно большую, но единственную комнату, раздался  плач младенца.
Люба птицей упорхнула к племяннику.   И заворковала там, агукая и причмокивая над проснувшимся ребенком.
-Слыхал?- самодовольно улыбнулся брат. – Пацан у меня растет. Егор Семенович.   А к ноябрю, еще одного ждем».
«И чему радуется,  идиот? – всерьез удивился я.
 – Мало он в детстве с сопливыми братцами, - сестрицами повозился. Ладно если бы жена была красавицей. А то ведь, старуха косая. Как только с такой, можно в постель ложиться?».
Я искренне не понимал и жалел  брата.
После войны, в городах и селах, наросло новое поколение девчат. Молодых, красивых, современных.
В  городах они терялись среди  населения. Но в селах, все девушки были на виду. Не понимал я, отчего Семка позволил матери, сломать ему жизнь?  Зачем он пошел у нее на поводу, женившись на косой  «бабке».
Ведь хватает минуты, чтобы понять, что любви между супругами, нет и в помине.
Неужели, он женился на ней, из-за коровы? Но ведь это, полнейший дебилизм.
Покосившись на открытый проем в полу, я не решился вслух высказать брату, свою точку зрения. Решил подождать более удобного момента.
Римма  достала из погреба литровую бутылку белесой жидкости и  чашку, наполненную  сплющившимися  под гнетом, огурцами.
 Мой рот мгновенно наполнился слюной, словно я  уже откусил кусок  кислого, сморщенного огурца.
У нас их солили в деревянных кадках под гнетом.  В голодные годы, такое вот, уксусно кислое удовольствие, с картошкой, сваренной в «мундире», было едва ли, не основным блюдом на столах крестьян.
Брат разлил  жутко вонючее пойло  по  кружкам.
Ни жене, ни сестре, самогона он не предложил.
Жене, - ладно. Она беременна, ей не положено пить. А Любке он почему не налил? Насколько я понимаю, сестре  исполнилось лет 19 – 20. Хотя, это  их жизнь, их законы и предпочтения.
Отец, тоже в одиночку, выпивал стопку - вторую после бани. Я не мог припомнить случая, чтобы мать выпивала с ним или без него. Вот и Любка у нас, такая же трезвенница.

А вот Кима пила вместе со мной, если нам выпадала такая редкая возможность.
«Ну что, с приездом,  брат». – прикоснувшись своей кружкой к моей, он лихо опрокинул в себя, ее содержимое.
Задержав дыхание, чтобы не чувствовать ужасного запаха сивухи, я последовал его примеру.
Крепкий самогон обжег пустой желудок и горячей волной прокатился по крови.  Я тут же, с жадностью накинулся на еду.
После столовских каш и  жиденьких супов, простая сельская еда, показалась мне чуть ли не царской кухней.
-Ну, давай по второй вдогонку.   Да расскажи хоть, где  служил, где после армии пропадал..
 - Семка плеснул себе самогона. Перехватив свою пустую кружку,  я  молча  опрокинул ее вверх дном.
Говорить я не мог по причине, набитого картошкой рта.

-Чего так? – удивился брат.
 – Или к казенной привык? Так нам казенную брать не за что. Свою гоним из свеклы. И сахарок, когда - никогда перепадает.
Или ты у нас, вовсе не пьющий. Я ведь тоже, не большой любитель этого дела. После бани стопка, да по большим праздникам, - три. Вот и все наши  выпивки.
Некогда нам   вИна распивать. Работа, семья, хозяйство.  Но ведь родной брат   впервой за пять лет объявился… Не выпендривайся, Мишка.  Давай, по второй.

Справившись наконец, с картошкой, я нехотя перевернул кружку.  Мы выпили по второй и я снова накинулся на закуску.
Похрустев огурцом, брат  решительно поднялся из-за стола.

-Айда покурим, братуха. Поговорим на свежем воздухе.
- Семка  направился  к выходу.
Во дворе стояла совершенно темная ночь. Семен сунул мне в руку какой-то плоский, металлический на ощупь, предмет.
 
-Держи портсигар. Цигарки в нем, сам я накрутил. А вещь эту, папка сам, на зоне смастерил, - голос брата прозвучал недружелюбно.
Вздрогнув от неожиданности, я  в изумлении пробормотал:
-Ты знаешь о том, что он был на зоне?  Не курю я, – я брезгливо сунул в руку  брата холодный портсигар.

-Не куришь, не надо.   Мне больше достанется.  Махра   копеечная. Но  редко в лавку завозят.  Садись,   поговорим.-
Мы присели на ступеньку крыльца. Семка глубоко затянулся, обдав меня облаком  табачного дыма. -
-
-Я все знаю, Мишка.  Того, чего никто в Уреченске не знает. Мамка с сеструхой, тоже  не знают.   И не дай Бог, им узнать о таком .  Отец передо мной во всем покаялся.  Прощения попросил.  Только мне, не  за что его прощать. Пусть это, он тебя прощает. За  то, что ты, пропащая душа, собственного  родителя, под  дулом автомата, на каторжные работы  гонял.

Я вскочил на ноги. Захлебываясь вновь нахлынувшей яростью, злобно зашипел в лицо брату:-Может быть мне,  военно обязанному солдату, присягнувшему на верность родине и воинскому долгу, надо было целоваться с этим трусом?  С этим поповским выкормышем?  Вы смотрю, все здесь ополоумели.  И мать, и сестра, и ты со своей косоглазой жабой.
Разжалобил вас Липатов? Крокодилью слезу пустил, вы и   сопли развесили…

 Поток моих  злобный  слов прервал не сильный,
но достаточно чувствительный удар  Семкиного кулака., сбросившего меня с крыльца. 
Подавившись словами, я схватился за скулу.

-Ты чего гад?  Сволочь – сплевывая кровавую слюну, прохрипел я. -
-Думаешь, если старше меня на пару лет, то имеешь права кулаки распускать?

-Это  тебе за  жабу косоглазую , - устало прозвучал надо мной голос брата.
- Лучше моей Риммки нет ни одной бабы в деревне.  И не тебе, летуну, ее обзывать. Ясно? Еще раз вякнешь  в ее сторону, я тебе все зубы выбью.
И еще, щенок недоношенный. Я ведь, по морде твоей и по Любкиному зареванному  виду, сразу понял, что ты и отца строить пытался.
Батю не тронь.  Он ничем  себя не запятнал.  Это, даже наш председатель понял.
Отец, без вины виноватый,  десять лет лес валил. А сейчас два года уж, в колхозе работает так, что жилы трещат.
Хлеб растит.  Город кормит. И таких вот чистоплюев и дармоедов, как ты…
 Шлялся где-то, пока  мы тут хозяйство налаживали.  А теперь заявился на все готовое.
Если работать на земле надумаешь, милости просим.  А если явился права качать, пинка преподносим. Умой харю у колодца,  да в дом ступай. У сестры  и без твоей сопливой юшки, глаза на мокром месте».

«Да пошли вы все к чертям", - прогнусавил я, чувствуя как заплывает  пострадавшая щека.
Не обращая больше внимания на мою потрепанную особу, Семка ушел в дом.
А я направился к колодцу, зализывать свои раны. В груди  моей клокотала ненависть.
Но откуда-то, со дна, не совсем прогнившей души,  снова как и  час назад,  поднялась волна стыда и раскаяния.
Я понимал, что мне надо бы, примириться с отцом. Ведь еще там, в Озерлаге, мой командир, участник Великой Отечественной,  не двусмысленно дал мне понять, что родителей, как Родину, не выбирают и не предают.

Спал я  в ту ночь, в кладовке, смежной с сенями Римминого дома.
Рано утром, поднявшись с соломенного матраса, я в первую очередь, проверил на месте ли мои деньги.  Убедившись, что они не потеряны, я долго и жадно, пил ледяную воду, прямо из колодезной бадьи.
Заглянув в дом, я понял, что  он пуст.  Видимо его обитатели с утра пораньше, отправились на колхозные работы.  На столе стояла глиняная кринка с молоком, накрытая толстым куском ржаного хлеба.
Я   в один присест, выпил полутора литровую кринку  свежего, еще теплого  молока.  Хлеб  сунул в кармашек рюкзака. Не известно еще,  где и когда удастся мне сегодня  поесть.
Надо было убираться отсюда.  И как можно быстрее. Чем  подробнее я вспоминал все свои  дурацкие выпады против родных людей, тем муторнее становилось у меня на душе.
Я в сотый раз, пожалел о том, что приехал в Уреченск.  Лучше бы я, отыскал товарища в Ульяновске. Возможно, заранее смог бы, договориться с  ним о будущей работе матроса.
Ведь   едва ли, примут меня в морское пароходство, без   соответствующей практики.
Закинув рюкзак за плечи, я вышел из дома.

Глубоко натянув фуражку на лицо, я поднял воротничок  пиджака, как будто эти меры предосторожности, могли спасти меня от узнавания односельчанами.
Ссутулившись, словно под тяжестью собственной вины и  людского презрения, я едва не бегом, отправился в край деревни.  Остатки дутого гонора и элементарной трусости и стыда, не дали мне  завернуть к родному дому, чтобы проститься с матерью.
Машина, на которой я прибыл вчера, ходила  через день. Уехать назад, (но куда?), я мог только по воде.
Ну что ж, по воде, так по воде.  Оставаться в Уреченске я больше не мог и не хотел.

На выходе из деревни, меня нагнала конная повозка.
Посторонившись, чтобы пропустить повозку, я остановился.  Но  возница, натянув вожжи,   тоже остановился рядом со мной.
Подняв глаза, я встретился взглядом с тем,  кого в данный момент,  хотел бы  видеть меньше всего. Несколько секунд мы с отцом  не отрываясь, смотрели в глаза друг друга.
Я первым отвел взгляд.
«Садись, подвезу до  дебаркадера».  - Голос отца, прозвучал ровно, без намека на недружелюбие.
Первой мыслью, было гордо и с превосходством  отказаться.
Но вместо этого, я молча шагнул к телеге. В пустой повозке, лежал лишь  серп. 
Я устроился на краю повозки и  телега, скрипя колесами, тронулась с места..
«С матерью зря не попрощался.   Она-то, при чем?   Презираешь меня, ненавидишь, твоё дело.  Но и ты знай сын,  виниться мне перед вами не в чем.
Вся моя вина лишь в том, что я, по примеру  таких как сам,   после того как расстреляли отца, не пошел к властям с повинной.
Не захотел великий грех на душу брать. Ведь меня, только в том случае могли оправдать и реабилитировать, если бы я   от родителей своих отрекся.
Преступление отца моего, заключалось лишь в том, что он   искренне в Бога верил.
И нас, детей своих, в вере Православной укрепил.
Приход у него большим был и далеко не бедным. Большевики только это  увидели.  А   о том, что половину  приходского дохода,  он тратил на больницы и приюты для  бедных и сирот, никто знать не  пожелал.
Мне жить хотелось. Потому и спрятался за юбкой женщины, что любила меня. От  отца, от религии своей,  не  отказался, но от фамилии его, невольно пришлось отречься.
Я ведь юристом стать хотел, чтобы  права бесправных защищать. А вместо этого,  колхозником стал, отцом вашим.
По началу, честным трудом старался доверие новой власти завоевать. А со временем, всем сердцем Советы принял.  И вождем нашим, искренне восторгался. И на войну пошел по зову сердца, власть народную  защищать.
Да  только не повезло мне. Отряд наш в окружение попал. Отстреливались мы, до последнего патрона.
От целого отряда, десятой части не оставалось, когда нас безоружных и   ослабевших от голода и бессонниц , фашисты скрутили.

В плену я ничем себя не запятнал. К счастью или несчастью, я в обыкновенный, рабочий лагерь попал.
Фашисты нас, как  тягловый скот,  польским панам по недельно продавали. С утра до темноты мы на них, как рабы, спины гнули.
Но, по сравнению с другими пленными, нам можно сказать,  повезло. Спали мы в сухих сараях на сене. Ели вместе со свиньями, но до сыта.
Противно конечно, но  выжить мы сумели.
Ну а дальше, было  все, как у других, освобожденных  из плена.
Скорей всего, я бы без лагерей обошелся. Но чертов «особист», до крестика моего доцепился. Ну и пошли меня «раскручивать» по всей программе.
Когда я тебя в лагере признал,  сердце едва не отказало. Все  надеялся, что подойдешь, расспросишь, что да как. На работах у железки, вполне можно было поговорить без всякой опаски.
Надеялся, что  прошение Сталину напишешь за меня.  Я и сам бы мог, грамота позволяла. Но  петиции такие, у военных осужденных, не принимали.
Но стило мне в глаза тебе заглянуть, как я все понял.
Ненавидел ты меня и  очень боялся. Не меня конечно, а того, что узнает твое начальство, кем я тебе довожусь.

Ну да ладно, сын. Все уж позади. Ты совсем взрослый. Бог тебе судья.  А я тебя простил. Там еще, на зоне.

Слова отца, били  по нервам, заставляя меня все ниже опускать голову.  Нечем было мне крыть, вот и все.  Все мои амбиции и обиды на родителей, по сравнению с тем, что пришлось пережить им, показались мне ничтожными.

-Ну все, приехали. За той рощей, - причал.   Две сотни   метров, пешком пробежишь.   А мне еще, для колхозных телят,  свежей травы нарезать надо».

Соскочив с телеги, я торопливо принялся выпутывать из под брюк, пакет с деньгами.
«Погоди, деньги вот, матери с Любой  отдай.  Пусть купят себе чего», - отделив едва ли не половину своих сбережений, я протянул их  отцу.
Но он отвел мою руку торцом кнутовища, что держал  в руках.

«Вижу, что  хорошо ты поработал эти годы. Искренне рад за тебя.  Я то уж думал, что ты в дядьку моего пошел. Тот почитай, всю жизнь на колесах провел.  Любил , грешным делом, по  миру покататься.  Дед наш, отец моего отца и дяди, не бедствовал.
Дядя после его смерти, все родительское  наследство, по заграницам прокатал.  Ни жены не заимел, ни детей…
А ты  молодец. Деньги тебе самому пригодятся. Тебе семью заводить пора.
Как надумаешь еще мать повидать, тогда и подаришь  им сам, чего захочешь.   Прощай, Миша».

 Отец понукнул лошадь и вскоре скрылся за  краем березовых зарослей.
А я   все глядел ему вслед, бесполезно стараясь сглотнуть, распирающий горло, болезненный ком.

           (БЕГ ОТ СЕБЯ).

Дождавшись попутного катера, я решил  ехать до Ульяновска.    Я не раз задумывался о  своем  дальнейшем будущем.
И всякий раз понимал, что спокойная,  размеренная жизнь рабочего человека, будущего семьянина, это не по мне.
Оставшись работать на стройке, я бы мог со временем, получить комнату в Казани. Обзаведись я семьей, мог бы претендовать на квартиру. И заработок у нас был достойным.  Но даже эти, весомые причины, не могли заставить меня отказаться от намерения «покататься» по белу свету. Это желание, огромной занозой сидело в моем мозгу.  Оно тревожило мое  сердце, отравляя кровь жаждой  свободы от  обязанностей человека перед государством, семьей и товарищами.

Я  считал себя  достойным комсомольцем и законопослушным гражданином  своей страны.  Доселе, я вел себя, как добропорядочный гражданин   своей Родины. Но  мои  тайные желания и амбиции, говорили о другом.
И эти разногласия между долгом  перед обществом, и личными амбициями,  порождали  во мне  агрессию и неудовлетворенность  жизнью.


Отец ошибся, назвав меня «молодцом».  Не семью я собирался содержать на скопленные деньги.   Они понадобятся мне на путешествия.
Будь со мной моя Кима, я возможно, смотрел бы на ситуацию другими глазами. Но моя единственная любимая, ушла туда, откуда не возвращаются.

Отец,  сам того не подозревая, разрешил наконец-то,   вопрос, что я сам частенько  задавал сам себе: «В кого я такой непоседа?»
Оказывается, я уродился  в родного, незнакомого мне дядю. Вернее, в двоюродного деда.  В брата моего деда, священника. Мне, так же как ему, хотелось прожигать свою жизнь, не обременяя себя другими заботами.
Влияние Комсомола и Советского воспитания, до поры до времени, сдерживали во мне  дурные наклонности.
Но все эти понимания, придут ко мне со временем.

С родителями я похоже, примирился. И это радовало меня, настраивая на виновато благодушный лад.
Но это ничуть не повлияло на  мою тягу к бродяжничеству.
Жаль конечно, что до окончание моей обязаловки перед строительной конторой, оставался еще целый  год.
 Но не работать совсем, я бы побоялся.  Уголовную статью «за тунеядство», никто не отменял.
В основном,  по этой причине, я решил заранее съездить в Ульяновск.
Тратить драгоценные дни отпуска на долгую дорогу катером, мне не хотелось.
От Казани до Ульяновска, я решил добираться поездом. Так было гораздо быстрее. И немного дешевле.
Все свои сбережения, я планировал положить , «на книжку».   Впереди был еще год работы.  При разумной экономии заработка,  можно было бы, скопить еще  приличную  сумму..
Я намеревался отыскать Сергея и с ним вместе,  отправиться дальше по Волге. Не знаю отчего, но я был уверен, что мой армейский товарищ,  работает  в Речном пароходстве.
Еще бы! Не мог же Серега, отказаться от столь завидной доли, имея отца,  капитана пассажирского судна.

Мною снова завладело раздражение и обида на свою   испорченную  родословную. Усилием воли, я сумел  избавиться от глупых обид.  Надолго ли, не знаю. Но  мне не хотелось вновь раздувать в себе   пожар ненависти к своим родителям.
Удобно устроившись в трюме катера, я вынул из рюкзака тетрадь, с которой никогда не расставался.
Последняя запись в дневнике, относилась к  последним дням службы в «Озерлаге».
Пристроившись за столиком у иллюминатора, я принялся восстанавливать в голове и на бумаге, череду прошедших событий своей жизни.
Писать в  тесной обстановке пассажирского  трюма, было крайне неудобно. Спрятав тетрадь в рюкзак, я отправился на корму катера, любоваться живописными берегами Волги.

В Казани, не заходя, в общежитие, я отправился на Железно Дорожную станцию.
Мне повезло. Ждать  нужного поезда долго не пришлось.
Уже через час, я сидел в  общем вагоне, устроившись у окна.  Тратить деньги на купе или плацкарт, не имело смысла.  Около семи часов пути, я мог спокойно вынести, сидя на пятой точке.
Если уж экономить деньги, то нужно было начинать это делать прямо сейчас.
Через пару часов, я решительно взобрался на верхнюю, пустую полку. Ни матрасов, ни белья в общих вагонах, не предусматривалось. Моему  здоровому,  привыкшему к спартанской обстановке телу, особые  удобства    не  требовались.
Под монотонный стук колес и  ровный говор пассажиров, я незаметно уснул.
 В Ульяновск поезд прибыл  глубокой ночью. До утра  оставалось прилично времени. Я присел на жесткую, деревянную скамью в грязноватом зале ожидания.

Достаточно скоро,  все тело затекло от неудобного сидения на одном месте.  Закинув рюкзак за плечи, я  отправился к выходу, что вел в город.
  Летние ночи  у нас были достаточно  короткими.  До рассвета оставалось не более часа.  Но городской  транспорт ходил еще, слишком редко. Я решил,  пешком отправиться на поиски подходящей, недорогой гостиницы.
Перед началом поисков Сереги, надо было немного поспать. Расспросив у первых попавшихся парнишек,  как добраться до гостиницы,  я  пошел в указанном направлении.
Чтобы сократить путь, я вскоре свернул в темную подворотню, собираясь пересечь внутренний двор жилого квартала.
Утонувший в тени многолетних кленов двор, был совершенно пуст.
Краем глаза я уловил какое-то движение,  сбоку  от себя. Прибавив шагу, я миновал того, кто таился в тени деревьев.
И тут же я услышал шаги за спиной. В предутренней тишине, они показались мне, едва ли не топотом стада лошадей. Это было неприятно. Остановившись, я  попытался  повернуться к  тому,  кто нагонял меня.
Но я не успел, как положено, развернуться к незнакомцу, как на мою голову, обрушился мощный удар чего-то, тяжелого.
Перед моими глазами вспыхнул  целый фейерверк разноцветных искр. От неожиданности и боли,  я без звука, свалился под ноги  грабителя.
К счастью, я каким-то чудом, сумел удержаться на краю  сознания.. Но хорошо поставленный удар негодяя, свершено обездвижел моё тело.
Грабитель сорвал с меня, сначала часы. Потом рюкзак и пиджак.  Обшарив  карманы брюк,  напавший на меня человек,  быстро удалился. Поняв что деньги под брюками, он не обнаружил, я позволил себе,  впасть в беспамятство.

Пришел я в себя от  похлопывания чьих-то рук, по моим щекам.
«Мужчина, очнитесь. Придите в себя.  Ну пожалуйста..» -  умолял меня  плачущий,  женский голос. С трудом приоткрыв глаза, я невольно застонал  от  невыносимой головной боли, что вернулась ко мне, вместе с  сознанием.
Кровавая пелена, застилавшая глаза, не давала мне, как положено рассмотреть склонившуюся надо мной, женщину.

«Вы встать сможете?.  Надо звонить в милицию и в «скорую»,  - причитала незнакомка.-
-Но мне надо идти к телефонной будке.  А она далеко. Я не могу оставить вас тут.   Давайте, отведу вас в свою комнату. Тут рядом».
С огромным трудом, мне с помощью женщины, удалось встать на ноги. Голова сильно закружилась. Если бы не помощь спасительницы, то я бы снова встретился лицом с бетонным покрытием двора..
Женщина оказалась достаточно молодой и сильной. Она едва не на себе, дотащила меня до ближайшего подъезда. Ее комната, вернее коморка, оказалась в полуподвале дома.
Но все эти подробности, как и  хозяйку комнаты, я рассмотрел гораздо позже.  А в тот день, я просто рухнул в  предложенную мне постель и мгновенно уснул.
Проснулся я от запаха горохового супа, что приятно щекотал мне обоняние. В голове немного прояснилось.
А вот желудок нагло зарычал, требуя пищи.
«Проснулись? Как вы себя чувствуете?. Я не смогла позвонить в «скорую». Телефон  испорчен. Ну что за люди такие,  не хорошие. Портят государственное имущество.   А если  человек в беде, как быть? До следующего телефона надо  до самого вокзала бежать. А я вас побоялась одного надолго оставить, -  быстро проговорила женщина.
-Покормлю вас сейчас. И пойду искать телефон. В милицию звонить надо.  И врача надо пригласить. -

-Она подошла ко мне, держа в руках глубокую чашку с горячим супом.
Я покорно  принялся глотать суп, прямо из ее рук.
«Документы мои не нашли?  Может быть вор выкинул их, где нибудь неподалеку?» – осведомился я. После еды, мне сделалось почти совсем хорошо.
Женщина не говоря ни слова,  выпорхнула за дверь. Вернувшись через полчаса,      сообщила мне, что ничего,  не нашла.
Как вас зовут? - Спросила меня хозяйка.
 – Мне надо будет сообщить ваше имя    милиции».

И тут меня вдруг,  осенила пока еще, не очень внятная мысль.
«А может это,  мой шанс   потеряться на какое-то время? Спрятаться и от родительского укора, и от обязанности отрабатывать еще год  на стройке.
Обрести наконец, ту свободу, о которой я мечтал с детства.
Почему бы, нет? Деньги есть пока, а дальше видно будет. «Вспомнить»  себя, никогда не поздно».
Видимо, в тот момент,  я припомнил соседа по родительскому дому.  Одинокий старик дед Митя, потерял память еще  годы Гражданской войны.
Тяжелая контузия, лишила его памяти, н не рассудка.

Мой язык сработал быстрее, чем  мой ум.
«Не помню!-
 - театрально воскликнул я.  – Я совсем ничего не помню. Ни имени, ни фамилии. Не помню откуда я и где живу.
Я вас очень прошу, не надо никого вызывать. Я не хочу чтобы меня  кололи всякой дрянью.  Попасть в психушку легко. А как потом от них уйти? 
 И не хочу, чтобы  милиция возила меня, как клоуна по городу, показывая всем, как человека непомнящего.
 Хозяюшка, я вас умоляю, позвольте мне отлежаться у вас немного.  В любом случае, я  надолго не задержусь. Хоть  вспомню себя, хоть нет. Чуть окрепну и уйду».

В глазах женщины, появилась настороженность.
«А вас точно обокрали? Может вы, беглый каторжанин. Потому и милиции боитесь».

 -Ну да, – возмутился я. -
-Сбежал с каторги.  Пришел в чужой двор и сам себя треснул по голове, чтобы милиция поскорее меня отыскала?  Вы сами-то, видели хоть  одного  преступника? Неужели я хоть чем-то, на них похож?»

Хозяйка присела в ногах моей постели.
«Извините. Но вы действительно, ведете себя странно. Человек оставшийся без документов, в первую очередь, побежит в милицию, чтобы их вернуть или восстановить.  А вам будто, все равно… А преступника я видела. Ближе, чем вас. Им мой отчим был»....-   В голосе женщины прозвучала такая боль, что мне захотелось, поскорее перевести разговор в другое русло

-«Видимо, мне вместе с памятью, мозга отшибли , - шутливо откликнулся  я.
 – Того злоумышленника, едва ли найдут. А я, как приду в себя, обойду все отделения милиции.  Может память ко мне, завтра же вернется. Поспрашиваю,  может он выкинул  мои документы, за ненадобностью. Я ведь не помню, что у меня, кроме документов,  было при себе.
А может , у меня деньги были.  Едва ли он стал бы нападать на меня, ради документов. Ну позовете вы сейчас милицию. И что я им скажу? На чье имя они будут документы искать, или выправлять новые?

Почувствовав, как сильно кружится голова, я извинился и снова  пустил голову на подушку.
Проснулся я в полной темноте.  Несколько секунд,  лежал неподвижно, пытаясь припомнить  где я.
Невыносимо хотелось в туалет по маленькому. Вспомнив  о своих «веселеньких» приключениях последних суток, я запаниковал.
Зачем я придумал себе  потерю памяти? Ведь добрая моя хозяйка,  была совершенно права, убеждая меня, обратиться в милицию.  Человек без документов, это  никто.  Безликое существо,  изгой общества.
«Ну ничего страшного, - успокоил я себя. -
Утром объявлю ей, что все вспомнил.  Все расскажу следователю.  Если не найдут документы, то  наверное, отвезут меня в Казань. И там, любой из строителей, подтвердит мою личность».
Я спустил ноги на пол и поднялся.  Голова немного закружилась.
Но чувствовал я себя, вполне сносно. И лишь  болезненная  шишка в области затылка, напоминала о произошедшем.
Где-то рядом, послышался шорох.   Вспыхнувшая под потолком лампочка, заставила меня прищурить глаза.
У входной двери, стояла моя спасительница,  одетая в  полинявший халат.
«Вы наверное, в туалет хотите?   Он в конце коридора».
- она распахнула входную дверь. И я  вышел, благодарно кивнув женщине.
Длинный, узкий коридор, с обшарпанными  стенами, освещала единственная тусклая лампочка.
По обе стороны коридора, просматривались, такие же как стены, обшарпанные двери. 
Полуподвальное помещение, куда я попал, видимо было  огромной коммунальной квартирой, поделенной на маленькие убогие комнатушки.


Вернувшись в комнату приютившей меня женщины, я наконец -то, смог  хорошо осмотреться.
Комната оказалась несколько больше, чем   показалась мне  вначале. Она была перегорожена  надвое, ситцевой  пестрой тканью.
За занавесью, мне мельком удалось  рассмотреть раскладушку.  Моя хозяйка  коротала ночь, на неудобной,  раскладушке, уступив мне настоящую  кровать , покрытую добротным матрасом.
В той половине, где спал я, стоял большой,  комод. По всем приметам, довольно старинный.    У входной двери   приютился  небольшой кухонный стол с  электро плиткой.
Над столом, висел на стене, громоздкий  посудный шкаф.
Кровать на которой я спал, стояла у окна, возвышающегося над уровнем   земли, лишь наполовину. Нижняя часть окна, уходила под землю.
Из таких полуподвальных окон  жилых помещений, можно было видеть только ноги, проходящих мимо людей.
Пара потрепанных венских стульев, да   простенькая тумбочка у кровати, завершали все убранство   комнаты.
За ситцевой занавеской, как потом я узнал, в стене имелся достаточно объемный, встроенный шкаф с антресолями.
Я выключил свет и снова лег в постель. 
Проснувшись утром, я  не обнаружил в комнате  своей спасительницы.
Взглянув на громко тикающий будильник, я удивился. Стрелки показывали половину шестого утра. Куда,  в такую рань, могла уйти женщина, я узнал  позже, когда она вернулась в комнату.
Из под прикрытых век, я наблюдал, как она вошла.
По одежде хозяйки, можно было понять, что она все это время, находилась не на кухне и не в душе. На ней была темная, рабочая одежда. Что-то вроде строительной «спецовки».
Женщина  тихонько открыла дверь и   бесшумно скрылась за занавеской. Видимо, не хотела потревожить мой сон.
Мне стало не по себе.  Я сам того не желая, вторгся в частную жизнь незнакомого человека.
Желая показать что я не сплю , я сел в кровати.
Вскоре хозяйка комнаты, появилась из своего закутка.
Она успела переодеться во вчерашний халат. 
«С добрым утром. Как вы себя чувствуете? Вспомнили что нибудь?»
Благое намерение, притвориться  утром  «вспомнившим»,  куда то пропало.  И я жалобно  пробормотал трусливое «нет», тем самым, отрезая себе путь к возврату  к  собственной личности.
Хозяйка включила плитку и поставила на нее кастрюльку с водой.
 « Сейчас  кашу с  тушенкой сварим и позавтракаем,  - она  произнесла это непринужденно, с  легкой улыбкой. Как будто, собиралась покормить завтраком близкого ей человека.
-Ничего страшного.  Вспомнишь. А пока сил набирайся, -
-так же непринужденно перешла она на «ты».
- Меня Наташей зовут. Ты не против, если я тебя Сашей звать стану? Или ты все же, вспомнил хотя бы свое имя?»
Я отрицательно покрутил головой и согласился на имя Саша.
За столом я  смог более внимательнее рассмотреть свою хозяйку. Вчера, на первый взгляд, она показалась мне,  далеко не молоденькой. Но при более близком общении, я увидел, что Наташа не на много старше меня. Максимум лет на 10. Возможно меньше.
 Невысокая, крепкая с  простым, усеянном мелкими веснушками лицом, она  производила впечатление  обыкновенной  колхозницы.
Я не имел ничего против деревенских женщин. Но  они отличались от горожанок   во многом.
На мой взгляд, они были более наивны и доверчивы. Но в то же время, сельчанки отличались самостоятельностью и трудолюбием.
Городские девушки были более «подкованы» во многих сферах  жизни . С ними было интересно поговорить на самые неожиданные темы. Они были более культурны и образованы.
Но в вопросах морали, в бытовой  практичности и многом другом, сельчанки превосходили своих городских ровесниц.

У Наташи были некрасивые руки. Крупные,   грубоватые, с припухшими пальцами, без намека на маникюр.  И эти руки, еще больше добавляли ей сходства, с какой ни будь, сельской труженицей.
Такие руки бывают у женщин, занимающихся физическим трудом на открытом воздухе.
Об этом же, говорили ее губы. Обветренные и потрескавшиеся, они едва ли знали помаду или крема.
Светлые волосы хозяйки, закрученные на затылке в тугой узел, визуально прибавляли ей возраста. По настоящему, хороши были лишь глаза Натальи. 
Большие, карие с вкраплениями зеленых точек,  они излучали  почти осязаемую теплоту и доброту.
Я ел перловую кашу с китайской свиной тушенкой и думал о том, что сам я, хуже любой свиньи. Сижу тут, притворившись больным амнезией, жру чужой хлеб и еще смею   быть недовольным деревенской внешностью, своей доброй спасительницы.

Я видел, что Наталья далеко не богата. Это легко угадывалось во всем. В более, чем скромной обстановке комнаты. В ее, слишком простеньком гардеробе.
Понимая что надо бы, дать ей хоть немного денег, я не знал, как это сделать.  Пакет с деньгами, прижатый резинкой трусов, покоился на мне.
Наташа была уверена, что  я лишился всего.
Еще  с вечера, она бросила мне на постель, легкие сатиновые шаровары. Мои брюки, испачканные землей, во время  ограбления, она постирала.   Они сохли на спинке кровати, на которой я спал.
Пиджак унес вор.   В моей   сорочке,  карманов, из которых можно было якобы,  достать деньги для Наташи, не было.

Решив убраться  от Натальи, как можно быстрее я  отправился в кровать.  Голова все еще болела. Шумело в ушах и слегка подташнивало. Видимо грабитель   сумел сотрясти мне мозги.
Стоило отлежаться еще хотя бы, сутки.
Благодушное настроение, просило выхода.  И хотя я был не из разговорчивых, меня потянуло на разговоры.
Я поинтересовался у Наташи,  где она работает, если ей так рано приходится уходить из дома.
Ее ответ меня не обрадовал. Оказывается, ради жилья, она уже несколько лет,  работала дворником.
«Я в деревне жила. Неподалеку от Ульяновска, - негромко сообщила мне хозяйка.-
-В колхозе с 14 лет  в доярках ходила. Оно бы, все  - ничего.
С работой я справлялась.  На собраниях, меня хвалили.
 Но  отец на фронте погиб. А к мамке  мужик прибился. Мамка как сдурела. Вроде с глазами и с ушами, а ничего не видела, не слышала, что в доме творилось.
Она животом обзавелась. А ее кобель начал ко мне приставать. Не раз мне от него отбиваться приходилось. Я уж как только мамке не говорила о том. Но все, как о стену горох…  «Не ври», да и только.
Так и шло, пока  не прижучил он меня в  сарае, где я корову доила..  Чтоб не орала, да не сопротивлялась, он меня по голове стукнул, гад.
Мне о ту пору, семнадцать  едва сравнялось. Хотела я от стыда, повеситься. Да соседка доглядела, как я с веревкой  на чердак полезла.
Я не удержалась, рассказала ей  о своем горе. Она пробовала меня уговорить  в милицию податься. Но я, ни в какую.. Молода была. Стыдобушки побоялась.
Соседка дала мне адрес своей старшей сестры.
Та в Ульяновске дворничала. Старая уж тетка была. А работу все не бросала.  Жилье дворникам  ведомственное дают. Бросишь работу, освобождай комнату.
Тетка та, мне обрадовалась. Стала я за нее работать. А потом, ее сестра в деревню увезла. А я осталась. Оформилась в ЖКК, как положено.  Комнату за мной закрепили. И  вот уж пятнадцатый год, как в городе живу. 
Ничего, привыкла. А работа, она любая в почете. Лишь бы  исполняли ее  хорошо».

Я быстренько прикинул в уме. Получается, что Наталья старше меня лет на семь?  Но выглядела она немногим старше.
«А с матерью общаетесь?-  спросил я,  искренне жалея  свою спасительницу.
«Нет! – жестко ответила Наташа. – У меня в деревне жених намечался.   Сашей звали.-
 Наталья быстро взглянула на меня. -
 -Благодаря мамке с ее кобелиной, у меня ни жизни нормальной, ни мужа, ни ребенка нет. И едва ли будут. Годики уходят».
Заметив, что я опустошил свою чашку, хозяйка  пододвинула ее к себе и выскребла  в неё, остатки каши из кастрюльки.
«Кушай, Саша, не стесняйся. Я тут по случаю, сумела несколько банок тушенки достать. Крупа у меня есть. Картошки прикупила на рынке.
Ничего, не пропадем. Если так случится, что идти тебе некуда будет, живи у меня»,
 -  она снова быстро взглянула  мне в лицо.   Встретившись с моим взглядом, Наталья   покраснела и увела взгляд в сторону..
После плотного завтрака, в положении «лежа», я почувствовал прилив сил. Голова, мне кажется, стала болеть гораздо меньше.
Наташа зевнула и извинившись, прикрыла ладонью губы.
«Посплю я наверное, немного. Рано вставать приходится. В обед мне еще собак  профессорских  выгуливать   предстоит. А вечером подъезды мыть пойду».
Наташа ушла к себе в закуток.  Я осмотрелся в поисках какой ни будь книжки. Но   не найдя ничего подходящего, тоже постарался уснуть.
Но сон не шел.  Видимо  с избытком,  отоспался в прошлую ночь.
Я лежал, слушая тиканье часов и   ровное дыхание женщины за занавеской.
«Как можно так жить? Ни чем не интересуясь,  не пытаясь хоть что-то,  поменять в своей жизни. В доме нет ни книг, ни газет, ни радио. Ни мужа, ни детей у нее нет. С родными порвала.-
В этом мы с ней  похожи. Но я бы не смог жить так, как она.-
-Скорее всего, у нее, нет ни выходных, ни праздников. Сходить в кино или в театр, у нее видимо, не было  времени. Возможно, желания  тоже не было. Она   одинока  не только дома, но и на работе.
Возможно,  выгул профессорских собак,  был для нее единственным  развлечением.  Молодая женщина, погрязшая в  нудной  однообразной работе,  равнодушная к своей внешности. Полуграмотная, ничем не интересующаяся, кроме желания заиметь ребенка….Мда. Жалкое зрелище».
Я снова вспомнил свою Киму. Вот  кто кипел, а не стоял мутным омутом, зарастая тиной.
Со дня ее смерти, прошло более трех лет, а тоска по  девушке, все еще саднила мне сердце.

Я бы никогда не сумел полюбить такую, как Наташа. Не смотря на то, что она была, несомненно доброй и приветливой.
Я вспомнил ее тоскующий взгляд, брошенный на меня после ее слов. «Ничего, не пропадем. Если так случится, что идти тебе некуда будет, живи  пока у меня». 

 Мне, как можно быстрее, надо было  уходить из гостеприимной квартиры.   Иначе, неизвестно, чем все это могло закончиться.  А этого, никак нельзя было допустить.
Едва ли, практичная деревенская девушка, смогла  бы долго  тянуть  на себе дополнительную обузу в виде безработного  мужика.
Ей нужен был ребенок. И это я прекрасно понимал. Не напрасно же, она дала мне имя, своего бывшего жениха.
Но меня ничуть, не прельщала  участь отца.
В любом случае, я бы никогда не остался  с ней. Не потому, что она была старше меня, или не очень привлекала меня внешне.
Наталья была не моей женщиной. Даже на время.
 А приласкать женщину, только  за   то, что она  приютила меня в своей комнате, я не бы не смог.
Из благодарности  к ней, я  наоборот, спешил как можно быстрее убраться из ее жизни, чтобы не подавать  Наталье, ложных надежд.

Прошло еще долгих три дня, прежде, чем я  решился покинуть  свой временный приют.
Я бы сбежал еще раньше, но следовало все же, отлежаться , чтобы не иметь потом проблем со здоровьем.
Сначала я хотел было, уйти тайно от хозяйки. Но все же, совесть не позволила мне этого сделать.   А может быть не совесть а страх. Ведь Наташа  потеряв меня, решилась бы обратиться в милицию.
А мне совершенно не хотелось иметь никаких  дел  с представителями правопорядка.
Дождавшись Наталью с утренней уборки дворов, я заявил ей, что ухожу.
«Спасибо вам за все, добрая моя спасительница. Я ухожу. Хватит мне вас объедать».
Ее глаза наполнившиеся слезами, казалось, стали еще больше.
«Как уходишь?  Куда?  Саша, ты все вспомнил ?»
Этим вопросам, Наталья сама подсказала мне , как вести себя дальше, чтобы не очень обидеть женщину.
«Мне кажется, я вспомнил, где живу. Надеюсь, что память ног, меня не подведет.  И еще, мне кажется, что у меня есть жена и ребенок», - отчаянно соврал я.
Ее сильные руки, вцепившиеся в  рукав моей сорочки, мгновенно разжались.
«Если все, что ты вспомнил, тебе только показалось, то возвращайся», - пробормотала она, отступая в сторону..  В ее ослабевшем голосе прозвучала   такая неприкрытая тоска и безнадежность, что я  поторопился поскорее уйти».

Илья оттолкнул от себя тетрадь с такой силой, что она  перелетев стол,  упала на пол.
Крупная дрожь сотрясала все тело редактора. Сердце неровно  прыгало в груди, затрудняя дыхание.
Ульяновск, город на Волге…    Женщина дворник, по имени Наталья. Ее светлые волосы, стянутые в узел… Веснушки,   глаза с зелеными точками….Все это было  слишком родным и знакомым со дня его рождения.
Илья с шумом выдохнул и задержал дыхание, стараясь успокоиться.
«Стоп! - сказал он себе мысленно.  – Мы с матерью жили не в коммуналке, а в отдельной,  маленькой квартирке. И санузел у нас был в квартире.  Тут у нас, неувязка к счастью.
 Дядя Саша, вернее Миша,  ушел от Натальи   летом  54 года. А я родился осенью 60 го.  Крупненькая неувязочка.    Мало ли было в Ульяновске, веснушчатых дворничих,  по имени Наталья.-
 - Илья нервно рассмеялся. – Для полного счастья, мне не хватает только отца бомжа. Причем  бомжа, добровольно избравшего себе   судьбу бездомного побирушки..-
Илья поднял тетрадь и положил ее на край стола,
-А вдруг он вернулся? Нет, нет, не хочу. Лучше  уж оставаться в неведении, чем узнать, что я сын бомжа.
 А, черт, еще это отчество… Михайлович. Не много ли совпадений?  Но тогда, почему я не Александрович?
 Нет и еще раз, нет! Моим отцом может быть кто угодно, но не человек,  добровольно отказавшийся  не только от своего имени. Этот, так называемый «хороший дядя Саша», поставил себя  отдельно от  всего общества Советских людей.  Он отверг своих родных. Прикинулся потерявшим память, только ради того, чтобы избежать статьи за тунеядство».-
Илья  решительно  захлопнул тетрадь и сунул ее в ящик стола.



               («ИСТЕРИЧКА»).

«Так не бывает, потому, что так не может быть,
 - Илья не замечая того, что говорит вслух,  шел по ночному городу, не разбирая дороги.-
-Такие совпадения, встречаются только в сказках. Сначала Миша встречает в лагере своего отца, потом вдруг я, встречаю своего папочку - бича? Причем, за тысячи верст от Ульяновска.  Ну уж нет! Это не просто на грани фантастики. Это и есть,  настоящая фантастика.
К тому же, его записи попадают именно в мои руки!  Из этого следует, что мне просто, пора в отпуск. Заработался я, дальше некуда.  Всякая ерунда в голову лезет.
 И тетрадь эту дурацкую, забросить надо  подальше. Еще немного почитаю и где ни будь там, на страницах рукописи, еще и сына себе найду. До чего человека воображение довести может…-
 Илья громко рассмеялся, но  сердце отчего-то,  давила  не проходящая тревога.
-Стоп! Но ведь Миша утерял тетрадь.  Как он мог писать в ней то, что происходило уже после его  ограбления? Наверное, купил другую. И  восстановил  в ней по памяти, все то, что был написано им  раньше..».

Решив больше не ломать голову над тем, что  можно будет узнать из рукописи, Илья заторопился  домой.
Но к тетради в ту ночь, он больше не притронулся. Не раскрыл он ее и на следующий, выходной  день.
Не давала покоя мысль  о том, что он, как и Миша,  не прочь был «поболтаться» по белу свету.
Себе эту страсть он старался  объяснить тем, что хочет  лишь,   на Всесоюзных стройках,   заработать  побольше денег для будущей семьи.


Он постарался переключиться на другие заботы. Сегодня к нему обещала прийти Рита.  Почти всю неделю, девушка кочевала по районным селам, собирая материал  для очередных газетных статей.
 Главный редактор, затаивший на Риту злобную обиду, при каждом подходящем случае, отправлял ее в командировки по  районным селам.

 Вчера вечером, после недельной разлуки,  им удалось  увидеться.  . Они встретились в коридоре редакции, когда Рита шла к Главному с отчетом о  проделанной, недельной работе.
«Завтра приду к тебе, Илюшка. Сегодня сил нет. Устала» . –
Шепнула  девушка на ухо Илье, после их мимолетных, торопливых объятий.
Заранее предвкушая радость свидания с любимой , Илья принялся  наводить лоск в своей холостяцкой «берлоге».

Тревожные мысли  притупились, уступив место   нетерпеливому ожиданию свидания с Ритой.
«Сегодня же, сделаю ей предложение. А после  возьмем отгулы. Их у нас на пару недель накопилось. Пусть наш самодур, сам свои статейки  сочиняет.
А мы с Риточкой, махнем в мой город. Проведаем мамину могилу. А потом, отправимся по Волге, в туристическое путешествие.
Обзаведусь семьей, детишек родим. Пока у  меня поживем. А там и квартиру побольше получим, как молодые специалисты. Вот и докажу всем, что я хороший семьянин.  И не летун, как этот Миша -  Саша.   А тетрадь бомжа, я больше не открою. Выброшу сегодня же на помойку и забуду обо всем».
Илья ловил  себя на том, что   боится узнать правду о хозяине тетради..  А эту правду, он мог узнать только из  его записей.


Мысли о будущей   семье и последующей за ней стабильности,  вызвали в душе Ильи,  уныние. Настроение его, заметно испортилось. И даже предстоящее свидание с любимой,   сулившее много чувственных, счастливых   минут, перестало радовать  редактора.
В глубине души он понимал, что не выкинет тетрадь. И замуж Риту, едва ли позовет. Вовсе не потому, что  она чем-то,   сумела его разочаровать.
Илья несомненно, любил девушку и  надеялся когда ни будь, назвать ее своей законной женой.
Но к той стабильности, к которой стремилась Рита, Илья не был готов.
Мысль  о том, что ему предстоит  провести остаток  жизни в этом вот, скучном городке,   пугала Илью, вызывая в его сердце  невольное раздражение.
Скорое отцовство, так же, не входило в планы мужчины. Он не отказывался от мысли о будущем ребенке. Любой мужчина  должен был оставить   после себя, добрую память и  сына.
Но, как считал Илья,  поторопиться с женитьбой и детьми, значило  обрести себя на вечное прозябание в затрапезном, пыльном городишке.
А  как иначе, можно было назвать ту жизнь, что выпала на его долю.
И пусть ему иногда казалось, что он сумел привыкнуть  к городу и нелюбимой работе. Пусть он сумел найти в себе чувство уважения к его труженикам.  Но в глубине души, Илья знал, что он не готов к постоянной жизни в этом месте.
Даже ради девушки, которую сумел завоевать.
Илья не представлял себе жизни без радости   передвижения по  родной земле. И без радости открытия для себя, новых мест, хотя бы в пределах Союза.
Нормальные люди всех поколений, всегда хотели «хлеба и зрелищ».
Илья считал себя нормальным человеком. И новых зрелищ он хотел куда больше, чем хлеба.
Легкий стук в дверь, прервал его размышления.  Илья сдернул с себя кухонный фартук и  открыл дверь навстречу своей любимой.
Обнимая девушку, он заметил, что Рита чем-то, явно озабочена.
Она прошла в комнату. Рассеянно осмотревшись, Рита повернулась к Илье.
«Неправильно все это, как-то, Илюша».
«Что неправильно?. О чем  ты, Ритуля? Не пойму я тебя что-то,-
 с недоумением откликнулся мужчина. Он действительно не понимал, что тревожит Риту.-
-Я что-то не то сделал, или по работе неприятности?»
«Ты тут ни при чем, Илья. Ты мужчина.  Это моя вина в том, что случилось. 
Понимаешь, меня родители с пеленок учили порядочности во всем. Я позволила  своим чувствам  взять верх над убеждениями.   Это неправильно Илья. Я никогда не думала, что наши, так называемые «свободные отношения», будут мучить мою совесть».
Илья во все глаза  смотрел на девушку.  Волна протеста захватила его сердце, вырвавшись  на волю, недовольным возгласом:
«Скажи уж честно, Ритуля. Не любишь ты меня. Вот и всё объяснение твоим терзаниям.
А может быть ты, дочь своих   образованных  родителей, стыдишься сына одинокой дворничихи? Так и скажи».
- Ну и глупо! – обиделась Рита. – Ты прекрасно знаешь, что я люблю тебя.    Мне не нравятся  мои взаимоотношения с родителями. И я стремлюсь  к независимости  от  них.
Речь  не о них.  А об наших с тобой отношениях». ..
«Рита, ты наверное ждешь от меня предложения руки и сердца?  Я собирался это сделать. Но считал, что тебе нужно закончить  учебу.
И еще… Если мы коснулись этой темы.  Я осмелюсь сказать,  что мы с тобой должны  обговорить место нашей будущей, семейной жизни.
Я пока тут тебя ждал, как раз думал об этом.
Рита, нам с тобой не стоит хоронить себя в этом скучном, заурядном городке. Я не имею ничего против него и его жителей. Но мы молоды. И просто обязаны посмотреть мир.
Возможно, мы когда ни будь, вернемся сюда. И постараемся сделать то,  о  чем ты мне говорила. Мы постараемся  направить нашу газету в нужное русло. Сделать ее интересной и читаемой.
Но позже, Рита, позже.  Давай поженимся сейчас, не дожидаясь, пока ты закончишь ВУЗ.. Я только «за». Но жить здесь, я не смогу».
«Даже так? -  Рита отступила к  входной двери. В глазах девушки сверкнули слезы.-
-Так ты мне врал, когда соглашался вместе со мной, разбудить  мой город.  Как обыкновенный жигало, ты просто  искал возможность  подчинить себе мою душу и тело?
А сейчас строишь из себя благородного человека, предлагая мне  выйти за тебя замуж?
Ну уж нет, Илюша. Ты не победитель, а я не побежденная. Не бойся я никогда не стану препятствием на твоем пути.
Можешь хоть завтра  срываться на поиски обетованных берегов. А я никогда не покину своего города».
Илья  не успел  среагировать на дальнейший поступок Маргариты.  Девушка стремительно выбежала на лестницу, громко захлопнув за собой входную дверь!
С криком: «Рита, остановись», - Илья  бросился следом  за ней.
Но выбежав во двор, он успел лишь  увидеть ее мелькнувшую среди кленов, голубую блузку.
«Сумасшедшая». – сердит пробормотал редактор, возвращаясь в свою квартиру.
В сердцах, он от души, пнул подвернувшиеся под ноги тапочки. Отшвырнув в сторону табурет, Илья с размаху упал на   свою постель..
«Нет Ритуля, ты не ханжа. Ты обыкновенная  истеричка. Современная девушка передовых взглядов и в то же время, типичный «синий чулок».
Совесть с моралью, ей видите ли, не позволяют   просто любить человека и радоваться жизни. Вот и живи в своем придуманном мире. Жди  галантного  рыцаря на белом коне.
Дождешься, что пойдешь замуж за того, на кого укажет твоя правильная мама. И будете вы вместе со своим идеальным мужем и кучей детишек,  вести  праведный образ жизни в вашем захолустье», - мстительно бормотал Илья.

Но на сердце редактора было невыносимо тяжело и обидно.
«А что, если завтра, попытаться уговорить Главного, подписать мне соответствующую характеристику и отпустить меня с миром.
Он ведь ни меня, ни Риту не жалует. А меня еще и побаивается. Попробую. Вдруг, отпустит!»
С этими мыслями, Илья сам не заметил, как уснул.
Проснулся он, поздним вечером,  когда летнее солнце   скрылось за краем земли.
Взглянув на часы, Илья присвистнул. Он проспал более шести часов. Таким странным и неожиданным образом, повлияла на Илью,   неприятная ссора с любимой девушкой.
Прокручивая в голове весь их дневной разговор, Илья все сильнее злился на свою несдержанность и  преждевременные высказывания.
Он не готов был расстаться с Ритой.  От одной только мысли о том, что сможет навсегда потерять ее,  Илью охватывала настоящая паника. 
«Мог бы  не разглагольствовать по поводу своих планов на будущее.  Ведь я же знал, как она дорожит этим своим захолустьем.  Зная ее упрямство, надо было промолчать на эту тему. Приласкать, успокоить,  позвать замуж. А уж после свадьбы, ставить ей свои условия».
Илья  прихватил с собой легкую ветровку и вышел из дома.
Ноги сами принесли его к дому, в котором жила его любимая. Он долго стоял, глядя на светящиеся окна квартиры, что снимала Рита.
Илья загадал, что если увидит в окне ее силуэт, то поднимется к ее квартире и постучит в дверь. Но  свет в ее окнах, вскоре погас. Выждав еще с пол часа, Илья понуро поплелся к себе.

Весь следующий день, Илья напрасно ждал появления Риты, на рабочем месте. Ни коллеги по кабинету, ни техничка, не могли ничего сказать ему , что с Ритой. По какой причине, она не вышла на работу.  С трудом дождавшись окончания рабочего дня, Илья помчался к знакомому дому.
Но на его настойчивый стук,  Рита  дверь не открыла. Илья замер прислушиваясь к звукам за дверью. Но в квартире стояла ни чем не нарушаемая тишина.
«Наверное, к родителям ушла», - решил редактор. Спустившись во двор, он  спрятался от посторонних глаз, присев на скамью, скрытой  густыми кустами.
Илья хорошо видел нужный ему подъезд, сам оставаясь незамеченным.
Он терпеливо прождал  Маргариту до полной темноты. Но она так и не появилась.
Убедившись в том, что окна ее квартиры темны,
Илья отправился к себе.  Сходить к родителям Риты, он не осмелился.
Вернувшись домой , Илья долго лежал   в постели, не в силах уснуть. Нежданная размолвка с девушкой  тяготила его все сильнее.
Он до боли в ушах, прислушивался к ночным звукам двора. На что он надеялся, Илья не знал сам. Не та это девушка, которая сама пришла бы к нему с примирением.
Следующий рабочий день, не принес никакой ясности. Рита снова не появилась на рабочем месте.
Не в состоянии оставаться  в неизвестности и дальше, Илья решил зайти к Главному редактору.
Юрий Николаевич, увидев Сугубова,    злорадно усмехнулся. По его несчастному виду, он  догадался, какая забота привела молодого редактора в кабинет  Главного.
О романе Маргариты с Ильей, не догадывался только  слепой.   А Главный  имел не только хорошее зрение, но и  острый слух.
«Юрий Николаевич,   скажите, что с Маргаритой Федоровной?   Вы ее снова, куда ни будь, отправили?»
Главный, наслаждаясь минутным триумфом,  ответил не сразу:
«С чего это вы, Илья Михайлович решили, что  я обязан отчитываться перед рядовым редактором,   о свих рабочих моментах?
-Не удержавшись, он насмешливо добавил.-
-Хороша любовь!  Не  пожелала  девушка  поставить вас в известность, куда она изволила деться?  Так и быть. Я вам скажу. Рита  в выходной, мне позвонила и просто умоляла отправить ее в самую дальнюю и длительную командировку.
Разве я смог отказать красивой и строптивой даме в ее просьбе?  Видно надел ты ей.. »   переходя на «ты»,  с издевкой добавил Главный.
Не дослушав самодовольные высказывания   начальника, Илья вышел из кабинета.
Он был шокирован и до  глубины души обижен поступком  девушки.
Вернувшись домой, Илья никак не мог успокоиться. Он готов был  поступиться  частью своих убеждений и принять некоторые  условия Риты, только бы она вернулась к нему.

 Чтобы хоть немного отвлечься от терзающих его мыслей, Илья  достал из стола  коричневую тетрадь с записями дяди Саши.

                (СВОБОДА).

 
« Покидая Наталью, я не почувствовал того ожидаемого облегчения, на которое рассчитывал.
Отдаться полной радости обретенной свободы, мне мешал стыд. И это чувство мне совсем не нравилось.
Со мною происходило что-то немыслимое.  И я прекрасно понимал это.  Уходя в армию, я мысленно открестился от  семьи и от всего того, что связывало меня  с родным домом.
Почему? Не от того ли, что посчитал их недостойными себя?
Но, по любому счету, я был одним из них.  Находясь на службе, я изо всех сил, гнал от себя любые воспоминания о доме.
Встреча с заключенным отцом, еще сильнее подогрела во мне желание, полностью порвать со своим прошлым. 
Но я не сумел этого сделать.  Я не смог отказаться от родителей.  И виной этому,  стал  не только  капитан Коржин.
Его откровения  оказались для меня   тем ушатом ледяной воды, что привели в чувство, мои личные амбиции.
Коржин обнажил передо  мной свою душу,  посвятил в свои раскаяния и переживания. И этим самым, он разбудил мою, собственную совесть.  Он всколыхнул  мой собственный стыд, от которого я тщетно пытался избавиться.
И этот стыд,  который я так тщательно от себя гнал, все же привел меня к родному порогу.
Но примирение с отцом, не долго  тешило мою душу. Видимо, ржавчина «собственной исключительности», слишком глубоко въелась в клетки моего мозга и  тела. Я метался между долгом перед родителями, обществом , совестью и личными эгоистическими наклонностями. 
И пока что, побеждали личные желания и прихоти.

Я присел на скамью, неподалеку от  подъезда, из которого только что вышел.
Сердце давила  тоска. Наверное,  её тоже породил стыд.  На этот раз, перед женщиной что самоотверженно впустила меня  не только  в  свой дом, но и в свою жизнь.
Наташу я обманул, соврав, ей  о потере памяти. Но зачем?  Затем, чтобы  на очередное  враньё, накручивать  другую, еще  более тяжкую ложь?
На сей раз, перед Советскими законами и  своей страной.
Прикинувшись «непомнящим»,  я  добровольно  отказывался от собственной личности. Я осознано собирался избрать  путь изгоя, вечного скитальца и  как правило, тунеядца.
Но разве об этом я мечтал, впитывая в себя уроки, что преподавала мне Зоя Мироновна. Разве такой  участи, пожелала бы мне, моя любимая учительница.
А моя Кима. Неужели ей хотелось бы видеть меня,  вечным странником,  прячущимся  от Советских законов?

Мимо меня по тротуару двора, промчалась стайка детишек. Они весело вопили что-то беспечное и жизнерадостное.
Их  веселые выкрики,  не на долго отвлекли меня от безрадостных мыслей.
И чего я захандрил? Дел то, пойти в ближайшее отделение милиции и все рассказать.
Я перевел взгляд на дверь подъезда. – «Подожду, пока выйдет Наташа.  – Загадал я.-
-Совру, что вспомнил все. Попрошу, чтобы сопроводила меня в милицию. Они обязаны посодействовать  пострадавшему гражданину, в восстановлении  личных документов».
Приняв такое решение, я успокоился настолько, что заметно повеселел.
Откинувшись на спинку  старой скамьи, я приготовился ждать,   пока не появится Наталья. 
Но  время шло, а хозяйка моя, не спешила выйти во двор.
«Странно, - думал я. –Ведь ей пора уже выгуливать  профессорских собак».

Со скамьи меня подняло чувство  голода.   Первым порывом, было вернуться  к Наталье. У нее я без проблем, нашел бы и пищу, и сочувствие.
Но господин Стыд вмешался и тут.
У меня не хватило духу вернуться в комнату Наташи.
Оторвав  глаза от входной двери подъезда, я  решил поискать  столовую.
И тут мой взгляд, невольно выхватил край знакомой, коричневой тетради, лежавшей в  траве, под близ растущим  кустом акации.
Позабыв обо всем на свете, я  нагнулся к  находке.
Сомнений не было. Я держал в руках   тетрадь, когда-то подаренную мне  любимой  учительницей.
Она немного разбухла от росы. Начальные листочки плотно слиплись меж собой. Но в  общем, тетрадь была  вполне пригодна для дальнейшего  пользования. Воодушевленный находкой, я тщательно  обследовал едва ли, не каждый сантиметр почвы вокруг  кустов, растущих во дворе дома.
Но видимо, грабитель унес с собой мои документы. Или выкинул где ни будь, в другом месте, за пределами двора.
Как бы то ни было, но утренняя хандра отступила  от меня, уступив место твердой уверенности в том, что все у меня будет хорошо.
Свернув тетрадь трубочкой, я как мог глубже, затолкал ее в карман брюк.
Надо было в первую очередь, отыскать магазин, в котором я смог бы приобрести рюкзак и кое что из одежды.
Желание отправиться с покаянием в местное ОВД, куда-то  вновь  пропало.
Наконец я отыскал нужный мне магазин.  Но чрезмерно увлекаться новыми приобретениями, я не посчитал нужным.
Надо было экономить имеющиеся у меня деньги.
Желание бродяжничества, снова пересилило  во мне здравый смысл.
Впрочем, раздвоенность желаний и предпочтений,  существовала во мне с раннего детства.
Я приобрел  рюкзак, пару нижнего белья,  носки и  не дорогой рабочий костюм.
Защитного,  зеленоватого цвета,  из плотной ткани, он  будет  гораздо удобнее в дороге, чем  выходной.  Немного поколебавшись, я добавил к покупкам  сорочку цвета «дорожной пыли».
Для полного комплекта, мне не хватало  хорошего, теплого свитера. Но в магазинах подобную вещь,  «достать» было не так  просто. И я, расспросив у прохожих дорогу, отправился на «толкучку».
Только здесь, можно было приобрести почти любую, нужную вещь.
В нашем послевоенном времени, необходимых людям товаров, пока еще не хватало.
Мне повезло и на сей раз. Я  купил для себя то, что искал. Грубый, но теплый шерстяной  жакет ручной  вязки.
Тут же, я прикупил приличный кус  домашнего соленого сала.  В хлебной лавке отстоял очередь за свежим хлебом. Уложив свои приобретения в новый рюкзак, я со спокойной  совестью, отправился  на ж.д. вокзал.
Все мои душевные колебания, закончились в пользу  личных амбиций.
Я шел к вокзалу, невольно  сторонясь  постовых милиционеров.  В мозгу вертелась одна лишь, трусливая мыслишка, не попасть  раньше времени, в поле зрения правоохранительных органов.
Но вскоре я успокоился. Впереди у меня оставалось  около семи  суток  отпуска. И едва ли, кому ни будь, придет в голову, разыскивать меня до конца законного отдыха.

Больше всего, мне хотелось  увидеть   море.  И не   Каспийское, до которого было  бы, быстрее всего добраться.
Мне грезилось теплое Черное море. И я неудержимо рвался к нему.  Я бы мог долететь до него, за считанные часы. Но попасть в самолет без документов, не представлялось возможным.
И я отправился  к морю на поезде. Конечным пунктом своего заманчивого путешествия в один конец, я избрал  курортный город Сочи.
«Взгляну только одним глазком, окунусь в море и назад..- мысленно убеждал я  сам себя.
Я бы действительно, сумел  вернуться в  Казань к концу отпуска.   Но при этом,   я не смог бы посвятить морю, более суток.
 В глубине души, я уже знал, что назад возврата не будет. Я сделал свой окончательный  выбор  уже тогда, когда покидал гостеприимную комнату Натальи.  И выбор этот оказался не самым лучшим.
А все мои минутные  терзания, все кратко временные  вспышки совести, оказались  слишком слабыми  перед желанием  сомнительной свободы.

Пока я добирался до Сочи, мне удалось узнать много полезного из рассказов  тех, кто ехал на отдых к морю, вместе со мной.  В результате этих рассказов, я  едва прибыв в Сочи, тут же взял билет на электричку до Туапсе. Там, где-то рядом,  находился поселок «Первомайский».
Разговорчивые попутчики убедили меня в том, что   отдохнуть на море в  таком поселке, мало имущему человеку, обойдется в разы дешевле, чем в Сочи.
«Первомайский», оказался   не совсем на море.  Но что такое пятнадцати минутная прогулка до берега моря, для здорового, молодого человека. Да ничего  совершенно!.   Особенно, если сравнить цены на жилье и питание в поселке, с теми же ценами в   курортных, приморских городах.
Отдыхающих в «Первомайском» оказалось совсем немного.

Во первых, не наступило еще время, для массового, морского  «дикаря любителя».
Те, кто  имел путевки  в санатории и Дома Отдыха,  здесь не появлялись.   Те, кто  ехал на моря «дикарями», чаще всего могли себе  позволить более приличные места для отдыха. Имея деньги, люди стремились к максимальным удобствам.
Я тоже имел деньги И не плохие. Но, в отличие  от других «дикарей»,  я не имел четких планов на дальнейшую жизнь.
Без документов, без удостоверения личности  я,   можно сказать, был никем. И в этом я  все острее, стал находить своеобразное удовольствие.
Чтобы оставаться «никем»  и дальше, мне приходилось экономить каждую копейку. 
Ведь едва увидев огромное, невозможно притягательное море, я тут же забыл о слабеньком намерении, вернуться  во время, к своей работе  на стройку.
Я поселился в самом дешевом   жилище, которое мне удалось отыскать в поселке.
Им оказался крохотный сарайчик во дворе небольшого, личного  дома пожилой, одинокой женщины.
Всего  за один рубль в сутки, она снабдила меня  старым матрасом со сменой потрепанного постельного  белья. В этот же рубль входило двух разовое питание у моей хозяйки.
 Завтракал я обычно парой яиц, пожаренных на топленом свином сале.  Кроме того, на завтрак мне  полагался  стакан козьего  молока.
Для здорового мужика, этого естественно, было маловато.
Но  мне с детства, было не привыкать к недоеданию.  Ежедневная радость свидания с  ласковыми волнами моря, притупляла во мне  прочие эмоции..
На обед я покупал у местных торговок из поселка,  что ни будь, самое дешевое. Обычно это была кукурузная лепешка с  кружкой снятого молока или обезжиренной простокваши.

Поселковые торговки очень быстро   вычислили меня, как самого «бедного» отдыхающего.
Мне за копейки предлагали то, что  не пожелали покупать другие  «дикари». Иногда простоквашу я получал бесплатно.  Только от того, что женщины не хотели нести назад не проданный товар.

Неловко  мне было лишь первые дни. Но быстренько просчитав собственную выгоду, я отбросил все эти «неловкости». Я не собирался вечно оставаться в «Первомайском». И мне было совершенно безразлично, что обо мне думают или говорят,  торговки.
 Ужинал  я, чаще всего, жидкими супчиками, оставшимися от обеда самой хозяйки.   В хлебе она меня не ограничивала. Уходя спать, я прихватывал с собой  кусок хлеба. И перед сном в одиночестве, съедал этот кусок  с кусочком соленого сала, купленного мной еще в Ульяновске.
Пакет с деньгами я надежно спрятал под  досками  пола в своем сарайчике.  Уходя на море, я запирал свои «апартаменты» на навесной замок, что выделила мне хозяйка.
Я не опасался того, что она сама, может обнаружить  под полом мой клад.  Пол сарайчика, был застелен ровным слоем сухой полыни.
 «От блох», как пояснила мне хозяйка.
Едва ли кому-то,  пришло бы в голову, убирать с пола полынь, чтобы  отыскать ту доску,  под  которой покоился пакет с моими деньгами. Тем более, что доска  та, ничем не отличалась от прочих досок пола.


Я старательно избегал  любых знакомств с другими  отдыхающими.
Особенно с молодыми  представительницами противоположного пола. И хотя, загорелые девушки, сводили меня с ума, своими мало прикрытыми купальниками прелестями, я держался от них, как можно дальше.
Я прекрасно понимал, что добиться благосклонности,  какой ни будь красотки,  без щедрых подарков и походов в рестораны, практически невозможно. 
А заводить серьезные отношения с легкомысленными  курортницами, не входило с мои планы.
Временами, мне до одури,  хотелось бесшабашно кинуть к ногам  соблазнительниц, пачку червонцев. Хотелось умыкнуть  длинноногую  жаркую прелестницу, куда ни будь, в укромное местечко.
Бешеные гормоны, приумноженные экзотикой «Самого черного в мире моря»,  нещадно били в голову.
Но я держался изо всех сил.
Две недели, пролетели, как один день. Пора было, как говорится, и честь знать.
Легко смирившись с участью безработного прожигателя жизни, я намеревался, пока тепло, побывать  в других интересных краях Союза.
Распрощавшись с хозяйкой, я  рейсовым автобусом, отправился в Туапсе,  с намерением уехать в Сочи. От туда я собирался  отправиться в столицу нашей родины, - Москву.
На ж.д.  вокзале Туапсе, мне невероятно повезло. Какой-то, вдрызг пропившийся «курортник», за бесценок предложил мне прекрасные мужские часы и дефицитные  спортивные брюки. Придирчиво осмотрев вещи, я  отдал за них  десятую часть их настоящей стоимости , и  поскорее покинул   красноносого  бедолагу.

Проведя в дороге чуть более суток, я наконец-то,  ступил на землю самого вожделенного города в мире.
Впервые в жизни, я спустился  в метро, чтобы промчаться под землей на быстроходном поезде.
Чувства что распирали мою грудь, были пожалуй еще острее тех, что я испытывал на море.
Вот только  жизнь в Москве, была бы мне, явно не по карману.
Я от души покатался в метро. Затем прогулялся по Красной площади.     Осмотрев  много метровую очередь к Мавзолею двух Великих Вождей , я отказался от мысли   немедленного посещения  Мавзолея.
Коротать ночь мне пришлось  на  ж.д.  вокзале.  Точно не припомню, на каком именно. Кажется, на Казанском.
Рано утром, с первым же транспортом, я отправился на Красную Площадь.
Не смотря на ранний час, к Мавзолею  успела выстроиться   хорошая очередь из желающих отдать дань памяти двум   Великим людям  Эпохи Социализма.
Отстояв  не менее трех часов, я с замершим сердцем, смог спуститься в Мавзолей.  Товарищ Сталин, одетый в парадный мундир с золотыми пуговицами  и множеством наград,  выгодно отличался от  скромно  одетого  Первого Вождя Революции, товарища Ленина.
В шеренге таких же людей, я медленно прошел мимо двух саркофагов с телами Вождей. Задерживаться  у их тел, нельзя было ни минуты. Слишком много народа желали лицезреть Главных Вождей  нашего времени. Не просто лицезреть, а отдать им дань памяти и все народной любви.
С закипающими на глазах слезами, я вышел из Мавзолея.
Потом я долго, бесцельно брел по набережной Москва реки.
Сердце сжимала боль огромной потери в лице  Вождей.  И гордость за свою родину.
Остановившись у моста через реку я засмотрелся на ее темные  воды.
В какой то, момент, мне захотелось прыгнуть  туда, в самую глубину  реки. Соблазн был настолько силен, что  я поспешил отойти от берега.
Во мне, с новой силой, пробудилась совесть.  На чем свет я клял себя за  легкомыслие.
Ведь по большому счету, мое отлынивание от работы, можно было рассмотреть, как саботаж. Едва ли, не как измену Родине и ее идеалам.
Я не знал, что мне предпринять дальше.Как достойно выбраться  из той трясины, в которую завели меня собственные амбиции.
«А ведь меня посадить могут, как саботажника», - обожгла голову  холодная мысль..
Обвиняя отца чуть ли не в измене Родины, я на поверку, оказался куда хуже Гурьева старшего.
Надо было что-то предпринимать. И я отправился на Казанский вокзал, намереваясь вернуться на стройку.
«Придумаю что ни будь, по дороге» -  думал я,  по пути к вокзалу.

 (расплата за глупость)

Проплывающие за окном, новостройки города сменились  зеленью   полей и лугов, которые, в свою очередь, менялись смешанными лесами и перелесками.
Мелькающие  картинки за окнами поезда, немного отвлекли меня от грустных мыслей.
Очень уж я любил  подобные «прогулки». Меня не прельщали самолеты.   Я вполне мог бы, позволить себе  это сомнительное удовольствие.
Мне не приходилось пока, летать. Я и не стремился к этому.
В моем понятии,  воздушные перелеты, были удовольствиями,  действительно сомнительными.  Что бы я смог увидеть, взобравшись выше, чем летают птицы?  Лишь общие очертания  окрестностей.  А я любил наблюдать за меняющимися пейзажами за окнами. Любил  ритмичный перестук колес и умиротворяющее покачивание поездов.
По воде мне пришлось передвигаться всего лишь один раз. Понравилось, естественно. Я любил  неспешные путешествия .
Но поезд был все же, лучше, чем  катер.

От созерцания  все новых красот нашей земли,  я обычно впадал в странную эйфорию. Я умел живо представить себя то деревом, то летящей птицей, то какой ни будь,  речкой.
Но больше всего, мне нравилось  представлять себя   поездом. В такие минуты во мне разыгрывалась буйная фантазия.

Но в этот раз,   мне было не до фантазий.
Попутчики мне попали слишком шумные. 
Ими были студенты  какого-то ВУЗа, направляющиеся на строительство Куйбышевской ГЭС.
Они раздражали меня своей  болтовней, звуками расстроенной гитары и взрывами  безудержного, юношеского смеха. Кроме того, их  рассуждения о будущих профессиях,  вызывали во мне злую зависть.
Они будили  во мне  тоску по несбывшейся мечте,  стать каким-ни будь, известным изыскателем или ученым.
И снова в моей душе вспыхивали искорки недовольства  своей родословной. 
Я, стараясь оправдать перед собой  собственное ничтожество,  злился на весь мир.
После смерти Сталина, многие ограничения для поступления в ВУЗы были сняты с  молодежи.
При желании, мне можно было продолжить  образование. Но я  уже остыл от многих  устремлений.
И самым огромным желанием осталось во мне, стремление к беззаботному, ни к чему не обязывающему, время препровождению. Чтобы поступить в ВУЗ, нужно было иметь упорство и  сильную волю. Но ни того, ни другого во мне не оказалось.
Мною обуяла самая настоящая  лень.
И даже последние мои желания,  попасть на морское судно, в последнее время, заметно притупилось.
Видимо, катиться по жизни никчемным перекатиполем,  для меня было приемлимее.
Пролетарское воспитание и остатки патриотизма, временами будили во мне  проблески раскаяния за свою никчемность.  И в тот день, сидя в вагоне, я особенно сильно чувствовал это раскаяние.
 В пути мне предстояло провести порядка 15 часов. Я, как всегда, выбрал самый экономный для кошелька поезд.


Проезжая мимо  попутного, не большого городка, я увидел  внушительных размеров  плакат, украшавший  торцовую часть  какого-то здания:
«Тунеядец, всему коллективу обуза. Избавляться пора, от ненужного груза».
Эти слова заставили меня дернуться всем телом, как от хорошего пинка. Рот мгновенно заполнился  густой, горькой слюной. Втянув голову в плечи, я невольно  посмотрел на поющих студентов.
Веселые, жизнерадостные, они  имели право на уважение общества, не смотря на их   совсем зеленую юность.
А я, комсомолец со стажем, имея за плечами годы работы в колхозе,   армейскую школу в серьезных войсках и два года  труда на стройке, едва ли мог рассчитывать на подобное уважение со стороны  моих товарищей.
Мне стало так обидно от подобной несправедливости, что я едва не застонал.
В Казань наш поезд прибыл ближе к утру.В душе боролись два противоречивых чувства. Одна половинка моего «я»,  бесшабашно звала  продолжить приятное путешествие в поезде. Вторая, более рассудительная, - внушала мне опомниться и «взяться за ум». Победила та половинка, что была умнее.

 Не дожидаясь полного рассвета, я  отправился знакомой дорогой, к своему общежитию.
Мне пришлось долго стучать в двери общежития, пока заспанный  вахтер, не открыл мне дверь.
Едва взглянув  в мое лицо, знакомый старик,  дежуривший на вахте,  удивленно вскрикнул:
«Мишка ты ли чо? Иде болтался, гад ползучий? Тебя тут обыскались ужо».
Пробормотав что-то   невразумительное, я бочком протиснулся мимо вахтера, собираясь пройти в свою комнату.
Но старик остановил меня, крикнув вслед, что мое  койко -место, занято новым кадром.  Дед так и сказал:
«Опоздал,  хлыщ ты и прогульщик.  Твою койку добросовестному работнику отдали.  А ты к начальству ступай.
Оно разберется.. А пока, в кладовке покиряй»
«Кирять» в кладовке, я отказался. Вместо этого, я подсел к столу  неугомонного вахтера.   На нем я решил потренироваться в своем вранье, что  по дороге, заготовил  в свое оправдание.
Но хитрый старик усомнился в моей версии, потерянной, потом снова приобретенной памяти.
Он забросал меня каверзными вопросами, совершено запутав меня в  «показаниях».
«Не мудри, парнишша, запутаисся - посоветовал мне старый вахтер.-
. Ты уж, если прогулял лишку, покайся, повинись перед людьми. Не война поди, не посодють, не расстреляють. Получишь нагоняю по первое число. Премии лишат. На товарищеском суде пропесочють. Можа даже с Комсомолу попруть.  Ничо. Постепенно восстановиссься. Если брехать зачнешь, так навек брехлом и  останешься. Ни веры, ни уважения, тебе в жисть потом не вернуть».


Ну почему я не послушал тогда, умудренного жизненным опытом,  бывшего фронтовика,  вахтера?
Ведь я прекрасно знал, что  до статуса тунеядца или саботажника, я никак не дотягивал. Чтобы заиметь столь «почетное»  звание, мне надо было отлынивать от общественно полезного труда, не менее четырех месяцев.
Уж очень не хотелось мне, в глазах коллег и моего начальства, выглядеть наглым прогульщиком, со всеми из этого вытекающими последствиями.
Куда приятнее было бы, заручиться их сочувствием ко мне разнесчастному, избитому и ограбленному преступными элементами. К тому же, на целых две недели, потерявшему память.
Отмахнувшись от старика, я отправился в Строительную контору.
Мой непосредственный начальник, к моему удивлению, отнесся к моим прогулам, куда спокойнее, чем я сам.

Но  обрадовался  я, как потом оказалось, совершенно напрасно.
Выслушав мой эмоциональный рассказ о покушении на мою жизнь , краже документов и «временной амнезии», он произнес:

«Бывает.  Запрос по вашему месту жительства, В  Уреченск, мы уже сделали. Родители подтвердили, что вы там всего сутки  провели.
 Надеюсь, что все так и было, товарищ Гурьев. Я бы не хотел портить вашу репутацию и  вашу трудовую биографию. Хотя, обязан сделать соответствующую запись в вашей книжке, Михаил  Борисович.
Но с этим успеется.  От  вас требуется   медицинская справка, подтверждающая ваш рассказ об амнезии. Кроме того, вы обязаны в краткий срок, восстановить  украденные или, утерянные ли, документы. Вы ведь знаете, что без бумажки, человек у нас, букашка? А без удостоверения личности и военного билета, человек совсем никто.
Поторопитесь с этим, товарищ Гурьев. Потому, как вам придется нагонять все  ваши прогулы. Иначе, я не подпишу вам бумаг, удостоверяющих, что вы отработали полное время по контракту».

Я вышел от начальника, полный радужных надежд на  счастливое завершение всех моих бед, связанных с собственной глупостью.
Как же наивен я был в тот момент.
Я не предполагал,  что настоящие  мои беды, только начинались.
Мой начальник распорядился   чтобы комендант общежития   нашел для меня свободное место для проживания. Мне снова выдали талоны на питание. И я с энтузиазмом, приступил к работе.
Но  никто не снимал с меня необходимости проходить медицинское обследование.  И  хлопот по  восстановлению утерянных документов, ни кто так же, не отменял.

Я надеялся, что доктора выслушав мой бред по поводу амнезии, и обнаружив небольшой шрам в области затылка, поверят мне на слово.  И тут же, выдадут мне  соответствующую  справку.
Но не тут то было.  Бывший военный хирург, к которому я попал на обследование, оказался  мужиком, что  говорится, тертым.

Мое положение  усугублялось тем, что работал он в содружестве с тем следователем, что занимался моим делом по  потере документов.
Об этом, я узнал далеко не сразу.
Следователь скрупулезно расспрашивал меня о любых, даже незначительных мелочах, случившихся со мной за время, отпуска. 
Он по несколько раз, задавал мне одни и те же вопросы, изматывая мою психику и доводя до полного  отупения.
Допрашивал он меня во время обеденных перерыв или по вечерам, после работы.
Не считаясь со временем, он приходил ко мне в общежитие, выпроваживал из комнаты  моих соседей и  начинал задавать свои нудные, бесконечные вопросы.
И так продолжалось несколько дней.
Как-то, не выдержав  того напряжения, в котором я постоянно находился, я спросил следователя, зачем он  по несколько  раз, спрашивает меня об одном и том же.
Ответ  стража порядка, сразил меня наповал.
«Жду когда вы, гражданин Гурьев, перестанете ваньку валять. И начнете говорить мне правду. Иначе, мне никогда не отыскать  ваших документов и того, кто  вам по голове дал.  Вы мне тут одно заливаете, доктору  -другое. Плохо подготовились, Гурьев. Артист из вас, совсем никакой.-
-Наслаждаясь произведенным  на меня эффектом, следователь насмешливо  сообщил.-
-Слишком много нестыковочек в ваших рассказах, Гурьев. Иногда вы увлекаетесь и сами того не замечая, «вспоминаете»  кое что из того, что было с вами после нападения на вас. А при следующих допросах, снова прикидываетесь ничего не помнящим.
Мне ничего не стоило  выяснить кем были ваши дед и отец.
И это,  сами знаете, не в вашу пользу.
Говорите правду Гурьев.  Сам факт, десяти дневных прогулов, в мирное время, не влечет за собой уголовной ответственности.
Но ваше не желание рассказать все по честному, настораживает. И заставляет предположить, что у  самого  вас, рыльце в пушку.  Возможно,   вы совершили что-то более тяжкое, чем обыкновенное отлынивание от работы.  И задача следствия, выяснить, что именно».

И тогда меня прорвало. Стыд и злость разоблачения,  обида на весь мир и предчувствие неминуемой беды, смешались во мне в один яростный комок.
Я плохо понимал, что  орал в   тот момент в лицо следователя.
Что-то типа: «Я не обязан отвечать за отца с дедом».

«Сядь не мельтеши,- грозно оборвал меня следователь.
-Таких отцов и дедов, пока еще хватает у нашей молодежи. Никто им  не ставит в вину их происхождение.  Прошли  те времена.
Ты за себя ответь вначале. По какой причине врешь без конца?. Допрыгаешься до статьи: « преднамеренное  введение следствия в заблуждение». Где документы? Ты их с какой целью, уничтожил».
Чудовищно  несправедливое предположение следователя, заставило  меня, заткнуться на полуслове:
«Ничего себе, поворот, - пронеслось в голове. Мне кажется, что в ту минуту, со стороны, я напоминал выкинутую на берег, издыхающую рыбину.
Несколько мгновения я беззвучно хлопал губами, не в силах что-либо произнести.
«Хватит зевать. Сядьте и начинаем говорить правду, Гурьев»,
- усмехнулся следователь, снова переходя на «вы».
И я заговорил. Устало и обреченно, последовательно и точно я принялся описывать  свои скитания, начиная с  того момента, как сел в поезд  до Ульяновска.
И лишь на предложение назвать точный адрес Наташи, я твердо выдержав взгляд следователя, ответил, что  не знаю.Меньше всего, мне хотелось,  втягивать добрую  мою спасительницу, в свои передряги.
Ну что ж, гражданин Гурьев.  Ваше признание похоже на правду. Значит, таким вот, недостойным путем, вам  захотелось увидеть море?
Допустим, что так все и было. Но мы с вами еще не закончили. Я отправляю ваше дело на рассмотрение в  Товарищеский суд при вашей организации. На уголовника, вы не тянете.
Пусть ваши товарищи решают, как с вами поступить.
А что касается меня…  извините. Но я обязан перепроверить, все вами сказанное. И если ваши похождения не перекрещиваются с более тяжкой виной, то вы получите новые документы.  Работайте спокойно. Пока не удостоверюсь в том, что за  вами нет уголовщины, дело  придержу. А там,  пусть  Товарищеский суд решает».

Следующие  десять или более дней,  меня никто не тревожил. И  я работал, как проклятый, стараясь   показать всем, какой я хороший.
Но «хорошим» стать мне  не удалось.
Никаких  уголовных дел, числящихся за мной, следователь конечно, не нашел. Их просто не было.
К  концу июля, надо мной  состоялся обещанный следователем  «Товарищеский суд».
Пренеприятнейшее событие, скажу я вам.
По моему, легче пережить  профессиональный Народный Суд, чем унизительный  Товарищеский.
Меня клеймили и унижали словами: «Позор тунеядцу и приспособленцу…  Когда вся страна, в поте лица,  восстанавливает разрушенное войной и строит новое, такие как Гурьев, думают лишь о своих низменных, иждивенческих удовольствиях…»
Я стиснув зубы, молча соглашался с добровольными, слишком красноречивыми   обвинителями.
Но когда  один из ораторов, ехидно выкрикнул:
«Яблоко от яблоньки, не далеко упало.  Расскажите  нам честно, кем был ваш папаша? Из какого он сословия? И как он отличился во время войны?»,- тут я не выдержал.
Сорвавшись с места до того, как мне предоставили слово, я зло заорал:
«При чем тут мои предки? Вы меня судите или моего отца? Он свое уже отсидел. При чем, безвинно.  Только за то, что его отец, оказался  попом…»

Я   тут же опомнился, но было уже поздно..Моим мучителям не терпелось насладиться моим унижением, увидеть глубокое раскаяние в моих глазах. Ведь обвинителями на подобных судах, выступали, как правило, простые рабочие. Зачастую,  малограмотные. И где им было показать свою значимость, как ни в подобных судах.
Потом, эти же  общественные обвинители, меня великодушно бы простили.  А после, долго  бы,  упивались своим великодушием.

Своим поведением, я нарушил общепринятые правила Товарищеского  Суда.
Вместо раскаяния, слез и мольбы о прощении, я посмел защищать  свою недостойную родню.
Я понимал и принимал свою, не малую вину перед товарищами по работе.
Но в голове  назойливо крутилась расходная фраза Грибоедова:  «А судьи,  кто?»
Полуграмотного  выходца из крестьян,  упрекнувшего меня  отцом, я хорошо знал.  Он два года жил со мной в одной комнате общежития.
Те кто его знал близко, старались держаться от него подальше.
Человеком  он был завистливым, скандальным и  очень прижимистым.

Но   все же, мне бы стоило сдержаться и промолчать.
В итоге,  суд вынес  решение по моему делу. И я отправлялся в своего рода, изгнание «за 101 километр».
Чаще всего, такого рода наказанию, подлежат бывшие заключенные, злостные тунеядцы,  неугомонные нарушители общественного порядка. И некоторые другие, неугодные   Милиции граждане.
Товарищеский  Суд  при содействии представителей правопорядка,  определили мое будущее место жительства.
В течении  двух суток, я обязан был выехать в одно из пяти предложенных мне мест.
 Все они являлись небольшими поселками.
Мне было все равно куда ехать. И я ткнул пальцем в  первое попавшееся название села. Им оказался  поселок Большевик,  в верховьях Волги.
«Бездомному собраться, только подпоясаться», - сказала бы в этом случае, моя мать.
В милиции мне выдали временное удостоверение личности. И я отправился  к поезду. Постоянный паспорт и военный билет, мне обещали прислать по почте.
Уже сидя в вагоне, я почувствовал  огромное облегчение.
Мои  «судьи», сами того не подозревая, сослужили мне отличную службу. Я наконец-то, на законных основаниях, освободился от принудительных обязанностей  строителя.
В сопроводительной справке, выданной  в ГОВД Казани, значилась неопределенная,  размытая причина моей выселки. Что-то вроде:  «Своевольное оставление рабочего места на длительный срок».

В Казань я мог вернуться не ранее чем через три года. Это меня вполне устраивало. В глубине души я  знал, что никогда не захочу возвращаться туда, где остались мои не самые лучшие воспоминания.