«Упал последний лист, подул студеный ветер, и снегом заметает землю и листы», - подумала Зойка, сидя на оконном стекле, оправляя крылья. Снежинки за окном задерживались, замирая, исполняли свой ноябрьский танец. Окна заменили на пластиковые, зимовать будет негде – между рамами не проберешься. Пора собираться в стаю и отправляться на юг. За кухонными коробками на шкафу попрятались подруги – Зинка и Клавка, притихли. Мухин кормил их с утра до вечера, точнее, до утра, оставляя и куски недоеденных пирожков, и глотки недопитого вина. Но это всё здесь, взаперти. А там, за окном – свобода, полет, сквозь снег – туда, в облака. И Зойка собрала все силы и вырвалась. О нет, она любила Мухина, оберегавшего её, но этот полет, этот ветер, поднимающий к облакам и несущий к теплу, к новому дому. И что есть дом? Он там, или здесь? «Он всюду», - подумала Зойка, сливаясь со стаей таких же братьев и сестер из соседних домов и квартир. И снежинки оставались сзади, выбирая положенные места в сугробах. А впереди светило теплое солнце.
Бесконечная зима съёживалась в последних посеревших сугробах, цеплялась за каждый заиндевелый куст, злилась и умирала, растворяясь в ручьях и лужах на асфальтах двора, таяла в лучах ненавистного мартовского солнца, обдавая порою прохожих последним бессильным снегом, чернеющим на глазах в тротуарных жижах. И всё текло, текло куда-то, обнажая прикрытую снегом грязь.
Зойка, усталая, но счастливая, оглаживала крылья, ползла по столу, приветствуя своих сестер. Ей так хотелось рассказать подругам о путешествии в Италию, в Амальфи, где она провела зиму, пристроившись к клину уток с пруда у Китайского посольства, как она кормилась в прибрежном кафе. Но никто её не слушал. Клавка и Зинка теребили остатки торта. «Мир так огромен, но дом один», - подумала Зойка. На столе оставался кусок терамису. Мухин допивал карминер, заедая камамбером.