В свои семнадцать лет на Новый год я попал в дежурную бригаду вместе с моим учителем сантехником Степаном Петровичем, электриком Васькой и уборщицей тётей Валей. В подвале местного университета, в котором я потом учился и защитил диплом инженера, у нас был накрыт стол (верстак с трубогибным станком). За пучок кабелей на стене, в тенеты паутины, была засунута еловая ветка. Тётя Валя накидала на неё ватки. И пир начался.
Подняли стаканы, чокнулись. Тост у Васьки был такой:
-Чтобы руки дрожали от подарков, губы от поцелуев, а ноги…
Оберегая мою юность, (хотя я расслышал) закончил он шёпотом на ухо тёте Вале. И выпив, полез к ней обниматься.
Я довольствовался лимонадом.
Степан Петрович после рюмочки возжелал папироску. Вытянутыми губами охватил бумажный мундштук, словно хотел подуть в него. Ему нравились целенькие трубочки в папироске, не обмятые и не обслюнявленные.
И в это время вдруг подал голос аварийный телефон. Аппарат остался из военного обихода, и рявкал соответственно. Трубка была тяжёлая как гантель.
-На проводе! – отозвался мой учитель хриплым голосом старшины боевого расчёта на торпедном катере, где служил во время войны. И потом ещё: - Есть! Принято!
На вопрос Васьки, что случилось, было отвечено:
-У профессора бачок потёк.
И уже в мою сторону:
- Собирайся, салабон.
Всех отпустило. Очередной поцелуй с папироской совершил мой учитель. Васька опять потянулся губами к тёте Вале. Она залилась счастливым смехом. И только я стоял в растерянности пока мой шеф укладывал инструменты в брезентовую сумку и накидывал лямку мне на шею. В сумке звякнул металл, и я даже качнулся под её тяжестью.
Идти было не далеко, - университетский квартал начинался через дорогу. Я нашёл нужный адрес и позвонил. Открыл седой старик в пижамном костюме и в меховых тапках. Это был дед моего бывшего одноклассника профессор Снегирёв. Я бывал у них дома, но он не узнал меня и пришлось представляться. Профессор не стал скрывать изумление возрастом мастера, улыбнулся и провёл в туалет.
Смывные бачки крепились тогда высоко на стене. Нашлась стремянка. Я влез под потолок и снял чугунную крышку. Профессор учтиво принял её и оставил меня наедине с неисправным запорным устройством. Вода текла в бачок нескончаемо, переливалась. Я решил заменить прокладку у крана, как учил Степан Петрович. Перекрыл подачу. Заменил резинку. Пустил воду в стояк. Но течь не остановилась. Я развинтил, поставил двойную прокладку, но и это не помогло.
А время подходило к одиннадцати. Профессор уже который раз заглядывал ко мне и справлялся о ходе дел. С минуту на минуту ждали гостей. В такой ситуации исправный туалет оказывался поважнее накрытого стола.
Я вставил третью прокладку. Подал воду в стояк. Поплавок в бачке поднялся, достиг предела и опять же не запер струю.
-Кажется вы в затруднении, молодой человек? - поинтересовался профессор.
Я стыдливо промолчал.
Он влез ко мне на стремянку и тоже стал смотреть на предательски льющуюся воду. Надо сказать, что этот дедушка моего приятеля в нашем техническом университете читал лекции по научному коммунизму, и я, будучи потом студентом, всегда с интересом записывал за ним на первом ряду. Был он великим специалистом по исторической миссии рабочего класса, а в технике мало что понимал, иначе бы не вызвал сантехника. «М-да, - только и мог сказать он. Мне ничего не оставалось как надеяться только на себя.
И я принялся развинчивать само запорное устройство. Профессор был у меня на подхвате. По моим указаниям подавал ключи, счищал напильником ржавчину с трубы, подматывал паклю на резьбу. И незаметно для меня поглядывал на часы. Как истинный интеллигент он не мог позволить себе оказывать давление на человека, торопить. Он уважал во мне профессионала. Отчего бремя ответственности давило на меня всё сильнее.
Настенные часы в их просторной, по-новогоднему убранной гостиной, пробили одиннадцать. В дверь позвонили первые гости. Зазвучали громкие женские голоса с опорой на мужской бас. Слышно было как гость справился о местонахождении хозяина и вскоре за спинами у нас с профессором раздалось:
-Бесконечно можно делать три вещи – смотреть на огонь, слушать шум прибоя, и материться, устраняя течь в трубе. Ну, что у вас тут?
Он был высокого роста, этот помощник, и смог заглянуть в бачок встав на унитаз. Его улыбка, игривый блеск в глазах, как бы осветил этот мрачный угол отхожего места.
-Пробку надо менять! – заявил он с решительностью специалиста высокого уровня.
Запасная пробка имелась у меня в сумке. И я под приглядом двух старших товарищей
и с их помощью лихо открутил гайку. При чём от волнения забыл перекрыть стояк, и струя воды умыла нас всех прежде, чем я успел завернуть кран.
Позже, во время моей учёбы в нашем университете этот высокий смешливый профессор читал нам курс гидравлики, и на экзамене вспомнил меня, эти наши практические занятия под Новый год. За экзаменационным столом он был совсем не весел. Видимо, в его личной жизни тогда что-то не складывалось, и он пошутил так:
-Вот, скажите, товарищ юный сантехник, в какой форме вода приобретает самую большую силу?
Я стал лепетать что-то про лёд и перегретый пар. Он с жалостью поглядел на меня и глубоко вздохнул:
-Это не по курсу, конечно. Но и вам, молодой человек, тоже когда-нибудь дано будет узнать, что вода приобретает самую большую силу в форме женских слёз…
Уже был громко включён телевизор. Гости приходили одни за другими. То и дело кто-то заглядывал к нам в туалет, и скромно исчезал, увидав трёх человек, плотно сбившихся вокруг смывного бачка.
Вдруг в комнатах восхищённо заверещали дети. Прибыл Дед Мороз. Послышались его шутки-прибаутки. Что-то необычное, грубоватое: «Как вы меня встретите, так вам и надо!». Голос был как будто знаком, но у меня не хватало сил прислушиваться и вникать.
Все трое ликвидаторов аварии, - мы тряпками с полу собирали воду в ведро и переливали в унитаз пока входную дверь не загородила фигура в красном балахоне и с ватной бородой на лице. И брови были ватные, и волосы. А сверху шапка, обсыпанная блёстками.
Этот посланец небес прошлёпал в валенках по мокрети, взобрался на стремянку и одним движением руки подогнул проволоку, на которой держался поплавок запорного устройства. Вода перестала течь как по волшебству.
Наша ремонтная группа стряхивала с себя брызги, утиралась полотенцем. В квартире воцарился дух праздника. К туалету выстроилась очередь.
Дед Мороз принял поздравления от профессорско-преподавательского состава, а проходя мимо меня, смазал мне по темечку заскорузлой рабочей ладонью. В атмосфере всеобщего восхищения он выпил положенную рюмку и стал закуривать. Только по тому, как он продувал мундштук папиросы перед тем, как поджечь, как вытягивал губы из-под ватных усов, я понял, что это был не кто иной как мой наставник в профессии Степан Петрович.
Потом он дозором пошёл по другим квартирам, а я вернулся в наш подвал. Ни электрика Васьки, ни тёти Вали там не было.
Я заснул в подвале на деревянной лавке, в полном одиночестве и отчаянии. Снились друзья из школы, которую я бросил сгоряча, когда ввели одиннадцатый класс. Надо мной склонялась мама со словами: «Хочешь быть слесарем?», умалчивая о приставке «сантехник». Слесарем? Благороднейшая профессия тех лет! Конечно, хочу!..
Проснулся я, укрытый красным халатом Деда Мороза.
Сам Степан Петрович сидел возле дежурного телефона, рядом с которым на столике стояла початая бутылка шампанского, и дымил своей любимой папиросой «Север», за рубль сорок семь пачка.
На коробке, помнится, было изображено солнце, восходящее из-за снежных гор. Во рту от этих папирос становилось кисло, едко. Об этом я узнал, начав именно в этом подвале свою биографию курильщика.
Тоже покупал «Север». Но далее шёл своим путём. В отличие от Степана Петровича, перед тем как прикурить, я безжалостно, с хрустом передавливал бумажное горлышко мундштука в двух местах, чтобы во время работы удобнее было папиросу держать в зубах.