После окончания академии меня распределили на северный космодром «Плесецк», сиречь в Мирный, в распоряжение войсковой части 13991. На последних курсах ВМедА я крепко подружился с моим однокашником Воликовым, но волей случая и волей определённой закономерности мы разъехались по городам и весям страны.
Мой друг ленинградец Сергей Воликов, воспользовавшись разного рода подводными течениями – его отец, полковник-хирург, был доцентом одной из кафедр академии – после выпуска всплыл поближе к жене москвичке, в одной из придворных строительных частей подмосковья. Однажды всех удивив, и представ перед сокурсниками в красивой военно-морской форме. Видимо, престижной чёрной формой ВМФ, там наверху, пытались компенсировать низкоразрядность нестроевой части и низкопробность военно-строительного контингента, псевдоморяков. Наш однокурсник Николай Федорович Шалаев, желая подчеркнуть это несоответствие, вызвал у всех улыбку, подарив «новоиспеченному моряку» значок «За дальний поход». Хотя, все понимали, если считать походом, переезд из Ленинграда в Москву, он был явно не дальний.
С Воликовым я поддерживал переписку на протяжении всей своей службы, когда я трудился старшим врачом на 1-ом ИПе (измерительном пункте), когда работал психиатром в гарнизонном военном госпитале, и после увольнения из армии, когда «вкалывал в лихие 90-ые» на скорой, в городской и военной поликлиниках хирургом и неврологом соответственно, – многими рабочими местами латая дыры семейного бюджета.
Наша переписка с Сергеем носила своеобразный характер. Вероятно, пытаясь отрешиться от сложностей жизни, Воликов присылал мне свои абстрактные рассказы, и я, тоже находя жизнь несовершенной, отвечал ему тем же, то есть мы жили в реальности и эпистолярном сюрреализме одновременно и параллельно. Эта взаимосвязь имела условное название «Переписка Фридриха Кшиманского». О ней было известно многим моим однокурсникам, но почти никто не имел представления, о чём они друг другу пишут.
Для понимания моего письма Воликову-Ноликову, следовало бы прочитать предыдущее. Ну, да ладно. Итак, содержание сюр-послания Сергею:
«Кшиманский очень громко произнёс фамилию соавтора – «Во-ли-ков» – нараспев, и у него слово, сотрясая пазухи черепа, вырвалось из носоглотки, и повисло в воздухе, как «Фа-ля-кэф» … и остался доволен произведённым эффектом.
Две ноты «фа» (обе – номер четыре в звуковой семерке) в начале и в завершении создавали определённую неповторимость, законченность и закруглённость звучания, правда в конце звук был короче и октавой пониже, – однако фамилию соавтора это не портило, даже придавало ей некоторый нездешний, заграничный лоск: «Фа-ля-кэф».
Кшиманский попытался выдернуть второй звук, но он оказался наиболее крепко встроенный.
– Коренной, – пронеслось у него в голове. – Сейчас, сейчас, мы его отсепарируем, т.е. выделим и посмотрим, что останется. – Фридриха охватил психохирургический азарт. Нота «ля», которая была достаточно высокой, но не такой чистой, как «си» в фамилии его друга (ДеСИмон), сопротивлялась и не хотела покидать своё законное место. Он попытался экстрагировать её, но она застряла в горле.
Кшиманский поднапряг голосовые связки и выплюнул нечто среднее между «ля» и «си» – «ли» – догадался он.
– Неплохо! А что же осталось? – задал сам себе вопрос Фридрих, и сам же ответил: – Осталось – Воков.
– Это что? – произнёс наш психохируг, разговаривая сам с собой, и на лице его появилось выражение недоумения. Было над чем поразмыслить. Определённо, незнакомый Воков имел корнем, основой своего прозвища, старославянское «глаз».
– Конечно же – «око» в обрамлении всё тех же нот «фа», – пояснил он сам себе.
Сравнение с латинским словом «Vox» его убеждало меньше. Фридрих был славянофилом, или как он сам о себе говорил: «Мы все чухонцы – славяно-финны». Надо прямо сказать, он остался очень доволен первым опытом словесно-вокального анатомирования: вОкОв смотрел на него всевидящими глазами маленького, только что вырванного из воликовской плоти, божка. Кшиманскому стало стыдно, что он так грубо, как неумелый эскулап-акушер, обошёлся с фамилией Воликов, лишив её звука-существа «ли».
– Такой маленький, беззащитный, – семимесячный, недоделанный! – догадался Фридрих и добавил, – конечно, не «си» и не «ля», а так – «ли» какое-то. Ничего выживет…
Всё это время вОкОв смотрел на Кшиманского, и от маленького уродца исходила та родственная младенческая теплота, которая устанавливается между вновь родившимся и тем, кто оказался рядом и принимал участие в его появлении на свет божий.
– Ничего, ты тут полежи. ОсмОтрись, – произнёс Фридрих и добавил, – сынок! А я займусь другими твоими собратьями.
Кшиманский долго примерялся к звуку «ко» в слове «Воли-ко-в». По звучанию он был выше, чем «фа», но ниже чем воликовское «ля».
– Соль, – понял он.
Окончательное, законченное, облагороженное, нотное звучание «Воликов» – Фа-ля-соль-фа логически перетекало в цифры 4654, последнюю цифру Кшиманский написал мельче. Она, как вы помните, была короче и октавой пониже, словно образуя заострённый хвост в фамильной мелодии. В голове промелькнуло: «Музыкальная змея, кусающая себя за хвост». Эта, вновь выявленная особенность, требовала переосмысления.
– «Соль»… и её влияние, – объяснил себе эту трансформацию Фридриху. Цифры, как двойники звуков, их отвлечённые, абстрактные родственники, ему нравились. Нота «Фа» среди семи других нот занимала центральное, иначе говоря, первое и последнее место, соединённое вместе, связывая все остальные звуки в единую гармонию.
– Три ноты сверху, три ноты снизу, – почему-то произнёс он, думая о звуке «фа». Кшиманскому, как истому визуалисту, захотелось изобразить это графически. Он не сомневался, что центральной конструкцией, костяком фамилии Воликов был звук «Фа» и цифра 4. Фридрих изобразил Андреевский крест – «Х» – только он имел четыре внешние и четыре внутренние стороны. (До), (ре), (ми) и (соль), (ля), (си) образовывали два треугольника, которые без особенного сопротивления входили в центральную конструкцию своими сторонами, образуя тот самый, несколько деформированный, необычный новый сюрреалистический крест. Осталось водрузить на основание из двух треугольников «ля» (№6) в виде шестиугольника и отделить «соль» (№5) трансформировав шестиугольник в пятиугольник. Получившиеся абстрактное изображение что-то Фридриху напоминало.
Неожиданно его осенило, и он, непроизвольно сжал пальцы в кулак и согнув правую руку в локтевом суставе, убеждённо произнёс: «Это же Во-килов! – Сильно! Воликов наоборот!». Вновь обретённый Вокилов самостоятельно проявился, прорезался, нарисовался, можно сказать, вылупился, и был яснее, доступнее и ближе. Ещё бы, Кшиманский сам был наоборот или, если говорить более понятным нам языком: «Торобоан лыб мас».