Чемпион

 
              Это было так давно, что и подзабылось кое-что. Полвека прошло. Впрочем, зависит от того, что считать точкой отсчёта.

              Чёрно-белое фото. На нём мы, первоклашки, за школьными партами. За последней, в гордом одиночестве, Васька Шелест. Помню его долговязым переростком, всегда сидящим позади всех. Двоечник. Учёба ему, что каторга, и тройка для него была той оценкой, которая давалась с трудом неимоверным. Самым отстающим был. Он и школу бросил в шестом или седьмом классе, вроде как работать пошёл. Но это он нам говорил, что работать. Ничего толком мы о нём не знали, переехал он куда-то с родителями. 
              Впереди Васьки, тоже почему-то в одиночестве, сидел Боря Павлов. Такой же комплекции, что и Васька, и тоже старше своих лет выглядел. Учился он получше Шелеста, но ходил всегда в отстающих, похвастать успехами в учёбе не мог.
              Перед Павловым – Люба Королёва, красавица и отличница. С ней за одной партой – Федя Лошаков. Не так давно он умер от рака лёгких, по две пачки сигарет в день выкуривал, до шестидесяти не дожил. Мы с Федей изредка виделись, наши с ним дома рядом. Учился он, как и большинство из нас, средне, в классе был незаметным, предпочитал держаться особняком. Но способности у него явно были – не зря же его взяли в Госдуму специалистом по обслуживанию компьютерной техники.
              В левом ряду, с чёрными бантами на макушках – Ира Данилкина и Зоя Тараскина. Хорошистки. За третьей партой у боковой стены – Юра Вареник и Соня Долгова, тоже хорошисты.
              Сашка Каманин – тот отличник. Он и по жизни очень правильный человек. Окончив школу с золотой медалью, поступил в педагогический институт, после чего работал учителем в какой-то московской школе, затем завучем, наконец, до директора вырос. На снимке он за одной партой с Ларисой Тимохиной. Так до выпуска вместе с ней и просидел, тянул её по всем предметам. Многие думали, что Саня с Ларисой поженятся, но нет – разлетелись голуби в разные стороны. Сашка так и не женился. Он и по сей день холостяк.
              Да, всех помню поимённо, даже пофамильно. Всех… Ан нет, оказывается, не всех. Девочку с милым личиком и белым бантом, что сидит в левом ряду за предпоследней партой, как ни всматриваюсь в лицо, не могу вспомнить. Наверное, недолго с нами училась. И неудивительно: к выпускному состав класса изрядно поменялся. Костяк его, впрочем, оставался постоянным, но кто-то менял место жительства, кто-то в соседние школы переходил – к тому времени наш посёлок уже входил в городскую агломерацию, в которой насчитывалось четыре или пять школ. Наша – восьмилеткой была. Чтобы получить полное среднее образование, надо было переводиться в школу, что находилась за железнодорожным переездом, на границе с другим посёлком, где преобладал частный сектор. Но об этом чуть позже.
              За первой партой – крупным планом, так сказать, напротив учительского стола – мы с Мишкой Коротеевым. Мы с ним тогда весь учебный год вместе просидели. Потом нас, конечно, рассадили, но мы уже так сдружились, что на дружбу нашу это не повлияло.
              Сидеть же за одной партой с Мишкой мечтали многие.
              Читать он начал лет с трёх. И не только книги – газеты читал: я от его родителей слышал, когда к нему домой приходил. А бывал я у него много раз – и в начальных классах, и позже, когда уже школу заканчивали.
              Вот о Мишке-то и пойдёт рассказ. Человек он был уникальный, умница, каких мало. Одарённый от природы, схватывал все науки на лету. Казалось, и домашние задания ему выполнять не надо. Он, конечно, учил уроки, но как-то наспех, для порядка, вот и получал тройки. За небрежность. Память у него была отменная, но такую грязь в тетрадках разводил, что понять было трудно, что написано. Почерк отвратительный, сплошные каракули и кляксы вдобавок, и зачёркнуто, и ластиком подтёрто… Даже когда перешли с чернил на шариковые ручки, в тетрадях у него чище не стало.
              Что и говорить: прилежностью Мишка не отличался. В дневнике – та же картина. Словом, с чистописанием и аккуратностью у него были проблемы и они, эти проблемы, кочевали с ним из класса в класс.
              Если б фотография эта была цветная, то мы увидели бы рыжеватую короткую Мишкину чёлку, бледноватые, в конопушках щёки и нос, даже на оттопыренных ушах были эти самые конопушки. Слегка вытянутое лицо делало его чуть-чуть комичным. Но первое впечатление было обманчивым. Несмотря на возраст, Мишка был очень серьёзным. А ещё незаносчивым, даже застенчивым. Порой его застенчивость, граничащая с кротостью, казалась не от мира сего. Если кто-то из ребят проявлял по отношению к Мишке агрессию, то, столкнувшись с его природной мягкостью, отходил ни с чем, словно наталкивался на невидимую преграду: сколько её не пинай – толку мало. Мишка был безобидный, как божья коровка. Он и сам страдал от своей мягкотелости, но ничего не мог с этим поделать. Наверное, потому, что был худеньким и физически слабым. Перемена в нём произошла в седьмом классе. К тому времени он заметно вырос и будто окреп, хоть и считался  среди нас, мальчишек, чуть ли не самым слабым.
              Помню, учебная четверть заканчивается, мы всем классом в клуб идём (в наш местный Дом культуры) смотреть «Корону Российской империи», про знаменитых «неуловимых». Разумеется, на дневной сеанс. В холле клуба шумно. У кассы – маленького квадратного окошечка – столпотворение. В основном подростки. Кто-то старается протиснуться к заветному окошечку без очереди. Мы с Мишкой в самом конце, как два тополя на Плющихе. Это наши девочки, которых мы пропустили вперёд, над нами подшучивают.
              Впрочем, мы не торопимся, до начала сеанса времени много, билетов хватит на всех, а какие места – в первых рядах или нет – это уж как повезёт.
              В какой-то момент Мишку ткнул в плечо незнакомый парень, тощий и выше на голову. Фитиль – сразу дали мы ему кличку. С ним ещё двое: ростом поменьше, коренастые, но такие же нагловатые, как их вожак, который был в потёртом и засаленном, явно с чужого плеча бушлате, подпоясанном матросским ремнём с загнутой бляхой. Его дружки – в мятых задрипанных куртках и кирзачах. «Местная шантрапа», – решили мы.
              - Гривенник гони, – потребовал Фитиль, озираясь по сторонам и обращаясь к Мишке, так как он стоял крайним в очереди.
              Лицо моего друга внезапно изменилось: неулыбчивое и серьёзное, оно стало суровым, взгляд исподлобья, напряжённый, в нём было что-то необъяснимое, настораживающее. Боковым зрением Мишка видел, как за неприглядной этой сценкой наблюдают наши девочки.
              - Гривенник гони, – повторил Фитиль, вновь ткнув его кулаком в плечо.
              Мишка ещё больше набычился, несколько мгновений о чём-то раздумывал, затем осипшим до неузнаваемости голосом, глядя на тощего, произнёс:
              - Давай отойдём.
              Тот заметно опешил, во взгляде появилась неуверенность и вопрос: зачем отходить, куда?
              Фитиль стал внимательнее нас разглядывать. Признаюсь, одеты мы были тоже не бог весть как. Правда, куртки наши были поновей и обувь поприличнее, а так… такие же расхристанные шалопаи. Мишка и вовсе сошёл бы за мелкую шпану.
              Скорее всего, Фитиль и подумал, что мы с ним одного поля ягодки. И не важно, что мелкие: кто знает, может, у нас старшие братья есть… словом, лучше не связываться.
              В общем, произошла заминка, после чего парни как-то по-тихому отвалили – просто развернулись и ушли. Никто из них даже косо не взглянул на нас. Мы же с Мишкой ещё не раз потом ходили в ДК, но никогда Фитиля с его дружками там не встречали. Даже засомневались: а местные ли они?
              В тот день мы, конечно, посмотрели «Корону Российской империи», но настроение немного испортилось. Меня не покидала мысль: что было бы, если б Фитиль согласился «отойти» с Мишкой? Ведь мне пришлось бы вмешаться. Силы были явно неравные. Досталось бы нам по полной. У таких, как Фитиль, в кулаке всегда что-то припрятано. Да один матросский ремень с загнутой бляхой чего стоит!
              Эти мысли крутились в голове весь день. Неужели Мишка стал бы драться? Он, который мухи не обидит! Неужели он такой смелый? А я? Да что я?!. Я-то на самом деле струсил. То есть не так чтобы очень… но струсил же. Ведь нам хватало денег и на билет, и откупиться от Фитиля. И что такое гривенник? Тьфу, мелочь, у нас её было достаточно.
              Не выдержав, я спросил об этом Мишку.
              - Я и не собирался драться, – ответил он.
              - Как?!
              - Так. Не собирался и всё.
              Этого я никак не ожидал. Моё лицо выражало нечто такое, что Мишка, который редко улыбался, даже хихикнул:
              - Да не собирался я драться. Я просто хотел отойти и дать ему гривенник.
              - Почему отойти-то?
              - Чтобы никто не видел…
              - Не видел что?
              Мишка вдруг стал серьёзным, сжался, как пружина. Мне даже показалось, что от его щёк отхлынула кровь – так он побледнел.
              - Ты… ты… ты что?! – не находил он слов. – Ты… ты не понимаешь… На нас же девочки смотрели!
              И вдруг из его глаз посыпались слёзы. Именно посыпались. Он не мог их сдержать.
              - Как бы я потом… – всхлипывал он, – как бы я потом смотрел им в глаза…
              Мишку трясло, он плакал навзрыд, как ребёнок. Кровь мгновенно снова прилила к его лицу, и оно сделалось красным. На него больно было смотреть.
              Когда Фитиль просил у него гривенник, он струсил, наверное, даже больше, чем я, ведь он же был слабее. А шпана шутить с нами не собиралась. И нужны ли им были эти десять копеек? Может, они просто искали повод подраться?
              Но что было – то было. Мы оба тогда порядком оробели, оба, наверное, чувствовали страх. Только страх этот был у нас разный. Я боялся получить в лицо, а Мишка – потерять лицо. Вот в чём разница! Боязнь потерять лицо – пересилила в нём страх! Как же он потом станет смотреть нашим девочкам в глаза, если прилюдно, по требованию какого-то прохвоста, покорно отдаст деньги, пусть даже десять копеек. Для Мишки это было страшнее кулаков уличного хулигана, страшнее матросского ремня с латунной загнутой бляхой.
              Случай с гривенником останется в моей памяти на всю жизнь, останется как пример, как первый урок психологии, о котором мой друг даже и не подозревал. Но осмыслен этот урок будет не сразу, а по прошествии многих лет.

              Мы с Мишкой стояли в подворотне, откуда просматривался старый яблоневый сад, где над сараями, недалеко от беседки с шестигранной крышей, обитой толем, виднелась верхняя часть деревянного короба с металлической сеткой – голубятня Мишкиного отца.
              Октябрь был в самом разгаре. Унылость обшарпанных малоэтажных домов, старых сараев, водонапорной башни скрашивали изумрудно-зелёные кроны антоновки, золотистые листья белоствольных берёз и  краснеющие гроздья рябины.
              - Я никому не скажу, что ты плакал, – обещаю я Мишке.
              Он трёт ещё влажные, покрасневшие глаза тыльной стороной кулака, оставляя на щёках еле заметные следы от слёз.
              - Как хочешь, мне всё равно.
              - Клянусь, никому и никогда…
              - Не клянись! – резко, даже с вызовом, бросает он.
              - Почему?
              - Да потому…
              - Почему потому? – не понимаю я.
              Он некоторое время раздумывает, затем произносит:
              - Ты Евангелие читал?
              Я пожимаю плечами.
              - Вот видишь…
              На Мишку я тогда немного обиделся: как же так, почему он не верит? Ответ на свой вопрос я найду лишь тогда, когда возьму в руки Евангелие. Но это будет спустя годы.
              Чем чаще я размышляю об этом, тем больше прихожу к пониманию, что значили Мишкины слёзы. Ни разу потом, никогда и нигде, он не проронил ни одной слезинки. Даже когда стоял в спарринге с Рустамом Омировым: Рустам уже первый разряд по боксу имел, а Мишка практически был новичком, к тому же без капы работал. А без неё для Мишки – просто капец: верхние передние зубы у него сильно выступали вперёд. Он потом пластинку специальную носил, чтобы зубы выпрямить. А тогда Рустам так его разукрасил! Мне казалось, что он специально в губы бил, хотя это не так – спорт есть спорт. Просто жалко было Мишку. В глазах его такое было… Нет, не боль, что-то другое. Злость ли, обида?.. Или всё вместе. Словами это не передать. А на что обижаться? Хочешь – боксируй, не хочешь – уходи с ринга, насильно никто не держит.
              Мишка тогда все три раунда продержался. Терпел. Морда в кровищи, но лезет на рожон. Тренер наш, Иван Яковлевич, бой непременно остановил бы, но он в тот день отсутствовал, занятия проводил Валька Олесин. Он уже мастером спорта был, иногда заменял тренера. Так вот, Олесин признался потом, что специально бой не останавливал – проверить Коротеева хотел на выдержку, силу духа у него вырабатывал. Ну разве так можно?! Мишка ведь без капы… Мы думали, что его верхнюю губу зашивать придётся – смотреть было страшно.
              Но ничего, срослась губа, лишь толще стала, а Мишка как будто даже симпатичнее.
              Может, прав был Олесин, что бой не остановил? Спорный, конечно, вопрос. Кто-то склонен думать, что прав. В самом деле – как же иначе? Из всех этих «мелочей», из таких вот критических ситуаций, пожалуй, и складывался Мишкин характер, закалялась его воля.
              Но не стану забегать вперёд.
              Братья-близнецы Полуэктовы появились в нашем 7-м «В» в начале второго полугодия. Не помню – до или после того, как мы с Мишкой посмотрели американский фильм «Чемпион» со знаменитым Кирком Дугласом в главной роли.
              Звали близнецов Антон и Артём. Они были так похожи, что даже имена их казались нам малоразличимыми. А если учитывать, что школьная форма тогда была типовой, мы часто их путали.
              Прилежные в учёбе братья вначале держались отстранённо, на школьных переменах не сразу и не со всеми шли на контакт. Чувствовалось их хорошее воспитание. И внешне они были вполне привлекательны: оба русые, с приятными лицами, всегда подтянутые – хоть завтра в строй. Когда в классе стало известно, что братья занимаются боксом, все удивились: так непохоже это было на них – интеллигентных молчунов.
              С одним из близнецов, Антоном, и сошёлся Мишка; сдружились они крепко, до десятого класса просидели за одной партой. Хотя характеры у них были очень даже разные. Но когда Антон про бокс рассказывал, Мишкины глаза так светились – впору солнечные очки надевать.
              Впрочем, не только Антон повлиял на Мишку, но, как мне кажется, и фильм «Чемпион» с Кирком Дугласом. Уж не знаю, хотел ли кто из нас стать чемпионом, но боксом загорелись многие. А Мишка – хиляк, соплёй перешибёшь – прямо-таки спал и видел этот бокс.
              В общем, с появлением в 7-м «В» братьев Полуэктовых в секцию бокса записалась чуть ли не половина мальчишек нашего класса.
              До районного Дома культуры, где находилась секция, надо было ехать две остановки на электричке, затем от вокзала ещё минут десять пешком. Когда мы, ведомые братьями-близнецами, с тыльной стороны здания ДК подошли к двери, похожей на вход в дворницкую, прошли по длинному мрачноватому коридору и всей гурьбой ввалились в спортзал, Иван Яковлевич даже не удивился, а просто отправил нас всех в раздевалку.
              Первая тренировка почему-то хорошо запомнилась.
              В зал нас, мальчишек, набилось так много, что яблоку негде было упасть, настоящая путаница была. И одеты – кто как: некоторые не взяли даже трико, а кто-то и кеды с футболкой забыл – так в одних трусах и бегал по залу босиком.
              Короче, после двух-трёх занятий я решил на тренировки больше не ходить. Решить-то решил, но Мишка – он же упорный: если что в голову себе вбил, клещами из него не вытащишь. И как он без меня?.. Друг всё же. К тому же слабый он, мало ли что…
              Месяц не прошёл, как ребят на тренировках существенно поубавилось, многие из тех, кто пришёл с нами в первый раз, секцию бросили. Как говорится, произошёл естественный отбор. Иван Яковлевич уже после нам сказал, что остались самые стойкие. Признаюсь, приятно было это слышать: из трёх десятков пацанов осталось человек десять. Может, чуть больше. По-разному было: кто-то заболеет, кто-то по иной уважительной причине не явится, но основной костяк сформировался.
              Кроме братьев Полуэктовых выделялись в группе ещё два парня нашего возраста. Об одном – Рустаме Омирове – я уже упоминал. Смуглый, жилистый, с гибким красивым торсом и упругими ногами, запомнился он ещё коричневыми боксёрками, синими атласными трусами и красной майкой, выгодно подчёркивающей его уже наметившуюся мускулатуру. В нём всё было гармонично, он был так ладно скроен, что глядеть на него было одно удовольствие, особенно когда он обматывал бинтами кисти рук или перед зеркалом вёл бой с тенью. Выполнял он это так изящно – невольно засмотришься.
              Другой, Игорь Шлябин, выглядел не так эффектно, как Рустам, и похвастать красивым телом не мог. Он был примерно такой же комплекции, что и Мишка Коротеев, но ростом повыше, почему и весил на пару килограммов больше, но всё равно у него был тот же бараний вес.
              На тренировках Игорь всегда был в простом трико и каких-то старых кедах, но по движениям его, по тому, как он разминался, работал «на лапах», бил по груше или мешку, чувствовалось, что он не новичок.
              И скоро, во время соревнований, мы смогли убедиться в неординарности Игоря. Он был настоящий боец. Хотя дело даже не в этом. Впечатляла его манера боксировать. На ринге, во время боя, он почти всегда был спокойным, непостижимо хладнокровным, даже тогда, когда оставаться таким было очень трудно. В этом он был непоколебим. Ещё я не мог понять, как, с физическими данными, оставлявшими желать лучшего, ему удавалось побеждать в своей весовой категории, да ещё с явным преимуществом. Конечно, длинноватые руки Игоря способствовали этому, но побеждал он так часто, что, кроме восторгов, у нас, мальчишек, это вызывало и удивление. Ведь на тренировках его неординарность была незаметна: трудно было даже предположить, что он обладает таким мощным ударом, который мог повергнуть соперника в нокдаун или даже в нокаут. Его особенность – незаметный прямой удар – ярко проявилась, когда мы учились в десятом классе.
              К этому времени Игорь провёл, наверное, более двадцати боёв, и почти все они были выиграны с явным преимуществом.
              Почему я так подробно об этом пишу? Да потому что именно в десятом классе произошли события, о которых пойдёт речь.
              В отличие от Мишки, успеваемость у меня по многим предметам заметно упала. Не из-за бокса, хотя три раза в неделю мы и ездили на тренировки, спорт тут ни при чём. Обычная лень. Впрочем, не в успеваемости дело. Мы с Мишкой уже почти три года занимались боксом.
              Как я уже говорил, чтобы получить полное среднее образование, надо было из нашей восьмилетки в другую школу переходить, в ту, что находилась за железнодорожным переездом. Старое здание это и поныне стоит: часть его помещений передана музыкальному училищу, а часть – под спортивные секции.
              Так вот, кто-то из нашего класса пошёл в школу, что находилась за переездом, продолжив учёбу в смешанном 9-м «Б» – он был сформирован из выпускников восьмых классов; кто-то подал документы в техникумы и училища, а кто-то и вовсе пошёл работать (таких было двое или трое). Моего соседа по дому, второгодника со стажем, так почти сразу на срочную службу призвали.
              Вообще-то в нашем классе второгодников хватало. Как и хулиганья. Кое-кто, наверное, и сейчас по тюрьмам и зонам кочует, если жив, конечно. 
              Словом, наш 8-й «В» был ещё тот класс! Завуч однажды сказала, что у нас всякой твари по паре. И всё же мы очень удивились, когда в первый учебный день увидели в новом 9-м «Б» Борю Павлова. Экзамены он сдал с горем пополам, и если б не снисходительность учителей – не видать бы ему свидетельства о восьмилетнем образовании. Все думали, что он пойдёт работать или подаст документы в училище, а тут – в девятый…
              Ведь он, Павлов, фактически принял эстафету от двоечника Васьки Шелеста: как только тот бросил школу, пересел на его место и почти три года протирал штаны за последней партой. И здесь, в 9-м «Б», он тоже занял место за партой у задней стены, да ещё в самом углу, в коем так и просидел до выпускных экзаменов.
              Долговязый переросток ещё с начальных классов, к десятому Боря стал высоким, точно каланча, – вымахал под метр девяносто. Но при этом был покладистым, незаносчивым и вовсе не глупым. Почему-то считается, что, если двоечник, то обязательно глупый. Это не так. Во всяком случае, про Борю я бы так не сказал. К тому же было видно, как он старался, хотел наверстать упущенное, просто ему плохо давалась вся эта учёба, особенно математика, химия и физика, поэтому и списывал всегда, в основном у Мишки Коротеева. Но у него кто только не списывал! Да Мишка никому и не отказывал, тем более Боре – вместе же голубей гоняли.
              Сам Борька голубей не держал, голубятня была у его старшего брата. А продолжить учёбу он, полагаю, решил из-за Мишки, надеясь, что тот ему поможет подтянуть успеваемость. Быть может, и не зря надеялся – в итоге-то экзамены Боря Павлов сдал. С большим трудом, но сдал и получил аттестат о среднем образовании.
              Если б не Боря, возможно, ничего не случилось бы, ведь, как ни крути, он невольно стал одним из главных персонажей всей истории. А с чего тогда разгорелся сыр-бор, выяснилось не сразу. Спросить же у него – как-то и в голову не приходило.
              Одной из причин тех бурных событий, думаю, была ярко выраженная независимость Бориса. Она-то как раз и сыграла, как мне кажется, решающую роль, едва не ставшую роковой в Мишкиной судьбе.
              Если не брать во внимание учёбу в школе, то в остальном Борька Павлов оставался как бы  сам по себе, никогда и ни у кого помощи не просил.
              Но всё по порядку.
              Огромный наш посёлок, который впоследствии принял статус города, делился на несколько территорий. Дом культуры, к примеру, с прилегающими к нему дворами и улицами, где мы с Мишкой смотрели «Корону Российской империи», держали кирпичинские пацаны. Район, куда входила школа за переездом, был, вроде бы, за новомосковскими. Парни с милицейского вообще жили на отшибе, там была своя шпана, о которой как-то и не слышно было. Особым авторитетом пользовались люблинские. У мостотрестовских парней была известность поменьше. Но тут как сказать – можно и ошибиться: границ как таковых никогда не было, те же люблинские вполне могли бы оказаться мостотрестовскими. К последним и относился Боря Павлов.
              Мы с Мишкой иногда ходили смотреть, как его старший брат голубей гоняет. Правда, Павловы жили не на улице Мостотреста, где когда-то очень давно были построены первые кирпичные малоэтажки, многие из которых уже снесли. Они жили на одной из улиц частного сектора. Голубятня стояла несколько в стороне от их дома, и возле неё всегда кто-нибудь находился.
              Нередко мы там видели Диму-дурачка. Он был старше нас лет на двадцать, а то и больше. Точный его возраст мы не знали. Помнил я этого Диму ещё с тех времён, когда в детский сад ходил. Очень я его боялся тогда. Кривобокий, с перекошенным телом, Дима ходил какими-то косыми шагами. Одну руку, немыслимо выгнув, он прижимал к пояснице тыльной стороной кулака, другая непроизвольно выполняла хаотичные движения. Голова его тоже находилась в постоянном, я бы сказал, круговороте. В общем, двигательные нарушения всех его членов были налицо. Тогда я ещё не знал, что болезнь, которой Дима страдал с детства, – церебральный паралич.
              Разговаривать он тоже как следует не мог. Нечленораздельную речь его, что-то между бульканьем и мычаньем, понимал, кажется, только Боря Павлов. Лишь изредка, когда Дима очень уж хотел что-то донести до своего собеседника, речь будто бы прорезывалась.
              - Как жизнь, Дима? – спрашивали его.
              Он улыбался, а точнее, его лицо искажалось, передавая то чувство радости и легкомысленного счастья, когда человек выглядит довольным идиотом. Всё тело его, голова и руки начинали приходить в движение, и он, напрягаясь, с налётом пены в уголках губ, брызгая слюной, с трудом извергал из себя те несколько звуков, в которых угадывалась фраза: «Спасибо, хорошо».
              Диму жалели, понимая, как он несчастен. Он тоже всё хорошо понимал, старался не очень докучать окружающим. Быть может, по этой причине ходил от голубятни к голубятне, коих в нашей округе было немало.
              Так вот, поводом тому давнему происшествию стали побои, нанесённые Диме-дурачку – безобидному больному человеку. Случившееся толковали по-разному, ходили слухи… впрочем, вполне обоснованные, а потому их можно принять за правду. 
              Обидели Диму то ли кирпичинские, то ли новомосковские. Никто толком ничего не знал, кроме, разумеется, Борьки Павлова.
              Каким уж образом Диму-дурачка занесло в такие «далёкие» края, приходилось только гадать. Скорее всего, потянуло его туда обыкновенное любопытство, а точнее – желание поглазеть на чужих голубей.
              Кому из местных не понравился Дима, что уж такого натворил или «сказал», одному Богу известно, только появился он возле нашей голубятни с синяком и ссадинами на лице. Смотреть на него без слёз было невозможно.
              У некоторых пацанов кадык в горле застрял, слов не хватало. А у Борьки желваки заходили так, что стало ясно – не к добру.
              Посыпались расспросы: кто Диму так разукрасил? Что да как? Он лишь крутил головой, мычал что-то нечленораздельное. Вымученная улыбка его больше походила на гримасничанье, что вызывало ещё большую жалость.
              Никто из нас так и не добился от Димы, кто его избил.
              Случай этот со временем подзабылся, мы уже учились в десятом классе и было не до несчастного дурачка Димы. По-прежнему три раза в неделю ездили на тренировки. Из нашего класса боксом теперь занимались только братья Полуэктовы и мы с Мишкой. Да и братья с началом учебного года стали тренировки пропускать, а ведь всё лето мы вместе провели в спортивном лагере, за городом. Занимались почти каждый день, кросс бегали… Много чего было. Мне даже «три по три» сделали. Кто хоть раз испытал это на себе, не забудет никогда.
              За какую провинность я получил «три по три», не помню, но наказание это серьёзное. Ложишься ничком на койку, лицом в подушку, оголяешь нижнюю часть тела, а стоящие по бокам, сжимая мысок кеда, ритмично и по очереди бьют тебя по ягодицам резиновой подошвой. Уже с первого удара дух захватывает, а с третьего – так трудно дышать, что, кажется, будто в грудную клетку залили жидкий свинец. Ещё и седалище жаром горит. Но стараешься встать с лёгкостью и побыстрей натянуть штаны, ещё и улыбаешься, дабы не показать, какие ощущения только что испытал.
              Не знаю, что в тот момент выражало моё лицо, но Мишка сказал, что испытание я выдержал достойно. Кстати, он отказался меня кедом лупить, банили меня кто-то из братьев Полуэктовых и Рустам Омиров. Что ж, наверное, заслужил, ведь сам Иван Яковлевич тогда распорядился наказать меня, а он до щепетильности справедливым был. Если начистоту, наука эта – «три по три» – очень полезная, кое-чему учит.
              Ещё будучи в спортивном лагере, тренер объявил, что осенью пройдёт первенство Московской области по боксу среди школьников нашего возраста. Меня это не очень взволновало, а Мишку… – он даже воспрянул как-то, всколыхнула его эта новость.
              По поводу предстоящих соревнований он, конечно, вида старался не показывать, но я же заметил – что-то изменилось в нём. Если я иногда пропускал тренировки, то Мишка старался не пропустить ни одной, что, замечу, дало свои результаты. В спарринге его мастерство я почувствовал на себе: не ожидал, что за два с лишним года он выработал жёсткий, хлёсткий удар. Всегда казавшийся хлюпиком, он вдруг предстал в совершенно ином качестве, даже как-то заматерел. И как ни старался я взять над ним верх, используя всю свою физическую силу, у меня ничего не получалось: его мощное сопротивление просто подавляло.
              Казалось бы, не так давно, помогая Мишке завязывать боксёрские перчатки, из лопнувших швов которых торчал конский волос, я с видом знатока разглагольствовал о преимуществах восьмиунцовых (как мы тогда говорили) перчаток перед десятиунцовыми; напутствовал его, словно тренер, как надо держать стойку. Я, который, не в пример Мишке, выжимал штангу и больше него подтягивался на турнике, я, считавший себя лидером, теперь проигрывал другу в спарринге. И где? На ринге, на самом настоящем, с красным и синим углами, с белыми канатами, на том самом ринге, на котором мечтал быть первым.
              И кто бы мог подумать, что Мишка… Нет, я ему не завидовал, напротив, очень гордился своим другом, узнав, что он занял первое место на первенстве Московской области.
              Их было двое из нашей секции – тех, кто, выиграв зональные первенства, дошёл до финала и занял первые места – Игорь Шлябин и Мишка Коротеев.
              Финальные бои проходили в Химках, кажется, в разгар первой четверти, захватывая учебные дни. Чтобы у Мишки не было прогулов, его отцу пришлось идти в школу – так сказать, поставить в известность администрацию.
              Ребята жили в гостинице возле стадиона. Это я от Мишки знаю. Ещё я знаю, что он провёл там два или три боя, которые и выиграл – не за явным преимуществом, как Игорь, а по очкам. И хоть у него был лёгкий вес – какая разница, выиграл же!
              В классе все уже знали, что Коротеев – чемпион. На расспросы же, как проходили соревнования, Мишка не отвечал, а только краснел и отмалчивался. Странно, ведь занять первое место, да ещё по области – это не хухры-мухры! Даже тренер Иван Яковлевич сказал, что у Мишки уже первый разряд, а он всё как девица красная… Поэтому чемпионство его, как мне казалось, прошло тогда незамеченным. Но, оказывается, я заблуждался.

              После осенних каникул, в один из учебных дней, мы увидели Фитиля. С компанией таких же лоботрясов он ошивался недалеко от школы, выбрав место на пустыре, где когда-то росли яблони и груши, где ещё оставались редкие деревца, огороженные невысоким покосившимся штакетником.
              «Всё-таки он местный», – решили мы и не ошиблись, ибо потом узнали, что Фитиль находился в исправительной колонии, по малолетке, а потому в посёлке мы его не видели.
              Нам это было, в общем-то, безразлично – детей с ним не крестить. Но события вдруг стали разворачиваться такой неожиданной стороной, что никто из нас и подумать не мог, чем это обернётся.
              Всё началось уже после первой перемены. На второй урок почему-то опоздал Борька Павлов. Он влетел в класс запыхавшийся и красный как рак. Мы решили, что он бежал, дабы не опоздать на урок, и даже не заметили на его лице ссадин. И как их заметишь, если лицо всё красное?
              Но по рядам, от парты к парте, побежал шепоток. И когда этот шёпоток достиг наших ушей, только тогда мы с Мишкой обратили внимание на Борькины руки: они слегка дрожали. Он пытался это скрыть, но руки же не спрячешь – урок.
              Разумеется, мы заметили сбитые в кровь костяшки на кулаках, а, приглядевшись, и ссадины на скулах и подбородке.
              На следующей перемене его обступили с расспросами. Он упорно молчал, хотя многие уже знали, что произошло: Борька дрался один с целой кодлой! Больше всего возмущались девочки: оказывается, они всё видели (наш учебный кабинет находился на втором этаже, и окна выходили на тот самый пустырь).
              Не сразу Борька признался нам с Мишкой, что два года назад отметелил Фитиля за Диму-дурачка. Тот обещал отомстить, но загремел в колонию. Теперь, освободившись, пришёл вернуть должок, вот и ошивался возле школы, дожидался Борьку.
              Встреча с ним ничего хорошего не сулила. Понимали это все и поглядывали в окна.
              С Фитилём пришло человек семь. Даже стало страшно за Борьку: как он вообще решился пойти на пустырь один?!
              Мишка его об этом спросил, а тот лишь ухмыльнулся:
              - Я им тоже навалял.
              Но мы и вовсе опешили, когда Борька  сказал, что обещал выйти к Фитилю на большой перемене. Малахольный этот Павлов, не иначе! 
              - С кем ты пойдёшь? – спросил Мишка.
              - Один, – ответил тот как будто равнодушно, хотя мы заметили, что он взволнован, возможно, даже ждёт поддержки, но сам просить не станет, мы знали точно.
              - Я с тобой пойду, – решительно заявил Мишка.
              Борька молчал. Молчал и я. Но когда мы встретились взглядами, я с трудом выдавил из себя, что тоже пойду.
              Братья Полуэктовы и часть ребят, окруживших нас, стояли в нерешительности – никто не хотел связываться со шпаной.
              - Мы тоже… – почти в голос вдруг сказали братья.
              Кто-то из девчонок, кажется, Ира Данилкина (она была влюблена в Антона), вздохнула.
              - И мы… – раздались неуверенные голоса.
              На душе у меня легче не стало: пятеро против кодлы – силы, мягко говоря, не совсем равные. Правда, один Борька чего стоит! Но, возможно, помимо Полуэктовых, кто-то ещё решится пойти.
              Когда прозвенел звонок на большую перемену, признаюсь, меня охватил мандраж. Лишь Борька, казалось, успокоился, хотя это было вовсе не так, просто краснота немного сошла с его лица. Наверное, все волновались.
              Нас пошло пятеро. Правда, потом за нами увязался кто-то ещё, но их всё равно было больше. Некоторые курили. На Фитиле был тот же старый бушлат, перехваченный всё тем же матросским ремнём с загнутой бляхой. Ничто не изменилось в его облике. Впрочем, бушлат теперь приходился ему как будто впору да фикса сверкала на зубе. Ростом он был не ниже Борьки.
              - А-а… чемпион, – увидев Мишку, ухмыльнулся  Фитиль, – и ты здесь. – Затянувшись сигаретой и выпустив ему дым в лицо, как бы равнодушно добавил: – Жаль я тебя тогда не сделал.
              Помня наставления тренера вести себя достойно не только на ринге, Мишка и бровью не повёл. Но уличная драка – это не бокс, тут уж как пойдёт. И Мишка держался, не поддаваясь на провокацию. Так и стояли – лицом к лицу – мы и кодла. Мы вели себя достойно, они же, сотрясая воздух блатными словечками, не решались начать.
              Признаюсь, в первый момент мне даже лестно было услышать из уст Фитиля «чемпион», значит, о Мишке он уже наслышан.
              Стояние продолжалось недолго.
              - Славик, может, старших позвать? – выступил чуть вперёд малоросток в кепке (он и впрямь был, что называется, метр с кепкой).
              Только теперь мы узнали, что Фитиля зовут Славиком. Он сплюнул, бросил окурок и кивнул: дескать, зови.
              Кепка куда-то убежала.
              - Ладно, пойдём в школу, – сказал Мишка, – скоро урок.
              - Испугались? – бросил Фитиль.
              - Тебя, что ли, верста долбаная? – поддался на провокацию Борька. А зря. Впрочем, чему быть – того не миновать.
              - Ну, гад!.. – кинулся на него Фитиль.
              Они схлестнулись, сумбурно обмениваясь тумаками. Борька был явно сильней и Фитилю, не подоспей помощь, конечно, досталось бы. Но тут вернулся малолетка в кепке. Он шёл с Додей, криминальная репутация коего была известна многим. Доде было лет двадцать, в армии он, кажется, не служил, работал на местном заводе. За ним плёлся незнакомый крепыш, он был постарше Доди, с наколками на пальцах в виде перстней. 
              - Ну и махалово!.. – вроде бы дружелюбно начал подошедший Додя. – Детский сад какой-то…
              - А ты хочешь, чтобы статья? – сразу стал нагнетать обстановку крепыш, похоже, из блатарей. – Хочешь: «не жди – не встретимся»?.. Подгонят колясочку человек на десять, примут их… и пойдут они пыхтеть далеко и надолго.
              - Настолько долго, что вернутся белыми и пушистыми, – ухмыльнулся Додя.
              К моему удивлению, наколок у него не было, по крайней мере, на руках.
              - Он первый начал, – размазывая кровь с разбитой губы, жаловался Фитиль. – Реально, губу мне разбил.
              - Вижу, вижу, – продолжал Додя, словно давая понять, что хочет во всём разобраться честно и по-доброму. – О чём базар-то?
              Он положил руку на плечо Фитиля и хотел уже, было, по-приятельски приобнять Борьку, но тот, ускользнув от его «дружеских объятий», отступил на шаг, хотя возле них уже скучивалась шпана. Мы с Мишкой подошли и встали рядом с Борькой. Так мы и стояли в оцеплении пристяжных Фитиля. Чуть поодаль – братья-близнецы Полуэктовы и кто-то ещё из нашего класса.
              Додя продолжал улыбаться. Блатарь тоже улыбался, но его гримаса больше походила на ухмылку. Фитиль, покусывая разбитую губу, доказывал свою правоту.
              Я поглядывал в сторону школы – опоздать на урок не хотелось – и заметил, что из окон нашего класса за сценой на пустыре наблюдают. «Конечно, девчонки, – подумал я, – кто же ещё».
              Мишка, наверно, тоже это видел. Видеть-то он видел, но за ситуацией следил. Я же лишь в последний миг заметил, как Фитиль нанёс ему удар. Но Мишка уклонился так ловко и легко, что как будто и не было ничего – реакция у него была отличная.
              - Разве так бьют? – с ленцой в голосе обронил Додя.
              «Мишке-то за что?» – успел подумать я и в то же мгновение получил сильный удар в лицо.
              Удар пришёлся ровно в переносицу. Боли я не почувствовал. Даже не упал. Пятясь задом, засеменил ногами и, споткнувшись о кочку, завалился спиной на штакетник. Тут же вскочил и схватился за лицо. Кровь шла вовсю. Руки и одежда уже были в крови. Но ужаснуло не это: я не нащупал носа. То есть он, конечно, был, никуда не делся, но был, как говорится, всмятку – сплющился.
              Трудно поверить, тем не менее именно страх остаться таким заставил меня сделать то, что, как уверяют, под силу только врачу.
              Шпана мной больше не интересовалась, решив, что с меня хватит. Я же, вправляя пальцами нос и ощущая, как гуляют в переносице хрящи, не чувствуя боли и, кажется, вообще ничего не чувствуя, увидел, как после небольшой паузы, когда все взгляды были сосредоточены на мне (ведь удар Доди и впрямь был великолепен!), наши пацаны дрогнули, отбежали. Даже Антон, один из братьев-близнецов, и тот отступил.
              И тут Мишка с диким каким-то озверением молниеносно нанёс несколько прямых ударов Доде, ошеломив его и сбив с ног.
              Никто ничего подобного не ожидал и в первые секунды все растерялись: не думали, что какой-то молокосос решится на такое. И когда блатарь схватился с Мишкой, Борька с диким воплем: «А-а-а!.. Вашу мать!..» – бросился на Фитиля. Под оголтелые крики в бой ринулись и братья Полуэктовы, а за ними… уже и не помню кто. 
              Зрелище было то ещё!
              Бились – кто как умел.
              Мишка дрался мастерски, но не совсем так, как учил тренер Иван Яковлевич: в боксе такому не научишься – только на улице. И мне было непонятно, откуда у него это? Когда успел?
              Вправляя свой нос, весь в крови, будто сквозь пелену наблюдал я за потасовкой, словно за каким-то боевиком в кинозале.
              На чьей стороне был перевес, не знаю. Я поглядывал на окна школы: шум и матерный гвалт доносились, наверное, и туда. О чём я тогда думал? Нет, не помню. Врать не стану. Быть может, о том, что все неприятности ещё впереди. И когда раздался возглас: «Мишку убили!» – только тогда я вышел из ступора.
              Он лежал ничком на земле. Вся левая часть его головы была в крови.
              - Валим отсюда! – крикнул блатарь Доде. – Сейчас менты понаедут.
              Они уходили, но с достоинством, с видом победителей. Хотя победителей здесь не было. Фитиль с кодлой поспешили за ними, с опаской оглядываясь на нас.
              У Мишки был рассечён затылок, но он был жив. Кто-то намеренно крикнул, чтобы остановить кровавое месиво.
              - Это Фитиль его… – выдавил из себя Борька, – бляхой от ремня. – И, нервно вздохнув, проронил: – Не успел я…
              Мишку хотели поднять, но он сам вдруг встал на ноги, посмотрел на нас рассеянным взглядом (он был в шоке) и, слегка пошатываясь, поплёлся к школе.
              Происшествие на пустыре имело продолжение, но это уже, как говорится, другая история.
              На Мишкину рану в травмпункте наложили швы. Слава Богу, всё обошлось, рана зажила, как и мой нос, который я тогда сумел вправить и придать ему надлежащий вид. Не помню, сколько дней я ходил с опухшим лицом и огромными, проявившимися немного погодя синяками под глазами. Довольно долго с правой стороны переносицы из еле заметной ранки выделялась какая-то прозрачная жидкость, но и эта ранка в конце концов затянулась. Если я кому-то, что бывало очень редко, рассказывал, как сам вправлял себе нос, порой замечал сомнение во взгляде, а кто-то и вовсе откровенно выражал своё недоверие.
              Выпускные экзамены мы выдержали неплохо, даже Борька Павлов сдал их на твёрдые тройки. Мишка Коротеев мог бы окончить школу с отличием, но небрежность, с которой, как мне казалось, он справился, подпортила ему аттестат зрелости. Однако это не помешало ему поступить в Финансово-экономический институт, который он окончил с красным дипломом.
              Бокс Мишка, конечно, бросил. Встречались мы редко, но я заметил – что-то в нём изменилось. Порой непонятно было, серьёзно он говорит или шутит – его улыбка вызывала во мне двойственное ощущение. А вскоре он и вовсе куда-то уехал.

              Прошло много лет. Наша страна стала другой, да и мы все.
              В конце восьмидесятых мне довелось писать статью для районной газеты о тружениках завода, на котором когда-то работал Додя. В одном из цехов, кажется, в механо-штамповочном, я встретил Борьку Павлова. Разговорились, вспомнили школу. От него я узнал, что Мишка Коротеев женился, успел развестись и живёт где-то в Подмосковье.
              Сам Борька был не женат. Признаюсь, это не удивило, даже не знаю почему. Гораздо больше я удивился, встретив в том же цеху Фитиля. Это был уже далеко не тот шпанистого вида оболтус, каким я его помнил со школы: передо мной стоял ссутулившийся замшелый мужичонка. Они стали даже чем-то схожи с Борькой: оба неотёсанные – вроде бы и ростом удались, а словно скукоженные какие-то, в замасленных грязных спецовках… словом, двое из ларца, одинаковых с лица.
              Конфузливо улыбаясь, Фитиль подошёл и протянул мне руку. Мы поздоровались, как старые знакомые. Фиксы у него не было, как и нескольких зубов, а те, что ещё оставались, нуждались в стоматологической помощи.
              - Обедать идёшь? – спросил он Бориса.
              По-видимому, они были в приятельских отношениях, что нисколько не удивило, как и то, что Славик-Фитиль меня вроде как смущался немного, поэтому, наверно, и спросил не к месту:
              - Ну, как там… чемпион?
              Мы с Борькой озадаченно переглянулись. А Фитиль ещё больше смутился, почесал свою плешивую макушку и произнёс:
              - Да дураки были… вот так…
              - Дураки… – согласился я.
              - Ты это… только не думай… – вдруг как будто начал оправдываться Славик, – тебя трогать я не хотел. Да и другана вашего… С Борькой – да, были разборки…
              И он направился в заводскую столовую, но вдруг вернулся:
              - У Доди тогда свинчатка была, когда он тебя… Я не знал, честное слово.
              - Но это же ты Мишку сзади ударил бляхой, – напомнил я.
              Он хотел что-то сказать, но я опередил:
              - А Диму-дурачка за что?
              Славик как-то бессмысленно взглянул на меня, затем на Борьку и, махнув рукой – дескать, что уж теперь, пошёл обедать.
              Мы с Борисом постояли пару минут и разошлись.
              Через несколько лет, уже в лихие девяностые, мы случайно встретились на улице. Разговорились. Он всё ещё был не женат, работал на том же заводе. Кое-что рассказал о Мишке, с которым поддерживал связь. Мишка стал главным бухгалтером в какой-то солидной фирме, в третий раз женился.
              - Славик-то как? – спросил я.
              - Помер Славик, сердце…
              Меня не слишком тронула эта новость, на моей памяти было уже много смертей…
              - А Додя в авторитете, – зачем-то сказал Борька. – На каком-то из московских вокзалов бригадиром напёрсточников…
              На том и расстались, как мне кажется, уже окончательно, ибо с тех пор не встречались: я переехал в другой город. Как теперь Борька? Что с ним? Не знаю. Про Мишку Коротеева тоже ничего больше не слышал, но для меня он навсегда останется чемпионом. Чемпионом с большой буквы!
              Почему он тогда за меня вписался и рванул на Додю, знает только он сам. Могу лишь предположить, что, как и я, видел, что из окон нашего 10-го «Б» за нами наблюдали девочки. Как же он будет смотреть им в глаза…
…И на пустыре, за школьным садом
Мы, волчата, выбравшись из нор,
Дрались, раздирая глотки матом,
Расширяя узкий кругозор…
              Эти строки родились уже позже, в девяностые. И кто бы что ни говорил – так было. Школа, конечно, много нам дала, но в те далёкие семидесятые улицы, задворки и подворотни были неотъемлемой частью нашей жизни. Именно там, среди дворовой гопоты, формировались характеры мальчишек моего поколения. Наши игры, не всегда безобидные, подчас дерзкие и даже опасные, были не чета компьютерным. Сейчас всё иначе. Впрочем, утверждать не берусь. У каждого поколения свои испытания.