Петя зашёл в невзрачный кабинет, закрыв за собой филёнчатую дверь, на вывеске которой значилось:
НЕУСЫХИН Гэндальф Фархутдинович
Специалист по решению невыявленных проблем
За дверью мальчика встретил невысокий господин со смуглым цветом лица, в джинсах и пиджаке, отвороты которого были испачканы шоколадом. На ногах у специалиста были кеды марки «Три мяча»: Петя таких давно уже не встречал в продаже. А под пиджаком – Господи, как давно это было! – явственно проступали очертания старой заношенной водолазки помидорного цвета с оранжевыми отворотами и сценками из приключений Дональда Дака, мультфильмов с которым ещё Петин папа, по его собственным словам, не видел уже лет двадцать пять («тогда даже Интернета-то беспроводного не появилось, можешь себе представить?! Модем бесповоротно занимал телефонную линию на целый вечер…») Из чего наш герой сделал вывод, что не только одеяние у Гэндальфа Фархутдиновича раритетное, а имя – экзотическое («нарочно не придумаешь!»), но и сам он – раритетный. Разговор их начался, впрочем, легко и просто, ибо Гэндальф тотчас же спросил, что Петя думает о проблемах (не о своих – вообще: о космосе, о дорогах, об Эдриане и летних отпусках…).
А Петя возьми да в какой-то момент и спроси:
– Скажите… Но может же такое случиться, что вообще нет проблем? А? Почему нет? – И он лукаво заглянул в глаза Гэндальфу.
Тот повертел в руках чашку из-под недавно допитого кофе (аромат до сих пор витал над старым засаленным диванчиком, на котором они сидели) и неторопливо заметил:
– Видите ли, Петя… Не знаю, как Вам сказать (он был подчёркнуто вежлив и всегда обращался к посетителям на «Вы», даже к самым маленьким), отсутствие проблемы тоже… уже есть проблема.
– То есть как Вас понимать? – рассмеялся Петя. – Нет проблем без проблем? Так, что ли, по-Вашему, получается?
– Нет, Петя, не это главное, – отреагировал спокойно Гэндальф. – Тут возможно, как минимум, четыре варианта: нет проблем без проблем, есть проблемы без проблем, нет проблем с проблемами и есть проблемы с проблемами – столько вариантов допускает наша логика. Стандартная. Пропустим через неё любое утверждение, сколь угодно тривиальное. Начали? Допустим: без двух ладоней нет хлопка. Во-первых, этот вариант сам по себе допускает альтернативное прочтение – как «есть проблемы без проблем» (если отсутствие хлопка – в привычном смысле – считать проблемой) и «нет проблем без проблем» (если неприсутствие обычного хлопка – не проблема). Но ведь всё дело-то в том, что одна же ладонь всё-таки есть! Это уже – хлопок, хотя и особый, в воздухе, тихий и совершаемый одной ладонью – а потому полувиртуальный, но не совсем. И не совершенный (хотя… как знать?). Хотя бы потому, что (если, разбираясь, идти от противного) в хорошем кино – например, в «Страшных сказках» – тебе вторую ладонь на компьютере пририсуют, уж если больно понадобится. Стало быть, и здесь – ни тени проблемы. Вернее, тень-то как раз есть («логика парадокса!» – усмехнулся он в усы, словно пребывал наедине с самим собой). Отсутствие звука как таковое не может быть помехой. Разве тихий хлопок – не хлопок? Разве музыка – это только всеоглушающие басы, а не нежное барочное пиано Скарлатти или умолкающие аккорды Губайдулиной? Разве тихий аккорд, исполняемый на пианиссимо – не аккорд? Слышал ли ты что-нибудь о тинтиннабули? Разве шёпот – не речь? А как же тогда быть с поэтом, изображающим архетип всякой речи: «Быть может, прежде губ уже родился шёпот»? Разве шелест капель дождя – не музыка? Не муссонного, как во Владивостоке или на индийском юге, а тихого, слепого, как в старой песне Игоря Талькова? Не общение природы с Богом? – Он словно отвечал сам себе – Петя слушал как заворожённый, боясь потревожить тишину и упустить хотя бы квант времени из столь многоценной беседы. – И с одинокой, усталой и озябшей, хотя и безмерно Ему благодарной душой поэта?
Возникла пауза. Казалось – от всех этих нанизываемых одна на другую сентенций – будто за окном и впрямь стал накрапывать дождь. Ветви деревьев чуть покосились в одну, затем в другую сторону, пока не оказались перечёркнуты невесть откуда взявшейся полутьмой. Притихло. Люди как будто спрятались в большую раковину комбинатов снятия забот (так мы шутливо-ласково называем торгово-развлекательные центры) и семейного быта. Последние пленяли их без остатка, оставляя на улице только самых смелых и резвых спортсменов-физкультурников – или специалистов по оказанию неотложной помощи. Петя не принадлежал к их числу. Как мы помним, он сам как раз зашёл к одному такому специалисту. Что же было дальше?
Гэндальф зажёг стилизованную под ар-нуво бронзовую настольную лампу с Арлекином и, усталыми глазами взглянув на Петю, чуть слышно продолжал:
– И так везде. Видите ли, Петя, не зря мыслители говорят о том, что противоречие – бесконечное, неисчислимое количество противоречий – основной двигатель развития.
–Да? – спросил озабоченно Петя, чья голова уже начинала пухнуть от всех этих проблем. – А кого?
– Ты имеешь в виду – развития кого? – Хозяин кабинета (или он был арендатор? Но не суть…) плавно перешёл к обращению к Пете на «ты», на что его визави по видимости никак не отреагировал. – Человечества, цивилизации, культуры… Мало ли разных субъектов и центров развития? Но нету ли между ними единого центра и единой цели? Единства? Всеединства? Кого? – людей как центров культуры. Эпицентров, микрокосмов, вселенных… осмысленных монад… даже не знаю, как правильнее, их столь многообразно именуют. И многолико рисуют. Скажем, Эдриан и небезызвестная тебе юная Леди; Искорка и принцесса Селестия; Эльза и Кристофф. И все они призваны договариваться между собой.
– Мне мама говорит, – вставил с бодростью Петя, – что умение находить компромиссы и поддерживать баланс в коллективе – одно из главных для руководителя.
– И она права, – заверил Гэндальф, покачивая взлохмаченной головой. – Мама редко не бывает права…
– И это проблема? – перебил его Петя.
Гэндальф взял в руку старинные настольные часы с изображением астролябии, посмотрел на него заговорщическим взглядом и улыбнулся:
– При некоторых условиях… при некоторых условиях, Петя, это может быть проблемой. Но давай так… Времени у нас мало. Его всегда мало. – Он задумчиво почесал в затылке. – Ладно. Сегодня мы просто познакомились. Ещё один вопрос, и ты можешь спокойно уйти отсюда. У нас же не плановый медосмотр. И не беседа у психоаналитика. И ты не Штирлиц-Тихонов, а я тебе не Мюллер. Итак. – Вид его стал серьёзным. – Найди своим взглядом какую-нибудь проблему или несуразность в моём кабинете, спроси меня о ней – и посмотришь, что я отвечу. И ты свободен.
– Да так ли уж я и свободен? – меланхолично протянул Петя.
Гэндальф поставил на стол часы с астролябией и легонько прикоснулся к его руке:
– А это уж тебе решать… Конечно, – буркнул он про себя, – тебе бы тут нужен онтолог, а не психолог, но это так, ладно… – Он протёр лоб большим клетчатым платком и вновь обратился к мальчику:
– Итак, я жду от тебя проблему. Проблему, связанную с моим кабинетом. Время идёт. Давай же уже.
Петя огляделся по сторонам раз, два… Со стороны казалось, будто он делает гимнастику для глаз. Шкафы бежевого оттенка с накипью серости, местами полки-лабиринты, сиреневатая с красным половица, тренировочный костюм висит в углу… Удручающе грязно-белая форточка. Не мывшаяся пятилетку. Вентилятор. Стопка журналов на столе. Ну, что тут может быть интересным? Ну, что в этой жизни ещё может быть интересным?
И вдруг он вгляделся пристальнее. И нашёл. В противоположном углу, над маленьким японским телевизором, висело несколько лубков или репродукций чего-то похожего, в народной манере, а над ними – под потолком – увенчивала композицию достаточно крупных размеров икона Георгия, совершающего своё чудо о змие. Петя уже видел этот образ – и во сне, и наяву. Он помнил, как икона (точнее, тот, кто на ней изображён) улыбнулась ему. Было это во сне или наяву? Проблема? Не помню, да и не суть важно. Дело в другом. Явленная ликом Георгия доброта, бесконечная сила его мускулистых рук и заботливый, оберегающий взгляд всадника на белом коне давно уже пленили Петю. Мама нечасто водила его в храм. Но от этого волнение и интерес мальчика к предметам, связанным с церковностью и культом, не пропадали, а лишь усиливались. Петя собрался с силами и, указав Гэндальфу на икону, решился спросить:
– Скажите, Гэндальф Фархутдинович, а вот икона… а вот изображённый на иконе…
– Георгий…, – еле слышно добавил Гэндальф.
– Да, Георгий… так вот я что хочу спросить… он существует вне иконы – или нет?
Взгляд округлившихся зрачков Гэндальфа был лучшим подтверждением того, что вопросивший – на верном пути. Гэндальф нежно приобнял мальчика за плечи, затем убрал руку, вытянулся, сел за стол и весь как-то сосредоточенно посмотрел на Петю:
– Петя, ты нащупал главную проблему. Одну из главных. Но вот как бы тебе… Как бы тебе её донести… Скажи-ка ты мне, – он устремил хитрый взор в потолок, – а ты веришь в Карлсона? (Петя кивнул.) Веришь? Хорошо. А помнишь, кто написал Карлсона?
– Эта… Астрид Линдгрен…, – прошептал Петя.
– Астрид Линдгрен. Молодец. Скажи-ка, значит, она его автор, да, понятно. А Карлсон существует вне книжки Астрид Линдгрен? Подумай…
– Ну-у…, – замялся Петя. – Ну, нет… (Гэндальф не переставал смотреть на него). – Ну, да, – добавил он чуть позже с несколько большей уверенностью.
– Ну, да… А почему? Ведь его же не было бы, не будь создавшего его образ – его как образ – писателя?
– Так ведь он с тех пор жив в моём воображении… моём – и других ребят…
– Вот именно, – подхватил Гэндальф, – в воображении. В культуре очень многое строится на воображении. Фильмы, картины, стихи… Скажи, пожалуйста, а Георгий существует в воображении? Как появилась его икона?
Петя вздрогнул: ему показалось, что с этим вопросом сам Георгий откуда-то свыше подмигнул ему в ночном небе сумерек, едва рассеивавшихся умеренным освещением в кабинете Гэндальфа. Тот явно не любил фейерверки и иллюминацию. Но Пете уже было не до него. Он как-то внезапно согрелся и почувствовал необычайный прилив сил. Он не то, что помнил – он видел этот взгляд, стоящий перед ним. Взгляд из Вечности. Взгляд, препобедивший саму временность и мимолётность нашего бывания – нашего пребывания здесь, на земле, и уносящий нас вдаль, к ясному, но пока ещё неведомому Солнцу…
– Нет, – только и смог он прошептать. – Нет. Его автор ведь – не Астрид Линдгрен... И даже не родители… – Гэндальф молчал, склонив набок голову и сложив пальцы ножницами. – Его автор – Бог…
– Вот, – шепнул так же заговорщически Гэндальф. – Вот, молодец, Петя. Вот мы с тобой и дошли до главного. – Он широко, по-русски трижды перекрестился, привстав с дивана, и вновь принял сидячее и непринуждённое положение. – А… скажи-ка, пожалуйста, мне, кто автор Бога? Есть ли у Бога автор?
Тут бы указать, что он посмотрел испытующе на мальчика… но мы и так уже заняли внимание читателя немалым числом штампов из реквизитной комнаты литературы – а, с другой стороны, куда деваться, когда люди сидят, говорят и беседуют, даже не положив ногу на ногу? Некогда им. Недосуг. Что делать? Наверное, слушать людей. Тем более, что они шепчут. Слушать с удвоенной, с утроенной силой – ведь собеседники обсуждают не какую-то там вчерашнюю контрольную по геометрии, а наиреальнейшие, наиважнейшие вопросы! Итак, что же ответил Гэндальфу Петя? И ответил ли? Только не говори (это мы вновь себе), что его опять охватило волнение. Волнение не покидало Петю на всём протяжении описываемой нами причудливой сцены. Но тут оно, наконец, разрешилось каким-то мощным, на форте, аккордом (право же, подобает осведомиться хотя бы у словаря, что это такое – «пиано», «форте», если юному философу ещё не доводилось сталкиваться с такого рода понятиями), а я вам про Петю расскажу. Петя набрал воздуха в лёгкие и как выдаст:
– А Бог… А Бог… Он же ни в ком не нуждается. Он же – Совершенство. Совершенный. Да, – потерев лоб рукой, – так будет точнее сказать… Да. Я понял. Он Сам Себе Автор.
И через секунду, не дав сознанию опомниться:
– Но Автор особый, сверх прошлого и настоящего… Да и будущего… Гэндальф Фархутдинович, скажите, и будущего?
– Да, Петя, конечно, и будущего тоже. Раз уж мы говорим о времени, мы должны иметь в виду максимум времени – как говорят знающие люди, всевременность или полноту времён… А что это значит – что Бог является Своим Автором всю полноту времён?
Пете вдруг привиделась тень Бетховена в чёрно-красном плаще, пролетевшая где-то над облаком… Как будто рассеялся заволакиваший углы комнаты туман. Стало вновь ясно видно из окон на всю ширь небесной глади, как будто и не было дождя и пускаемой им волны. В глазах композитора поблёскивали искорки одобрения его, Петиным мыслям.
– Я думаю…, – почти неслышно прошептал, поворачиваясь прямо к Гэндальфу, Петя, – я думаю…, что Он Сам от века является Своим Произведением. Законченным и совершенным. Вот не как Достоевский, знаете, писал «Преступление и наказание» больше года, а… как-то весь, сразу и полностью. – Он поднял глаза на своеобразного, чуть сутулого, но доброго и, судя по всему, вдумчивого учителя. – Сразу и полностью. Правда же? Ну скажите, ведь правда? Такое бывает? – Он словно ждал от Гэндальфа благодарности.
Благодарное молчание Гэндальфа и огонёк одобрения в его глазах были мальчику лучшей наградой. Губы специалиста по преодолению внештатных ситуаций тихонько что-то пожёвывали, как будто он совещался сам с собой. И уже расставаясь с Петей, пожимая мальчику руку в дверях и давая ему на закуску ломтик шоколадного печенья, Гэндальф тихонько, как бы невзначай намекнул:
– Да, ты… знаешь что, Петя… Приходи завтра, и мы обсудим с тобой отсюда вытекающий и не менее замечательный вопрос: не является ли наша жизнь сказкой?
2022–2023