Пента и ронжа

         
   Осень стояла сухая, тёплая; дожди перепадали на диво редко для этого времени года. Лес, однако, как и положено, в это время, уронил листву - осветлел, и я стал чаще ходить на охоту.
 
  Охотился я уже второй сезон с собакой, которую взял щенком в прошлом году. За год  моя  Пента окрепла, подросла, но всё равно едва-едва укладывалась в стандарт своей породы,  в аккурат пятьдесят сантиметров в холке. Ну, да это меня мало волновало - в выставках я участвовать не собирался. Позывиста,  послушна,  спокойна, работает верхним чутьём, что ещё надо для толковой успешной охоты. Однако, наряду с этим у Пенты стали появляться и индивидуальные, не свойственные собаке черты характера, которые меня и забавляли, и удивляли, и заставляли задумываться – а насколько мы знаем собак?

   Дома она вела себя вполне адекватно, а на охоте у неё в зависимости от обстоятельств, стали проявляться качества, которые, не могли, не должны быть свойственны собаке.

  Шли мы как-то вдоль берега лесной речки, где я раньше обычно стрелял рябчиков, Пента, как всегда, бегала где-то впереди, ориентируясь на мои шаги,  временами показывалась на глаза, встречалась со мной взглядом. Я пожимал плечами, разводил руками – дескать, не вижу дичи, она секунду другую стояла неподвижно, будто хотела убедиться, что я говорю правду, и снова исчезала в лесу.
 
  Вдруг я услышал деликатный, негромкий лай, которым Пента, обычно даёт знать, что нашла  дичь. « Белку, наверное, на ольхе заметила. Белка нам ни к чему – не сезон ещё, да и шкурками я не занимаюсь, не моё это» - подумал я, но двустволку всё-таки решил снять с плеча. Пока я так раздумывал, навстречу мне вылетел выводок рябчиков. Прицелиться толком, я не успел, но всё же выстрелил, охваченный азартом. Неловкий выстрел мой удачи не принёс. Из кустов выскочила Пента, и, видимо определив по направлению стволов, поняла где надо искать дичь.

  Я слышал  шуршание листвы, поскуливание старательно работающей собаки и понимал: Пента расстроена, что не может найти подбитую дичь, ведь она слышала выстрелы,  видела,  как я стоял с ружьём, не успев опустить стволы.  Наконец, поняв, что ничего не найдёт, она прибежала ко мне. Я хотел было объяснить, что не успел прицелиться и так далее, но она не дала мне сказать ни слова. Встав в трёх шагах от меня, собачка бранила меня, лаяла, не стесняясь в выражениях. Не надо быть знатоком собачьего языка, чтобы понять всё, что она обо мне думала:  - «Ротозей! Ты на охоте или где? А может, ты промахнулся, так тебе только из кочерги стрелять, а не из «Зауэра» твоего немецкого. Оххххххотничек!» 

   Что ж, её можно было понять, ведь, малышка, видимо заслышав, и верхом учуяв рябчиков, определилась с тем, где нахожусь я, сориентировалась, обежала дичь и толкнула её на меня, вряд ли это получилось у неё случайно. Свою часть охоты он выполнила идеально, а хозяин…..

  Все собаки страдают астигматизмом; чтобы хорошо рассмотреть предмет, они склоняют голову на бок, потом на другой и таким образом видят правильное изображение; по крайней мере, так написано в книгах. Именно так и смотрела на меня Пента, в перерывах между гневным лаем в мой адрес. Видимо, не в силах справиться с приступом своего недовольства мной, она сунулась, было, снова в лес, а может, решив ещё раз более тщательно поискать дичь. Однако, через секунду собачка снова повернулась ко мне и опять стала бранить меня.

   Я очень удивился этой её выходке, и, найдя, её забавной громко расхохотался в голос. Пента замолчала, не  понимая, чему я веселюсь. Ей было хорошо известно из повседневной жизни дома, что когда я смеюсь, то у меня хорошее настроение и ей тоже можно попрыгать, весело потявкать – повеселиться вместе с хозяином. Ещё она знала, что когда я играю на гитаре, то мне тоже хорошо, и она старательно подвывала мне в качестве бэк-вокала.  Сейчас же, Пента решительно не понимала - чему я так веселюсь, и видимо, поэтому, растерянно тявкнув ещё пару раз, замолчала. Я схватил её на руки, погладил, похвалил; она не стала, как обычно в таких случаях, лизать мне лицо и руки, а вырвалась, встряхнулась и отошла, совсем как человек, который решил прекратить ссору, но мириться совсем пока не хотел.

   Я посмотрел на часы, прикидывая куда я ещё могу заглянуть до того, как мы должны будем идти на переправу, чтобы успеть на семичасовую пэтэшку – пассажирский катер, который доставит нас в город. Получалось, что времени в обрез и можно было позволить себе только полчаса -  час, чтобы пробежать, сделав крюк, через молодой сосняк, растущий на месте бывших вырубок. Достав пирог из нагрудного кармана охотничьей куртки, я разломил его пополам и дал половину Пенте. Собачка моментально проглотила угощенье, и, зная, что добавки не будет, стала пританцовывать на месте, ожидая, когда мы тронемся в путь. Я хотел было ещё попить чая, но передумал,  и, махнув рукой в ту сторону, куда нам надо было идти, тронулся в путь. Пента моментально исчезла в лесу.

  Небо тем временем как-то неожиданно взгрустнуло и с него начал сыпаться редкий дождик, который, если верить приметам, будет капать до утра, а там может и до белых мух; ибо, как бы не была тепла до этого осень, но до Покрова дня оставалось чуть больше двух недель.

  Мы шли по мелкому  сосняку, где самые высокие деревья не поднимались выше шести – семи метров. Я держался мало - мальской тропы, протоптанной охотниками для спрямления пути к реке –  здесь можно было хоть как-то уворачиваться от намокших  на дожде ветвей.  Вдруг, справа по ходу моего движения раздался лай Пенты, и почти одновременно в прогал над тропой  вылетел рябчик. На это раз я не промахнулся, так как нёс ружьё на манер того, как держат его стрелки при стендовой стрельбе по тарелочкам, то есть под сорок пять градусов к горизонту. Птица упала в сосняк недалеко от тропы. Пента нашла битую дичь, и, принеся её мне, подала  в руки. Подбитая мною птица, которую я принял за рябчика, оказалась ронжей – пёстрой лесной сойкой – птицей из семейства врановых, это я знал со школы, когда занимался ещё в кружке юннатов. Раздосадованный я выкинул птицу в сосняк.

  Пента возмущённо тявкнула, сбегала и принесла ронжу,  положив мне под ноги и загородив тропу впереди меня.  Я, взял птицу в руки и снова хотел было выкинуть её, но Пента вдруг довольно сердито зарычала  - всё понятно, собачка возмущается, так как, добыча должна быть уложена в мешок, а хозяин  выбросить её решил. Чтобы успокоить Пенту, я взял несчастную жертву и положил её в боковой карман рюкзака.

  – Пойдём, хозяйка, - я махнул рукой в сторону движения, и мы снова двинулись в путь. Пента убежала в лес, воспользовавшись  этим, я достал ронжу из рюкзака, размахнулся и  выбросил её. Пента меньше чем через минуту, видимо, услышав звук удара птицы о землю, выскочила из леса, забежала мне за спину, и, встав на задние лапы, потянулась к рюкзаку.

- Ваф, ваф, - возмущенно тявкнув, она пустилась бежать назад по тропе. Поражённый я остался ждать её. Скоро она прибежала, как я и ожидал с ронжей в зубах, и, не выпуская её из пасти, сердито зарычала. Складывалась ситуация, когда с одной стороны было забавно, как собака заботилась о добыче, с другой стороны я, будучи этой собаки хозяином, выполнял её установки.  Хозяйственность, рачительность собаки умиляла меня, ведь никто её этому не учил, в то же время  нельзя было терять авторитет хозяина  в глазах собаки; положение моё было  довольно интересное.

   Кроме того, меня удручала перспектива выяснения моими домашними вопроса: кого
 это я принёс с охоты. Деликатность и неловкость этого  для меня заключалась в следующем. Супруга, мягко говоря, не очень одобрявшая моё увлечение охотой, наверняка, будет при каждом удобном случае вспоминать мне, как я притащил  с охоты домой "какую-то птичку". Это ещё можно было бы стерпеть; больше меня тревожила перспектива того, что моя одиннадцатилетняя дочь, будучи убеждённой  пионеркой и членом кружка любителей природы, обязательно устроит мне выволочку за то, что я так варварски отношусь к природе.

  Я решил пойти на компромисс: положить ронжу в рюкзак, сесть попить чай за столиком, который был в километре отсюда,  там, где тропа выходила на дорогу, и воспользовавшись тем, что Пента опять, как всегда, пока я пью чай, убежит в лес, выкинуть  птицу.
 
  Больше, однако, Пента  далеко не убегала, а вернувшись  из сосняка, обернувшись кругом меня, совала свой нос в рюкзак.

  Минут через десять мы вышли к столу  на развилке,над которым на дереве висел аншлаг  - «Ершовское охотничье хозяйство. Охота по путёвкам». Здесь охотники зачехляли ружья, отдыхали, пили чай и уже туристами  шли три километра по тайге с зачехлёнными ружьями, на катер. Я, зачехлив ружьё и посмотрев на часы, решил  попить чай, полагая, что Пента успокоится, и, не выдержав,  убежит в лес в надежде найти  дичь. Мы были с ней оба страстные охотники.

  Как-то в позапрошлом году, когда у меня ещё не было Пенты, я так же пришёл сюда, окончив охоту, присел на скамью и снял с плеча ружьё, чтобы зачехлить его. Два дня в тот раз пробегал я по тайге;  исхудал, штаны спадали с меня и я вынужден был то  и дело придерживать их рукой, а дичи так и не добыл. Также напоследок, видимо, уже чисто по привычке, я окинул взглядом ближайшие  листвянки. И, о чудо! Метрах в тридцати  увидел   сидящего в  полдерева глухаря,  который тоже заметил меня, и приготовился  уже, было, сорваться и улететь. Обычно эти крупные птицы, слетая с дерева, вначале как бы спрыгивают вниз, затем встают на крыло и стремительно улетают, норовя при этом, если есть возможность, скрыться за деревом.  Я выстрелил навскидку дуплетом. Глухарь рухнул в подлесок. Радости моей тогда  не было предела, так что я понимал желание Пенты сбегать напоследок поискать дичь.

   Собачка моя, как всегда, не жуя, проглотила свою порцию, и, как я и предполагал, побежала вдоль опушки. Я достал ронжу из рюкзака, огляделся и решил спрятать её за пнём, стоявшим неподалёку в низеньких, до пояса ёлочках, полагая, что если, Пента и кинется его искать, то вряд ли найдёт.
 
  Услышала Пента своими чуткими ушками или увидела как я пошёл в ёлочки, но она моментально прилетела к столу и кинулась ко мне. Я не успел скинуть птицу и стоял, спрятав её за спину. Пента побежала, заглянула мне за спину,   встала рядом  и нетерпеливо тявкнула несколько раз; мне ничего не оставалось, как вернуться к столу и положить ронжу в рюкзак, так, чтобы Пента это видела.

  Те три километра, что мы прошли скорым шагом, Пента бежала всё время рядом, может от того, что устала за день, может, видя, что ружьё моё в чехле и охоты больше не будет. Но мне кажется, что вероятнее всего, это было вызвано тем,  что я вышел у неё из доверия и она бдила, чтобы я больше не выкидывал добытую дичь.

  Всё время, пока мы переправлялись на катере, она дремала на палубе возле рюкзака, и пока шли пешком до дома по ночному городу, Пента без одергивания поводком и без окрика  «Рядом!» шла возле моей левой ноги, то и дело поглядывая на рюкзак за моей спиной.

 - А, вот  и наши охотнички прибыли, - радостно встретила нас супруга с детьми. Ну что добыли что-нибудь, или опять только коленки убили? 

   Так нас с Пентой  всегда встречали дома при возвращении с охоты. Пента привыкла к этому ритуалу, и, когда мы были с добычей,  радостно прыгала  возле меня, вставала на задние ноги и, упершись передними в рюкзак за моей спиной, нетерпеливо взлаивала, торопя меня достать добычу. Ежели рюкзак был пуст, она просто обнималась с детьми, с хозяйко, выказывая радость  по поводу возвращения, а мне предоставляла обязанность объяснять, почему мы сегодня без добычи.
 
   Вот и на этот раз она торопила меня, чтобы я достал  добычу из рюкзака. Я, предвидя реакцию семьи, сказал супруге потихоньку, что пусть они не удивляются сегодняшней добычи и похвалят нас;  я потом всё объясню.

  Не торопясь, я вынул  ронжу, завёрнутую в целлофановый пакет, и положил на табурет, Пента ткнулась носом в свёрток и гордо залаяла, приглашая  всех разделить наш успех и похвалить её. Супруга,  предупрежденная мною, улыбалась, пока ещё ничего не понимая, дочь недоумённо смотрела на ронжу,

 - Это кто, папа? Кого ты подстрелил?  Это ведь, не рябчик.

  Сыну Серёжке по малости лет, было  не важно какую добычу мы принесли; он ждал подарка от лисички - сестрички. Я всегда старался принести ему не съеденные на охоте сладкие пирожки или бутерброды с маслом и мёдом, конфеты «Дунькина радость, с которыми пил чай в лесу, либо что-нибудь другое из сладкого. Когда у меняя ничего не оставалось, я заходил по дороге домой в магазин и покупал ему какие-нибудь сласти, так что его всегда больше интересовала посылка от лисы, нежели то, что я добыл на охоте. На этот раз лиса Патрикеевна прислала ему халву, и он немедленно  озаботился тем, как бы выгоднее для себя разделить лисичкину посылку с сестрой.

 -  Давай, уберём дичь в холодильник, и я вам за ужином всё объясню, - предложил я.

  Ронжа была помещена в морозилку. Пента получила свою долю похвалы, миску овсянки на мясном бульоне  с куриными потрохами и легла на свой коврик возле дверей. Я не торопясь разделся, умылся и сел за стол. Дочь, как я и предполагал, стала выяснять, кого же мы принесли с охоты; дети, а особенно идейно убеждённые пионеры, в этом возрасте  бывают бескомпромиссны.

  - Папа, кого ты подстрелил?

 Началось то, чего я опасался – допрос  с пристрастием.  Дочь занималась в школе, как и я в детстве, в кружке юных друзей природы и, кроме того,  как всякая девочка была очень жалостливой, она вообще, как и мама, не одобряла, то, что я занимался охотой и принципиально ничего не ела из добытого мною. А тут  я принёс какую-то птицу, которой она раньше не видела.

 –Так кто это?  - С прокурорской настойчивостью добивалась она, кивая головой на морозилку.

 – Это кукша, - сказал я, сознательно называя так ронжу, чтобы затянуть допрос и, по возможности, уйти от ответственности.  Дочь встала  и ушла в свою комнату.
 
   «Слава Богу, - подумал я, - отвертелся», но радость моя была преждевременной. Дочь вернулась в кухню, где мы пили чай, с книгой в руках. Книга называлась «Птицы нашего края».

 – Кукша, или ронжа – небольшая лесная птица семейства  врановых, - начала она читать. - Папа, это не объект охоты, зачем ты её убил? – Осуждающе глядя на меня, допытывалась дочь.

– Ну, ведь, она не занесена в Красную книгу, - неожиданно пришла мне на помощь супруга.
 – Так что? Теперь можно кукшу безжалостно стрелять, - возмутилась моя дочь, она была идейной пионеркой и к тому же  юным другом природы.
- Я стал, было объяснять, что ошибся, выстрелил, не разобравшись, и теперь сам переживаю.
  –А домой  зачем притащил? – Не унималась дочь, - мне жалко эту бедняжку.

  Пента, безмятежно дремала, развалившись на своей подстилке, а я, как мог изворачивался,  красочно рассказывая о всех перепитиях сегодняшнего дня, надеясь выговорить себе снисхождение.

  В конце концов мне удалось убедить дочь в том, что я правильный охотник, а не браконьер какой-нибудь. Мне было  объявлено предупреждение, чтобы больше такого не было. Потом дочь решила, что завтра они с братом  похоронят кукшу в огороде.  Я объяснил, что это плохая идея, так как Пента при первой же возможности найдёт птицу, выроет и притащит её домой – это её добыча.
 
  Ронжу, тщательно упаковав в пакет, я, дня через  три вынес  тайком из дома, когда Пента гуляла с детьми, и  «схоронил» в логу по дороге на работу.

   А Пента  после этого долго при случае облаивала на охоте ронж или лесных соек, как их ещё называют в литературе, но видя, что я не проявляю к ним никакого интереса, тоже  престала реагировать на этих птиц.