В те славные времена, когда мне посчастливилось учиться в Военном институте иностранных языков, было принято уже после третьего курса направлять курсантов в зарубежные командировки в разные горячие точки планеты. В этом был огромный смысл, ибо мы получали бесценный опыт и практику, а руководство СССР – впечатление, что идеи марксизма-ленинизма продолжают поступательное движение под лозунгом интернационализма.
В Институте преподавали почти полсотни языков и на карте мира было очень много мест, где наши курсанты и выпускники делали свое дело. Поскольку мне достался при поступлении арабский, перспектива просматривалась вполне отчетливо – из 23 арабских стран всегда найдется место для осуществления актов коммуникации. По-крайнем мере, практически все курсанты-арабисты до нас и еще несколько лет после нашего выпуска направлялись во время учебы в Египет, Сирию, Ливию, Алжир, НДРЙ, Судан, ЙАР, Ирак, Иорданию и даже Сомали. Там они кто год, а кто и два обеспечивали военно-техническое сотрудничество, зачастую в полевых условиях, а то и в реальной боевой обстановке. В документах на откомандирование это застенчиво именовали «языковой стажировкой в войсках», хотя из некоторых таких командировок ребята возвращались с наградами, включая медали «За боевые заслуги» и ордена Красной звезды.
Наш курс оказался исключением – планеты взаиморасположились таким образом, что по команде из ГУК МО СССР нашу группу «арабов» после третьего курса вместо заграницы направили в учебный центр ПВО в Туркмению. Это не было наказанием – так требовали интересы Родины. Ну и главное – приказы не обсуждаются, и это одно из главных отличий курсанта от студента. Отличий и без того было много: курсанты жили в казарме (на первом курсе мы жили в одном помещении, где располагались двухярусные железные кровати на сто с лишним человек), по утрам на зарядке радостно бегали кроссы с голым торсом, ходили в караулы с боевым оружием, в наряды по кухне, где в овощерезке приходилось чистить картошку на 1500 человек, а потом катить тачки с одним колесом вместо трех, на которых громоздились баки с отходами размером с Фудзияму! Увольнение, то есть выход в город на несколько часов по выходным, считалось привилегией, которую нужно было заслужить, сдав все зачеты не ниже «хорошо». И обязательно сдать физо, иначе никак! Короче, стимулов было такое количество, что даже много лет спустя при слове «он учился в ВИИЯ» знающие показывали большой палец. Иногда – даже посвященные американцы;!
Убыли в Туркмению, однако, не все «арабы» нашего курса, а только три из четырех языковых групп. Одна группа осталась в Институте, причем сборная – в нее попали отстающие и залетчики. Оказался в ней и я: с языком у меня проблем не было, но минувшей зимой я получил десять суток ареста от самого Начальника Института (между прочим, в звании генерал-полковника) и посему считался ярым нарушителем воинской дисциплины. Как язвительно сказал мне тогда замполит факультета: «Вам еще только предстоит заслужить право служить в Туркмении».
Я и мои собратья по «прокаженной» группе не сильно расстроились. Конечно, было грустно проводить время в учебных классах вместо долгожданного отпуска, но и про Янгаджу мы уже были наслышаны и нисколько не завидовали нашим передовикам и отличникам, скорее – наоборот. Тем более, что вводные из ГУК сыпались без устали, одна красочней другой и времени отвлекаться не оставляли. Первой пришла указивка срочно готовиться к полетам в качестве бортпереводчиков – тогда их не хватало, а наши самолеты Ан-12, Ан-22 и другие (часто в ливрее «Аэрофлота», но экипажи в них были военные) без устали выполняли полеты в разные точки мира, устанавливая разные «воздушные мосты». При этом они пересекали воздушное пространство многих стран, иногда были вынуждены садиться там на дозаправку, и переговоры с местными УВД велись на английском и никто в экипаже не мог понять, разрешили им эшелон, снижение, какой дали курс, полосу и метеосводку. Требовался толмач. Примерно две недели наша группа с утра до вечера проводила в лингафонном кабинете в наушниках, оттачивая специфическую терминологию на английском (английский был у нас вторым языком и в сравнении с арабским считался легким). Не успели мы закончить курс бортперевода, как пришла новая команда – в базу ВМФ в Поти прибывают моряки-катерники из одной братской арабской страны, а переводить им некому!
Нас мгновенно переключили на морскую тематику, а это – совсем другой мир. Едва мы свыклись, что бак на корабле – это совсем не тот бак, что на суше, а если назвать капитана III ранга майором, то можно реально оказаться за бортом за оскорбление, пришла новая команда! Все бросить и освоить горны и барабаны, всем купить пионерские значки и галстуки – в лагере «Орленок» ожидается большая группа палестинских детей! «А переводить там кто будет – Пушкин?» - грозно спросил замполит факультета, настраивая нас на правильную волну. Следующую неделю наш этаж напоминал филиал сумасшедшего дома – почти десяток парней в военной форме маршировали по коридору с речевкой:
- кто шагает дружно в ряд – пионерский наш отряд!
Дружные, веселые, всегда мы тут как тут!
Пионеры-ленинцы, ленинцы идут!
Кто-то даже принялся переводить это на арабский....
Замполит не появлялся всю неделю и старательно обходил «богадельню», как он назвал наши упражнения. Едва мы расслабились и размечтались о море (а ведь уже прошла команда купить соломенные шляпы и купальные принадлежности, дабы не посрамить!), пришла новая телеграмма ГУК. В соответствии с которой на следующим день мы погрузились в Домодедово в рейсовый Ил-18 и убыли в Красноводск, дабы присоединиться к нашим однокурсникам. Радость при виде Каспийского моря с редкими белыми барашками, что мы увидели при снижении, оказалась скоротечной. Наш путь лежал дальше, а проводником выступил встречавший в аэропорту майор в выцветшей военной форме, напоминавший знаменитого таможенника из фильма «Белое солнце пустыни». С ним был один наш однокурсник, который невпопад кивал и нервно хихикал – как оказалось, он был «в отпуске по болезни при части» (гениальное изобретение военной медицины).
Дальнейшие перемещения в пространстве к месту выполнения особо важного задания напоминали калейдоскоп, который уже к вечеру заставил нас сомневаться, что мы всего в пяти часах лета от Москвы. Из Красноводска мы отправились в поезде, который по виду и контингенту напоминал съемочную площадку очередного фильма про борьбу с басмачеством. Примерно через час состав прибыл на станцию Янгаджа. Точнее, это была не станция и даже не полустанок, а некая виртуальная точка, где состав остановился всего на пару минут. Можно сказать, притормозил, ибо из вагона горохом высыпались лишь мы – стриженые бледнолицые существа, на которых попутчики, все из числа местных жителей, смотрели кто с прищуром, как через прицел, кто с немым вопросом (поезд шел дальше на юг Туркмении).
Построив и пересчитав нас, майор указал направление и дал команду – шагом марш! Там, на расстоянии около трех км, в мареве виднелись приземистые силуэты каких-то построек. К ним вела тропинка, и стало легче – мы все же не на Луне, хотя картина напоминала мираж. Никакого забора, КПП или простого ограждения вокруг секретной воинской части не было, крайней постройкой оказалось двухэтажное строение, куда нас майор и привел:
– располагайтесь! Это «Кошкин дом», где вы будете жить следующие полгода.
Мы быстро определились, кто и с кем будет жить по помещениям. Многие комнаты были уже заняты прибывшими ранее собратьями по курсу, но нам хватило двух на 3-4 местное размещение. Правда, в окнах не было стекол, а в двух душевых вода едва капала из сосков. На весь дом был один холодильник, но в нем никогда не было ничего холодного! Нет, никто не воровал – холодильник был забит банками с греческим апельсиновым соком, питьевой водой и проч. Однако, помещая в него свой драгоценный сосуд, человек извлекал тот, который уже максимально охладился.
Как выяснилось, «Кошкин дом» предназначался для командированных и особым вниманием командования части не пользовался. То есть вообще никаким, ибо все население городка делилось на три категории:
1. Спецконтингент, то есть иностранные военнослужащие, которых надлежало обучить военному делу настоящим образом. Они прибыли согласно важным межправительственным соглашениям, подписанным на самом верху, за них наше государство получало твердую валюту, ну и предполагалось, что внедряет свое влияние и распространяет идеи марксизма-ленинизма. Которые вечны, потому что верные – такой лозунг был начертан над входом в клуб.
Жили иностранцы в сборно-щитовых казармах, но с кондиционерами, офицеры – в отдельных помещениях. Питание для них был организовано в отдельной столовой, и повара там трудились хорошие – не было ни одной жалобы. Нас прикрепили туда же, и это был очевидный плюс.
2. Постоянный состав, то есть те советские военнослужащие, которые проходили службу в штате. Часть была центрального подчинения и даже жила по московскому времени, но главным минусом было то, что район был незаменяемым. То есть мало кому из офицеров удавалось поступить в академию или просто перевестить в другое место. Примером тому был сам командир – он прибыл лейтенантом и дослужился до полковника! Полковник Потапов имел кличку Полпот не просто так – провести в Янгадже полжизни и практически всю сознательную не могло не сказаться на душевных качествах....
Для размещения штатных офицеров в городке было десятка полтора двухэтажных каменных домов, почти все семейные проживали в отдельных квартирах, питались дома – снабжение было неплохим (помимо пайков был приличный продмаг) и у жен не было проблем, чем накормить своих благоверных.
3. Переменный состав. Промежуточным звеном служили военнослужащие срочной службы – солдаты и сержанты, без которых было не обойтись. Водители ТЗМ (транспортно-заряжающих машин) и другой спецтехники, дизелисты, караульная служба, да мало ли чем можно и нужно было загрузить бойцов! Казармы – те же сборно-щитовые, отдельная солдатская столовая, плац для оттачивания навыков ходить строем и выполнять приемы с оружием – как одиночно, так и в составе подразделения. Плац рядом со зданием штаба, чтобы начальство могло проконтролировать ход строевых занятий, не выходя из кабинета и кого надо – поощрить, а кого – наказать. Но это как карта ляжет...
Главной достопримечательностью гарнизона являлся монумент в виде списанной пусковой установки с ракетой комплекса ПВО С-75, вокруг него ряд выцветших на солнце плакатов с едва читаемыми призывами типа «наша цель - коммунизм». Перед нами поставили задачу попроще – обучить боевому применению ЗРК, с помощью которого в 1961 году сбили У-2 ВВС США под управлением Пауэрса. В то время именно этот комплекс активно поступал на вооружение всяких разных дружественных стран, а обучение проводилось в Янгадже. Номер этой войсковой части (12543) навсегда остался в памяти тех, кто там побывал. А были там многие военные переводчики арабского, английского, французского и других языков, включая хинди и даже суахили.
На нашу долю выпала подготовка ракетчиков из НДРЙ. В Южном Йемене следовали курсу Москвы настолько, что даже открыли в Адене партшколу для изучения упомянутого нетленного учения основоположников. На обучение прибыл полк в полном составе согласно штатной структуре – три пусковых дивизиона и технический. Управление, само собой, все как у взрослых. Мне выпало выполнять интернациональный долг в техническом дивизионе, в котором было около 40 военнослужащих, из них всего один офицер – командир дивизиона в звании лейтенант по имени Гази. Был он не просто командиром, но и старшим по возрасту – в свои 20 он годом ранее окончил двухгодичный военный колледж и считался опытным и грамотным служакой. Более того – он единственный в дивизионе мог читать и писать. Остальные воины-ракетчики являли собой группу наспех собранных жителей разных провинций НДРЙ в возрасте 15-17 лет, некоторые из которых еще совсем недавно не представляли, как выглядит лампочка накаливания. Я уже не говорю о ЗРК.
Надо признать, что те, кто выбрал Янгаджу в качестве места подготовки военнослужащих диковинных стран, дело свое знал. По климатическим условиям, рельефу местности место максимально соответствовало «стране контингента». Поскольку в то время в СССР было засекречено все, включая расписание пригородной электрички, ни один американский шпион никогда не догадался бы, что в таких условиях можно жить. Никаких интернетов не было в помине, мобильных телефонов – тоже, а мое письмо, которое я написал и отправил маме в августе, она получила в феврале. Очень быстро мы поняли, почему не было забора – с трех сторон вокруг части простиралась пустыня, а с четвертой виднелась высокая горная гряда. Иди – не хочу!
Как и положено, сначала были теоретические занятия. Проводились они в относительно сносных условиях, похожих на школу – парты, доска у стены, мел и указка в руках преподавателя. Обучение шло, понятно, по советской системе, которая кардинально отличается от американской: если на Западе главное научить последовательности действий (какую кнопку или тумблер нажимать первой и тд), то в СССР считалось важным обьяснить, что при этом происходит и почему. Сложности возникли сразу, хотя начинали мы с самого простого – строения атома. Аудитория внимательно слушала про ядро, протоны и нейтроны, но по глазам было видно – все они страдают от отсутствия ката (легкий наркотик, без которого в Йемене жизнь невозможна).
Хабиром был матерый майор в годах, который добросовестно исполнял свой долг и увлеченно рисовал на доске орбиты и рассказывал, как оно там все устроено. Первый час лекции прошел в полной тишине –всего несколько человек пытались копировать картинку у себя в тетрадях, остальные с тоской ждали перерыва. Хабир спросил: - все ли понятно? Кто сможет подойти к доске и вкратце рассказать устройство атома?
Поднялась одинокая рука – это был дедок лет под 40, неведомым образом оказавшимся ракетчиком. Впрочем, он явно где-то служил ранее, ибо был в звании, примерно равном нашему прапорщику. Уверенно выйдя и взяв у хабира указку, он перечислил и даже показал на доске ядро, а также все прочие элементы.
Лейтенант Гази гордо обвел взором подчиненных, хабир облегченно вздохнул, я все ждал перекур. И тут уорент-офицер воскликнул:
- я только не понял, все эти протоны и электроны – они по часовой стрелке вращаются или против?
Я поднял глаза на хабира – тот оставался невозмутим и даже похвалил защитника неба. В дальнейшем в ходе совместной работы с ним я понял, что в его многолетней практике это было еще ничего. Он рассказывал, что в процессе обучения контингентов из разных братских стран встречался и не с такими случаями познания вселенной, чем вселил в меня окончательную уверенность в непревзойденности советской школы.
Если не считать страдания, связанные с отсутствием наркоты за щекой и кривого кинжала за поясом, в остальном йеменцы оставили довольно позитивные впечатления. Эти открытые и добродушные люди совершенно не комплексовали и демонстрировали полное единение с природой. Однажды в выходной день группа курсантов по дороге на обед обнаружила здоровенного скорпиона, который молча сидел на дорожке и о чем-то думал. Для нас это был диковинный зверь и мы, образовав круг, внимательно его разглядывали. Проходивший мимо йеменец, одетый по случаю выходного не в форму, а закутанный в некое подобие юбки, проявил интерес к собранию и вонзился в наш круг. Показав пальцами на паукообразного членистоногого, мы вопрошали, есть ли такие в Йемене и как с ним борются?
Мельком взглянув на предмет нашего интереса, йеменец молча раздавил его пяткой и пошел дальше, оставив нас стоять с открытыми ртами. Строитель социализма и защитник неба был босым, и это произвело на нас сильнейшее впечатление – стояло туркменское лето и даже асфальт плавился на солнце!
Когда начались практические занятия на технике, все уже знали, что ракета жидкостная и в качестве окислителя применяется ну очень ядовитая, а потому опасная субстанция. После проведенных многочисленных занятий по технике безопасности йеменцы не утратили любознательности – а действительно ли этот окислитель так уж страшен? Когда хабир сообщил, что в этом окислителе растворяется даже металлическая пряжка от армейского ремня, дети природы решили проверить на практике. Увидев рядом с позицией техдивизиона змею, они ловко подцепили ее палкой и опустили в емкость с окислителем. Было очевидно, что купание пришлось рептилии не по душе – она стала быстро извиваться и возникли опасения, что выпрыгнет и мало нам не покажется. В итоге окислитель победил, но змея боролась несколько минут, что всех удивило. Кроме Алика.
В гарнизоне служил прапорщик Алик Аскеров. Он был единственным обладателем ГаЗ-24, но не спешите ухмыляться – Алик был не завскладом, а очень грамотным технарем. А «Волга» у него была честно заработанная, ибо был еще и змеелов. И зарабатывал тем, что в одиночку уходил в туманную даль и добывал змей, причем исключительно ядовитых. Затем отвозил их в учреждение, где брали змеиный яд и получал за это неплохие деньги.
Как я упоминал, для нас это была первая командировка и первый опыт работы с «носителями языка». Главным результатом оказалось то, что мы побороли боязнь общения, хотя на первых порах трудности были – оказалось, что арабы в жизни говорят не совсем так, как нас учили в Институте. Наши преподаватели были практики высшего класса и очень старались, но никому в мире еще не удалось освоить все диалекты арабского языка. А отличаются они до степени полного взаимного непонимания и если житель иракской Басры будет говорить на своем диалекте, а житель марокканской Касабланки – на своем, то они просто не поймут друг друга. Хотя оба – арабы! В дальнейшем мне пришлось не раз убедиться в том, что это истина, но истина, которую часто не учитывают «там, наверху». Что приводило и приводит к печальным последствиям и большим потерям.
Очень повезло нам в том, что старшим от Института с нами отправили замечательного преподавателя. Майор Александр Удам был одним из лучших арабистов, которых мне довелось встретить в своей жизни. Блестящий профессионал-практик, обаятельный в общении и обладающий отличным чувством юмора, он помогал нам в становлении и каждый день проводил занятия, объясняя, как выйти из затруднительной ситуации. А ситуации такие были, о некоторых стоит упомянуть.
В в/ч 12543 был, как и положено политотдел. А там были люди, которые занимались партполитработой и она виделась им довольно своеобразно. Например, каждое утро для йеменцев проводилась политинформация, на которой пропагандист политотдела читал по вырезки из газеты «Правда», составленные им по своему разумению. Хуже было, когда он отвлекался от текста и начинал воспитывать спецконтингент своими словами. Мне запомнилась его фраза:
- вот агрессивный блок НАТО никак не успокоится. Все нагнетает. И наращивают без конца.. Вот сегодня, к примеру, сообщают, что Голландия купила партию танков, а Нидерланды – самолеты!
Я был в тот день дежурным переводчиком и доведение этих сведений возложили на меня. Я завис (в арабском нет слова Нидерланды) и уточнил:
- товарищ майор! Так Голландия и Нидерланды – это одно и то же!
Вопрос мой вызвал гневную отповедь:
- курсант, ты не умничай! Ты переводи давай!
Другим способом политрабочих утвердить свою кчемность был избран синхронный перевод фильмов. Для йеменцев часто организовывали экран под открытым небом, где собранные по команде жители далекой страны знакомились с советской кинематографией. Титры – это было тогда нечто неведомое и недоступное, да и сегодня арабских титров в наших фильмах мне видеть не приходилось, а посему прибегли к испытанному армейскому принципу: переводчик? Переводи!
Для непосвященных отмечу, что синхронный перевод – это высший пилотаж, доступных считанным профи. Речь не о тех, кто читает заранее согласованный и выверенный текст, не о тех, кто выдает последовательный перевод за синхронный – это другое. Так вот, задачу обеспечить синхронный перевод поставили перед курсантами, которые только окончили третий курс. Пусть даже ВИИЯ, но синхрон, повторюсь – это заоблачные выси. Майор Удам не переставал улыбаться, когда, сидя рядом с нами, слушал мучения дежурного переводчика (а участь эта не миновала никого, все шло по очереди). Даже когда фильм был знаком (например, часто гоняли «Белое солнце в пустыне»), несчастный переводяга мучился и допускал разные ляпы, которые Удам разбирал с нами позже. Это была Школа!
Об уровне образования йеменских ракетчиков я уже рассказывал. Но и с родным языком дело у них обстояло не лучшим образом. Достаточно сказать, что слово бабур (ударение на У) в йеменском диалекте означает массу вещей – от примуса до автобуса. Однажды ко мне подошел боец и, показывая пальцем на свой рот, сказал:
- у меня мясо воспалилось!
Я напрягся и стал задавать уточняющие вопросы, на что тот упорно мотал головой и повторял про свое воспаленное мясо. Стало ясно, что без визита в санчасть не обойтись и после занятий на позиции мы поплелись к доктору. По пути я пытался вспомнить все медицинские термины, которые освоил к тому времени в стенах Института и готовился к худшему.
Военврач недоверчиво выслушал мои попытки пояснить цель визита и приступил к обследованию полости рта. Оказалось, у пациента воспаление десен. Но слово десна по-арабски я знал, а «носитель языка» - нет! Правда, он знал слово «воспаление», но настаивал, что страдает именно от воспаления мяса, что заставило меня вспотеть в попытках донести до его понимания значение слова десна, а до доктора – что не совсем уж я тупой и пропащий двоечник. Удивительно, но этот контингент наши спецы таки смогли обучить боевому применению ЗРК. Когда я высказал свое восхищению майору, который вел занятия в техническом дивизионе, он нисколько не удивился и лишь сказал:
- а чего такого? Вон в цирке медведи на великах катаются, и то ничего.
Командировка закончилась и мы были в предвкушении отпуска, которого нас лишили одним распоряжением. В «Домодедово» нашу ликующую толпу встретил курсовой офицер, который вяло поинтересовался – а чего вы радуетесь? Пришло распоряжение ГУК – послезавтра вам вылет в Мары, там ливийская бригада приехала учиться на С-125, да еще дивизион из Ирака на «Шилку».
Радость испарилась. Мары – это город в Туркмении, где был центр войсковой ПВО. Конечно, город - это все-же лучше, чем поселок Янгаджа, но за Марами закрепилась специфическая слава – там кишел «криминальный элемент». О чем нас честно предупредили по прибытию, а несколько наших, кто решил пойти из военного городка «обозреть окрестности» в форме, убедились на личном опыте. Курсанты в шинелях с красными погонами были вскоре окружены толпой людей с золотыми зубами и недобрыми лицами. Они тыкали пальцами в в букву «К» на погонах и интересовались:
- это че? Ты конвой, дааа?
Кончилась история тем, что двоих изрядно поколотили, третий спасся тем, что заорал:
-меня не трожьте – я красивый!
Фраза вызвала у нападавших оцепенение – перед ними стоял кнедлик в очках, который часто поправлял очки на переносице и вставал в позу ниндзя. Отсмеявшись, рецидивисты дали ему пендаля и посоветовали сменить прикид.
В Марах мне опять достался технический дивизион, но командиром его оказался ливийский капитан, и тоже Гази. Личность колоритная, сын известного в Ливии поэта, у которого смесь итальянской и североафриканской крови дала такой результат, что Брюс Уиллис покажется никчемным замухрышкой. Кроме того, Гази не чурался употребления, за что был посажен под домашний арест командиром бригады (тоже в звании капитан, к слову). С Гази мы подружились, но это уже другая история. Как было там много разного увлекательного и интересного. Но все это теперь – история, и не более.