Hotel Rодина гл. 6

 

 Глава VI
 
 Позади него лежал мужчина в рванье, а рядом с ним чугунная шестисекционная батарея. Ругаясь через слово, он прохрипел:
 — Чуть не пришибла чёртова гармошка. Помоги, брат, подняться. «Фумигаторка» с ног свалила. Проклятая!
 
Караваев подал ему руку. Бродяга долго разглядывал батарею, будто видит её впервые, почесал затылок:
 — Люди гибнут за металл. Передохну малость, соберусь, подниму и донесу, будь она неладна. Тут всего ничего осталось идти.
 
Караваев покачал головой.
 — Как же ты её пёр?
 — Молча. С перекурами. Штангой когда-то занимался, до кандидата в мастера спорта дошёл, — бродяга поплевал на руки, нагнулся, взялся за батарею, но поднять не смог. Он разогнулся и разразился матом.
 Посмотрев на Караваева, произнёс с надеждой:
 — Может, подсобишь, братуха? Здесь до пункта метров тридцать осталось.
 — Давай, — согласно кивнул головой Караваев.
 Они подняли батарею и понесли её к ангару с открытыми воротами. У весов, тяжело дыша, бродяга просипел:
 — Бросай на землю.
 Караваев огляделся и тихо спросил:
 — Друг, а воды здесь попить не найдётся?
 — Как же, — хмыкнул бродяга, — у тутошнего царька снега зимой не выпросишь, а ты воды захотел.
 

  Из-за залежей металлолома появился молодой человек в синем рабочем халате. От него шёл густой дух приторного одеколона.
— Чего притаранили, господа металлисты? — спросил он, пристально разглядывая бродягу и Караваева.
 — Да вот, гармошка чугунная, — заискивающим тоном ответил бродяга.
  — Шестисекционная, — констатировал приёмщик металлолома задумчиво и полез в карман халата.

  Достав пухлую пачку денег, он вытащил из неё две десятирублёвые купюры, пачку положил обратно в карман, из другого кармана достал немного мелочи. Положив мелочь на бумажные деньги, протянул их бродяге со словами:
 — Честный расчёт с учётом безумно скачущей инфляции.
 — Спасибо, Мустафа, — низко поклонился приёмщику бродяга.
 
  Из-за груды металлолома, откуда появился приёмщик, раздался пропитый мужской голос:
— Мустанг, давай уже, чё тормозишь? Мясо готово. Гони этих вонючек и запри ворота ангара.

  За мужским голосом раздался пьяный женский хохот и визгливый выкрик:
 — Мы тоже уже готовы, иди скорей, а то остынем.
 — Пошли, — толкнул Караваева локтем в бок бродяга, и они вышли из ангара.
 
  Отойдя от него метров на десять, бродяга раскрыл ладонь, в которой были зажаты деньги.
 — Паскудина! — сказал он зло, разглядывая деньги. — Двадцать рублей пятьдесят пять копеек! Пять копеек, прикинь?! У него в башке калькулятор до копеек оплату высчитывает. С учётом инфляции! Глумится, сволочь. Придушил бы своими руками, ненавижу это сучье племя, на людской крови богатеют суки. Прикинь, братуха, каждый раз, этот гад, за один и тот же вес разные суммы даёт. Я ему за этот день третью батарею уже притаранил. Утром тридцатку дал, в обед девятнадцать рублей, теперь вот двадцать рублей пятьдесят пять копеек. С учётом инфляции, слышал?! Раз не выдержу — уроню «гармошку» ему на ноги. Вот же падла!
 
  — Возьми, — протянул он Караваеву десять рублей, — бери, бери. Спасибо, братуха, тут никто бы не помог, все за себя.
 Караваев отодвинул руку.
 — Не надо. Ты мне скажи лучше, где здесь воды напиться можно. Пить страсть, как хочется.
 
  — Бесплатной здесь не найдёшь, — ответил бродяга. — За этим забором её хоть залейся. Речка там чистейшая, пруд. Когда-то забора этого здесь не было, мы там с ребятами с нашего завода семейно пикники устраивали, шашлыки жарили, в волейбол играли, рыбу удили. Теперь хода туда нет. На заборе проволока под током, а за ним, говорят, собаками злобными территория Зазаборья охраняется, да и полицаев полно. Ладно, пойду я. У меня ещё кое-какой металл недалеко тут припрятан. Прощай и ещё раз спасибо.


  Через пару минут Караваев дошёл до забора. Он был деревянным, поверх него шли несколько рядов колючей проволоки. Кое-где на заборе были прибиты таблички с изображением черепа со скрещёнными костями и надписью «Высокое напряжение».   Караваев почесал затылок и кисло усмехнулся, думая о том, что не встречал ещё в своей жизни такого деревянного забора, в котором все доски до одной были бы прибиты намертво, а гвозди с обратной стороны загнуты, как это и положено делать неторопливому и трезвому плотнику. Жизненный опыт ему подсказывал, что в большинстве заборов непременно должна быть хотя бы одна доска — это, как минимум, — прибитая лишь к верхней перекладине одним гвоздём не загнутым с той стороны забора. Сдвинув такую доску вправо или влево, как стрелку настенных часов, всегда можно проникнуть на интересующий вас объект, если, конечно, позволят это сделать ваши габариты.
 

  Но прежде, чем начать поиск искомой доски в заборе, он забрался на ближайший холм мусора, который уже начал зарастать травой и кустами цветущего ярко-пунцовыми цветами чертополоха и внимательно оглядел местность.
Там, откуда он пришёл, ворчал и шевелился живой людской муравейник, за забором же не было ни души. За ним открывалась живописнейшая картина, в которой была видна продуманность ландшафта и ухоженность. Пологая возвышенность венчалась уходящей в небо громадиной отеля; заходящее солнце, как нимб зависло над его вершиной.

  Зеркальные окна искрились, играли переливчатыми бликами и тенями, и от этого казалось, что здание слегка искривляется. 
Склоны возвышенности были засажены смешанными видами деревьев, подстриженные лужайки радовали глаз. Кругом были проложены дорожки, посыпанные битым красным кирпичом. Тут и там синели маленькие пруды по их берегам, под раскидистыми плачущими ивами, стояли парковые скамейки со спинками; кое-где были устроены искусственные водопадики. Широкая каменная лестница с площадками отдыха строгой стрелой уходила к вершине возвышенности. На площадках для отдыха стояли каменные чаши, из них высокой струйкой били фонтанчики воды.
 — Вода! — восхищённо и хрипло воскликнул Караваев, по привычке начав пересчитывать чаши на площадках отдыха. Сбившись со счета, он бросил это занятие.
 
  Вокруг возвышенности серпантином вилась шоссейная дорога. Там, где ступени лестницы ведущей к отелю сходились с шоссе, были прорыты туннели для проезда транспорта.
 
  Он ещё раз оглядел это великолепие, огороженное извилистой линией забора конца которого не было видно. Прикинув, что если идти к отелю по ступеням, будет не более километра, он спустился с холма и пошёл вдоль забора, внимательно разглядывая доски забора, а иногда и проверяя, сдвигается или нет, та или иная из них.
 
  Увидев лежащую в пыли палку, он вспомнил, что бродяга говорил о собаках за забором и поднял её. В одном месте забор круто завернул почти на девяносто градусов и Караваев чуть не упал, споткнувшись о пластиковый ящик сразу за загибом забора.

  Прислонившись спиной к забору, на таком же ящике сидел парень. Он склонился над толстой потрёпанной тетрадью и быстро что-то записывал. Невероятных размеров борщевик возвышался над ним. Крепкий ствол растения был толще пластиковой пивной бутылки, а узорчатые листья размером с банный таз, создавали тень, которую мог бы дать зонт большого размера.
 

  Парень поднял голову, поправил очки и встал с ящика. Доброжелательно улыбаясь, поклонился Караваеву. На вид ему было лет двадцать или немного больше. Светлые, чуть вьющиеся волосы были зачёсаны назад и стянуты на затылке в «хвостик», бледное лицо обрамляла редкая бородёнка с рыжинкой. Большие серые глаза смотрели спокойно, без тени любопытства, беспокойства и раздражения. Караваеву стало неуютно от этого взгляда. «Очередной «доставала», — раздражённо заключил он, внутренне набычился и ощетинился.
Короткий и негативный опыт общения с обитателями этих мест приносил свои дурные плоды. И если бы он сейчас глянул на себя в зеркало, то крайне бы удивился: на его лице появилась странная чужая улыбка человека бывалого, прищуренные глаза смотрели нагловато и враждебно. Левой рукой он держал палку, правая сама собой сжалась в кулак, будто он готовиться к схватке. Он зачем-то цыкнул зубом и развязно почесал пятернёй живот пониже пупка. Два постулата: «не верь» и «не проси», преподанные жизнью этим жарким днём, были им, наконец, усвоены.
 
  Парень вежливо склонил голову.
 — Добрый день. Мир вам, путник.
 Исподлобья разглядывая парня, Караваев сделал паузу и угрюмо сплюнул.
— Добрый ли…
  — Конечно, добрый, — улыбнулся парень. — Каким же ещё ему быть? Нам каждый день дарован для добрых дел и радости, а как ты его проживёшь, зависит от тебя самого
 «Очередной проповедник, — немного расслабился Караваев, — сейчас или денег просить будет или поэмы сказочные толкать».
 

  Парень озадачил его своей проницательностью, спросив:
— Вы, наверное, проход в заборе ищете?
Но он сделал вид, будто не слышал вопроса, опять нагло почесался, процедив:
 — А чего это борщевик такой вымахал?
 

  Парень посмотрел на него с интересом и рассмеялся.
 — Селекционный. Подкармливаю, поливаю. Я бы клён предпочёл или липу, да кроме борщевика, чертополоха да полыни на этой отравленной земле ничего не растёт, здесь и птицы гнёзд не вьют. А вы нервничаете, будто чего-то боитесь, усталый путник. Это так отчётливо видно. Всё ваше внутреннее состояние на лице отражено. Хотя, позвольте скаламбурить, именно лица-то сейчас на вас и нет, оно какое-то… опрокинутое. Присядьте, передохните, я вам зла не причиню. А «секретный», хорошо известный проход в заборе, будет метров этак через триста. Он каждому, г-мм, смертнику здесь знаком. В этом месте местные умельцы разрисовали забор всяческой гадостью с надписью «Серые начинают и выигрывают». Доска, проходящая через слово «серые», отводится в сторону, в проём можно пролезть. Только там за забором, дорогой путник, вас не ждут с хлебом и солью и распростёртыми объятиями. В большинстве случаев захожан там отлавливают и ссылают на так называемую «сто первую версту», а она находится за тысячу километров отсюда. Имейте это в виду.
 
  — С чего это ты взял, что я боюсь? — буркнул Караваев. — Ничего я не боюсь.
 — Вот и хорошо, что не боитесь, — улыбнулся парень. — У меня вода есть. Хотите?
 Он достал из-за ящика пластиковую бутылку с водой и протянул Караваеву.
 — Пейте на здоровье. Артезианская, не водопроводная.
 

  Караваев облизал пересохшие губы и не смог устоять, жажда при виде воды стала нестерпимой.
 Не сдерживаясь, он откинул палку в сторону, выхватил бутылку из рук парня и припал к горлышку, делая жадные, большие и шумные глотки. Выпив полбутылки, он остановился, посмотрел на остатки воды в бутылке и, сделав ещё несколько глотков, вернул её парню, невнятно поблагодарив.
 

 — Денёк у вас, по всему, выдался не из приятных. Присаживайтесь, пожалуйста, передохните перед походом в Зазаборье, — вежливо предложил парень. — Вам явно дух нужно перевести.
 
  Караваев смахнул капли пота со лба, взглянул на часы, недоверие его испарялось. Он тяжело опустился на ящик и сказал, не глядя в лицо парня:
 — Жарко у вас тут. Прямо Африка какая-то. И это в декабре-то месяце. Я из дома улетал, так у нас минус тридцать два было, как-никак Новый Год на носу.
 

  Парень присел на свой ящик.
 — А здесь вечное лето — триста шестьдесят пять очень солнечных дней в году.
 — Шутишь? — удивился Караваев.
 — Несколько лет назад здесь ввели в строй станцию искусственного климата с пышным названием «Гиперборея». Теперь ночью температура не опускается ниже пятнадцати-семнадцати тепла, но днём, к сожалению, зашкаливает за тридцать пять, как сегодня, например. Хотя обещали, что среднегодовая температура будет не выше двадцати трёх градусов, но что-то там не состыковалось у создателей этого гениального проекта. Теперь вот температура скачет. Частенько и за сорок градусов перепрыгивает. И ещё: после того, как ввели в строй искусственный климат, почему-то ужасно увеличилось комариное поголовье, чего создатели «Гиперборея» никак не предполагали. И с водой теперь здесь всё хуже и хуже. Была здесь когда-то река — пересохла, в её русле теперь байкеры гоняют. В общем, как говорилось в одном известном рекламном ролике: «И сухо!»
 

 — А дождей, дождей, что же, вовсе не бывает? — поинтересовался Караваев.
 — Отчего же, — рассмеялся парень, — каждый второй и четвёртый четверг месяца с пяти до шести утра у нас плановый дождь, тоже искусственный, между прочим. А после дождичка в четверг, с вертолётов сбрасывают бесплатные таблетки для фумигаторов, пока бесплатные. Местные бутлегеры-самогонщики нашли таблеткам нужное применение: гонят из них жесточайший самогон, его здесь «фумигаторкой» зовут. Говорят, что комары за версту облетают любителей фумигаторки, а глупый комаришка, решивший испробовать кровушки любителя такого смертельного коктейля, падает замертво в ту же секунду, как вкусит первую каплю. Так, что два положительных эффекта в одном: тут тебе и опьянение и защита от комаров. Есть ещё третий эффект, отрицательный — через месяц-другой у потребителей фумигаторки случается цирроз печени или рак.
 

  — Вот это да! — присвистнул Караваев. — Одна и та же песня у нас на все времена, ёш твою два. Всё сказку былью хотят сделать, а выходит в очередной раз Лукоморье, где златую цепь скоммуниздили, раздербанили на звенья и поделили. То реки зачем-то вспять хотят повернуть, то на кукурузу молиться заставляют, то виноградники рубят, то революции устраивают, то перестройки затевают, после капитализм строят и всё всегда с бухты-барахты. Сначала сделают, потом руками разводят, мол, кто же знал, что выйдет именно так? А если не знаешь, что из твоей затеи получится, то зачем такую работу затевать? Простой табурет изготовить и то нужно головой покумекать, чтобы не скворечник вышел. Вот и с климатом вашим осечка вышла, подумать забыли учёные головы о человеке. Как это один наш министр говорил: хотели лучше, а вышло, как всегда?
 

  Парень внимательно его слушал, согласно кивая головой, а Караваев, немного подумав, почесал затылок и продолжил:
 — А с другой-то стороны и польза от климата вашего искусственного, думаю, совсем немалая должна быть. Это ж какие плюсы! Отапливаться не надо, световые дни длинные, а это экономия электричества. Одежды и обуви зимней опять же не требуется — это опять выгода! А огороды, сады? Да при таком-то климате по два урожая в год можно собирать! Ну и от ультрафиолета дармового польза здоровью немалая. Минусов-то от этого вашего климата, поменьше выходит, парень. Комар, конечно, паразит противный. Кормить его круглый год своей кровушкой не очень-то приятно, да и заразу он разносит, если его не изводить, но, в конце концов, можно окна марлей затягивать, травить дихлофосом, ещё чего-нибудь… спирали зажигать, полынь ещё выручает. Да мало ли способов борьбы с этим гадом?
 

  — А на улицу после десяти вечера в москитной сетке выходить и в спецодежде, предварительно обрызгавшись всякой отравой, — вставил парень, улыбаясь.
 — Так заедают? — озадаченно крякнул Караваев.
 — С десяти вечера до пяти утра носа на улицу не высунуть. Жизнь в эти часы замирает. Все прячутся по своим углам. Кондиционеры, конечно, спасают тех, у кого они есть, но по эту сторону забора большинству это не по карману.
 — Чудно! А без кондиционера, стал быть, травись фумигаторами? Это по-нашенски! Сегодня говорят, что фумигаторы эти безвредны, а завтра, когда народ загибаться начнёт, скажут, недосмотрели. Умные учёные руками разведут, мол, кто же знал?
 — Vox populi — vox dei, — улыбнулся парень.
 — Что говоришь?


  — Правильно мыслите, говорю. Есть ещё несколько интересных деталек, без которых благостная картина нашего земного рая будет неполной. Когда «Гиперборея» запустили, отапливаться нужда отпала. Люди на радости спилили все батареи отопления и снесли их в пункты приёма металлолома. А тут теперь слухи ходят, что в системе искусственного климата обнаружились серьёзные неполадки и в случае, если она накроется медным тазом, то климат может вернуться в свои старые рамки, а это катастрофа. Раньше здесь, знаете, температура зимой до минус двадцати доходила. Вот и представьте, что здесь с людьми станет без отопления.
 

  — Да, чудеса чудные тут у вас творятся. Это же надо, лето круглый год! К этому ещё привыкнуть нужно. Я бы не смог. Лето, парень, у нас на Севере, — я сам оттуда, —  короткое, а зима лютая и длиннющая. Ждёшь этого лета, не дождёшься, а только, значит, дождёшься, оно и пролетело. Ну, так, что? Так в природе заведено. Я, например, все времена года люблю. В любом времени года своя красота есть. Зиму люблю, особенно раннюю, когда осень ещё упирается, не хочет уходить, а зима уже подступает и гонит осень холодной метлой. Воздух по утрам такой чистый, дышится легко, ледок в лужицах узорчатый, хрупкий и прозрачный. Утром проснёшься, в окно глянешь, мама дорогая! За ночь весь мир изменился. Тишина, всё белым-бело. Деревья все в белых кружевных нарядах, как невесты стоят, красотища! Ну, а без весны? Как без весны-то? Травка первая нежная, как велюр зелёненький, одуванчики хороводы водят по травке, все в жёлтых сарафанчиках. Грачи, как чёрные нотки весёлой майской песенки, греются и горланят во всё горло на проводах, а листочки у берёзок такие зелёные, нежные и клейкие. Всё на глазах оживает, растёт, цветёт, глаз радует и самому жить сразу хочется. А осень? Куда её выбросить с её художествами? Краски-то у неё чудные, как ярко природу расписывает она в золото и багрянец! А у вас тут, с вашим климатом, глядишь, детям скоро объяснять популярно придётся, что такое времена года.
 

  — Да вы поэт! — воскликнул парень, жадно его слушавший.
 — Да, брось — поэт! Это по вашей аллее шастают лауреаты всякие, поэмами шпарят налево и направо. Наслушался я поэм — стошнило даже. Не за какие коврижки не остался бы я здесь жить. Постоянно в жарище маяться, да с комарами, да с такими, хе-хе, поэмами? Ни за какие коврижки! Народ здесь порченый, верченый и нахальный. Говорила мне Аглая — это нормировщица наша, — что сейчас лучше никуда не дёргаться, мол, времена не устоявшиеся, лучше дома сидеть. У неё зять год назад в командировку в Ставрополь поехал. До сих пор нет от него вестей, что с ним сталось никто не знает. С вокзала в Минеральных Водах позвонил в последний раз, мол, сажусь в электричку до Невинномысска. И всё — ни слуху, ни духу. Надо было мне послушать Аглаю, она женщина мудрая, а я дурак попёрся за дармовым ультрафиолетом. Эх…
 

  Он помолчал и заключил:
 — А вот представляю я себе, аж дурно становится, сколько миллиардов, да, куда там миллиардов — триллионов, в этот «климат» вбухали и сколько деньжат по карманам разным осело. У нас зарплату месяцами не выдают, а тут тебе, нате — чудо-климат, вечное лето. Правильно говорят, что если где-то прибывает, то где-то обязательно убывает.
 

  Парень достал из-за ящика, на котором сидел рюкзачок, поставил на жухлую траву перед собой. Развязывая тесёмки рюкзака, говорил:
 — Хочу вас разочаровать, дорогой путник. Заявленные плюсы здешнего климата в действительности растаяли довольно быстро. Думаете, если отопление стало не нужно, и потребность в зимней одежде у людей отпала, так народ что-то выиграл? Увы, дорогой путник. За пользованием климатом с людей теперь такой налог дерут, что прежняя плата за отопление кажется суммой сопоставимой с карманными деньгами школьников младших классов во времена СССР. А огороды и сады здесь совсем не резон заводить. Жучок какой-то заморский, его ни одна отрава не берёт, всё съедает. Поливать нечем, вода дорогая, а магазины и рынки завалены импортными овощами и фруктами, так что нерентабельное это дело огурцы здесь растить.
 

  — Да ты что? — дёрнулся Караваев. — На хрена ж тогда он нужен был, «климат» этот? Чтоб комары заедали, и ты бы ещё за это платил?
 Парень развязал тесёмки рюкзака, положил в него свою тетрадь и достал пакет, вынул из него булку с изюмом. Разломил её на две части и протянул большую часть Караваеву.
 

  — Возблагодарим небо за сей хлеб. Не побрезгуйте, путник, моим скромным угощением.
 — Да я… — засмущался Караваев.

  Ему стало невыносимо стыдно за своё недавнее поведение.
 — Берите и ешьте на здоровье, — обезоруживающе улыбнулся парень.
Караваев взял хлеб. Ел неторопливо, отламывая от ломтя маленькие кусочки. Хлеб был вкусный и ароматный.
 
  Парень ел и говорил:
— Вам не надоело ещё удивляться шоу, которыми теперь нас всех потчуют? У нас народилась замечательная порода людей ловко жонглирующих пустыми, небьющимися словами. Они хитроумно и умело научились обтяпывать разные проекты, за которыми стоят совсем ни те идеи декларируемые ими во всеуслышание. Дело они всегда преподносят так, что человеку неискушённому в их словесной казуистике, сразу и не разобрать истинной цели. Хотя уши всегда торчат где-то в их словесном тумане. Думающие люди, а их немало, это жонглирование словесными наживками замечают, да кто им слово у нас даст? Это, знаете, как в рекламе: похвала товара большими цветными буквами, а ниже мелкий чёрный и сливающийся в пятно чёрный шрифт, который никто не читает. А в крупных делах такой хитрый шрифт, что его только через сильнейшую лупу прочесть можно, но и, прочитав, в такой шифровке не каждый разберётся и что-то поймёт. Народ неясно чует нечто неладное, тревожное, гибельное, да разобраться ему не под силу без просветителей, которые, есть, но им трибуны не дают, гнобят, сажают, штрафуют. Да и вечная борьба за хлеб насущный, в которую народ загнали, банковская кабала, не оставляет ему времени напрягать мозги. Идею «Гиперборея» здесь продвигали, как водится с запудривания мозгов. Шулеры долго и нудно мусолили по телевизору, радио и в печати о несомненной пользе и нужности искусственного климата, о том, какая здесь райская жизнь начнётся. Такие учёные мужи, с такими громкими именами ратовали за нововведение, что очень грустно становилось при мысли о том, что столько умных людей прониклось этой «дичью». Народ как-то пассивно воспринимал идею климата, он уже строил коммунизм с молочными реками и кисельными берегами, после обольстился бесплатным рыночным сыром в мышеловке, устал, и активности не проявлял. Люди разумные пытались доказать, что это опасная идея, что природа отомстит за своеволие, что нельзя ломать Богово. Но их затюкали, высмеяли, заговорили, зашельмовали, лишили слова и затёрли. Потом устроили психическую атаку. Принялись стращать народ. Мол, газа и нефти осталось максимум на двадцать лет, нам-де грозит энергетическая катастрофа, нужно-де сейчас средства изыскивать, чтобы потом локти не кусать. Заложив зерно лжи, на некоторое время умолкли, а после неожиданно и деньги нашлись, нашёлся и так называемый инвестор. Зашумели, загалдели радостно. Так долго и громко шумели, что люди уже и слушать перестали этот галдёж, затыкали уши. Так под разговоры и шум эфира появился сей «климат», — синтез лженаучной мысли, денег крупного капитала, продажной активности толкачей от власти и закулисной деятельности мошенников, имён которых мы никогда не узнаем. И хапнули они все, как вы только что совершенно верно заметили, весьма солидно. Хотя слово «солидно» вряд ли может дать представление о деньгах ушедших налево. Вошли в долю с мошенниками и наши «неподкупные» деятели-законники, которым всё равно, что «пробивать»: переход на левостороннее движение, смертную казнь, подушный налог на безработных, бесплатные аборты, закрытие молочных кухонь для младенцев, легализацию проституции и лёгких наркотиков, или лицензирование сбора ягод, грибов и валежника. Главное для них, чтобы их «неподкупность», которая день ото дня дорожает в геометрической пропорции, хорошо оплачивалась. А далее вот что было. Эти же деятели ввели налог за пользование климатом и налог этот уже много раз увеличивался. Мотивировка? Нужно-де поддерживать систему во избежание вселенской техногенной катастрофы. Затраты, мол, на содержание и на энергоносители растут. И, наконец, самое поразительное! Вы не поверите! Не упадите в обморок! Оказалось, что система, её сердце — энергоблок, работает на обычной солярке! На обычной солярке! Представляете? Говорили, что работать он будет на мирном атоме, что благодаря этому сберегутся запасы нефти, а теперь система поедает эту самую нефть прожорливей, чем все старые отопительные системы вместе взятые. Блестящий итог! Это вам не Волгу толокном замесить, или в трёх соснах заблудиться. Это головотяпство высшей пробы, приносящее невиданные дивиденды, групповое жульничество с полным безразличием к судьбе людей и природы, а она, знаете, не любит бесцеремонного вмешательства, она обычно изо всех сил пытается самовосстановиться. Природа многообразна и гармонична и хотя всё в ней подчинено выживанию, на многие века растягивается процесс эволюции, дабы приспособиться к новым условиям, но эта цель никак не предполагает в ней изуверства. Вы никогда не увидите льва, который бы весь день гонялся за оленями, складывал бы их в кучу и стерёг своё добро. Царь зверей мудр! Он знает, что в жарком климате мясо начнёт гнить через несколько часов. Он берёт, сколько ему нужно. Когда ему опять будет нужна еда, он пойдёт на охоту. Мало того, когда он сыт и отдыхает, птицы и гиены могут отведать от его трапезы, и он не будет их прогонять. А вот царь природы человек упорно пытается всё испоганить, забывая, что он сам часть этой природы, и обязан жить с ней в ладу и единении. Один хороший поэт, живший до эпохи нашего «искусственного климата», когда ещё скорость так называемого прогресса была значительно медленнее, чем сейчас, провидчески сказал: «Пока об этом думать неохота. Сейчас нам не до этого пока. Аэродромы, пирсы, и перроны, леса без птиц и земли без воды… всё меньше — окружающей природы. Все больше — окружающей среды». Вы, наверное, уже слышали о здешнем Бермудском треугольнике? Он возник через некоторое время после ввода в строй искусственного климата. Обширный кусок моря неожиданно стал опасен для судоходства и полётов над ним. Самолёты там падают, корабли тонут. Между прочим, море стало мелеть без притока воды. Учёные мужи говорят, мол, необъяснимый феномен природы. Необъяснимый ли? Преподобный Серафим Вырицкий сказал как-то про таких деятелей: учёные — в ступе недотолчённые…
 

  Караваев думая: «Чешет, как по книге парнишка», — взволнованно перебил его:
 — Да я ж своими глазами видел, как два самолёта в море упали! Страшное дело, парень. Вначале не поверил я, когда первый-то звезданулся, думал, чердак у меня от жары съехал, не каждый день, понимаешь, такое можно увидеть. Прямо над моей головой пролетел и в море упал, разломился пополам, как игрушечный. Потом второй… ещё мне сказали, что подлодка атомная там вчера взорвалась. Правда ли?
 
  Парень кивнул головой.
 — Правда. И не одна подлодка. Там на дне моря обширнейший склад чёрных, цветных и драгоценных металлов. Давно бы всё подчистили, да радиация пугает. Пока пугает. Недавно одна фирма объявилась. Предлагает обнести это место в море круговой дамбой, море там осушить и металл убрать, причём готовы работать, только за металл на дне моря. Что здесь дальше будет, остаётся только гадать, но прогноз пока не очень благоприятный.
 

  Он доел хлеб, отряхнул с себя крошки и бодро произнёс:
 — Сейчас бы послеобеденную «трубку мира» искурить, да табака нет. Я курю — есть такой грех. Пытаюсь бросить, но не очень получается.
 
  Караваев засуетился. Достал из кармана измятую пачку.
 — Сигареты у меня есть, но, извини, рабоче-крестьянские без фильтра. Огня только нет, будешь такие курить? — протянул он сигареты парню.
 

  — Вышли мы все из народа, незнамо куда вошли. Огонь мы добудем, — разглядывая пачку, сказал парень. — Надо же, ностальгия по сильной руке? Извечная мечта о справедливом царе. Чего только не придумают производители, чтобы сбыть смертельный товар и свою нишу найти!
 

  Он достал зажигалку, дал прикурить Караваеву, закурил сам, закашлялся.
 — Крепенькие! Теме соответствуют. Думаю, если производители этих сигарет делали ставку на людей, тоскующих по крепкой руке, то бизнес этот будет краткосрочным, потому что покупатели этой замечательной продукции быстро перемрут от их продукта, ностальгируя с этими ужасными сигаретами, невесть из чего изготовленными. Впрочем, кого это волнует? Деньги не пахнут. Ничего личного — это только бизнес, как говорится.
 

  Караваев от души рассмеялся.
 «А ты, Ванёк, гад! Правильно тебе старик-изобретатель говорил, что озлобился ты. Пацан-то обходительный и воспитанный. Уважительный! Водой и хлебом по-братски поделился и заметь, пока ты на ящик не сел, сам не присел, и прикурить, тебе гаду, первому дал. А грамотный, подкованный какой, речь прямо льётся, приятно послушать! А ты вёл себя, как скотина старая и безмозглая!» — с удовольствием разглядывая бледное лицо парня, — сказал он про себя. Вслух же проговорил:
 

  — Это точно, что деньги не пахнут. К нам в посёлок прошлой зимой водку завезли в красивых таких бутылках, «Шахтёрская особая» называлась. И цена была совсем смешная. Так от этой «особой» двадцать три человека обычным порядком в сосновых гробах, прямиком к праотцам отправились. Думаешь, кого-нибудь наказали? Пошумели, пошумели, да и ладно. Завтра опять могут какой-нибудь отравы завезти, только назовут её по-другому. «Мечта проходчика», например.
 — Или «Маркшейдерская крепкая», — вставил парень.
 

  Караваев опять рассмеялся. Сердце его совсем умягчилось. Раскаяние билось в нём, требуя немедленного выхода. Он немного помялся и сказал:
 
  — Прости меня, пожалуйста. Честно скажу, что когда я тебя увидел, нехорошо о тебе подумал. Вот ещё один прощелыга из здешних, решил. Я здесь на таких типчиков в основном натыкался. Вот и набычился дурень. Понимаешь, намытарился сегодня, подустал маленько, перенервничал не емши, не пимши с утра, а когда всю вашу чудесную аллею прошёл, то и вовсе растерялся от чудес здешних. Народ у вас тут ушлый, верченый да прожжённый. Всё ошельмовать, надуть, обворовать, да укусить норовит. Я тут и часа ещё не пробыл, как меня обворовали! И стреляли в меня, и оскорбляли, и срам всякий предлагали. Насмотрелся. Ни в одном кино такого не увидишь. Это же надо голышом среди людей ходить, срамом, тьфу, сверкать?! Воры с шахидками разгуливают, всяк себя напоказ выставляет, всяк себе цену назначает, своим и чужим телом торгуют, да детей поганят. Будто белены объелись! Виданное ли дело — прилюдно рукоблудствовать?! А мышей живых есть?! До того мне тошно стало, что я решил по возможности не пересекаться со здешним людом, не сближаться… и тут тебя, понимаешь, увидел, ну, и насупился, в «крутого» сыграл. Здесь, я думаю, чтобы жить, приспособиться надо. В грязи вываляться, да стыд потерять. Я так не могу. Я человек рабочий, шляться без дела, хамить и приключений искать не моё. Так что прости меня дурака, виноват я, а за приют твой, за хлеб и за воду спасибо — это дорогого стоит в ваших краях!
 

  — Боже мой, за что вы меня благодарите и извиняетесь? Оставьте, не стоит об этом. Никакой обиды на вас у меня нет. Хотите воды? У меня ещё есть, — сказал парень.
 
  Караваеву хотелось пить, но вспомнив о здешних проблемах с водой, он подумал, что это будет выглядеть нахальством и отказался.
 — Может, ещё по одной закурим? — спросил он.
 — Вы курите, а я пока паузу сделаю. Я мало курю. Возьмите зажигалку и оставьте себе, у меня ещё одна есть, — ответил парень.
 

  Караваев закурил. Помолчали. Парень сидел, задумавшись. Временами с аллеи долетали звуки музыки. Неожиданно он заговорил:
— А людей, дорогой путник, осуждать не стоит. Их сорвало с привычной жизненной орбиты и выбросило в эту пустошь. Смутив лживыми посулами, подкинув призрачную надежду на свободную и сытую жизнь, мощнейшие силы получили рычаг, посредством которого смогли начать ускорять жизневращение людей на их привычной и устоявшейся жизненной орбите. Когда же скорость вращения становится критической, то происходит выброс. Многие изо всех сил пытались удержаться, но это очень трудно, когда вокруг раздрай, развал, хаос, и каждый пытается спастись в одиночку. Сами посудите: ориентиры размыты, идеалы осмеяны, появилась новая шкала ценностей, старая объявлена бесчеловечной, кровавой, рабской, бесперспективной; будущее туманно, настоящее ужасно; прошлое, в котором остались целые жизни, любовь, юность, здоровье, оплёвано. А опомниться никому не дают, скорость вращения увеличивается и увеличивается. Жизнь меняется, как орнамент из разноцветных стёклышек в калейдоскопе и, когда скорость становится такой, что орнамент этот сливается в одно чёрное пятно, человек разжимает руки, которыми он пытался удержаться за привычные для него вещи: семью, совесть, любовь, веру, состраданье, стыд. Для человека, дорогой странник, очень важно осознание того, что его жизнь имеет нужность и смысл, когда этого нет, то жизнь заканчивается. Нет, биологически он ещё долго может жить, но как человек, как творение Бога, он умирает. На этой ярмарке несчастий бродят искалеченные, бесприютные люди-призраки с опустошёнными душами и глазами, отринувшими Бога, глазами угасшими, потерявшими подпитку из сердца, в которых вместо света темень болотного омута. С глазами жадными, гордыми, суетливыми, с таящимся в них ужасом, прикрытым показным равнодушием. После разных катаклизмов, землетрясений, тайфунов, войн, можно заново отстроить города, восстановить мосты, наладить жизнедеятельность, но после нынешнего катаклизма, что ударил круче ядерной бомбы по душам людей, надежда вернуть эти бедные души к жизни мизерна. А скорость вращения всё возрастает, выбросы продолжаются. Очередь теперь за молодыми и детьми. Вращатели орбиты времени зря не теряли, смущая всё это время невинные души. Их цель заселить орбиту выращенной ими особой новой порослью людей неспособных отвечать за свой выбор, послушно покупающих их товары, безропотно голосующих за кукловодов, манипулирующих их сознанием. В этой сумятице, люди, не имеющие точки опоры, начинают, кто жить одним днём, кто искать кратчайший путь в бездну, сжигая себя в грехопадении. Одни сходят с ума, другие сводят счёты с опостылевшей жизнью, третьи, махнув рукой, плывут по течению, мол, будь что будет, четвёртые ждут спасения, ожидая лжепророка, который им укажет спасительный путь. Такие пророки, уверяю вас, находятся очень быстро. Обычно это шарлатаны с ухватками опытных менеджеров с умением выжать деньги из несчастных людей. И, наконец, полно «выкидышей», людей с «хорошим» нюхом всегда готовых изменить курс жизни ради сытой безбедной жизни, готовые на всё, чтобы влиться и пополнить ряды существ новой формации и быть у «дел», в рядах разрушителей всего человечного, гуманного, доброго. О, многие, — и их немало, — удержались! Не всех, Слава Богу, втянуло в воронку этого смерча. У этих людей хорошие крепкие корни, и они не поддаются гнилому ветру и потокам мутной воды, стиснув зубы, обкладывают корни валунами, зализывают раны и терпеливо пережидают это безвременье. Они остались на обочине нынешней жизни. Их голоса почти не слышны, у них нет адвоката, который бы поведал миру их горестную правду, но у них есть то, чего нет у тех, кто живёт за этим забором, обнесённым колючей проволокой под током, думающих, что там за забором они смогут отсидеться, когда придёт время кары. У людей с крепкими корнями есть одна очень важная вещь — общность! Общность людей разумных и терпеливых, живущих под покровительством Неба – людей, не потерявших генетическую память, опирающуюся на опыт и мудрость предыдущих поколений. Они знают, что такое нелёгкие времена. Их отцы, деды, пращуры жили не на кисельных берегах молочных рек, им этот опыт с кровью передаётся; они чтут память предков, у них есть дети, они боготворят женщину-мать, а значит, у них есть луч света и надежда. Они спокойно могут обойтись без навязываемых, искусственных удобств, которые придумываются вместо удобств естественных. Зачем? Природа-Мать и так всех нас щедро одарила, а искусственные удобства в дальнейшем всегда приносят массу неразрешимых неудобств. Люди разумные не берут у природы лишнего, они могут одолеть простуду без «Аспирина-Упса», испечь хлеб, не пройдут мимо упавшего человека, разожгут костёр в ненастную погоду, построят дом, не чураются работы, и они краснеют, когда им стыдно. У них есть икона, старая и намоленная. Не из этих нынешних, тиражно наштампованных, где на ликах святых приклеены ярко-оранжевые ценники, которыми торгуют в храмах и на рынках. Эти старые иконы прошли с людьми тяжелейшие испытания, прошли через годы, когда рушились храмы, и имя Бога предавалось насмешкам и гоготу армады безбожников. Но люди верили и молились! И их беззвучную молитву никто им запретить не мог. И ещё у них осталась песня, простая и незатейливая, доставшаяся им от предков и, наконец, у них есть нечто, что нельзя увидеть, нельзя запретить, конфисковать, убить — это их мысли. Их мысли о времени, о себе, о беззаконии, творящемся в мире, о Творце, о совести, добре, зле. Мысли, из которых непременно рождается истина. И эта Истина — антипод лжи, навязываемой человечеству ежесекундно. За «забором» знают об этих людях, не принимающих их гнусные проповеди и ёжатся в бессильной злобе. Организовав своё небольшое государство Зазаборье, они живут отдельной жизнью, не имея ничего общего со своим народом, им непонятны и противны его страдания и чаяния и ничего кроме ненависти к этому народу они не испытывают…
 

  Парень оборвал этот длинный монолог, сказанный на одном дыхании без пауз так же резко, как его начал. Глаза его странно поблёскивали, а руки, лежащие на коленях, подрагивали, казалось, он забыл о Караваеве.
Молчал и удивлённый Караваев, не зная, что сказать. Крамольная мысль о некоторой ненормальности очередного собеседника закралась в голову и расстроила его. Хотя ничего особенного, по сути, не произошло, разве что говорил парень чересчур долго, будто отключившись от действительности, и смотрел во время своего монолога как бы сквозь него, на какого-то невидимого собеседника за его спиной.


 — Да, что это я? Понесло меня опять, — наконец, словно включившись, произнёс парень, нервно проведя рукой по волосам. — Извините меня за несуразную патетику. Тоже мне лектор, скажете, — целые повести насочинял …