А что мы знаем о войне?
Сегодня, когда участников Великой Отечественной войны становиться всё меньше и меньше, узнать об окопной правде того времени, становится всё труднее. Именно поэтому возрастает значение фронтовых дневников, которые вели наши солдаты, офицеры и генералы, описывая происходящие события. В своё время, в Советском Союзе широко публиковались мемуары полководцев Великой Отечественной войны: маршалов и генералов. Но, эти материалы увидели свет спустя 15-20 лет после их написания. Не секрет, что в них вносились значительные коррективы, с учётом политической обстановки в стране. Многие советские граждане помнят появление в 1970-х годах автобиографических «шедевров» Леонида Ильича Брежнева, прочитав которые, люди с удивлением узнавали, что одним из главнейших сражений войны были бои на Малой земле, где и отметился будущий генеральный секретарь ЦК КПСС, а тогда полковник, начальник политотдела 18 армии Л. Брежнев. Однако при Сталине и Хрущеве о Малой земле говорилось гораздо меньше. Известно, что неоднократно исправлялись воспоминания маршала Георгия Константиновича Жукова, других видных военачальников. Даже если не принимать во внимание существование цензурных ограничений, информация все равно воспринимается не полной и весьма специфической. Спуститься с генеральских небес, поближе к грешной земле, возможно через фронтовые записи младшего командного состава и рядовых. Как ни талантливы были военачальники, но лишь благодаря огромному мужеству и стойкости простых солдат была достигнута Великая Победа.
К сожалению, даже сейчас, когда повсеместно провозглашается идея сохранения исторической правды, не все российские архивы открыты для всеобщего ознакомления, а фронтовые дневники времен Великой Отечественной войны издаются крайне редко.
Однако мне повезло, я смог воспользоваться потрясающей по своей правдивости и уникальности информацией и написал два материала: «Кому нужна окопная правда?» по повести белорусской писательницы Тамары Ковальчук «14 дней Бориса Эльпинера» и «Семи смертям не бывать, одной не миновать» о фронтовом пути гвардии сержанта Анатолия Блюмкина.
Основой моих очерков послужили реальные дневники, героев Великой Отечественной войны, пулеметчика и связиста, долгие годы бережно сохраняемые и передаваемые по наследству их родственниками. Одни жили в США, другие – в Литве.
Борису Эльпинеру судьба приготовила особую миссию. Для старшего сержанта Эльпинера, награждённого орденом Славы III степени и медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», война превратилась в профессиональную работу, от качества которой во многом зависело сохранение не только его собственной жизни, но и жизней сослуживцев.
Пройдя через горнило жестоких боёв, он чудом остался в живых, но уже в мирное время получил тяжёлое ранение и потерял память. Очнувшись в 1949 году в госпитале, стал вести дневники, в которых описывал свою армейскую жизнь, в мельчайших подробностях восстанавливал происходящие события. Через две недели он скончался, не успев выполнить главного – полностью восстановить хронологию пройденного пути.
Не менее потрясающей оказалась и судьба Анатолия Блюмкина, награждённого орденом Отечественной войны 1-й степени, тремя орденами Красной Звезды (к сожалению, один орден Красной Звезды затерялся в военных буднях, напоминанием осталась лишь вырезка из фронтовой газеты), медалями «За отвагу», «За взятие Будапешта», «За победу над Германией», «За оборону Москвы». О его военном профессионализме свидетельствуют и знаки военной доблести «Отличный танкист» и «Отличный связист». 23 января 1945 года он был тяжело ранен в бою и отправлен в госпиталь. Было ему тогда всего 22 года.
После демобилизации по инвалидности Анатолий Блюмкин вернулся в родной Орёл. В конце 1945 года молодой фронтовик был направлен на восстановление народного хозяйства Литвы в Вильнюс. Там он 52 года проработал на разных участках народного хозяйства республики. В 2007 году в возрасте 84 лет умер.
И вот, новая удача. Я случайно натолкнулся на книгу Виктора Митрофановича Кузубова «Маньчжурский дневник», о судьбе художников-фронтовиков, выпускников Орловского художественного училища. Один из них вёл дневник о своей службе в Монголии и войне с милитаристской Японией.
Маньчжурский дневник
Если о войне с гитлеровской Германией уже написано достаточно много, то о войне с милитаристской Японией в разы меньше. Мне о ней рассказывал мой отец, которому пришлось принять участие и в той, и в другой. Наверное, поэтому я с интересом стал читать дневник и прочёл его за один присест. Уже с первых страниц понял, о нём должны узнать и другие люди. Меня заинтересовала жизнь и мировоззрение молодого художника, волею судьбы оказавшегося в экстремальных условиях жестокой войны. Звали его Георгий Михайлович Лашин. Родился он в Ельце, в 1914 году. Его отец был старьёвщиком: собирал ветошь, бумагу, кости, металлолом. Узнав о намерении сына стать художником – огорчился. В его представлении, таким ремеслом нельзя было обеспечить семью. После окончания Елецкой фабрично-заводской школы, Георгий работал в разных местах: и в художественной артели, и в сельском хозяйстве, но не забывал о своей мечте – стать художником. В 1935 году он поступил в Московское художественно-промышленное училище им. Калинина. В 1939 году его призвали в ряды Красной Армии. Георгий попал в 61-й кавалерийский полк 39 Дальневосточной армии. Служба проходила сначала в Маньчжурии, потом в Монголии. Условия были очень суровые – выжженные, безводные и безлюдные степи, с частыми песчаными бурями и резкими перепадами температуры, истощали солдат физически. Молодой боец Лашин забыл, что есть деревья, отвык от привычной травы и цветов и многого, что для других людей в России было привычным и обыденным. К тому же моральное состояние, когда годами ждёшь нападение врага, а он не появляется, угнетало. Лашин знал, что многие его сверстники сражались с фашистами, освобождая родную землю, а они вынуждены были находиться вдалеке от Родины. С первых дней службы в Маньчжурии Лашин и его товарищи ждали японцев. Ждали их нападения и в летние ночи, и в холодные зимние дни. Мокли под ливнем, замерзали в пургу. В Монголии каждый день происходили нарушения границы. Солдаты жили в земле, рыли рвы, строили укрепления. Кое-кто, не выдержав трудностей, пытался бежать. Их ловили, отдавали под трибунал и расстреливали. Но большинство воевавших в Европе солдат о службе пограничников не знало.
По воспоминаниям моего отца, которого после победы над Германией отправили на войну с Японией, отношение к солдатам, простоявшим всю войну в ожидании нападения на страну японцев, было негативное. Многие рокоссовцы, (отец служил в армии прославленного Константина Рокоссовского), говорили: «Мы кровь проливали, а они столько лет сидели в тылу, ну и вояки…». Хотя было понятно, что личной вины у тех солдат не было. Был приказ, они его выполняли. Так, на 1 декабря 1941 года из 5495 тысяч человек общего состава Вооруженных Сил Советского Союза на Дальнем Востоке и у южных границ находилось 1568 тысяч. И когда я прочитал дневник Лашина, в очередной раз убедился, они героически служили стране, только на своём боевом рубеже. И как признавался Георгий Лашин, лучше воевать, идти в бой, чем годами находится в таких нечеловеческих условиях.
Прежде чем перейти к цитированиям боевых действий зафиксированных в дневнике, нужно добавить ещё несколько слов о самом Григории, узнать его мировоззрение, познать его творческую душу. Как-никак речь идёт о молодом художнике. Приведу две дневниковые записи.
«…Много людей более талантливых, чем я, но у всякого человека есть самое дорогое, второе после Родины. Первое место – Родина. А второе – у одних женщины, вино, сытая жизнь, у других – наука, у третьих – ремесло, а у меня самое великое и дорогое – искусство. Так оно мне дорого, что мне кажется, что родина и искусство для меня – одно и то же. Нет искусства без Родины, и я не завидую тому, у кого его Родина без искусства. Пусть умрет все, пусть исчезнут все радости, все дорогое, но останется искусство. Разве когда мир забудет Леонардо да Винчи, Анджело, Рафаэля? Разве мир забудет Репина, Серова, Левитана? И не забудет русский народ Верещагина, погибшего на русско-японской войне 1905 года. Он выполнил долг до конца – долг русского патриота и художника. Мне очень и очень далеко до Верещагина, но долг свой, долг русского, я должен выполнить до конца. Пусть не будет меня, но моя Родина и искусство должны будут жить».
Думаю, что так же рассуждал и сам Верещагин, и многие русские интеллигенты защищавшие Отчизну.
«Для того чтобы человек понял, что такое жизнь, нужно каждого пропустить через испытания жизни и смерти, через солдатскую долю, бои, огонь. Вот тогда он узнает цену жизни, и её суть. А тот, кто не пройдёт этот страдный путь, тот душой обязан это понять, если душа у него есть. Для тех, чья жизнь в концертах и мамушкиной опеке, чья душа воспитана на литературе – для тех не понять самую сокровенную глубину жизни».
Лашин шесть лет находился на территории Монголии. И вот наступил тревожный и долгожданный приказ. 9 августа 1945 года Лашин со своей воинской частью перешёл монгольскую границу. Бесчисленный поток советских танков, машин, орудий устремился на китайскую землю захваченную японцами. За день наши воины преодолели 100 километров по трудной малопроходимой местности. Однако противника встретили лишь на второй день – несколькими выстрелами отогнали отряд японцев. Прошли ещё 60 километров. Продвижение замедлилось, приходилось идти с горы на гору и так без конца. В долинах между гор места были вязкие, а трава выше машин.
В этой простоте весь ужас войны
12 августа Лашин записывает:
«…Говорят что через час-полтора бой. Едем вперёд. Попадается первая машина с ранеными – она стоит под деревом, раненые лежат в разных позах, им делают перевязки. Впереди всё слышнее и слышнее орудийные выстрелы, треск пулемётов, ружей, автоматов. Показывается станция Болтан. Вокруг на горах дзоты, из них по колонне ведётся пулемётный огонь. Останавливаемся. По дзотам бьют наши орудия, пулемёты. Трассирующие пули красивым рикошетом летят по горам после удара о скалы. На станции горит разбитый нашими снарядами воинский эшелон японцев. Валяются разбитые вагоны, паровоз. Сопротивление подавлено, движемся дальше. Вокруг трупы убитых японцев, под деревом наши бойцы копают могилу для наших убитых. А японцев много – от горящего эшелона запах жареного мяса, горы трупов, около вагонов, развороченных нашими снарядами, и в самых вагонах. Это были курсанты японской офицерской школы, хотевшие из Солуня по железной дороге пробиться в город Ваньемяо. Наши машины едут по трупам японцев, вот одна кровавая масса, рядом ноги, вдавленные в землю до пояса, на поверхности только туловище. И запах гари и жареного мяса преследует нас – это война, ещё правда, только её начало…»
«…А вот наш боец, пуля пробила каску навылет вместе с головой. Он лежит на спине, раскинув руки, согнув в последней судороге ноги. Раньше я думал, что война – это очень сложная вещь. А теперь вижу, до чего она проста. Но в этой простоте и заключается весь ужас войны... Все весьма просто – жил человек, бежал разгорячённый боем вперёд, – и вот он лежит и для него кончено всё. Вся радость и горе жизни окончились – где-то осталась старушка-мать, где-нибудь на Украине или в Калинине ждёт его девушка, а он лежит, полузакрыв глаза на далёкой-далёкой чужой земле, и только его боевые друзья будут знать, где его могила, и никто не придёт на неё никогда».
Вот это и есть страшная, чудовищная правда войны. Для моего отца и миллионов солдат успевших повоевать и дошедших до Берлина, (отец закончил войну в латвийском городе Лиепая), эта апокалиптическая картина, в самом начале боевого пути вызвала такие же эмоциональные чувства, как у Лашина, впервые столкнувшегося с массовой гибелью людей. Со временем солдаты воспринимали происходящее менее эмоционально, как должное. С ранимой душой нельзя воевать, вольно или невольно человеку приходится этой самой душой черстветь. Моего отца в начале боевого пути опытные ветераны учили: «Хочешь жить, тогда убей врага первым. Иначе он убьёт тебя».
В дневнике ещё не раз будут описаны смерти японцев и наших солдат. Не буду цитировать его полностью, чтобы не травмировать психику современных людей, которым трудно понять и принять, что на самом деле такое война. А она, как я неоднократно говорил, не компьютерная игра, в ней нет дополнительных жизней. Да и сам Лашин считал, что это грязная работа далёкая от романтики и высокопарных слов. Ограничусь лишь нескольким эпизодами и общей информацией. Японцы, стараясь не принимать открытый бой, нападали в темноте или, выскакивая из травы, которая была выше человеческого роста.
16 августа. «…Дипломатия японцев хитрит, выигрывает время. Пока идёт болтовня о капитуляции, их войска отходят на восток, к морю, хотят уйти к себе на острова. Цель – собрать войска и вооружение. Их командование приказа о сдаче не даёт – война продолжается.
Сейчас вечер, солнце село за хребет Хингана. Тоска заполняет сердце. Там на западе жизнь, люди, там мать, брат, сестрёнка. Скоро седьмой год пойдёт, как в чужих землях. Прошёл Монголию, Китай, сейчас в Маньчжурии. Душа устала, тоскует о человеческой жизни».
Психологический прессинг, когда не знаешь, когда наступит твой последний час, побуждают человека ценить и удивляться, казалось бы, обыденным вещам, цветам, глотку чистой колодезной воды, красивому закату, не говоря о музыке – целительнице души. Лашин ценил искусство, для него соприкосновение с прекрасным всегда доставляло радость. Услышав музыку Чайковского, он рассуждает:
«…У агит-машины установили радиолу. Играет скрипка – Чайковский. Какая-то маменькина дочка, избалованная писала, что она умирает от музыки – так она её чувствует. Ложь. Она такое создание, не может её чувствовать. Чувствовать её может человек не под крылом у маменьки. Вот здесь, на чужой земле, кругом враги, льются звуки Чайковского, и как волнуется душа! Нет слов, чтобы это выразить! Вот здесь, среди трупов японцев, рядом со смертью эти звуки вгрызаются в душу навечно, навсегда. В звуки врывается выстрел – от этого они ещё ярче, звучнее, волнующе. Разве это когда-нибудь забудешь!»
Шло время, наши и японцы гибли во время стычек даже тогда, когда японское руководство объявило о прекращении огня.
17 августа. «…На том же месте. Слушали сводку – японцы переходят в контратаки на всех фронтах. Гражданские лица в Союзе думают, что война ужу кончена, а у нас жертвы, бои продолжаются».
Мало, вероятно, я видел крови
Со времени начала боевых действий прошло всего десять дней. Лашин за это время не смог полностью отрешиться от своих прежних идеалов и воззрений – известно, что искусство способствует раскрытию лучших качеств в человеке.
18 августа. «…Поймали раненого в ногу японца, привели к машине. У него какое-то японское знамя, рана на ноге гноится, в ней уже ползают черви. Он босиком без оружия, сидит на земле и пишет по-русски на поданном ему листе бумаге. Отвечает на заданные вопросы, при этом путает – то ли от незнания, то ли умышленно. Называет себя солдатом второго разряда. Знамя белое с красным кругом посредине, все знамя расписано японскими знаками – предполагают, что это росписи всего личного состава японского подразделения.
Допрашивают его долго, часа два, потом приказывают идти в кукурузу. Он понял зачем, не хочет идти, при этом поднимает вверх руки и показывает на ногу – «он раненый и сдался в плен». Все же его заставляют двигаться. Он идёт, сильно хромая, очень медленно – ждёт выстрела в спину.
На душе как-то давит, неспокойно, щемит какая-то тоска. Мало, вероятно, я видел крови и убитых. Или ещё не выветрилась у меня душа художника-гуманиста, душа до боли повышенной чувственности?
Я спокойно и уверенно стрелял туда, откуда стрелял враг в меня, ловил его на мушку – но в этого пленного с наполненной червями тяжёлой раной, с просящими глазами я стрелял бы только по приказу командира, против желания своего организма. Представляю, что я тоже, вот так, в плену, сзади меня враги, и у меня такая рана – и я делаю с болью последние шаги, каждую сотую долю секунды ожидая выстрела. Нет, лучше смерть в бою, чем плен!
Японец всё идёт, подходит к кукурузе и обходит её стороной, мимо. Он хочет ещё пожить несколько секунд. Его вновь направляют в кукурузу. Наконец-то выстрелы – один, второй, третий, четвёртый. Наконец-то. Я понимаю, что это необходимо, что это война, иначе нельзя, отпустить тоже нельзя – он ночью приведёт из гор много своих, и нас перережут, как цыплят. Но всё же он человек – безоружный, тяжело раненный…»
Удивительный фрагмент боевого дневника! С одной стороны, солдат Лашин действительно видел мало крови и убитых. Например, вся семья и почти все родственники моего отца погибли в ленинградскую блокаду. То, что тогда ему пришлось пережить, трудно описать без эмоций. Настолько тяжело, что когда окончилась война, мой отец не стал возвращаться в родной город – слишком много горя было с ним связано. Наверное, поэтому отец, после эвакуации из Ленинграда, а тогда ему было 18 лет, рвался в бой. Его не пугала смерть, ему хотелось отомстить за близких. С другой стороны – в душе русского человека всегда присутствует христианское милосердие к поверженным врагам. Не к тем с кем воюешь, а к тем, кто уже повержен и сдался в плен. После демобилизации отец остался жить на Сахалине. В 1950 году, в составе агитбригады впервые в истории острова обошёл на лыжах вокруг Сахалина. Во время этого лыжного похода случайно набрёл в тайге на лагерь рабочих. Оказалось, это были военнопленные из разных стран, воевавшие на стороне фашистов. Были среди них и японцы. Им повезло – они искупали свою вину ударным трудом и многие смогли вернуться домой.
23 августа. «…Вчера наш десант высадился в Порт-Артуре. Сколько в этом имени значения для каждого русского человека!
40 лет назад (для Лашина это не так давно, а для современных читателей дела уже давно минувших дней), из-за бездарности и измены генералов царской армии Порт-Артур взяли японцы. Погибли тысячи русских солдат, погибли героями. Но война была проиграна. В этих маньчжурских полях и горах воевал и мой отец. И вот сейчас, через сорок лет, мы, сыны наших отцов, сыны солдат маньчжурских боев, сами с боями пришли сюда, чтобы вернуть России её город Порт-Артур, возвысить славу и величие Родины».
Оставшиеся записи дневника перемежаются рассказами о вылазках японских солдат, о гибели сослуживцев Лашина, о его размышлениях о судьбе человека. Я ограничусь лишь двумя, наиболее значимыми.
А у нас, у победителей, всё по-старому
3 сентября. «…Победа! Сегодня большой день в моей жизни. Вчера часов в 12 ночи раздались выстрелы. Стрельба всё разгоралась и наконец превратилась в сплошной гул. От которого дрожала земля и глохли уши. Небо всё было изрезано линиями трассирующих пуль, было светло как днём от бесчисленных ракет.
Вначале думали, что нападение японцев, потом узнали – тов. Сталин обратился к народу с речью. Вторая мировая война во всём мире закончилась. Япония 2 сентября подписала акт о капитуляции, 3 сентября объявлено всенародным праздником Днём Победы.
Утро было прекрасное, тихое. Ярко светило солнце, я лежал и думал о том, что где-то на Родине люди празднуют этот день, а у нас, победителей, всё по-старому. Правда, сегодня, в отличие от тех дней выдали немного хлеба.
26 сентября. «Переехали границу Монголии и Маньчжурии…»
«…Подъезжаем к реке Халкин-Гол. Это легендарная река – здесь в августе 1939 года наши воины давали отпор японцам, перешедшим границу. Здесь была уничтожена целая 6-ая армия японцев.
Вот памятник нашим героям. Он сделан из гильз всех калибров оружия – от 155-миллимитровых орудий до винтовочных. Простой солдатский памятник тем, кто на чужой земле, за тысячи верст от родного дома защищал нашу землю. Вокруг степь, ни единой души, только этот простой памятник.
Где-то есть у этих похороненных здесь воинов родные, помнят они их погибших шесть лет назад? Помнят ли тех, кто ради счастья сегодня живущих навеки остался в этой чужой пустыне?
Пусть знают все, кто сейчас живёт и радуется, что за их смех, за их улыбки, за их счастье, за их жизнь эти бойцы отдалит лучшее и главное – свою жизнь…»
Поэтому, чтобы мы всегда помнили о тех, кто ради нас отдал свою жизнь и должна сохраняться историческая память, такие дневники, в которых честно без прикрас зафиксирована окопная правда.