из цикла: (Воспоминания из детства)
Мы с Зинкой сидим на теплой русской печи, отгородившись от всего мира, тонкой ситцевой занавеской. За ней на кухне, священнодействует Зинкина мать тетка Дуся.
Зинка старше меня всего на год. Но по родству, она доводится мне теткой. Зинкина мать, Евдокия Евгеньевна, это моя двоюродная бабушка. Родная сестра матери моей мамы. Тетка Дуся самая младшая из трех дочерей Евгения Охмана, моего прадеда. Она совсем не на много, старше моей мамы, своей племянницы. Поэтому и дети Евдокии Евгеньевны, фактически, ровесники своим племянникам, то есть, мне и моим сестрам.
Свою бабушку Настю, ее старшую сестру Матрену, я звала «баба». Но тетку Дусю, не смогла назвать «бабушкой» даже здесь, на бумаге. Для меня она была и останется «теткой Дусей».
Мы с Зинкой не только родственники, но еще и лучшие подруги. Зинка учится во втором классе. Я в –первом. Но сейчас мы на каникулах. Потому, что завтра – Новый Год. И его мы с Зинкой, ждем с нетерпением.
Для нас Новый Год, это веселье вокруг елки и подарки. Один «Новый Год», мы с Зинкой уже отпрыгали. Еще вчера, в школе четырехлетке. Получив свои, не плохие, по тем временам подарки, сразу же стрескали их, не отходя от елки.
Подарки для нас, закупал колхоз. В малюсенькой Комаровке, детей от ноля и до четвертого класса, было не так уж много. И подарки у нас, получились, сравнительно не плохие. По крайней мере, заметно лучше, чем в Верх- Чике, где учились старшеклассники.
За окном завывает вьюга. Ветер гудит в трубе, где-то, совсем рядом.
И мы с Зинкой представляем себя, убегающими от волков, собаками. Высунув языки и часто дыша, мы с Зинкой, бегаем на четвереньках, по огромной, русской печи.
На большее, у нас не хватает фантазии. Наступает 1958 год. В нашем маленьком поселочке, всего год назад, появилось электричество. Мы никогда не видели кино. И даже, не представляем, что это такое. Мы едва научились читать.
И у нас нет библиотеки, чтобы брать там книги, для расширения своих познаний.
Так что, наш , детский кругозор, совсем мизерный. Если первоклассника моего времени, забросить в современный мир, то его, наверное, примут за умственно недоразвитого. Но зато, мы прекрасно ориентируемся в тех вопросах, в которых современные дети, не имеют ни малейшего понятия.
Например, мы с Зинкой знаем, что хмельная закваска для хлеба, еще не «подошла». Особенно хорошо, в этом вопросе, ориентируется Зинка. Она по одному только запаху, точно может сказать, когда закваску можно уже добавлять в тесто, что готовит для хлеба тетка Дуся.
А все потому, что всем известным лакомствам, Зинка предпочитает хлебную закваску.
Пол литровая, глиняная кружка с закваской, стоит совсем рядом. На кирпичной «загнетке» . Над нашими головами. Там, где кирпичная труба печи, входит в потолок.
Зинка то и дело, сует нос под холщовую тряпочку, прикрывающую кружку.
«Еще не подошла», - глотая слюну, шепчет мне Зинка. Я киваю ей и снова убегаю от «волков», взбрыкивая ногами. По мне так, кусковой сахар, мраморной прочности, куда вкуснее её закваски.
Зинка в очередной раз, просовывает голову в отверстие над печкой и трубой, чтобы понюхать закваску, настоянную на хмельных шишках.
«Зинка, паразитка такая, не опрокинь закваску. Не подошла еще?»- кричит тетка Дуся, увидев дочерин маневр.
«По моему, пора. Мамка, только оставь мне закваски», - плаксиво тянет моя «тетя».
«И когда ты ее нажрешься, - сердится тетя Дуся. –У всех дети как дети, а эта непонятно что. Медом не корми, дай закваски», - совсем не сердито бормочет тетка. Она встает ногами на лавку и не доверяя Зинке, сама снимает с «загнетки», кружку с хлебной опарой.
В послевоенной, Советской стране, дефицит на дрожжи. Впрочем, как и на все остальное. Мало кто из современных любителей домашней выпечки, знает, что такое хмельная закваска.
Не знаю, где и как, но у нас, в средней полосе России, хмель выращивали наряду с другими , огородными культурами.
Хмельные шишки, обязательно собирались в зеленой их зрелости. Высохшие и пожелтевшие на корню, они наполовину теряли свое качества. А главное качество хмеля, это его быстрое брожение с выработкой тех бактерий и ферментов, что являются основными для хорошего подъема теста. Шишки хмеля сушили в тени под навесами.
Готовое сырье хранилось в доме у каждой хозяйки.
Хмель использовался не только для получения заквасок для теста и браги.
Его зашивали в подушки для хорошего сна и отпугивания постельных паразитов. Хмельной отвар пили при прыщах и фурункулах, полоскали им больные зубы.
Это сейчас, в наше время, на полках магазинов, можно без проблем, приобрести дрожжи многочисленных марок и фирм. И ни к чему, людям забивать головы, каким то там, хмелем.
Хотя стоит признать, что выпечка на правильно приготовленной хмельной опаре, не в пример вкуснее, той, что выпекается на дрожжах.
Опару для хлеба, хозяйки готовили только для одноразового применения.
Если оставалась лишней, делились ею с соседками. Тетке Дусе ни с кем делиться не приходилось. Приготовь она хоть ведро, Зинка все бы выдула, не морщась. Возможно, в ее организме, не хватало чего-то такого, что содержалось в хмельной закваске. Но, как бы то ни было, у меня до сих пор, перед глазами как наяву, оживает та трогательная картина.
«Мамка, оставь закваски», - на одной ноте канючит Зинка, отодвинув в сторону ситцевую занавеску.
Получив из рук матери, наполовину опустевшую, пол литровую кружку, Зинка с явным удовольствием, присасывается к ее краю, смакуя хлебную закваску, как какой ни будь, экзотический, редкий напиток.
Оставив на донышке кружки на пол глотка тягучей, сладковато кислой жидкости, Зинка широким жестом, протягивает кружку мне..
Я охотно, но без Зинкиного благоговения, допиваю остатки. Зинка нетерпеливо выхватив у меня кружку, пальцем выскребает все то, что в ней осталось.
Тетка Дуся, замесив тесто в деревянной «квашенке», ставит его в теплый зев русской печи.
Ей пора собираться на работу. Тетя работает уборщицей во всех «культурных точках» небольшого поселка. Она моет полы в небольших конторах Сельсовета и колхоза. Прибирает в школе и клубе.
Строго настрого приказав нам «Близко не подходить к елке», тетка уходит на работу.
Мы с Зинкой к елке близко не подойдем. Мы просто «прилипнем» к ней на все то время, пока взрослых нет дома. А взрослых, в доме тетки, живет много. Сама тетя, вернее, моя двоюродная бабушка. Ее муж дядька Федот. Старшие дети Люба и Саша. Люба учится в седьмом классе. Сашка уже работает в колхозе, хотя ему нет еще восемнадцати. А еще, у них была бабушка, (моя прабабушка по маме).. Она умерла в начале осени, когда я должна была пойти в первый класс.
В нашей маленькой Комаровке, только четырех летнее образование. И Люба, вместе с остальными старшеклассниками, ездит в школу, за семь километров в соседнее село Верх- Чик.
В теплое время года, многие ученики Комаровки, бегают домой пешком. В морозы и распутицу, дети остаются в Верх -Чике с ночевкой. Домой их привозят на колхозном транспорте, только на выходные.
При школе, для них, имеется небольшой интернат. Потому, что таких «Комаровок», как наш поселочек, в округе имеется штуки три. И все старшеклассники таких поселков, учатся в Верх-Чике.
В Верх- Чике, Люба останется праздновать школьный, новогодний утренник. И приедут школьники домой, только завтра к вечеру.
Мы с Зинкой, несказанно радуемся перспективе, лишний денек пожить без Любкиного надзора.
У Любки видимо, переходный возраст. И она, по выражению тетки, «бесится». По крайней мере, результаты ее «бешенства» чаще всего, сказываются на ее младшей сестренке. И на мне, заодно.
Мои родители , сестры и брат, уехали из Комаровки куда-то, в большой районный поселок Ордынское. Это где-то, в пятидесяти километрах от Комаровки. Я одна из большой нашей семьи, «удостоилась чести» быть оставленной на попечение бабушки Насти. Но у бабушки было скучно. И все свое время, я проводила у бабушкиной сестры тетки Дуси.
Не смотря на то, что семья тетки, в селе числилась зажиточной, в доме их, всего две комнаты. Первая из них( она же, прихожая и кухня) была достаточно просторной. Едва ли не половину большой кухни, занимала русская печь. Но места оставалось еще более, чем достаточно. В кухне стоял большой, обеденный стол, красивый, резной буфет, набитый посудой. При чем, не только глиняной, или алюминиевой. На верхних полках буфета, хранились парочка дорогих, редких для сел, сервизов из тончайшего фарфора.
Здесь же, стояла Любкина кровать и ее личная тумбочка. Раньше, на отдельной кровати спал старший брат Зины, Саша.
Но подрастая, Люба сумела отвоевать у брата, личную неприкосновенность, в виде «отдельной жилплощади».
Добродушный Сашка, не желая ссориться с капризной сестренкой, перекочевал в общую комнату. «Зал», как ее называли все члены семьи. В зале имелось две ниши для кроватей. В одной, отгороженной от посторонних глаз, ситцевым пологом, спали родители Зинки. В другой, открытой, стояла Сашкина узенькая кровать. Мы с Зинкой, спали на полу.
По - моему, наша постель, была самой роскошной. Тетка снимала со своей кровати пышную перину и стелила ее для нас с Зиной. Нам уступалось самое теплое, перовое одеяло. Так было до тех пор, пока не умерла Зинкина бабушка, (мне она приходилась прабабкой).
После смерти старушки, мы с Зинкой перекочевали на печь. Там мы проводили бОльшую часть холодной, Сибирской зимы. Там же и спали.
Едва за теткой Дусей, закрывается дверь, мы с Зиной спускаемся с печи и тихонько, от чего-то, на цыпочках, пробираемся в зал. Здесь все совсем не так, как у бабушки Насти и ее второй сестры, бабушки Моти.
Во первых, у тетки Дуси, непривычно роскошная кровать , покрытая голубым «базарным» покрывалом. Все, в домах сельчан, выпущенное на государственных фабриках отчего-то, называют «базарным». Ни у бабы Насти, ни у бабы Дуси, таких покрывал нет. Они заправляют свои постели, покрывая их колючими, байковыми одеялами. В праздничные дни, моя бабуля накидывает поверх байки, кружевное покрывало, связанное ею крючком из простых, хлопчато - бумажных ниток.
Насколько я помню, это покрывало, было из ее «приданного». Связала его бабушка, еще до свадьбы с дедом.
Тетки Дусина кровать сверкает никелем, завораживая мой взгляд. Таких кроватей нет ни у кого из моей родни и знакомых. На кровати высится гора подушек, облаченных в крахмальные, белоснежные наволочки. Наволочки собственноручно вышиты умелыми руками тети Дуси. Мы с Зинкой с восхищением рассматриваем удивительно красивые, ярко красные маки, окруженные синими васильками и желтыми пшеничными колосьями. Вышитые гладью цветы, даже на взгляд, кажутся теплыми и живыми. Не знаю, чем красили раньше нитки «малюне».(Не знаю, как правильно пишется это слово.)
Но когда я была уже сама бабушкой, мне пришлось как-то, снова увидеть эту вышивку. Сами наволочки пожелтели и истрепались.
Но вышивка на них, по прежнему, сияла первозданными яркими красками.
У моих родителей и обеих бабушек, никогда не было таких наволочек. А ведь у тетки Дуси, детей было больше, чем у бабушки Насти. Никогда не задумывалась над этим вопросом. Почему тетка Дуся сумела создать в своем доме такую красоту? И почему у моей доброй бабы Насти и ее сестры Матрены , подушки «одевались» только в обыкновенные, ситцевые наволочки.
Правда, у этих двух бабушек, нам, ее внукам, разрешалось «ходить на головах». То есть, вести себя свободно и раскованно. У тети Дуси, даже ее родные дети, «знали свое место». И я сейчас, абсолютно не собираюсь заводить дискуссию о правильности воспитания детей. От того, что не знаю, чью принять сторону.
Сторону бабы Насти и бабы Моти, у которых мне жилось свободно и вольготно. Или тетки Дуси. У которой, в доме было красиво, как в музее. Но, так же, как в музее, на всю эту красоту, можно было только смотреть, не трогая ее руками.
Над супружеской кроватью, висел настоящий «персидский» ковер. Не знаю, насколько он был «персидским», но подобных ковров я не видела, еще лет десять после созерцания теткиного ковра.
Если мы с Зинкой, украдкой, могли погладить сверкающие шишечки на спинке кровати, то до ковра нам с ней, было не дотянуться. И мы издали, рассматривали замысловатые завитушки и ромбы на кирпично красном, ворсистом поле ковра.
Но все же, мне больше нравилось рассматривать рисунок на «ковре» висящем над Сашкиной кроватью. Подобные «ковры» имелся даже, в семье моих многодетных, малоимущих родителей.
Грубо намалеванный пейзаж на куске клеенчатой ткани. При чем, я в мельчайших подробностях, помню весь этот «шедевр» малярного искусства. На первом плане –пруд, поросший кувшинками. На зеленой поверхности воды, застыла парочка непропорционально огромных, жирных лебедей. Кавалер с пышными усами, в одежде времен Людовика первого, перевалив через розовый куст даму, такую же жирную, как лебеди, целует ее в ярко красную щечку. За озером, огромные олени, ростом выше деревьев, с интересом наблюдают за парочкой. Кто-то в черной одежде, прячась за деревом, целится в парочку из лука.
В простенке, между окнами, в теткиной комнате, стоит настоящее трюмо.
Ни у кого из родни, нет ничего подобного. У бабушки на комоде, стоит обыкновенное зеркало в простенькой раме. У моих родителей, зеркало висит на стене. Оно тоже забрано в самую простую рамку.
Потемневшее от старости стекло теткиного зеркала,, отражает предметы , увеличивая их в размере. Рама зеркала, представляет собой настоящее деревянное кружево. Она настолько легка и изящна, что кажется воздушно невесомой. Тумбочка под зеркалом из темного, не полированного дерева, украшена выпуклым узором не то цветов, не то вензелей.
На всем облике этого предмета роскоши, лежит печать древности. Но самое интересное и загадочное, для нас с Зинкой, это швейная, ножная машинка тетки Дуси.
Такой я не встречала ни до, ни после этого. Рама и подставка машинки, полностью металлическая. Подобно деревянной, зеркальной раме, облачение машинки, кажется кружевом. Не то бронза, не то, выкрашенный под бронзу металл рамы, представлял собой виноградные гроздья, листья, и что-то еще.
Машинка не только прекрасно строчила, но и выбивала, вышивала и производила все те операции, которые производит сейчас, самая современная швейная аппаратура. О происхождении столь редкого и дорогого инструмента, в простой, сельской семье, я точно знаю. Швейную эту машину, привез с фронта дядька Федот.
Тетка Дуся прекрасно освоила машинку. Она обшивала все село. И видимо, не плохо зарабатывала. По крайней мере, в семье моей тетки – бабушки, вскоре появился первый в поселке телевизор.
На противоположной стене от супружеской кровати, висят с десяток черно белых фото. Все они аккуратно наложены на кусок плотной бумаги и оформлены в рамку.
Фотографии нам не интересны. Мы и так, до мельчайших подробностей, знаем кто здесь, кем является. На фотографиях запечатлены Зинкины бабушки – дедушки со стороны обеих родителей. Там же имеется фото молодого солдата. Это дядька Федот в молодости. Там же, в нижнем ряду, три фотографии голеньких младенцев. Это Зина и ее брат с сестрой.
Во время моего детства, считалось, едва ли не обязательным, увековечивать своих отпрысков в младенческом, голеньком виде.
Это сейчас в наше супер безбожное время, все боятся сглаза. И стараются не показывать своих младенцев, посторонним людям. Тем более, снимать деток на фото, почти никто не осмеливается.
Предвижу возражения читателей. Кто ни будь, обязательно скажет, что люди, как раз, нынче стали очень верующими.
И тут же отвечу: Люди здорово научились притворяться верующими. Но сердца и души современных «верующих», набиты долларами под завязку. И главный Бог современности, - это деньги.
Ничего плохого нет в том, что люди желают жить лучше. Наши отцы и деды, боролись в свое время, за наше благополучие. Но все же….
С повышением благосостояния граждан. Со всеобщим «окультуриванием". С наступлением века повальной цивилизации. Люди теряют и продолжают терять, многое из незаменимых , самых бесценных своих качеств.
На эту тему, можно рассуждать и спорить до бесконечности.
Но мой рассказ сегодня, не об этом.
В нижнем ряду фотографий, в самом уголке рамы, из общего ряда, очень заметно выделяется фото молодой, красивой дамы. Само качество фотографии, так же, заметно выше, чем все остальные.
Со слов тетки Дуси, я знала, что эта дама «зазноба» моего отца Алексея Сараева.
«Манька, мать твоя, по жизни сумасшедшая. Хоть и племянница мне родная. – как-то проговорилась тетя Дуся.- Как увидела у папки твоего эту фотку, так и устроила ему разнос. А фотку эту, Алексей от артистки получил еще на фронте. Он мать твою еще тогда, знать не знал».
Только став гораздо старше, я узнала, что на фото , собственной персоной, изображена Клавдия Шульженко . Народная актриса, в годы войны, сама лично подарила моему отцу свое фото. Это произошло в начале войны, когда Шульженко прибыла в прифронтовую полосу со своим концертом. Отец мой очень здорово играл на гитаре и пел. Кроме того, он был достаточно привлекателен внешне. И межу папкой и Клавдией Шульженко, (по словам отца), возник короткий роман.
Как бы то ни было, но я лично держала в руках фото актрисы с ее дарственной надписью, посвященной моему отцу.
Моя мама, действительно, была женщиной неуправляемой. И отцу пришлось отдать фото тетке на сохранение. К сожалению, я ничего не знаю о судьбе той драгоценной фотографии. Как, впрочем, ничего не знаю о судьбах моих двоюродных теток. Я имею в виду Зину и ее сестру. Их брат Александр, жил в Стрежевом. Там где прошла бОльшая часть моей жизни.
Но мы практически, не общались. Александр был на много меня старше. А с появлением у нас своих семей, как-то незаметно разошлись наши пути дорожки.
Не ковры, не подушки, не фотографии и даже, не швейная машина, накрытая вязанной ажурной накидкой, манили нас с Зинкой в зал.
Вожделенная новогодняя елка, под самый потолок, тянула нас к себе, посильнее любого магнита.
Мы с Зинкой вчера побывали на школьной елке нашей Комаровки. Елка стояла в школе в коридоре. Вся увешенная самодельными игрушками, бОльшей частью, изготовленными руками учеников. Были на ней и фабричные украшения. Но их было совсем мало. И все они находились высоко, в недосягаемости детей. Единственная на все четыре класса, учительница, берегла стеклянный украшения, как какие ни будь, драгоценности.
Таких, бесподобно красивых и разнообразных, новогодних украшений, как у тетки Дуси, не было ни у кого. Это уж наверняка.
Всевозможные шары, фонарики, сосульки, домики, фрукты, овощи, и прочее, сверкали и сияли, настоящей серебряной краской. Особенно сильно они «горели», в лучах электрической лампочки под красивым абажуром.
На теткиной елке не было ни одной, самодельной игрушки. Никаких бумажных, склеенных канцелярским клеем , цепей. Никаких «конфет» с бумажной начинкой. А вместо бумажных флажков с детскими рисунками, нашу елку, опоясывали разноцветные елочные бусы.
На нашей елке, висели только настоящие , заводские украшения. Стеклянные, или из прессованной ваты, покрытые сверкающей, слюдяной крошкой.
Во всем поселке, скорей всего, домашняя елка, была только у моей тетки. Хотя бы потому, что хвойные деревья росли не менее, чем в сорока километрах от моей Комаровки.
Дядька Федот работал на одном из двух грузовиков, имеющихся в поселке. Он привозил ежегодно, елку для школы, по распоряжению председателя колхоза. И про себя, не забывал. Выполнить просьбы односельчан, привезти им елочку, дядька не имел возможности.
Количество елок, привозимых дядькой в поселок, точно соответствовали тому количеству, что было указано в сопроводительных требованиях,, подписанных руководством поселка. Дядька Федот по жизни, был слишком осторожным и рассудительным человеком. Другой, на его месте, мог бы привезти несколько лишних деревцев. Но только не Федот. На фронте он был офицером среднего звена. С молодости приученный к порядку , Федот не желал рисковать при возможных проверках патрулей.
А такие патрули, в предновогодние дни, созданные силами народной дружины, достаточно часто, дежурили в Советское время, на дорогах .
Дядька Федот, был до мозга костей, настоящим семьянином. Для своей маленькой, худенькой жены и троих детей, он готов был принести в жертву самого себя. Он не курил, не любил попусту болтать языком, не особо «привечал» мужицкие сходки за стаканом самогона. Дядька ловко управлялся как с техникой, так и со скотом. Он не гнушался работой по дому, хозяйству и огороду. И если сельские мужики, Федота недолюбливали, то все без исключения женщины поселка, откровенно завидовали моей тетке.
В сенях стукнула дверь. В мгновение ока, мы с Зинкой оказываемся на печке. В дом входит дядька Федот.
«Папка», - радостно визжит Зинка, пулей срываясь с печи. Повиснув на шее отца, Зинка орет просто так, от избытка радости.
« Дочура, простудишься. Я же с мороза», - басит дядька Федот, отрывая от себя орущую Зинку.
Он снимает с себя овчинный полушубок и шапку. Присев на лавку у печи, садит Зинку на колени и начинает играть с ней в «буку» и прочие «младенческие» забавы. Зинка, забыв о моем существовании, заливается счастливым смехом.
Дядька заметнее добрее своей жены. Но, как я понимаю сейчас, тетка моя, сердитой была только с виду.
Дядька человек особенный. Он самый высокий в поселке. И самый огромный. Не смотря на то, что Дядя Федот много работает, он полный, даже толстый. Видимо, в его организме, были какие-то, серьезные сбои.
Я робко выглядываю из - за занавески и отчаянно завидую Зинке. В моей семье, где подрастали уже четверо детей, «телячьи нежности» между родителями и детьми, никогда не практиковались. Родители нас, в лучшем случае, не замечали.
Вскоре приходит тетка Дуся. И вся семья(включая и меня), садится ужинать.
К елке нас, по прежнему, не подпускают близко. Нам с Зинкой, разрешено подходить к ней, на расстояние вытянутой руки.
При этом, ни отец, ни мать, не повышают на детей голоса. Если тетка или дядька сказали свое «нельзя», то это значит «нельзя». Как ни странно, но родителей слушается даже взрослый сын.
Ближе к ночи, за мной приходит баба Настя. Две сестры усаживаются за стол «пошвыркать» чайку, как выражается моя бабушка.
Они негромко беседуют о скотине, о своих мужьях. Но главное о нас, детях. Бабушка с заметной гордостью сообщает тетке Дусе, что у «Вальки в тетрадке одни пятерки».
И хотя бабушка порядком преувеличивает, мое маленькое сердечко заходится от благодарности и любви к обеим моим бабушкам.
Мы с Зинкой снова сидим на печи. И я не собираюсь идти в дом родной бабушки. Прекрасно знаю, что бабушка Настя снова оставит меня у сестры. Потому, что от этом попросит Зина и баба Дуся, поддержит дочь. Ведь завтра же, не в школу. Кроме того, Зина сообщила мне по секрету, что нас с ней, завтра ждет настоящая елка. Совсем не такая, как была в школе.
Не дожидаясь, пока сестры закончат свое бесконечное, чайное «швырканье», мы с Зинкой засыпаем , удобно устроившись на теплой, уютной печке.
А на следующее утро, мы просыпаемся от невозможно вкусного аромата свежей выпечки. Тети Дусина квашня, за ночь вызрела как надо. И тетка с раннего утра, печет хлеб. А на столе, на запасном протвине, покрытые льняной салфеткой, «подходят» пирожки с распаренной сухой клубникой.
Такие огромные самодельные протвини для русских печей, у нас называли «листок» или «лист».
По причине дефицита сахара, полевую ягоду в селах, варят мало. Собранную клубнику, большей частью, высушивают в тени под навесами. Точно так же, как сушат шишки хмеля.
Полевой клубники, в окрестностях Комаровки , очень много. В хороший урожайный год, ее собирают руками, безо всяких лотков и комбайнов.
Ягодка эта крупная, как виноград. Сладкая, с прекрасно выраженным клубничным ароматом. В тех местах, где приютилась моя Комаровка, нет поблизости, хвойных лесов. Правильнее назвать наши места, можно лесостепными. Ландшафт здесь не ровный. Много низин, порою заболоченных. Много больших и малых озер, ручейков и речек. И в их поймах, на их берегах и склонах растет полевая смородина. Черная и красная. А все места, что повыше, облюбовала для себя клубника.
Клубничные поляны, могут занимать по несколько гектаров, подходящих лугов.
Многие несведущие граждане, путают клубнику с земляникой. Но это, совершено разные ягоды.
Клубника более округлая, более крупная и более сладкая. Листья у нее чуть светлее и крупнее, чем у земляники. Но главное, клубника не растет в хвойных лесах. А земляника – ягодка боровая. Она чуточку с кислинкой и даже, с едва уловимой горчинкой. У земляники самый сильный аромат.
Земляника не растет большими полянами. Ее, сравнительно небольшие колонии, селятся на сосновых вырубах, на опушках хвойных и смешенных лесов. И прямо среди сосен.
И еще одно, немаловажное отличие этих ягод друг от друга.
Клубника, даже хорошо вызревшая, срывается с характерным пощелкиванием, прямо с «шапочкой» листочков, обрамляющих ягодку. Земляника срывается мягко и без шапочки.
В урожайный год, взрослый человек, может легко собрать за день и два, и три ведра клубники. А вот земляники, собрать много не удастся. Какой бы урожайной она не была.
Из сушеной клубники, наши бабушки готовили зимой компоты и кисели. Распаренную и подсахаренную ягоду, применяли, как начинку для пирогов.
Причем, вместе с «шапочками». В нашем полуголодном детстве, не до изысков было. И такая мелочь, как сушеные листочки вместе с клубничкой, прекрасно воспринимались нами, как лучшее из лакомств.
К нашему с Зинкой неудовольствию и недоумению, тетка дает нам всего по одному пирожку с клубничной начинкой и смородиновым киселем.
Не обращая внимания на Зинкино: «Ну, мааааа. Пирожка хочууу…» ,тетка выпроваживает нас во двор.
-«Идите, лентяйки, снег немножко раскидайте от крыльца».
Мы, некоторое время, добросовестно елозим лопатами по свежевыпавшему снегу, пытаясь чистить тропинку от порога до ворот.
Но Зинке вскоре, это «взрослое» занятие, надоедает. «Пошли на горку. Папка вечером сам почистит», - зовет меня Зина. Я, боясь ослушаться взрослого человека, в панике оглядываюсь на дверь дома.
«А лупцовки не будет?», - трусливо спрашиваю Зинку. В семье моих родителей, слово «лупцовка», я выучила еще раньше, чем научилась ходить.
И значение этого слова, мне приходилось испытывать на себе, едва ли не чаще, чем есть или спать.
«Чего!?. – возмущается Зинка. –Папка, сроду меня не трогал. А мамка, пару раз, лупанула под ж…пу, когда я всю закваску у нее выдула».
И мы с Зинкой, отправляемся на горку.
«Горка», - это крутой склон на берегу небольшого поселкового пруда. Сельские ребятишки, не дают никакой метели испортить единственную в поселке, снежную гору.
В любую погоду и непогоду, с утра до вечера, дети накатывают снежный наст на склоне пруда. «Городских» то бишь, заводских, санок в поселке, очень мало. Чаще, дети катаются на самодельных, деревянных «ледянках». Так тут зовут самодельные санки.
Некоторые детишки, спускаются с горки, сидя верхом на «глызах».
Я помню, как наш папка, делал для нас, трех малолетних сестренок, такую «глызу».
Свежий, коровий навоз, выкладывается на снег в овальную фигуру. В заостренную часть фигуры, вмораживается конец веревки.
Придав навозной куче обтекаемую, оглаженную сверху поверхность, отец вылил на нее пару ведер воды. К утру, глыза готова. Сверху «санок», постилается кусок овечьей шкуры.
Почти каждый второй ребенок, катается здесь, на подобных «санках».
Стоит ли говорить, но у нас с Зинкой, настоящие, фабричные санки. Их ей, конечно же, привез из города, ее папка .
К обеду, укатанные с ног до головы в снегу, мокрые, но счастливые, мы с Зиной, возвращаемся в дом ее родителей.
Нам, конечно, хорошенько достается от тетки Дуси. Она с руганью, вытряхивает нас из промокшей одежды и валенок. Развесив наши вещички перед горячим зевом печки, шлепками загоняет нас на печь. Я виновато молчу. Зинка от мамкиных шлепков, больше похожих на поглаживание, весело хохочет.
А к вечеру, начинается то, о чем я никак не могла даже мечтать. Из Верх- Чика приезжает Люба, старшая сестра Зинки. С работы возвращаются Саша и дядька Федот.
Люба, в этот вечер, непривычно добра к нам с Зинкой. Мне она заплетает жиденькую косичку, жертвуя своим белым бантом. На меня одевают красивое, Зинкино платье. А потом, в доме появляются наши поселковые ребятишки. Человек пять из ближайших родственников и соседей тетки Дуси.
И для всей нашей, малолетней, горластой братии, накрывают стол! И не на кухне, а прямо в зале, под красавицей елкой.
На столе, в красивых праздничных вазочках, появляются настоящие дорогие конфеты. В середине стола стоит блюдо с ягодными пирожками. Так вот, почему тетка дала нам утром, всего по одному пирожку.
Но, самое неожиданное, нас ожидает впереди. В зал входит кто-то очень большой. На нем белый, маскировочный халат. (Видимо, не нашлось красной шубы) Шапка на нем, тоже белая. И у него, настоящая, ватная борода и такие же усы.
Самая старшая из нас, это Зинка. Ей идет уже девятый год. И подобное представление в своей семье, она , как я потом узнала, наблюдает не в первый раз.
Зинка улыбается и повизгивает от нетерпения. А мы первоклашки и дошкольники, замираем от восхищения и робости.
В руке вошедшего деда, мешок с подарками. О том, что там подарки, мы догадываемся. Потому, что точно из такого же мешка, нам уже раздавали подарки на школьной елке.
Дедушку Мороза, ни с кем другим перепутать просто невозможно. Даже нам, маленьким детям ясно, что, кроме дядьки Федота, в мире просто отыскать невозможно такого огромного Деда Мороза.
Дедушка басом предлагает детям заработать себе подарок.
«Ну ка, детки, покажите свои таланты».
Мы не знаем, что такое «таланты». Но наверное, что-то очень хорошее и нужное. И мы кричим все хором -«Я покажу. И я, и я….»
Мы по очереди читаем стихи, поем и пляшем. Короче, творим что-то невообразимое. Картавим, перевираем, запинаемся, но стараемся во всю.
Дед Мороз одаривает нас редкими в то время, яблоками. И мы, не успев дочитать свои стишки, впиваемся зубами, каждый в свой фрукт.
Моя бабушка, снова оставляет меня у тетки. Меня здесь привечают за покладистость и хорошее поведение.
Ночью, лежа на печи рядом со спящей Зинкой, я мысленно разговариваю со своими сестренками. Их у меня две. Люда старше меня на два года. Таня наоборот. На два года моложе.
В этот час, они очень далеко от меня В другом селе.
Я хвастаюсь сестренкам, рассказывая им о том, как здорово ко мне здесь относятся. Я в подробностях, расписываю им, как здорово мне было, когда дядя Федот, подкидывал меня вверх. Совсем, как свою младшую дочь.
Я настолько увлеклась своим «разговором» с сестрами, что не замечаю того, что начинаю говорить вслух.
«Валька, спи, пока не получила», - сердито прерывает мой «разговор» Люба.
Опомнившись, я смолкаю. Но из моих глаз, почему-то, текут слезы.
Шестьдесят лет прошло с того Нового Года. Жизнь раскидала нас по разным областям и весям. Многое пришлось пережить. О многом мы забыли. Глупое и трогательное детство, иногда все же, снится мне во сне. И тогда, как вчера, я слышу капризный, высокий голос своей тетки. Не Дуси, а Зины. «Мамка, дай закваски!»