Февраль 1918 года. Свирепый ветер выл и бесом метался по улицам красного Петрограда, кидая тучи колючих снежных стрел в редких прохожих. Низкое серое небо было наколото на штык Петропавловского шпиля. Город сжался в темных, тревожных сумерках смутного безвременья. Старое онемело и содрогнулось от ужаса, новое колыхалось красными стягами, стараясь найти точку опоры, удержаться в равновесии.
Патруль из Балтийских матросов в мокрых черных бушлатах ощетинившись штыками винтовк вел арестованных к приземестому, толстостенному зданию, в окне которого горел тусклый свет. Разговор с представителями старого мира у новой власти был короткий и неласковый, как холодная, шершавая стена красного кирпича.
Один из несчастных - благообразный господин среднего роста лет пятидесяти с русой бородкой, тронутой проседью в поношенном статском пальто, шляпе котелком опирался на трость с серебряной рукоятью в виде орлиной головы, другой совсем молодой с черными усиками в офицерской шинели со споротыми погонами и выцветшей полевой фуражке с темнeющим пятном снятой русской кокарды-мишени.
Скрипнули ржавые петли. Пахнуло теплом, смешанным с запахом ружейного масла и сапог.
Старшой патруля подтолкнул арестованных прикладом и окликнул комиссара сидящего за массивным столом в глубине тускло освещенной единственной лампочкой мрачной комнаты с низкими, беленными арочными сводами.
Комиссар- высокий, сутулый человек с тяжелым, немигающим взглядом зеленых глаз, в кожаной куртке под которой виднелся полосатый матросский тельник, провел ладонью по голове с лобными залысинами и бросил на стол хромовый картуз рядом с вороненным стволом револьвера, несколькими «маслятами» к нему, толстой книгой в потертом переплете, парой остро отточенных карандашей, массивным письменным прибором на бронзовых львиных лапах, полупочатой пачкой табаку фабрики «Колобова и Боброва» и короткой курительной трубкой вишневого дерева с изжеванным мундштуком. По мрачному лицу с глубокими морщинами скользили тени, колыхалось пламя керосиновой настольной лампы.
- Товарищ Ежиков! Вот очередных врагов Революции привели. Контра отъявленная, дворник на них указал, сказывал бывший князь Кутятин, сатрап царский, гнида белая, ну и офицер тоже. Прикажите сразу к стенке прислонить, или говорить будете?
- Послышался властный голос, - Подожди, Гаврилов, больно ты скор на руку! Революционная законность соблюдаться должна! Офицера давай в камеру, после разберемся, а с Его Сиятельством я говорить буду, нам кажется есть о чем. Оставь нас, хватит на сегодня.
Дверь закрылась. В комнате остались двое, с глазу на глаз Комиссар и Князь.
- Ну здравствуйте, Ваше Сиятельство! Вот так встреча, не ожидал, право, что так свидеться придется.
Присаживайтесь. Ночь впереди долгая. Поговорим, как старые знакомцы, как мы дошли до жизни такой, что русские матросы, русских же офицеров норовят без суда да следствия к стенке поставить.
Изменились Вы, Михаил Сергеевич, постарели, были бравый такой офицер, лощенный, с молодцеватым румянцем, в ладно сидящем мундире, баловень судьбы, дамский любимец. А сейчас бледны, круги под глазами, верно от бессонницы, от дум тяжелых. Угадал?
- Здравствуй Илья..., извините, не знаю как обратиться, господин Ежиков..., -неуверенно промолвил нечаянный гость. Вас тоже не узнать, не помолодели, кудри утратили, только зелень глаз, да и та была удалая, бесшабашная, а теперь иная...
- Илья Петрович, впрочем, для Вас просто Илья, мы ведь знавали друг друга в других чинах.
Где ж Вам было меня признать, я сам себя с трудом узнаю, дважды переродился, прежний Илья Ежиков дважды умирал во мне. В юности многие бывают бунтарями да революционерами, потом остепеняются, некоторые даже консерваторами делаются, как Федор Михаилович Достоевский, при все своих «слезинках ребенка».
А со мной сложнее вышло, страшнее, запутанее! Помните лихого, разбитного парня, крамольника и лиходея. Вы приняли по-своему участие в моей судьбе, с суконцем тем злополучным. По-человечески отнеслись. Друг наш общий Федька Кузьмин сказывал, помогли определиться на Тихоокеанскую флотилию для горячих дел, а сукно, взамен растраченного, возместили из собственного жалования приобретя.
Добро помнить надобно. Верно угадали, помогли преобразиться в преданного служаку, лоялиста даже, верного царю и отечеству. Вы бы гордились мною. Ветеран Китайского похода, герой Чемульпо, Георгиевский кавалер, вся Россия торжественно встречала, на руках качали, как на волнах, аж до самого Петербурга, от Царя-батюшки в подарок часы карманные, серебрянные получил, именные, с гравировкой. И что же вы думаете? Хватит, казалось, приключений на матроссую голову...
Вы, я вижу, голодны. Не побрезгуйте, разделите со мной скромный ужин. Это не как в «Вене», или «Медведе», но комиссарский паек, все же, не селедка ржавая, роскошь по теперешним временам.
Паек располагался на деревянной тумбочке, застланной мятым, с жирными пятнами газетным листом «Воля земли» и состоял из двухфунтовой буханки черного хлеба, коробки португальских сардин в прованском масле, порядочного колеса краковской колбасы, фунта сахару и пачки перловского чая. Картину дополняли мятый медный чайник, пара стаканов в медных же подстаканниках и пузатая фляга.
Илья Петрович, на правах хозяина, крупно порезал морским складным ножом хлеб и колбасу, разлил по стаканам содержимое фляги, оказавшееся на поверку ароматным коньяком.
- Коньячок отменный, пейте смело, Михаил Сергеевич, из императорских запасов. Впрочем, Вас таким не удивить, верно, привычный напиток. А вот мы с братвой лакомились таким нечасто при старом режиме. Однако, времена имеют свойство меняться. Ну давайте , со свиданием.
Князь молча выпил, по жилам побежало приятное тепло, страх и оцепенение немного отступили.
- Да, Илья Петрович, много воды утекло! Я, признаться, наслышан о Ваших подвигах от Федора, да верно, не все знаю... Сейчас все под откос, почва уходит из под ног.
Превысили грехи человеческие чашу терпения Создателя, братоубийство, смута...
Расправы, бесчинства, погибель. Адмирал Непенин, сотни других офицеров растерзаны с момента отречения Государя, на штыки сброшены своими же русскими матросами, с которыми в одну церковь ходили, вместе нюхали «мертвящий аромат шимозы», под японскими снарядами пропадали. Вам эта тема близка и известна много лучше чем мне...
- Верно, тема мне близкая, верной службы и награды за нее ! Поделюсь с Вами охотно, чистую правду выложу, ни слова не приукрашу. Слушайте, Ваше Сиятельство... После Петербургского торжественного приема определили несколько матросов с «Варяга» и с ними старшину Ежикова на эскадренный броненосец Императорского Черноморского флота «Князь Потемкинъ Таврический». Красота, теплое море, курорт... А тут , как раз 1905 год, после Цусимы восстание полыхнуло. Конечно и злость в народе на бесправие вековое, чуть что не так, кулаком в белоснежной перчатке по зубам от господ офицеров, пропаганда революционная, много чего. А повод то дело пустяковое, спусковой крючок завсегда найдется! То ли пьяный дебош, то ли мясо тухлое в борще, поди теперь разбери, что искрой послужило. Вот и покидали матросики сгоряча офицеров за борт. Я было вступился за доктора и особенно за мальчишку гардемарина, безусый еще сопляк, его то за что? Где там! Меня хмельная братва самого чуть за борт не пристроила, чудом уцелел, только вот часики-подарок царский, улетели в Черное море с концами. Потом под красным флагом метались по морю от Констанцы до Феодосии и обратно, свои же батареи по нам... Но ничего, кому на роду написано быть повешенным, тот не утонет!
А потом вышел за все дела трибунал без разбора кто прав, кто виноват и каторжные работы, а потом ссылка на вечное поселение в Туруханском крае. И зубы съел на этом , вот глядите, челюсть железная и людей самых разных увидел, от татей и душегубов уголовных до аристократов , от абрека-экспроприатора из Гори до профессоров университетских из Москвы и простых мужиков Чистопольского Уезда, пожегших в темную обрыдлых помещиков вместе с усадьбами.
Книг перечитал множество, от русской классики и естественных наук, до гегелевской диалектики, от Вольтера и Монтескье до Бакунина и Кропоткина. Образованным человеком сделался Илья Ежиков за долгие годы Сибириады. Сейчас твердо стою на позициях марксизма и большевиков.
Я сам долго и мучительно думал: как можно своих, русских, с которыми вместе...? А кто кому свой? Кто тут свой, вот скажем, матросу Гаврилову, предков которого секли на конюшне и продавали, как скот. Уж не Ваша ли родня? 80 лет откровенного рабства, даже без красивой обертки «служат кто потом, а кто кровью». А главное- землепашец без земли! Нечто не понять было умишком царю-батюшке, да думным боярам высоколобым, да сановникам вроде Вашего, чем это грозит в крестьянской стране? Долго пружина сжималась, вот и стрельнула двенадцатидюймовым бронебойным ниже ватерлинии...
А тут еще война- миллионы мужиков в серых шинелях да в черных матросских бушлатах слетели с резьбы, грань «Не убий» перешагнули...Русский человек всякие тяготы готов терпеть, только несправедливость не выносит на дух. Теперь за все спросит и за Цусиму и за Порт-Артур и концессии в Корее для придворной своры и за теперешнюю «войну до победы» с Босфором и Дарданеллами, да за дедов своих поротых.
Теперь уж не обессудьте, кончился старый мир. Теперь поют: «Кто был ничем, тот станет всем», тот же смысл: «И последние станут первыми», так кажется, в Евангелие от Матфея!
- Да, любезный Илья Петрович, судил нам Господь увидеть Русский бунт, «бессмысленный и беспощадный». Впрочем, вы правы, бессмысленным его назвать нельзя. Вот только, коли, дом родной, поколениями предков выстроенный несовершенен, порядок установленный в нем в чем-то несправедлив, повод ли это пожар устроить в том дому, на погибель родным, на радость врагам и по миру идти с сумою? Ведь разрушить государственные институции, церковь подвергнуть гонениям, чиновников и офицеров перебить и изгнать можно, а что потом? Кто жизнь обустроит, защитит Отечество коли потребуется? Унтер-офицеры не смогут командовать фронтами, а даже хорошего комендора на капитанский мостик линкора не поставишь! Так германец дойдет до Петербурга и стен Первопрестольной. Драма «Потемкина», как не поворачивай была, мятежом на военном корабле. Как правительству было реагировать?
Представьте себе, милейший Илья Петрович, если не ровен час, при новой власти Кронштадтские матросы, на линкоре «Севастополь», или « Петропавловск», к примеру, восстанут с политическими лозунгами против большевиков, красный флаг спустят. Что тогда? Верно не пряниками накормит их советская власть...
Конечно, весьма прискорбно, тяжелое положение матросов, досадно, что с Вами обошлись несправедливо, не разобравшись должным образом...
Россия неизбежно пришла бы к конституционной монархии, парламентаризму. Народу образование нужно, культура, смягчение нравов. А тут по шее грешнику, да топором на плахе, вместо покаяния и прощения.
Вот я, как изволил выразиться ваш товарищ, «контра», царский сатрап может и заслуживаю расправы, а как быть с такими «прислужниками царского режима» , как наш друг Федор Кузьмин- талантливый художник-иконописец , а крестник его... Никита-одаренный мастер-гравер, по металлу бесподобно работает, руки золотые?! Господь щедро наделил ! Он тоже матросом на Балтике служил в германскую. Ювелиров, золотых дел мастеров, художников, их куда прикажете? Возьмете их в новый мир, или тоже к стенке поставите?
Да, я оставил флот, перешел на службу в гвардию, Преображенский полк, Императорскую академию живописи окончил, возглавлял Царскосельское дворцовое управление, геральдическое и общество изучения русской древности и искусства патронировал, занимался иконописью, убранством храмов. Вместе с Никитой- тогда талантливым юношей, раку святого Серафима Саровского изготовлял. Проектировал памятник погибшему при Цусиме гвардейскому экипажу броненосца « Александр III», что напротив Никольского Морского Собора. Служил Отечеству и русскому искусству верой и правдой.
Сам в братоубийстве участия не принял и сыновьям не позволил русскую кровь лить. Хочу посвятить себя иконописи и молиться Богу о преодолении Смуты в бедном Отечестве нашем.
А революция, Илья Петрович, пожирает своих детей. Вы конечно знакомы с историей Великой Французской революции. Сначала роялистов казнили, за ними Дантон был послан на гильотину, потом и сам Робеспьер пошел той же дорожкой. Раскрутивший маховик насилия, неизбежно угодит под него сам.
Впрочем, Илья Петрович, вы человек твердых убеждений, не мне Вас агитировать.
Я сейчас жив только Вашей милостью.
- Полно, Михаил Сергеевич ! Мы же не звери. Я и поставлен здесь, чтобы революционную законность строго блюсти. С каждым разберемся, не сомневайтесь.
Вот Вы, скажем, с нижними чинами по- человечески обращались, без рукоприкладства и унижений. С Вас и спроса нет. Да и многие из дворянства, и офицерства даже приняли сторону Советской власти, народу служат. Капитан 1-го ранга Беренс Евгений Андреевич, в прошлом старший штурман «Варяга» при Советах начальник Морского Генерального Штаба.
Да и князья Кутятины тоже разные, вот и кузены Ваши. Один, тот что Александр Владимирович, через наши руки прошел, разобрались: морской офицер достойный , на «Корейце» служил одно время, нет вопросов, подписку взяли, что не будет выступать против советской власти и отпустили с Богом, уехал на юг России.
А вот братец его Константин Владимирович- жандармский полковник управления по Северо-Западной железной дороге, ведал охраной императорских поездов. Чистый сатрап, душитель свободы, призванный бороться с революционерами. Такому, извините, если попадется, одна дорога, до ближайшей стены...
Вы вот, что, Михаил Сергеевич, я Вам совет добрый дам на правах старого знакомца: берите сыновей и уезжайте скорее! Через финскую границу можно просто уйти еще, а там глядишь и до Парижа доберетесь. Там живописью занимайтесь, иконы пишите и молитесь за Россию, за грешных матросов Ежикова и Кузьмина. Двое суток вам на сборы, не больше, а то не ровен час пападете не туда и не в тому, до беды не далеко... Я пропуск выпишу.
Не поминайте лихом!
- Спасибо, Илья Петрович! Мне нужно всего лишь пару дней, чтобы попрощаться с Федором, особенно с Никитой... и другими близкими людьми.
Храни Вас Бог!