История о той давней поре, когда наши ребята были совсем небольшими: Танечке пять с половиной, Саньке чуть больше четырех.
Сегодня Танькиной старшенькой почти пять,
шустрая сабра,
функция - первенец и старшая сестра.
Наши галутные дети были потише и -
более робкие, что ли.
Здесь растят детей совершенно иначе.
Таня - племяшка, родной человек.
Семья брата попала в тяжелую аварию, и все оказались в больнице - очень надолго, и Танечка поселилась у нас. Больница далекая, ехать в нее надо через полстраны. Я туда езжу по ночам, рано утром отвожу малышей в садик, а днем сочиняю алгоритмы и пишу программы на соседней горке.
Раньше я бегала на работу пешком -
всего-то девять километров по серпантину.
По обе стороны дороги сосновый лес,
ночью можно встретить дикобраза,
на рассвете - лань.
А если выйти на закате -
увидишь на горизонте снежную шапку Хермона.
Однажды ночью из-за поворота вышла стая шакалов. Один, за ним другой - ниоткуда, из ночного тумана. Я как раз сбегала с горки, что-то напевала - про себя, чтоб не сбить дыхание. Вдруг их стало пять. Я решила отступить, не теряя достоинства. По ночному серпантину. Не поворачиваясь к ним спиной. Не позволяя себе испугаться. Начала напевать вслух - тихо, ритмично.
Примерно за три с лишним тысячи лет до меня
один наш местный сочинил специальную песню,
которую надо петь, восходя в Иерусалим.
Петь, чтобы не сбиться с дыхания
и сберечь духовную связь с Творцом
на пути восхождения.
Если кому интересно,
это - Псалмы с 119 по 133.
Но я тогда еще иврита не знала
и пела Визбора.
Были и другие малоприятные приключения, но это стало последней каплей. Мы влезли в долги и купили Фиесту - беленькую мыльницу "без удобств". Запаска в ней крепилась не в багажнике, а под корпусом. Самое то, когда нужно менять колесо под дождем, на крутом склоне - дай Бг здоровья дизайнеру. Гидроусилителя тоже не было - сегодня такое и представить нельзя. Вспоминается папин Запорожец - чтоб выжать сцепление, надо было зажмуриться, поставить ногу на ногу и страшным усилием продавить эту чертову педаль.
Зажмуриться - чтобы глаза не вылезли из орбит.
Беременным такую машину водить нельзя вообще -
во избежание.
Зато теперь я могла катать малышей. Раскрывали карту-трехверстку. Куда пальчик ткнет, туда и поедем. Пальчик Танин, потому что ей грустно без мамы и папы, и добрый Санька никогда не спорит.
Время идет, наступает зима, под проливным дождем с малышами не погуляешь. И я везу их в музей. Недалеко, километров 25 всего от дома - в киббуц Лохамей а-Геттаот, я сама там впервые. Все посвящено восстанию в Варшавском гетто. Рановато для моих ребят. Но - слушают внимательно, глядят во все глаза, что можно - руками трогают. Спрашиваю: идем дальше по музею или домой? - Дальше, дальше, интересно - просят оба. Зал Януша Корчака. Вспоминаю сказку о мальчике-короле и его приятеле. Мои оживились, расшалились. Вперед, вперед - и заходим в зал, где за стеклом много разных детских вещичек. Сандальки, башмачки. Фартучек с кармашками, очень удобный. Всякие одежки - точно нашего размера. Мишка обтрепанный, видно что домашний, кем-то любимый.
Меня пробивает озноб.
Я поняла, куда мы пришли.
Записки-каракули, детские письма. ...я хочу увидеть бабочек, но в гетто бабочки не летают...
-- Ира, что там написано? - ревниво спрашивает Таня. Буквы-то оба знают, но читают еще с трудом, и точно не по-польски.
Перевожу. Горло пересыхает, трудно говорить.
Ребятки прижались ко мне с двух сторон. Ладошки заледенели.
-- Так много детских вещей? Где же дети?
-- Детей забрали нацисты.
Звучит гудок и стук колес - фонограмма. Детей увозят в Освенцим и Треблинку.
-- Почему мамы их отпустили? - громко, тревожно говорит Таня. Санька дрожит и покрепче сжимает мою руку.
-- Мам забрали еще раньше.
Крепко-крепко обнимаю детей, растираю ладошки, дышу каждому в дрожащую спинку. В зале совсем не холодно, просто очень страшно. Оба плачут.
Выходим наружу.
Вдруг понимаю, что странная архитектура музея, срезанная косая труба, - это просто форма газовой печи.
Хорошо, что дождя нет, небо синее, ясное, солнце горячее.
-- Мама, ты плакала? - Саньку опять пробивает дрожь. Тут только понимаю, что плохо вижу оттого, что глаза полны слез, и щеки мокры от слез, текут неостановимо.
Слишком маленьких я сюда привела, слишком рано.
А когда не рано?
Вообще человек, любой человек - может все это перенести?
Садимся на траву, прижимаю их к себе крепко, гляжу в глаза.
-- Это все было, но больше никогда не повторится. Вы понимаете? Никогда!
-- Откуда ты знаешь?
Говорю громко, твердо, сама верю каждому слову:
-- Я взрослая, я очень умная, я очень вас люблю! Я никогда не допущу, чтобы вас обижали. Мы с вами живем в стране, где никогда не дадут в обиду детей.
Они знают, что здесь любят детей. Успокаиваются, начинают улыбаться, мы немножко играем в догонялки, потом идем в живой уголок и гладим кроликов. Кормим козлят капустой. Нюхаем розы. Покупаем шоколадку и делим на всех. Нам хорошо.
Прошло много лет. Мы многое видели и многое пережили. Но я никогда не сомневалась в том, что сказала в тот трудный день: наша страна не даст в обиду своих детей.
До 7.10.2023 я думала - так и есть.
Это оказалось неправдой.