***

Глянь, нарядившись твоей сединою,
я пробежал по двору.
Не представляю, что будет со мною,
если я завтра умру.
Жаль воробьёв, что не выучат идиш
в срок до девятого дня.
Ты состоишь из того, что не видишь
больше на свете меня.
Кто бы ни клацнул в прихожей ключами,
молча лежи на боку.
Я не хотел бы являться ночами,
но не прийти не смогу.
Буду шарахаться, биться о стену,
пыль за комодом жевать,
даже дыханье твоё как измену
жуткую переживать.
И не от вафельной мокрой салфетки
утром следы на щеке –
просто так мёртвые делают метки,
схожие с меткой Пирке.
Смерть – новогодняя ёлка кривая
лестничной клетки в углу;
людям звонят, и они открывают
с острой гирляндой во рту,
не дожидаясь, чтоб крика быстрее
лопнули слёз пузыри,
вносят в квартиру кошмар брадобрея
и застревают в двери.
Смерть – это самое раннее детство
вечности тёплой, как рот,
вот бы попробовать не отсидеться,
а перейти её вброд.
Ну а с изнанки куда интересней:
только усядется грунт,
каждый из мёртвых захочет – воскреснет
сроком на сорок секунд.
Я их потрачу на гибкую вичку,
чтобы, как мальчик-пастух,
в тополь (полёт загоняя в синичку)
гнать обезумевший пух.
Весь в седине тополиной отвесной
я пробегу по двору.
Как же ты будешь мне неинтересна,
если я завтра умру.  Виталий Кальпиди.