В тридцати семи морских милях на восток от береговой линии Африканской Республики Бурна-Тапу находился остров. Этот крошечный необитаемый кусок суши, принадлежащий вышеназванной республике, полностью зарос девственным лесом. В его дебрях с ветки на ветку перелетали экзотические птицы, которые водились только здесь и нигде более; джунгли порой оглашал хохот, от которого кровь стыла в жилах; воздух наполняли, уханье, скрежет и звон, хлопанье крыльев и треск сучьев. Сквозь кроны деревьев, через переплетения корней, в заросших буйной тропической флорой омутах прокладывали себе дорогу диковинные твари, не занесенные не только в «Красную книгу», но и ни в какую иную. Многие ждали своего часа, чтобы быть открытыми.
В колониальные времена на острове был выстроен фешенебельный отель с полями для гольфа, дельфинарием, элитным яхт-клубом и висячими садами. Но сегодня территория была закрытой, и доступ на нее осуществлялся только по специальным пропускам. Официально остров числился национальным парком, но подозревалось – для отвода глаз, поскольку обычные люди попасть туда не имели возможности.
Как часто бывает в таких случаях, вокруг острова, в конце концов, выросла длинная борода многочисленных мифов и легенд, а то и просто – сплетен и небылиц. Кое-кто из местного населения утверждал, что сюда по-прежнему приглашают высокопоставленных гостей для каких-то необычных развлечений. Каких – никто толком не знал. Но предположений была масса – начиная от охоты на экзотических животных до мистических ритуалов с принесением жертв.
Так продолжалось до недавнего времени.
Примерно год назад местные жители, как обычно промышлявшие в прибрежных водах рыбной ловлей, начали замечать происходящие вокруг острова странные явления. Рыбаки с побережья, раньше частенько заходящие сюда, чтобы закинуть сеть в богатой рыбой акватории острова, пребывали в недоумении – почему тихое на протяжении всей истории, начиная от сотворения мира, место стало таким шумным? В глубине острова нередко раздавались звуки, не имеющие ничего общего с природными, – они напоминали перестрелку, взрывы, скрежет и лязг тяжелых механизмов. Окрестности оглашались ревом самолетов, которые часто стали появляться в прилегающем воздушном пространстве, кружили подобно осам, вьющимся вокруг гнезда, а затем, хорошенько прицелившись, ныряли в гущу деревьев.
Не осталось незамеченным и то, что на остров зачастили местные высокопоставленные чины. На это указывала правительственная символика на бортах направлявшихся туда катеров и вертолетов. Вдобавок, в столичном порту обосновались сразу несколько фешенебельных яхт. Говорили, что одна из них принадлежит самому президенту страны. Яхты перевозили богатых иностранцев, прибывающих в единственный в стране аэропорт.
Впрочем, для бедных как церковные крысы бурнатапуйцев любой среднестатистический европеец выглядел сказочно богатым. Справедливости ради надо признать – в последнее время наметилась тенденция к повышению уровня жизни. Местные жители относили этот феномен к милости покровительницы экономического роста Одудувы, жены могущественного царя Обаталы.
Поток туристов в страну продолжал расти. В основном это были бодрые загорелые ковбои с фарфоровой улыбкой в широкополых шляпах из окрестностей Далласа, благообразные старички и старушки с берегов Рейна и не перестающие улыбаться даже во сне японцы. Впрочем, возможно, это были корейцы. Местным жителям перечисленные страны были хорошо знакомы по жевательной резинке, лекарствам, телевизорам, дешевым плеерам, наушникам и бесплатным, но, к сожалению, бесполезным здесь презервативам. Впрочем, презервативы изобретательный народ прекрасно приспособил для герметизации банок в домашнем консервировании.
В последние два-три года появились первопроходцы из далекой и загадочной страны России. Там еще не научились хорошо изготовлять жвачку, презервативы, лекарства и уж тем более бытовую технику. Зато русские были очень богатыми, расплачивались долларами так, словно это были не деньги, а нарезанные из зеленых обоев бумажки. Вместе с ними появилось военное снаряжение, в частности, всемирно знаменитые «калашникофф» с непревзойденной убойной силой, а также другая боевая техника с надписями непривычными буквами: «Сделано в России». Местные жители не умели читать эти слова. Оттого они выглядели еще более забавными.
Ближе к вечеру следующего после описанных в предыдущей главе событий дня по океанской волне на восток держала курс старенькая, но вполне еще резвая лодка с тремя пассажирами на борту и пожилым морячком за штурвалом. Был он черным, как кусок угля – если бы не белки глаз и белоснежные зубы, свидетельствующие о здоровой наследственности и отсутствии в рационе кондитерских изделий, то в сумерках обнаружить его было бы затруднительно. Старик ловко управлялся с «яхтой», которую ее пассажиры арендовали накануне. Никто не соглашался идти к острову. Согласился один Нкулункулу – так звали морячка.
Старый Нкулункулу не боится – он один в порту такой. Ходили слухи, что у него не все дома. Пусть болтают. Только он не верил в байки, что пограничники открывают огонь без предупреждения по любому, кто к острову приблизится. Врут! Но, по нему – пусть уж лучше все так думают. Нкулункулу с этого только польза – никто не осмеливается соваться в те места, а рыбы там видимо-невидимо.
Всё это седой Нкулункулу рассказывал своим иностранным пассажирам на смеси английского и суахили. Старик догадывался, что, несмотря на свое образование белые люди вряд ли знакомы с языком чага, на котором общаются его сородичи из народа джагга.
– Не верьте, янаби Мистер, – сплевывая за борт, почтительно обращался он к толстому бородатому и, следовательно, по его понятиям, главному среди пассажиров, которого двое других, называли Филом, – никого до сих пор не убили.
Нкулункулу, не переставая, плевал коричневой от жвачки слюной. И после каждого плевка вежливо предлагал белым людям перетертую траву в ладошке:
– Янаби мистер, бугия матафуни… йохимбе, йохимбе! .
Старик продолжал рассказывать, без обиды принимая отказ странных пассажиров вкусить замечательное лакомство, собственноручно приготовленное из высушенной толченой коры дерева йохимбе, смешанной с известью.
Две луны назад его остановил пограничный катер. Однако Нкулункулу – умный! Сказал военным, что заблудился. Они прогнали его – сказали, чтобы убирался прочь. Но ничего плохого ему не сделали. Хорошие люди – не потопили лодку, хотя Нкулункулу из народа джагга. Видел ли он самолеты над островом? Да, было раз или два. Когда? Сейчас уж не припомнит. Военный самолет – такие по телевизору показывают. У Нкулункулу есть телевизор. Иногда эти самолеты над портом пролетают. В последний раз очень низко. Авария? Нет, аварию не видел.
Катер, звонко шлепая днищем по набегающей волне, несся вперед; пассажиры, опьяненные музыкой морской стихии, подставляли лицо ветру, который швырял соленую пыль и путался в жестких как проволока серебряных кудряшках кормчего, зорко всматривающегося в раскинувшийся перед ним безбрежный ультрамариновый простор. Скоро прямо по курсу замаячило темное пятно. Оно скрывалось всякий раз, как только суденышко проваливалось в долину меж покрытых рябью вальяжно-медлительных валов, и вновь появлялось, стоило ему плавно вознестись на гребень следующей волны.
Ветер стихал. Улеглись водяные валы. Океан выдохнул и задержал дыхание. Все замерло. Даже старик Нкулункулу умолк. Лишь энергично затряс головой, когда пассажиры спросили, тот ли остров? Лодка сбавила ход. Нкулункулу, вел свое суденышко осторожно. Он сообщил, что намеревается войти в знакомую бухту в южной оконечности острова.
– Там будет безопасней, – сказал он. – Гавань с причалами и дома находятся на северо-западе. Там море глубокое, а сюда вряд ли кто заглянет.
Старик рассчитал верно – к острову им удалось приблизиться незамеченными почти в полной темноте. Лишь восходящая луна прокладывала по успокоившейся на ночь черной воде трепетную серебряную дорожку. На малом ходу вошли в бухту. Она была невелика – около кабельтова в поперечнике. Скалы, поднимающиеся из воды на высоту двадцатиэтажного дома, служили отличным укрытием от посторонних глаз, и их суденышко без особого труда укрылось в естественном гроте, выеденном в скалах не ведающими усталости волнами. Здесь решено было бросить якорь и заночевать.
На лодке имелись две крошечные каюты, едва ли вместительней, чем багажник легкового автомобиля, но для одной ночевки вполне годились.
– Мбабе может занять отдельную каюту, – перемешивая суахили с английским, предложил старик. – Янаби кисака на мванамвали могут спать во второй каюте.
А Нкулункулу ляжет на палубе, ему не привыкать. Разумной альтернативы этому все равно не было, Фил мог поместиться в любой из кают только в единственном числе.
Наконец, все вздохнули с облегчением. Зажгли фонарь и в его свете сочинили из консервов что-то съедобное. Старик, скрестив ноги, сидел на палубе и молился, держа перед собой в вытянутых руках амулет. Эта штука висела на его шее на длинном шнурке, и старик с ним никогда не расставался. Амулет являлся оберегом – хранил своего обладателя от опасностей, коих в здешних местах хоть отбавляй.
В юности Нкулункулу приходилось зарабатывать, развлекая туристов. Фирменным зрелищем тогда было кормление акул сырым мясом изо рта. Многие юноши, промышляли этим и неплохо зарабатывали. Нкулункулу однажды получил от богатого белого человека целую двадцатку!
– В то время, янаби Мистер Фил, это были большие деньги. Даже сейчас некоторые работают целую неделю на серебряных рудниках, чтобы заработать двадцать долларов.
Нкулункулу справлялся с акулами ловчее других. Редко кто решался так смело дразнить этих хищниц. Главное – хорошо изучить их повадки и перебороть страх. Тогда акула не опаснее домашней кошки. Он мог даже прокатиться верхом на страшной рыбине. Бывало – некоторые поги¬бали. Так случилось однажды с его товарищем. А как-то раз одна молодая папа (так у них называют акулу, пояснила полусонная Алена, изучавшая в университете суахили), с черным рылом (мако, снова пробормотала Алена) – он ее узнавал по зазубрине на спинном плавнике – на беду свою решила испытать молодого пловца, попытавшись оттяпать ему голову. Но когда она разинула пасть, Нкулункулу не растерялся и вцепился зубами прямо в акулью морду.
– Акулы не любят, когда их бьют по носу, янаби мбабе, – пояснил старик. – но мои челюсти в молодости были такими крепкими, что во рту у меня остался кусок акульей кожи, которая вот такая толстая, янаби Фил!
Он показал пальцами, какая толстая у акул шкура и торжествующе взглянул на людей, которые не способны не то, что прокатиться на акуле, но и просто дернуть ее за хвост, что запросто проделывали даже дети из его племени, едва научившись плавать.
Оказалось, что амулет сделан из зуба папы капунгу (тоже акула, огрызнулась растормошенная Алена). Она поплатилась жизнью, потому что оттяпала Нкулункулу палец. Он показал ладонь левой руки, на которой не хватало мизинца. Нкулункулу не простил этого акуле, выследил и убил ее.
После своего выразительного рассказа старик опять погрузился в интимное общение с магическим предметом, что не мешало ему прислушиваться к разговору пассажиров на странном, незнакомом языке. Он не понимал ни слова, но это не имело значения. Нкулункулу верил, что однажды вошедшие в уши слова сохранятся в его голове, и настанет час – они станут так же хорошо понятными, как родной язык.
– Видишь, Фил, – говорил господин поменьше, – этот человек развлекал белых, рискуя собственной жизнью, а они заплатили ему целых двадцать долларов! Наверняка это был очень щедрый американец. А Нкулункулу, чем не гладиатор?!
– Тебе повсюду мерещатся гладиаторы, бадди.
– Согласись, на это есть веские причины. Кстати, зачем мы сюда приперлись? Почему, например, ты здесь, Фил?!
– Ну, я просто репортер, делаю свое дело, чтобы все знали о том, что мне самому представляется важным. Вы, русские, всё усложняете, пропускаете через сердце. Это всего лишь мышца…
– Ладно... Знаешь, что мне недавно сказал один профессор, очень умный человек?
– Откуда мне знать!? У тебя так много умных друзей.
– Он сказал, что гладиаторы в древности развлекали публику и участвовали в государственных переворотах. Многих цезарей убивали гладиаторы. Я как-то говорил одному человеку, что журналисты похожи на гладиаторов. Независимая журналистика…
– А другой не существует, – перебил Синистер. – Либо она независимая, либо ее нет вообще. Это должен понимать даже дикобраз. Так у вас, кажется, выражаются?
– Ты имел в виду: «ежу понятно», – привычно отредактировал идиоматическую отсталость своего американского друга Максимов. – Не придирайся к словам. Журналисты пока еще остались.
– Sorry, ни в коей мере не имел в виду... ну, что не бывает исключений. Но такие живут недолго?
– Бывает и такое, – согласился Максимов с плохо скрытой грустью. Перед его мысленным взором вдруг предстала неприглядная до безобразия картина собственных похорон.
Здесь Нкулункулу перестал следить за разговором белых. Внимание его привлекло пятно света, вырвавшееся из-за скал, сжимающих это естественное убежище в клещи.
– Патрульный катер, – прошептал старик.
Судно прошло так близко, что отчетливо донеслись голоса людей на борту. К счастью, они не заметили лодчонку, схоронившуюся в глубине одной из многочисленных бухт, изрезавших береговую линию. Желтое пятно, продолжая нервно ощупывать берег, стало удаляться, пока окончательно не скрылось за выступом скалы. Луна закатилась, тьма сгустилась, и в небе зажглись незнакомые жителям северного полушария, созвездия.
Нкулункулу обещал назавтра жаркий день.
На пограничном посту в аэропорту капрал и вечно сомневающийся Бачанда выбрали, наконец, подходящие под описание субъекты. Ими оказались два обильно обвешанных видеоаппаратурой дружка из Калифорнии, избравшие экзотический маршрут для свадебного путешествия. Именно их профессиональная техника навела капрала на подозрения, и он решился изолировать парочку – как и было предписано: на три дня без объяснений причин. Капрал доложил о выполнении задания своему начальнику, а тот лично полковнику Себаи, присвоив, как заведено, лавры блестяще проведенной операции исключительно себе. Молодожены, так ничего и не поняли – пороптали, но решив, что это и есть то, за чем, собственно, они сюда явились, смирились.
Пока геи почивали на замызганной скамье полицейского участка, спецподразделения национальных вооруженных сил в спешке заканчивали последние приготовления. Старый полигон, сооруженный когда-то на острове для испытаний боевой техники в припадке пост-колониальной эйфории, на сей раз был арендован для специального мероприятия.
Между тем, во дворце на «большой земле», куда поступали сводки о готовности объекта, заканчивался президентский ленч.
Полковник Себаи передал сидящему во главе стола президенту докладную с расчетами расходов, не переставая внимательно следить за конфигурацией бровей начальства. Зная своего босса не первый год, полковник хорошо изучил сигналы, посылаемые этими исключительно важными частями его лица: поднимет брови – что-то недокумекал; сведет – значит что-то не нравится; раздвинет – всё устраивает, можно расслабиться.
Иные мысли пронеслись в голове у Апуты. Легкомысленно сведя брови и, тем самым, выдавая себя с потрохами, он раздумывал о том, сколько на сей раз стащит сидящий рядом с ним разбойник из государственного бюджета. И пришел к невеселому выводу: судя по существенной запутанности доклада – немало. Президент вздохнул. Слишком близко он подпустил к себе Себаи. Некого даже попросить перепроверить – везде его люди. Надо в корне и как можно скорее менять систему. Он не заметил, как отвлекся от доклада полковника, а когда снова переключил на него внимание, тот завершил описание деталей воздушного сражения.
Воцарилось молчание. Первым прервал затянувшуюся паузу министр обороны.
– Бой закончится, не успев начаться. И зрителям не удастся насладиться зрелищем, – сказал он.
Апута, на всякий случай, раздвинул брови, как бы показывая, что внимательно слушает.
А министр обороны со скептической ухмылкой продолжил:
– Я всегда говорил – эта затея пустая. Почему не посоветовались со мной? Я все же профессионал.
– Мне тоже это пришло в голову, – поспешил присоединиться к нему министр по туризму.
– Господа министры не учли одну немаловажную деталь, – ехидно заметил полковник, сознательно дав им договорить до конца.
– Какую еще деталь? – спросил министр по туризму.
– Братья, – торжествующе начал Себаи в формате национальных традиций, – боевым в комплекте является только каждый десятый снаряд. Все остальные холостые!
Он бросил победный взгляд на обоих министров. Это была маленькая месть за кляузу, которую эти два подлеца недавно накатали на него президенту. Опозоренные министры притихли. У Апуты слегка поднялись брови.
– Чья идея?
– Моя, – похвастался Себаи под недоверчивыми взглядами.
– Продолжай, – пропустил президент мимо ушей это откровенное вранье. Он, как никто другой, был знаком с русской изобретательностью и не сомневался, что полковник не имеет к этой идее ни малейшего отношения.
– На этот раз все будет гораздо интересней. Пилоты отобраны, – продолжил Себаи. – Все участники дали добровольное согласие на участие в соревнованиях... э-э… с повышенным риском.
– Шакалов изолировали?
– Мне только что доложили, в аэропорту взяты под стражу два гражданина США. При них видео и аудиоаппаратура в количестве, достаточном, чтобы оснастить всех газетчиков нашей страны. После окончания мероприятия перед ними извинятся и отпустят на все четыре стороны. И последнее… Официально мы сдаем в аренду часть территории некой иностранной фирме для проведения спортивных состязаний.
Брови президента раздвинулись.
Остров формой напоминал гигантский рогалик. У концов рогалика на высоте около тысячи метров зависли монгольфьеры – красный и синий. Посередине острова с внутренней стороны рогалика на пригорке разместилось невысокое зда¬ние. Его верхний этаж выглядывал из крон деревьев. Остальная часть строения тонула в буйной тропической зелени, карабкающейся по склонам холма. У подножия джунгли расступались, давая место взлетно-посадочной полосе, растянувшейся вдоль берега.
На верхнем этаже стеклянная раздвижная стена открывала доступ на обширную террасу, заполненную шумной толпой. Тут же был установлен информационный экран, а у ограждения, за которым начинался крутой обрывистый склон, разместилась стойка с мощными биноклями. Гости прогуливались, стояли, сидели за столиками, угощаясь разнообразной снедью и прохладительными напитками, которые без устали подносили официанты.
И, вряд ли читатель удивится, обнаружив среди совершенно незнакомых лиц, уже хорошо известных ему персонажей: Нурулло, не изменяющего своей парадной тюбетейке, Поля, нашептывающего что-то своему клеврету, Олегу, генерала Безбородько, даже здесь не расстающегося с рюмкой коньяка и немало других, засветившихся на приснопамятной подмосковной тусовке. За столиком у ограждения, на местах с наилучшим обзором, важно восседал сам Апута Нелу в обществе своих министров. А по террасе, на бегу раздавая приказы подчиненным, носился полковник Себаи.
Лишь несколько мужчин, расположившихся несколько в стороне, выглядели явным диссонансом на фоне общей кутерьмы. Беседа за их столиком внешне текла спокойно и, похоже, подходила к завершению.
– Материал абсолютно реальный, – говорил Марлен Марленович Пронькин, поскольку это был никто иной, как он.
– Видите ли, – с умным видом взял слово другой, – под-линность, это еще не всё. Стаса Вениаминовича…, – он сотворил вежливый кивок в сторону своего соседа – мужчины с несуразной купеческой бородой на детском лице, – интересует не только аутентичность, но и качество съемки, наличие материала достаточного для монтажа, операторская работа, наконец! Далеко не все могут грамотно оценить качество. А я продюсер со стажем…
– За качество можешь быть спокоен, Стасик, – перебил умника Пронькин, обращаясь к бородатому ребенку.
– Нельзя ли конкретнее? – не унимался умник.
– Матвей, ознакомь продюсера с составом съемочной группы, – отмахнулся от него Пронькин.
Корунд склонился к умнику и стал что-то говорить вполголоса. Брови у того ползли все выше, пока не съехали впритык к жиденькой поросли на черепе. Корунд заговорщицки подмигнул продюсеру.
– Специальное предложение, – сказал Пронькин. – Только тебе, Стас, так дешево отдаю! Американцы в два раза больше предлагали. Хочу, чтоб у нас осталось, в отечестве.
Продюсер с сомнением покачал головой.
– Деньги немалые, Марлен! – послышался вдруг глуховатый басок из глубин бороды.
– Да пойми! Я предлагаю не кетчуп вместо крови, документальный материал, настоящие бои с настоящей кровью…, до конца, – небрежно изрёк Пронькин. – На этом материале можно три цены отбить!
– Лады, Марлен! Давай к делу, – оживился Стасик.
¬– Хорошо, диспетчер полетов расскажет подробней.
Пронькин кивнул парню, стоящему поодаль. Тот с готовностью подскочил, раскрыл ноутбук, застрочил без запинки:
– Бой будет между двадцать седьмым, по натовской классификации «флоггер-ди», и двадцать девятым, «Фо;лкрэм». У двадцать девятого движки мощнее, но двадцать седьмой с изменяемой стреловидностью и на малых скоростях имеет преимущество. Тут всё зависит от пилотов. Планируемая продолжительность десять-пятнадцать минут. Огонь можно открывать только на триста первой секунде после отрыва от земли второй машины, по команде с «земли».
– Это почему? – спросил бородатый ребенок.
– Смотрите, расстояние между рубежами…, ну, воздушными шарами, пятнадцать километров. Пять минут дается на маневрирование. Девять из десяти снарядов, холостые. Это усложняет задачу поражения. Пилот, открывший огонь без команды, при любом исходе лишается вознаграждения...
– И почем нынче самоубийство? Просто из любопытства, сколько ты им зарядил, Марлен?
– Отправят друг друга на тот свет и бесплатно, – уклончиво ответил Пронькин. – Мне один только реквизит обошелся в целое состояние. Сам понимаешь, самолеты, то да сё... А аренда этого райского уголка?! Местные разбойники цену держат. Ну и по мелочам…, обучение, видеотехника, перелеты.
– Уж ты-то, не прогадаешь!
– А ты ожидал, что я всё это городил, чтобы в благотворительность поиграть?
– Будут задействованы восемнадцать камер, – продолжил специалист. – Одна здесь, на террасе, «верхняя», мощный телевик. Две на земле. По три в каждой машине: одна смотрит вперед, другая, на шлеме у пилота, третья – «зеркало».
– Зеркало? – переспросил продюсер.
– Широкоугольная камера на кокпите, следящая за пилотом… Ну, если он будет ранен или убит, камера увидит все подробности, – пояснил он, и ни один мускул не дрогнул на его невозмутимом лице. –По четыре камеры на воздушных шарах и одна в вертолете. Координацию осуществляем мы. Местные, – он скосил глаза в сторону террасы, – отвечают только за прохладительные напитки.
Парень кликнул мышью, и на экране обозначились сектора обзора телекамер. Он подытожил:
– Обратите внимание на экран. Перекрытие полное, масштаб времени реальный. Минимум двести минут видеозаписи!
Еще утром безрассудная троица в сопровождении Нкулункулу продралась на вершину скалы по тропе, заросшей недружелюбной тропической флорой. Остров хорошо просматривался отсюда. Было жарко. Солнце докатилось до зенита. Фил с Аленой запечатлевали окрестности на 19-ю неучтенную камеру, а Максимов изучал остров в бинокль. Ему хорошо был виден аэродром и здание диспетчерской башни.
Терраса с фигурками людей на ней нависала над аэродромом, как капитанский мостик корабля над палубой. С тыла башню подпирала пальмовая рощица, а вдоль взлетной полосы Максимов насчитал пять припаркованных МиГов. Чуть поодаль, на площадке, вокруг двух армейских вертолетов суетились люди. Еще один, такой же, раскручивал винты.
Наконец, он взлетел и пошел на малой высоте вдоль побережья. Спустя несколько секунд до скалы докатился звук мотора. Обзор был великолепный, но тут до Максимова дошло, что это имеет и отрицательную сторону – голая вершина скалы с засевшими на ней непрошенными гостями, не менее хорошо просматривалась с воздуха. А вертолет, словно подтверждая его опасения, лег на курс пролегающий, похоже, прямо над ними. Предпринимать что-либо было поздно, и им оставалось лишь молча взирать на приближающуюся машину.
Алена очнулась первой.
– Может, спрятаться вон в тех зарослях, мальчики? – крикнула она с надеждой.
¬– Не получится, время упущено! – отверг Синистер ее гениальный план, продолжая держать вертолет в прицеле видеокамеры. – Эти жидкие кустики вряд ли нам помогут, а главное, мы не успеем до них добежать. Чертов вертолет слишком быстро летает...
– Замрите! – заорал на них Максимов, но его слова потонули в свисте винтов, рассекающих воздух.
Машина промчалась их над головами. В сдвинутой двери промелькнули человеческие фигуры в камуфляжной форме, пулемет на турели, и вертолет, оставляя за собой угарный след, ушел на следующий заход.
– Кажется нас засекли! – проговорил проронил Максимов.
Спустя минуту, взорвав барабанные перепонки, запорошив глаза песком, туша вертолета неповоротливо пристраивалась на плоской вершине скалы. Шасси едва коснулось земли, а из кабины уже выпрыгивали четверо здоровенных парней с автоматами наперевес.
Матерились по-русски, работали слаженно – подлетели к сбившимся в кучку искателям приключений и, погоняя их стволами, мигом затолкали в кабину. Еще минута, и машина взлетела.
Лишь изумрудная ящерка, укрывшаяся в расщелине скалы, осталась единственным свидетелем случившегося. Высокомерно вздернув подбородок, она проводила немигающим взглядом громадную вонючую железяку.
А еще через четверть часа пленников без лишних церемоний швырнули на гору старых покрышек у стенки открытого ангара, в центре которого стоял опутанный шлангами и кабелями МиГ-29. Сидеть было неудобно, а бежать было некуда. И глупо – автоматы Калашникова в руках стражей недвусмысленно намекали на крайнюю бесперспективность этой затеи. Беднягам ничего не оставалось, как только потирать ушибы и созерцать окрестный пейзаж с ВПП на переднем плане и диспетчерской башней вдалеке.
Вскоре в том направлении возникло облачко пыли. Оно быстро приближалось, пока не обернулось открытым армейским джипом, сродни доставившему их сюда, стоящему в тени и потрескивающему остывающим металлом. Машина подкатила к ангару и резко затормозила, едва не отдавив ноги пленникам. Из нее выкарабкались двое мужчин.
Стоит ли говорить, что Максимов с первого взгляда узнал в них ту самую парочку, которая неотступно вплеталась в процесс его расследования все последнее время. Стоит ли также говорить, что и Матвей Петрович не мог не признать в одном из этих пленников журналиста, с коим недавно познакомился в Москве. Правда, остальные фигуранты ему знакомы не были. Да будь даже и так, вряд ли это благоприятно отразилось на их судьбе. Он уже поглядывал на арестантов с нескрываемым злорадством и что-то наговаривал в ухо Пронькину, змей!
– Та-ак..., – процедил тот сквозь зубы, выслушав, и вперил недобрый взгляд в Максимова. – Вот, значит, кто к нам пожаловал. Мне сообщили, что вы хотели со мной познакомиться. Ну, раз уж так удачно сложилось, будем знакомы, господин Максимов.
Максимов промолчал.
– Понимаю, настроение паршивое. В вашем положении мне было бы тоже не до знакомств.
– А ведь тебя предупреждали, работа у вас, у газетчиков, опасная, – вынырнул сбоку, угрожающе зашипел Матвей Петрович.
– Позвольте полюбопытствовать, а эти люди, кто такие? Ваши друзья? – спросил Пронькин.
– Вы сами и ответили.
– Я Филипп Синистер, – встрял в разговор Фил.
– Он американец? – спросил Корунд у Максимова, игнорируя тот факт, что американцы тоже обладают даром речи.
– Стопроцентный! – кивнул Максимов.
¬– И что же вы, стопроцентные русские, здесь, на острове, в компании стопроцентного американца, не говоря уже об африканце делаете? – спросил Пронькин, бросив презрительный взгляд в сторону Нкулункулу.
– По какому праву вы нас удерживаете? – снова возмутился Фил.
– По праву сильного, по праву сильного, сынок! Надеюсь, у тебя достанет ума не оспаривать хотя бы это?
– Все относительно! В данный момент сила на вашей стороне. – Максимов махнул рукой в сторону увешанных оружием бугаев. – Но фортуна, увы, дама переменчивая. Даже очень сильные люди имеют уязвимые стороны. И самое печальное, часто даже не догадываются об этом…
– Ты еще и философ, – усмехнулся Пронькин.
– Балуюсь иногда, господин Пронькин…
– Проньин, – поправил зачем-то Пронькин, и на скулах его заиграли желваки.
Чувствовалось – достал его журналист!
– Хорошо, пусть будет Проньин, – согласился Максимов. – Так вот, вы достаточно умны, чтобы не понимать это.
– В последнее время все что-то стали часто ссылаться на мои умственные способности.
– Мистер Проньин, – вновь вступил в переговоры Синистер, –очень сожалею, но вам придется нас освободить…
– Фил, – перебил его Максимов, – предоставь мне самому уладить это дело.
– Интересно, как же ты собираешься уладить это дело, журналист? – насмешливо спросил Пронькин. – Ты ведь тоже наверняка считаешь себя неглупым и должен понимать, что практически не оставил мне выбора...
– Как сказать. Выбор есть всегда, – ответил Максимов.
– Скажите, Александр... э-э..., – вдруг снова перешел на притворно-вежливый тон Пронькин.
– Филиппович он, – ехидно подсказал Корунд и почему-то погрозил пальцем Алене. Ему было неприятно, что какая-то соплячка смотрит так, как будто он человек-невидимка.
– Скажите, Александр Филиппович, ну почему вы, журналисты, всегда суете нос в частные дела? – тон голоса Пронькина стал почти отеческим.
– Видите ли, Марлен Марленович, – ответил ему в тон Максимов, – у нас с вами, вероятно, противоположные взгляды на то, какие дела можно считать частными.
Очередная волна раздражения накатила на Пронькина. Сначала тунеядцы с Лубянки раскрутили его на лимон. Теперь журналюга этот на что-то постоянно намекает.
– Ты не умничай! – сорвался он, – Угрожаешь? Мне?!
– Что вы, что вы! – запротестовал Максимов. – Ни в коем случае! Вы образец настоящего мужчины. Смелый! Все так говорят..., да! Я с пониманием отношусь к таким людям. Я и сам такой. Но ведь человек живет не в вакууме…, – он умолк.
– Ну, продолжай, продолжай.
Голос Пронькина налился металлом.
– Человек живет, в частности, в семье. И в этом и есть его великая сила, но и не менее великая слабость. Особенно, если человек этот занимается сомнительными делами. Лучше уж вовсе не иметь семьи. Но это я так, философствую.
– Дофилософствуешься! – пообещал Корунд.
– Не перебивай, пусть поговорит... напоследок, – уже не скрывая намерений, проронил Пронькин.
– А что тут говорить? На вас много чего поднакопилось. Торговля людьми, незаконный оборот военной техники и оружия, принуждение к убийству. И свидетели есть, и улики, и доказательства соответствующие. Меч, например. Труп бедного таджикского гастарбайтера. Это ведь ваших рук дело. Помните? Аве цезарь?! Вы, Пронькин, не цезарь. – Максимов явно издевался. – Вы простой уголовник. Вот было бы интересно посмотреть на вашу встречу с настоящим цезарем. Кстати, одно вас с ними все же объединяет – эти парни были такими же кровопийцами…
– Да я тебя..., да я, знаешь, что я с тобой, ублюдок... с вами, говнюками… – заорал дурным голосом Пронькин. – Оттуда, где ты скоро окажешься, письма не доходят...
Он развернулся, и уже намеревался сесть в джип, как вдруг его остановил голос Максимова. Пронькин застыл на месте.
– Еще как доходят! Если заранее отправить, – небрежно проронил Максимов ему в спину.
Пронькин, уже занеся ногу на подножку джипа, застыл на мгновение. Потом, не оборачиваясь, процедил охране:
– Глаз с них не спускать. Закончим, займусь.
Вздымая за собой клубы пыли, джип укатил в сторону аэродромных строений.
Слева, на небольшом отдалении, в нетерпении приседал на журавлиных ногах 27-й с синими полосами на хвостовом оперении. Машина играла мощью турбин, как поигрывает мускулами разминающийся перед выступлением атлет.
Спартак вжал ногами педали тормозов и двинул РУД вперед. Машина напряглась, словно догадывалась о предстоящей схватке, но тормоз сдержал ее порыв, как поводья нетерпеливую лошадь. Синему взлетать первым. Синий… так лучше. Никаких имен! Безымянных убивать легче. На ближайшие четверть часа он враг.
Ему не ко времени вспомнился рассказ того, кто теперь, волею судьбы, его смертельный враг. Во время стажировки, там в России, парень хвастался, как творил беспредел в Сомали. Потом в Ираке – и за тех, и за других поубивал. Такая жизнь, получается. Что говорить, у всех у них собачья жизнь. Но сам Спартак никогда не перебегал. Сколько бы ни отвалили! Принцип такой. Хотя, разве это принцип? Обрывки сортирной бумаги! Чище – не значит чистый, а честнее – честный! Жизнь заставила? Выбора не было? У проститутки тоже всегда в запасе сопливая история про больную маму и голодного ребенка. Выбор есть всегда. В общем, каждый из них заключает договор со смертью. Все в собственных руках и, да поможет бог! Если этот невидимый и неслышимый великий уравнитель решит помочь именно ему, а не тому, другому.
Громовые раскаты уходящей по полосе машины возвратили его к действительности. Самолет противника исчез в колышущемся мареве раскаленных газов.
Спартак отпустил тормоз, и двинул рычаг на форсаж. Кровь вскипела, словно в вены впрыснули экстракт пепперони. Самолет рванулся вперед, словно радуясь полученной долгожданной свободе. Секунда, вторая, третья, четвертая… Есть! Земля под брюхом отцепилась от шасси и провалилась в пропасть. Русская машина вела себя идеально. У раптора, конечно, электроника! Но планер у «МиГа» не хуже. Послушный, как хорошая лошадь! Теперь надо выйти на исходную позицию – таковы правила. Без правил нельзя. Это не дворовая драка, где можно изловчиться, и коленом между ног! В джек-поте – большие бабки. Он сверился с приборами: высота – 300, скорость – 450. Нужно выйти на эшелон 400, его хэдинг – юг.
Спартак взбодрился – на юге ему всегда везло. Вспомнилась брюнетка из Сан-Паулу. Жаркая была штучка. Он даже немного влюбился. Они отжигали вместе целую неделю. Неделя полного счастья. Он тогда спустил… нет, лучше не вспоминать, сколько. В конце концов, именно для таких случаев и зарабатываешь. Чтобы купить себе неделю счастья с жаркой брюнеткой. Хотя, он и ничего не имел против блондинок.
Потом мысли о ста кусках вытеснили брюнетку из головы. Чтобы капусту не пришлось тратить на похороны надо ухитриться на триста первой секунде зайти ему в хвост. Главное, вынести перегрузку – кто большую вынесет, тот и победит. Всё просто! Но Синий тоже не желторотый – тогда в России показывал неплохой класс. Русский майор хвалил обоих.
– Спартак! Доложи готовность! – ожила рация по-английски с русским акцентом.
Спартак! Дурацкий позывной ! Раздражает… Хотя, понятно – имя знаменитого гладиатора. В детстве он смотрел старую киношку с Кирком Дугласом в роли этого парня. Фильм ему тогда понравился. Правда, сейчас спецэффекты и все такое… Только в жизни все не так. А эти русские, выходит, затеяли игру в гладиаторов. Только настоящую. До чего только не додумаются… Плевать! Главное, платят хорошо. Так даже в горячих точках не башляли.
Однако, это «Земля» – нужно ответить.
– До рубежа четыре тысячи… Готов…, – сквозь зубы процедил он.
– Окей, сближение! До рубежа даю тридцать... не спеши на тот свет, приятель, – предупредила «Земля»
Похожий на огромную перевернутую инжирину красный монгольфьер остался позади. Воздушный шар выполнял роль дуэльного барьера. Милях в пятнадцати на север крошечным пятнышком маячил синий шар. По сценарию, они должны начинать сходиться из-за барьеров. Все что после – решают сами пилоты.
Спартак дал машине уйти дальше в океан и пошел на разворот. Маневр добавил высоты, машина легла на курс и, оставляя за собой зыбкую раскаленную пелену, пошла навстречу противнику. Промелькнул зависший между воздушными шарами вертолет съемочной группы. В открытой двери маячил человек с камерой. Но у Спартака не было времени заниматься разглядыванием подробностей. Все внимание сосредоточено на противнике – черная точка впереди, приближаясь, быстро росла в размерах, обретала форму. Неожиданно глаз поймал насколько вспышек. На таком расстоянии, да к тому же при отключенной автоматике, стрельба была неэффективна – или нервы сдали, или уловка. На всякий случай он увел самолет вниз к воде, чтобы не подставлять брюхо. Машины разошлись по рубежам. Спартак обошел монгольфьер.
На следующем заходе он прощупал реакцию противника на маневр, и с удовлетворением почувствовал, что тот нервничает. Теперь нужно зайти в хвост. Риск – но без этого не обойтись. Дистанция короткая – две-три минуты, и следующий виток. На этот раз Спартак тоже решил попытать счастья. Из шести одиночных, которые он успел выпустить, боевым оказался один. Ныряя под брюхо противнику, он подумал про «десятый боевой» и усмехнулся.
Истребители пронеслись на встречных курсах мимо друг друга.
Ну! Сейчас или никогда. Зайти в хвост! Лобовая перестрелка – это рулетка. Надо во что бы то ни стало зайти ему в хвост. Ну же! Это делается только так… Тело налилось свинцом.
Идеальную петлю Иммельмана ему ставил русский майор. Это он научил его трюку с закрылками. Маневр опасный, но оно того стоит. Переворот получается экстремально резким. Ты выполняешь восходящую половину петли, закрылки снижают скорость, уменьшая само собой радиус. Со стороны кажется все просто, но изюминка в том, чтобы максимально приблизиться к тому пределу, когда из-за замедления самолет готов сорваться в штопор. Здесь надо добавить газу.
Выполняя завершающую маневр полубочку, он увидел, как впереди внизу, сбивая прицел, рыскает «блинчиком» цель. Он не смог сдержать злорадства: зря дергаешься, парень! – в пике, да еще на форсаже у 29-го преимущество. Отработанным движением он откинул предо¬хранитель.
Палец лег на гашетку.
Из кабины скорость снарядов не ощущалась – они казались неторопливыми светлячками, выпущенными из рогатки. Он затаил дыхание.
Бинго!
У машины впереди с кромки крыла сорвалась тонкая лента. Она вздувалась на глазах, пока не превратилась в черный шлейф толщиной с бревно. Он привычно начал отсчет: 21, 22, 23, 24… ну же! Время!
Последнее, что ему удалось увидеть, прежде чем он проскочил над обреченной машиной, это то, как от ее фюзеляжа отстрелилась черная мушка. Апельсиновый купол раскрывшийся под ним он уже не увидел. Не видел он и того, как подбитый самолет зарылся носом, словно заснувшая на насесте курица, завис на миг и, описав дугу, стал заваливаться в океан. Из воды, куда рухнула груда металла, еще несколько секунд назад бывшая истребителем, взметнулся водяной столб.
Спартак выдохнул с облегчением. Убивать больше не хотелось. Сто косых грели душу и примиряли с поверженным противником. Как странно – теперь они и не враги вовсе… Делая заход на разворот, он подумал, что можно даже вместе где-нибудь оторваться. Неплохо бы отжечь в Макао.
Диспетчер стянул с головы наушники, и включил громкую связь, чтобы Пронькину были слышны переговоры с кокпитом.
– Цель поражена. Разреши посадку…
Голос Спартака звучал мирно.
– Посадку разреш…, – начал диспетчер, но вдруг запнулся.
Тяжелая рука легла ему на плечо
– Уничтожить цель, – буднично проронил Пронькин.
Голова пилота в защитном шлеме заполнила экран монитора. Повисла тягостная пауза.
– Ну! Я приказал уничтожить цель!
– Я пилот, а не палач! – зло проронил Спартак.
Кривая усмешка появилась на лице у Пронькина.
– Ты не пилот. Ты гладиатор! Иди и убей его!
Пронькин не мог видеть выражения лица пилота – он просто ощутил ненавидящий взгляд за непроницаемым стеклом. Пилот в кокпите медленно поднял руку к объективу камеры так близко, что стала отчетливо видна даже прострочка швов на перчатке. И в следующую секунду экран заслонил средний палец.
– Фак ю! – разнеслось по диспетчерскому залу.
Все остолбенели.
– Ты чё, обкурился, скотина?! – завопил, придя в себя, диспетчер.
– Разберись-ка с ним?! – опомнился и Пронькин.
Отшвырнув микрофон, он выбежал на террасу.
Проламываясь сквозь толпу к перилам, облепленным гостями, восторженно наблюдавшими за развязкой воздушной драмы, он на ходу вырвал из чьих-то рук бинокль и прильнул к окулярам. С другого конца террасы к нему уже протискивался и моментально почуявший неладное Корунд.
– Марлен, что?! – просипел он, задыхаясь.
Вместо ответа Пронькин сунул ему бинокль в руки.
Матвей Петрович замер, вглядываясь в небо. Вначале ему показалось, что самолет заходит на посадку. На язык уже просилось успокоительное «ну и что?», как что-то все же смутило его – курс самолета лежал поперек взлетно-посадочной полосы. И вдруг до него дошло. Он похолодел.
– Ах ты сука! А деньги?! Марлен! Деньги! Он же не получит остаток! – выдохнул он.
Но Пронькин не ответил, он уже бежал к выходу. Кресла с пилотом, отстрелившегося из кабины, он уже не видел.
Дальнейшее происходило с головокружительной быстротой. Организаторы, уносящие ноги, и пикирующий на башню боевой истребитель говорили сами за себя красноречивее любых слов. Паника распространилась со скоростью вспыхнувшего бензина. У выхода возникла давка.
Самолет врезался в башню на несколько метров ниже уровня террасы. Железобетонная плита, на которой она размещалась, подпрыгнула и легко, словно шахматные фигуры с доски, стряхнула с себя людей. Пронькина и Корунда взрывной волной перекинуло через плоскую крышу башни и безжалостно швырнуло в пальмовую рощицу. Кувыркаясь и проламывая путь сквозь колючие листья, Пронькин успел уловить боковым зрением искореженный киль с куском фюзеляжа, выскочивший из огненного клубка, который пронесся, срезая подобно бритве верхушки пальм. В следующую секунду удар о землю выбил из Пронькина дух.
В ангаре, с кучи старых покрышек, как из партера, открывался превосходный обзор на драму в небе. Когда над диспетчерской башней вырос гриб дыма и огня, пленники и их стражи застыли в замешательстве. Сохранял спокойствие, похоже, только Нкулункулу. Старик опустился на колени и невозмутимо воздал хвалу громовержцу Нгаи. Охранники с подозрением уставились на совершавшего ритуал африканца, но видимо, решили, что он все же непричастен к только что произошедшей катастрофе. Они дружно выматерились, с завидной прытью вскочили в машину и унеслись к охваченному пламенем строению.
Пленников, уже и не чаявших обрести свободу, дважды уговаривать не пришлось. Не сговариваясь, бросились они прочь из ангара, к берегу – туда, где у причала дрожало на океанской ряби утлое суденышко Нкулункулу.