ЗАПИСКИ ЦИРКОВОГО АРТИСТА литературно-общественная премия "Гранатовый браслет" им. А.И.Куприна
Репетиция подходила к концу. Мы расходились, потные и мокрые, по своим углам. Хотя, какие могут быть углы у манежа? Он ведь круглый. И всё-таки, каждый находил своё место. Привалившись к барьеру, я задумался.
«Когда идёшь, нэ надо задумываться!» - сказал мне однажды директор Сухумской школы Хута Владимирович Зантарая. Он у нас преподавал географию и веселил абхазским произношением имён исторических персонажей. Васко де Гама звучал у него, как Васька де Гама.
«Стой! Почэму нэ здороваешься?»
«Простите, задумался.»
«Когда идёшь, нэ надо задумываться!»
Родиться с философским складом ума в цирковой семье, это испытание. Иногда я ощущал себя кукушонком в чужом гнезде. При этом был баловнем семьи, поскрёбышем, родившимся на 20 лет позже своих сестёр и брата, обожаемым златокудрым чадом, которое однажды даже пыталась купить у родителей бездетная жена директора цирка. Было это в одном южном городе: нарядно одетая пышная дама, благоухающая дорогими духами, приходила в цирк перед каждым представлением с сумкой полной шоколадных конфет. Она хватала меня в охапку и крепко прижимала к себе. Тяжёлый запах арабских духов перекрывал мне дыхание и я отбивался из последних сил, пытаясь глотнуть свежего воздуха. Потом она раскрывала передо мной сумку, я набивал конфетами полные карманы и бежал угощать билетёршу. Жена директора до того расстраивалась, что уволила бедную билетёршу. А в другой раз, эпатажная цирковая аттракционщица уговаривала маму обменять меня на своего невзрачного сына. Мне казалось, что меня будут любить всегда просто за то, что я есть. Цирк растил меня и другого пути, кроме как стать цирковым артистом не было. Когда меня окликают по имени Кузя, я точно знаю – это цирковые или близкие люди. Мой папа – цирковой артист Анатолий Минин, назвал меня Кузьмой в честь Кузьмы Минина. Мама, понимая, что с этим именем мне придётся жить, записала в метрике другое имя – Владимир. Но до получения паспорта я был Кузьма и нисколько от этого не страдал. Таким образом у меня на всю жизнь осталось 2 имени: для цирковых и близких – Кузя, для остальных – Владимир. Папа в детстве дружил с Вальтером Запашным, будущим дрессировщиком хищных животных, одним из создателей знаменитой группы «Братья Запашные». Товарищами моего детства были: Юрий Дуров – теперь директор театра зверей «Уголок Дурова»; Яша Попов – сейчас клоун в том же театре; Анвар Зарипов – джигит из династии Зариповых. Моим любимым клоуном был дядя Толя Смыков – вошедший в число лучших цирковых клоунов. Юрий Никулин для меня был – дядя Юра, а с сыном клоуна Андрюши /Андрея Николаева/ я гулял в парке во Львове, когда там стоял наш цирк.
«Все вы, цирковые, бежите по кругу» - сказали мне однажды. Круг арены, как круги ада. Один за другим на пути к совершенству, год за годом, накручивают они колесо судьбы. А ещё судьбу циркового артиста можно отследить по его расчётной книжке. Канцелярское сухое слово – расчётная книжка. На её страницах записано: где ты живёшь, твоя ставка, состав семьи, места твоей работы, страны и города, где тебе довелось побывать. Но за каждой сухой записью стоит незабываемый, полный красок и творчества, эпизод жизни.
Листаю папину жизнь, а перед глазами проносятся картины воспоминаний. Детские воспоминания самые ценные. Они преувеличены, но словно увеличительное стекло, напоминают о самом главном. А главное для цирковых – цирк. Наш дом там, где сегодня находится цирк, будь то чужие города за границей или захолустный городок провинции. Мне нравилось переезжать из города в город. Цирковые вагоны грузили всякой всячиной, от огромных ящиков с реквизитом, аппаратурой, личными вещами артистов, до самых необычных вещей. Были вагончики с сеном и лошадьми. Там, в сенниках, ребята собирались в определённые часы, после обеда. Чтобы добраться в вагон, надо было на ходу поезда перелезать через другие вагоны. В этом было особое удовольствие от ощущения опасности. На долгих перегонах поезд мог стоять по нескольку часов. Мы использовали остановки для игр. Если рядом с железной дорогой было море или река, мы успевали искупаться, если кукурузное или арбузное поле, набирали и то и другое. Однажды, на очередном перегоне, я споткнулся и упал, больно ударив коленку. Бежать было невозможно, поезд медленно уезжал. Я испугался. Далеко вокруг ни души, бескрайнее поле. И тут, из последнего голубого вагона, кто-то выскочил и закинул меня в вагон, сам еле успев запрыгнуть обратно. Когда я прибежал в свой вагон, папа даже не заметил моего отсутствия. Папа никогда не ругал меня. Поглощённый написанием очередной песни, не оглядываясь, он спросил: «Где ты ходишь?» и снова погрузился в царство музыки и стихов. Казалось, он жил своей отрешённой жизнью, но в ней находилось место всему, ради чего он жил. Знала бы об этом происшествии мама! К счастью, она о многих моих детских шалостях не догадывалась.
Цирковые родители, в первую очередь остаются артистами и порой трудно понять, что для них важнее, дети или творчество. Скорее всего, это неотделимо друг от друга. Про цирковых детей часто говорят: «родился в опилках». И это действительно так. Внутри цирка свой мир. Мы рождаемся и живём в нём, не зная границ и условностей, с пелёнок приобщаясь к цирковому искусству. С 3х – 5 лет нередко уже выходим в манеж, участвуем в репризах, наравне с взрослыми артистами. Мне нравилось выходить в клоунских репризах у братьев Ширман. Они изображали скандалящую семейную пару, а я был их сыном, которого они всё время делили. В конце репризы я оставлял их и уходил. Они спрашивали: «Ты куда?!» А я отвечал: «К бабушке!» Они говорили: «А нам что делать?» Я отвечал: «Алименты платить!». Это было для меня увлекательной игрой, но по большому счёту – первой ролью. В 6 лет, в Ижевске, я был Новым Годиком. Мне клеили бороду и усы и я постоянно ощущал вкус клея. А позже, в Оренбурге, сам делал себе усы из шерсти верблюда из аттракциона Юрия Дурова, для роли разбойника в пантомиме про Бармалея.
Листаю папину жизнь: весна 1966 года – разнарядка в Тбилиси. Тбилиси любимый город мамы. Мама наполовину грузинка, выступить в тбилисском цирке, погулять по любимому городу, она мечтала всегда. Но случилось несчастье, на репетиции мама в третий раз сломала ногу. Помню, как я в тот день пришёл из школы. В доме тишина. Папа за столом работает над новой песней.
«А где мама?» - спрашиваю я.
«Мама в больнице.» - отвечает папа, не отрываясь от письменного стола.
Травма была очень серьёзная, но тбилисские врачи совершили чудо: мама впоследствии не только не хромала, но и смогла вернуться к работе. Но тогда эта злополучная травма помешала маме попасть в Африку. После Тбилиси мы должны были поехать с цирковой программой в эту удивительную страну, при упоминании о которой перед глазами сразу возникали пейзажи из «Айболита» Чуковского и вспоминались стихи: «А рядом бегемотики схватились за животики!» В 1964 году в Запорожье в программе работал дрессировщик Степан Исакян с бегемотихой Жужей. Говорили, что бегемоты толстокожие. Мне было 8 лет, я был любопытен, мне было интересно, так ли это на самом деле. Я подобрался к бассейну, где помещалась Жужа и попробовал чуть-чуть проколоть её кожу. Оказалось, что она не такая уж и грубая. И теперь, в 1966 году, в Тбилиси, я мечтал об Африке. Но мама сломала ногу и папе пришлось ехать в одному. Я с мамой и сестрой был отправлен в Ленинград с другой цирковой программой. С нетерпением ждал папиного возвращения и не зря. Папа привёз из Африки: трёх обезьян и двух попугаев! Зато мама была очень недовольна, потому что другие артисты привезли из этой поездки золото и японские магнитофоны. «Ну как не кстати я сломала ногу!» - огорчалась она.
А я был в восторге от обезьянок. Одну папа сразу кому-то подарил. Двух оставили себе: зелёную мартышку Заирку и чёрного мангобея Негритоску. Обезьян перевозили в тесной закрытой сумке, чтобы не привлекать внимания пассажиров, и пока добирались из Иванова в Ярославль, произошло несчастье. Наверное, каждая старалась подобраться поближе к дырочкам для воздуха, и более сильная Негритоска нечаянно задавила Заирку. Негритоска стала жить у нас в доме как член семьи и, пока была маленькая, доставляла нам много радости и веселья. У неё была большая клетка, но она свободно передвигалась по всему дому. Спала, где хотела, часто со мной в постели. Кушала с нами за столом, из собственной тарелки и чашки. Но повзрослев, стала признавать одного папу, выделив его как вожака стаи. Когда папы дома не было, она ласкалась к нам, обнимала, играла. Но стоило папе войти в дом, Негритоска превращалась в кусачую фурию. Никто не избежал её укуса, особенно доставалось маме и бабушке. Она научилась выбираться на улицу и гулять по Сухуми. Вскоре многим стало известно, чья это обезьяна и нам не надо было в поисках бегать по городу, люди сами приходили к нам и сообщали о местонахождении беглянки. К этому времени я уже учился в Москве в цирковом училище и однажды, приехав на летние каникулы, обнаружил, что папа превратил мою комнату в вольер для Негритоски. В ответ на мою обиду ответил: «Ну, тебя же всё равно целый год нет.» Много было желающих купить нашу обезьянку, от простых фотографов до члена-корреспондента Академии Наук, ведь она была очень редкой экзотической породы «чёрный мангобей». Такой породы не было даже в знаменитом Сухумском обезьяньем питомнике. И всё-таки с ней пришлось расстаться, когда она вошла в возраст и стала совсем неуправляемой.
Романтик папа был очарован нематериальными ценностями. Хотя ему, как никому другому был нужен японский магнитофон для записи своих песен. На гастролях в Польше в 1967 году он постарался полностью реабилитироваться перед мамой за прежние легкомысленные приобретения, привезя оттуда огромную золотую свечу и не менее огромное, золотое распятие. А кроме этого он привёз маме множество милых женских штучек от одежды до безделушек. Думаю, на этот раз мама, пусть и не до конца, но была довольна папиной поездкой. Папа писал маме из Польши письма. Одно из них я бережно храню до сих пор:
«Польша – май 1967 год.
Солнце спустилось до горизонта. Начинается вечер. Я стою у окна и смотрю на город. Я вижу главную улицу, масса народа движется по своим делам в разные стороны. На втором квартале из моего окна виден кинотеатр «Варшава». Вот бы сходить в кино на ночной сеанс: сидим мы рядышком, я держу в руках твою ручку, нежно глажу её. Но это, если бы ты была тут со мной. А один я не ходок, хотя вчера меня хотели затащить в кинотеатр, но ничего не получилось, я предпочитаю одиночество. Быть одному и думать о тебе часами, до тех пор, пока ты не покажешься перед глазами. Ты часто мне видишься, особенно когда я потушу в номере свет и становится темно. Закрываю глаза и вспоминаю тебя: твои глаза, брови, ямочки на щеках, каждую морщинку, руки, ножки, волосы. Ты появляешься такой, какой я тебя помню и, когда мне это удаётся, я счастлив, я радуюсь, так бы и сидел с закрытыми глазами и любовался тобой. Но ты быстро исчезаешь. Это меня страшно огорчает до слёз. Я виню себя, ругаю, что я не в силах вызвать твой милый образ. Я удивляюсь самому себе, странный какой-то стал.
Тут все вокруг думают о цели, о вещах, ходят по магазинам, а я больше сижу дома или в цирке в вагончике, думаю о тебе, пишу песни и этому нет ни края, ни конца. Я представляю себе: возвращаюсь в Москву, через сутки я увижу тебя, потом остаётся несколько часов, и я буду считать минуты, секунды, когда я увижу тебя. Ты тоже /увидела меня/, у нас льются слёзы, сами мы смеёмся с тобой, на нас обращают внимание, но мы никого не замечаем, мы сжимаем друг друга в объятиях, мы целуем друг друга и наши горячие счастливые слёзы слились в одно озеро. Да, милая Жульеточка, так и будет, по другому не может быть, у нас с тобой большая любовь, которая зачастую кончается гибелью, но наша любовь не погибнет, у нас всё будет хорошо, так должно быть, так оно будет, так я хочу. Сегодня 24 мая 1967 г. Сегодня два представления, в 3 и в 19 часов. Мы сейчас готовимся. С левой стороны от меня Петя, Фредик; на другой стороне Боря; за ширмой женская половина. Все готовятся к выступлению. Здесь польско-советская программа, мы являемся польскими гостями. Польские номера: гимнасты, акробаты, польский ковёрный, жокей, эквилибр, дрессированные животные.
Жульеточка, не сердись, сейчас буду писать про дела. 2000 злот ковёр войдёт в нашу гостиную, 10 дней работы и ковёр будет твой, войдёт в вагон, где едут собаки, но пока я не буду покупать, пока не узнаю твоё желание, или посоветуюсь с Нателой. Конечно, ты хочешь и мебель, и кухню, что поделаешь. Твой безумец не богат, но и не беден, два чемодана полны, да коробки полны. А ещё впереди больше полутора месяца. Ну это не главное, главное исполнить твои желания, чтоб ты меня любила так, как я люблю свою Жульету. Что мне делать, как мне быть? Без тебя не могу дня прожить. Потому что ты красива и я буду всегда любить тебя!»
История любви моих родителей действительно напоминает историю Ромео и Джульетты, но с хорошим концом. Папа, романтик княжеских кровей, увёл её со свадьбы. Она пошла за ним, даже не оглянувшись на оставленного жениха. Мама с 11 лет выходила в манеж с номером «игра на ксилофоне». В таганрогском музее Анатолия Дурова есть афиша цирковой программы с маминым участием, где о ней написано: «Вика – самая маленькая в СССР инструменталистка». С папой они работали в семейном Грузинском ансамбле под руководством маминого отца - Ивана /Вано/ Гавриловича Голядзе, в различных жанрах, выходили клоунами «Тото и Верони» в цирковых репризах. Авантюрность и тонкие струны души наверное достались папе от прабабушки, княгини Волгиной, сбежавшей с цирковым артистом, лишённой за своевольный поступок родового дома в Петербурге и богатого наследства. Они вошли в цирковую труппу при дворе Эмира Бухарского. Бывшая княжна с детства любила лошадей и умела с ними обращаться и профессионально ездить на лошади. Эмир Бухарский подарил ей собственную конюшню для дрессировки лошадей и разнообразной трюковой работы, конные зрелища были основой репертуара. Сын княжны Фёдор Минин стал одним из лучших наездников без панно. После революции эмир сбежал за границу, а цирковая семья Мининых продолжила свою творческую судьбу на площадках советского цирка. Мой папа - Анатолий Фёдорович Минин, достойный потомок 500 летней династии, довёл семейный номер до совершенства. Напрасно конкуренты пытались узнать секреты трюков. Их просто не было! Секрет был в уникальной технике мастерства, отточенного пятисотлетним опытом предков, бесконечными репетициями, титаническим трудом. Он воспитал из своих детей замечательных цирковых артистов: Фред Минин – эквилибрист на вольно-стоящей лестнице. Со своим партнёром Борисом Фасулаки создал номер «Силовые акробаты»; Натэла Минина – эквилибристка на вольно-стоящей лестнице; Флора Минина – эквилибристка на вольно-стоящей лестнице, пластический каучук, дрессировщица/медведи, собаки, попугаи/. Он долго не хотел приобщать меня к цирковому делу, словно хотел оградить от тягот профессии. Видя мою способность к точным наукам, надеялся, что я стану учёным или инженером. Но нет иных путей для цирковых детей. В 1971 году я поступил в цирковое училище в Москве /ГУЦЭИ/ и окончил его, получив квалификацию: артист эквилибрист, жанр эквилибр на вольно-стоящей лестнице с першами.
Репетиция подходила к концу. Трюк не удавался. Я не заметил, что остался один в манеже. В зале всегда есть зрители, даже если нет представления. Уборщики, билетёры, случайно заглянувшие гости или друзья артистов. У выхода стояли две девушки. Одну я знал и решил подойти поздороваться. И вдруг, поглядев на другую, вздрогнул – это Она! Я обрадовался: «Здравствуй, Надя!» В ответ, равнодушно - отстранённое: «Здравствуйте, Володя.» Меня словно окатили ледяной водой. Володя?.. Она ведь звала меня Кузя! Да, прошло 10 лет. Нам тогда было по 13. Но мы ведь дружили, невозможно забыть такую дружбу, как была у нас, что-то должно было остаться! Познакомились мы с Надей в Вильнюсе в 1968 году, при забавных обстоятельствах. Цирк стоял на берегу реки Даугава. Мы приехали на 3 дня раньше начала представлений. Я любил приезжать раньше, когда цирк ещё только устанавливался, когда было время на осмотр города. Особенно летом, когда цирковая детвора развлекалась, как могла. Я пошёл на берег Даугавы и обнаружил тарзанку. Катание на тарзанке было любимым занятием у цирковых мальчишек. Заметив, что какая-то девчонка наблюдает за мной, стал рисоваться перед ней, выделывая невероятные сальто. Свалился несколько раз, чем рассмешил её. Она смеялась, а я обиделся и пошёл домой в цирк. Смотрю, она идёт за мной и продолжает надо мною смеяться. Я разозлился и оглянувшись у ворот, сказал: «А между прочим, в цирк посторонним нельзя!»
«А я, между прочим, дочка директора!» - ответила она и, чуть не оттолкнув меня, гордо прошествовала мимо.
Так началась наша дружба, которой казалось, не будет конца. Мы срывались с места и мчались, куда угодно: забирались на гору у башни Гедиминаса, брели «куда глаза глядят» по взморью Паланги, по щиколотку и по колено в воде, вдыхая аромат морского бриза, перемешанного с запахами растений. К этому времени я прочитал всего Дюма, знал наизусть целые главы из «Виконт Де Браджелон», Д,Артаньян был моим кумиром. Я стал заниматься фехтованием, и конечно Надя ассоциировалась у меня с героинями романов Дюма. Я подговорил кого-то из цирковых и мы устроили для неё показательный бой на шпагах. Как-то раз заболела кассирша, и Надю посадили в кассу продавать билеты на представление. Я вызвался помогать. Она терпеливо отвечала на вопросы посетителей, рассказывала, какие места удобнее, где лучше видно. Билеты охотно и быстро раскупали благодаря её доброте и обаянию. Я не любил пионерлагеря, но когда в Клайпеде Надю отправили в пионерский лагерь, я попросился туда же. Впереди была целая смена. Дожидаясь её на берегу речки, я находил гладкие камешки, писал на них «Надя» и бросал далеко в воду. Надя пришла и неожиданно сказала, что через 3 дня уезжает, потому что заболела мама. Я расстроился: «Зачем же я приехал, если через 3 дня она уедет, и я останусь один, и как я вообще здесь буду жить без неё?!» Обиженный, бродил по Клайпеде сам не свой, до самого вечера, но впереди у нас было еще 3 целых дня! Но на следующий день она вдруг сказала, что уезжает завтра.
«Ты придёшь меня проводить?» - спросила она.
«Приду» - ответил я.
Но когда увидел автобус, на котором она должна была уехать, вдруг почувствовал обиду на неё за то, что так неожиданно и легко оставляет меня одного, и побежал в противоположную сторону по пыльной дороге. Постепенно чувство обиды сменилось отчаянным сожалением: «Куда же я бегу, ведь Надя уезжает!» И повернул обратно. Но я убежал уже слишком далеко и застал только хвост уезжающего автобуса. Я смотрел ему вслед и по щекам катились слёзы. Слёзы капали в придорожную пыль, перемешивались с песком, оставляя после себя маленькие фонтанчики. Я смотрел на них и ловил себя на мысли, что любуюсь ими, злился на себя, что любуюсь фонтанчиками от собственных слёз, впервые испытывая незнакомое смятение чувств.
Я увидел, что Надя идёт к выходу из зала и чуть не бросился вслед за ней. Всё было, как 10 лет назад. Как и тогда, я не мог остановить её. Я снова чувствовал себя обманутым. Проснувшаяся обида, как в детстве, жгла сердце. Но чего-то не доставало. И вдруг я понял – не было слёз.
Да, детские воспоминания часто преувеличены, но словно увеличительное стекло, напоминают о себе настоящем. Мы, цирковые, бежим по кругу, как скакуны в манеже, наматывая события жизни на колесо своей актёрской судьбы. Но всё, что ранит душу, наполняет её болью, или незабываемым восторгом, обязательно взойдёт ярким ростком в творчестве. И тогда рождается новый неповторимый трюк, номер, аттракцион. Иногда кажется,а было ли всё это со мной, не сон ли под куполом цирка приснился мне? Но вот уже мой сын в манеже выполняет клоунские трюки, и в нём я узнаю себя.
Вот и ещё одно столетие на исходе. Мир опять стоит на грани Добра и Зла. Исчезают имена, забываются династии. Лишь воспоминания хранят память о них. Мир соткан из воспоминаний.