Сергей ХОРШЕВ-ОЛЬХОВСКИЙ
ЧЕТЫРЕ БЕЗДНЫ – КАЗАЧЬЯ САГА
Фольклорно-исторический кинороман
ЧАСТЬ 5. ВСТРЕЧА
Глава 56. ВЕРА И САША
1947 год стал для Веры удачливым и в то же время весьма драматичным. Весной она, наконец, нашла в одном из детских домов Поволжья, с помощью Фрадкова, детей. А осенью повстречала на приёме у детского врача своего, числившегося погибшим, мужа. Саша держал на руках вертлявого, светленького мальчонку, всё порывавшегося сколупнуть маленьким розовым пальчиком с его подполковничьих погон большую блестящую звёздочку.
Увидев Веру, Саша на мгновение потерял дар речи, но будучи боевым офицером тут же взял себя в руки и, стоически подавляя нахлынувшие эмоции, первым начал разговор. Сдержанно, выверяя каждое слово.
– Это сынок мой, Геночка. А тебя я погибшей считал... Смоленские говорили, миной накрыло.
– Так и было, – полушёпотом пролепетала Вера, с трудом сдерживая слёзы. – Только я живучей оказалась.
– А девочка у тебя на руках?.. – облизнул Саша пересохшие от волнения губы. – Дочка?
– Да. Я ведь тоже считала тебя погибшим. Похоронку даже получила.
– На войне всякое бывает. В июле сорок первого я по нужде выскочил из будки машины связи в кусты, а её в тот миг вдребезги разнесло прямым попаданием. Меня задело слегка, но при этом так контузило, что я толком ничего не соображал и забрёл после боя в какую-то деревушку. Там меня перевязали и спрятали в лесу. Поэтому не было, поначалу, никаких сведений.
– А потом?.. – проглотила Вера слёзы. – Потом, почему не дал знать о себе?
– Партизанам срочно нужен был опытный связист. Меня засекретили, с ведома центра, и оставили воевать в лесу. Тогда же и сообщили, – дрогнул голос Саши, – что ты погибла.
– А почему не разыскал детей?
– Когда пришли наши регулярные части, я опять ушёл на фронт и первым делом дал запрос на них. Но они как будто сквозь землю провалились.
– Сам-то как пережил войну? – покосилась Вера на погоны Саши, щадя его достоинство.
– Всякое было. Подполковника вот, присвоили, – с гордостью сказал Саша, и тут же спохватился. – Да что это я всё о себе, да о себе! Как наши дети? Помнят обо мне?
– А как же. Помнят.
– У них всё хорошо? Здоровы?
– Сейчас всё хорошо. А на первых порах по-немецки лопотали между собой.
– По-немецки? С чего это?
– Они всю войну в батраках были в нацистской семье. Били их там почём зря, за каждое неправильное слово. А спас их немец же – антифашист. Выкрал в конце войны у этих проклятых злодеев и прятал в подвале своего дома до прихода наших.
– Как это произошло? – вскричал Саша, не имея более сил сдерживать эмоции. – Как?!
– Когда меня вывезли, без сознания, в Вязьму, дети остались с мамой под Смоленском. Она была в оккупацию связной у партизан. Её поймали с шифрованным письмом, по доносу предателя, и расстреляли. Малышей тоже не пощадили. Сначала в концлагерь отправили, а потом... – заслезились глаза Веры.
– А они-то причём?
– Для фашистов причём. Они дети офицера Красной армии.
– Но как немцы об этом узнали?
– Да всё тот же подонок выдал.
– Сволочь! Чтоб он сквозь землю провалился!
– Так и случилось. Партизаны несли его через болото с мешком на голове, судить хотели, да помешала погоня. Они и утопили этого гада в трясине.
– Туда ему и дорога!
– Боюсь, что и этого для него мало. Слишком много стариков и детей пострадало из-за него!
– Вера, а можно мне как-нибудь увидеться с детьми? Хотя бы с Валериком, для начала?
– Конечно, можно. Только Валерик сейчас в Суворовском училище. В городе Калинине.*
– А Галя?
– Галя со мной. Учится в школе и помогает присматривать за Светочкой.
– Светлана?.. – ревниво насупился Саша. – Прямо как у товарища Сталина. Уж не Иосифовна ли она у тебя?
– Нет, Борисовна. Её отец погиб под Сталинградом.
– С кем это ты тут любезничаешь? Никак нельзя оставить одного! – шутливо напустилась на Сашу невесть откуда появившаяся, совсем ещё молоденькая, белокурая девушка.
– Юлечка, это Вера. Мы с ней... – выдержанно начал Саша и запнулся.
– Мы жили в одном доме. Я тоже была женой офицера, – помогла ему Вера и поймала себя на мысли: «А она очень даже похожа на меня.»
– Извините, нам надо срочно к врачу. Поговорите, когда выйдем, – добродушно улыбнулась девушка и потащила Сашу за руку в кабинет детского врача.
– Прости, Вера. Она на войне жизнь мне спасла... – виновато шепнул Саша, закрывая за собой дверь.
-----------------------------------
*Пояснения всех слов обозначенных звёздочкой смотреть на последней странице данной публикации (в алфавитном порядке).
* * *
Встретив Сашу, Вера начисто потеряла покой от сознания того, что в её жизни могло случиться всё по-иному. «Почему?.. Ну почему именно с нами произошла эта нелепая случайность?..» – весь день мысленно задавала она себе один и тот же вопрос, ничего толком не замечая вокруг. Только ночью, когда дочери крепко заснули, она дала волю чувствам и к утру, растратив все слёзы, стала постепенно приходить в себя и понимать, что такие случайные встречи могут происходить нередко и приносить им с Сашей страшную муку. Утром она побежала в управление Гострудсберкасс и Госкредита Смоленской области и прямо с порога закричала.
– Товарищ Фрадков, мне срочно надо перевестись в другой город!
– И куда бы ты хотела? – усмехнулся Фрадков, не воспринимая её слов всерьёз. – Может, на Крайний Север? Или в Прибалтику, к лесным братьям*? Так всегда пожалуйста.
– Куда угодно, только побыстрее!
– Не получится куда угодно. А вот в Прибалтику можно. Партия как раз посылает туда группу коммунистов, для укрепления своих позиций. И желающих, честно скажу, немного.
– Я согласна в Прибалтику! – с готовностью выпалила Вера.
– Правда что ли? Да что случилось-то?
– Я вчера встретила своего погибшего мужа!
– Так это же здорово!
– Ага, здорово! Он был с молодой женой и с сыном на руках!
– Да как же это он?
– Так же, как и я, – всхлипнула Вера. – Мы считали друг друга погибшими.
– А может, всё ещё уладится?
– Да что уладится? Что?
– Ну, может, семьями будете дружить. Может, будет чем-нибудь помогать. Сейчас такое часто случается. Сейчас можно по пальцам сосчитать мужчин.
– Да вы что! Знать, что он где-то рядом и не быть вместе! Это для меня невыносимо! Переводите в любое место!
– Хорошо, Верочка. Хорошо, – поспешил согласиться Фрадков и его большие, тёмные глаза в одно мгновение сделались ещё больше и темнее. Он снял с носа старенькие роговые очки с толстыми круглыми линзами, ещё раз внимательно посмотрел на Веру, всё ещё не веря в про¬исходящее, и потянул к себе, не глядя, пухлую, кожаную папку, прикрытую сверху пирамидкой канцелярских тетрадей. Пирамидка тотчас рассыпалась, одна из тетрадей упала на изумрудно-зелёную стеклянную чернильницу и выбила из её конусообразного жерла резную, костяную ручку, с пера которой сорвалась жирная фиолетовая капля и растеклась по исписанному мелким шрифтом листу бумаги, хищно пожирая каллиграфические буковки. – И в какую из трёх республик ты хотела бы поехать? – испытывающе уставился на Веру Фрадков, не обращая внимания на кляксу, безжалостно уничтожающую его письменную работу.
– Мне всё равно, только бы поближе к Витебску.
– Тогда в Литву, в Каунас. Вильнюс, конечно, ещё ближе, но туда уже все места забронированы. Там легче освоиться, русскоязычных много.
– Ладно, поеду в Каунас, – согласилась Вера.
– Но это один из самых националистических городов в Прибалтике.
– Всё равно поеду! – стояла на своём Вера.
– Тогда пиши заявление, – протянул Фрадков Вере лист бумаги. – Одиноких матерей мы посылаем туда только по их письменной просьбе.
Глава 57. ВЕРА В ЛИТВЕ
На железнодорожный вокзал города Каунас Вера прибыла пасмурным октябрьским утром и слегка растерялась: здесь, в отличие от Вильнюса, где она делала пересадку, повсюду слышалась незнакомая речь. Люди резво выпрыгивали из вагонов, зачастую с чемоданами и сумками в обеих руках, а некоторые даже с мешками на плечах и куда-то отчаянно спешили, толкаясь и гомоня. Гвалт и суета напомнили ей вокзал Новоузенска и подсказали, как вести себя дальше – она направилась к милиционеру, дежурившему на платформе, и предъявила командировочное удостоверение. Милиционер был из местных, но по-русски говорил хорошо. Он охотно разъяснил Вере, как пройти в горком партии.
– А не лучше ли, в данной ситуации, нанять машину? – засомневалась Вера, с подозрением глядя на тоскливо-серое прибалтийское небо, готовое в любую минуту разразиться дождём.
– Не стоит тратить деньги. Это недалеко, – возразил милиционер и ещё раз разъяснил, где надо свернуть влево с вокзальной улицы.
Несмотря на уверенность милиционера, Вера ещё некоторое время колебалась – идти одной по незнакомому городу, жители которого, по слухам, были недоброжелательно настроены к русским, было боязно, но и лишних средств у неё не было – большую часть командировочных денег она отдала тёте, оставшейся в Смоленске с её дочерьми.
– Идите-идите, – подбодрил милиционер. – Не бойтесь.
И Вера решилась, стала спиной к вокзалу, подняла воротничок лёгкого, суконного пальто серого цвета и быстро пошла по бугристой, мощённой булыжником улице и вскоре слилась, как и другие приезжие, с серым туманным городом, черепичные дома которого походили друг на друга как близнецы. Она во все глаза следила за ориентирами, подсказанными милиционером, но всё же свернула раньше времени и заблудилась в переулках. Прохожих на улицах в это время было совсем мало, да и не понимали они Веру, или делали вид, что не понимают. Только один молодой озорник заговорил с ней по-русски и с удовольствием показал дорогу.
– Что, встретили по пути кого-то добряка? – спросил милиционер, когда Вера пришла опять на вокзал, с трудом волоча за собой чемодан.
– Ага, – грустно кивнула Вера. – Встретила.
– Это ещё ничего. Вам повезло, – добродушно рассмеялся милиционер. – Бывали случаи, когда не говорящие на нашем языке, оказывались совсем в другом конце города.
* * *
– Ура! В нашем полку прибыло коммунистов! – шутливо воскликнул первый секретарь горкома партии Плаксин, лично встретивший гостью на проходной. Он официально поблагодарил милиционера за проявленную заботу о коммунисте и повёл Веру в свой кабинет. Там он заварил чай и стал досконально изучать её документы.
Вера с удовольствием пила чай вприкуску с большой, иссиня-белой грудкой сахара, напоминавшей вершину горбатой, ледяной горы и, грея о гранёный стакан озябшие ладони, искоса следила за поведением первого секретаря горкома партии.
Плаксин то и дело удовлетворённо кивал большой тёмно-русой головой, посеребрённой на висках сединой, дробно постукивал по столу короткими, толстыми пальцами и то и дело бросал на Веру, из-под крутого лба, быстрые, одобрительные взгляды. Когда Вера выпила чай, он энергично выскочил из-за стола и повелительно заговорил:
– Характеристики отличные! Нам такие люди позарез нужны! Работать будете временно исполняющей обязанности управляющего Госбанком.
– Уп-правляющего?.. – слегка заикнулась Вера, в испуге.
– Да, управляющего.
– А что с ним? Заболел?
– Арестовали за злостную антигосударственную деятельность. Там, кстати, весь коллектив не ахти какой. Недолюбливают они советскую власть. Правда, умело скрывают это. Так что будьте начеку, вам ещё придётся взвалить на себя обязанности секретаря партячейки.
– Как это взвалить? Секретаря выбирают.
– Выберут. Здесь на это дело никто не рвётся.
– Да как же они выберут? Меня же здесь никто не знает!
– Не волнуйтесь. Вам на первых порах, чтобы легче было освоиться, будет помогать секретарь комсомольской организации Женя Лазарева. Она работает кредитным инспектором.
Мысль о том, что ей кто-то будет помогать, немножко успокоила Веру. Она стала интересоваться бытовыми вопросами.
– Вы одна или с семьёй? – выдвинул Плаксин встречный вопрос.
– Одна. Но следом приедут две дочери и тётя.
– Тогда обоснуетесь в общежитии, а приедут родные, получите отдельную квартиру. Вопросы ещё есть?
– Да.
– Какие?.. – удивился Плаксин.
– А нельзя ли, пока обвыкнусь, поработать на какой-нибудь нижестоящей должности?
– Нет! – насупился Плаксин. – Куда партия пошлёт, там и будете защищать её интересы!
Глава 58. ВЕРА И ЖЕНЯ
В банке сотрудники встретили Веру весьма настороженно. Литовцы, в большинстве своём, надеялись в скором времени восстановить независимое государство и оттого ко всем приезжим относились предвзято. В открытую на конфликты не шли, но чувствовалось, что властью и людьми, исполнявшими её волю, были недовольны.
Вера в первые же дни поняла, что коллектив действительно «не ахти какой» и попыталась, с наскока, изменить ситуацию в лучшую сторону. Она проводила частые собрания и совместные чаепития, на которых выступала с пламенными речами и интересовалась общими и личными проблемами подчинённых. Но, чем больше она старалась, тем подозрительнее к ней относились сотрудники. В конце концов они стали подкладывать ей на письменный стол записки с требованием покинуть Литву.
На Веру, воспитанную на идеалах интернационализма и закалённую войной, запугивания не подействовали. Она настойчиво продолжила борьбу за объединение вверенного ей коллектива по малопонятным для местного населения коммунистическим принципам: «Всё для общего блага!..» и «Один за всех – все за одного!». И тогда доведённые до отчаяния местные сотрудники, привыкшие жить по единоличным принципам и толком не понимавшие, чего от них хотят, решили избавиться от своей новой, чуждой им по духу начальницы. Улучив момент, они украли с вешалки пальто секретаря комсомольской организации Жени Лазаревой и заявили вызванному в отделение Госбанка участковому милицио¬неру, что его унесла Вера, когда ушла на обед.
– Не могла она так поступить! Не могла! – со слезами на глазах стала защищать Веру Женя Лазарева.
– Ещё как могла, – с уверенностью заявил один из банковских служащих. – Я сам видел, как она вынесла на руке пальто.
– Да-да! Я тоже видел, – подтвердил второй, растягивая слова.
– Что за глупости! – возмутилась Женя. – Зачем ей моё пальто?
– Так оно же новое. За хорошие деньги можно продать на базаре. А ей как раз очень нужны деньги. Разве не так?
– Да, нужны, – подтвердила Женя. – К ней скоро приедет семья.
* * *
Когда Вера вернулась в банк, милиционер не стал разбираться в тонкостях дела, сразу пожелал увести её в отделение.
Вера была обескуражена, просила своих сотрудников засвидетельствовать, что она вышла из Госбанка только со своим пальто на руке, но они невинно пожимали плечами и стыдливо отводили глаза в сторо¬ну.
– Вы не можете арестовать меня так запросто! Я член партии! – взяла Вера в оборот милиционера и позвонила, пока тот не опомнился, в горком.
Первый секретарь горкома партии Плаксин толком ничего не поняв, ни из темпераментно-сбивчивой речи Веры, ни из испуганного, нечленораздельного доклада милиционера, немедленно потребовал к себе в горком всех участников происшествия.
Милиционер нервно поправил униформу и попросил подозреваемую, потерпевшую и главных свидетелей пройти вместе с ним в горком.
В горкоме партии все лица, желавшие спровоцировать конфликтную ситуацию между секретарями партийной и комсомольской организаций и за счёт этого избавиться от своей идейной начальницы, не были столь уверены в себе, как часом ранее.
– Я вышла из банка только со своим пальто на руке и с дамской сумочкой. Честное партийное слово! – уверенно заявила Вера, быстро оправившаяся, в присутствии Плаксина, от первоначального шока.
– А почему вы решили, что именно товарищ Лызлова унесла чужое пальто? Какие у вас доказательства? – пристально посмотрел на представителя власти Плаксин.
– Они засвидетельствовали, – в растерянности кивнул милиционер на банковских служащих. – Говорят, видели, как она ушла с пальто на руке.
– Точно видели? – строго посмотрел Плаксин на банковских служащих.
– Да-да! – в страхе закивали свидетели. – Видели! Выносила какое-то пальто.
– А за вас может кто-то замолвить слово? – перевёл Плаксин взгляд на Веру.
– Не знаю, замолвят ли... – засмущалась Вера. – Но два человека видели, как я выходила из банка.
– Кто? Говори, не бойся, – скорее попросил, чем приказал Плаксин.
Вера поправила, в волнении, причёску и приглушённо заговорила:
– В конце каждой недели к нам в банк приезжает за товарами для воинской части капитан Латушко из Калининградской области. Сегодня он тоже был, оформлял документы на получение по лимиту лакокрасочных материалов.
– Из Калининградской области? – удивился Плаксин.
– Да. Из посёлка Чернышевский. Он находится на границе с Литвой.
– Но, почему в Каунас, а не в Калининград?
– Потому что Прибалтийские республики лучше снабжают товарами, лишь бы они не рыпались против Советской власти.
– Ух, как закрутила!.. – в неудовольствии буркнул Плаксин.
– Так это на самом деле так.
– Ладно, потом об этом поговорим, – не стал спорить первый секретарь. – Дальше-то что было?
– Он пригласил меня в кафе, в благодарность за скорое оформление документов.
– В рабочее время? – с ревностью в голосе воскликнул Плаксин.
– Нет. Во время обеденного перерыва. От имени всей воинской части.
– Ну, если от имени всей воинской части... – улыбнулся Плаксин.
– Встретил меня капитан Латушко на пороге отделения банка ровно в двенадцать, а через час привёз обратно на своей машине. Он и его шофёр видели, что у меня в руках ничего не было, кроме моего пальто и дамской сумочки.
– Это, конечно, меняет суть дела. Но я считаю, капитан должен лично прибыть в Каунас и подтвердить алиби подозреваемой, – не совсем уверенно произнёс милиционер и вопросительно посмотрел на первого секретаря горкома партии.
– Я тоже так считаю! – резко оборвал разговор Плаксин, дав всем понять, что инцидент исчерпан.
* * *
– Почему? Ну почему они так к нам относятся? Мы же помогаем им строить справедливое общество!.. – плакала вечером Женя Лазарева у Веры в комнате, за чаем.
– Да кто их знает. С виду все деликатны, а как только появится возможность сразу кусают. Они даже записки мне подкладывают на письменный стол.
– Какие? – перестала Женя, от удивления, плакать.
– Требуют, чтобы мы все уехали и не мешали им жить по-старому.
– Поэтому они хотят всех перессорить, – догадалась Женя. – Поодиночке гораздо легче избавиться от нас.
– Это точно.
– А представляешь, что было бы, если бы я поверила, что ты украла моё пальто?
– И что было бы? – улыбнулась Вера.
– Могла рассказать, как ты ругала ноябрьские праздники и руководство партии.
– Я не ругала, – спокойно возразила Вера. – Я только слегка покритиковала за чрезмерную пышность лозунгов и речей.
– Этого хватило бы. А ещё воровство пальто у секретаря комсомольской организации приписали бы туда.
– Надо как-то объяснить им, что мы не враги. Мы ведь стараемся всё делать для общего блага, а не так как они – каждый сам за себя, – сказала Вера, в задумчивости, скорее для самой себя, чем для Жени.
– А давай завтра соберём всех служащих в красном уголке и объясним, что мы стараемся для них же, – предложила Женя, искренне веря, что это поможет.
– Ну, что же. Давай соберём, – согласилась Вера.
* * *
На следующее утро Вера собрала в красном уголке всех сотрудников банка.
– Товарищи, я хотела бы раз и навсегда покончить с враждой, – начала она осторожным, примирительным тоном. – Мы должны осознать наконец, что мы один коллектив. Так сказать, одно целое. Мы должны крепко держаться друг за друга. Только так мы сможем избежать многих ошибок и бед. И неважно кто какой национальности. Все мы братья и сёстры.
– Так не получится! – выкрикнул из заднего ряда старший бухгалтер Казимерас. – Какие вы нам братья и сёстры?
– Скажите честно, чем мы, русские, а точнее советские, так не угодили вам? – вынуждена была Вера спросить напрямую. – Ведь именно мы, жертвуя собой, освободили Вильнюсский край от поляков, а Клайпеду от немцев и объединили Литву в одно целое.
– Да, освободили. А потом всё забрали себе.
– Это точно! Всё захватили! Везде поставили своих начальников! – стали обеспокоенно роптать сотрудники, большинство из которых были согласны с мнением Казимераса.
Казимерасу пришлось выйти впе¬рёд, чтобы разрядить не на шутку накалившуюся ситуацию, которую он сам же и создал. Он поднял вверх правую руку, дождался, когда сослуживцы успокоятся, и заговорил, выверяя каждое слово, на хорошем русском языке:
– Лично ты, Вера, нам ничего плохого не сделала. Женя тоже. Но все вместе вы лишили нас возможности жить так, как мы хотим сами.
– Значит, Вильнюс и Клайпеда не считаются?! Значит, понапрасну погибли тысячи наших солдат?! – темпераментно поддержала Веру Женя Лазарева.
– Ну, почему же?.. – смутился Казимерас. – За Вильнюс и Клайпеду, конечно, большое спасибо. Однако, лучше было бы, если бы вы все уехали. Тогда мы вас вспоминали бы с благодарностью. А так... Одна горечь на душе.
– Всё! Хватит! Сейчас же разойдитесь по рабочим местам и забудьте, о чём говорил Казимерас! Иначе, нам всем не сдобровать! – приказала Вера сотрудникам, понимая, что разговор зашёл слишком далеко – среди них вполне мог оказаться доносчик.
С того дня в Ленинском отделении Госбанка города Каунас воцарилось вполне приемлемое взаимопонимание между сотрудниками.
Глава 59. ВЕРА И НИКОЛАЙ
Последние дни октября, хмурые и прохладные, навеяли на многих жителей Каунаса скуку. Но Вере они принесли много радости. Она получила два письма: от тёти – из Смоленска, и от двоюродной сестры Нины – из Витебска. Тётя писала, что скоро привезёт детей, к дню Октябрьской революции. А Нина, ликуя, сообщила, что её возлюбленный Володя вернулся с войны живым и здоровым, с орденами и медалями; что он расстался, по обоюдному согласию, с нелюбимой, силой навязанной ему женой, что она уже родила от него красивенькую, умненькую дочечку и беременна во второй раз, как ей кажется, сыном, и что она, благодаря всему этому, стала твёрдо ходить на ногах, после долгих лет болезни. И тут же из Калининградской области прибыл капитан Латушко и подтвердил в кабинете следователя её алиби. Вера с радостью схватила обеими руками большущую, пропахшую бензином и моторным маслом руку капитана и стала отчаянно трясти её, не находя, в волнении, подходящих слов благодарности.
– А, что такое, особенное, я сделал? Выполнил долг каждого честного гражданина и только, – сконфузился Латушко и протянул Вере небольшой пакетик, свёрнутый по образцу солдатского треугольника военных времён.
– Что это?! – испугалась Вера, машинально вскрыв конверт.
– Это наши ребята, офицеры, сколько могли, собрали, комсомолке на пальто... – стеснительно забормотал Латушко и его смугловатое, лунообразное лицо стало покрываться пунцовой краской.
– Так это на пальто! – тотчас сменился испуг Веры на радость. – Какие же вы, военные, добрые! Просто слов нет!
– Если вы не против, мы могли бы пойти в военторг прямо сейчас, – предложил Латушко, желая хоть на какое-то время остаться с Верой наедине.
– А может, вечером?.. – засомневалась Вера. – После работы.
– Нет-нет, лучше сейчас! – горячо возразил капитан. – Вечером я должен быть в воинской части.
– Тогда во время обеда, – выдвинула Вера, категорически не любившая прогулов, своё предложение. – И Женю возьмём с собой.
– Нет-нет! Не надо! – опять горячо возразил Латушко – Пусть для девочки будет сюрприз!
* * *
В военторге подходящего по размеру пальто, к глубокому сожалению капитана Латушко и Веры, не оказалось. Все были какие-то мешковатые, пошитые скорее на здоровых мужчин, чем на стройненькую, невысокую Женю. Вера так расстроилась, что на её чистые, небесные глаза даже навернулись слёзы. Капитан Латушко был обескуражен, он вытянулся во фронт и не знал, что сказать. Обескуражена была и продавщица, почему-то посчитавшая себя виноватой в том, что советский ширпотреб штамповал такие однообразные, неудобные вещи. Она поспешила позвать к покупателям заведующего магазином, чтобы хоть частично снять с себя воображаемую вину.
– Я, вообще-то, старшина из воинской части. Временно на этой должности. Мало, что смыслю в гражданских вещах. Но я перед самым праздником поеду в Ригу, в центральный военторг. Если хотите, привезу с нашего склада такое пальто, какое только вам будет впору и по вкусу, или куплю в любом другом магазине. Вы только скажите, какое. Я, непременно, привезу... – бессвязно урчал кряжистый старшина и виновато топтался перед хрупкой покупательницей, в одно мгновение взбудоражившей его давно окаменевшее, больное от жестокой измены сердце, своим необыкновенно светлым, притягательным взглядом и необыкновенно приятным, берущим за душу, нежным говорком.
Глаза Веры тотчас засветились радостью, и она стала оживлённо, с многочисленными, малопонятными заведующему военторгом подробностями и отступлениями, объяснять, каким должно быть пальто.
– Главное, не скупись. Добавь, сколько потребуется. Я обязательно верну, с надбавкой, – ревниво вмешался капитан Латушко, давая понять старшине, кто здесь главный, и поскорее увёл Веру из магазина.
* * *
Накануне революционного праздника к Вере приехали родные. Все они были здоровые и беспечно весёлые: и четырёхлетняя веселушка Света, и сдержанная, почти взрослая Галя, и даже солидная, мало¬разговорчивая тётя Сима. В тот же день безмерно счастливой Вере предоставили, по указанию первого секретаря горкома партии Плаксина, квартиру в центральной, исторической части Каунаса – в старинном двухэтажном здании, покрытом позе¬леневшей от времени толстой черепицей. Квартира была на втором этаже, весьма просторная, с отдельной ванной, но крыша в некоторых местах протекала, а на кухне, в полу, почемуто зияла дыра внушительных размеров, в которую мог, при желании, протиснуться человек.
Вечером Вера стала печь детям блины и, любопытства ради, заглянула в эту дыру. Удивлению её не было предела, там торчала лохматая мужская голова. Чудаковатый жилец снизу, прельщённый ароматом сдобы, тотчас принялся клянчить ужин и для себя. Он так умело скоморошничал, что первый испуг Веры мигом исчез. Она без сожаления сбросила вниз два свежеиспечённых, румяных блина.
Озорник мгновенно слопал гостинец и опять стал смешно кривляться и блеять козлёнком:
– Пожа-а-а-луйста... ещё-о-о...
Вера звонко рассмеялась и сбросила скомороху ещё два блина. Этот неожиданный, забавный случай, помог ей взбодриться после суматошно-трудного предпраздничного дня, с его многочисленными политически-ответственными мероприятиями, чреватыми из-за любой незначительной ошибки весьма большими неприятностями. Покормив детей и тётю, Вера вперебежку заспешила по осенним, скользким улицам, на которые уже упали густые, тёмные сумерки. Она хотела во что бы то ни стало порадовать в этот день ещё одного человека, свою новую подружку Женю Лазареву.
* * *
Заведующий магазином заблаговременно отпустил домой продавщицу и грузчика и стал терпеливо, с затаённой тревогой, ждать необычную, безоглядно понравившуюся ему заказчицу, несмотря на недомогание и страшную утомлённость от длинной дороги. И как только она переступила порог, он тотчас кинулся ей на встречу с пальто на руках.
– Такое, как я хотела! Даже ещё лучше! И воротник красивее, и пуговицы! Вот уж подарок будет Жене к тридцатой годовщиной Великого Октября, так подарок! – восхищённо восклицала Вера, ласково поглаживая обеими ладошками жёсткий с виду, но мягкий при прикосновении, каракулевый воротник и, время от времени, осторожно трогала указательными пальцами большие, тёмно-синие пуговицы, с выпуклыми рисунками в виде цветка ромашки.
– Ура! – обрадовался заведующий магазином. – Я угадал!
– Нет, такое не подойдёт, – оборвала Вера преждевремен¬ную радость заведующего, взяв в руки этикетку.
– Как, не подойдёт? – не на шутку встревожился заведующий. – Вы же только что хвалили его!
– Хвалила. Но оно чуть ли не вдвое дороже, чем я думала.
– Ну и напугали вы меня. Я-то уже подумал, что на самом деле не такое привёз. Чуть сердце не выпрыгнуло наружу, – с облегчением выдохнул заведующий военторгом и достал из кармана портмоне. Он безвозмездно, без какой-либо показухи, доложил необходимую сумму из личных средств и, желая завязать более длинный разговор, тоже похвалил пальто:
– Действительно хорошее. И качество материала отменное, и пуговицы красивые, и пошив модный. Наверно, понравится девчонке.
– Ещё как! В нашем банке ни у кого такого красивого нет! И всё это благодаря вам и капитану Латушко! Побольше было бы на земле таких замечательных людей!
– На улице непогода, совсем темно стало. Запросто можно нарваться на лихого человека. Я быстренько закрою магазин и провожу вас, – засуетился заведующий военторгом, донельзя смущённый похвалой.
А лихой человек был уже рядом. Он грубо, твёрдо веря в безнаказанность своих действий, распахнул ударом тяжёлого кованого сапога старинную дубовую дверь магазина и без предупреждения выстрелил из обреза по навесной витрине. Осколки битой посуды с грохотом посыпались на пол. Вслед за первым, незваным гостем, в магазин ворвались ещё двое и вскинули автоматы.
Заведующий магазином, будучи человеком военным, не растерялся, мгновенно повалил Веру под прилавок и закрыл её своим телом.
– Так и лежите. Чуть шевельнётесь, сразу убью! – пригрозил один из нападавших на хорошем русском языке и коротко бросил своим: «Be lavonu!»*
Грабители сосредоточенно, со знанием дела выбрали нужные им вещи, побросали их в мешки и так же неожиданно, как и появились, исчезли.
– Лесные братья?.. – прошептала Вера, когда в магазине стало тихо.
– Братья борются за идею, им в лесах важнее провиант и тёплая одежда. А эти старались взять дорогие вещи и всякие побрякушки.
– А кто же они тогда? Обыкновенные воры?
– Ничего себе обыкновенные! С оружием?! Нет, бабонька, это прожжённые уголовники.
Тон заведующего магазином задел Веру. Она толкнула его в грудь руками и возмутилась:
– Товарищ, ты вставать думаешь? Прилёг, как на собственную жену.
– А ты выходи за меня замуж, и не будет как...
– Да ты спятил, я же тебя совсем не знаю!
– Николай я, Сетраков. Донской казак.
Глава 60. ВСТРЕЧА
Я верю, я знаю – так будет:
Приеду, приду, принесут...
Живой, одряхлевшей ли грудой,
Иль просто распавшийся труп
На Дон, на родное кладбище,
Где вербы седые шумят,
Где небо синее и чище,
Но всё же вернусь я назад!..
Николай Келин
Вечерело. Огромное и багровое от натуги солнце, уставшее за неимоверно длинный июльский день беспрестанно дышать огнём, спешило схорониться за горизонтом. Оно хотело поскорее оказаться над океаном, чтобы на безбрежном просторе немножечко отдохнуть от земной суеты и, умывшись брызгами громадных волн, опять предстать перед землянами свеженьким, чистеньким, ярким...
Хутор Ольховый был подёрнут в этот жаркий вечер мутновато-пыльной дымкой и казался сонливым. Но это только на первый взгляд. На самом деле хутор кипел, несмотря на спускавшиеся багровые сумерки, своей обыденной, суматошной жизнью. Где-то на краю хутора, перебивая одна другую, протяжно мычали коровы, возвращавшиеся с пастбища с полным выменем молока. Одни мягко и просительно, другие – требовательно. Пастухи пронзительно свистели, не давая им разбрестись по огородам и громко кричали: «Гё-о! Гё-о! Куда пошла, скотиняка гулая?!» И хлёстко, словно стреляли из ружья, хлопали кнутами о затвердевшую, как асфальт укатанную степную дорогу. Там же, у истоков реки Ольховой, раздражённо зудел мотор колхозной механической дойки: зи-и-и... зи-и-и... зи-и-и... И там же, за лесополосой, на пашне, рядком, но как-то неуклюже, словно огромные красные жуки, ползали комбайны и планомерно жужжали. По центральной дороге навстречу стаду бежали встречать своих коров, со смехом и шутками, подростки. И только ребятишки помладше беззаботно сидели, сбившись в стайку, на рельсах, оставленных немцами, пытавшимися в грозном сорок втором году протянуть через донские степи железнодорожную ветку от станции Чертково к Сталинграду, и фантазировали о перспективах своей взрослой жизни, в которой они, в подражание родителям, видели себя за штурвалами комбайнов и рычагами тяжёлых гусеничных тракторов.
– Вот увидите, наш хутор станет большим городом! – знающе говорил Ванька Белый. – И тогда в нашем магазине каждый день будут продавать для взрослых пиво, а для детей мороженое и ситро.
– Не выдумывай! – одёрнул его Васька Жунёк. – С чего это он вдруг станет большим городом?
– Так геологи же вчера бурили землю возле Липяговского леса!
– Ну и что? – в раздражении фыркнул Васька.
– Как что? Уголь искали! А если найдут золото, представляешь что будет?
– Я тоже стану геологом, когда вырасту, – мечтательно произнёс Серёжка Федулёнок. – Буду ездить по разным странам.
– Геологом? – удивился Васька. – Да ты хоть знаешь, что геологи работают в горах?
– Знаю. Я тоже буду работать в горах.
– Да куда тебе! – засомневался Васька. – Слишком худой. В первый же день шлёпнешься со скалы.
– Это точно, шлёпнешься, – согласился Ванька, и тут же стал успокаивать Серёжку. – Не наше это дело. Городские пусть ползают по скалам как гусеницы, а мы будем работать по-настоящему, на больших тракторах.
– Нет! – возмутился Серёжка. – Я буду ездить по разным местам!
– Вот даёт! Выдумщик!
– Точно выдумщик!
Хохотали пацаны над другом, не желавшим быть трактористом.
– Идолята, вчистую запугали кобылу! Будя* шуметь без дела! Будя! – прикрикнул на пацанов дед Петро, неудачно пытавшийся стреножить взбудораженную их криками молодую, пугливую лошадку, и хлопнул в негодовании о землю кнутом.
Ребятишки воробышками рассыпались в разные стороны, но тут же снова собрались в стайку и увязались за подводой, на которой дед Макар вёз мимо них городских пассажиров.
Рядом с Макаром сидел на скамеечке седовласый пожилой мужчина в чёрном, несмотря на жару, костюме. На левой поле его пиджака красовались два ордена Славы, орден Красной Звезды и полдюжины боевых медалей. Он держал на коленях славненькую, курчавую девчушку, с любопытством таращившую слегка испуганные, как угольки тёмные глазки на горластую ораву, ни на шаг не отстававшую от подводы. Позади седовласого мужчины на груде макулатуры сидела его белокурая, нарядная спутница. Она раскрыла большую полотняную сумку, и стала угощать конфетами понравившихся ей резвых мальчишек.
Мальчишки от такой заботы тотчас осмелели и наперебой загалдели:
– Гунник*! Гунник! Ты привёз надувные шарики за мои тряпки?
– А цветные карандаши и пластилин за бумагу?
– А свисток?
– Кыш!.. – замахнулся на них дед Макар, шутки ради, кнутом. – Чуманята!
– У-у-у!.. Макар-бесплатный! – возмущённо загудели пацаны, отхлынув от подводы.
– Да привёз, будь вы неладны, арепьи колючие!
– А игрушечное ружьё привёз?
– А автомат?
– А мяч?
– Какая ответственная у тебя должность!.. – засмеялся городской пассажир, восхищённо глядя на Макара.
– А то нет! Чёрт бы их побрал!..
– Кого? – удивился городской пассажир. – Детей?
– Не-е-ет! Годы мои старческие! Не будь я пенсионером, разве стал бы в обмен на шарики и карандаши собирать по дворам тряпки, да бумагу? Ни за что на свете!
– Погоди, не горячись. Кому же, как не пенсионерам, собирать вторсырьё.
– Это верно, – как-то сразу смягчился Макар и выбросил из подводы, на радость детям, резиновый мяч. – Мне по-стариковски в самый раз. И на людей нагляжусь за день, и копейку лишнюю заработаю на лекарства.
– Николай! Сетраков! Это ты, или я умом тронулся?.. – вдруг выскочил из травы на дорогу бывалый казак в старенькой солдатской форме и в стареньких, стоптанных сапогах. Он кинулся наперерез подводе, на ходу поправляя съехавшую на бок старенькую казачью фуражку, с выцветшим на ярком степном солнце бледно-красным околышем.
– Это ещё кто чикиляет*? – толкнул Макара локтем в бок городской пассажир. – Знакомый, вроде?..
– Николай, да ты что? Это же твой дружок по игрищам! Петро Некрасов!
– Колюшка, братушка! Истинный крест, не узнал бы, коль не улыбнулся бы!.. – заплакал от радости дед Петро и схватился рукой за борт подводы.
– Боже мой! Как же я тебя, казачину чубатого, сразу не признал? – стал горячо обнимать и целовать Петра в небритые и солёные от слёз щёки городской пассажир, свесившийся на ходу с подводы.
– Идол! Где ты столько лет шатался? – отчитывал старого друга Пётр, семеня рядом с подводой. – Мы же погибшим считали тебя!
– Не ругайся, а то сапоги не сошью, – во всё лицо улыбался Николай Сетраков. – Твои-то, как вижу, совсем развалились.
– Правда сошьёшь? Настоящие? Бывалошние?..
– Обязательно сошью. Две пары.
– А мне? – по-детски жалобно поджал губы Макар.
– И тебе сошью. Но это потом, а сейчас давай бутылочку раздавим за встречу.
– Это можно! – тотчас остановил лошадей Макар.
– Я тоже не против! – обрадовался Пётр, но тут же спохватился. – Погоди, Коля, а едешь-то ты куда?
– К двоюродному брату, в Артамошкин. Тут-то у меня уже никого не осталось из близкой родни.
– А может, в другой раз разопьём?.. – засомневался Пётр. – Вечер уже на дворе, а до Артамошкина ещё десять вёрст.
– Теперь он называется совхоз «Донской», – услужливо подсказал Макар, желая поскорее выпить.
– Вера, открывай сумку, поминки по Артамошкину устроим! – весело закричал Николай Сетраков, до слёз обрадованный неожиданной встречей с друзьями юности. – Ну, какой мальчишка тебе больше всех понравился? – спросил он у девочки и передал её на руки своей спутнице.
– Маленький! – решительно ткнула пальчиком девчушка в белобрысого мальчишку, ловко возившегося с мячом сбоку дороги.
– Это наш пострелёнок, Серёжка! – с гордостью воскликнул Пётр Некрасов. – Внучок моей сестры Маруси и Васи Федула*.
– Да ты что? – удивился Николай Сетраков. – Значит, скоро породнимся!
– А как же! Породнимся!
– Вася, наверное, без ума рад своему Федулёнку? – засмеялся Николай.
– Был бы рад, да погиб под Сталинградом.
– Эх ты-и!.. – смутился Николай. – А везунчиком же он всегда был. Помнишь?
– Помню. Я не раз говорил об этом Марусе. Да война, видно, не в счёт. И Николка, братишка мой младшенький, твой закадычный дружок по игрищам, с ним в одном бою полёг. А тоже из везунчиков был...
– Что ж, давай помянём их в первую очередь, – взял Николай из рук Веры бутылку водки и спрыгнул с подводы.
– Вот она! – с поспешностью достал Макар из угла подводы гранёную стограммовую рюмку и подал Николаю. – Всегда при мне, родимая. Не один уже раз заработала на похмелье.
– Молодец! Настоящий вояка! – похвалил Николай Макара и стал наливать в рюмку водку тоненькой струйкой.
– Коля, а отчего ты столько лет не объявлялся в родном хуторе? – поинтересовался Макар, в нетерпении облизывая пересохшие от жары губы.
– Я, может, никогда не объявился бы, да жена уговорила.
– Видать, дюже тебя тут обидели, раз так долго не объявлялся, – буркнул Макар и торопливо выпил водку.
– Ещё как обидели! Отобрали первую любовь!
– Ну так и что?.. – неодобрительно покосился на друга Пётр Некрасов, волнами хмуря морщинистый лоб. – Неужели ни разу за сорок пять лет не хотел домой?
– Хотел! Ещё как хотел! Навсегда собирался в тридцать девятом году. В мае, когда всё цветёт и пахнет вокруг. Да видно, не судьба. В апреле репрессировали начальника нашей сапожной бригады. А потом, помаленьку, принялись за других. Я тоже не совсем чистый был – во времена НЭПа* деньги заколачивал в частной сапожной артели. Да и потом втихаря подрабатывал на дому. Одним словом, буржуй был. Каждый день ждал ареста. Но тут началась финская война. Меня забрали на фронт, в артиллеристы. Сначала снаряды подносил, а потом дослужился до командира орудия – это уже в Отечественную. Где только не воевал: под Москвой, на Курской дуге, освобождал Прибалтику, брал Кёнигсберг. На передовой всё время. Три ранения и две кон¬тузии. Врачи всё комиссовать норовили, но я устоял до победы.
– Это по-нашенски! По-казацки! – оттаял Пётр. – Не то что некоторые... Сами себе простреливали ноги!
– Зачем? – оторопело вздёрнул брови Макар.
– А-то сам не знаешь?! – недовольно пробурчал Николай.
– Да откуда ему знать! – усмехнулся Пётр. – Его же только в конце сорок четвёртого призвали на фронт. А когда нас, плохо вооружённых, немцы давили танками, он служил в тыловиках.
– Ишь ты, какой прыткий! – обиделся Макар. – На фронте можно погибнуть всего лишь за один день!
– Это точно, – согласился Николай, наливая по второй рюмке. – Даже за один час. Мне не раз приходилось видеть, как люди в первый фронтовой день шли в бой. Кто смело, кто с робостью, а кто и с откровенным страхом. Но шли и погибали за победу. Некоторые даже не успевали ни разу выстрелить. А другие, кто похитрее, простреливали себе исподтишка ногу или руку и отлёживались в госпиталях в это время.
– Сволочи! – сплюнул с досады Макар. – Живут теперь, не¬бось, в почёте, как настоящие инвалиды!
– Живут, да не все. Их потом раскусили и стали расстреливать на месте. Я лично приказал пустить в расход двоих самострелов. А одного, сам не знаю зачем, пожалел – настроение такое было. А он, подлюка, донос накатал на меня после войны и спутал все мои планы! Я-то, как раз, жену с дочерью собирался вызвать к себе. Пришлось отложить до лучших времён... – глубоко вздохнул Николай и ушёл мыслями в себя.
– И чем закончилось это дело? – не дал ему сосредоточиться, охочий до душещипательных рассказов Макар.
– Он не только на меня строчил доносы. Кто-то не вытерпел, кирпичом прибил из-за угла.
– Да ты что?! – неподдельно удивился Макар. – Обыкновенным кирпичом? Насмерть?
– Насмерть, – загадочно усмехнулся Николай. – Да только мне от этого не легче стало. Жена к тому времени спуталась с каким-то ростовским вором. Он, вражина, грабежами занимался, пока я ходил под пулями! Конечно, при денежках был. Вот она и раскисла, захотела пожить в достатке.
– Стерва! – скрипнул зубами Пётр. – Кирпичом бы её!
– Не больно надо. Я женился на ней, чтобы забить тоску по Насте. А если точнее, она «женилась» на мне. Прилипла как репей.
– Зачем тогда вызывал её? Расстроил себя да и только.
– Хотел чтобы привезла доченьку, Настеньку. Я любил её как никого на свете.
– Значит, в честь своей первой любви назвал доченьку, – сразу смягчился голос Петра.
– В честь неё. А они, подлюки, хотели приучить её к своему ремеслу. Слава Богу она не робкая была, тайком нашла у матери мой адрес. Я без ума был рад её письму. Денег срочно выслал ей на дорогу, ждал на вторую годовщину Победы...
– Неужели деньги не дошли? – заволновался Макар. – Проклятые жулики перехватили?
– Дошли. Я посылал на имя её подруги. Да опять не судьба... – поджал от волнения губы Николай. – Гроза убила её за день до отъезда.
– Да как же это?! – вскочил на ноги, вконец разволновавшийся Макар.
– Сидела у раскрытого окна, любовалась молниями. Она с детства смелая была. Настоящая ка¬зачка!.. – прослезился Николай, но тут же взял себя в руки и достал из сумки ещё одну бутылку. – Я собрался было в Ростов навсегда, чтобы почаще ходить на её могилку. Да тут дезертир накатал новый донос. Пришлось остаться на время расследования. А когда всё обошлось, встретил Веру... – с лаской посмотрел Николай на свою жену и совсем успокоился.
– Тебе надо было ехать к нам! Тут бы тебя никто не нашёл! А нашли бы, мы бы горой встали за тебя! Всех пустили бы в расход!.. – понёс Макар околесицу, разомлев от водки.
– Нет, браток, – усмехнулся Николай. – Родню подвёл бы, да и только. От НКВД нигде не укроешься.
– Это точно, – согласился Пётр. – Я это не понаслышке знаю, сам был в Сибири.
– Кстати, как у вас тут в предвоенные годы обстояло дело? – поинтересовался Николай, наливая Петру. – Дюже репрессировали?
– Некого было особенно. Наших ещё в восстание чуть ли не всех перестреляли. А потом расказачивали, раскулачивали, морили голодом. Почти не осталось настоящих казаков! Отомстили Советы!
– Как это не осталось? Я всего пол хутора проехал, а молодых столько видел, что и не сосчитать.
– Да какие это казаки!
– А кто же?
– Внуки казачьи! А их дети будут уже хвосты собачьи!
– Что это ты на них так взъелся?
– Они позабыли все дедовские обычаи!
– Так уже и все?
– А то! Одёжу казачью не носят! На гармошках и на балалайках не играют! Песен старинных не знают! Плясать вприсядку не умеют! Гутарить и то норовят по-мужицки*!
– Да они даже на лошадях скоро разучатся скакать! – горячо вмешался в разговор Макар, не менее раздосадованный на молодёжь, чем Пётр.
– Не знаю, как насчёт лошадей, а играть песни ещё умеют. Вон как на Ивановском кутке* дишканят*, аж самому захотелось вместе с ними погулять!
– Это старики. Ванюха с Бугулём... – с неохотой пробурчал Пётр. – Один в полицаях был, правда не по своей вине – по принуждению, а другой, скотина трусливая, и вовсе хоронился от войны в погребе. Десятью годами лагерей оба отделались, только и всего. Андрюха Федулов, сваток мой, всё точит на них зуб. Сердцем чувствую, отметелит он их обоих когда-нибудь до полусмерти.
– И правильно сделает! – опять горячо вмешался в разговор старых друзей Макар. – Думаешь, не обидно ему! Он-то аж в сорок седьмом домой вернулся! Целых шесть лет воевал!
– Как это шесть? – удивился Николай Сетраков.
– Да он после Берлина в Китае был, спасал желтолицых. Японцы-то на них в туалет верхом ездили, а теперь они, гады, оклемались и войной на нас пошли на Даманском*! В благодарность, значит. Ан¬дрей, как подвыпьет, сразу по-ихнему шумит: «Шанго! Пушанго!..» И туда собирается ехать, порядок наводить. А что такое шанго, сам толком не знает.
– А как поживают другие городковские*? Расскажите, раз уже об этом зашёл разговор.
– Да погибли все, окромя нас со Сте¬паном... – тяжко вздохнул Пётр.
– Погоди, ты же говорил, что собственными глазами видал, как его убили повстанцы!
– И вдовая казачка со станицы Мигулинской так думала, когда нашла их с Ромкой в степи и хотела похоронить по-христианскому обычаю. А он, в самый последний момент, застонал, когда она уже кинула на него землю. Выходила его вдовушка с благополучием, дала свою фамилию и оженила на себе.
– Это ещё зачем?
– Как зачем? Я же говорю, вдовая была.
– Фамилию свою зачем дала?
– Так он же начисто потерял память, когда трахнулся головой о землю. И не огрей его по хребтине гроза в тридцать седьмом году, по сей день жил бы в Мигулинской и ничего не помнил бы о своей прошлой жизни.
– Удивительное дело. Надо своими глазами глянуть на него, а то даже не верится.
– Мы с ним теперь в хуторе Верхне-Чирском живём.
– Это где?
– Брёхов теперь так называется.
– И зачем вы туда забрались?
– Жена моя родом оттуда. А Степан уехал, чтобы люди не тревожили. Живёт на окраине, в левадах. Его там толком никто и не знает.
– Чего это он так?
– Доглядывает дочь фронтовичку. Её контузило в самые последние дни войны, где-то уже под Берлином. Да так, что она бедняжка до сих пор ума лишается временами и совсем не встаёт с постели. Степан где-то там рядом воевал, сам и привёз дочушку домой.
– Вот судьба-злодейка! – хлопнул себя ладонями по коленям Макар. – Не довелось ему понянчить доченьку, так теперь возится с ней как с малолетним дитём.
– Это правда, – подтвердил Пётр. – И купает её сам, и с ложечки кормит, и на руках на прогулки носит: и в сад, и в огород, и на речку... Я как раз приехал бумаги для неё выправить в местном сельсовете.
– У Степана есть дочь? – удивился Николай. – От Мигулинской казачки?
– Нет. Дуня Барбашова, как оказалось, родила от него. Да только Ефрем убил её в войну.
– Как убил?! За что?!
– Полицаем он был, подлюка. Потом как-нибудь расскажу про него.
– Ну а парни с Раковского кутка как? Остался кто-нибудь в живых? – в нетерпении допыты¬вался Николай Сетраков, отсутствовавший на родине более сорока лет, и теперь, разгорячившись, желал узнать всё сразу, одним махом.
– Нет. Погибли все. Даже непобедимый Никита. Макар вот только остался.
– А кобелёвцы?
– И наших завзятых противников по игрищам, подчистую выбили супостаты. Да, что говорить, пропали даже те, кто оставался по броне растить хлеб для фронта.
– Как пропали? Фашисты погубили?
– Да. Угнали в Германию. А оттуда американцы переправили за океан. Молчали двадцать лет. Теперь только отозвались, но ехать домой боятся. Кто знает, как тут поступят с ними. Да и не к чему уже. Пообженились там, нарожали детей.
– А Сашка-то астрияк*, язви его в душу! Оказался патриотом! – оживился, приумолкший было Макар. – Вену освобождал, мог бы свободно остаться дома. Так нет же, при¬пёрся обратно в хутор.
– Ух ты! – в очередной раз удивился Николай Сетраков. – Добре его присушила Анастасия Качкина к Донской земле.
– Ещё как присушила! Он и после войны ездил домой, а всё равно вернулся.
– Петя, ты давно был в Сетраках? – задал Николай, наконец, свой главный вопрос.
– Да давненько уже. Хутор Сетраки теперь далековато от меня... – уклончиво ответил Пётр и наклонился к Николаю: – Ты хочешь узнать про свою Настю? – спросил он едва слышно, и когда Николай утвердительно кивнул, продолжил шептать. – Станица Маньково-Калитвенская не рядом, но и оттуда кое-какие слухи доходят...
– Ты не скрытничай, говори вслух, – подбодрил его Николай.
– Я и не скрытничаю, – смутился Пётр. – Только не знаю, что можно говорить, а что нет.
– Говори всё как есть. У нас с Верой нет секретов о прошлой жизни.
– Настиного мужа ещё при раскулачивании убили, и она более тридцати лет сама жила. А потом сын в город увёз её. Кстати, тоже Николаем зовут. И на тебя дюже смахивает...
– В какой город? – взволнованно схватил Николай Петра за руку.
– Не то в Шахты, не то в Новошахтинск. Точно не знаю. Там она и померла недавно, бедняга, от тоски. Домой всё рвалась, не любила город. И о тебе толковала, люди говорят, до последнего дня. Не верила, что погиб. Всё ждала весточку...
Николай с каждым словом Петра всё темнел и темнел в лице, и на его глаза, много повидавшие на своём веку лиха, навернулись крупные слёзы.
– Коля, а эта кудрявенькая девчоночка – дочечка ваша? – спросил Пётр, желая разрядить обстановку.
– Внучка. Инночка. Мы староваты уже для этого дела.
– По вашему виду особо не скажешь. И ты ещё моложавый, и жёнушка свеженькая, да красивенькая, прямо как на журнальной картинке. Что, значит, городская жизнь!
– Гляди, завидует! – засмеялся Макар. – А у самого чуть ли не вдвое моложе жена!
– Ах ты же пройдоха! Всех обскакал! – шутя стукнул Николай Петра по плечу кулаком, но увесисто, как в молодые, озорные годы, и запрыгнул обратно на подводу. – Петро, а давай позовём на мою встречу всех городковских, и устроим в леваде пир, – предложил он. – Как в молодости, помнишь?
– Давай, – охотно согласился Пётр. – Только звать дюже некого. Куча девок, да мы с тобой.
– А Степан?
– Степана потом проведаем, отдельно. Ему теперь не до встречи.
– Ладно, зови девок. Пусть приходят с мужьями.
– Нет у них мужей, – тяжело вздохнул Пётр. – Вдовые все.
– Да, не повезло нашему поколению! – утёр слёзы Николай Сетраков. – Революция, с гражданской вой¬ной. Коллективизация, с голодом и ссылками. Бойня с фашистами. Три бездны в один век, да и только.
– Четыре! – уточнил Пётр.
– Что, четыре? – в удивлении переспросил Николай.
– Бездны четыре! Старшие-то, прихватили империалистическую*!
– Это точно. Четыре бездны! Как тут выживешь?
Макар тем временем взмахнул кнутом и затянул песню «Не для меня придёт весна, не для меня Дон разольётся...»
– Коля, а когда собирать встречу? Когда?.. – кричал вдогонку Пётр Некрасов, прихрамывая за подводой.
– В твой день! В Петров*! Он не за горами!..
ПОЯСНИТЕЛЬНЫЙ СЛОВАРЬ
Астрияки – австрийцы.
Be lavonu! – без трупов (литовск.).
Будя – будет, хватит, достаточно (казач.).
Городок – в данном случае название кутка (см. ниже – куток). Городком называли центральную часть хутора. Городковские – люди с городка, с центральной части хутора.
Гунник – человек собирающий гуни – т. е. всякое тряпьё, и другое вторсырьё (маккулатуру, металолом), на переработку.
Гутарить норовят по-мужицки! – говорить стараются чисто по-русски (казач.).
Даманский остров – в начале 60-х годов возник военный конфликт между СССР и Китаем за небольшой островок на Амуре.
*Дишканить – петь высоким голосом при групповом исполнении: один певец заводит, остальные подхватывают и, наконец, вступает подпевающий высоким голосом (дишканит).Империалистическая – первая мировая война.
*Империалистическая – так называли Первую мировую войну.
*Калинин – ныне город Тверь.
*Куток – обособленная часть хутора или станицы, состоящая из нескольких дворов (может быть из нескольких десятков дворов). Каждый хутор или станица делились на несколько кутков, условно отделявшихся друг от друга речкой, ручьём, балкой, левадой, лугом, пустошью и т. д. На игрища и посиделки обычно собирались жители одного кутка.
*Лесные братья – прибалтийские повстанцы, боровшиеся против советской власти.
*НЭП – новая экономическая политика (1921–1929), сменившая политику военного коммунизма. Во времена НЭПа разрешалось частное предпринимательство, в результате чего появилась прослойка зажиточных в городе и кулаков в деревне – которых во времена коллективизации раскулачивали и ссылали в Сибирь.
*Петров день – 12 июля.
*Федулы – уличная клицка Хоршевых в хуторе Ольховый Кашарского района.
*Чикилять – хромать, ковылять.