Николай Рукмитд-Дмитрук
ваш канал
Сегодня
Лекало
…В газете появилась заметка о том, что в Тифлисе открылся коллектор для беспризорных, откуда их будут направлять в детские дома и колонии.
Есенин захотел во что бы то ни стало посетить это учреждение. И мы отправились на Авлабар. (Окраина Тбилиси, расположенная на высоком берегу Куры.)
В большом, невзрачном, казарменного типа помещении находилось человек пятьдесят «пацанов», задержанных на железнодорожных путях, в пустых товарных вагонах, в пещерах, вырытых по берегу реки, на улицах.
Есенин оделся как обычно: ярко начищенные желтые туфли, новая серая шляпа, хороший, только что отглаженный серый костюм. Он даже сунул в верхний левый карман какую-то цветную батистовую тряпочку. Я не видел смысла в этом принаряживании и говорил:
— Украшайся, украшайся! Смотри, как бы «пацаны» не встретили тебя свистом и камнями. Ведь они могут принять тебя за барина, за буржуя!
— Не беспокойся! — отвечал мне Сергей, делая аккуратный пробор на голове, как раз посредине.
— Поверь мне, что не всегда так бывает, что «по платью встречают».
Когда мы пришли в коллектор, Есенин смело распахнул двери и быстрым шагом вошел в довольно грязное и неуютное помещение. Можно было подумать, что он уже не раз здесь бывал и все ему хорошо знакомо. Он сразу направился к широким и тоже не очень чистым нарам, на которых сидели и лежали полуголые, выпачканные угольной пылью, завшивевшие мальчишки в возрасте от шести до пятнадцати лет.
Я внимательно следил за каждым движением, за каждым жестом Есенина.
Он с серьезным деловым выражением липа сделал повелительное движение рукой, чтобы ему освободили место на нарах, прочно уселся, снял шляпу, велел положить ее на подоконник, подобрал одну ногу под себя и принял позу, которая удивительно напоминала обычную позу беспризорника: одновременно развязную и напряженную.
Сразу началась оживленная беседа. Она велась почти в товарищеском тоне...
Есенин начал с того, что очень правдиво рассказал, как он сам был беспризорником, голодал, холодал, но потом нашел в себе силы расстаться с бродяжничеством, подыскал работу, выучился грамоте и вот теперь — пишет стихи, их печатают, и он неплохо зарабатывает.
Кончив свой от начала до конца выдуманный рассказ, Есенин вытащил из кармана пачку дорогих папирос и стал угощать, однако не всех, а по какому-то своему выбору и без всякой навязчивости.
— А ты какие пишешь стихи? — спросил один мальчик. — Про любовь?
— Да, и про любовь, — ответил Есенин, — и про геройские дела... разные.
В разговоре он употреблял жаргонные слова, пользовался босяческими интонациями и жестами, но все это делал естественно и просто, без тени притворства.
В ответ на его «искреннее» признание ребята начали без всякого стеснения рассказывать о своих путешествиях, о не всегда благопристойных способах приобретения средств для пропитания. Внимательно слушали, когда Сергей начал объяснять им, что Советская власть никогда не даст им погибнуть, она оденет их. приютит, научит работать, сделает счастливыми людьми...
Мы пробыли в коллекторе около часа. За это время никто не позволил себе ни одной грубой шутки. А когда один совершенно голый и совершенно черный от грязи мальчишка слишком близко подсел к Есенину, на него хором закричали остальные:
— Эй, дурошлеп! Разве не видишь — у человека хорошая роба?! А ты прислоняешься!
Другой мальчуган, по просьбе Есенина, с большой охотой спел чистым, как слеза, за душу берущим детским голоском песню беспризорников «Позабыт, позаброшен...»
Провожали нас до дверей всей оравой и кричали вдогонку:
— Приходите еще!
Мы вышли на улицу порядочно взволнованные. Есенин шел большими шагами и все время говорил, как-то странно заикаясь и размахивая руками. Он говорил о том, что больше с этим мириться нельзя, невозможно дальше спокойно наблюдать, как у всех на глазах гибнут, может быть, будущие Ломоносовы, Пушкины, Менделеевы, Репины!
— Надо немедленно, — громко говорил Сергей, хватая меня за локоть, — немедленно очистить от монахов все до единого монастыри и поселить там беспризорных! Нечего церемониться с попами и монахами, тем более с такими, которые убивали красных воинов!
Как раз в те дни были опубликованы в газетах материалы о «святых отцах» Ново-Афонского монастыря около Сухума, которые с винтовками боролись против Красной Армии.
— Я завтра же пойду к Миха Цхакая и скажу ему об этом! — говорил Сергей.
Спустя три дня в «Заре Востока» появились его стихи — «Русь бесприютная». Там были такие строки:
Над старым твердо вставлен крепкий кол.
Но все ж у нас монашеские общины
С «аминями» нам ставят каждый протокол...
У них жилища есть, у, них есть хлеб,
Они с молитвами и благостны и сыты.
Но есть на этой горестной земле.
Что всеми добрыми и злыми позабыты.
...Я только им пою, ночующим в котлах,
Пою для них, кто спит порой в сортире,
О, пусть они хотя б прочтут в стихах,
Что есть за них обиженные в мире!..
Был Есенин и у председателя Закавказского Центрального Исполнительного Комитета — Миха Цхакая.
В ответ на эмоциональное заявление поэта старый большевик-ленинец сказал, что правительство уже нашло для беспризорных хорошие помещения, где в самом ближайшем будущем должны быть организованы трудовые колонии. А в Новом Афоне, освобожденном от монахов, будут созданы отличная здравница и совхоз…
В последние два года жизни Есенин часто говорил о своем желании написать повесть о беспризорниках, которые в те годы буквально заполонили все большие города и железнодорожные узлы. Это была его неутолимая, горестная тема. (Летом 1925 года я получил от Есенина из Москвы коротенькое письмо, в котором отразилась и его душевная сумятица и поэтический замысел, который, видимо, не давал ему покоя и так тесно был связан с беспризорной судьбою самого поэта. «Милый друг мой Коля! — писал Есенин. — Все, на что я надеялся, о чем мечтал,— идет прахом. Видно, в Москве мне не остепениться. Хочу бежать. Куда? На Кавказ! До реву хочется к тебе в твою тихую обитель на Ходжорской, к друзьям... Когда приеду, напишу поэму о беспризорнике, который был на дне жизни, выскочил, овладел судьбой и засиял. Посвящу ее тебе в память наших задушевных и незабываемых разговоров на эту тему... Когда отправлюсь, напишу. Заеду в Баку, потом Тифлис. Обнимаю тебя, голубарь, крепко. Галя шлет привет. Твой С. Есенин».)…
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
До свиданья, друг мой, без руки, без слова,
Не грусти и не печаль бровей, —
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
27.12.1925 г.
Запись Рукмитда о Рукмитде. Гамен
Николай Рукмитд-Дмитрук
(1) - С восьми лет осужден… как я понимаю.
Спецшколу отнянчил с режимом под клуб…
(2) - Всем этим обкурен… того не скрываю.
Наставник назначил смотрящим подгрупп.
Всё это неважно… Сложилось и вышло…
Крыло звеньевого сменил на повидло,
С ворованных банок столовой в засовах,
Под драки в побеги с ночёвкою в зонах
Полей и оврагов под ветры на трассах.
Под красное флагов был Сталин в камазах
С звездою на френче, тюремец погорьше.
Взгляд с фото при встрече, осужденный тоже
Народом, и богом, и чёртом, и мраком…
Сцепился с пороком, отравлен варлаком…
Такого вот много счастливого детства.
Под Брежнево око…без хлеба… консерва…
(1) – Нельзя ль поподробней… пошагово как то.
С фактурностью ролей реального факта…
Чтоб без выпендрёжа, важна откровенность.
(2) – Ну вот моя ноша, коль просишь на бедность:
Не место тут правит, не пойма рассказов,
А важен, кто канет в дерьмо унитазов.
Кто он… то есть я … а потом уже всяко.
Но это как фон, с полыньёй переляка…
Избит, было, в школе задолго до факса,
Поймали на воле меня, лоботряса.
Не верил в учёбу я мёртвого слова,
Ни в маму, ни в папу, ни в бред мирового
Труда созиданья, ни в прочую мету…
Мой преподаватель учил за конфету,
Что в виде ремонта каморки в бараке
Для быта его… Ну а я из-под палки…
За месяц прошёл полугодия норму,
И был водворён на иную платформу.
Мол, нет потолка у меня, как и выше,
С медалью златой, мол, взойдёт он по крыше
К вершинам наук, ну, и прочего спама.
И рада была этой новости мама.
Учителем этим была Валентина.
Фамилия стёрлась… не стёрлась картина.
Все ждали прорыва, успеха и блеска,
Но умерло всё от внезапного треска.
Пустой оказалась к уроку тетрадка.
Ни строчки, ни буквы, ни формул порядка…
Я выполнил дело… И плюнул на блага.
Она не стерпела…В лицо… да с размаха
Ударила тупо, натужно и вязко…
Змеясь белозубо… Такая вот… ласка…
Травмирован был я побоями с ясель.
Ответил ногою под лоно… за табель
Такого вот финта… А сердце-то плачет.
Ребёнка обида… ничто ведь не значит.
Собрали ватагу, судили в отместку.
По детства - ГУЛАГу отбыл я за стенку…
Нашлись аргументы… и прочая радость.
Всеаплодисменты. И мука за шалость…
Понятно, жизнь в смальце, не ложка приварка.
Но если вот вкратце, такая вот… вставка…
С восьми лет осужден… спецшколу отнянчил.
Отсюда натружен… Кого кто уважил?
(1) – Отменно… однако. Что было же после?
(2) – Свет лампочки ярко… с парашею возле
Стена коридора, обритый затылок.
Рябица забора, и бани обмылок…
И не было как-то и вовсе до смеха.
Инструкция власти с законом от зэка.
Фиктивные спальни с учётом казармы.
В зловонии дряни сортирные ямы…
Рассветная сцилла в завечер харибды.
Шеф с лычкой Админа зашёл для обиды…
Сопливый люд малый, визит для опроса.
В кровати усталый, гляжу на Колоса.
Присел он с подбока, и взгляд неопасный.
За что два с урока влепил тебе классный?
И голос-мурлыка пробрал аж до сердца.
«Была, мол, ошибка как грязь с полотенца».
«Помарка вкось жирным…» И хрясь мне в лобешник
Своим же гранитным… И умер младенчик…
Прикрыл одеялом и царствует к прочим.
«Свет счастья суть в малом…». Мол, если захочем.
От этого тошно… ушёл я в побеги.
По следу, как должно, менты-человеки…
И мир оказался коробкою спичек.
А кто обоссался, то дело привычек…
(1) – Отменно и кратко. Реку к продолженью.
(2) – Такая вот палка к среде-воскресенью.
Подрезаны крылья… По белому пальцы…
Дактилоскопия. Но то не нюансы…
Что фактов надёжней, сырец лишь и только.
Чем дальше всё сочней, а рвётся, где тонко…
Нет строго критических взглядов на вещи.
С того на сейчас суть единые клещи.
Как царствовал в мозге червь инопротечи
Всё то и в итоге, что в жесте, что в речи
Великого спада… Суть трезвого мало.
Морали не надо… Лишь верно, что стало.
Сличением с прошлым и с этим текущим…
Всецелообзором природ к наихудшим…
Как правило, били уже после горна,
Когда протрубили сигнал моветона.
Пусты бытовые, ночь окон - «портьеры».
Все мы рядовые, шеф-класс, офицеры…
Тотальность начальства мостит за ворота.
Вся прорвы орава уже не забота…
Лишь с глазом стеклянным привратник собачит,
С лицом неопасным, но что это значит…
Да пара парашниц, как связь оперчасти…
Да мало ли задниц иссученной масти,
На час усиленья режима под завтра.
Весь смысл с поученья его перегара…
Решётки проёмов, стена за три метра.
Во что души норов и в чём кого вера…
(1) – Какая основа всех этих колоний
К лишенцам без крова по свойству огоний,
Что… по головам пересчитаны много…
Что думаешь сам, ненавязчиво строго…
(2) – На время, когда я попал под надзорность,
Был час перехода страны в коматозность.
Но это вторая волна от двадцатых…
Марксиста жена перводней легендарных
Суть мать категории места и стула
И всяко истории школьного гула…
Эн Крупская с Ка, опекун и новатор.
Колония с именем тем в изолятор…
Основа злоакций – тепло сердец взятых,
С души бифуркаций, в тьму улиц проклятых…
Однако… сказать нужно…несколько слов.
Про суть иерархии козлищ в козлов:
Меня нет в массовке… мой след вне толпы
Аффекта в наколке их жизнегробы.
И это суть скверна, что важно избыть.
Картуш Карфогена – убить или жить
Мне сверх не по нраву к значению порч.
Не мощь дарит славу, но нагая мочь,
с могущества Онно что множием в Азъ
Чтоб сжить нарратива бездушия фарс…
Весь смысл по корням… в вековом бардаке.
Я враг злоцарям… что в миров дураке…
С подлогов подонки в такой же подлог.
Мертвец жизнесоки сосущий их бог.
Не чтоб отступленье всё то, что сказал.
Потьмой посвещенья мне стал аксакал…
С крылом на предплечье Анти по Админ.
По зэку соречье с нутром дисциплин.
И к вашим, и нашим, к себе злат-алтын.
Хозяин суть младшим, начальству как сын.
Ночная поверка его, что по нам.
В меня, ставши цепко, вложил свой харам.
«Крыло звеньевого ты сбросил на пол.
И это суть ново… как есть произвол.
Ты будешь смотрящим над прочими здесь.
Суть оком всезрящим в любую ересь…
Откажишся если, быть битым учти.
Короче, не медли… Теперь ты Махди…
Чтоб не было шума, ни прочей возни.
Режим выше кума, и чтоб без ху*ни…»
«Да пусть кудкудахчет, что мне до него».
Уснул себе, значит, не зря не в кого.
Под заполночь время… весь блок на ушах.
Кидает отрепья в еврея вайнах…
Как впрочем, и русский. Пролетариат.
Под свет лампы тусклый пришёл и шеф-брат.
Настойчиво будет… Удар в дых итог…
И тут же футболит, мой снятый сапог.
Летящий на право… И плюнувший в сан,
Упавший коряво, в свой спальный карман…
«Крыло воровское ты сбросил на пол.
Как то, и другое… суть есть… произвол.
Теперь на вниманье, как жил я до вас.
Задал мне желанье старшак своё раз.
Разбить стекло окон к потехе его.
Иль будешь поцокан, дам в череп легко…
И что же я сделал, чтоб выполнить цирк?
На младшем отъехал… мол, вырву язык…
Он, сделав, попался, а я при своём…
Всем тем отсчитался, не будь дураком…
Ты будешь смотрящим над прочими здесь.
Суть оком всезрящим в любую ересь…
Режим выше кума, всё это учти…
Чтоб не было шума, теперь ты Махди…»
И вышел за двери в высокое зло…
Считая потери, я поднял крыло…
(1) – Я внемлю без звука, прошу, продолжай.
(2) – Закон предрассудка, не принял… сбегай…
И вот, заручившись стрельбой в приговор,
Меж тем не озлившись, я стал жить как вор.
Ни дыр, ни помарки, закон есть закон.
Озвучуя сказки под сна перезвон,
Под матери руки, как брат и отец,
В их жизни созвуки взирая сердец…
Карал лишь безмозглых, что пренебрегли,
Поступком в недобрых плюя на угли…
Не веруя в рану мою, как в свою,
Бил в ухо смутьяну, как и холую…
Немногое в редко случалось и так.
Сам выловил метко за врученный ранг.
Из смежного блока зашёл как-то гость.
Старшак из потока с издёвкою в злость
Вихлявой походкой хозяина вся.
Соплёй босоногой… пресёк его я.
Ударом в торец отрядив меня прочь,
Означился жнец под слюны кровоточь…
Разбора ж… не… до, не к тому… заморочки.
Жалею лишь, что не носил я заточки.
Презрел я отсюда на тех и на всяко.
Лишь правит паскуда в душ лужах трояко.
От этого тошно… ушёл я в побеги.
По следу, как должно, менты-человеки…
И мир оказался коробкою спичек.
А кто обоссался, то дело привычек…
Понятно, жизнь в смальце не ложка приварка.
Но если вот… вкратце, такая вот… вставка…
Закон выживания мегаподлейших
В подпункт пресмыкания ниже простейших..
Сведением доброго в срез негатива.
Слечённая с большего злоперспектива.
В среде псиюродства рожденный без кожи
Всех тех, что без свойства прозрения в мокше…
«Теперь ты смотрящий… Вели… и суди.
Гамен окозрящий… с прижогом Махди…».
Гимн из Ригведы – священной ведической книги:
- Тело Азъ и Азов - это ножны для клинка духа.
У меня нет учителя,
Жизнь мой учитель.
У меня нет властителя,
Карма мой властитель.
У меня нет оружия,
Непоколебимая воля - мое оружие.
У меня нет крепости,
Непоколебимый дух - моя крепость.
И я умираю вновь
Чтобы родиться таким, каким я хочу…
Перейти на сайт
Комментарии
Написать комментарий