(«Разоблачённая Изида», Т. I, Кн. I, стр. 33-40, Амрита-Русь, М. 2023)
К кому же тогда нам обратиться, в нашей растерянности, как не к древним мудрецам, поскольку под предлогом суеверия нам отказывают в объяснениях современные мудрецы?
Давайте спросим их, что они знают о подлинной науке и религии; не в отношении всего лишь подробностей, но в самом широком понимании этих истин-близнецов, таких сильных в их единстве, и таких слабых при разделении. Кроме того, мы можем извлечь пользу из сравнения этой кичливой современной науки с древним невежеством, это усовершенствованное современное богословие с «тайными доктринами» древней универсальной религии. Возможно, таким образом, мы обнаружим нейтральное поле, откуда мы сможем приблизиться к обоим и получить пользу.
Именно философия Платона (наиболее тщательно продуманная совокупность глубокомысленных систем древней Индии) может одна предоставить нам такую золотую середину. Хотя после смерти Платона прошло двадцать два с четвертью века, великие умы мира всё ещё заняты изучением его сочинений. Он был, в полном смысле этого слова, всемирным истолкователем. Этот величайший философ дохристианской эпохи верно отражал в своих трудах духовность живших за тысячи лет до него ведических философов и её метафизическое выражение. Как выяснилось, Вьяса, Джаймини, Капила, Врихаспати, Сумати и многие другие оставили свой неизгладимый отпечаток сквозь разделявшие их столетия на трудах Платона и на его школе. Таким образом, напрашивается вывод, что Платону и древним индусским мудрецам была открыта одна и та же мудрость. Какой может быть мудрость, пережившая катаклизмы времени, как не божественной и вечной?
Платон учил, что справедливость существует в душе её обладателя и является его величайшим благом. «Люди, в зависимости от их интеллекта, признают его трансцендентные притязания». Тем не менее, его комментаторы, почти единодушно, избегают любого отрывка, который подразумевает, что его метафизика основана на прочной основе, а не на воображаемых понятиях.
Платон не мог принять философию, лишённую духовных устремлений; для него и то, и другое составляли единое целое. Для древнегреческого мудреца единственной целью было достижение ИСТИННОГО ЗНАНИЯ. Он считал, что только подлинные философы или исследователи истины обладают знанием реально существующего в противовес простому внешнему виду; вечно существующего в противовес преходящему; непрерывно продолжающегося в противовес тому, что прибывает, убывает, развивается и уничтожается попеременно.
«Помимо всех конечных существований и вторичных причин, всех законов, идей и принципов, существует РАЗУМ или УМ [„нус“, дух], первый принцип всех принципов, высшая идея, на которой основаны все другие идеи; монарх и законодатель вселенной, высшая субстанция, из которой всё сущее получает своё существование и сущность, действенная первопричина всего порядка, гармонии, красоты, превосходства и добра, которая пронизывает вселенную — кого называют в знак превосходства и непревзойдённости Высшим Благом, Богом (; ;;;;) или „Богом над всеми“ (;;;; ;;;; ;;;;)».
Он не есть истина или разум, но «Отец его». Хотя эту вечную сущность вещей нельзя воспринять нашими физическими чувствами, ум человека в состоянии её постичь, если он не упрямый глупец.
«Вам, — говорил Иисус своим избранным ученикам, — дано знать тайны Царства Небесного, а им ;;;;;; (толпе) не дано; … поэтому говорю им притчами (или аллегориями), что они — видя, не видят, и, слыша, не слышат, и не разумеют».
Порфирий неоплатонической школы уверяет нас, что философию Платона преподавали и иллюстрировали на примерах МИСТЕРИЙ. Многие подвергали это сомнению и даже отрицали; и Лобек в своём сочинении «Аглаофамий» дошёл до крайности, представляя священные оргии как нечто немного большее, чем пустое зрелище, способное поразить воображение. Как будто Афины и Греция на протяжении двадцати и более веков отправлялись в Элевсин раз в пять лет только для того, чтобы стать свидетелем торжественного религиозного фарса!
Августин, папа-епископ Гиппона, разрешил сомнения относительно подобных утверждений. Он заявляет, что учения александрийских платоников были изначальными эзотерическими учениями первых последователей Платона, и описывает Плотина как воскрешённого Платона. Он также объясняет мотивы великого философа для сокрытия внутреннего смысла своего учения.
Что же касается мифов, то Платон заявляет в «Горгие» и «Федоне», что они являются носителями великих истин, которые стоит искать. Но комментаторы настолько мало пребывают en rapport (в контакте) с великим философом, что вынуждены признать, что они не знают, где «заканчивается учение, и начинается мифическое». Платон устранил популярные суеверия в отношении магии и демонов, а преувеличенные представления того времени превратил в разумные теории и метафизические понятия. Возможно, они не вполне выдержали бы индуктивный метод рассуждений, установленный Аристотелем, но, тем не менее, они в высшей степени удовлетворительны для тех, кто воспринимает существование высшей способности проникновения в суть, или интуиции, как критерий для установления истины.
Основывая все свои доктрины на присутствии высшего разума, Платон учил, что нус, дух или разумная душа человека, «рождённая божественным Отцом», обладает родственной или даже однородной с божественностью природой, и способна созерцать вечную реальность. Эта способность созерцать реальность прямым и непосредственным образом принадлежит только Богу; стремление к этому знанию составляет то, что на самом деле подразумевается под философией — любовь к мудрости. Любовь к истине — это любовь к добру; поэтому, господствуя над любым желанием души, очищая её и ассимилируя её с божественным, и, таким образом управляя каждым действием индивида, она возвышает человека до соучастия в божестве, до общения с ним, и восстанавливает его до подобия Бога. «Этот полёт, — говорит Платон в „Теэтете“, — состоит в том, чтобы стать подобным Богу, а такое уподобление приводит к справедливости и святости с мудростью».
Всегда утверждалось, что основой такого уподобления является наличие духа или нуса. Под аллегорией колесницы и крылатых коней, приведённой в «Федре», Платон изображает психическую природу как сложную и двойственную, а именно — состоящую из тимоса или части эпитимии, образованной из субстанций феноменального мира, и ;;;;;;;;;, тимоида, сущность которого связана с вечным миром. Настоящая земная жизнь — это падение и наказание. Душа обитает в «гробнице, которую мы называем телом», а ноетический, или духовный, элемент «спит» в своём бестелесном состоянии, предшествующем разным дисциплинам обучения. Таким образом, жизнь — скорее сон, чем действительность. Подобно пленникам в подземной пещере, описанной в «Государстве», сидящих спиной к свету, мы воспринимаем только тени предметов и считаем их действительными реальностями. Разве это не майя или иллюзия чувств в физической жизни, которая особо отмечена в буддийской философии? Но эти тени, если мы не совсем отдались во власть чувственной природе, пробуждают в нас воспоминание о том высшем мире, в котором мы когда-то жили. «Внутренний дух имеет некоторое смутное и туманное воспоминание о состоянии блаженства до рождения и инстинктивно стремиться вернуться к нему раньше срока».
Философская дисциплина ставит целью избавить его от рабства чувств и возвести его в эмпиреи чистых мыслей, в видение вечной истины, добра и красоты. «Душа, — говорит Платон в „Теэтете“, — никогда не видавшая истины, не может войти в форму человека. Это есть припоминание того, что некогда видела наша душа, когда она сопутствовала богу, свысока смотрела на то, что мы теперь называем существованием, и, поднявшись, заглядывала в ПОДЛИННОЕ БЫТИЕ.
Поэтому, по справедливости, окрыляется только „нус“ или дух философа (или изучающего высшую истину), память которого по мере сил всегда обращена к тому, в чём и сам бог проявляет свою божественность. Только человек, правильно пользующийся такими воспоминаниями из прошлой жизни, всегда посвящаемый в совершенные таинства, становится подлинно совершенным, посвященным в божественную мудрость».
Отсюда мы можем понять, почему возвышенные эпизоды мистерий всегда совершались ночью. Жизнь внутреннего духа — это смерть внешней природы; и ночь физического мира обозначает день духовного мира. Поэтому поклоняются Дионису, ночному солнцу, а не Гелиосу, светилу дня.
В мистериях символически изображали состояние предсуществования духа и души, а также переход последних в земную жизнь и Аид, скорби этой жизни, очищение души и её возвращение к божественному блаженству или воссоединение с духом. Теон Смирнский удачно сравнивает философскую дисциплину с мистическими обрядами: «Философию, — говорит он, — можно назвать посвящением в истинные тайны и наставлением в подлинных мистериях.
Существуют пять частей такого посвящения: I — предварительное очищение, II — допущение к участию в тайных обрядах, III — эпоптическое откровение, IV — инвеститура или возведение на престол, V — пятая часть, которая является результатом всего этого, представляет дружеское внутреннее общение с Богом и наслаждение той радостью, которая возникает в результате близкого общения с божественными существами …
Платон называет эпоптеей, или видением личности, совершенное созерцание вещей, которые постигаются интуитивно, абсолютные истины и понятия. Он также считает повязывание головы и коронование аналогом власти, которую посвящаемый получает от своих наставников для приведения других к тому же созерцанию. Пятая ступень — это вытекающее из всего этого наиболее совершенное счастье, согласно Платону, которое состоит в слиянии с божественностью настолько, насколько позволяет человеческая природа».
Таков платонизм. «От Платона, — говорит Ральф Волдо Эмерсон, — исходит всё, о чём до сих пор пишут и что обсуждают мыслители». Он впитал знания своего времени: в Греции — от Филолая до Сократа, затем — от Пифагора в Италии, затем — всё, что мог, он вынес из Египта и Востока. Его кругозор был настолько широк, что вся философия, европейская и азиатская, была в его учениях; кроме интеллектуального развития и способности к созерцанию он обладал натурой и качествами поэта. Последователи Платона, как правило, строго придерживались его психологических теорий. Некоторые, впрочем, как и Ксенократ, решались на более смелые предположения. Спевсипп, племянник и преемник великого философа, был автором «Числового анализа», трактата о пифагоровых числах. Некоторые из его рассуждений не встречаются в написанных «Диалогах», но так как он был слушателем ненаписанных лекций Платона, Энфилд несомненно прав, говоря, что он не расходится во взглядах со своим учителем. Он, по-видимому, (правда, без упоминания имени) был тем самым соперником, которого критиковал Аристотель, когда тот открыто признавал аргумент Платона против учения Пифагора о том, что все вещи являются сами по себе числами, вернее, неотделимыми от идеи чисел. Он особенно старался доказать, что платоновское учение об идеях существенно отличалось от учения Пифагора тем, что оно предполагает существование чисел и величин отдельно от предметов. Он также утверждал, что Платон учил, что не может быть никакого реального знания, если объект этого знания не вынесен за пределы чувственного или находится выше него.