Туман. книга восьмая. глава десятая

 
                КИСЛОВОДСК. РЫНОЧНАЯ ПЛОЩАДЬ.

               

                РАЗГОВОРЫ В РАЗНЫХ МЕСТАХ,
                СЛУХИ ИЗ РАЗНЫХ ЩЕЛЕЙ.



                Чтобы не происходило, оно
                только начинается.
                Просто мудрая мудрость.


--Нет, господин Шапошников, я ни от чего не отказываюсь и, кроме того, не намерен давать пояснения по-поводу скверного толкования моих слов! Моей вины в отвратительном планировании нет – я лишь дал согласие помочь … э-э … вам и Камышу. И какова благодарность за мою помощь? Я вас спрашиваю, бесчувственная вы колода, где благодарность? Разве мне не позволительно спросить о том, что делать дальше? Оказывается, что запрещено! Это подло и … низко с вашей стороны, господин Шапошников!

Этот монолог принадлежал совсем молодому человеку, одетому в форменную тужурку, суда по цвету и форме воротника, положенную студентам железнодорожного института. Эта одёжка была явно не по погоде, поскольку в помещении, облюбованном собеседниками, верхней тёплой одежды не наблюдалось.

А что наблюдалось, так это нервозность словоохотливого юноши, коя подпитывалась не только подозрительно-раздражающим молчанием крупного и высокого мужчины, которому и адресовался этот монолог, но и постоянно выползающим из-под манжеты левого рукава форменной тужурки края чего-то белого. Конечно, можно было подумать, что это просто непослушный манжет белоснежной сорочки, однако это предположение улетучивалось само собою, когда легко одетый студент не вытаскивал для симметрии правый манжет, а с остервенением подталкивал левый под суконный край рукава. Становилось очевидным, что эта назойливая полоска ткани принадлежала обычной нательной рубахе, в просторечии – белью.

Мало обращавший внимание на болтовню юноши мужчина, поименованный «господином Сойкиным», подошёл к канапе, на котором полулежал третий посетитель сего нумера, избегавший участия в беседе, которую так старался развязать молодой человек.

--Как самочувствие? – Не голосом, а всеми членами тела, так или иначе принимающими правила вторичной сигнальной системы, то бишь жестикуляции, «спросил» господин, поименованный Шапошниковым.

Такими же жестами, которые почти невозможно описать, но кои имеют безусловную понимаемость у «собеседника», характеризуемые в фонетическом изложении от «так себе» до «довольно плохо», лежащий на канапе господин ответствовал вопрошающему и, для подтверждения своих жестов, предъявил для обозрения тряпицу, почти полностью пропитанную кровью.

То ли с огорчением, то ли с сожалением господин Сойкин покачал головою, после чего подошёл к окну и не отрезал, а просто-таки отхватил своим ножом, хранящимся в рукаве военного френча, добротную полосу синей шторы, которую и приложил раненому товарищу на правое подреберье.

Снова жест от страдающего, читаемый, как «благодарю», снова молчаливое покачивание головою господином Сойкиным, и снова разверзся рот юноши в студенческой тужурке.

--Как я понимаю, меня решено игнорировать? Так, да? Это вы втравили меня в это побоище, из которого, чего уж скрывать, я вас и вытащил!

Господин Шапошников снова подошёл к окну и срочно заинтересовался зимним ландшафтом Кисловодска. Третий, он же страдающий, продолжал хранить солидарное молчание.

--Может вы осмелитесь сказать, что я приписываю себе чьи-то заслуги? Что это не я выдернул ковёр из-под ног …, - тут юноше пришлось замолкнуть так резво, что будь на его месте любой иной жалобщик на свою недооценённость, он тут же позабыл бы добрую половину слов родной речи, увидев никак не злое, а совершенно звероподобное выражение на лице господина Шапошникова, который в самую крохотную долю секунды поворотился лицом к студенту с выставленной в его сторону рукою, держащей не миролюбивый нож.

--Заткнись!!!

--Но … если бы я не выдернул ковёр, - по инерции продолжил студент, не понимающий ухудшающейся ситуации, - то он … и вам досталось, и тому … в нос, и Камыш по старой ране получил довесок….

Это не далёкое существо, второпях напичканное идеями террора и революции, решило, что расскажи он побольше о том, что стряслось с каждым из присутствующих, которые имели честь лично побывать в сцене, старательно описываемой юношей с торчащим из-под манжета фрагментом белья, то ему, согласившемуся помогать в тяжком деле революционного террора будут пожизненно благодарны все грядущие поколения, включая и тех, кто находился сейчас в нумере. Но, не случилось того, чего так хотелось. Господин Шапошников, которому по личным ощущениям в минувшей потасовке сломали, дай Бог, только пару рёбер, благодарностью к студенту не пылал, и был совсем не против воткнуть свой нож в говорливое отверстие на голове этого юнца.
Господин на канапе, получивший увесистый удар по ещё не зажившей ране, был бы никак не против полного исчезновения с поверхности планеты людей, так много и так противно выпрашивающих признания.

А вскользь упомянутый господин, получивший нож себе в ноздрю, по причине полнейшего своего отсутствия был лишён не только того, чтобы высказать своё мнение, а даже просто иметь оное, поэтому о нём и упоминать нечего.

                *                *                *

--Здравствуй, Валентина Антиповна! Давненько мы не встречались!

--И тебе доброго здоровьица душа моя Митрофановна! Поживаешь-то, как? Не мёрзнешь? Вишь, как нынче сыро-то, а говорят, что тепла на пять градусов набежало ….

--Откуда пять? Тот градусник, что на старом бювете, правды отродясь не показывал. При таком ветре и двух градусов не наберётся.

--Ну, да, ну, да.

--А чего ты в наши края забрела?

--Так … керосину купить. По зиме-то керосин по дворам-то не возют, надо самому на рынок топать. А ты как живёшь-то, Митрофановна? Всё в бобылках?

--Так … откуда ж … да и не тоскую без … у самой забот достаёт, чтобы ещё и мужика обхаживать.

--Ну, да, ну, да. Тут мы с тобою одинаковы, может нам так Бог сподрбил. Ну, так чего слыхать-то в Ребровой балке? Есть поживиться какими-никакими новостями?

--Так … особо ничего и не слыхать. Тут мне на днях … то есть случайно встретила соседа твоего, Осипца Зиновия, который в жандармах, так говорит, что нынче со службы домой ему и на час не вырваться. Говорит, что видали в городе разбойника, который ещё в шестом годе … да, ты же помнишь, как на Красных камнях стрельба была со смертоубийством, помнишь? Говорит, что то был Камыш … ну, на камнях, и сейчас он же появился тут. Тогда он смог убечь оттуда, где стреляли, а сейчас, говорит, что он таится по домам, что идут на съём. А ещё сказывал Зиновий, что подранили его ….

--Зиновия?

--Да, какой там, Камыша подранили! И после те, кто его подранил, отвезли его в Хлудовскую лечебницу, мол, на излечение. А он оттудова и сбёг! Во-от, теперь ищут его, да ещё господ столичных, что приехали сюда на паровозе. А вот те господа, так они не воду пить приехали, а, прости, Господи, гадать по снам, да ещё и разное предсказывать! Гос-с-поди, чего только в мире делается! Так Зиновьюшка сказал, что Камыш тут зря околачиваться не станет, он тех предсказателей охранять должон, а его, вишь, как, взяли, да и подстрелили. Что же это делается, Антиповна, что делается? Даже по безлюдной зиме ….

--Так, говоришь, Зиновьюшка? И встретила его по случаю?

--Так, а … ну … я же по-вежливому ….

--Того, что ты мне наговорила, на пару часов беседы хватит, а со службы он вырваться не может, как это так? Ты его уже оседлала, Митрофановна?

--Чего это? Кого я … это … оседлала?

--То-то я гляжу, что он в свой дом носа не кажет, а оно вона, как!

--А что, ты на него глаз … ну, конечно! Так вот, отчего тебе не по нраву, как я его назвала, вот чего ты разговор в часы переводишь! Так ты бы бирочку какую-никакую на шею ему подвесила, мол, моё имущество, и не сметь трогать! Я, значит, перед нею распинаюсь, дружбу свою показываю, а она, значит, выискивает, кто её мужика на стороне прикармливает? Знаешь, что, Валька, мымрой ты была, мымрой и осталась! Коли он твой мужик, так … держи его крепче, поняла?

--А ты меня не учи, как с мужиками справляться, лучше сама в чужие огороды не суйся! Она ещё мымрой обзывается! А ты бестолковая коровища, и видеть тебя больше не желаю!

--Ох, не больно-то и хотелось, дурында старая! Купила свой керосин, и топай отсюда по добру! Вот наградил же Бог кумою!

--Ещё свидимся, когда ….

--Никогда не свидимся! И знать тебя не того … не желаю! Мымра!


                *        *        *    

--Зинаида! Зинаида, постой! Слышь, постой, говорю!

--Ну, чего надобно?

--А поспрошать надобно, вот чего! Ты тута на бюветах цельными днями торчишь, у тебя вокзал перед носом, чего можешь сказать?

--Об чём? Об вокзале? Так, стоит он, чего ему сделается?

--Зинаида, ты не дури! Коли я спрашиваю, так на то интерес имею, а не только возле твоей юбки потереться, хотя … но, не только! Местный люд странными слухами обрюхатился, а разродиться на толкование не шибко поспешает! Ты понимаешь, Зинаида, куды я клоню?

--Павел Митрич, ты в своей кочегарке поди перегрелся? Кто кого обрюхатил, и кто должон чего толковать? Шёл бы себе, и морочил мне голову своею дуростью!

--Ты, девка, не ерепенься, я дело спрошаю отрывочной информацией, значит, чтобы побольше выведать у тебя! Это … а, ты же военной службы не нюхала ни разу, вот и развелось у тебя в голове тугодумство! Это называется разведка, понятно?
Повторить сможешь? Нет? Я так намёком-намёком, мол, я не туда, а ты со своей непонятность раз, и проговорилась! Вот скажи мне, зачем я тебе военные тайны разглашаю?

--Я, Павел Митрич, военной армии не нюхала, а от тебя уже унюхала запашок! Ты не перегрелся, ты почти перепился! Ступай, куда шёл!

--Ты Зинаида, на сваво мужика будешь своим змеиным языком прикрикивать! Ты своим бабьим умом не постигаешь наступающих событий! Теперь слушай, и не перебивай! Слух про каких-то кудесников, что могут во сне к тебе заявиться, да и сотворить с тобою всё, чего захотят, уже слыхала? А про то, что оне, почитай, уже пять отелей сменили, чтоб, значится, маскировка у них была, слыхала? А про то, что оне человек семь жандармов положили безответно только за то, что те спрошать их докУмент пришли, слыхала? И про то, что у них охрана в дюжину черкесцев, тоже не слыхала? И про то, что Камыш, тот самый что ни на есть бандитский разбойник из Минвод у черкесцев за главного, тоже мимо своих ух пропустила? А про то, что сюда в скорости другие колдуны прибудут, чтобы этих, значится, присмирить? Снова не слыхала?

--Теперь слыхала. От тебя, хранителя военной тайны. И чего ты хочешь, какого рассказа ждёшь, про черкесцев? Или про Камыша? Про ….

--Ты, Зинаида, передо мною горохом-то не сыпь! Перво-наперво получи срочное задание – у Надьки, сестры твоей, муж в учителях ходит, так? Вот и выведай у него тайком, как я у тебя выведал, может такое быть? Ну, я про сны и про всякое такое колдунство. Твой свояк хочь и вхож в разные науки, но знать про такое должон!

--Господи, Боже ты мой! Павел Митрич, ну, чего ты несёшь, а? Какие колдуны со снами? Мне тут ерундишь неведомо что, а я с этим должна к свояку идти, чтобы опозориться? Павел Митрич, Христом Богом прошу, ступай в свою кочегарку!

--Ты, Зинаида, баба хоть и справная, но дура первостатейная! Ты хоть своим бабьим ухом слыхала, что ноне паровоз пришёл хоть и по расписанию, да пустой, как твоя кубышка! Ни одного приезжего не былО! А такое слыхала, что остатние четыре прибытия паровоза на нонешний день отменили равно, как и на весь завтрашний день?

--Да, ты что?!

--Да, ты что, - передразнил кочегар Зинаиду, - а вот такого, как нонче, не бывало ни разу за остатние пятнадцать годов! Вот тебе и «ты что»! Теперь кумекай, какие такие события тута наворачиваются! Вам всем повезло, что я про разведку понятие имею, а то сидели бы тута, как … ты про свояка не откладывай, сходи и поспрошай, да мне по форме и донесёшь! Всё, ступай уже, не до тебя! Не, оно правда, шо разведка никак не бабье дело!
               
                *     *     *

--Я понимаю, Алекс, что ты продолжаешь … douter de ….

--Сомневаться.

--Да, сомневаться, именно так! И я тебе не раз … promis ….

--Обещала.

--Обещала, что наша поездка будет скорее, как … divertissement ….

--Развлечение.

--Именно так, развлечение, и более ничего!

--Видишь ли, Сибилла, поездка сама по себе ничем не выдающееся занятие – сел в карету в одном месте, да в ином вышел. А вот простота, либо рискованность проявляется в истинной цели поездки. Просто, как развлечение – это на обед к господину Шаляпину, а риск – это на встречу с попом Гапоном. И развлекаться можно сколько душе угодно, пока ещё едешь по любому из перечисленных адресов, а вот после уже помимо своей воли вступаешь в некую игру, имеющую финалом удовольствие, либо заговор. И мне никак не верится, что наша поездка только ради самой поездки.

--Алекс, мой милый Алекс, ты так сложно говорить … говоришь, что я перестаю понимать всё, кроме одного – ты чего-то боишься?

--Боюсь? Страх, перед натуральной угрозой, не ровня страху перед неизвестностью. Я предпочитаю называть своё состояние настороженностью, поскольку ….

--Нет, нет, не торопись делать вывод, пока не узнал условия задачи.

--Я не тороплюсь, Сибилла, я насторожен.

--Ещё в Петербурге я тебе говорила, что нас ждёт встреча с людьми, имеющими редкие способности. Они умеют читать прошлое, они могут заглянуть в то, что случится через время. Разве это не прекрасная … possibilite?

--Возможность.

--Да, возможность узнать своё будущее.

--Я смогу его сам предсказать – женюсь, состарюсь и отправлюсь в родовой склеп.

--Ты прав, только кем ты состарИшься? Получателем приглашений на чужие обеды, или императором?

--Если бы сейчас не было так сыро и холодно, я бы с удовольствием посмеялся над твоими шутками!

--А давай вместе станем шутить, когда узнаем предсказание!

--Не могу отделаться от мысли, что ты его уже знаешь.

--Я знаю, что скоро мы услышим то, ради чего едем в этот горОд.

--Ну, да, едем …. Братец, останови-ка на минуту, я хочу … хочу немного размять ноги. Только Сибилла, почему мы не едем в тёплом поезде, а в этом ландо, да ещё укрытые дурно пахнущей попоной? Это такая плата за знание грядущего?

--Как мне осточертело кривляться, изображая француженку! – Сказала дама, которую её попутчик знал, как Сибиллу Мишель Цахмасталь. И произнесла она слова неудовольствия лишь тогда, когда затихли шаги её спутника, ушедшего опустошить … размять ноги.

--Тут и вправду холодно, Дмитрий Назарович, - снова подала голос дама, обращаясь к тому, кого Алекс, исключительно по незнанию назвал «братец», - а долго ли нам ещё трястись до Кисловодска?

--Не более получаса. Дальше дорога буде хуже, но живописнее. Отвлеки его местными красотами, повосхищайся Эльбрусом, видом беседки на Романовской горе … да, и прижаться к нему не будет лишним. Женская беззащитность в такой ситуации отвлекает от многого.

--Может, прикажешь и лечь с ним?

--Понадобится, так силой уложишь его в постель!

--Ненавижу тебя!

--Так я и не племянник царя, чтобы тебе нравиться … кстати, это моя бурка, а не попона!

--О, Алекс, садись скорее! Я так продрогла …

--Трогай, братец! Знаешь, Сибилла, тебе надо больше практиковаться в русском языке.

--Хорошо, я буду больше практивитаться … нет-нет-нет, не поправляй, я сама! Я буду практи-ко-ва-ть себя, практиковаться, верно?

--Верно! А пока позволь я обниму тебя, так будет теплее.


                *           *           *

--Так-так-так … кто ты у нас таков? Вишневский, что ли?

--Никак нет, Вишняков, Ваше благородие!

--Сам вижу … и чего ты тут?

--Обхожу свой участок, как и положено.

--Это я и сам понял, а чего ты не куришь? Ты не куришь?

--Никак нет, Ваше благородие, курю … то есть не курю, но … я на маршруте, и мне не положено ….

--А ты возьми, да и закури, заодно и своему начальнику предложи. Давай-давай, я дозволяю!

--Ну … коли так … то у меня не шибко-то папироски … того ….

--Давай, доставай уже!

Тот, кому адресовалось обращение «Ваше благородие», как-то уж слишком по-молодецки, а оттого и неуклюже сдвинул со своей форменной шапки башлык, а после рывком расстегнул на шинели пуговку, ту, что висела второй от воротника.

--Вот, одалживайтесь, Ваше благородие, - сказал Вишневский, на момент разговора бывший четвёртым по счёту стражником Кисловодского отделения волостной полиции.

--Ух, ты! «Тары-Бары» куришь? А на приличные папироски денег жалеешь?

--Каков оклад, таково и курево. Вы одалживайтесь.

--Я не стану одалживаться, я угощусь. Вот ей-Богу, приятнее веник курить, а не эти … как обстановка?

--Тута всё спокойно, а вот возле «Гранда» увидал управляющего ….

--Ты его в первый раз в жизни увидел? Успел перекреститься?

--Вам смешно, а вот он вид такой имел, что ….

--Какой вид?

--Будто все его сродственники в один день перемёрли, вот какой вид!

--И, что?

--Я ему спрос учинил касаемо его вида, а он отмахнулся от меня, и шмыгнул обратно в отель. И нос у него синий.

--Пьёт много, оттого и синий. Ещё что есть?


--Примечательного более ничего, Ваше благородие!
--Оставь ты с этим «благородием» … а погоди, говоришь – ничего примечательного? А что есть не примечательное?

--Так … предчувствия разные. Вот, к примеру, тута донесли, что Камыш … помните такого? Ну, вот он и Жоржик объявились, а ничего в городе не происходит. Ранее такого не бывало … и ещё в «Гранде» об эту пору постояльцев с гулькин передник, а управляющий носится так, будто ему народ селить негде … и нос опять же …. Я со вчерашнего дежурства не видал Кушонка, вы же знаете этого проныру … он ранее по дюжине раз глаза мне мозолил, а теперь не видать его ….

--Ты, братец, держи свои предчувствия в стойле, а то они тебя понесут так, что землю под ногами не заметишь. Ты вот знаешь, что главное в нашей службе? Сам ты «порядок», не перебивай старшего городового! Главное … ты запоминай крепко – случаться всё должно не там, где мы, а там, куда нас покликали. Пока дойдёшь по места вызова, основная страсть происшествия уже рассосётся, и тебе разбираться будет сподручнее. И мне по шапке, значит, не то, чтобы сильно … уяснил? А предчувствия свои … а вот что ты мне прикажешь чувствовать, когда нынче из Минвод телеграфируют, что отряд ихних жандармов готов к отправке сюда по первому моему … этому … не приказу, а ….

--Прошению?

--Подношению! Не понимаешь, так не подсказывай! Я … это … чёрт … должен … одним словом, я должен им доложить, что у меня тут предчувствия … вот прилепил ты мне своё словцо, не стереть! Должен сказать, что у меня тут происшествие, и целый отряд сюда примчится. А где спички?

--Вот, мои возьмите. Это же хорошо, что подмога готова.

--Тебя бы, Вишневский, за твою глупость … не поправляй меня! Тебя бы разжаловать из стражников, так ниже уже ничего нету! Как они сюда доберутся, коли паровозы отменены, извозчиков не напасёшься … вон, и твой Кукушонок пропал … да, прекрати меня поправлять! Спрашиваю – как их сюда вызвать, когда телеграф не связывается, телефонная линия молчит …. Может мне с крыши курзала орать в Минводы? Так я тебе другое скажу – в кои веки они там, в Минводах готовят отряд жандармов, а я тут ничегошеньки не знаю, и подозрительного не наблюдаю? Ну, как тебе мои предчувствия?

--Верно говорю, что-то затевается! Может вы, Ваше благородие, зря нынче того … ну … этого …, - стражник не смело прикоснулся к своей шее чуток правее от адамова яблока.

--Имею право! Тут у Валентины … это … моего земляка Антиповича день Ангела. Потому я … к нему направляюсь, а ты меня своими предчувствиями …. Всё, довольно болтать, неси службу, как положено! И … тебе всё равно курить не полагается, давай сюда свои «Тары-Бары»! Ага, у меня уже два коробка спичек, должно хватить. Чего стоишь? Подслушиваешь? Кру-гом! Шагом арш!


                *           *              *

--Глядите-ка, господа, дорога становится оживлённой! Напомните, это мы должны были добраться до Кисловодска незамеченными?

--Полно вам, ротмистр, придираться! Надеюсь это первый и последний, кого мы встречаем.

--Что делаем? – Свесившись в бок с коня спросил тот, кого назвали ротмистром. А сам вопросец был адресован некоему господину, сидящему в новеньком ландо, да на паре добротных лошадок.

--А когда вы отправляетесь по нужде тоже вопрошаете: «Что делать?» У нас был уговор – нас никто не должен видеть! – С раздражением, кое не только кололо слух, но и бросалось в глаза ответствовал некий сильно бородатый господин из того самого ландо, тут же принявшийся резкими движениями поправлять тулупы, которыми был обёрнут до самого подбородка. – И, раз уж вы спрашиваете, то напомню, что и обыскать надлежит со всем старанием!

--Сделаем! И можете так не горячиться ….

--Ступайте!

Встречный ездок, одним своим появлением создавший раздражительную перепалку, оказался никак не бравым молодцом, коего стоило бы опасаться, а таким себе мужичком годков под сорок с хвостом, в поношенном зипуне и в татарских сапогах, едва ли помнивших свою молодость. Хотя … возраст тех сапог позволял назвать их ичигами, кирзаками и вообще как угодно, посему обувка встречного более упоминаться не будет.

Пока ротмистр вежливо задавал вопросы, несчастному мужичку потрошил карманы другой всадник, необдуманно пообещавший пустынную дорогу.

--И куда, мил человек, по такой погоде направляешься? Сидел бы дома, да печь обнимал.

--Так я … тута в пяти верстах … баба у меня припасённая … сам я вдовый, так к ней ….

Мужичок, отвечая, дрожал, да не от страха, а от того, что стоял в одном исподнем белье, постоянно ёжась и обнимая себя руками.

--Телега твоя?

--Моя. Я в Кисловодске извозом … а нынче не сезон, вот я … сам себе хозяин ….

--Ничего у него нет, - доложил тот, который не ротмистр, - выходит, что не врёт.

--Вообще ничего? А сними-ка ты с него сапоги … или то, во что он обут.

--Больно холодно, господа хорошие … на кой шут я вам нужон? Я тута ….

--Сымай!

--Да, что вы измываетесь над человеком? Поди будете офицерского чину, а сами ….
Пара быстрых и сильных ударов по лицу прервали бормотание мужичка и свалили его на бесснежную землю.

--Тут что-то … ах ты, амурных дел мастер! Глядите, ротмистр!

--Так-так, к бабе, говоришь? «Уездному приставу сыскной полицiи … донесение …». На правильного зверя и ловец бежит! Погоди-ка, не трожь его, я мигом!

--Слышь, Ваше Высокопреподобие отец Лаокоон, тут ….

--Лучше бы свои познания в голове держал, а не на языке. Я – отец Лактион, потрудитесь запомнить, хотя в этом я … ладно, чего там?

--Пусть вас синод запоминает, который вам анафему хором исполнил.

--Отлучение, умник! Какова церковь, таково и отлучение … так, чего отыскали?

--Вот это отыскали. Читайте, да только не на распев!

               
                «№106
               
                Кисловодскъ
                февраля 4 дня
                года 1908.               
                Уездному приставу отделенiя
                сыскной полицiи
                г. Минеральныя Воды
                господину Добрякову Герасиму
                Степановичу.

                Донесенiе.

Довожу до вашего сведенiя, что мною, сыскнымъ агентомъ Щукинымъ Василиемъ Сергеевымъ при наблюденiи за неизвестными прибывшими февраля 2 дня и указанными в прошлом донесенiи установлено такое.

Приезжiе по кличкамъ «Шрамъ» и «Лекарь» сошлись съ ещё одним господиномъ такого же возрасту и съ повадками бывшаго офицера. Эти трое поселились въ гостинице «Московская» и имели встречу со следователемъ отдела приключенiй коллежскимъ асессоромъ Сивошко Андрономъ Власьичемъ. Подробно о разговоре не осведомлёнъ но жандармъ Куличкинъ и стражники Сологубъ и Васнецовъ при томъ разговоре были примерно поколочены упомянутымъ третьимъ господиномъ офицерскаго виду.

После чего наблюдаемые перебрались въ «Гранд-отель» где имели встречу съ Проворскимъ Иваномъ Артемьевымъ Ростовскимъ мошенникомъ кличка «Актёръ» рожденiя 1876 изъ православныхъ Малороссъ. По списку опасныхъ преступниковъ опознанъ по фотографической карточке за нумером РМ -1702.

Темъ же вечером состоялась ещё одна встреча наблюдаемыхъ съ «Актёромъ» и прошла спокойно.

На следующее утро случилось такое – въ нумере офицера найденъ убиенным «Актёр» ещё остатки борьбы и кровь самъ офицеръ пропалъ.

Некоторыя подробности известны из самоличнaго разговора съ наблюдаемыми. Ихъ участие въ смертоубийствахъ въ Кисловодске въ эти дни сильно сомнительно.

ДОСТОВЕРНО. По причинам неизвастнаго объяснения нетъ возможности передать донесенiе по телеграфу телефонная линiя отсутствуетъ такоже. И движенiе паровозовъ откладено безъ объяснительныхъ причинъ.

ДОСТОВЕРНО. Мною замеченъ Шапошниковъ Илья Трофимовъ рожденiя 1870 года вероисповеданiя мусуманскаго татаринъ из Миаса кичка «Малахай» замеченный съ кавказскимъ боевикомъ «Сержикомъ» при нападении на полицейский постъ подъ Батуми.

ДОСТОВЕРНО. По тракту изъ Минеральныхъ Водъ черезъ Красныя Камни въ городъ прибыло пять неизвестныхъ одетыхъ добротно виду православнаго. По поведенiю четверо суть охрана пятого одетого въ соболью шубу съ тремя перстенями на перстахъ съ каменьями. При себе привезли сундукъ тёмнаго дерева 5 футовъ длины 3 фута вширь и столько же ввысь несли бережно. Остановились въ доме подъ нумером 11 по Баязетской выходовъ изъ дома два. Одинъ  выходитъ за провизией остальные въ доме. По всему похоже чего-то ожидают. Присмотръ за домомъ ведётъ Васька-блаженный онъ ловко играетъ дурачка и вниманiя на себя не обращaетъ.

Чего тутъ затевается не ведаю однако затевается не шуточное. Прошу подмогу людьми и починить телеграфъ.

                Донесенiе составлено агентомъ
                Щукиным Василиемъ Сергеевымъ
                дня 4 февраля года 1908.
                Подпись                Щукинъ.»

--Ротмистр, - подозвал военного бывший игумен, и потряс перед ним бумагой, найденной у встречного мужичка, - спросите меня ещё раз: «Что нам делать?».

--А вдруг он только курьер, и ничего более? За что его?

--Вас до сих пор не настораживает место, откуда была извлечена сия бумага? Никак не из кармана … сотник! Чёрт бы тебя побрал!

--Фи, отец Лактион, как вульгарно!

--Этот мясник в конец измочалит мужика или, как вы выразились, курьера. Сотник, прекратите немедленно, и приведите сюда … хотя уже притащите сюда вашу жертву.
То, во что превратились лицо и грудь несчастного, лучше не описывать, «мясник»-сотник … нет, таки описывать не стану!

--Эй, как тебя кличут? Говорить ещё можешь?

--Тимофей … Кушонок ….

--Скажи по правде – откуда у тебя эта бумага? Кто тебе её дал? А не ты ли сам её сочинил?

--Я только извозом … какой-то барин посулил мне аж … двадцать целковых … соблазнился я … худо с работой об эту пору.

--А как твой барин выглядел? Ты, Тимофей, нам солгал, а это большой грех. Теперь же, коли хочешь легко отделаться, ублажи меня правдой. Как твой барин выглядел?

--Он не мой … и … так понятно, что живым не отпустите ….

--От тебя зависит, всё только от тебя зависит.

--На голову вышее меня … кругломордый … усы тонкие, как ниточка … на «рэ» картавит … не всегда … двадцать целковых посулил ….

--Если это правда, - обратился игумен к ротмистру, - я знаю, кто этот … Иуда!

--И ещё Каин.

--Но … он не должен был … хотя подозрения у меня были, подозрения были.

Предпоследнюю фразу отлученный от церкви отец Лактион проговорил, как размышление, случайно приведшее к прозрению.

--Сотник! – Теперь и «мясник» приглашался в собеседники, однако дальше окрика разговор не случился. А вот интонация, вкупе с кивком головы, была красноречивее любого разговора.

--Погоди … игумен, - еле слышно прошептал Тимофей Кушонок, - ты ведь игумен? Сжалься ….

--Прости, чего? Сжалиться?

--Про себя я всё понял … ты лошадку мою … не губи … она брюхата … сжалься ….

--Ты совсем с ума ….

--Всем тихо! –Едва ли не заорал ротмистр на игумена, и ловко соскочил с коня.

--Слышишь, Тимофей, повтори, что ты сказал?

Но несчастный только закашлялся, и покачал головою, мол, более ничего говорить не стану.

--Сейчас на тебя смерть таращится во все свои глазницы, а ты о лошади своей печёшься?

Нет, не отвечал Тимофей Кушонок, а только повёл плечами, словно говоря: «Что поделать, такая моя просьба напоследок».

--Нет, - как-то горько и … даже не горько, а с настоящей обидой в голосе сказал ротмистр, выпрямляясь, - я не пойму этих людей, никогда мне их не понять! Слышь, отец Лактион, отпусти мужика, теперь я тебя прошу!

--После рук сотника он боле не жилец. Ну, чего ты ждёшь?

Сотник даже обрадовался, что наконец-то можно доделать дело, а не ковыряться в носу пустопорожней болтовнёй.

--Я …, - снова начал говорить ротмистр, но звук выстрела сделал бессмысленной надобность в продолжении общения.

Собственно говоря, все револьверы только этим и занимаются, не глядя на то, в чьей ладони они греют свою рукоять.

--Я заберу его пролётку с собою, и досмотрю его лошадь, пусть он и не слышит моего обещания, но … при первой возможности я вернусь сюда, и по чести похороню несчастного. А ты, - опасной злобы в голосе ротмистра было столько, что игумен не решился даже глубоко вздохнуть, - отлучённый приятель попа Гапона, проведёшь отпевание по всем канонам! Сотник, чёрная твоя душа, поведёшь моего коня, я на пролётке. Всё, тронулись!

--В пролётке убиенного? Весьма символично, весьма! - Тихо проговорил отлучённый игумен, вынося приговор ротмистру … хотя не надо торопиться, ведь старую поповскую присказку «Человек полагает, а Бог располагает» никому ещё не посчастливилось отменить. Сам же я уповаю на Создателя, дабы в этот раз случилось всё по присказке, а не по произволу отлучённого от церкви игумена.