Схрон в подполе Зинаиды, был сработан на совесть. Она как-то рассказывала Ульяне , со слов своего свекра.
В 1920 году, в том схроне прятались несколько раненых большевиков. Но нашлась сволочь, что донесла на них белоказакам, указав им дом свекра Зинаиды.
Белоказаки, провели пол дня, стараясь отыскать потайное помещение. Но отбыли ни с чем.
Стены подпола и потайной двери, были сработаны из плетеных щитов, щедро обмазанных глиной. Главным условием было, закрывать те двери снаружи. В таком случае, не оставалось ни одной щелочки в зазорах плетеной двери.
Пряча сноху с сыном в схроне, Зинаида каждый раз, спускалась в подпол, чтобы самой закрыть за ними ту «хитрую» дверь.
Ульяна страдала от того, что не может взять с собой в схрон , годовалую Анютку.
Но Зина была категорически против этого.
«Столько лет наш подвал хранил тайну. Сколько зерна тут свекор спас от разграбления. Маленький ребенок, не сможет сидеть тихо. Ненароком выдаст наш тайник. Ничего с Анюткой не случится. Все наши дети у бабки Прасковьи. Вот дождемся хорошей вьюжной ночи. И все вместе, отправимся на поиски партизан.
Проводник уже готов. Но без снегопада, нас переловят, как куропаток..
Не переживай Улька. В станице пока, тихо. Кроме десятка полицаев, никого нет».
На вопрос Ульяны, кто их выведет из села, Зина только пожала плечами.
«Я не знаю. Дед Сидор знает. Свекор Катин. Он велел нам, наготове быть».
В день облавы, Зина, как всегда, пришла поздно. Надо было идти к Прасковье за четырех летним сыном. Уставшая до изнеможения женщина, опустилась на лавку, намереваясь немного передохнуть.
Ульяну с сыном, она выпускала из подполья, только поужинать и проветрить подвал. Все остальное время, они прятались в схроне.
Каратели могли нагрянуть как днем, так и ночью.
Громкий стук в ворота, заставил Зинаиду быстро выбежать во двор.
Двое полицаев, с белыми повязками на рукавах, уже хозяйничали в ее дворе.
Один, не обращая внимания на хозяйку, вынес из сарая чудом уцелевшую курицу.
Довольно гогоча, он ловко свернул шею бедной несушке.
«Что ты делаешь, гад ползучий, - закричала Зинаида. - Чтоб ты подавился. Ребенка моего последнего яичушка лишил».
«Заткнись, коммунячья сестричка. Всем вам головенки отвертим, не только курам .И выродков ваших, живьем в огонь покидаем, - зловеще откликнулся полицай.- Всю коммунячью нечисть, под гребешок! Как вшей подавим.
У Зинаиды подкосились ноги и она без сил упала на крыльцо.
«Ты же русский! Как ты можешь говорить такое? Если и был у нас в родне, кто-то из коммунистов, так давно на фронте сгинул. А мы бабы, да дети, при чем? Или вы с бабами только воевать способны?» - сквозь слезы простонала женщина.
«Так вы же, быдло нищее, у нас в Революцию, все пограбили И нас сослали с землицы нашей. Плодитесь, как блохи. Нашим добром выводки свои кормите. А мы свое назад забирать хотим.
А вас в расход! Нам –то что? Главный так распорядился.
Кто еще доме есть?", - не дожидаясь ответа от сомлевшей от ужаса женщины, полицай оттолкнул ее ногой и вошел в дом.
Сидя с Васильком в подполе, Ульяна с ужасом вслушивалась в крики во дворе. Потом, кто-то громко топал по дому,с грубыми ругательствами, распахивая шкафы, откидывая крышки сундуков.
Стукнула крышка подпола. Кто-то спустившись в подвал, торопливо обшарил стены. Но не найдя ничего, вновь вылез из подпола.
Но успокаиваться было рано. Ульяна, вслушиваясь в голоса наверху, поняла, что Зинаиде и всем ее родственникам, грозит беда.
«Говори стерва, где твоя золовка, баба твоего брата комиссара?, - донеслось до слуха Ули.
«Нет ее в станице. Увезли ее – отчаянно крикнула Зинаида .
Шум постепенно стих. И Ульяна поняла, что Зину увели.
«Господи, что там происходит? Что будет с Анечкой? Убьют ведь всех. И деток не пощадят.
Сынок - прижимая голову Василька к груди, прошептала мать. – Сиди здесь. Не вздумай наружу показываться. Я очень скоро вернусь. Только посмотрю, что это там делается. Ты меня понял, Васенька? Ни в коем случае, не высовывайся».
Ульяна решительно выбралась наружу.
В доме все было перевернуто. Не богатые вещички, выкинутые из сундука, валялись в беспорядке, истоптанные сапогами полицаев.
Приблизившись к окну, Уля осторожно выглянула во двор. На улице заметно стемнело. Но в темноте хорошо просматривалась вереница людей, подгоняемая вооруженными полицаями.
Люди молча двигались по улице, направляясь к клубу.
«Что они, твари задумали? Зачем в такое время, сгоняют народ на площадь?»
Вспомнив рассказ Полины о виселицах у клуба, Ульяна содрогнулась.
Пробравшись к воротам, Ульяна осмотрела опустевшую улицу. От клуба доносился негромкий ропот, невидимых из-за домов, людей.
Вдруг кто ко пронзительно закричал, словно от сильной боли или страха. И тут же, со стороны клуба, понеслись крики и плач.
Прячась в тени подворотен, Ульяна осторожно двинулась на голоса. Ее подгонял ужас от сознания того, что ее ребенок и маленькие племянники, вполне могут находиться там, где готовилось, что-то страшное.
Она смогла подобраться к клубу настолько, что ей была видна часть собравшихся станичников, у крыльца клуба. Укрывшись за стволом огромного тополя, росшего у чьего-то двора, Уля замерла, не замечаемая ни кем.
Она хорошо видела, фигуру Соломейко, освещенного светом горящего на площади костра.
Он стоял на верхней ступеньке крыльца и что –то говорил . Но Ульяна не могла слышать его слов, из-за выкриков станичников.
Люди кричали что-то о том, что в Погорелом не осталось коммунистов.
«Они на войне или в партизанах. При чем тут мы?- истошно кричала одна из женщин, перекрывая голоса других станичников.
Вдруг над толпой резко и страшно прозвучали выстрелы, заставившие всех замолчать от страха.
«Брешете, сволочи колхозные. – ясно послышался голос Соломейко. – Здесь среди вас, находится мать и сестры красного комиссара Бондаря. Но мне нужна его жена. Где она скрывается? Выдайте мне ее и я отпущу всех, кроме этой краснобрюхой семейки.
Или вы, нищета безмозглая, вздумали меня дураком считать? Порядочные граждане, патриоты своей страны, которую поработили нищие коммунисты, выполнили свой гражданский долг. И мне точно известно, что баба комиссара Бондаря, прячется в станице.
Не скажете, где она, лично расстреляю каждого второго.
Над станицей пронесся тоскливый женский вой. И от жуткого этого плача, у Ульяны отнялись ноги. Свалившись в сугроб, она несколько мгновений, неподвижно лежала в холодном снегу, скребя голыми руками по обледенелой дороге.
Единичный выстрел, слишком громко прозвучавший с крыльца клуба, подкинул Ульяну вверх,
Не помня себя, она вскочила на ноги и бросилась к клубу.
«Не тронь людей, упырь, проклятый, - пронзительно завизжала женщина, врываясь в толпу людей.
-Здесь я коршун ты дикий. На, жри мое тело, клюй очи мои. А народ отпусти, негодяй.»
Люди ,хорошо видимые в свете огромного костра, не прекращая стонов, расступились перед Ульяной. Первое,что увидела она, вырвавшись из толпы, это неподвижно лежащего на снегу, старика.
Ему первому, досталась обещанная Соломейко, пуля.
«Хватайте их. – торжествующе заорал каратель, указывая рукой на стоящую перед крыльцом,Ульяну.
Воспользовавшись возникшим замешательством, люди бросились в спасительную темноту.
Но Ульяне с Зинаидой, убежать не дали, навалившиеся на них, полицаи.
Женщин затолкали в клуб и заперли в маленькой костюмерной, не имеющей окон.
Соломейко не узнал в Ульяне племянницу, иначе ей, скорее всего, не пришлось бы, дожить до утра.
Полина Афанасьевна, сумевшая избежать ареста, вместе в дочерью Катериной бросились вначале к мазанке Прасковьи. Старушку с детьми, каратели, отчего-то не тронули, оставив дома.
Видимо не догадались, чьих детей пригрела добрая бабушка. ,
Полина с дочерью, прихватив малышей, под покровом темноты,бросились к Кубани.
Прасковья бежать с ними отказалась.
«Куда мне, с моими ногами, по сугробам бегать. Я уж тут, как нибудь. Схоронюсь. Кузнечика постараюсь сберечь, от нелюдей. Даст Бог, не выдадут мальчишечку, зверюгам на поругание».
Лед на реке был еще не очень надежным. Но перепуганные люди, быстрее ветра промчались по прогибающемуся льду, направляясь к противоположному берегу.
Видимо, сам Бог оберегал их жизни. Полина Афанасьевна с Анюткой и сыном Зинаиды, и ее дочь Катерина в двумя малышами сумели спастись.
Моста через реку, поблизости не было. А перебираться в погоню за беглянками, по тонкому льду, полицаи не рискнули.
К счастью для беглецов, зима в тот год, выдалась малоснежная И они, достаточно быстро, смогли передвигаться по бескрайней равнине.
К утру, совершенно обессилившие, они набрели на большой зарод неубранного сена.
Собрав остатки сил, Полина с Катей, принялись разрывать слежавшиеся пласты пахучей травы. Страх за детей, придавал им сил..
Думать, об оставшихся в лапах карателя, Ульяне и Зине, бюло попросту, некогда.
Четырех летний сын Зинаиды, Миша, смотрел на бабушку не по детски мудрыми глазами . Он не кричал, не капризничал. Ребенок тихо, по взрослому плакал, стараясь не шмыгать носиком. Ему было сказано «Тихо. Иначе нас всех убьют». -И он вел себя тихо.
Зарывшись глубже в сухое, пыльное сено, беглецы мгновенно уснули, прижимая к себе детей.
Самой младшей из них, была Анюта Бондарь. Дети Кати, мальчик и девочка, достигли 8 и 6 лет. Они понимая всю опасность, которая преследовала их, вели себя, как подобает детям войны.
Не плакали, не просили есть. Превозмогая, далеко не детскую усталость, эти героические дети всю ночь, почти без отдыха, шли вслед за мамой и бабушкой, по перепаханному неровному полю.
Племянник деда Сидора, 17 летний Алеша Кругленко, с рождения заикался так, что никто, даже мать, не могли разобрать его речи.
Постепенно мальчик, предпочел не разговаривать совсем. Старший его брат,перед тем, как уйти на фронт, передал Алеше навыки тракториста. И наказ обязательно уйти в партизаны.
«В армию тебя не возьмут. И не только из-за возраста.. Не обижайся. Как не крути, а ты брат, инвалид. Но вот принести реальную помощь Родине, ты сумеешь. Только обязательно найди партизан».
Партизаны сами нашли Алексея. Это случилось, еще до оккупации фашистами Ставрополья. Александр Бондарь, руководитель партизанским движением, предложил своим соратникам, в каждом селе надежно пристроить партизанского осведомителя.
Система явок и паролей, была разработана специалистами Партизанского Краевого Штаба.
Алеша с радостью ,согласился стать партизанским связным.
Парень успел до оккупации, получить из Партизанского штаба надежный документ, подтверждающий его родство с самим Григорием Васюрой. Известным карателем орудовавшим на Украине и в Польше..
Кроме того, его снабдили планом, по которому, Алеша должен был, в определенные дни, оставлять в условленном месте, необходимые сведения о передвижениях фашистов, об их вооружении. О готовящихся акциях фашистского «возмездия». О бесчинствах «народных освободителей», полицаев предателей. И многое другое.
Выучив план наизусть, парень сжег его в печи. Это тоже являлось обязательным условием. Попади подобный документ, в руки карателям, могли бы пострадать очень многие. Не только сам связной.
Ни пришедших в Ставрополье фашистов, ни полицаев, не заинтересовал сильно заикающийся паренек, «косивший» под деревенского дурачка.
Алеше, даже аусвайса предъявлять захватчикам не пришлось. Настолько хорошо, он играл свою роль придурковатого жителя станицы.
В явочные дни, Алексей натянув на себя худшее в доме рванье, впрягался в небольшие сани и тащил их за станицу. Делая вид,что собирает хворост и клочья соломы, он приближался к условному месту, где его уже ждал партизанский приказ.
Там же парень, оставлял свое донесение
По подобным схемам, во время войны, действовали сотни партизанских связных.
Таким образом, Алексей сумел передать в Партизанский Штаб, сведения о «перемене власти» в Погорелом, с фашистской, на власть карателя Соломейко.
От себя он добавил, что семьям красных командиров, партизан и прочих активистов, угрожает серьезная опасность.
Но в определенное время, Алексей не получил от партизан, никакого указания.
Парень отлично понимал, что семью Бондаря, надо срочно спасать. Но как?
Он ждал очередного дня связи. Но не успел.
Ульяну с сестрой ее мужа, арестовали. Оставшиеся в живых, мать и вторая сестра бывшего комсорга, сбежали неизвестно куда.
Весь следующий день, Алексей впрягшись в свои санки, ходил вокруг станицы, бессмысленно улыбаясь и пуская слюни, перед встречавшимися на пути, полицаями.
Его, казалось бы, бессмысленные блуждания за околицей станицы, увенчались успехом.
Алексей сумел рассмотреть, (и сразу же, тщательно затоптать) следы беглецов.
Едва стемнело, Алексей , прихватив лыжи и керосиновый фонарь, отправился на поиски беглецов.
Его успокаивало то, что беглянки догадались переправиться через Кубань.
На другой стороне, было гораздо меньше сел. Немцам там поживиться было нечем. И они старались придерживаться ближе к большим станицам.
Кроме того, те места, куда направились женщины с детьми, славились большим количеством партизан.
Алешу никто не задержал. Полицаи боялись партизан ничуть не меньше, чем пришлые оккупанты. Может, еще сильнее. Соломейко, уехавший по своим делам еще с утра, так в Погорелово и не появился.
Две арестованные женщины, без еды и воды, все еще томились в холодной костюмерной клуба.
Соломейковские прихвостни, не зная что с ними делать, без приказа хозяина, охраняли клуб снаружи. Самостоятельно причинить зло арестанткам, они опасались, боясь гнева Никифора.
Почти к утру, Алеша обнаружил беглецов в заброшенном одиночном хуторе. К счастью, ни захватчики, ни хозяева, не порушили жилья. И замерзающие, голодные люди, сумели растопить печь. И даже нашли в подполе, немного промерзшего картофеля.
Чуть отогревшись у печи, Алеша с трудом изъясняясь, велел всем немедленно двигаться дальше. Он хорошо знал эти места. Совсем неподалеку, в глубокой, укрытой зарослями кустарников балке, находился небольшой хутор. Его хозяева пекли хлеб для партизан.
Посадив совсем обессилившего Мишу на плечи, Алексей двинулся вперед
За ним, едва переставляя ноги, поплелись остальные.
Домой Алексей вернулся, только следующим вечером. Хуторяне, что готовили хлеб для партизан, сказали ему, что партизанский посыльный, приедет за готовыми караваями, только через пару дней.
Алексей не мог ждать так долго.
В душе он надеялся, спасти хотя бы, старшего сына Ульяны. Полина подсказала ему, где может скрываться Василек.
Хозяин хутора, щедро перекрестив парня в дорогу, протянул ему, добротный обрез охотничьего ружья.
«Жаканом заряжен. Любого двуногого зверюгу, за раз положит. Только осторожнее будь, парень. Постарайся выжить. А я партизан по твоим следам пошлю, как только появятся»
Распорядившись держать арестованных без воды и еды в холодной костюмерной клуба, Соломейко отправился в Раздольное. Туда, где его ждал фашистский комендант, ставший почти другом карателю.
С самого первого дня оккупации, они вместе грабили и убивали мирное население. При этом, предпочитая, не связываться в партизанами.
Но в этот раз, господин комендант, получил грандиозный нагоняй от высшего командования. Границы оккупированной фашистами, Ставропольского края, трещали по всем направлениям.
Враг едва держался под мощным натиском советских войск. Изнутри, силы фашистов, изматывали вездесущные, бесстрашные партизаны.
Немецкий комендант, вызвавший Соломейко в станицу, распорядился, чтобы тот принял командование над небольшим, смешанным отрядом полицаев и солдатского состава немцев.
«Ти имеешь гнал бандит далеко. Голова командир приносить мне лично», - распорядился комендант. Лениво вытянув руку вперед, Соломейко без всякого энтузиазма , промямлил - «Хайль, Гитлер».
.
Двое суток он метался по степям, в поисках страшных партизан. К концу третьего дня, растеряв добрую часть своего состава, легка раненый в руку, он явился пред очи коменданта.
«Партизаны почти все перебиты. Бандиты удрали, унося убитых с собой! – бодро доложил он, пряча глаза от сверлящего взгляда коменданта. – Наших погибло много. Но их жизни отданы не напрасно. Думаю, что ни один партизан, не появится больше в наших краях».
«А появится, так твой голова будет в петля!» - успокоил, в свою очередь, «друга», немецкий комендант.
Соломейко выспавшись в собственной постели под боком у необъятной Ольги, на следующее утро, выехал в Погорелово.
«Позабавляться» с женой и сестрой не безызвестного ему, бывшего комсорга и продотрядовца, Бондаря, он решил оставить на «сладкое».
«Жаль конечно, что его мамашка сбежала. Но едва, ли она сумела покинуть станицу. Щенков надо бы, поджарить, чтобы в дальнейшем, краснопузые не водились», - думал он, сидя в легкой плетеной кошеве, запряженной откормленными конями.-
-Ну ничего! Так даже интересней. Как припекут мои ребятушки, бабам голые титьки раскаленным железом, так те, сразу вспомнят, кто их щенков прячет в станице».
Соломейко злобно осклабился Он любил подобные сцены насилия и пыток. Они возбуждали его и настраивали на благодушный лад. Ему доставляли удовольствия дикие вопли пытаемых жертв. Иногда, «раздобрившись», он «миловал» кого ни будь из тех, кого собирался замучать.
Но если отпущенный им человек, не падал перед Никифором на колени, не целовал его сапог, захлебываясь слезами благодарности, он тут же, менял милость на гнев. И «помилованного» казнили .
Правда, Соломейко не мог припомнить, хотя бы одного из тех, кто вымаливая себе жизнь, мог бы облизать его сапоги.
И это удивляло и бесило маньяка. Лично он , не задумываясь вылизал бы и конский зад, если бы лично ему, пообещали бы замену казни жизнью.
От подобных мыслей, Никифора отвлек звук не очень далекой канонады.
Слух о том, что Советские войска интенсивно наступают, проник и в его недалекие мозги. Но каратель, старательно гнал от себя, подобные страхи. Его пути отступления в Германию, были давно продуманы и «выкуплены» у высших немецких чинов, за хорошие откупные .
«Вот повеселюсь с жинкой комиссара, пару дней. Потом в яму их, всех вместе с выводками. В гиену огненную. А сам отбуду в непобедимую Германию. Ольга вместе со своим горбуном, пусть здесь подыхает. Мне она без надобности.»
Трое суток провели Ульяна с Зинаидой в не топленной костюмерной клуба. Спасло их от замерзания то, что костюмерная была завалена всяким хламом, среди которого попалась парочка старых полушубков для игры в пьесах. Не смотря на трех дневный голод, есть женщинам не хотелось. Обеих мучил ужас неизвестности. И еще больший страх, за жизнь своих детей.
Обе они, не имели понятия, где находятся их дети, спаслись ли. Или давно коченеют в общей яме, чуть присыпанные снегом.
Ужас собственных мучений и неизбежной смерти, отступал перед мыслями о детях.
Василек, честно исполняя материнский наказ, просидел в подполе около суток. Но не выдержав неизвестности, мальчик с трудом выбрался из своего убежища. Дождавшись полной темноты, он огородами пробрался к дому Прасковьи .
Баба Паша, не чаявшая увидеть своего любимого внучка живым, со слезами радости и боли одновременно, бросилась к своему «кузнечику».
На все расспросы Василька о маме, о сестренке и тетушках, Прасковья отвечала - «Не знаю, Васенька. Не ведаю. Ты главное, этим нелюдям в черном, на глаза не попадись. Партизан будем ждать, с
Божьей помощью. Слышишь, как пушки их, где-то стреляют? Скоро они нас освободят. А пока, прятаться придется».
Сытые кони, легко несли плетеную из ивового прута, кошеву, в которой дремал, еще более сытый , каратель Соломейко. Впереди и позади кареты, скакали конные охранники и верные шестерки предателя.
Соломейко сам лично, отбирал для своего «летучего» отряда, лучших коней из тех, которых удавалось отвоевать у отступающих военных. Или угнать из тех гуртов, что колхозники перегоняли вглубь страны.
Сам предатель, в таких мероприятиях не участвовал. Он слишком сильно дорожил своей никчемной шкурой.
Все, более или менее опасные для жизни, вылазки, он поручал своему верному соратнику и заместителю Петру Горшкову.
Карателю доставляло куда большее удовольствие, лично пытать и расстреливать мирных граждан. В каждом из них, трусливому предателю, виделся партизан.
Почти все кони Соломейко, имели черную масть. Карателю очень нравилось, что в народе, его отряд, состоящий из 30 полицаев, прозвали «черная смерть».
Соломейко строго следил за тем, чтобы все его подчиненные, носили черную форму полицая.
К полудню господин Соломейко, собственной персоной, прибыл в Погорелово.
Станица казалась вымершей . Работы по восстановлению конюшни и вывозу оставшегося под снегом сена, были завершены. Утепленные и отремонтированные стойла конюшни, ждали своих постояльцев. Но у Соломейко не было лишних лошадей, кроме тех, что были под задами его отряда.
И взять лошадей, ему было негде. Красная Армия, уверенно перешедшая в наступление, гнала фашистов с просторов Ставрополья.
Соломейко заставил людей выполнять несвоевременную работу, только затем, что по его мнению, «чернь должна трудиться в поте лица, а не отсиживаться за спинами, истинных господ и хозяев земли».
Всего несколько дней назад, каратель мечтал взять под личное начало, пару – тройку станиц. И после победы фашистов, превратить их в личную собственность. Вместе с людьми и богатыми, местными угодьями.
Но слух о том, что Красная армия «поперла», его друзей фашистов, по всей линии фронта, заставил предателя отказаться от мечты стать помещиком.
Со дня на день, Соломейко собирался навсегда покинуть свои края. Он был уверен, что в Германии, для такого, преданного фашистам «героя войны», ему найдется теплое местечко.
«Обе станицы, надо сжечь до тла. Людишек в конюшне запереть и поджечь. Но сначала, я с комиссарской бабой позабавлюсь. А сестру его, своим доблестным борцам подарю. Старуху ведьму, надо сжечь показательно. При всей толпе. Чтобы помнила за что. А то, пугать меня каторгой, вздумала».
Каратель никак не мог забыть своего трусливого побега из Погорелова, в тот день, когда он явился ко двору деда Семена, чтобы забрать, спрятавшуюся у него племянницу.
И хотя, с того дня, прошло более десяти лет, Никифор до сих пор помнил, как испугался он, угроз бабки Прасковьи и деда Семена, отправить его на каторгу, за надругательство над шестнадцати летней племянницей.
«Вот бы Ленку найти где! Тогда бы, я со спокойной душой, мог в Германию отправиться. Ушла паскуда от праведного возмездия». – Никифор не подозревал, что « комиссарская баба», с которой он собирался сегодня «позабавиться», - это и есть, его племянница Лена.
Спешившись у клуба, Соломейко, в первую очередь, спросил у выбежавшего к нему «Горшка», все ли в порядке с пленницами.
«Все нормально. Мы к ним не заглядывали, как ты велел. Но через дверь слышно, что живы они».
«Немедленно, согнать к клубу всех, без исключения. И старых, и малых. Косую ведьму с красной рожей, привести под конвоем. И всех тех, кого у нее в доме застанете».- Громогласно распорядился каратель. – Да дров с соломой натаскайте для костра. Он у нас, сегодня, жертвенным будет", - хмыкнул палач, потирая руки в предвкушении «приятного» зрелища.
Едва заслышав топот ног в сенях, баба Паша, коротко приказала Васильку- «Прячсь!»
Мальчик быстро протиснулся под печь. Туда, куда хозяйки, обычно кладут печные ухваты. Прасковье, едва успела сунуть в ноги мальчика большой, треснувший чугунок, как в ее домик, ворвались двое полицаев.
«Быстро к клубу пошла, ведьма косая", - тыча в лицо Прасковье дулом винтовки, заорал полицай.
Второй, обежав домишко, заглянул в шкаф , откинув крышку сундука, потыкал штыком в сложенные стопкой, старые вещи. Заглянув под кровать, он вернулся в кухню и откинул крышку подпола.
Убедившись, что никого, кроме хозяйки, в доме нет, полицаи вытолкали, едва успевшую одеться старушку, во двор.
По улицам станицы, тревожно переговариваясь, потекла узенькая струйка станичников.
Люди шли к площади вместе с маленькими детьми. Еле тащились древние старики, помогая себе клюшками и костылями.
И хотя, во дворе, был разгар холодного яркого дня, в середине площади пылал высокий костер.
Вид огня, пожирающего хворост и снятую с соседних крыш солому, от чего-то, пугал станичников, вселяя в их сердца, нехорошие предчувствия.
Соломейко, как обычно в таких случаях, стоял на самой высокой ступени крыльца клуба. Поигрывая плеткой, он с довольной ухмылкой, наблюдал, как площадь перед клубом, заполняется женщинами, детьми и стариками станицы.
«Итак, господа рабы. В прошлый раз, вам удалось ловко разбежаться. Темнота помогла. Сегодня, вас будут хорошо охранять мои доблестные борцы за родину". - Соломейко широко обвел рукой притихших станичников.
Позади них, полукругом стояли с десяток полицаев, держа наизготове винтовки, с примкнутыми к ним штыками.
-«Продолжим разговор, который мы с вами, не успели окончить три дня назад. А все потому, что я, с моим героическим отрядом, гнал все эти три дня, ваших хваленых партизан. До самого Урала, поди, до сих пор бегут.
Еще раз даю вам возможность, спасти свои красные шкуры. Отвечайте, остались ли среди вас, неучтенные комсомольцы и прочая красная шушера?»
Люди, молча переминаясь с ноги на ногу, из подлобья, с ненавистью смотрели на предателей. Никто не проронил ни слова.
Когда молчание стало особо зловещим, из толпы протиснулась Лукерья Ощепкова.
«Господин командир, - угодливо кланяясь Соломейко, пролепетала она. – Чес.слово. Мне врать ни к чему. Нет тут комсомольцев. Они в начале войны, все сбежали. Кто на фронт, кто в партизаны. А кого, господа немцы, подвесили на тополе. И родни Сашки Бондаря, тоже не видно. Чего с нас, баб взять? Мы вам верой и правдой…» Кто-то из стоящих позади Лукерьи станичников, больно ткнул женщину в спину, заставив поперхнуться словами.
«Ну хорошо, - усмехнулся Соломейко. – Если вы сами, не знаете своих врагов, то я сам, кое кого знаю.- Обернувшись к стоящему рядом с ним «Горшку», Никифор что-то не громко велел тому.
Исчезнув за дверью клуба, Горшков вскоре, вытолкнул на крыльцо, обессиливших от жажды и холода двух женщин.
-Знакомьтесь.- заржал Никифор. – Улька Бондарь, баба вашего комсомольского вожака. Он, паскуда, еще в двадцатые годы, обирал ваших детей, выгребая последнюю пшеницу у крестьян. А вы до сих пор, пытаетесь защищать эту краснопузую сволочь.
Вторая баба, тоже вам знакома. Зинка , сестра Бондаря и жена красного командира, что смеет воевать против нашего правого дела.
Этих красоток, мы подвесим позже. А сейчас, я вам предлагаю поучительную сцену для тех, кто помогал этим семьям. Кто прятал их недоносков.
Кстати, ни одного из краснопузых отпрысков, до сих пор, не удалось найти.
Старая ведьма Парашка, косоглазая. Знаю, что прячет она отпрысков Бондаря. Сначала, мы ее повесим, потом сожжем, чтобы, колдунья не восстала из праха. Если хочешь жить, скажи где дети этих вот баб?» - Никифор ткнул рукой в сторону, стоящих позади Ульяны и Зинаиды.
«Будь ты проклят, нелюдь. Предрекаю тебе кончину скорую и ужасную», - вне себя от ненависти, бесстрашно выкрикнула Прасковья в лицо палача.
Под плач и проклятия людей,Прасковью подтащили к виселице, построенной рядом с клубом. Старую, любимую многими женщину,вырастившую не одно поколения станичных ребятишек, поставили на табурет .
Горшок, связав руки пожилой женщины, надел на шею бабы Паши веревочную петлю. Стоя рядом с табуретом, он замер, ожидая приказа своего кумира Соломейко.
И тут случилось то, чего никто не мог ожидать.
Из-за спин полицаев, к ногам Прасковьи ,стоявшей с петлей на шее, метнулся ее любимый Василек кузнечик.
«Не надо! – тоненько закричал ребенок, вцепившись в ноги своей любимой бабушки. – Не хочу.. Баба Паша, пойдем домой».
Люди выдохнули так, будто имели одни легкие на всех.
Замерев,они ожидали конца страшного «представления»
«Васенька, беги,- простонала Ульяна, тяжело оседая на руки Катерины.
«Кузнечик ты мой,убегай скорее, родненький, - закричала Прасковья – Спасайся детонька!»
«Ого! – обрадовался Соломейко. – Придурок сам явился. Вот молодец. Держи его, Горшок».
Горшков, оставив Прасковью, стоящей на табурете, накинулся на Василька. Ценой расцарапанной до крови, налитой самогоном, рожи, ему удалось скрутить худенького, десятилетнего мальчика.
«Один попался! Самый старшой, похоже. Ты Бондарь, пацан? Сын Сашки Бондаря?» - - похохатывая от удовольствия,спросил мальчика Соломейко.
«Отпусти мою маму и бабу Пашу, по хорошему. Все равно, тебя мой папа найдет и убьет!" – выкрикнул Василек, глядя в глаза карателю.
И хотя мальчику было страшно, до дрожи во всем теле, он не совсем осознавал свое положение. Он был еще, не на столько взрослым, чтобы понять, что ему самому грозит неминуемая смерть.
Ужас за маму и бабушку, притупил его страх за себя самого.
«Горшок, сунь ка ты, этого героя ногами в огонь. Валенки с него сдерни. Пусть поверещит по делу, змееныш краснопузый. Глядишь, у матери с бабкой, языки развяжутся. Добрее станут и остальных выдадут», - почти ласково проговорил Соломейко.
Ульяна без слов, рухнула под ноги Зинаиды. Глаза ее закатились и молодая мать, потеряла сознание.
Руки Прасковьи были крепко связаны за спиной. И она не имела возможности снять с шеи удавку.
Опасно балансируя на неустойчивом табурете, Прасковья закричала , перекрывая вой станичных женщин и плач их детей.
«Никишка, опомнись, злодей. Васенька сын твой! Отступись, детоубийца. Тебе за прошлые грехи, у Бога никогда прощения не вымолить. А ты к тому же, собрался родного сына, лютой смерти предать?» -
Соломейко уставился на бабу Пашу ничего не понимающими, заплывшими глазками.
«Совсем рехнулась ведьма? С чего это, какой-то краснобрюхий выползок, мне сыном сделался?»
«Лену племянницу забыл? Как в кукурузе над ней измывался, нелюдь проклятый. Вот тебе и сын от туда же. Родила Лена. Не стала грех детоубийства на себя брать».
Зина, вслушиваясь в слова бабы Паши, вдруг все поняла.
«Молчи, Прасковья. Не надо!» - закричала женщина, с мольбой протягивая руки к Прасковье.
Но для той, жизнь ее кузнечика, была куда дороже, чем та тайна, которую она хранила много лет.
До Соломейко, тоже, кажется стал доходить смысл, выкрикнутых Прасковьей слов.
Нагнувшись над лежащей без памяти Ульной, он внимательно всмотрелся в лицо женщины.
Сомнений не оставалось. Перед ним была Лена. Его племянница, которая, как он считал, жила где-то в городе.
Память подсунула ему, подтверждающий его догадки аргумент. Он вспомнил, что та Лена, которую он искал десять лет назад, называла себя Ульяной.
«Ленка - жена Сашки Бондаря? Ничего себе! Как это я сразу не сообразил. А этот пащенок, мой сын?»
Это были последние мысли в жизни матерого палача и карателя.
Одиночный выстрел, прозвучавший откуда-то, со стороны соседних крыш, разнес голову предателя, как перезрелый арбуз.
Разбрызгивая кругом, ошметки окровавленного мозга, предводитель полицаев, скатился с крыльца к ногам, онемевшего от ужаса, Горшка.
«Партизаны! – заорал Горшок,кидаясь в толпу станичников. Забыв про винтовку, он бешено работал локтями, стараясь прочистить себе путь к конюшне, где в стойлах, кормились кони полицаев.
Но кричащая, визжащая толпа людей, вновь и вновь отбрасывала его назад.
Прасковья, все еще стоя на стуле, с петлей на шее, срывая голос, кричала:
- «Проклятье вам, упыри! Все сдохните от кары небесной. Покарает вас Бог, как покарал вашего главного кровопийцу».
Кто-то из полицаев, метнувшись к бабушке, вырвал табурет из под ее ног.
И тут же, упал рядом с виселицей, сраженный вторым, метким выстрелом.
С криками - «Партизаны» -, оставшиеся полицаи, умчались в сторону конюшни, отремонтированной руками станичников. Видимо, они надеялись спастись от возмездия партизан, на своих конях.
Кто-то бросился на помощь, висящей в петле Прасковье. Но было уже поздно.
Пришедшая в себя Ульяна, скользя подошвами онучей по размазанным , по ступенькам , мозгам дяди, сползла с крыльца. С причитаниями, обхватив сына обеими руками, она на секунду прижала к себе онемевшего от ужаса Василька.
Вдвоем они бросились к виселице. Бабу Пашу успели вынуть из петли до них.. И она незнакомо вытянувшись , лежала на снегу, глядя в небо, ничего не видящими глазами.
«Бабуня! – жалобно пробормотал Василек. – Бабуничка. Пойдем домой, моя родненькая. – Он встал на колени у головы бабы Паши. Приподняв ее голову, прижался личиком к мертвому лицук своей няни, самой любимой на свете бабушки и постоянной заступницы.
Оторвавшись от старушки,Василек поднял на мать полные недоумения глаза. – «Мама, а почему бабуня молчит? Ее насовсем убили?»
«Сыночик, кровинушка моя,пойдем маленький мой. Не надо тебе так стоять!» - прорыдала Ульяна, пытаясь поднять сына на ноги.
«Не тронь меня! -Василек оттолкнул руку матери. - Бабуничка", – пронзительный крик ребенка, наполненный нечеловеческой болью, пронесся над всей станицей.
Мальчик упал на тело Прасковьи и забился в судорогах, исторгая клубы пены из приоткрытого рта.
Когда его с трудом, удалось оттащить от тела бабушки, все с ужасом увидели перекошенное, застывшее в неподвижной маске, лицо ребенка.
Приоткрытый рот Василька увело почти к уху.
«Сыночек, не пугай меня, - рыдала Ульяна, пытаясь своими руками, «вернуть» рот сына на место.
Но ничего не получалось. Равнодушного ко всему, замкнувшегося в себе, мальчика, с перекошенным лицом, унесли в дом Ульяны.
А в это время, сбившись в кучу, люди с надеждой осматривали окрестности станицы. Но партизан нигде не было видно.
Но из-за печной трубы, близ стоящего дома, показался молодой паренек с короткоствольным ружьем в руках.
Спрыгнув с крыши, прямо с сугроб, парень подошел к плачущим и смеющимся от радости, станичникам.
Перед людьми стоял Алеша Кругленко. Молоденький паренек, «заика».
Алексей вернулся в станицу, рано утром. Он собирался отоспаться после бессонной ночи и долгого перехода с партизанского хутора до дома.
Его обрез, подаренный Алексею хозяином хутора, приютившего женщин с детьми, лежал в надежном месте..
Дед Сидор, очищавший в ограде, тропинку от снега, во время успел заметить въехавший в хутор бандитский отряд, во главе с карателем Соломейко.
Разбудив внука, дед надежно спрятал парня, присыпав его снежком у забора.
Вскоре, Алексей услышал, как уводили деда. Обождав, пока на улицах затихнут голоса и топот людей, Алексей выбрался из сугроба.
Спрятав обрез под полой кожуха, он с большими предосторожностями, пробрался в ограду, ближайшего к клубу, дома.
Солому с крыши, выбранного Алексеем дома, каратели заранее перетащили к костру.
Спрятаться на фоне темной крыши, за стропилами и широкой, кирпичной трубой, оказалось совсем не трудно.
Алексей не боялся, что его могут увидеть немцы. Они давно уже не появлялись в станице. Им было не до этого.
Фронт стремительно надвигался. И все силы фашистов, были задействованы в боях с Советскими войсками.
А немногочисленный отряд полицаев, в полном составе, толпился на площади, предвкушая «веселое представление».
.
Когда Алеша поднялся на крышу дома, в стволе его обреза, были всего два патрона, заряженные на крупного зверя.
Самое опасное для парня, было в том, что мало обладая практикой охотника, он мог промахнуться.
Но перед ним, на крыльце клуба, стоял не простой волк. А зверюга, куда страшнее. И Алексей понимал, что от его, удачного выстрела, может зависеть много жизней достойных людей.
И Алеша, не промахнулся.
Подняв на руки погибшую бабу Пашу, станичники с причитаниями, понесли Прасковью в дом, где она прожила более семидесяти лет.
Преследовать сбежавших полицаев, было бессмысленно. У станичников отняли все, что могло стрелять или колоть, еще в первые дни оккупации. И коней на всю станицу, оставалось пара старых кляч.
Алексей с парочкой таких же подростков, отправились на кладбище, долбить под могилу мерзлую землю.
Но на пол дороге, их остановил дед Сидор:.
«К клубу ступайте, парни. Там , на площади, с почестями, похороним хорошего человека. Костер, что полицаи зажгли, земелюшку прогрел для нашей Прасковеюшки , мученицы .
Войну с фашистом закончим, памятник достойный, на том месте поставим. И вместе с Прасковеиным именем, впишем имена всех своих, погибших станичников».-.
Старик смахнул слезу и медленно поплелся к конюшням. От туда доносилось одинокое конское ржание. Видимо, бандиты , убегая, не прихватили с собой, лошадь убитого полицая. Пару ухоженных жеребцов Соломейко, вместе с повозкой, Сидор увел в свой сарай. На них он, планировал везти гроб с телом Прасковьи, к месту погребения
Женщины занялись отпеванием и приготовлением тела покойной, к погребению.
Не подлежавшие призыву на фронт, старики, сообща принялись ладить гроб для погибшей бабушки.
Ульяна, сидя рядом с лежащим на лежанке сыном, тихо плакала, ласково поглаживая застывшее в судороге лицо Василька.
Мальчик лежал на спине, глядя в потолок отрешенным , каким-то страшным взглядом. В этот момент, десятилетний ребенок, был похож на старого больного человека, пережившего огромное горе . И уставшего от жизни.
«Васенька, скажи хоть словечко. Может ротик на место встанет,» - склонившись к личику сына, умоляюще прошептала обезумевшая от горя, мать.
Ребенок медленно перевел взгляд в ее сторону. И Ульяна невольно содрогнулась, увидев в глубине глаз сына, что-то похожее на ненависть.
Он надсадно прохрипел что-то сквозь неподвижные губы.
«Уйди! – послышалось Ульяне. И этот полухрип, полушепот, вкупе со странным взглядом сына, поверг женщину в состояние невыразимого горя и отчаяния.
На следующий день, в станицу ворвался конный отряд партизан. В окружении верховых , бежали две лошади, запряженные в широкие сани розвальни. В санях, закутанные в партизанские полушубки, сидели Полина Афанасьевна с дочерью Катериной и четырьмя внуками.
Партизанский отряд, поспел к тому моменту, когда гроб с телом бабы Паши, стоял у края могилы, вырытой на площади станицы Погорелово.
Полину, с плачем бросившуюся к Зинаиде с Ульяной, остановил странный вид Василька, сидящего в плетеной кошеве Соломейко.
Мальчик, с жутко перекошенным лицом, не сводя глаз с гроба бабушки, молча плакал. Крупные слезы, нескончаемым потоком, заливали его несчастное, изуродованное судорогой личико.
Обнимая свекровь, Ульяна простонала, осевшим от слез голосом:
«Потом все, матушка. Не спрашивайте меня ни о чем. И Васеньку не троньте. Ему сейчас, хуже чем нам всем».
Не было громких и торжественных речей, какие бывают на похоронах высоких чинов или руководителей других рангов.
Станичники хоронили свою землячку, простую бобылку бабку Прасковью. Ту, которую, некоторые односельчане, при жизни, побаивались и недолюбливали, считая ведьмой.
Но даже эти, не многочисленные «недруги» Прасковьи, сегодня искренне лили слезы, провожая бабушку в последний путь.
Прасковья бескорыстно, с искренней любовью, вырастила не одно поколение станичных ребятишек. И не няней она им была, а настоящей бабушкой и подругой. Советчицей и кормилицей, великолепной рассказчицей интересных историй и наставницей на добрые дела.
Полина стояла рядом с дочерьми и снохой.
Оплакивая доброго человека, они то и дело оглядывались на повозку, в которой сидел Василек.
Мальчик больше не мог плакать.
Он смотрел перед собой, застывшим взглядом, сжимая кулачки так, что побелели его пальчики. Из неподвижных,изуродованных судорогой губ, слышалось негромкое, неразборчивое бормотание.
«Что же будет теперь? -тоскливо прошептала Ульяна, обращаясь к Зинаиде. – А вдруг он все понял? Он меня ненавидит, Зина. Я вижу это, по его глазам. Понимаешь, Василек так сильно гордился своим папой Сашей!
И вдруг он узнает такое…. Бедный мой сыночек. Прасковьюшка надеялась спасти его жизнь, таким образом. Но только свою потеряла. Господи, что теперь будет?»
«Жизнь покажет, Уля. Главное, теперь надо как-то, рты позатыкать. Таким, как Лушка Ощепкова.
Ты только глянь на эту сволочь. Приперлась на похороны. Тварь ! Шепчется о чем-то с Клавкой Юдиной. Ее Гошку тоже партизаны прибили. Такая же сволочь, как и Колька Ощепков был.
Нормальные люди давно знают, что ты от насильника родила. Едва ли кто осуждать станет. Почесали языками, в свое время, с легкой руки, таких, как Лушка. Успокоились все давно. Будем надеяться, что ума у людей хватит, ребенка не травить. А Саша-то в курсе, чей Василек?-
Услышав утвердительный ответ, Зинаида воспрянула душой и заговорила еще убедительнее.
- Прекрасно. Мы всей семьей, встанем на защиту нашего кузнечика. Только бы выздоровел ребенок. Только бы его «отпустило».
.
Прасковью похоронили, установив над ее могилой, простой деревянный памятник со звездочкой и крестом , начертанном кем-то, углем на грани пирамидки.
Василек, тронув вожжи, медленно покатил к дому бабы Паши. Поначалу, он с негодованием, жестами и возмущенным бормотанием,отверг было, поездку на лошадях и в плетеной кошеве, «принадлежащей» Соломейко.
Но когда ему, сразу несколько человек, объяснили, что кошеву эту, своими руками, сплел дед Семен, Василек успокоился.
«И лошадей, и повозку тот негодяй, отнял у добрых людей и украл в колхозе. Самому Соломейко, ничего не принадлежит»,- разъяснил ребенку дед Сидор.
Партизаны, выставив на краю станицы, дозор, по очереди перемылись в баньках, затопленных в их честь.
Зинаида, угадав среди них главного, смело подошла к пожилому мужчине, отдыхавшему после бани, на лавке в ее ограде:
«Товарищ командир. Дядько! Мне с вами переговорить надобно бы. – обратилась она к партизану.
«Так рядком садись и поговорим»,- улыбнулся ей партизанский командир.
Убедившись, что их никто не сможет подслушать, Зинаида эмоционально, с подробностями, рассказала партизану историю Ульяны и ее Василька.
-Понимаете, мой брат очень сильно любит жену и мальчика. Он усыновил Васеньку. Мальчик очень любит отца и гордится им, как красным комиссаром. И вдруг вчера, когда проклятый полицай велел заживо жечь ребенка, баба Паша, покойница, закричала Соломейко, что Васенька его сын! Представляете, что сейчас творится с мальчиком. Мало того, что повесили его любимую бабушку у него на глазах! Так еще узнать о себе, что ты сын этого палача! У Васеньки видимо на нервах, личико перекосило. И онемел он.
А если, ко всему, найдутся такие, что ребенка травить начнут?. Его отцом насильником попрекать? .Васеньку вообще могут прославить,как сына палача и карателя. Вот что страшно.
У нас ведь в станице, три семьи живут, у которых сыновья предателями были. Их другой партизанский отряд побил.
Но как раз, мать одного из них, нас с Ульяной, как родственников моего брата, Саши Бондаря, карателям выдала.
Они же ребенка со свету сживут. И других, против невинного малыша, настроят. Да еще и напишут в Верха, что красный комиссар, Сашко Бондарь, пригрел в своей семье, сына предателя Родины. Как нам быть? Как спасти нашего мальчика. Он ведь, добрейший ребенок!»
«М…да! Дела! – задумчиво пробормотал партизан. – Семьи предателей Родины, мы с собой увезем. По дороге пригрожу так, что навсегда языки в зад себе засунут.
Сдадим их в партизанский штаб. Пусть там, на месте решают, что с ними делать. А та, что вас выдала, в ссылку на север отправится Я уж постараюсь.
Твой брат усыновил Васю еще до войны. Не догадываясь о том, что настоящий отец мальчика, станет карателем. Так, что не о чем вам переживать.
После Революции, товарищ Сталин издал указ, по которому всех малолетних детей белых господ, распределили по приютам. И воспитали, как полноценных, Советских граждан.
А ваш герой, тут вообще –отдельная стать. Если разобраться, родился он хоть и от насильника, но от обыкновенного колхозника. И то, что его неведомый ребенку папаша, через 10 лет, карателем стал, это никак не может на будущем Василько отразиться.
Но лучше всего, сменить бы вам место жительства. Сейчас в станицах, найдутся пустые дома.
Короче так, Зинаида Даниловна. Твоего брата, я знаю лично и очень хорошо. Думаю, что на днях мы с ним, свидимся. Утрясем вашу беду. Спасем мальчишку. Но вот, восстанавливать его нервы, вам предстоит самим.-
- Помолчав партизанский командир, склонившись к уху Зинаиды, понизив голос, добавил,-
- Александр Данилович Бондарь, твой брат и отец Васи, Краевым Штабом партизанского движения руководит. Скоро навестить вас сможет. Только смотри, дева красная. Это военная тайна. Не вся еще нечисть с Кубани выбита. Не дай Бог, прознает кто, да очередному «Соломейко» донесет.
Повесят вас всех рядком. Могут вообще, всю станицу сжечь. Так что, держи язык так, будто бриллиант у тебя во рту. Даже жене Сашко не говори ничего!»
Подмигнув растерявшейся Зинаиде, партизан ушел в дом, где Полина Афанасьевна, готовила ужин для отряда.
Партизаны покинули станицу еще до рассвета.
Все три семьи предателей Родины, они прихватили с собой. Спустя пару лет, станичники узнали, что Лукерью Ощепкову за связь с полицаями Соломейко, приговорили к 10 годам лагерей.
Остальных членов семей полицаев, сослали куда-то, в Васюганские края, без права смены места жительства, в течении 15 лет.
Шло время, а Василек продолжал оставаться в прежнем состоянии. Ульяну, не так пугало внешнее уродство ее сына. Она давно уяснила себе, что часто не красивые с вида люди, в душе куда благороднее и красивее самых красивых .
И далеко за примером, ходить не надо было. Прасковья Солодова, бабушка с глазами, навечно застывшими у переносицы, с красно коричневым лицом бабы Яги, оказалась куда благороднее и прекраснее сердцем, чем видная, кареглазая Лушка Ощепкова. И не только она.
Даже родная мать Саши Бондаря, долгое время, шипела по змеиному, ненавидя приемного ребенка своего сына.
Не изуродованное судорогой, лицо Васеньки, пугало Ульяну.
Ее сводила с ума мысль о том, что ее сыночек, ненавидит ее. И скорее всего, по той причине, что узнал, не окрепший умом ребенок, правду о своем рождении.
Стоило Ульяне приблизиться к сыну, чтобы приласкать тоскующего «кузнечика», Василек сверкал на нее злым взглядом. Избегая ласк матери, он мог оттолкнув ее , убежать из дома.
Чаще всего, ребенок прятался в нетопленном доме бабы Паши.
Ульяна со свекровью, перенесли весь запас хвороста от дома покойной, в ограду Ульяны.
Полина Афанасьевна, вновь перебралась в мазанку невестки. Общей семьей, было легче выживать и ухаживать за детьми.
У Полина хватало такта,уделять Васильку внимания больше, чем родной внучке.
К бабушке ребенок относился гораздо мягче, чем к матери. И Ульяна очень страдала от этого.
А на фронте, между тем, наступил заметный переломный момент. Красная Армия, закаленная и окрепшая, погнала фашиста назад, почти по всей, огромной линии фронта. Зина 1943 года, выдалась такой как надо.
Советский человек, привычный к морозам, не страдал так от холодов, как изнеженный немец.
Товарищ Российский Мороз, стал едва ли, не главным помощником Красной Армии. Отступая, фашисты бесчинствовали напоследок, особенно жестоко.
Многие оккупированные села были сожжены . Нередко, вместе с жителями. В Германию угоняли тысячи мирных граждан. И в этом случае, большую лепту в спасение людей, внесли Советские партизаны.. Фашисты боялись их, едва ли не сильнее, чем действующую армию.
В январе 1943 года, ценой кровопролитных боев, был освобожден город Моздок. Вскоре немцев погнали из Невинномысска и других городов и станиц.
К февралю весь Ставропольский край, был освобожден от проклятых захватчиков.
Наравне с радостью и победными митингами на местах, над Ставропольем, стоял плач по погибшим воинам и мирными гражданами, ставшими смертельными заложниками, фашистской ненависти.
Советские женщины и старики всех национальностей, отдавали освободителям, утаенные от фашистов, последние запасы пропитания. Добровольно приводили к партизанам и красноармейцам, убереженных от фашистов коров и овец.
Люди знали,что они выживут.
Главное, чтобы родные их воины, удержали освобожденные земли, не отдали их вновь, на поругание фашистской нечисти.
Приближалась весна. Колхозные поля ждали своих землепашцев. Придет время и женщины сами впрягутся в плуги и сеялки.
Они сделают все, даже невозможное, лишь бы, скорее приблизить Победу.
Погорельцам сравнительно повезло. Фронт прокатился мимо станицы, не задев их земель.
Приближалась весна. А вместе с ней и приятные заботы. Руки колхозников просили работы. За станицей, в потайном овраге, скрытом от любопытных глаз, густой порослью тростника, в глубокой яме, хранилось колхозное, посевное зерно. И пусть это были лишь рожь да кукуруза.
Но главное, люди сумели сохранить посевной, колхозный фонд. Не покусились на драгоценное зерно, даже в самое голодное время для станицы.
Зинаида сдержала слово, данное партизанскому командиру. И ни чего не сказала Ульяне, о возможном свидании с мужем.
Даже когда Ставрополье было очищено от фашистов, Зина молчала. Но теперь уже, от страха перед тем, что Сашко может не явиться в станицу, как обещал ей, партизанский вожак.
Она не хотела расстраивать и без того, несчастную золовку.
А Ульяна, не смотря на хорошие вести с фронта, действительно, чувствовала себя очень несчастной.
За два года войны, она не получила от мужа никакой весточки. И хотя сердце подсказывало, что ее муж жив, Уля страдала. Так же, как страдали миллионы Советских женщин, ждущих с фронта вестей, от своих родных.
Страшное несчастье приключившееся с ее сыночком,еще больше добавляло горя женщине.
Уля тихонько, чтобы не слышали свекровь с детьми, горько плакала по ночам, умоляя Бога, сжалиться над ее кузнечиком, Васенькой. И уберечь от пули ее Сашеньку. .
Никто из родных Саши Бондаря, не мог себе, даже представить, как откликнулось на самом Саше, то что произошло с его приемным сыном.
Высшему руководству, Оперативного Краевого Штаба, стали известны события в станице Погорелово.
Лукерья Ощепкова, мать предателя полицая, в жалобе, адресованной военному прокурору, подробно прошлась по семейной драме Бондарей.
Недалекая, но хитрая баба понимала, что Сашко, скорей всего, воюет не в чине простого рядового.
Она не знала, естественно, что Бондарь находится совсем рядом. И что он, занимает одно из главных, руководящих должностей в Краевом Партизанском Штабе.
Сашиному непосредственному руководству, передали копию жалобы его односельчанки.
Из жалобы было видно, что под диктовку Лукерьи, писал кто-то грамотный и отлично подкованный в «Законах военного времени».
Прекрасно зарекомендовавший себя комсомолец,( с недавнего времени , коммунист), Александр Данилович Бондарь, выставлялся Лукерьей, как человек намеренно скрывший свое неприглядное прошлое.
«Александр Бондарь, в годы гражданской войны, занимался грабежами мирного населения. Большую часть отнятого у бедных крестьян зерна, он присваивал себе. И лишь немного сдавал государству.
В колхозе он почти не работал. Все время просиживал в избе читальни, делая вид, что заботится о станичниках. На самом деле, он разворовывал добро конфискованное у богатых кулаков.
Лучшие вещи он дарил своей любовнице Ульяне Кузнецовой. Ульяна раньше была любовницей бандитов. Из тех, кто грабил и убивал хуторян. От самого главного бандита Соломейко, она родила мальчишку. А Бондарь, не смотря на это , женился на Ульяне и усыновил сына карателя, который в военное время, устраивал облавы на партизан. Самолично вешал и расстреливал мирных людей и партизан.….»
Сашко читал жалобу односельчанки и в глазах его все сильнее темнело.
Откинув на стол два мелко исписанных листа, он поднял на начальника Штаба полные недоумения и бешенства глаза.
«Что это за брехня, товарищ Начштабом? – воскликнул он. Губы его дергались, как от нервного тика. Побледневшее лицо, выдавало степень его волнения и обиды.
-Неужели вы сомневаетесь во мне. И верите вот этому?" – Саша брезгливо сунул пальцем, в сторону исписанных листов.
Начальник штаба, под началом которого, Сашко работал в Невинномысске, еще до войны, хмуро ответил, что он лично, верит Сашко, как самому себе.
«Но ведь вот, в чем беда, друг ты мой, Сашко. Сын Ульяны, действительно рожден ею от Соломейко Никифора. Карателя и палача, убитого вашим земляком Алешей Кругленко. Помнишь такого?
Этот урод пытался отыскать всех членов твоей семьи с ясно определенной целью. Для них уж, виселицы были приготовлены.
Ульяна, до свадьбы с тобой, жила у старушки. Прасковьи. Так?
Видишь ли, прежде чем этот разговор с тобой начать, я расспросил всех твоих земляков, чьи сыновья или братья, оказались предателями.
И все они, едва ли не слово в слово, говорили одно и то же. Ту бабушку Прасковью, Соломейко приказал повесить первой. Она же твою Ульяну с ее сыном, приютила у себя.
Так вот, старушка, чтобы спасти ребенка от палача, кричала на всю станицу, что якобы, Соломейко собирается убить, своего собственного сына.
О том, что твой Вася, является сыном Соломейко, станичники узнали от той бабушки, повешенной палачами».
«Как! – Саша подскочил, опрокидывая табурет. –Бабу Пашу повесили? Сволочи, мрази, нелюди . Она же, всех детишек станичных вырастила. Бессменной нянькой была всю свою жизнь. – Сашко скрипнув зубами, крепко растер кулаками лицо
.- Я знал, что Василек, сын Соломейко.
Но когда я Улю встретил, я этого не знал. Она четыре года меня избегала. И не только меня. Она всех мужиков, как огня боялась.
Уленька мне призналась ,что поддонок дядя, изнасиловал девчонку, племянницу свою. Ей тогда, едва пятнадцать сравнялось.
Войны еще не было. Соломейко в колхозе работал в соседней станице. Тюрьма по нему скучала. Это понятно. Но Уленька запретила мне, «выносить сор из избы».
Любил я ее очень. А сейчас, еще больше люблю. И Василька люблю. Мой он сын. И не обязан, несчастный малыш, отвечать за преступления нелюдя папаши. Да какой он ему папаша?! Я Васеньку воспитывал. Я ему и есть отец!
И сразу вам скажу, товарищ Начштабом. Никогда я от них не откажусь. Даже, под угрозой расстрела.
– Фашисты и то добрее были, чем «свои» предатели. А Уля как? Васятка , мама, Анютка моя малютка ? Родные мои как?»
- Услышав, что все они живы, Сашко облегченно выдохнул. Поставив на место стул, он без сил, опустился на его краешек. Подняв к собеседнику, горевшие ненавистью глаза, взмолился:
«Товарищ Начштабом, отправьте меня на фронт. Сколько времени прошу уже. Но сейчас, когда меня, так охаяли какие-то тетки, матери предателей Родины, я обязан защитить свое доброе имя и имена своих родных.
В открытом бою с фашистами и изменниками Родины, защищать я их буду. И всех наших вдов и детей. Я этих нелюдей, зубами грызть буду. Только отпустите меня на фронт».
«Именно такой выход, я тебе предложить хотел. – усмехнулся Начштабом. – Я подготовлю приказ. Езжай, парень, воюй. Но придется тебе, простым рядовым свою честь отстаивать. А я пока, отыщу одного следователя. Товарища по партшколе. Путевый товарищ. А главное, справедливый и смелый. Умеет свою правоту доказать любому, не взирая на чины.
Зная тебя, Александр, я уверен, что домой ты вернешься с полной победой. И не простым рядовым, а лейтенантом в орденах. Только ты, уж, не суй, без дела, голову под пули. Помни о том, что замордуют твою Ульяну с детьми, без твоей поддержки.
Даю тебе ровно два дня, и ни минутой больше, на свидание с родными. Только сделай так, чтобы тебя никто, кроме самых близких, в станице не видел. Я головой рискую, отпуская «подозреваемого», на свидание с родными.
По документам, ты у меня, в задержанных числишься. Сегодня к вечеру, мой зам. на встречу с партизанами, в Мин. Воды поедет. Как раз, по пути. Сделает крюк небольшой, закинет тебя в станицу. И обратно, с ним же, вернешься.
Ладно не благодари, - с благодушным смешком, добавил Начштабом.- А то онемел смотрю, от радости! И еще.. Оставь жене мои координаты. Не приведи Бог, подстрелят тебя. Пусть она, ко мне тогда, обратится. Постараюсь оградить твою семью от несправедливости».
Ульяна проснулась , проспав всего лишь около часа. В последнее время, крепкий сон, стал редким гостем ее ночных бдений и долгих, горестных размышлений.
Впервые, за последние три месяца, прошедших со дня казни Прасковьи, Уля вдруг почувствовала отзвук непонятной радости.
Сердце щемило и сладко волновалось, как бывало перед свадьбой, при свиданиях с Сашей.
Поднявшись с постели, Уля накинула теплую безрукавку и прошла в маленькую боковушку, где спал ее сын.
Сама она с Анюткой, занимала комнатку побольше. Свекровь спала на любимом месте, покойного деда Семена. Ее лежанка, покрытая овечьими шкурами и тонкой периной, находилась между печью и стеной мазанки.
Здесь было тепло и уютно. В самые морозные ночи, Полина брала к себе маленькую внучку.
Но сейчас стоял конец марта. Слышно было, как за окном, звонко шлепались в лужи, капли с таявших сосулек.
Но не только звонкие капли, привлекли внимание Ульяны. Стоя у изголовья спящего сына, она подняла голову, пытаясь понять,что так тревожит ее сердце.
И тут она услышала стук. Он был совсем тихим. Не похожим на требовательные стуки полицаев и немцев. Даже соседи, при надобности, стучали не так тихо, как тот, что находился за дверью.
Сердце Ульяны, вдруг бешено заколотилось.Прижав руки к груди, она бесшумно, но быстро приблизилась к двери.
«Кто тут? – отчего-то, охрипшим голосом, просипела она. Под ногами того, кто стоял на крыльце, громко скрипнули доски. Уля вздрогнув, как от окрика, снова спросила, более отчетливо.
«Кто к нам пожаловал, в неурочное время?»
«Впусти мужа своего, любимая моя !»- послышалось из-за тонкой двери.
«Сашенька!?» - трясущимися руками, она кое как, сорвала металлический засов и упала в объятия пахнущего весенней свежестью, самого родного на свете, человека.
«Сашенька! Муж мой любимый!»
Двое суток, что находился Сашко, в кругу своих самых близких людей, пролетели быстрее, чем два часа.
Первое свидание с сыном, далось трудно им обоим.
С трудом разомкнув руки жены, обвившие его шею,
Сашко, осторожно отстранил плачущую мать.
«Хватит, мои родные слезы лить, как по покойнику. Я совсем не на долго. Некогда нам с вами плакать. Где детки наши?-
Уля попробовала было, предупредить мужа о несчастье, обрушившемся на их семью, но Саша жестом остановил жену. –
-Все знаю, родная моя. И про Васеньку, и про бабушку нашу, страдалицу».
Саша поцеловал спящую Анютку. Она одна лишь, не проснулась от радостного переполоха в доме.
«Подросла- то как, моя куколка, - дрогнувшим голосом, пробормотал отец.
–А где мой сынок, где мой кузнечик? - нарочито повысил он голос. Сашко понимал, что его несчастному мальчику, как никому другому, нужны были сейчас, его внимание и ласка.
Вася проснулся сразу же, как услышал голоса родных, доносившиеся из кухни.
Распознав среди вскриков и плача женщин, басок отца, Василек замер. Тельце его напряглось, как взведенная пружина. Сердечко зачастило, норовя выпрыгнуть из груди.
Но тут же, волна недетской паники и страха, прокатилась по всему телу ребенка.
«А вдруг, папа узнал что я ему чужой? – горло мальчика сжала удушливая судорога.
Ребенок был еще, не на столько взрослым, чтобы сообразить, что папа, в любом случае, должен был знать, что Вася ему не родной.
«А где мой сынок? Где мой кузнечик?» - сквозь пелену полуобморочной мороки , донеслось до ушей ребенка.
Дверь распахнулась. В ярко освещенном проеме двери,
стоял его папа. Он всматривался в темноту комнаты, отыскивая глазами сына.
Горло мальчика защипало. С трудом вытолкнув из груди ком удушья, Василек, забыв обо всем на свете, тоненько заплакал, протягивая навстречу отцу, дрожащие руки.
Сашко подхватив мальчика на руки, вместе с одеялом, крепко прижал Василька к груди.
Припав головой к отцовской гимнастерке, Василек замер, не в силах выкрикнуть рвущийся наружу вопль.
- «Папочка! Я не виноват!» - Но вытолкнуть из себя, эти слова, не позволяли неподвижно застывшие губы.
В груди отца мощно и часто билось сердце.И этот стук, неожиданно успокоил Василька, вселив в него уверенность, что папа не разлюбил его. И никогда не разлюбит.
« Ну ка, женщины, тихо! – весело распорядился Сашко. Предательски дрогнувший голос, невольно выдал его состояние. Падающего с кухни света, оказалось достаточно, чтобы он смог рассмотреть, изуродованное судорогой, личико своего «кузнечика».
Саша включил свет. Фашисты с карателями, отступали в такой спешке, что не успели нанести заметного вреда станице. Они не сожгли ни одного дома, не взорвали переносную электростанцию.
Местные партизаны нагнали на оккупантов такого страха, что тем было не до диверсий. Лишь бы ноги унести!
Не спуская Василька с рук, Саша вместе с ним, присел на край лежанки. Приподняв рукой заплаканное личико мальчика, он серьезно, без неуместной, (в этом случае), улыбки, осмотрел лицо ребенка. Из перекошенных, неподвижных губ мальчика, выходили неразборчивые звуки, в которых Сашко разобрал лишь, - «Папа».
В глазах Василька трепетал такой страх, что Сашко невольно скрипнул зубами, чтобы не заплакать от жалости и нежности к сыну.
«Ничего, Василек ты мой синеглазый, прогоним фашиста до самого Берлина, вернусь домой. Съездим с тобой в Москву, к самому лучшему доктору на свете. Это у тебя, от испуга случилось. Постарайся забыть обо всем страшном, родной мой.
А главное, запомни, сынок. Ты мой сын и ничей больше. Только мой. А все остальное, это выдумки. Бабушка наша , чтобы тебя спасти, наговорила неладное.
Она очень сильно любила тебя, кузнечика своего. Баба Паша с петлей на шее, не о себе думала. Она всеми силами, пыталась отвлечь того урода, что хотел причинить тебе боль.
Для тебя сейчас, самое главное, не слушать ни чьих сплетен. И людям в глаза смело смотреть.
Пусть себе болтают, что хотят. Но помни то, что тебе сказал твой отец!
Ты герой! Ты спас от смерти свою маму и тетю Зину. А баба Паша, спасла тебя. Ты мой, родной, лучший сын на свете. Я обязательно, к вам вернусь. Очень скоро.
Фашисты драпают так, что пятки мелькают. Но пакости от них, еще много будет. Поэтому, сынок, я уеду на фронт, уже завтра.
И ты снова останешься за главного в доме. Ты один у нас мужчина, пока я воюю. А мужчина должен защищать своих женщин. На тебе остаются мама, бабушка и сестричка.
Люби их, как я люблю. И никому не давай в обиду. Ни себя, ни своих родных.
Потому что ты герой. И сын героя. Все остальное, выдумки и сплетни.
А личико, мы тебе, после войны поправим. А может быть, само отойдет, за время, что воевать еще буду».
Стоя за не плотно притворенной дверью, Ульяна слушала твердый, уверенный голос мужа. Зажимая рукой рот, чтобы не разрыдаться, она сама в эту минуту, верила в то, что ее Саша настоящий и единственный отец ее детей.
А страшный Соломейко и все что с ним связано, лишь приснились ей, в затяжном, кошмарном сне.
Не долго радовал Сашко своих родных , присутствием. К середине следующей ночи, в дверь их дома, постучал водитель машины, что привез Бондаря на свидание с семьей.
Впереди, двухлетней разлукой, между ними будет греметь и гореть война. Много жизней успеет унести она , навек оставив вдовами сотни тысяч женщин. Осиротит огромное количество ребятишек.
После неожиданного визита отца, Василек очень изменился.
Он поднялся наконец с лежанки и впервые взглянул на мать без злого упрека в глазах. Василек, скорее всего, не поверил отцу в то, что только он один, его настоящий папа.
Уж слишком убедительно, прозвучали, в тот роковой день, предсмертные слова его бабы Паши. Растерянность в глазах матери, неопределенность ее поведения., добавили уверенности сообразительному мальчику в том, что баба Паша, не соврала.
Но его папа, Саша Бондарь, его кумир и герой войны, не разлюбил его, не отказался от своего сына, каким считал себя Василек.
Кроме того, из разговора с отцом, он понял, что мама ни в чем не виновата. И у Василька нет оснований злиться на мать. И ребенок с радостью воспринял эту догадку. Его мама ни в чем не виновата!
Это было самым главным. А об остальном, Василек попытался забыть.
Мальчик почти, не мог разговаривать. Изъясняться с родными, приходилось мало понятным мычанием и жестами.
Кушать Васильку, тоже было не просто. Ульяна готовила для ребенка, жидкую картофельную кашу, разведенную молоком. Но чаще – простым кипятком.
А вскоре закончилась картошка. Ту, что оставалась еще в схроне, пришлось высадить в огород.
С приходом весны, в колхозе возобновились посевные работы. Правда, из всего тягла, остались лишь те два вороных коня, на которых, когда-то, разъезжал каратель Соломейко.
И еще одна лошадка, принадлежавшая убитому Алешей полицаю. Тому, который успел выбить стул из под бабы Паши.
Была еще парочка состарившихся, немощных лошаденок, брошенных за ненадобностью, то ли немцами, то ли партизанами.
Но работать лошади, совершенно не могли.
После недолгого совещания, престарелых лошадок, пришлось забить на мясо для станичников.
Полине достался хороший кусок мяса, рассчитанный на все четыре семьи. Выживали тем, что часами варили небольшой кусочек мяса, толкли в ступе. И пили мясную кашицу, разведенную бульоном.
Ни личного,ни колхозного скота, в станице, почти не осталось. На сотню казачьих куреней, оставалось лишь с десяток дойных коз. Да пара коров, сохраненных хозяевами на дальних хуторах.
При немцах,Ульяне с Полиной, удалось сохранить свою единственную на четыре семьи, дойную козу.
Еженощно перегоняя ее из одного двора в другой, они прятали козу, то у Ульяны, то у Зинаиды, то у Катерины.
Однажды, умное животное, пропало куда-то. Хозяйки было уже, простились со своей кормилицей, решив что ее съели оккупанты.
Но спустя неделю, коза сама пришла ко двору Ульяны. А через некоторое время, Полина с радостью объявила снохе, что козочка их, пропадала не зря.
«Вот ведь умница какая. Нашла таки, себе пару. Окотная она у нас. К весне с молочком будем».
И вот сейчас, «умница» коза, поила молоком всех детей, семьи Бондаря
Выживать было невыносимо тяжело. Утаенной от фашистов посевной ржи с кукурузой, хватило лишь, чтобы засеять меньше четверти колхозных полей.
Остававшуюся с зимы, вялую картошку, пришлось посадить в землю, чтобы зимой не умереть с голода. В полях не было еще ни ягод, ни грибов. Спасала рыба, которой, к радости людей, развелось в Кубани, как никогда много.
И тут-то, пригодилась Васильку наука деда Семена. Сплетенные им, ивовые мордушки, все еще, хранились на крыше сарая.
Каждое утро, Вася взвалив на плечи, парочку легких «морд», уходил к реке.
Мама давала ему с собой, пару вареных картофелин для себя. И горсть отрубей, для приманки рыбы.
Картошку Василек, разминал на мельчайшие кусочки и пальцем вталкивал те кусочки, в свой голодный, чуточку приоткрытый, детский ротик.
Мальчик растягивал это удовольствие, на долгие часы бдения у погруженных в воду, мордушек.
Он очень редко возвращался домой без хорошего улова.
Плотва, чебак, жерех, не редко , язь, заплывали в узкое горло мордушки, намереваясь поживиться разбухшими отрубями.
Выбраться из ловушки, у рыбы не хватало мозгов. Они совались носами в плетенку, видя перед собой простор, за решеткой прутьев. Вырваться из смертельной западни, изредка, удавалось лишь мелким, юрким рыбешкам.
К вечеру, когда в желудке «кузнечика», начинало урчать так, что глохли все посторонние звуки, мальчик вытягивал из воды пеньковый канат, к которому была привязана «морда».
Из каждой подобной западни, Василек добывал десяток, полтора, а то и больше, драгоценных рыбин.
Со взрослой серьезностью и гордостью, нес мальчик свой улов маме. Как никогда раньше, он понимал всю важность и нужность того, чем он занимался.
Без рыбы, что добывал 11 летний мальчик, семье трудно было бы выжить в эту голодную весну, третьего года войны.
Рыба в их случае, была действительно, драгоценной.
Простенький, Кубанский чебак, спас в годы войны, от голодной смерти , тысячи людей.
Наконец наступило полноправное лето. В природе сделалось тепло и уютно.
Люди повеселели.
А в начале июня, произошло неожиданное и приятное, для всей станицы, происшествие.
Как-то, ранним утром, когда основная масса станичников, досматривала утренние сны, в дверь дома, где проживала Ульяна с детьми и свекровью, громко постучали.
Полина, проснувшись первой, испуганно перекрестилась на иконы:
. «Не дай Господь, гостя нам нежеланного. Приведи к нам гостя, долгожданного», - прошептала женщина. Накинув одежду, она прошла к двери, и тут же услышала знакомый голос деда Сидора.
Дед парня Алешки, спасшего от смерти всю их семью, добровольно присматривал за тремя общественными лошадьми. Он, с наступлением теплых дней, дневал и ночевал в конюшне. Со дня на день, должна была разродиться кобылка, что когда-то, принадлежала второму, убитому Алексеем полицаю. Тому самому, который успел, перед собственной смертью, лишить жизни Прасковью
.
«Собирайся, Полинушка. Партизаны с дорогим гостинцем, к нам пожаловали. Тебя лично, желают зреть. Видно, за главную приняли».
Не отвечая на удивленные расспросы женщины, дед проворно засеменил в край станицы, туда, где стояла отремонтированная конюшня.
Там же рядом, находились полуразрушенные коровники и телятник.
Вскоре Полина узнала причину раннего подъема.
Небольшой отряд партизан, пригнал для колхоза, партию коров. И хотя, их было всего чуточку поболее десятка, станичники обрадовались пополнению, понимая, что с появлением дойного стада, их колхоз, начнет жить, почти довоенной жизнью.
Коров приняли Полина Афанасьевна с дедом Сидором.
Председатель колхоза, наравне с прочим, бывшим руководством , воевал на фронте.
Передавая животных станичникам, партизаны рассказали, что отбили часть стада у отступающих фашистов, еще зимой. Пока была возможность, они кормили животину, наравне со своими лошадьми.
Но с наступлением тепла, партизанская часть, должна была перебазироваться на Украину. Очистив Ставрополье от оккупантов, многие партизанские части, уходили вслед за действующими частями Красной армии.
«Наш командир, товарищ Кориков, распорядился оставить наших кормилиц, именно вашей станице. Причем, под начало товарища Бондарь Полины Афанасьевны».
Услышав свое имя, из уст незнакомого партизана, Полина удивилась.
«Кстати, вам письмо от Ефима Борисовича Корикова, нашего командира». –
Молоденький партизан, протянул Полине маленький треугольник письма.
Удивление женщины, сменилось неожиданным смущением и непонятной, щемящей радостью.
Приняв письмо, из рук красного партизана, она тут же, отошла в сторону, крикнув помощникам, чтобы загоняли коров в конюшню.
Коровник предстояло еще отремонтировать. Фашисты сняли с него, саманную крышу и все, что могло сгодиться для отопления клуба, в котором они, во время оккупации, устроили казарму.
«Добрый час, уважаемая Полина Афанасьевна. С партизанским приветом пишу вам я. Кориков Ефим Борисович. Смею надеяться, что не запамятовали вы нашей встречи. Наслышан я о вашем горе, уважаемая Полинушка. К сожалению, весть о ваших злоключениях, дошла до нашего отряда, с большим запозданием.
Как же я сожалею, что не оказался наш отряд, поблизости, в то время, когда всей вашей семье, грозила злая смерть, от рук предателей нашей любимой Родины.
Во век не прощу себе, что по известным вам причинам, не выполнил я приказа старшего комиссара Партизанского Штаба, Бондаря Александра Даниловича. И не разыскал, не увез вашу семью из станицы, как мне было приказано.
К счастью, ваша семья жива. И теперь уже, надеюсь, ни одна фашистская или продажная тварь из бывших «наших», не посмеет сунуться в отвоеванную нами, родную Кубанщину.
Многоуважаемая Полинушка, простите меня великодушно, за все то, что приключилось с вашей бабушкой или матушкой, (не ведаю кто она вам).
А особливо, простите за несчастье, что приключилось с вашим героическим внуком. О его смелости, в партизанских отрядах, целые легенды ходят.
Передайте парню вашему горячий партизанский привет. И скажите, что Родина наша, гордиться такими, как он. Это ж надо! Маленький мальчик, с голыми руками, кинулся на матерых палачей, в заступу за маму с бабушками! Именно на таких, как он, держится слава и сила земли нашей русской. И ни одна сволочь, никогда не сможет, одолеть нас, сделать рабами.
Полина Афанасьевна, когда вы будете читать мое письмо, наш отряд, будет уже далеко. Мы уходим в Украинские края. И если останусь жив, до Берлина надеюсь добраться.
Дарим вашему колхозу коров, что удалось нам собрать по полям, после того, как мы разбили отряд фашистов, перегоняющих скот на запад.
Как вы поступите со скотом, вам виднее. Поите молоком деток ваших. Они наше будущее. И мы обязаны сохранить детей так же, как обязаны, сохранить для них, в чистоте и неприкосновенности нашу Родину.
Если останусь жив, обязательно навещу вас после войны. Я совершено одинок. Мое село сожгли фашисты до тла. Вместе с жителями. Я не хочу и не могу туда возвращаться. Боюсь, сердце не выдержит.
Если вы мне, великодушно позволите, буду писать вам с фронта. А если еще и ответите, то возможно, смогу ожить снова. Потому как, умер я после того, как узнал, что сестру мою, вместе с двумя племянницами, заживо сожгли вместе с домом.
О том, что жены у меня, давно нет, я вам уже говорил. А единственный сынок Володя, погиб в первые дни войны. Одинок я, Полинушка, как былиночка в поле. Внуков, страсть как понянчить хочется. Прости за смелость. Но, если жив останусь, на твой порог приду.
А там как решишь!»
Залившись непрошенными слезами, Полина неожиданно для себя, прижала исписанный листок к губам. Так и стояла спиной к конюшне, не слыша и не видя ничего вокруг, пока ее не окликнул дед Семен.
«Коровушек прибрали. Надо баб поднимать, коровушек доить.. Вымя расперло у бедолаг. То-то, наши ребятишки, молочком сегодня напузырятся!»
С того дня, дед Сидор с внуком стали полноправными животноводами и пастухами. Коров,подаренных партизанами, доили всей станицей.
Молоко пока, раздавали тем, у кого были дети. Полина все оттягивала поездку в район, чтобы официально зарегистрировать возрождение колхоза в станице. Она знала, что на молоко, тут же, найдутся законные хозяева от гос. структур.
Ведь война еще далеко не закончилась. Фронт как и прежде, требовал продуктов.
А с фронта поступали хорошие вести. Фашисты не смотря, на яростное сопротивление, отступали по всей линии фронта.
Предчувствуя скорую кончину, фашистское высшее командование шло на самые необузданные меры, пытаясь спасти положение на фронте.
Как ядовитая, издыхающая змея, Гитлер, пытаясь убить как можно больше инакомыслящих, отдавал приказы, один бесчеловечнее другого. В последние месяцы войны, почти все рабочие лагеря военнопленных всех национальностей, превратились в лагеря смерти
.
Людей убивали тысячами. Морили в газовых камерах, заживо взрывали вместе с секретными, подземными заводами, травили, вешали, подвергали нечеловеческим пыткам и опытам.
Но истинный масштаб жуткого разгула фашистского беспредела, станет виден только после победы.
В станице Погорелово, все же, официально возродился колхоз. Тянуть с этим делом дальше, было бы опасно. Законы военного времени, никто не отменял.
Но летнее изобилие в огородах и полях, заменило станичникам нехватку молока, ставшего государственным.
Созрели первые овощи. Налилась соком ягода в садах и лугах.
А главное, Кубань не скупилась на рыбу. Порозовели побледневшие за зиму, детские щечки. В глазах взрослых, возродилась надежда. И снова, как до войны, в станице все чаще, можно было услышать смех и песни.
Василек стал брать с собой на рыбалку, маленькую Анютку и двоюродных братьев и сестру.
Дети ползали по мелководью, добывая мидий. Рядом с рекой, они собирали щавель и первую землянику.
Сашко писал достаточно часто. Не реже снохи, свекровь тоже стала получать письма, от которых, на помолодевшем лице Полины, долго не гасла задумчивая улыбка.
. Ульяна со свекровью, проводили вечерние свободные часы за молитвами и поклонами.
Муж Зинаиды, погиб еще в начале войны. От Кости, мужа старшей дочери Полины, вестей давно не было.
И она, частенько, прибегала по вечерам к Ульяне, чтобы вместе с матерью и золовкой, помолиться за здравие раба Божьего, Константина. А заодно, и за здравие брата и всех станичников, что не жалея жизней своих, успешно били врага, тесня его все дальше от рубежей своей Родины.
К невольному уродству «кузнечика» Васеньки, постепенно привыкли все.
Напрасно мальчик и его родные, боялись сплетен и отчуждения односельчан.
Люди привыкли к тому что Василек до войны, был для всех, добрейшим, ласковым ребенком.
Таким он и остался в глазах большинства станичников, знавших мальчика с рождения.
Мало кто поверил в предсмертные выкрики Прасковьи. Большинство станичников, решили, что бабушка, таким образом, пыталась как-то, оттянуть грозящую смерть, всем членам семьи Бондарь.
Дед Семен с внуком Алешей, усиленно поддерживали, среди станичников эту версию.
Если, при Алексее возникали подобные разговоры, то паренек отчаянно заикаясь, уверял односельчан, что баба Паша знала о приближении партизан. Поэтому кричала все, что ей приходило в голову, лишь бы шокировать карателя Соломейко и задержать казнь.
Спустя какое-то время, люди дружно забыли о том, во что им не хотелось верить.
Изуродованного судорогой мальчика, искренне жалели. Но никто ни разу, не упрекнул его тем, что он сын врага народа.
Даже дети, часто не отдающие себе отчета в своих словах, относились к Васильку, как раньше.
Они быстро привыкли к его новому, неприглядному на вид, лицу.
Друг всех станичных ребят, кузнечик Васька Бондарь, по прежнему, оставался лучшим товарищем, всей станичной детворы.
К концу войны, в станицу вернулась Маша Рогожина со своими детьми. Старшей ее дочке, сравнялось восемь лет.
В первый же день, Маша с дочкой Оксаной, пришла к бывшей подруге.
Увидев на пороге похудевшую, заметно постаревшую подругу, Уля охнула. «Машенька, ты? А Ксюшка какова? Просто красавица!»
Девочка действительно, обещала, в скором времени, превратиться в настоящую красавицу.
Подруги долго просидели в обнимку, рассказывая друг дружке обо всем, что случилось с ними за три года разлуки.
Маша добралась до Сибирского города Барабинска, где у нее жила тетка.
Родная тетя и без того, стесненная в жилищных условиях, приняла племянницу не ласково.
Она сразу же, устроила Машу на военный секретный завод, где работала сама. Марии ежедневно приходилось ездить за 12 километров в соседний городок Куйбышев (бывший Каинск», где находился завод.
Вскоре, ей удалось найти сносное жилье в самом Куйбышеве. И она, вместе с детьми, перебралась к одинокой старушке, на постой.
За часть небольшого, рабочего, продуктового пайка, бабушка приглядывала за детьми Маши.
Тяжелая работа, скудное питание и непроходящая тоска по погибшему мужу, быстро превратили комсомолку Марию Рогожину в постаревшую, безликую женщину, неопределенного возраста.
«Ничего, - глотая слезы, шептала ей Ульяна, - откормишься, отдохнешь. В колхозе работы, пока совсем мало. Походи по лугам, в Кубани искупайся. Главное, сердце не рви. Юрика не воротишь. А жить надо. Детей растить надо.
У меня горюшка, не менее твоего. Но я стараюсь не поддаваться ему. Ты моего Василька видела?»
«Видела. – грустно откликнулась Маша. - Не успела домой заявиться, мне уж, все о вашем ужасе рассказали. Неужели, он таким и останется?»
«Не знаю, Машенька. Саша обещал его, после войны, в Москву свозить. –Ульяна подняла глаза к иконе:
-Господи! Подай нам знак, когда она закончится, эта война проклятущая? Господи, сохрани ты нам несчастным, мужей наших»
Шел март 1945 года.