После бегства Соломейко из станицы, Ульяна, ( так предпочла она называться), долго не могла прийти в себя.
Несчастная девочка, против воли вспомнила свое ужасное прошлое. Проклятый ею дядя, всколыхнул в ее памяти события , о которых ей хотелось забыть навсегда.
Долгое время, Уля, без особой надобности, старалась не выходить из двора бабы Паши.
Несмотря на заверения своих стариков, о том, что «Никишка» больше в станицу не сунется, девушка до дрожи, боялась новой встречи с насильником.
О своей беременности, она не подозревала. Не успела родная ее мама, рассказать дочке, обо всех женских премудростях.
Прасковья никак не насмеливалась, в очередной раз, нанести девочке душевную травму, сообщив Уле о том, что с ней происходит.
В колхозах наступила горячая, уборочная пора. Из-за бедности местных, почв, колхозы, в основном, специализировались на животноводстве. В основном, на овцеводстве.
Сено для коров и лошадей, в основном, косили в поймах реки. Весной Кубань щедро разливалась, питая побережья не только водой, но и илистыми наносами.
Но в голодные, тридцатые годы, Советское Правительство, требовало от каждого хозяйства, сдачи зерновых культур.
В кубанских колхозах Ставрополья, в основном, выращивали кукурузу и маслянистые сорта подсолнечника.
Сеяли , конечно и рожь, и пшеницу. Но до больших разработок целинных земель, злаковых культур, выращивали в этих местах, мало.
Тракторов и прочей, сельскохозяйственной техники, в первых колхозах молодой Советской Республики, почти не было.
Все работы по посеву и уборке любых культур, ложились на спины лошадей и на плечи рядовых колхозников.
В уборочную страду, все колхозники и члены их семей, от малого до старого, выходили в поля. Рожь жали серпами и увязывали в снопы.
Обламывали руками, кукурузные початки. Шапки подсолнечника, срезали ножами. Уборка созревших культур, производилась точно так же, как до революции, на собственных наделах.
Восьми летние дети работали наравне со взрослыми. Точно так же, как и восьмидесяти летние старики.
С той лишь разницей, что самым старым и самым малым, на трудодень, выдавалось меньшее количество зерна, чем официально зарегистрированному колхознику.
Баба Паша и дед Семен, являясь полноценными колхозниками, вышли на уборочные работы наравне с остальными.
Ульяне тоже, пришлось выйти в поле, на уборку ржи.
В первый же день уборочной страды, председатель колхоза, заявил Семену Тарасовичу, чтобы тот отправлял свою жиличку на жнивье.
«Колхозница, ни колхозница, мне без разницы. Живет на колхозной земле, ест колхозный хлеб. Пусть работает. Молодая и здоровая. А корзины плести, и ребенок сможет. И вообще, старик, пора тебе жиличку в сельсовете зарегистрировать».
Кроме Прасковьи и деда Семена, никто из станичников, до сих пор, не знал о тайне появления девушки в станице Погорелово.
К счастью, никто из соседей Семена Тарасовича, не обратил внимания на приезжавшего за племянницей, Соломейко.
Никифор , вернувшись домой, после неудачной поездки к деду «корзинщику», так же предпочел молчать. Ольге он сказал, что ошибся,
предположив, что неизвестная Ульяна и Ленка племянница, одно и то же, лицо.
Трусливый негодяй, не на шутку испугался угроз «ведьмы» Прасковьи, сдать его властям. Де него, наконец, дошло, что Советская власть, вполне реально, может осудить его за преступление против несовершеннолетней сиротки.
Спустя три дня, после его поездки в Погорелово, Ольга разродилась больным уродцем сыном.
Ребенок родился с крохотными, непропорциональными конечностями и хорошо заметным горбиком на спинке.
Повитуха Клавдия Ксенофонтова, принявшая роды, подавая завернутого ребенка матери, отводя в сторону взгляд, проворчала что-то, насчет грехов родителей.
Несчастная роженица, осмотрев сына, впала в беспамятство.
Позже, оправившись немного от шока, она со слезами, не раз вопрошала Бога, за что он так жестоко покарал ее семью.
Бог смотрел на нее скорбными глазами с почерневшей иконы и молчал.
А маявшийся во дворе Никифор, кажется, понимал, за какие грехи наказана его семья.
Но понимание это, не раскаяние вызывали в прогнившей душе негодяя. Соломейко, скрипя зубами молча, клялся отомстить «проклятой ведьме Парашке. И племяннице, наславшей на него проклятие».
Рожь по всей Кубани, уродилась скудной. За все жаркое лето, выпало слишком мало дождей, в тех краях.
ЖнИцам, по долгу приходилось кланяться каждому колоску, прежде, чем удавалось набрать их на полновесный сноп.
Жать хлеба, Ульяне довелось, далеко не впервые. В первый же день работы, девушка, ловко управляясь с серпом, опередила пожилых колхозниц.
Но так продолжалось не долго.
Женщины, открыто восхищались девушкой, заодно пытаясь добиться от нее, вразумительного ответа. «Кто она и откуда появилась в доме деда Семена?»
На все расспросы станичниц, Уля смущенно отвечала, так, как научила ее баба Паша.
Не помню, мол, ничего. «Дед Семен на берегу меня нашел. А как попала туда, не помню. Видимо, головой ударилась, поскольку шишка большая на затылке, долго еще не проходила».
Стоял конец сентября. Но солнце припекало не меньше, чем в июле. Уставшие к обеду жнИцы, устроили небольшую передышку. Развернув узелки с припасами, женщины расположились на обед, в тени готовых снопов.
Ульяна, тоже присоединилась к колхозницам. Она развязала свой узелок с вареными яйцами и зрелыми яблоками.
Одна из более щедрых станичниц, протянула девушке, кусочек вареного сала.
Непроизвольно вдохнув в себя, мясной запах, Уля неожиданно побледнела. Рвотные спазмы свели ее желудок, причиняя нестерпимую боль. Девушка, прижав ладони ко рту, отползла за сноп, под которым сидели колхозницы.
Одна из пожилых жниц, подойдя к девушке, некоторое время, молча наблюдала, за согнувшейся в рвоте, Улей.
« Да ты, никак, с приплодом девка? А где же твой мужик-то? Волки съели или сгинул где? Уж больно ты молода для вдовы. Не помнит она ничего, срамница. Видно, позор свой прикрыть своими выдумками про «не помню», надумала».
Ульяна не сразу поняла смысл слов станичницы. Она с удивлением посмотрела на женщину:
«Вы что такое говорите? С каким это я, таким приплодом?» - обиженно спросила она. Но тут же, страшный смысл слов жницы, дошел до ума девушки.
Забыв про обед, Ульяна побрела в поле. Ей вдруг, стало понятно собственное самочувствие. По неопытности и молодости лет, она не обращала внимания на отсутствие «девичьих, ежемесячных дел». Участившиеся приступы рвоты, Уля списывала на нездоровый желудок.
Только сейчас, память услужливо напомнила ей, мучившуюся рвотой, беременную тетку Ольгу.
«Господи! За что? – прошептала Ульяна. – Мамонька родная, не жить мне более, на этом свете».
Скрывшись в нетронутой еще ржи, она дала волю слезам. Несчастная девочка, не обращая внимания на призывы жниц, долго брела без цели , путаясь во ржи.
Решив, что жизнь, не имеет больше для нее смысла, Ульяна направилась к реке. Однажды, она уже пыталась покончить с собой.
Но что-то, не дало ей это сделать.
Девушка пересекла поле и вышла к дороге, ведущей к станице. И тут, едва не сбив ее с ног, прямо на нее вылетела легкая повозка, запряженная вороным жеребцом.
И снова, как в случае двухмесячной давности, в девочке сработал инстинкт самосохранения.
Вскрикнув от неожиданности, Уля отпрыгнула в сторону. Председатель колхоза, управлявший повозкой, с громкой руганью, натянул вожжи.
«Тебе жить надоело, сопля эдакая? – зло заорал он, останавливая коня. – Где твое место? Почему от работы отлыниваешь? А ну, садись в повозку, саботажница. – Взглянув в побледневшее от страха, лицо девушки, немного убавил тон. – Заблудилась, что ли?. Садись, отвезу к бабам».
Товарки по работе, встретили появление девушки напряженным молчанием и подозрительными взглядами.
Едва председательская повозка, скрылась с глаз, как одна из более неуживчивых станичниц, насмешливо спросила , обращаясь к поникшей Уле:
Чего сбегла-то? Или стыд одолел? А расскажи – ка нам, девица скромница, откуда приплод у тебя? Чего молчишь? От кого сураза носишь, сама не знаешь. Из какой станицы сбежала, да до старого дурня Семена корзинщика прицепилась?»
Затравленно оглянувшись на дорогу, Уля изготовилась к новой попытке, добраться до спасительной реки.
«Мамонька, голубушка родненькая, забери меня к себе», - прошептала она бескровными губами, ничего перед собой не видя, сквозь обильные слез, застившие глаза.
Спасение к несчастной девушке, пришло, откуда она не ожидала.
«Как вам не стыдно, бабы? – возмущенно воскликнула самая молодая из жниц. – Нашли, кого травить. Девчонка совсем еще дитя. Мало ли какое горе, могло в жизни ее случиться? Она тут третий месяц живет. Вечно от людей прячется. Видно, сильно напугал кто-то, бедняжку ».
Ульяна, чуточку распрямившись, с благодарностью потянулась глазами к заступнице.
«Иди сюда. Со мной рядом работать будешь»,- позвала ее станичница. Как потом оказалось, эта девушка, по имени Мария, была одной из первых комсомолок в колхозе.
Судорожно всхлипнув, Ульяна бочком, втянув голову в плечи, проскользнула мимо замолчавших женщин.
«Я правда, ничего не помню. – прошептала она, опустив глаза. – Насильничали меня. А кто,- не помню со страха, - с неожиданной смелостью поведала она, новой подруге. – Я до сего дня, не знала, что понесла».
Сказать правду, Ульяна не могла. Не хотела лишних расспросов. Ведь многие могли знать ее дядьку Никифора. Не его, конечно же, пожалела девушка. Она промолчала, пытаясь спасти себя, от подробностей и лишних разговоров.
Станичницы, Ульяну больше не задевали. Но их любопытные ,порой враждебные взгляды, постоянно напоминали девушке о ее «позоре».
С легкой руки жниц, вернее, с их недоброго языка, о беременности Ульяны, вскоре судачили все, кому не лень.
Эти сплетни, вскоре, дошли до бабы Паши.
Женщина поняла, отчего ее любимица, в последнее время, выглядела слишком грустной и подавленной.
Ведь дошло до того, что как-то ночью, деду Семену, пришлось припугнуть ружьем, двух пьяных казаков, рвущихся в его ограду.
Молодые парни, выкрикивая непристойности, звали Ульяну выйти к ним «покалякать».
От очередного приступа сердечной боли и незаслуженной обиды, девушку спасло то, что она в ту ночь, ночевала у бабы Паши.
Ее приемные бабушка с дедушкой, скрыли от Ули, это позорное происшествие.
Прасковья встревожилась не на шутку. Стараясь предотвратить подобные проявления «внимания» к девушке, она на следующий день, отправилась в поле к жнИцам.
Сама она, в тот день, была направлена председателем, на погрузку снопов в телеги.
«Здорово, бабы, - поприветствовала она, присевших перекусить станичниц. – Почто это, моя внучка с Маней Кравченко, отдельно от вас отдыхают? Или совести у вас нет совсем? Дошло до меня, что заели вы, мою Ульянушку. Бедная девочка, даже пожаловаться мне не смеет.
А все от скромности и доброты своей.
Эх, вы, а еще матери. У каждой из вас дочери, поди, имеются. А если вашу дочку, какой мерзавец снасильничает? Как вам понравится, если ее гнобить, такие же бабы, начнут?
А она ведь, сиротинка круглая. Ни отца, ни матери. И по годочкам, - ребенок совсем.
Девушка от такого горя, ум потеряла. Даже имя свое, не сразу припомнила.
Вместо того, чтобы пожалеть страдалицу, вы травить ее начали. Звери вы, а не бабы.
Только знайте, коли вы меня ведьмой зовете, то и поступлю с каждым, как ведьма. Если от кого, еще хоть раз, хулу об Ульке услышу. А своим сыновьям кобелям, передайте.. Узрею хоть одного, рядом с домом Уленьки, зелья не пожалею. Наколдую так, что ваши кобельки, детей никогда делать не смогут».
Баба Паша устрашающе, устремила свои неподвижные очи, на притихших станичниц.
«Вот то- то, же! – заключила она громче, чем нужно. – Имейте в виду, обидевший сироту, сам обижен будет!»
Ни колдовать, ни причинять людям зло другим способом, Прасковья не умела.
Но, благодаря пугающей внешности, слух о ее, якобы сверхъестественных способностях, устойчиво жил среди суеверных людей.
Добрая женщина, волей судьбы, родилась с большими физическими недостатками. Но природный изъян , не смог ожесточить ее открытого сердца. Прасковья, тайно от всех, страстно мечтала о детях.
Но поскольку, никто не пожелал подарить ей счастья материнства, Прасковья всю жизнь, с трепетом относилась к детям чужим.
С самого детства, она стала бессменной нянькой, всем малышам станицы.
Найденную дедом Семеном, сиротку Уленьку, Прасковья, считала Божьей наградой, что он послал ей в утешение ее старости.
Несмотря на свою доброту, за «внученьку», она готова была, вступить в схватку, с самим дьяволом.
Неизвестно, что повлияло на станичников. Угроза ли «ведьмы Парашки», совесть ли проснулась у станичников. Или им просто приелась одна сплетня, и они перекинулись на очередную.
Но, что бы там ни было, Ульяну оставили в покое. А если судачили о беременности «молодушки Ульки», то полушепотом и не в присутствии тех, кому девушка была не безразлична.
В Погорелово, следуя Указу молодой Советской Республики, открыли сначала новую школу, пятилетку. Затем в доме сосланного, местного «кулака» открыли избу читальню. Так назывались, в довоенные годы, учреждения, где собиралась не только молодежь.
Изба читальня, представляла собой библиотеку и клуб одновременно.
Здесь проходили лекции и уроки «ликбеза». Научиться начальной грамоте, мог любой человек, независимо от возраста.
Здесь же, устраивала свои собрания и посиделки, малочисленная комсомольская ячейка, станицы Погорелово.
Маша Кравчук, первая комсомолка станицы и заступница всех обиженных, несколько раз, пыталась «затащить» Ульяну в избу читальню.
«Если сама не насмеливаешься, я за тобой забегу, к вечеру. Читать научишься, писать тоже. Товарищ Сталин, призывает наше молодое поколение, не только честно трудиться на благо Родины. Но и учиться грамоте.
Кому, если не нам, осваивать новые науки. Советскую страну, строить должны люди грамотные. Мы же, особенно сельские люди, как котята слепые. Что твориться в собственной стране, и того не знаем.
Со временем, сама захочешь в комсомол вступить. А не захочешь, насильно никто не заставит». - убеждала она Ульяну.
Но девушка слишком сильно боялась всего, что начиналось за порогом дома Прасковьи или деда Семена.
Особенно с тех пор, как узнала бедняжка, о своем незавидном положении, она старалась, без острой необходимости, за ворота не выходить.
Страх перед людьми с их недоброжелательными насмешками и пересудами, держал Ульяну сильнее, любого запрета или запора.
Грамоте девушку, немного обучила ее мама . Передала настоящая Ульяна, своей Леночке, то, что знала сама. Читать и писать, она могла на уровне первого класса.
На работу Ульяне, ходить приходилось поневоле. Тут уж, никуда не денешься. Не только от страха перед наказанием за «саботаж», трудилась девушка. Но и за те нищенские трудодни, что проставлял ей председатель.
Работая за двоих, она получала всего один трудодень за два дня работы.
А все потому, что ее как будто бы, не существовало. Ульяна, до сих пор, не была зарегистрирована, как жительница станицы.
После окончания уборочной страды, работы в колхозе, заметно убавилось.
«Пока не внесешь жиличку в списки станичников, на работу я ее, больше не возьму. – Заявил председатель деду Семену. – Я и без того, рискую, приписывая трудодни, неведомо кому. Даю тебе месяц на решение этого вопроса. Потом, привлеку. Понял?».
Семен Тарасович смолчал перед грозным начальством, хотя про себя, возмутился такому заявлению . Давно ли это самое начальство, заявило, что ему все равно, колхозница Уля или нет. Главное, чтобы пользу приносила хозяйству, себе в убыток».
«Хитер, змей, - пожаловался он Прасковье.- Ободрал дивчину, как липку. По честному, ей надобно было, на день два трудодня записывать за ее работу. А не наоборот.
Но как ни крути, документ, какой ни какой, внучке выправлять надо. Придется мне, еще разок, Никишку припугнуть».
Со слов Ульяны, Белых знал, что в доме Соломейко, должна храниться справка о ее рождении. Это была выписка из церковно приходской книги, с настоящей печатью.
И дед, действительно припугнул «Никишку».
О том, что уезжает в Раздольное, Семен не счел нужным сообщать Ульяне. Ни к чему было упоминать при девушке, имя Соломейко.
«Поеду козе сенца покосить по бережку. Кое где, колхоз оставил травки» - объявил он внучке, запрягая свою старушку лошадь, в легкую повозку.
До Раздольной, старик добрался не так скоро, как собирался. Его состарившаяся кобылка, едва тащилась по осеннему жнивью, с трудом передвигая, опухшие в коленях ноги.
На небольших подъемах местности, Семен соскакивал с повозки и шел рядом, жалея лошадь.
Никифора, Семен Тарасович, нашел в конторе , беседующим с председателем, местного колхоза.
Увидев вошедшего в директорский кабинет деда, Соломейко заметно занервничал. Его веснушчатые щеки, побледнели. На прыщавом лбу, выступили капли пота.
Стараясь оградить председателя от беседы со своим врагом и судьей одновременно, Никифор приторно улыбаясь, потеснил Семена в коридор.
«Чего тебе надо, старый наушник? Откуп решил стрясти с меня?» – прошипел он, уводя в сторону трусливый взгляд.
«По себе людей судишь, шкурник? – с достоинством усмехнулся дед. – откуп своей свободой отдашь Советской власти, если о существовании сиротки не забудешь. А мне, справка нужна об ее личности. Уленька говорила, что у тебя она».
«Всего-то? – удивился Никифор. Лично он, будь на месте старика, сумел бы поживиться на страхах такого, каким был сам.
– Ступай к моему двору. Отдам я тебе ту справку. Мне она без надобности. Оно, даже к лучшему. Дармоедку кормить, не шибко охота».
«Помолчи, насчет «дармоедки», упырь, пока я не передумал тряхнуть тебя, как надо», - пригрозил Семен.
Вскоре он ехал назад в свою станицу, радуясь той легкости, с которой ему удалось добыть, нужный документ.
Видимо, не на шутку струсил негодяй Никишка, если отдал справку без особого сопротивления.
Зарегистрированную в станице Ульяну, председатель охотно записал в колхоз.
Кузнецову Ульяну Григорьевну, он приставил ходить за новорожденными телятами.
До сравнительно, недавнего времени, участь русской женщины, была предрешена заранее.
Особенно, в сельских местностях, их жизнь развивалась, практически, по одному сценарию.
Приготовить достойное приданое. Удачно выйти замуж. Нарожать кучу детей. И всю жизнь, безропотно подчиняясь мужу и всей его родне, тянуть на себе тяжелый воз домашнего хозяйства.
С раннего детства, крестьянские девушки, все вечера проводили, готовя себе обязательное приданое. Вместе с матерями, будущие невесты, шили, пряли, вышивали. Набивали пером подушки и перины, вручную стегали одеяла и тому подобное.
Даже в самых бедных, крестьянских семьях, родители из кожи вон лезли, чтобы достойно выдать дочь замуж.
Большинство родителей девочек, были уверены в том, что грамота их дочерям, не нужна.
Выйти замуж сироте или бесприданнице, бывало очень сложно. А порою, невозможно.
И лишь от большой любви, кто ни будь из парней, осмеливался пойти против воли родителей. Привести в свою семью бесприданницу, считалось верхом неуважения к отцу – матери.
Такие пары, нарушая обычаи, сбегали в другие села или города. Не редко, именно такие пары, становились самыми счастливыми в браке.
От того, что сходились по любви, а не по воле родителей.
Войдя в брачный возраст, девушки рисковали попасть замуж за тех, кого избирали для них родители, а не их собственное сердце.
Замужние крестьянки, попадая в большие семьи жениха, безропотно трудились на всю его семью. Конечно, родители жениха, те кто был побогаче, стремились поскорее отделить семью сына.
Парни, приводя в дом невест, к которым не лежало сердце, частенько поколачивали своих жен.
Они учились отношению к женам, у своих отцов.
Домашнее насилие, было самым обыденным делом.
И никому из женщин, не приходило в голову, пожаловаться властям на драчуна мужа.
Дискриминация женщин, особенно в царской России, достигла небывалых размеров.
Забеременевшая до свадьбы, крестьянская девушка, теряла статус человека.
Родители могли безнаказанно выгнать девушку из дома, как ненужную собачонку. Могли избить и даже, убить. Односельчане, преследовали несчастную, часто доводя «провинившуюся» до самоубийства.
Никого не интересовало, то что девушка, частенько становилась жертвой насилия. Настоящий виновник, в таких случаях, очень редко нес ответственность за свершенное злодеяние.
Трусливая поговорка «Сучка не захочет….», прочно прижилась в народе.
С приходом Советской власти, появились законы, уравнивающие женщин в правах, наравне с мужчинами.
Но законы законами, а прочно укоренившиеся обычаи, направленные против равноправия полов, существовали еще, очень долго.
Ульяне, в этом случае, относительно повезло. Жестокая судьба, потешившись над несчастной сироткой, сжалилась над ней.
На пути девушки, встретились люди, которых было не так много, как хотелось бы.
В самый тяжелый момент своей жизни, она попала под опеку двух одиноких и не очень счастливых людей. Они не только спасли её жизнь, но и вселили в сердце сиротки, веру в добро и справедливость на этом свете.
Не смотря на страх перед будущим ребенком, на тайную неприязнь к нему, Ульяна больше не помышляла о самоубийстве. Ей, молодой и физически окрепшей, захотелось жить.
Но жить она предпочитала тихо и незаметно. Девушке вполне хватало общества своих спасителей.
Никуда, кроме работы и дома, ей идти не хотелось.
И Марии Кравченко, пришлось изрядно потрудиться, прежде чем удалось уговорить Улю, посетить избу читальню.
Четырех месячная беременность, пока еще не испортила фигуру девушки. Кроме того, ее чуточку округлившийся живот, надежно скрывала просторная блуза, с частыми складками выше груди.
Эту вещь, как и многое другое, Ульяне подарила баба Паша.
Мария привела Ульяну в избу читальню вечером, после работы.
Внутреннее убранство простой крестьянской избы, куда вошли девушки, поразило Улю .
Больше всего, ее внимание, привлек самодельный шкаф с книгами. За всю свою жизнь, Ульяне приходилось, встречать одну лишь книгу. Ею была старинная, фамильная Библия, принадлежавшая матери.
Но она сгорела вместе с хутором, в котором родилась девочка. Погибла вместе с её отцом и братом.
В доме дядьки Никифора, Ульяне доводилось видеть старые газеты. Но трогать их девочке, строжайше запрещалось.
Кроме книг, здесь было множество агитплакатов, революционного содержания. Посредине большой избы, из которой убрали перегородки, стояло три стола с лавками вдоль них.
Народу в помещении было немного. Трое пожилых станичников, да человек шесть молодежи, сидели за столами, выписывая что-то на клочках старых газет.
Девушек, считая с Ульяной и Машей, в избе читальне, было всего четверо.
Причем, одна из них, являлась учительницей. Она ходила между столами, показывая «ученикам», как надо правильно выписывать буквы.
«Присаживайтесь на свободные места, девушки» - обратилась она к вошедшим.- Берите карандаши и бумагу. Сегодня мы учимся составлять слоги из отдельных букв».
Днем молоденькая учительница, присланная из города, учила грамоте станичных ребятишек всех возрастов. Восьми летние дети, сидели за одними столами, с пятнадцати летними.
Молодежь старше этого возраста, и желающие из старшего поколения, изучала грамоту, на вечерних курсах «ликбеза».
У шкафа с книгами, стоял ладно скроенный, парень лет 23. Не обращая внимания на учеников «ликбеза», он увлеченно перебирал книги.
«Сашко Бондарь. Наш комсомольский вожак, - прошептала Мария на ухо Ульяне. – Он три класса школы прошел. С бандитами успел повоевать. Два года в продотряде был. Кулачье местное тряс. Умный, ужасно. И принципиальный. Не женатый, кстати. Все девки станичные, по нему сохнут. Кроме меня. – хохотнула Маша. – Мне мой Юрка Рогожин, куда интереснее. А Сашко, со своей принципиальностью , бобылем останется».
Уля равнодушно, пожала плечами. Ни Сашки, ни Юрки ее не интересовали. Мужское население всей земли, пугало девушку, вызывая в ней протест и раздражение. Видимо, это было следствием страшного преступления дяди, против ее раненой души и девичьего тела.
Отец Александра Бондарь, комсомольского вожака станицы Погорелово, погиб в боях с белогвардейцами.
Подросток Саша и две его младшие сестренки, остались с матерью, Полиной Афанасьевной Бондарь.
Рано повзрослевший Сашко, отчаянно гордился своим отцом, большевиком.
Он одним из первых, вступил в комсомол, а затем, в колхоз. Бондарь добровольно участвовал в «раскулачивании» зажиточных станичников, и хуторян.
Но, обладая справедливым характером, Саша умел отстаивать права тех, не бедных станичников, которых считал «сознательными».
А «сознательными», в его понятии, были все те, кто принял новую власть и добровольно вступил в колхозы.
Девушки пока что, интересовали Сашко, только как возможное пополнение комсомольских рядов. Любовный недуг, не успел еще поразить парня.
Новая жиличка станицы, появившаяся в избе читальне, в обществе комсомолки Марии, вызвала в Саше азарт охотника.
«Молодая, здоровая. Кому, как не ей, быть в комсомоле. Надо поручить товарищу Кравченко, провести с девушкой, агитационно разъяснительную работу» , - подумал парень, незаметно наблюдая за Ульяной.
Он давно знал о том, что дед Семен принял на постой какую-то сироту. Видел девушку несколько раз, на полевых работах. Но близко с ней, знаком не был.
Не слышал он, так же, и сплетен о беременности Ульяны. Сашко был из тех, редких людей, которые умели не слышать то, что им было не интересно слушать.
А уж, сплетни односельчан, он захотел бы услышать, в последнюю очередь.
После окончания урока «ликбеза» Бондарь отправился вместе с Кравченко Машей, проводить Ульяну до дома деда Семена.
Он надеялся, по дороге, убедить Ульяну, вступить в комсомол. Никакие другие чувства, им не руководили, в данный момент.
Мария прореагировала на это, совершенно спокойно. Но Ульяну, откровенно раздражал парень, идущий вслед за девушками.
Девушка чувствовала себя стесненно. Ульяна была еще слишком молода. Судя по справке, что привез Семен Тарасович, ей, совсем недавно, исполнилось шестнадцать лет.
В описываемые времена, шестнадцатилетних, замужних девушек, было не мало.
Но то, страшное, что произошло с Улей, убило в ней, все светлые чувства юной девушки, что она могла бы, испытывать к представителям противоположного пола.
Любой мужчина, что был моложе деда Семена, вызывал в душе Ульяны, чувства недоверия и страха.
А Сашко был молод и красив.
Он шел на шаг позади Ульяны и что-то разглагольствовал, на тему равноправия женщин и мужчин, к которому должна стремиться любая современная девушка.
И это еще сильнее пугало и настораживало Ульяну.
Она не верила ни в какое равноправие. Мало ли, что не придумают в Правительстве. Но в действительности, как был мужчина главным , так и остался. Хоть в семье, хоть в обществе, хоть на работе.
«Женщина, такой же член общества, как и мужчина. И она имеет одинаковые с ним, права», - Сашко сыпал заученными фразами, дыша в затылок Уле.
Не отвечая на его «лозунги», девушка, лишь ускоряла шаг, мечтая скорее отвязаться от провожатого.
У ворот дедушки, Уля попыталась поскорее проскользнуть в калитку.
Но Саша заслонил ей дорогу. Уля от неожиданности , быстро шагнула назад, и спряталась за спиной Марии.
«Вас, кажется, Ульяной зовут? - Не дождавшись ответа, Сашко неожиданно спросил. - А почему Ульяна? Я недавно, просматривал списки молодых колхозников, подходящих по возрасту, в комсомол. Вы же, Лена Кузнецова, по справке. А почему Ульяной стали?»
Растерянная девушка, судорожно цепляясь за руку подруги, продолжала молчать.
«Сашко, - сердито отозвалась Маша, - отцепись от девушки. Лезешь в душу со своими дурацкими вопросами, пень бестактный. Тебе какое дело, каким именем она предпочитает называться? Отойди и дай Уле пройти в ограду. Ты видишь, что она не расположена с тобой беседы вести? Вот и отвяжись».
Благодарно сжав руку подруге, Ульяна бочком, протиснулась в свою ограду. Не прощаясь, она скрылась за дверью дома.
«А чего я такого сказал, бестактного? – заартачился Сашка, обиженно глядя на Машу. – Ты вот, сознательная комсомолка. Почему, до сих пор, не убедила эту Кузнецову, вступить в наши ряды? Плохо работаешь по комсомольской линии, товарищ Кравченко».
Маша не на шутку разозлилась.
«Сашко, ты не на собрании. И я тут, тебе не товарищ Кравченко. Я Маша, твоя соседка и комсомолка, конечно. Но любая девушка, предпочитает, чтобы ее называли по имени. А «товарищ», я в официальной обстановке.
Чурбан ты бесчувственный, Сашка. Эдак, никогда не женишься». – Отвернувшись от парня, Маша быстро пошла в сторону своего дома.
Бондарь, нагнал девушку. Шагая рядом с Машей, он откровенно не понимал, за что она отчитала его.
Ведь он, поступил совершенно правильно, попытавшись разговором, расположить к себе Ульяну. Девушка произвела на Сашу, вполне благоприятное впечатление. Он знал о том, что она добросовестно работает в колхозе. Кому же, как не таким, как она, пополнять ряды сознательных комсомольцев?.
«Маша, а почему это я, чурбан бесчувственный? - осмелился он спросить Марию. - Тебе самой не показалось странным, что она называется не своим именем? А если она, из раскулаченных? Скрытый враг Советской власти?
Нас чему комсомол учит? – Быть всегда начеку».
«И еще раз, чурбан, - устало отозвалась Маша. -
Сам ты враг. Ульяна пережила большое горе. А какое, не к чему тебе знать. Ульяна – это имя ее мамы, которую убили настоящие враги. Ясно? Она его себе взяла, в память о своей маме.
Советую тебе, на время, отстать от девушки. Я точно знаю, что не созрела она еще, для комсомола. Пусть от шока отойдет.
У нее, имеются особенные обстоятельства. Неужели ты не слышал, того, что про нее говорят наши сплетницы станичные?»
«Я не слушаю глупых сплетен! - Сашка едва не задохнулся от возмущения. - И тебе не советую. Не забывай, что ты, лицо комсомола в станице. Еще не хватало, нам с тобой, сплетни собирать. Мы их, пресекать должны. В самом зародыше!».
В своей тесной мазанке, Саша застал мать в слезах. Полина Афанасьевна, крутила в руках, развалившийся, валенный сапожок одной из сестер Саши.
Увидев вошедшего сына, Полина всхлипнула:
«В чем дочке завтра на работу идти? Последние обутки развалились. Чинить тут уж, нечего. Сколько просить тебя, сынок. Сходи к председателю, попроси пару обуви со склада. Напомни ему, что твой отец погиб за вашу Советскую власть».
«Мама, Советская власть, не только моя, но и наша общая. Я тебе сто раз говорил уже. Для себя, я ничего просить не стану. И именем отца героя, козырять , недостойно настоящего комсомольца. А валенок, я сам починю».
Безнадежно махнув рукой, мать принялась за стирку. Сашко, наскоро поужинав остывшей картошкой с молоком, взялся за работу.
Он умел все. И валенки починить, и старую, сгнившую от времени, крышу подлатать. Умел не хуже мастера Семена Белых, сплести корзину. При надобности, мог сам постирать свои рубашки, пришить пуговицу к штанам.
Но самое главное, Сашко сумел освоить первый в колхозе, колесный трактор. И с начала этой осени, он считался трактористом. Первым и единственным в станице.
Пришивая к обуви сестры, новую латку, Сашко, как бы, между прочим, спросил у матери, знает ли она, что либо, об Ульяне, телятнице.
«А на что она тебе сдалась? – подозрительно спросила Полина Афанасьевна, поднимая от корыта, раскрасневшееся лицо. Встретив недобрый взгляд матери, Сашка удивился:
«Мне она, без надобности. Молодая дивчина, а ни куда не ходит. Хочу разузнать о ней побольше . Да в комсомол сагитировать», - ответил он, не отводя взгляда от ждущих глаз матери.
«Ох, Сашко, смотри мне, сынок, не попади в сети недобрые. Молодой ты у меня. Главное, доверчивый шибко.
Сама я, Ульку ту, пару раз, всего и видела. Но бабы, что работали с ней в поле, рассказывали о ней, вовсе плохую историю.
Брюхата твоя Улька. А от кого, никто не знает. Одни говорят, что сначильничал девку, бандит какой-то. Другие болтают, что сама она, по своей воле, якшалась с бандитами на хуторах.
А как бандитов побили, она к деду Семену прибилась. Овечкой несчастной прикинулась. А старый дурень, пожалел ее. Вот она и вьет веревки из деда Семена, да из бабки Прасковьи. У той ведьмы, своих деток, отродясь, не бывало. Вот она, за чужую деваху и уцепилась».
Сашка не верил своим ушам.
«Мать, так поди, сплетни это все досужие. Я несколько раз, с Ульяной сталкивался. Девушка, как девушка. На вид, куда скромнее наших, станичных дивчин. Не верится мне, что- то, в эти байки. Не похоже по ней, что брюхата она.
Бабы наши умеют, человека хорошего потравить. Я все думаю, на подобную тему, лекцию запросить в районе».
«Возможно, она дивчина, не плохая. Я ее мало совсем знаю. И у ног не стояла со свечой. Но Ульяна та, беременна точно.
Мне одного раза хватило на нее взглянуть, чтобы самой, без сплетен все увидеть.
Ты бы, сынок, отстал от нее. Пусть живет, как хочет. На кой, тебе в комсомоле, такая девка нужна? Не дай Бог, бабка Параша, про твой интерес узнает. Приворожит она к тебе, девку порченную.
Ты же, у меня, лучший парень в станице. Не приведи Господи, влюбишься в беспутную, мне на позор и себе на горе».
– Полина жалобно скривила губы.
Слова матери, не на шутку, разозлили комсомольского вожака, Сашко Бондаря.
«Сколько раз, я тебе буду повторять матушка. Никакого приворота не существует. Мракобесие это все. И ведьмы, и Бог твой. Все это выдумки старух и прочих, отсталых элементов.
Не верю я, чтобы Ульяна, с бандитами якшалась. Наши дознаватели, не дремлют. Будь она из банды, давно бы задержали её.
А если, действительно, беременна, то скорее всего, от хорошего бойца красного. Убили его, наверное. Вот она и прибилась к нашей станице. Видно, нет у нее никого из родных.
Возможно, ее и в самом деле, изнасиловали. Гадов еще хватает.
Нельзя гнобить человека, не разобравшись. Тем более, Уля – женщина. А женщинам, большевицкая власть, права одинаковые с мужчинами дала.
Разберемся мы, с этим делом. Всей комсомольской ячейкой. И если что, возьмем дивчину, под свою защиту. Заодно, сплетникам, языки укоротим.
А насчет себя, я тебе, матушка, так скажу. Жениться, пока что, я не собираюсь. Успею еще с этим делом. Меня другие заботы тревожат. Пока всю нечисть с нашей земли, не вычистим, жениться не буду. А когда время настанет, приведу в дом ту девушку, которая на сердце ляжет. Ясно?»
Рьяно защищая перед матерью девушку, Сашко тем не менее, никак нем мог отделаться от тревожной мысли:
«Но зачем Ульяна, сменила свое имя на другое? Неужели действительно, в память о матери.. Возможно, прячется от кого? Но от кого? От отца ребенка или от правосудия?
Но в справке, что председателю предъявила, настоящее ее имя указано. Как тут спрячешься?. Получается, если прячется, то не от власти нашей Советской», - успокоил себя Саша.
Пока Сашу мучили сомнения насчет, благонадежности Ульяны, сама она, переживала по другой причине.
Дотошный комсомольский вожак, всколыхнул в ее сердце то, что Уля старалась забыть.
«Вот же, прицепился. Что ему от меня надо? - с тоской думала девушка, ворочаясь в постели. -
Как было бы хорошо, если бы все они, от меня отстали. Особенно этот Сашка. Не пойду больше, в их читальню. Нечего мне там делать. Читать я и без них, немного умею. А большего мне и не надо».
С того дня, едва Мария заводила разговор о вечерних посиделках, вне дома, Ульяна, удивительным образом, менялась.
Покладистая и скромная девушка, сердилась и нервничала, удивляя своим поведением подругу.
«Нет и нет. В вашу читальню, я не пойду. Не нравится мне там. И времени нет. В общем, не пойду, не хочу, не нравится».
Маша догадывалась, что мнение Ули, относительно избы читальни, так резко в ней изменилось, благодаря Сашке. Это он, своим чрезмерным любопытством и назойливостью, спугнул в девушке, едва проснувшийся интерес.
Марии, невольно приходилось, отчитываться перед комсоргом Бондарь, за провалы в «агитационной работе с населением».
Именно так, охарактеризовал Сашко, ее попытки, вовлечь подругу в общественные мероприятия. Комсомольцы станицы, усиленно готовились к встрече пятнадцатой годовщины Великого Октября.
Под руководством учительницы, они репетировали небольшие сценки передовицы. Готовили агитационную композицию «Вся Власть Советам».
Участников самодеятельности, катастрофически, не хватало. Но никто из станичников не желал присоединиться к комсомольцам
Прийти в праздник, чтобы посмотреть на выступление самодеятельных артистов, собирались многие. Но от участия в концерте, испуганно отмахивались, ссылаясь на неумение и занятость.
. «Не умею я, на виду у людей, из себя артиста лепить», - говорили одни. «Времени нет ходить по вашим самодеятельностям». - вторили другие.
Ульяна же, на все попытки Марии, вызвать в той, интерес к их творчеству, отвечала категорическим отказом.
После памятного разговора с матерью, Сашко неоднократно пытался разузнать о прошлом Ульяны.
Для этой цели, истинный борец с «белыми недобитками», не погнушался сделать запрос о Кузнецовой Елене Григорьевне, в « Районный Отдел по борьбе с бандитизмом».
Но ничего предосудительного он о девушке, не узнал.
В ответе, присланном ему из «РО п ББ», содержался подробный отчет о выявленных в области бандитах. Имени Елены Кузнецовой, в нем, не числилось.
«Я так и знал, - радовался Сашко. – Не подвела меня, моя комсомольская интуиция. Не может быть врагом, такая девушка. Просто не дозрела она еще до правильного понятия обстановки в стране.
И таких, как она, в станице , очень много. Но ничего. Дай время. Окрепнет наша власть. А вместе с ней, вырастет комсомол. Скоро, от молодежи в наших рядах, отбоя не будет!
Придет то время, когда звание «комсомолец», будет с гордостью носить, каждый молодой гражданин Советской Страны.
А пока что, терпением запастись надо. Пока что, наша задача, защищать таких, как Кузнецова. Она должна понять, что нечего ей стыдиться.
Всякое в жизни бывает»
Чем выше подрастал живот Ульяны, тем угрюмее она становилась.
Девушка никак не могла представить себя, в роли матери ребенка от насильника.
Еще не рожденный , он был уже, не нужен Ульяне. Мало того, она в тайне, ненавидела то существо, что активно жило и шевелилось в ее чреве.
Ненавидела так же, как ненавидела дядю и любое воспоминание о нем. Раньше, проживая в доме родственников, она молча выносила все унижения, от родных по крови, людей.
На тетку и двоюродных сестер, Ульяна обижалась до слез. Но ненавидеть их, она так и не научилась.
Первым объектом, ее первой в жизни ненависти, стал насильник дядя.
И эта ненависть перешла на плод насилия, что жил в девушке.
Ульяне совсем не нравилось это чувство. Баба Паша много раз повторяла ей, что ребенок, это подарок Бога. И что он не может отвечать за грехи своих родителей.
Уля молча кивала в ответ и опускала глаза, чтобы бабушка не увидела в них упрямый протест.
В глубине души, ей хотелось учиться, общаться со сверстниками. Хотелось посещать репетиции станичной художественной самодеятельности.
Но ничего этого, Ульяна не могла себе позволить. Невыносимый стыд, за свой растущий живот, не позволял ей полностью отдаться радости жизни.
.
Кроме того, Уля крепко застряла в сети трех летнего теткиного «воспитания» .Сестра ее матери, Ольга, постоянно твердила племяннице, что она уродлива и ни один нормальный парень, никогда на нее не посмотрит.
Глядя на себя, в бабушкино зеркало, Ульяна понимала, что слова тетки, очень далеки от действительности. Но все же, они сумели оставить свою червоточину в самооценке девушки.
После случившегося с ней ужаса, Уля сама не хотела видеть рядом с собой, ни одного мужчину. Но сердце взрослеющей девушки, между тем, шептало ей, совсем другое.
Ульяна без раздумий, вырывала из себя все то, что нашептывало ей собственное сердце. Девушка твердо была уверенна в том, что ее «позор» навсегда останется позором.
И как бы, не убеждала ее Прасковья , что ничего нет стыдного в ее беременности, Ульяна думала совсем другое.
Она носила в себе, плод своего незабываемого горя и несмываемого позора. По крайней мере, Ульяна так считала.
Иногда ей хотелось разорвать руками, собственный живот. Хотелось вырвать из своего нутра, а заодно, из памяти, все то, что мешало ей нормально жить.
Маша Кравченко давно убедилась в том, что все ее попытки, вытащить Улю «на люди», обречены на неудачу.
Но, не смотря на это, она продолжала проведывать подругу, едва ли не каждый вечер. Маша видела, как радуется Ульяна, каждому ее посещению.
Мария рассказывала подруге о том, что происходило в избе читальне. Коротко передавала ей, содержание лекций, что достаточно часто, там читались.
Кроме того, она учила Ульяну, премудростям грамоты и азам арифметики.
Но больше всего прочего, Ульяна ценила в подруге, ее тактичность. Она ясно видела в глазах Маши, сочувствие и сопереживание к ее положению. Но Мария умело обходила эту тему, отлично видя, как неприятны Ульяне, любые напоминания об ее «позоре».
Совсем по - другому, вела себя баба Паша.
Добродушная женщина, искренне не понимала, как можно не радоваться будущему ребенку. Ее меньше всего, волновало то обстоятельство, что ее названная внучка, носила не плод любви или, хотя бы, девичьего безрассудства.
Ее Уленька, готовилась стать матерью! А для Прасковьи, это было превыше всех , вместе взятых, благ на земле.
Уля любила свою работу. К своим глупеньким, доверчивым телятам, девушка была привязана всей душой.
Но с каждым днем, выходы на работу, делались для нее, все невыносимее. Она сжималась при встрече с людьми, стараясь сделаться, как можно незаметнее. Ульяне казалось, что любой встречный, смотрит на нее с брезгливым презрением.
И эти взгляды, словно сверлили горячие дыры, в ее теле.
За месяц до родов, Ульяна отказалась ухаживать за телятами. Ходить на работу, ей сделалось невыносимо. Не только морально, но и физически.
Чтобы избежать обвинений в «саботаже» внучки, баба Паша сама приняла на себя, роль телятницы.
Ульяна не желала даже думать о том, чтобы обратиться в районную больницу за освобождением от работы. Она скорее бы бросилась в реку, чем согласилась бы, показаться доктору.
Станичные женщины, в большинстве случаев, при родах, долго еще, продолжали пользоваться помощью бабок повитух.
Прекратив работать, Уля спряталась в доме бабы Паши. Ей не хотелось никого видеть. Даже, подруга Маша, сделалась ей в тягость.
С дедом Семеном, она тоже стала видеться редко.
Старик переживал свое личное горе. Его старая кобылка, умерла от старости, за пару недель до родов Ульяны.
Медленно двигалась к завершению, вьюжная Ставропольская зима. Однажды, в начале апреля, Ульяна почувствовала режущую боль в низу живота.
Баба Паша ушла в телятник. Дед Семен, находился в своей глинобитной избушке.
«Началось! – с ужасом поняла девушка. – Что же делать? Бабушка придет не ранее, чем через пару часов. Бежать к деду? Нет, потерплю», – решила она.
Приступы боли, все учащались. К приходу бабы Паши, Ульяна уже не могла сдерживать криков отчаяния и страха.
Едва взглянув на внучку, Прасковья поняла, в чем дело.
«Надо за лошадью бежать. Ксенофонтиху с хутора везти, - суетясь вокруг плачущей Ульяны, растерянно пробормотала бабушка. – Потерпи, голубонька. Не пугай ты меня, ради Христа…»
Проворно выбежав из дома, она бросилась к Семену. Спустя полчаса, старик гнал запряженного, колхозного жеребца, по раскисшей дороге.
К счастью, хутор, где жила повитуха, находился совсем близко.
Клавдия Ксенофонтова, привыкла к неурочным вызовам к роженицам.
Узелок с ее «рабочими» инструментами, травами и настоями, всегда был собран у повитухи заранее.
Уточнив у старика, плату за свою работу, Клавдия мигом, собралась в дорогу.
Когда она вошла в дом Прасковьи, роженица, катаясь по широкой лежанке, заходилась хриплым криком.
«А ну, не ори. Не первая ты деваха. И не последняя у меня», - грубо прикрикнула на Ульяну Клавдия. Обернувшись к совсем растерявшейся Прасковье, спросила, вскипятила ли та воду.
Услышав отрицательный ответ, повитуха рассердилась.
«Совсем ополоумела, старая. Жизнь прожила, а не знаешь, что кипяток при родах, в первую очередь приготовить надо.. Свивальники для дитя. Посудину для мытья ребенка и матери. А ну, готовь все быстро, пока я эту крикунью осмотрю».
От боли, раздирающей ее внутренности, Ульяна позабыла о своем стыде перед чужим человеком.
Ей было все равно, что делала с ней, повитуха. В голове билась одна лишь мысль: «Скорее бы все кончилось».
«И чего орешь? Голос побереги. Родишь к утру!» - осмотрев Ульяну, «обрадовала» ее Клавдия.
«Как так, к утру? Она ж, криком изойдет», -ахнула баба Паша.
«А вот так. – отрезала повитуха.
- Другие первородки, бывает и по трое суток мучаются. А у твоей, задница широкая, даром что сама молода . Хорошо родит. Выдюжит, никуда не денется».
Клавдия отошла от Ульяны и потребовала у Прасковьи чаю и «маленькую» водочки.
Получив требуемое, Клавдия, не обращая внимания на стонущую девушку, принялась за ужин.
Всю ночь металась Ульяна на своей лежанке, под причитания Прасковьи и мощный храп повитухи.
Когда ее крики перешли в ослабленный, непрекращающийся вой, Клавдия поднялась с лавки. Бодро, будто бы и не спала, она велела Прасковье, готовить купель для будущего ребенка.
«Воду локтем пробуй. Чтоб не обжигала вода», - прикрикнула она на бестолково суетящуюся женщину.
Повитуха, размотала узелок со своими страшными инструментами и умело принялась помогать Ульяне, родить.
Прасковья, подогревавшая воду, удивилась, услышав от Клавдии, ласковые утешающие слова. С вечера, наблюдая за повитухой, она решила, что та, представляет из себя, грубую, «неотесанную» бабу.
Вскоре все было кончено. С последним душераздирающим криком, Ульяна вытолкнула из себя крепенького малыша.
Силы тут же, оставили юную мать.
Не поинтересовавшись полом новорожденного, даже не взглянув на него, она мгновенно уснула.
«Кто там, Клава? – дрожащим голосом, сквозь слезы, прошептала баба Паша.
«Мальчонку Бог послал, - важно известила повитуха, опуская ребенка в теплую воду. – Головку держи, косорукая», - прикрикнула она на совсем растерявшуюся бабушку.
Повитуха добросовестно выполнила свою работу. Она внимательно осмотрела роженицу. Убедившись, что с той, все в порядке, велела Прасковье, идти за Семеном Тарасовичем.
«Домой до света уеду. У меня тоже свои дела есть».
Клавдия не поинтересовалась отцом новорожденного малыша. Ни словом, ни намеком, не опорочила роженицу. И Прасковья горячо благодарна была ей, за это.
Она не догадывалась, что повитуха, вращаясь среди рожениц всего района, многое знала об их тайнах. Иногда, больше самих рожениц.
Но, дорожа своей репутацией повитухи, Клавдия предпочитала помалкивать.
Проводив повитуху, Прасковья, принялась рассматривать крепко спящего, на ее лежанке, ребенка.
«Хорошенький какой, - умильно прошептала она. – Семен люльку сплел для тебя, кузнечик ты мой. Мамке твоей до родов, не стали ее показывать. Хорошая люлька. Тебе понравится».
Прасковья подошла к Ульяне. Девушка тихо постанывала во сне. Ее измученное схватками лицо, порозовело. Дыхание было ровным и глубоким.
«Спи, страдалица. Отдыхай, бедняжка моя, – прошептала бабушка, тихонько поглаживая «внучку», по спутавшимся волосам. – Новая жизнь наступает у тебя, Уленька. Поспи детонька. Потом дитя покормишь, как запросит».
Прасковья осторожно прилегла рядом в малышом , умело завернутом повитухой в старую кофту бабушки.
Кусок сатина, предложенного Прасковьей для свивальника, Клавдия забраковала.
Уходя , она велела бабушке, пеленать нежное тельце малыша, только в мягкие, ношеные вещи, предварительно, пропарив их в кипятке.
Не смотря, на бессонную ночь, баба Паша не могла уснуть. Никакие лишения, перенесенные ей за долгую свою жизнь, не приносили Прасковье, столько страданий, как невозможность родить своего ребенка.
Глядя на беззащитное, крохотное дитя, лежащее рядом, Прасковья обливалась счастливыми слезами.
Она не думала в этот момент, что девочка, родившая этого «кузнечика», против своей воли, может испытывать к нему, совсем другие чувства.
Не заметно для себя, Прасковья уснула. Проснулась она от требовательного, как ей показалось, плача малыша.
«Ты смотри, какой голосистый , - восхитилась бабушка. –Никак , кушать захотел.
Подхватив ребенка на руки, она шагнула к лежанке Ульяны. - Уленька, просыпайся. Нашего кузнечика, кормить пора», – просто таки, пропела счастливая бабушка.
Открыв глаза, Ульяна, с недоумением посмотрела на бабушку, прижимающую к груди, громко кричащий сверток.
Девушке только что, снилась мама. Она заплетала ей косички и ласково нашептывала на ушко, пророча дочке богатого и красивого жениха. И обещая своей Уленьке, долгую и счастливую жизнь.
Медленно выплывая из объятий сна, Ульяна с трудом, вспомнила все, что с ней произошло. Она с ужасом, поняла, что вот это, громко орущее существо, в руках бабушки Паши, произвела на свет она, мамина доченька, маленькая Леночка Кузнецова.
«Унесите его, куда ни будь. Отвезите тетке моей. Не хочу , уберите, баба Паша. Пожалуйста, пусть он не орет!» - прошептала она в панике, зажимая ладонями уши.
«Что? – не веря собственным ушам, ужаснулась Прасковья.- Что с тобой, девонька? Никак горячка приключилась. Ульянушка, покорми дитя. Ты же, мать ему. Не уж-то, откажешься от собственной кровинушки?»
«Баба Паша, я вас прошу, умоляю. Унесите его. Я не могу это слышать. Он не нужен мне. Я сразу его не хотела. Почему вы не дали деду, во время привезти повитуху. Почему не избавили меня от него?»- Ульяна громко зарыдала, отворачиваясь к стене.
За криком голодного «кузнечика» никто из них, не услышал, как в дом вошел дед Семен.
Он только что вернулся с хутора, куда отвозил Клавдию.
«Что тут у вас? Успокойте же, мальчонку. Он голодный, наверное?»
Услышав из уст соседки, что Ульяна не желает кормить сына, дед не удивился. В отличие от Прасковьи он хоть и не одобрял, но вполне понимал девушку.
«Не плач, дивчина. Живую душу, не гоже, голодом морить. Потом, сама себя, поедом съешь, если помрет малец ненароком. Ты, Ульяна, покорми дитя. А там решим миром, что дальше делать».
Спокойный, рассудительный голос старика, привел Улю в себя. Присев в постели, она неохотно приняла на руки, заходящегося криком малыша.
Как ни странно, но ребенок, затих, еще не коснувшись груди матери.
Он засопел, вертя головкой и причмокивая пухленькими губками.
Что-то горячее прихлынуло к сердцу Ульяны. Ей неожиданно сделалось стыдно. Но главное, до слез стало жаль голодного, ни в чем не повинного ребенка.
Отвернувшись к стене, она неумело и стыдливо дала грудь сыну.
Малыш громко, почти по - кошачьи мурлыкнув, принялся жадно взахлеб, пить материнское молоко.
Подмигнув Прасковье, дед показал ей рукой на дверь. Выпроводив хозяйку из дома, он сам вышел вслед за ней, в наступающее апрельское утро.
«Ты, Парашка, не лезь дивчине в душу. И не стыдобь ее. Ей и без твоих укоров, тяжело.
Привыкнет постепенно, вот увидишь. Главное, грудь дать мальцу, согласилась. Ну а дальше, дело времени. Не такова наша Улька, чтобы дитё не пожалеть. Хотя, может статься, что не шибко любить она его станет.
Но ничего, ты еще бабка не старая. Лет на семнадцать, меня моложе, однако. Ну а с меня, спрос уж, никакой. Свои – то ноги, едва переставляю.
Главное, чтобы упырь Никишка, о нем не пронюхал. Боюсь, что из под тишка, пакостить он ей станет»..
На счет «не шибко любить», дед оказался прав. Ульяна постепенно, привыкла к сыну. Она больше никогда не пыталась уговорить бабу Пашу, избавиться от сына.
Добросовестно ухаживая за ребенком, она, во время, кормила, купала и пеленала его.
Но не было в ней, той, настоящей материнской любви к своему дитя, какой отличаются славянские женщины.
Не редко, держа малыша у своей груди, Ульяна с грустью шептала, - Зачем ты только родился , и мне и себе на горе, бедняжка?»
Записывать ребенка в местном Совете, отправилась баба Паша. Перед этим, она долго пыталась выяснить у Ульяны, имя, которое та собирается дать сыну.
«Мне все равно, баба Паша. Называй, как понравится. Только имя моего отца не давай ему. И отчества, - тоже. Дай ему отчество дедушки нашего. Фамилию запиши мою. Тут уж, никуда не денешься».
В итоге, Прасковья назвала ребенка именем своего единственного, давно погибшего брата.
На свете появился Василий Семенович Кузнецов.. А через несколько дней, дед Семен, по заданию Прасковьи, отыскал на дальних хуторах, священника. Пожалуй, ,единственного, из служителей церквей, уцелевшего после ссылок в Сибирь,
Священник, опасаясь вездесущих комсомольцев, приехал крестить Василька, под покровом ночной темноты.
Крещению «кузнечика», как звала его Прасковья, больше всех, радовалась она сама.
Спустя неделю, после рождения сына, Ульяна снова приступила к работе.
Избавившись от живота, девушка сделалась немного смелее.
Мария Кравченко, давно не появлялась в гостях у подруги. Девушке было не до подруг. Недавно она отпраздновала свою свадьбу с комсомольцем Юрой Рогожиным, только что, вернувшимся из армии.
Когда немного улеглась свадебная суматоха, Мария решила навестить Ульяну. Ни для кого, не было секретом, что молодая телятница, родила сына.
Мария, сунув за пазуху, кусок ситца на рубашонки новорожденному, отправилась поздравить подругу с пополнением.
Уля встретила Машу с радостью. Она сама не думала, что так станет скучать по их общению.
Девушки долго сидели, мирно беседуя обо всем, что могло их заинтересовать.
Говорила, в основном, Мария. Она рассказывала о работе, о новостях в станице. Но в основном, разговор девушек, вертелся вокруг событий, происходивших в избе читальне.
«Бондарь комсомольскую работу, здорово развернул. За год в наши ряды, шесть новеньких влилось. Две из них, девушки, - с радостью в голосе сообщила Ульяне подруга.- Сашко постоянно о тебе спрашивает. Очень уж ему хочется, в комсомол тебя уговорить».
Маша держала на руках спящего Василька, чувствуя, как замирает ее сердечко.
«Скорей бы мне, такого сыночка завести, - мечтательно вздохнула она. И не думая, добавила, - счастливая ты, Улька! У тебя сынок, просто чудо!»
Встретив удивленный, почти негодующий взгляд подруги, она растерялась. «Что ты так смотришь, Уля? Василько твой, правда, чудо. Или про гада папашу его, вспомнила? Так плюнь, подруга! Забудь и все тут.
Ты об том помни, что ребенок у тебя - золотой».
«Вот и я про то же, - с благодарностью подхватила вошедшая со двора Прасковья.- Кузнечик наш маленький. Спокойненький, хорошенький. Дай Бог ему здоровьица. Главное, мама у него хорошая. А папы нам ни к чему.
И без них, вырастем!»
«Вам больше говорить не о чем? - рассердилась Ульяна. - Хватит вам мне душу рвать. Пусть себе, растет. Но про другое, не надо! Считайте, что родился он сам по себе. Без папы. У нас его никогда не было. Ни гада, ни хорошего человека. Не было и никогда не будет. И все, больше ни слова об этом! Никогда».
«А почему, «кузнечик?» стараясь успокоить подругу, Маша сменила тему.
«Да по тому, что хрупенький он, как кузнечик. И фамилия у мальца, подходящая. Кузнецов», - расплываясь в счастливой улыбке, охотно отозвалась бабушка Паша.
Уходя домой, Маша заручилась согласием подруги, когда ни будь, присоединиться к дружной ячейке комсомольцев.
«Но только, в комсомол вступать, я пока не стану. А в избу читальню, ходить буду. Книжки почитать охота. Вот потеплеет и пойду. Василий пусть подрастет».
Ульяна не могла пересилить себя, называя младенца ласковыми именам и прозвищами. Для нее , он был Васей или Василием.