Четвертый после Троицы

                Четвертый после Троицы


  Пока Ангелы разбираются в божьих хитросплетениях и спасают чьи-то души, уважающий себя Дьявол тихо берет взятки графиками расстрелов, чертежами гранитных обелисков, склепов и заросших амброзией крематориев…

«Адвокат для проклятых»

                I

     Стены комнаты были тщательно покусаны временем. От самого окна плесень красиво отражала нежно-зеленый цвет блестящими колючими крупинками и переливалась оттенками почти кроманьонских пещер. Сырость ощущалась везде…, даже на мочках ушей и на тщательно выбритом затылке глубоко спящего начальника тюрьмы. Под постоянно стареющим грязным одеялом с двумя умело заштопанными дырами было холодно и в старой оконной раме перед чугунной решеткой, путаясь в нотах, занудно посвистывал безразличный ко всему ветер. За окном надрывались птицы-вороны и ломали тишину. На подоконнике на спине лежала мертвая летучая мышь средних размеров для ее вида. В сторонке от уже нелетающей мыши на двенадцати ногах стояли два таракана. Они шевелили усами и, возможно, обменивались репликами о предстоящем пире.

Ближайшее будущее нового дня обещало быть ужасно неприветливым и даже откровенно ненавистным. Другими словами - тоска заливная под музыку ветряного воя. А пока начальник тюрьмы, лежа на животе, сильно храпел, прерываясь на мертвые «паузы» сонных раздумий. Ему снился яркий цветной сон с музыкой и со стереоэффектом…

За большим дубовым столом они сидели вдвоем. Перед каждым стояли фарфоровые тарелки горячего супа и по всему большому кабинету источали вкуснейший запах грибов, петрушки, укропа и картошки. Это был сам Малахолов и мужчина с голубыми глазами в сером костюме со смешными усиками, похожими на черный квадратик шахматной доски, на перевернутые открытые двери в темный подвал, на кем-то брошенный кусочек шунгита, на удлиненную темную кнопку без цифры… На сером календаре на мощной гранитной подставке с каменным орлом была дата 20 апреля 1938 года. Рядом на большом столе лежала новенькая книга Зощенко на немецком языке. Тяжелые портьеры, заметно пронизанные золотыми нитями, обильно пропускали из окон солнечный свет. За окном настоящий оркестр громко играл мелодию «Deutschland, Deutschland uber alles», что сразу же понятно без слов любому образованному человеку… 

- Адик Алоизович, у вас сегодня день рождения… Поздравляю Вас! Я здесь совсем ненадолго и хочу вас очень серьезно предупредить о том, что в 1941 году вам ни в коем случае нельзя…

-  Danke, danke! – с едва уловимым безразличием перебил Гитлер и быстро перешел на изуродованный русский язык с ярко выраженным немецким акцентом. – У меня юбилей будет только на следующий год, а пока мне всего лишь 49 и вся жизнь впереди. Сколько еще нужно успеть сделать, Святая Марта! Я вам скажу, что самое большое мое достижение к этой дате – это никого не любить. Это величайший дар, делающий меня непобедимым, так как никого не любя, я лишаюсь самой страшной боли на этой земле и никто, слышите…, никто не сможет меня заманить в эту ловушку.

- Я хотел бы вам срочно сообщить, что вам ни в коем случае не надо в 1941 году…

- Как повезло нашей власти, - снова перебил его Гитлер, - что люди никогда не думают и не могут анализировать происходящее. Я вижу в этом великий знак проведения… Знак мельничных перемен, которые всегда имеют свои острые жернова, как у мясорубки моей тётки Клары. Вы видели мою свастику на знаменах и на рукавах солдат? Вы узрели там жернова? Это бесконечный поток замкнутого очищения, только для них необходим ветер, мой личный ветер…, и благодаря высшим силам, он у меня уже есть. Как только сгнивает дипломатия слабых с ее тупыми и облитыми одеколоном бездельниками в дорогих костюмах, с лицами генетических дураков, обязательно начинается что? Война! Святая мельница с железными крыльями валькирий…, закономерность силы обязательных глобальных изменений. Не секрет, что наша дипломатия пустых болтунов уже полностью сгнила, а что будет дальше - догадайтесь сами… Реальная сила только в единстве, а не в болтовне красноречивых уродов. Только единство сможет сделать нашу нацию еще сильней и я, и только я, являюсь цементом этого нового Единства и нашего Возрождения после проклятого Версальского договора. 

Гитлер поднял серебряную ложку с супом, медленно поднес ко рту и, закрыв глаза, проглотил.

- У-у-у-у-у-у-м-м-м-м-м…! Этот грибной суп делает моя повариха Манциарли. У нее золотые руки и святое предназначение быть рядом со мной. Вы знаете, она ещё и удивительно талантливая пианистка. Получилось, что у меня кухарка с фамилией Моцарт. Ха-ха-ха! Это снова знак великого Проведения. Попробуйте, наконец, этот супчик… Это божественно! Сам гениальный Вагнер никогда не ел такого супа, а я ем. Ich schw;re bei meinem Hund!

- Адик Алоизович, прошу минуту вашего внимания: я хочу вас немедленно предупредить, что через три года летом 1941 года вам ни в коем случае нельзя…

Гитлер не слышал. Внезапно в кабинете громко зазвучала величественная музыка, перебивая уличный оркестр. Это было «Танго смерти» Рихарда Вагнера. Фюрер ел суп с закрытыми глазами, бормоча себе под нос различные мычащие звуки удовольствия и в такт симфоническим волнам покачивал головой. На лацкане его пиджака висел круглый значок национал-социалистической партии Германии. В лучах оконного света значок поблескивал и бросал по сторонам короткие отблески, похожие не на зайчиков, а на острые штыки и совсем не швейные иглы… Слева ниже на груди весел Железный Крест с датой «1914». Он тоже блестел и отражал на стенах кабинета новые тени тысяч и тысяч крестов, уходящих за невидимый горизонт. Где-то совсем рядом неожиданно громко закашляла совершенно простуженная ворона. Начальник тюрьмы вздрогнул, открыл глаза и быстро сощурился из-за потока света.   

- Твою ж мать…, ну и сон…! Приснится же такая галиматня…, - проворчал он, - не сон, а черти что. Надо было с Гитлером не рассусоливать и не супы есть, а чем-то тяжелым огреть его по башке и дело с концом. Эх-хэ-хэ-хэ…, как всегда, начался гребаный четверг…, - прохрипел Малахолов и, скривив сонное лицо и чмокнув губами, дотронулся рукой до больного горла…, - у кого-то в голове сегодня будет новая дырка…, как в нашем Ноевом ковчеге. Боже, когда же закончится вся эта карусельная хиромантия…, а? Хочется немедленно повеситься в прачечной…, но не мне! 

Малахолов сильно почесал место ниже поясницы. Ему снова показалось, что туда все-таки забрались чертовы клопы и сосут его кровь из нежной ягодичной кожи и места под коленками.

Начиналось очередное утро расстрельного дня, отмеченное красной полосой в графике на стене и подчеркнутое желтым фломастером целых три раза для большего напоминания. График показался Малахолову каким-то странным и совсем незнакомым. Рядом с графиком расстрелов висел изрядно помятый цветной портрет Синдбада Морехода в зеленом берете. По какой причине он там висел, знал только начальник тюрьмы и больше никто. На столе три жирные мухи перестали издеваться над утренней тишиной и, приземлившись на грязную тарелку, своими глоточными насосами принялись доедать помидорный соус и маленький кусочек совершенно несвежей свинины. На грязной тарелке лежал кусок скукоженного сыра, в котором дыр было больше, чем самого сыра. Сырные дырки чем-то были заполнены и заметно поблескивали, то ли остатками водки, то ли пива, то ли пота, то ли пыли. Тела двух раздавленных тараканов плавали внутри полупустого стакана. Следы вчерашней попойки разными запахами висели в воздухе, хаотично валялись на столе и на полу… и продолжались изжогой в горле.

Где-то в коридорах старой тюрьмы было подозрительно тихо, хотя именно в это время должны были громко звенеть ключи надзирателей, затем крутится вокруг своей оси и, по законам всех логик, открываться никогда несмазанные двери. Привычный скрип отсутствовал и там, и сям… Его просто нигде не было. В ближнем коридоре кто-то громко и грязно ругнулся, вспоминая чужих родственников, желая кому-то побыстрей умереть от голодной смерти или еще от множества разнообразных необычных болезней, грамотно описанных в различных справочниках по здоровью. Внезапные громкие стуки чьих-то подкованных сапог промчались за дверью и исчезли в правом коридоре. В это время в голове у начальника тюрьмы возникли образы ног носорога и слона, а также блестящая наковальня и большой молот. Эхо сапожных звуков ударилось о стены и растворилось посталкогольной болью в затылке Малахолова.

«…у-у-у-у-у-у…, ай-ай-ай…, сука…!» - подумал он, совершенно не имея в виду самку какой-то собаки.

На первом этаже в клетках упрямо и очень громко лаяли голодные сторожевые псы. Лаять тихо собаки не умели, потому что это было бы нелепо по замыслу их создателя. Псарня была «уникальной» и обустроенной кинологом-идиотом по фамилии Клыков.

Псы сидели отдельно от сук, ощущая их запахи и созерцая друг друга сквозь решетки, в постоянных драках за лидерство, теплое место и жратву. По сути…, рядом с человеческой тюрьмой была тюрьма собачья, которая должна была охранять человеческую, за что и получала кухонные остатки для поддержания сил. В каждом загоне и по всему периметру звучал лай вычурной ненависти друг к другу. Создавалось впечатление, что они ненавидят весь мир и дарят ему свои утренние собачьи проклятья, брызги красивой слюны и гимн голодных собак на своем языке, подробно описанный у любителя животных, француза-натуралиста Лаэ.
Малахолов приподнялся на кровати и внимательно посмотрел на источник какой-то навязчивой боли. Это был его собственный большой палец правой ноги. На самом деле на месте опухшего пальца виднелась носочная дырка, засохшее кровавое пятно и половина синюшного ногтя. Возле кровати валялся молоток и тело второй мертвой летучей мыши средних размеров для ее вида.

- Бля…! – только и произнес он.

Малахолов попробовал хоть что-то вспомнить про вчерашний вечер, но воспоминания спали летаргическим сном, завернувшись в светлые простыни паутинного забвения. Рядом на краю стола заметно воняла забитая окурками пепельница, а четыре скомканные пачки сигарет валялись на полу и были пусты. Начальник тюрьмы набрал в легкие воздуха и попробовал грозно заорать:

- Фююю-ю-юнк…

Крик не получился и ушел в потолок какими-то нежными пузырями с хрипотцой. Голос был какой-то слабенький и сиплый, горло болело и ощущениями напоминало небольшую плантацию мексиканских декоративных кактусов. Дотянувшись до пепельницы, Малахолов увидел кривой окурок сигареты, похожей на сломанный гвоздь, размером в целую половину. Это была сумасшедшая утренняя удача и он криво улыбнулся. Допив горькие остатки пива из трех пивных бутылок и закурив счастливый окурок, он лег на спину и внимательно уставился в потолок. Окровавленный и опухший палец на ноге продолжал болеть и пульсировать, а в голове, как раненый воробей в рыболовной сетке, билась фраза пьяного начальника из Центрального Управления:

«… чтобы ничего не делать, нужно уметь делать все…»

- Фююююнк…, коровья твоя рожааааааа…! – уже громче заорал Малахолов, поморщившись от боли в горле со всей силы бросил в дверь пустую пивную бутылку.

Бутылка впечаталась в дверь и разбилась быстро и громко… Острые огрызки стекла разлетелись во все стороны комнаты. Голодные мухи продолжали не обращать внимание на происходящее и работали насосами. Боль в пальце не унималась. Сигарета быстро закончилась. В пепельнице оставались только очень короткие окурки, похожие на исписанные карандашные огрызки куда-то исчезнувшего художника. В дверь, наконец-то, постучали с обратной стороны и она, с особым завыванием несмазанных петель, отворилась. В комнату вошел человек с растерянным пропойным лицом и с вопросами на лице. На голове у него был коротко стриженный «ёжик», на шее огрызок какого-то грязного пластыря, уши были оттопырены, нос вздернут, выражение глаз насмешливое, мутное и ненадежное. Под глазами у вошедшего были видны бордовые мешки, как будто его били всю ночь боксерскими перчатками или мокрым полотенцем. По-видимому, это и был Фюнк.

- Ты что оглох, придурок…? – прохрипел Малахолов.

- Никак нет, господин капитан, – быстро отреагировал сержант и поднял брови от удивления, - я не оглох, я просто вас не слышал, это самое…, потому что я пил чай, а когда я пью чай, это самое…, я грызу разный сухарик, а когда я грызу сухарик или что-то грызу другое, то у меня уши закладывает от хруста сухарика или чего-то другого, поэтому, это самое…, в эти моменты моей жизни я плохо слышу все что происходит вокруг… Вот если бы я не грыз этот сухарик к чаю, это самое…, я бы вас услышал сразу, потому что у меня не было бы хруста в челюстях и ушах, и я бы сразу отреагировал на ваш клич, это самое… В умных ученых кругах, это называется - «синдром пулеметчика». Любой пулеметчик в мире во время стрельбы его пулемета никогда не слышит потусторонних звуков. Хотите аллахольчику…?

- Боже ж мой…, какой ты занудный идиот! Надо же, такие простые вещи растягивать в такую словесную кашу… Какой, к чертям, аллахольчик…?  – прохрипел Малахолов и сильно закашлялся.

Фюнк все так же стоял и смотрел на начальника тюрьмы безразличным взглядом полумертвой осы, сидящей на пчелином подморе возле разбитого улья. Внутри себя он громко улыбался или даже хохотал от удовольствия.

- А почему часы на стене не идут, а стоят? – спросил Малахолов, аккуратно потрогав окровавленный палец на ноге и уставившись на часы.

- А…, так это же закономерно. Вы вчера кричали, что времени не существует, вот часы и остановились.

- Что за ерунда? Такого не может быть… Как это так?

- Господин капитан, в нашей тюрьме всякое бывало, всякое бывает и еще такое будет…, что ни одному Андерсону, ни Гансу, ни Христиану не придумать. Когда зашел спор о времени, вы кричали нашему повару Мясоедову, что времени не существует, его придумали люди, и все часовые механизмы тоже придумали люди. Вы кричали, это самое…, что ни у одного животного на лапе или на хвосте нет часов…, всем безразлично сколько минут осталось до обеда или до заката. Это логично, полностью поддерживаю. Кто бы поспорил? А наш повар Мясоедов кричал вам в ответ, это самое…, что, если бы не было времени он бы всегда недоваривал или переваривал кашу и недожаривал бы мясо. А все знают, что он и так-то недожаривает, и недоваривает все, что только готовит… Вы настолько разнервничались и завелись, что подошли вплотную к часам на стене, сильно плюнули прямо в циферблат два раза и громко крикнули, что времени нет и никогда не было и не будет. Затем вы сильно ругались, вспоминая теорию относительности Фридриха…, хм…, извините Альберта Эйнштейна и плюнули в циферблат еще восемь раз.

- Вот ужас…, какой позор…! Поведение совсем недостойное офицера! - отметил начальник тюрьмы.

- В ответ стрелки тут же остановились и стоят с сорока минут третьего ночи. Я бы вам добавил в качестве Манифеста времени, что любые часы, когда опаздывают – они сами-то никуда не торопятся, а когда они всё-таки опаздывают — это кажется только человеку и больше никому на свете. То есть, часам, созданным человеком, совершенно плевать на все человечество и его различные теории о времени и часах...

- Снова продвигаешь подвальную философию…? Ты стал какой-то странный, Фюнк! То, что ты рассказываешь — это какая-то магическая чушамань и белибердовский абсурд… Сегодня четверг и у нас расстрельный день, между прочим. Ты в курсе?
 
- Так точно…, я, между прочим, в курсе, - передразнил начальника тюрьмы Фюнк, - четверг же... По новому графику и по новому плану у нас расстрельный день… Это самое…

- По новому графику…, а куда подевался старый? – спросил начальник тюрьмы и сразу понял, почему график расстрелов на стене какой-то ни такой, как был вчера.

- Старый я вчера снял и выбросил, - соврал Фюнк, - и заменил его на новый. График у нас всегда присылают от начальства, а план от министерства, то есть, тоже от начальства, это самое…, только того, что повыше нашего. Исполнение примерно через три часа на верхней площадке, если не ориентироваться на ваши стоячие часы. Расстрельная команда, как обычно: вы читаете приговор, командуете, а старший сержант Бахман делает «ба-бах». Вы же в курсе, ему что дельфинов расстреливать, что людей, что собак большого труда или каких-то там угрызений совести не составляет… Сволочь редкая, для стрельбы рожденная и фамилией своей дурацкой (Бах-ман) подтвержденная. Как говорится, помеченный темными силами фиолетовой печатью с самого раннего детства. Людей у нас не хватает, это самое…, я, как обычно, на дежурстве на первом, втором и третьем этажах. Фамилию нового приговоренного не помню…, просто забыл и вспомнить не могу.

- Уточни…

- Уточню, это самое…, и доложу сразу. Он из камеры номер 7, а там их сидит трое. Это самое…, сумасшедший шаман Кут какого-то северного народа: не то хунси, не то мунзи…, это какие-то там очень опасные, дичайшие и совсем необразованные дикари, воспитанные ведьмами шестого поколения, как указано в его деле. Между прочим, его как вчера привезли, все наши собаки взбесились…, лают без остановки и рвутся из клеток…, не то на волю, не то глотки друг другу перегрызть. В первом блоке вчера потух свет, до сих пор электрик не может починить, ходит матерится, а причину найти не может. Телефон перестал работать со вчерашнего вечера. Вся кухня заполнена какими-то жирными мухами. Наш повар машет полотенцем и ругает чью-то маму. А во дворе для прогулок лежит куча мертвых летучих мышей. Бред какой-то! У нас раньше такого непорядка никогда не было. Не каждый год к нам завозят настоящих шаманов, вот я, из-за свойственного мне простейшего любопытства, прочитал выдержки из его дела:

«… 15 августа, это самое…, так сказать…, в день рождения самого Бонапарта Наполеона, наш шаман ехал в обыкновенном автобусе из пункта (А) в пункт (Н). Куда он ехал и зачем – это вопрос сто пятнадцатый и нас совершенно не интересует. Дорога была, но ее почти не было…, как обычно в сельских районах такая дорога всегда разбитая, как и мозги у местного воровского руководства. Автобус шатало из стороны в сторону, водитель то резко тормозил, то давал газу. Словом, не позавидуешь, не езда, а качели-карусели и сплошные неудобства.

Одна молодая и «обезжиренная умом» дура держала на руках маленького ребенка. Шаман подошел к ней и попросил ребенка не держать, а посадить рядом в целях безопасности этого самого ребенка. Но мамаша была совсем без мозгов, то есть, без логики, анализа происходящего и ясного осознания наличия ситуативной опасности. Она оскалилась на нашего шамана, послала его в изумрудную даль и не послушалась совета. В результате, на очередной яме, автобус качнуло, водитель резко дал по тормозам, дура с ребенком подчинилась законам вечной физики, защитила себя его телом, и ребенок её сильно ударился головой о спинку переднего сидения и быстро отправился в сторону Бетельгейзе.

- Куда, куда?

- Сказать еще проще, - перешел дорогу на тот свет без светофора!

- А-а-а-а-а…

- И далее, с вашего разрешения, я продолжу доклад про этого колдуна. В личном его деле…, это самое…, еще писано, что он владеет древним секретом «пластилиновой паутины». Что это такое? Меня не спрашивайте. Откуда я могу знать такие тайны? Здесь также есть пометка о том, что он где-то и когда-то написал трактат о том, что все люди любят тайком жрать суп из кастрюли, чтобы никто не видел. Хм…, признаюсь, у меня тоже были такие эпизоды в моем личном житие…, да и у вас тоже…, наверняка.
-
- Да…, было такое и у меня… - сказал капитан и облизнул сухие губы.

- Далее, в его личном деле наши спецслужбы написали много мелким почерком, про какой-то «эффект приманки» - пять страниц, теорема о том, что у света нет личного мнения о себе – девять страниц и еще двадцать страниц пятого тома о странном  поведении толстых пиратов во время конвективных штормов…

- Странно, не правда ли? Разве пираты могут быть толстыми, питаясь кое-как в своих дальних заплывах по неизвестным островам? Разве свет может думать о себе и давать себе оценку? Еще приманка какая-то… Ну, сразу же видно, что наш Шаман сволочь редкая и личность опасная для государства. Недаром его спецы ловили семь лет по разным городам. Может его и надо было бы сегодня расстрелять, как опаснейшего среди всех опасных?

- Нет, все только по графику! Нельзя вот так вот, с бухты барахты какого-то шамана взять и отправить в никуда. В связи с вышеперечисленным имею обыкновенный книжный вопрос - плохой ли человек наш узник Кут умеющий мыслить впереди дур, дураков и обладающим знаниями, которыми мы лично никак и никогда…?

- Это не нам решать… Мы исполнители приговора, а не философы там всякие такие, сократовские.
 
- В камере номер 7 сидит ещё артист и акробат какого-то там театра-варьете и даже кино…, он нереально странный с балетной травмой в голове, с не помню какой-то глупой фамилией и еще один весьма принципиальный офицер Розовский, это самое…, который отказался расстреливать какого-то парня их двенадцатой химической роты, который не захотел добавлять иприт, зарин, зоман и синильную кислоту в (январские) баллоны, которые должны были сбросить с нашего (январского) дирижабля на городок с большим госпиталем, забитым какими-то ранеными солдатами, лошадьми с повозками и почтой…, это самое…

- Да всем глубоко наплевать, кто и кому отказал, что-то сбросить кому-то на головы… наша задача: выполнить приказ, быстро расстрелять и, как говориться, достойно проводить человека в дальний пепельный путь небытия…, и дело с концом. Кстати, как наш крематорий…, газует? Я слышал от сержанта Дурковича, что с газом по ночам бывают перебои?

- Крематорий в порядке на все сто…, не извольте беспокоиться. Дуркович постоянно курит марихуану с пеплом, поэтому ему все время мерещится что-то антилогичное и бесконтрольное. Наш крематорий — это настоящая горячая пустыня из песка и масс чужого пепла. А между тем, господин капитан, я, как бывший дежурный по тюрьме, обязан вам доложить о ночном происшествии в нашем блоке…

- Ну, что еще случилось…?

- Поздней ночью или почти под утро умер наш повар Мясоедов, после большого употребления алкоголя с очень толстой прослойкой жирного мяса и разнообразных колбас.

- Проклятый обжора…! Почему-то я совсем не удивлен.

- Да уж…, готовил невкусно, воровал много, химичил, ругался во время приготовления еды, тряс волосами в тарелки, часто не мыл руки. Одним словом – изуродованная сволочь и очень плохой был персонаж.

Фюнк внезапно дёрнул головой, громко хрустнул шеей, загадочно улыбнулся и сильно почесал правую лопатку и штаны в районе копчика.

- Причина смерти понятна всему тюремному коллективу – он захлебнулся во сне, это самое…, этими…, значит…, алкогольно-мясными массами из-за их переизбытка, личной жадности, негодяйства, тайной продуманности, не желания делиться и тэ. дэ. В связи с его быстрым отбытием в мир иной, сразу же возникла проблема с приготовлением пищи для персонала и всех сидящих в казематах. Решать эту проблему, это самое…, придется именно вам, а никому другому, потому что только у вас есть полномочия и телефон связи с начальством, это самое…, потому что нарушена наша с вами пищевая лестница, без которой нам всем тут придется изнывать от холода, голода и ещё непонятно чего… А хорошее питание — это есть важнейший фактор качественного несения службы и людей и наших собак.

- Да и хрен с ним, с Мясоедовым…, кровавой скатертью, как говориться, асфальтированная ему дорожка…! Пищевую лестницу починим, ни хрена с ней не станет. От голода не помрем. Память о поваре-алкоголике и обжоре посыплем сухими желудями, а сверху польем бензинчиком и подожжем, понял да? После освидетельствования тела его остатки транспортировать в крематорий, к Дурковичу и чертовой бабушке!

- Так точно!

- Фюнк, ты когда говоришь, у меня создается такое впечатление, что ты вяжешь чугунными спицами большой свитер с длинными рукавами и одновременно махровое полотенце для одноглазого Циклопа. Дай сигаретку, дай чаю или кефира стаканчик… Порыскай везде по нашим загашникам…, есть ли пивко? Видишь, мне очень плохо после вчерашнего заезда на аллею радости. Кстати, Фюнк, ты не в курсе ли…, почему у меня разорван носок, пятно крови и на ноге опухший палец синего цвета и сильно болит?

- Сигаретки не дам, я не курю с детства и это указано в моей анкете, это самое…, при поступлении на службу. Кефира сроду здесь небывало, это самое…, кефир и тюремная охрана – понятия несовместимые. Чай закончился сегодня утром, потому что с утра все пачки чаю куда-то просто исчезли. Вот они вчера были, а сегодня нету… Можно смело предположить людское воровство или какие-то чудеса и магию. Пиво вчера выпили, это самое…, все до последней бутылки и банки. Про ваш палец, носок и кровь я, конечно же знаю, потому что лично присутствовал, это самое…, при этом инциденте, это самое…, между вами и лейтенантом Гробовым.

- Гробовым? Вот сука…! Так что же произошло, вашу ж мать? Рассказывай, не томи, Фюнк!

- Все дело во вчерашней попойке и в вашем обоюдном азарте. Вы же знаете, что лейтенант Гробовой очень азартный человек, и вы тоже. Пока вы пили и толкали тосты за Неизвестность завтрашнего дня, все шло хорошо и весело, как говорится, это самое…, жила-была топор пила, то-сё – (экимасё), как говорила моя тётя, прожившая в Японии девять лет и три месяца с каким-то ихним ронином. А потом Гробовой предложил вам сыграть на деньги в старинную мужскую забаву древних германских варваров северного рода «Ауфкиншталлемюльх». Народец-то там был, по-видимому, не просто дикий, а изуверско-дегенеративный и больной на всю голову. Забава эта - метание молотков в большой палец вашей и его ноги с расстояния шести или десяти метров.

- Вот, дегенерат…, а!

- И я о том же… Вы же помните, это самое…, что эта игра очень распространилась в нашем заведении после появления здесь лейтенанта Гробового, после его перевода из Германии к нам…, и он же является чемпионом этой забавы среди всего личного состава тюрьмы. Вы вместе, это самое…, сделали ставку в одну тысячу ассигнациями и разошлись в разные стороны комнаты. Ваш молоток был больше, чем у Гробового, потому что ваш молоток был украден вашим покойным замом лейтенантом Крысоедовым в прошлом году у пьяного водителя-бульдозериста, который за деньги ночевал у нас в тюремном коридоре заблудившись на трассе во время страшной зимней прошлогодней вьюги. Но Гробового ваш молоток не смутил, и он взял свой молоточек для забивания длинных досочных гвоздей…Тот самый, которым он за деньги перебил большие пальцы на ногах половине тюремного персонала.

- Не томи, сволочь…!

- Жребий был не в вашу пользу и Гробовой со всей силы бросал молоток первым… Он бросил и сразу же попал вам точно в большой палец на ноге, потому что он меткий даже когда пьяный, обкуренный или трезвый…, отчего вы завыли и упали на пол держась за ногу. Конечно же, лопнул ноготь, пошла кровь, вы страшно ругались плохими фразами, катались по полу, то сё…, это самое…, а Гробовой дико хохотал и пил пиво. Через двадцать минут, наступила ваша очередь, от которой зависел весь выигрыш. Вы залпом выпили стакан водки, запили его двумя бутылками пива, занюхали кислым помидором из банки, которую какая-то старушка принесла какому-то нашему узнику…, и со всей силы метнули ваш молоток в сторону Гробового…

- Не томи, гад…! Кто выиграл?

- Вы что…, на самом деле ничего не помните…? Вы и выиграли…! – с кривой улыбкой ответил Фюнк.

- Как же это так…?

- А вы метнули свой молоток в сторону Гробового и попали ему не в палец на ноге, а прямиком в голову, отчего он тут же и умер и, как говорил один солдат, давно покойник – «перешел улицу на тот свет, но не на тот свет». Судя по третьему и шестнадцатому законам баллистики, описанным Наполеоном Бонапартом в его же умном учебнике по баллистике, я, вообще, могу предположить, что вы в его палец на ноге и не целились вовсе, а со злости прямиком запустили свой инструмент ему в башку и попали точно в лоб. Как говориться, такова была его судьба.

Малохолов открыл рот от удивления и стал быстро моргать ресницами. Слов у него не было, а возникли одни только вопросы. Все слова застряли где-то внутри черепа и не находили прямую обыкновенно-привычную дорогу к языку. Тем временем Фюнк, засунув свои руки в карманы, с удовольствием продолжил…

- Гробовой упал на пол, так сказать, это самое…, стал агонизировать, дергаться, язык набок и затих. Вы забрали со стола все деньги вашего пари ассигнациями. Пока мы проверяли его пульс, вы сняли с него золотую цепочку с древнегерманским медальоном большого молотка, забрали еще денег из карманов и сняли часы его покойного папы геолога, погибшего где-то в районе Индигирки от укуса какой-то ядовитой змеи. Помните, Гробовой нам всем рассказывал про своего героического папашу, это самое…, который искал какие-то бокситы для страны и погиб глупейшей смертью в палатке? Мы, это самое…, отнесли тело в холодную, это самое…, вернулись к вам и продолжили веселье, это самое…, потому что оставалось еще две бутылки водки и двадцать пять бутылок нефильтрованного вкусного пива «Слезы вдовы».

- Я снял с него золото…? Но у меня нет ни цепочки, ни часов…, я ничего не снимал! – возмутился Малахолов.

- Чего только по пьяни не совершают люди… Вы просто запамятовали, это синдром такой – пост алкогольный, когда ни хрена не помнишь, что вчера было, а чего вовсе и не было… Вот у меня однажды был такой случай в железнодорожном вагоне… Еду я, значит, куда-то очень далеко, а в моем портфеле совершенно непонятно откуда оказались три бутылки водки…

- Закрой рот, дегенерат! Я не мог так поступить, я иначе воспитан…, я не мог взять чужое… Это страшный грех! – захрипел начальник тюрьмы и сел на кровать, шаря руками по карманам своего галифе и куртки.

Затем он засунул руку в подушечную наволочку, под матрас и в портфель с документами. Ни золота, ни денег он нигде не обнаружил.

- Хрена с два…! Не брал я ничего у покойника, вашу мать! - зло заорал Малохолов и сверкнул глазами.

- Да вы не волнуйтесь, господин капитан… Мы никому не скажем… Мы же тут все свои, как братья. В момент вашего убийства лейтенанта Гробового свидетелей было совсем немного, всего четверо: вы, я, сержант Гадюкин и Мясоедов. Повар сюда заглянул, так сказать, на шару водки выпить и свининой полусырой закусить с помидорчиком, в аккурат перед своей смертью и как раз помог мне вынести тело Гробового в холодную. Мясоедова, к счастью, уже нет, Гадюкина тоже нет уже насовсем…

У начальника тюрьмы на лице резко поднялись брови и расширились глаза от удивления.

- Вы не помните ни хера, а я вот помню всё, но никому ничего не скажу, даже если сюда завтра утром припрется комиссия из Министерства проверять исполнение графика расстрелов особо опасных преступников государства и будут мне задавать вопросы насчет смерти лейтенанта Гробового и сержанта Мясоедова и Гадюкина, а впрочем, все по очереди и по порядку. Мы, как говорится, не просто одна семья, мы тихий коллектив верных товарищей сослуживцев на одной работе при исполнении святых обязанностей и должны друг дружку поддерживать и, это самое…, закрывать и покрывать, и прикрывать. Мы - как одна крапленая колода карт и, как говорил знаменитый аферист и житомирский шулер Жора Сказочник в одном игорном заведении – «у картишек нет братишек, окромя самих картишек…». Как говорится: «… убили вы, а закапывать вместе…» Уникальная он была сволочь, этот Жора, царствие ему горячее и подземное с наждачной бумагой и голодными блохами.

Малахолов сидел на кровати и исподлобья внимательно смотрел то на окровавленный палец на ноге, то на обездвиженные часы на стене, то на Фюнка. Он слушал внимательно, но от этого вопросов меньше не становилось. Ему что-то очень не понравилось в его высказываниях. Голова гудела, как чугунно-медный колокол…, кто-то, плотно сидящий внутри грудной клетки начальника тюрьмы, громко завывал, просил сигарету и пива, водки или кефира, крепкого чаю, кофе или, на худой конец, обыкновенный стакан холодной воды и желательно не из-под ржавого крана очень старого здания.

- Фюнк, воды дай, только не из крана. Она вонючая.

- Вы не волнуйтесь, господин капитан, воду я сейчас вам организую. Из комнаты совещаний принесу, наточу там из нашего бака. Вода там хоть и трубная, но с крыши…, дождевая, небесная, фильтрованная, наш Пучеглазов там поставил целых четыре фильтра из ветоши. Не вода, а Боржом с Ессентуками вместе взятые. Когда пьешь, то хочется еще и еще, пока не напьешься. Любой горбатый верблюд такой воде позавидовал бы и не горбатый тоже. Кстати, я не закончил вам доклад о ночных происшествиях в нашей тюрьмочке…

- Как, это ещё не все? – искренне возмутился Малахолов.

- Совсем еще не все…, очень даже не все…, ёханый штос, я вам сейчас про минувшую ночку такое расскажу, что вам и не снилось в самом страшном сне…, даже если бы вам приснился сам основатель газеты «Фелькишер беобахтер» товарищ Гитлер с его железным крестом на груди за боевые заслуги в разведроте в первую мировую войну. 

У Малахолова в голове внезапно возникла лента быстро пролетающих картинок его недавнего сна: мелькнула фарфоровая тарелка грибного супа, значок на лацкане, лицо с усиками, дубовый стол, каменный орел…, Зощенко на немецком…, прошитые золотой нитью тяжелые портьеры, черный крест…, и он встряхнул постоянно зудящей головой, в которой били какие-то мощные молотки и все так же продолжали дудеть симфонические валторны. «Сон в руку». Картинки закончились.

- Откуда ты знаешь такие подробности про Гитлера, Фюнк…?

- Моя немецкая тётя – работала секретарем в отделении «Народного Фронта» в Мюнхене, моя мама – работала на заводе Круппа, папа был танкистом в составе 22-й дивизии у Манштейна – погиб где-то в Крыму под Севастополем, и не трудно догадаться по моему имени, кто есть я? А если Я – это такой немецкий (Я), то знать историю своей Родины я обязан, какой бы эта история не была ужасной или не очень…

Фюнк искренне врал, гордо выпрямив позвоночник и приподняв подбородок до третьего уровня личной гордости. Слова про какую-то несуществующую немецкую родню лились как из прорванной канализации. Он врал с вдохновением…, быстро перевоплотившись в какого-то фанатика из Германии с промытыми пропагандой Геббельса мозгами, у которого вся вышеперечисленная родня была именно такой и никак не другой. Его глаза горели слепым патриотизмом, когда он ярко представил своего псевдо папу в эбонитовых наушниках, надетых на черную пилотку, сидящим в «Пантере» 22-й дивизии, попавшей в ту самую знаменитую Крымскую ловушку. Он видел лицо своей ложной тети в ситцевом платье с белым воротничком, быстро бьющей по клавишам пишущей машинки и нервно курящей сигарету через длинный янтарный мундштук, он видел лицо совсем чужой мамы, протирающей промасленными синими тряпками вороные штыки и стволы винтовок в чистом цеху большого завода в Галле…

Фюнк все это видел в своем воображении и врал…, с гордостью, усердием и радостными мыслями о том, что сидящий напротив него начальник тюрьмы внимательно его слушает с сочувствием и верой в непорочное происхождение сержанта и его святую честность, патриотизм и даже незамысловатость внутреннего содержания.   

Малахолов, все так же, сидел на кровати в одном дырявом носке и с каким-то профессиональным страхом смотрел на очень мутного сержанта. Ему очень не хотелось слушать ночные новости, он хотел неважно что пить и даже неважно чего-то поесть. Но сержант Фюнк с очень озабоченным лицом стоял напротив, правой рукой в кармане поглаживая новенькую пачку запечатанных сигарет и получая неописуемое наслаждение от происходящего. Фюнк продолжал ярко рассказывать о своем героическом дяде из Баварии, которого никогда и нигде не существовало, ни в Мюнхене, ни в землях Шлезвиг-Гольштейн, ни в Тюрингии, ни в Передней Померании, ни в Швабских Альпах.

В коридоре послышались тяжелые сапожные шаги. При чем сапоги были подкованы луноподобной металлической подковкой и звук был характерным именно для такой подошвы и никакой ни другой. Звук прошел мимо двери, не оставляя за собой даже самого незначительного эха. Малахолов удивился, потому что за восемь лет службы он привык, что в коридоре любой звук много раз бился о стены и продолжал себя до самого исчезновения в конце коридора… Такие звуки чьего-то перемещения в пространстве входили в состав тюремного информативного «радиооповещения».

- Сейчас иду-у-у…, здесь закончу и иду…! – громко крикнул Фюнк в сторону закрытой двери.

Звук подкованных сапог мгновенно замолчал по ту сторону двери.

- Кому это ты…? – спросил начальник тюрьмы.

- Это наш сержант Клыков.

- Идиот, который одновременно отдает собакам команду – «сидеть и лежать!», а бедные животные не понимают, что им делать…, а он хохочет и бросает им свиные и коровьи копыта для кальция. Я видел у него на груди какую-то странную татуировку «ССС». Ты не знаешь, что это могло бы означать?

- Конечно, знаю…- «Собаке Собачья Смерть». Он побежал кормить наших собак остатками вчерашней тюремной еды. Слышите…, это самое…, как разошлись? Лают, как кашляют, до тошноты, до надрыва трахейных трубок. Слюна летит на колючую проволоку, это самое…, ни одна птичка на нее сесть не может. Это особый признак голодных псов. Жрать хотят, потому что не собаки, а настоящие термиты…, могут жрать до смерти без сна, без отдыха, без размножения. Служба службой, а любое пропитание дайте по расписанию. Когда наедятся, как пиявки, только тогда замолчат на короткое время. Они когда голодные след не возьмут, это самое…, а будут рыскать в пространстве, чтобы такое пожрать. Для собак любая еда пахнет по-разному, как и все следы воняют по-разному. Не каждый кинолог знает, это самое…, что у сторожевых собак восемь видов лая, что тоже является информационной составляющей тюремной радиостанции. Но это только для служебно-сторожевых собак, потому что у декоративных совсем все по-другому. Они так себе…, не собаки, это самое…, а черти что, плесень писклявая для услады бесхребетных «тюти-пути» … – со странной улыбкой на лице быстро ответил Фюнк и почесал грязный пластырь на шее.

- Какого черта ты увлекся темой лающих псов? Рассказывай, что ночью еще приключилось? – сурово приказал Малахолов.

Фюнк резко посмотрел на часы на своем правом запястье, а затем на мертвые часы на стене.

- А еще надзиратель пятого этажа покончил жизнь, на первый взгляд, самоубийством. А может быть, это самое…, и не покончил, а ему помогли, кто же знает?

- Кишкоглотов покончил собой? Как же это так? На каком основании? Он же был всегда веселый, жрущий бутерброды с салом, рассказывающий пошлейшие анекдоты и громко рыгающий в пространство с продолжительным эхом. О, Господи, этого еще нам не хватало! – воскликнул Малахолов.

- Да уж…, ночка у нас получилась трупная. По моим наблюдениям в последнее время он увлекся одной книгой, которую забрал у какого-то заключенного, который раньше что-то курировал в системе образования. Вы же понимаете, господин капитан, нынче времена, когда все образованные – это враги государства, потому что умеют анализировать происходящее и грамотно описывать правдивый реализм.

- Не тебе делать такие выводы…, просто выполняй свою работу и меньше разговаривай. Целее будешь!

- Так точно, господин капитан! Так вот…, как эта книга его заинтересовала - я понятия не имею. Читал он ее постоянно и даже в туалете, стал меньше обжираться, анекдоты свои скабрезные все позабыл, изменился физически, похудел и стал часто над чем-то задумываться. Вот иногда станет в тюремном дворе, голову в небо задерет и стоит так минут по двадцать…, то ли ждет пролета журавлиных клиньев из египетского Египта, то ли размышляет о своем житие-бытие в стенах тюрьмы без личного приговора. Я пробовал с ним поговорить о то о сем…, и вот, что я вам скажу…

- Что? – быстро спросил Малахолов.

- После прочтения этой самой книги он ушел в дичайшую коричневую депрессию и это очень хорошо, потому что «познаешь знание – познаешь скорбь», то есть, хоть какое-то, а, все же, просветление, потому что с постоянной улыбкой живут на свете только решительные идиоты с сумасшедших домах. Сначала он, конечно же, осознал, что жить с такой фамилией может только подлинный дебил без рода без племени, которому досталось ужасное обозначение в этом мире, над которым все смеются. Я, конечно, знаю людей и с более страшными фамилиями-кличками, то есть, фамилиями без основы рода, данные кем-то с улицы, как оскорбление, но люди с ними живут, выживают и ничего… Это, потому что у них внутри грудной клетки пусто и в голове тоже, как в ведре у колодца. Так называемые, спящие куски мяса, для которых есть в этой жизни только три занятия: еда, сон и унитаз.
Скажу вам больше – осознание себя в этом мире совсем не является результатом работы человеческого мозга. Осознание себя у каждого блуждает неизвестно где... У одних оно просыпается в раннем детстве, у других не просыпается никогда. А здесь такой уникальный случай, это самое… Живет себе взрослый человек и служит в тюрьме надзирателем, спит, жрет, регулярно ходит в душ и в туалет и вдруг, получите мощный сюрприз: книга, чтение, размышление, понимание и внезапное осознание, как озарение.
Вот наш Кишкоглотов и проснулся от летаргического сна и стал размышлять и задавать себе правильные ужасные вопросы, от которых и провалился в пропасть депрессии. А что такое депрессия, спрашиваю я вас? Это есть усиленный поиск правдивых ответов на неожиданно возникшие и сложные вопросы о своем ничтожном существовании.

- Фюнк, ты откуда все это знаешь, у тебя же три класса образования и вдруг такие познания…? – с удивленным лицом спросил начальник тюрьмы.

- А это с какой стороны поглядеть… У вас тоже привязка к привычным шаблонам, господин капитан? Мои три класса — это кем-то нарисованная целая вечность. Вы же никогда не жили моей жизнью, не так ли? Иногда человек учится всю жизнь, а высказывания и поступки характеризуют его, как дремучего невежду незнающего основы логики этого нашего жития. А в моем случае, это были три класса наблюдений, размышлений и чтения умных книг. Потому меня из школы и выперли, чтобы каверзные вопросы преподавателям не задавал. Так и написали, что я, так сказать, это самое…, хулиган, дегенерат, необучаемый придурок и место мое в специнтернате для слабоумных олигофренов. Но главное в том, что реальность-то была совершенно другая. То есть, вы только вдумайтесь:

… люди обо мне написали на бумаге сплошную ложь, ради личного спокойствия.
… нарушили библейскую заповедь – «не лжесвидетельствуй»
… закрыли мне жизненный путь, где обыкновенная бумажка с печатью - намного важней, чем живой человек.
… злорадствовали и возрадовались моему отсутствию в заведении обучения.

Но, я-то знаю, что, если все произошло именно так, значит это один из вариантов проверки моего терпения, духа и осознания происходящего. Ну, хватит обо мне. Утром я нашел Кишкоглотова повешенным в нашей прачечной на басовой струне от пианино или фортепиано, что, собственно, почти одно и то же…

- О, Господи! От пианино…? Где это он у нас тут нашел пианино? И почему же именно в прачечной…, что за бредятина совсем непонятная? – спросил очень удивленный Малахолов.

- Это вопрос не ко мне, это вопрос к самому повешенному. Я полагаю, что ему, вероятно, понравилась именно эта часть нашей тюрьмы. Для любого мыслящего человека «Пра-чеч-ная» – это место реального очищения от грязи с чистыми запахами и, это самое…, там же крепкие трубы под потолком, вот он там и поставил точку в личном деле, так сказать... А толстая струна, это, скорей всего, от инструмента его двоюродной сестры, которая повсюду выступает с концертами на фортепиано с оркестрами. Другой правдивой версии у меня нету. 

- А что же за такую диковинную книгу он читал?

- «Бесы» Достоевского. Там в глубине сюжета белое, одетое в черное, никогда не видится белым, потому что в одежде. Черное, одетое в белое, не видится белым, потому что снова в одежде… А очень умный Федор Михайлович постепенно и весьма небыстро знакомит всех с портным, кто искусно кроил те одеяния и для белого, и для черного. Его роман умных людей смущает правдой, показывает временную платформу для «бешенных» лошадей, которые лошадьми-то и не являются, показывает двери, ставшие окнами в поисках обязательной светлой форточки. Вы меня понимаете, господин капитан? 

- Что ты такое здесь нагородил…? Охренеть! – с нескрываемым сарказмом произнес Малахолов не понимая из сказанного ровным счетом ничего и желая немедленно сплюнуть на пол.

- Занимательный романчик, я вам скажу…, весьма занимательный, если уметь читать между строк то, что уже прочитано между строк. Глубокая вещь и уж совсем не для каждого. На этом романе не один умничающий умник голову себе расшиб и коленки переломал, уж я-то знаю… Многие скользят по поверхности текста, спешат куда-то, как конькобежцы по асфальту…, а в глубину никак не погружаются. Не каждый может остановиться и поверить в искреннее страдание Зла, тем более там, где неслышно его шагов, а только остаются отпечатки… Ну, это и понятно, ведь человек, ставший на цыпочки, не может стоять на них всю оставшуюся жизнь. А роман-то весьма продуман, написан и хоро-о-о-о-ш! Когда я медленно его поглощал, как манну небесную, а именно так и надо читать глубокие вещи, — это было наслаждение высокого качества, как будто что-то в голове открылось, что раннее закрыто было. Сказать завуалированной фразой великого Эзопа – «после его прочтения я лично стал отличать паутину паучих от паутины пауков». А в чем разница-то, знаете? Не знаете…, и миллионы не знают! А я зна-а-а-а-а-а-ю…

Начальник тюрьмы нахмурил брови, задумался, поморщил нос и скривил губы. Романа он не читал. По выражению лица было понятно, что ему совсем ничего и не понятно...

- Я слышал об этом романе, но не читал…! – как бы с превеликим облегчением произнес Малахолов игнорировав вопрос Фюнка.          

- А вы и не читайте, а то познаете то, о чем всю жизнь ни сном ни духом. Сон пропадет…, аппетит, откуда не возьмись появится коричневая депрессия, то сё… Ну, вот…! Господин капитан, а загляните в ваш носок под кроватью.

Малахолов заглянул под кровать и вытащил оттуда свой второй носок, наполненный чем-то тяжелым внутри. Все содержимое он вывернул на стол. Оттуда выпали часы покойного папы Гробового, пятнадцать денежных банкнот ассигнациями и еще золотая цепочка с медальоном в виде молотка. Лицо Малахолова заметно опустилось ближе к нижней челюсти. Он был удивлен и обескуражен с нотами сожаления и ясным пониманием того, что ничего изменить уже нельзя. 

- Говорил я вам, что всякое бывает, так сказать «по-пьяному». Это, когда человек трезвый, это самое…, так он и не совершает грязные поступки, а когда он пьян, это уж, простите, дело совсем другое. Из пьяного выползает все черное, что спрятано, это самое…, у трезвого, который явит себя белым этому миру. Вы не помните, как изымали золотишко у Гробового с шеи и из карманов, а вот факт-то на лицо и остается фактом.

- Этого не может быть…! – тихо прошептал Малахолов.

- Ещё как может… Но вы, господин капитан, не сомневайтесь, я никому не скажу. Мне надо идти на службу, а вы тут как-то тоже соберитесь, это самое… Судя по часам на стене времени у вас совсем нету, потому что время ваше считано не заплеванными настенными часами, а заявлено кукушкой – птицей, по воле Божьей запечаленной… А вот у меня на запястье времени предостаточно, целая вечность…, тик, так, тик, так…, несмотря на внутреннюю венозную тишину.

Пока Малахолов старался в голове связать всё сказанное Фюнком, дверь со скрипом захлопнулась и сразу же где-то в дальнем углу заскрипел сверчок. Звук был громкий, странный и раздражительный, как будто, кто-то неспеша и монотонно рвал типографскую бумагу с жирным описанием ближайшего будущего, как будто, кто-то методично царапал стекло и маленький кусочек пенопласта одновременно…

- Этого еще не хватало… Всякая нечисть из тьмы выползает и ползет сюда… Фю-ю-ю-ю-нк, воды принеси, умник…! – заорал Малахолов в сторону закрытой двери.

Коридор молчал, какой-то совершенно непривычной для этих мест тишиной. Она была омерзительная и невыносимо звенящая. Кряхтя, начальник тюрьмы натянул на вторую ногу носок и мимолетно бросил взгляд на край стола. Там, за валяющейся на круглом боку пустой бутылкой, лежала целая запечатанная пачка сигарет.

- Ну, слава тебе, Господи! Вот это подарочек…, лучше и не придумаешь… Хоть одна хорошая новость с утра…, - сказал он.

Одновременно громко зазвонил телефон, прикрепленный к стене у двери. Звук для Малахолова был привычный, но в этот раз ему показалось, что звук больше походил на какой-то кладбищенский колокол. Одновременно звуки сверчка убивали тишину как раз в паузах между тягучими сигналами от телефона. Малахолов поморщился от сплошных звуковых сочетаний и, встав с кровати, уверенно шагнул вперед.

Это был его последний шаг в замкнутом пространстве комнаты. Его нога наступила прямо на острый осколок ранее разбитой пивной бутылки. От боли он, естественно, взвыл и страшно ругнулся лингвистическими изысками личной среды, затем он инстинктивно поставил вторую ногу и попал на второй осколок стекла… Потеряв равновесие и махнув двумя руками, он всем телом рухнул набок. Его голова височной частью ударилась об угол стола, что-то хрустнуло в районе шеи, и он быстро потух в собственном сознании…

     Три потревоженные на столе мухи быстро взлетели в воздух, сделали пять непредсказуемых зигзагов и вернулись обратно на кусочек свинины. За окном снова закашляла иссине-черная ворона с большим клювом и недобрыми глазами, похожими на волчьи ягоды. На настенных часах дернулась кривая секундная стрелка и продолжила свою агонию, перемещаясь по вечно замкнутому кругу. Под часами куда-то исчезло новенькое расписание расстрелов. Телефон всё так же издавал громкие монотонные звуки, как будто бы ругал людей одним и тем же нехорошим словом без остановки…
Неожиданно из старого радио, стоявшего на втором подоконнике, полились слова чей-то песни. Певец, издеваясь над гитарой, орал хриплым и как будто пьяным голосом:

Как во смутной волости
Лютой, злой губернии
Выпадали молодцу
Всё шипы да (Тернии)…………….
………………………………………………..
Ночью думы муторней.
Плотники не мешкают.
Не успеть к заутрене -
Больно рано вешают.
Ты об этом не жалей, не жалей, -
ЧТО ТЕБЕ ОТСРОЧКА!
А на веревочке твоей
Нет ни узелочка.
Лучше ляг да обогрейся -
Я, мол, казни не просплю.
Сколь веревочка ни вейся -
А совьёшься ты в петлю!
 
   

                II


    Камера номер семь была совсем небольшая, приблизительно восемь квадратных метров и ещё ничтожно мало никем незаметных сантиметров. Странность была в том, что в ней стоял устойчивый приятный запах малиновой воды вместо многослойной закономерной вони, царящей в подобных местах. Трое узников сидели на полу в разных углах и молчали. Стены были холодными с явными признаками вертикально-горизонтального сквозняка.

Косматый и грязноволосый шаман Кут сидел на полу в темном углу, скрестив ноги и положив на них руки с давно нестриженными ногтями. Его глаза были закрыты, а губы шептали какие-то протяжные совсем непонятные слова, похожие то ли на молитву, то ли на какое-то зловещее заклинание… Под верхними веками у него были спрятаны две горошины черного перца и, когда его глаза под веками шевелились, горошины перекатывались в разные стороны слева направо и наоборот. Зрелище было непривычное и даже ужасно-отвратительное и нормальных наблюдателей очень пугающее. Это был ритуал легкого подготовительного меречения. Именно в это самое время шаман был где-то весьма далеко и что-то там делал никому непонятное и удивительное.

 Личное дело Кута оформлял грамотный, усидчивый и хорошо подготовленный офицер, что является большой редкостью в той среде. Из всей фантастической безграмотной ахинеи и чушамани, которую до него написали в личном деле шамана, этот офицер, после пяти бесед с непонятным «колдуном», вычленил особо важную и мало-мальски понятную информацию и, прекрасным каллиграфическим почерком, написал в личном деле следующее:

«Шаман северного племени «Мынзи», о котором нет никакой информации ни в одном приличном издании. Точный возраст определить не удалось. При общении с шаманом следует знать и понимать, что Кут, по мнению понимающего сообщества поклонников «Гозера», является тем, кто всегда здоровается с крысами, убегающими с кораблей.
Что это значит? (см. справочник ДУС том 12 по колдунам и шаманам).
По мнению сообщества «Ветахи» - он умеет плыть против течения на большие расстояния и является директором своего прошлого.
Что это значит? (см. справочник ДУС том 6 по колдунам и шаманам). Свободно вводит свое сознание в состояние «мокша», понимает мудрость тишины, постоянно находится в состоянии покоя и первого порога «меречения» (см. справочник ДУС том 23 по колдунам и шаманам).
Является волхвующим просветленным и умеет «делать, не делая», что объяснить совершенно неподготовленным и не читающим специальную литературу невозможно. По мнению сообщества «Убанай» владеет вариабельностью любого параметра и может объяснить кинетику любого набата для глухих. Заметно и быстро меняет структуру кислорода там, где находится. Знает цену бесконечно малым вероятностям в соотношении с навязанным чужим реализмом, знает золотой показатель равновесия числа ползаний и полетов.
Является подтвержденным Мастером опыления всех видов кукурузы, амброзии, борщевика и шотландского чертополоха. Умеет разговаривать с растениями, голодными собаками и пчелиным роем, но без трутней»

Для читающих подобные отчеты – это было запредельно для их понимания…, в связи с полным отсутствием знаний и нулевого багажа тысяч никогда не прочитанных неизвестных книг. Именно поэтому шамана никто не трогал, но и отпускать его на свободу никто не собирался по причине боязни брать на себя ответственность за последствия его свободы и нахождение среди обычных злых людей, через одного зараженных неврастенией, нищетой духа и, одновременно, манией величия с ненавистью к окружающей среде.

Когда четыре раза щелкнуло два замка и в камеру зашел Фюнк, шаман стал раскачиваться в такт каким-то своим мысленным иероглифам и продолжал быстро перекатывать горошины перца под верхними веками. Можно было предположить, что там, где он сейчас был, наступала какая-то логическая кульминация тревожного процесса бытия. Кто имел уши сразу заметили, что шепот шамана стал дрожать, подражая звуку мимо пробегающего сквозняка. В своей непонятной «медитации» шаман Кут явно находился где-то в районе – Аспидиске или Йед Постериор, о чем грамотный читатель сразу догадался и оценил расстояние его отсутствия.
 
В камере сразу похолодало и через дверь успели залететь сразу три жирные туалетные мухи с изумрудным отливом и мерзким звуком реактивных крыльев. Создавалось такое впечатление, что мухи совсем недавно наелись каких-то остатков свинины и были совершенно сытыми. Одна из мух быстро полетела на свет к окну с решетками и со всего размаху ударилась головой о толстое стекло. Это был результат полного отсутствия планирования очередного зигзага и полет на ложное световое излучение. Фюнк это заметил и криво улыбнулся во весь рот. Кут прекратил шептать свои иероглифы, быстро остановил движение горошин перца под веками и тоже загадочно улыбнулся, показав всем свои серо-желтые зубы и заметно удлиненные четыре передних зуба с частью бордового языка.

Офицер Розовский, сидя на полу во втором углу камеры, поднял воротник своей старой шинели без погон и склонил голову набок в сторону холодной щеки. Он закрыл глаза. Щека уткнулась месячной щетиной в нежный добротный воротник и быстро потеплела. В животе запели трубы голода, пропуская вперед худых и очень голодных слонов с сухими ветками баобаба вместо серых торчащих бивней.
У него в голове стали появляться дубовые столы с вышитыми белоснежными скатертями и серебряными подсвечниками на них. Все ломилось от разноцветных блюд, пахнущих изысканным соусом и крыльями ангелов, красными винами и вечной сытостью балованного патрицианства. Розовский в который раз сглотнул голодную слюну и вспомнил последний обед у полковника Благовидова. Мысленный мираж куриного филе в масляном сливочном соусе с Гурьевской кашей и капустой от мануфактуры Морозова мелькнуло перед глазами и быстро исчезло где-то внутри горла. Живот снова откликнулся жалобными завываниями и голодными криками совсем недисциплинированных молекул. Страшно захотелось холодной водки из дедовского хрустального «каретничка», грамм, эдак… - 100 или, учитывая тюремное положение его судьбы, даже 150…
Розовский одним открытым глазом внимательно рассматривал надзирателя, молчаливо стоящего у двери, и ему стало жаль этого Фюнка, от которого всегда пахло серой с канифолью. Под стрессом трехдневного голода Розовского посетило мутное облако тяжелых размышлений:

«… я не питаюсь энергией человеческих заблуждений…, не так воспитан. Это они питаются пластилиновыми мечтами и ежедневно закусывают чужими жизнями, а страданиями живых существ кормят темные миры… В их глупой жизни смысл в том, что смысла вовсе нет. Продавцы извечных проблем для себя… В том, что все у меня закончится хорошо - вероятность бесконечно мала, хотя на все воля Божья, а не моя и не их…, истинный враг только внутри каждого. Существуют только законы природы – других законов нет…, все остальное придумали люди, чтобы хоть как-то обезопасить себя от себе подобных… В любом обществе образованные люди должны жить наперекор существующему порядку вещей… Как это всё глупо и непродуманно… Совершенное ими зло сразу становится внутренним наказанием и заносится в книгу судеб… Попробуй хоть что-то пояснить этим чугунолобым самопожирающим людоедам…, - бесполезно! Они даже не дадут мне возможность вымолвить слово, с которого все это и началось…
«Сначала было слово, и слово было у Бога, и слово было Бог…» Логично придумано…
Какое неслыханное удушье от их власти, ибо, как сказано в Писании –«путь праведника лежит через деяния злодеев» и ничего никто с этим не может поделать, потому что зло контролирует лимитированный баланс – кому из ползающих летать, а кому из летающих ползать. 
Ничего…, ничего…, они, дураки, думают, что не существует законов Отсроченных Наказаний… (Nil Inultum Remanebit) – и никак иначе для всех…, и для богатых, и для бедных, и для больных, и для здоровых, и для них, дураков, безусловно тоже. Справедливости всё равно нет, потому что она не предусмотрена изначально…, потому что это не природная категория, а человеко-удобно-варимая…»

Фюнк стоял и все так же улыбался, рассматривая трех узников. Затем он отмахнулся правой рукой от пролетавшей мимо туалетной мухи и веселым голосом произнес:

- Привет, чертополохи…! Вот к вам в камеру еще и три мухаря залетело. Эт…, неспроста, уж я-то знаю. С пополнением вас, горемыки! Такие «цветы», как вы, опыляют только мухи, а не пчелы. Ха-ха-ха-ха-ха! Хреновый это знак, нехороший, можно сказать, судьбоносно паскудный.

- Это для тебя они мухи, - громко заявил шаман, - а для всего окружающего мира - это Духи мух, нажравшись холодной свинины из грязной тарелки начальника тюрьмы Малахолова. Они летают давно у тебя за спиной прилетевшие снять напряжение среди живых… Смотри глубже в жизненные процессы, эти трое вместо твоих Ангелов хранителей за тобой, за спиной…, за тобой…, за спиной… Духи мух тоже с крыльями вместо Ангелов- Хранителей, так сказать, Ангело-заменители – это для тебя плохой знак…, очень плохой! Что у тех крылья, что у этих лилипутов, разница в размере и в цвете. У мух перьев нет, а у Ангелов есть.

Фюнк, ты заметил, что у тебя на лице перестали расти ресницы. Это плохой знак номер два. Только два плохих знака, как двойственность твоей натуры. В тебе живут и борются два состояния – одно дегенеративное, другое рассудительное. Это значит у тебя всё по два: два уха, два глаза, два пути, две крови, две руки, две ноги и Две смерти, вместо одной. Думай…, рассуждай, мысли, анализируй…, хотя, это один и тот же процесс.    

- Ну, хватит…, - заорал Фюнк, - не умничай своим заумным колдовством, а лучше почисти зубы кирпичным порошком… Аха-ха-ха-ха! Шутки в сторону… Я принес вам махровую плохую весть. Как вы знаете, сегодня четверг и у нас в заведении подрастрельный денёк и на улице хорошая погода, а график расстрелов у начальника тюрьмы куда-то запропастился, это самое…, ни нового, ни старого. Какие-то чертовы чудеса происходят со вчерашнего дня. Искали мы его искали всем коллективом…, и так и не нашли. То есть, фамилию сегодняшнего смертника не знает никто.

- Опа…! - внезапно произнес артист.

- Хотели мы дозвониться начальству в управление в город, так, опять же…, это самое…, телефон не работает. Снова связи нет. Проклятые крысы или вороны склевали или перегрызли провода, а может это тайком партизанит какая-то вам известная партизанская ячейка и эти бандиты лично заинтересованы в отсутствии связи у нас в тюрьме, это самое… Если включить кое-какой здравый смысл, то можно плюнуть на все графики и расписания, - Фюнк взял паузу и сильно плюнул на пол камеры, - выбрать любого узника и выполнить график расстрелов на сегодня, но так нельзя, это самое… Не привыкли мы, это самое…, путать тополиный пух с подушечным, а кефир мешать с коньяком и бумажным клеем для маскировки. Все должно быть по справедливости и строго по прописанному закону. Если кому-то из вас, допустим, суждено завтра проснуться от ползающей мухи по лицу, то почему же он должен сегодня погибать, не так ли, ребята?

- О, Боже! – произнес до смерти перепуганный артист и от страха сильно сжал пальцы обеих рук.
Ему стало жарко от чрезмерного воображения собственного расстрела в ближайшем будущем этого дня.

Шаман приоткрыл левый глаз, ощутив на лбу ползущую зеленую муху. Муха быстро пробежалась по его носу, спустилась к верхней губе, развернулась на сто тридцать два градуса вокруг себя, как танцующая «пчела», передающая полезную информацию…, и замерла. Кут мгновенно открыл рот и ляпнул муху своим языком, как опытный геккон, а затем быстро затащил её во внутрь. Внутри рта он сильно придавил муху языком к верхнему небу, и она лопнула, как вкусная красная икринка будущей неродившейся рыбы. Кут быстро сплюнул остатки мухи вперед и брызги попали на ботинок надзирателя.

Шаман искренне улыбнулся. Розовский выпрямил спину и облокотился о холодную стену. Фюнк сморщил нос, вытащил из кармана синий носовой платок в горошек, поднес его к носу и трижды громко чихнул и высморкался. Затем, тщательно поковыряв в правой ноздре, он еще раз громко чихнул и, скомкав платок, запихнул его назад в карман.

- Вот вы самостоятельно и выбирайте, это самое…, кто из вас троих сегодня уедет из этого мира в дальнюю никому, так сказать, неизвестную неизвестность. Между прочим, такая удобная возможность дается не каждой камере. Берите и договаривайтесь, аргументируйте друг другу, морды бейте, кричите, ругайтесь, то-сё…, так сказать, экимасё… Можете даже спичку тянуть. Выбор — это великий подарок!

Фюнк снова сморщил нос…, чихнул, быстро выхватил платок из кармана и снова вытер рот, нос и красноватые воспаленные глаза.

- Официально вам заявляю: Розовский, Кут и Гандовский…

- Моя фамилия Кандовский, а не Гандовский! – обиженно буркнул из третьего угла артист.

- А какая, к чертовой матери, разница, а…? Я лично разницы не узрел, едрена мать, можно же удавиться и от первого варианта твоей фамилии и от второго и сразу утопиться в городской канализации… Могу тебе с уверенностью заявить, что твоя фамилия ничего хорошего в твоей жизни тебе не принесла и изначально не могла принести. Одни только насмешки и проблемы…, это есть твоя правда жизни…, даже в библиотеку не ходи, канатоходец ты хренов! Потому что люди настолько дурачье, что, получая с детства ужасные фамилии с адским звуковым рядом, они даже никогда не задумываются, какой у них ужасный позывной во Вселенной, от которого ничего хорошего не предвидится и не жди, и не надейся…

- Я не канатоходец, я артист!

- А какая разница…? Все равно бесполезный в быту человечишко. Что ты можешь сделать полезного для нашего мира, это самое…, своим фиглярством, кривляньями чужих эмоций или походами по канату, шут ты мохнатый…? Цитировать чужой списанный текст от английского прадедушки Шекспира, в то время, когда хамский зритель в зале будет жевать наспех приготовленный суррогат? Ежедневно песенку спеть или станцевать – это не работа, это ничто. Шахтер – вот профессия для мужчины, монтажник высотник и даже танкист, а артист – это не профессия, это тонкий приговор…, на виду у всех чужие жизни проживать, совсем не занимаясь своей единственной.

Наслышан я, что у артистов все дети идут в артисты, тупые и бездарные, но с готовой фамилией для узнавания и по карьерной лестнице продвижения… Династии - смотреть страшно, блуд и ****ство выдают за трагедию тонкого восприятия реальности…, меняя жен и мужей…, с кем снимаются - с теми и живут. Одним словом – заповедник какой-то безнравственности. А все это ради чего? Деньги, привилегии, жизненные удобства, эгоцентризм и огрызки какой-то странной, совсем не запоминающейся славы. От вас никогда нельзя получить наслаждение от правды, потому что вы все там алкоголики и наркоманы из-за тонкой организации не ваших, а чужих душ! Как часто говаривала моя немецко-германская бабушка:
«… вы там все клеточная суматоха и предсказуемая скукотища…»

Итак…, официально вам троим заявляю, что…, где-то через час, одного из вас поведут на расстрел, соответственно, по графику расстрелов на сегодня, который куда-то исчез. А кого именно поведут? Выбирайте в дебатах или я приду и выберу сам по старинной детской считалочке «На золотом крыльце сидели».  Пропетлять, бедолаги, у вас не получится, хоть бы вы были бобры о семи пядей во лбу.

Фюнк с укоризной и злым любопытством посмотрел в сторону Розовского.

- Решение принимать придется, это самое…, и никуда от этого жизненного факта вам не деться. Такая вот вам утренняя задачка о жизни и смерти нарисовалась.

- Нам уже надо начинать волноваться? – спокойно и с ухмылкой спросил Розовский. 
    
- А это ваше изличное дельце, так сказать. Вы, это самое…, в вашей жизни заминировались сами, потому как хотели жить с какими-то принципами и привилегиями супротив нашего справедливого государства. А с какого такого перепугу? Принципы и привилегии могут себе рисовать и демонстрировать только (богачи- черти на печи), потому что у них денег много, а не (люд простой - без денег пустой), так сказать, сплошные смертные.

- А ты-то кто у нас? – снова спросил Розовский.   

- «Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо…!» – быстро процитировал Фюнк и широко улыбнулся.

Он поднял голову на уровень гордости и самолюбования и встал, подбоченясь, в позу ватиканского швейцара у «проклятых ворот». 

- «Часть силы той, что без числа. Творит добро, всему желая зла...», «Фауста» Гёте начитался? Похвально. Только тебе до Фауста, как до Рас Альхаге, это самое…, - передразнил Фюнка Розовский.

- Не тебе решать кому жить, а кому умереть…, - снова очнулся шаман и дернул головой.

- А кому же, как не мне? – спросил удивленный Фюнк посмотрев в темный угол.

- Четвертому после Троицы, вот кому решать…! – отозвался Кут, вывернул наизнанку свои веки и резко тряхнул косматой головой.

Голос у него был измененный, странный, грубый, хрипящий и с каким-то непонятным зловещим эхом, но слова он выговаривал четко. Услышав голос Кута, Розовский почувствовал блуждающий реальный страх в районе левой лопатки. Такое же сквозное чувство ужаса проникло и в сердце Кандовского. Ему даже показалось, что от страха его сердце не только задрожало, но и вспотело. Что испытал надзиратель доподлинно никому не известно.

- Четвертый после Троицы…, а это кто такой? – задиристо спросил Фюнк, сузив глаза и внимательно всматриваясь в темный угол, где сидел Кут.

Шаман промолчал. Он был занят. Мокрые и отполированные от обилия слез горошины перца бесшумно упали из век ему в ладонь. К ним быстро подлетели две совершенно сытые мухи, сели и прилипли. Кут улыбнулся и тихо произнес на каком-то древнем языке:

- Ашах виду… наз…пето…

Затем бросил весь натюрморт в рот и проглотил, как свежее пирожное с вкусными, совершенно неголодными мухами. Все это произошло так быстро, что никто и не заметил по причине внутренних напряженных размышлений и плохой видимости затемненного угла.

- Сейчас за окном пойдет некрасивый снег, – произнес Кут, - сразу уточняю всем присутствующим, что некрасивым снегом у меня на родине называют дожди. А любой дождь — это зачеркивание прошлого и подготовка новой доски к написанию нового сценария, так сказать, возникновение новой «табулы раса».

- Ну, все…, я ушел, а вы тут разбирайтесь сами с вопросом жизни и смерти, Вселенная дает вам выбор – кому жить, а кому уже нет…

- Нет…, погоди, надзиратель! - зловеще прошипел шаман. - Ты пришел блеснуть чешуёй перед акулой? А ты сам сколько будешь ещё жить, рыба Гумбольта?

- А этого не знает никто. Тем более, такое…, что-то несуразное, как ты.

- Фюнк, давай спишем очередной твой приступ слабоумия на вчерашнее Полнолуние. Луна сейчас в двадцать шестом коле от пятнадцатого градуса вечного Меридиана Центральной Оси, там компоновка восьми главных лучей на три половины трагическая для твоего человеческого типа. Скажу больше, тебя ждет вкусный чай из индийских листьев, где было гнездо красно-черного листолаза.  Конечно, это ни о чем тебе не говорит, но дает мне массу информации о тебе, твоем прошлом и твоем будущем.

- Ой…, и что же там такого тебе дали эти градусы и какие-то листья…? -  в издевательской манере спросил надзиратель и сильно сплюнул себе под ноги, брызгами попав на ботинок, куда минуту назад попал и Кут.

- Годы твои просчитаны по кукушке кукушечной – птице всегда запечаленной, от того, что детей своих она ищет всю свою жизнь, громко плачет с постоянным заиканием и никогда не находит. Разум у неё затуманенный после подлые кладки в чужие гнезда. Ты близко глаза кукушки когда-нибудь видел, рассматривал…, интересовался? Нет! Ты бы прочитал в них целую книгу глубоких личных страданий. Абсолютно всех негодяев Её Величество природа всегда метит помечает, размышлять заставляет… Вот и ты занимаешься не своим делом – людей под замком стережешь и измываешься над такими же созданиями, как и ты. Это все, потому что ты родился не просто так, как природой положено, а за деньги…

- Как это…, как это за деньги…? – перебил в недоумении Фюнк и еще раз плюнул на пол камеры, но уже подальше метра на два.

- Акушер, что роды у твоей матушки принимал, был не только сволочь изрядная, закандыченная, обезличенная, но еще и на деньгах помешанная, как все тихо и многократно проклятые врачи за лживую веру в излечение…, берущие деньги по больницам и частным практикам с боли человеческой. А закон Вселенной гласит:

«С чужого горя брать деньги нельзя!»

Это, потому что у них средневековое мышление и много личных жирных желаний. Акушер тот, в твоей деревне был по подлинному документальному образованию – «верблюжий и овце-коровий фельдшер», а с матушки твоей денег взял авансом за твое появление, но помощи, как я слышал…, не оказал. Потому-то, когда вышел ты в этот мир, то сразу на пол и упал. Вот и получилось, что пришел ты в этот мир не просто так, а за плату, а это настолько нехороший знак, что ты и представить себе не сможешь темным своим умишком.

Не смог ты жизнь прожить, которую с детства хотел, когда был еще не порченным ребенком и мечтал «о морях и океанах и прекрасных дальних странах, где какая рыба и почем…». Хотел быть капитаном морским с ухоженной бородой и кубинской сигарой, а стал постоянно озлобленным тюремщиком-надзирателем в запахах чужих страданий, свинства и печального собачьего лая. И понесла тебя нелегкая и нечистая по закоулкам исковерканного личного воображения с мечтой о длинных сдобных булках с марципаном и повидлом, в погоню за изобилием не для каждого. Только булки эти золотые просто так в руки людские не идут, их заслужить надо либо у Гозера, либо у самого Светлого Посвященного. 

Разумовский и артист заметили, как лицо Фюнка побледнело, губы задрожали, а нижняя челюсть опустилась вниз. Шаман сказал тонкую правду с уколом в мозг надзирателя.
 
- Ты у нас кто на сегодняшний судьбоносный момент? Волк недоразвитый, воспитанный церебральной ведьмой в холодной одежде. Ходишь по камерам с упоением звуков басовой струны от старого пианино и о расстрелах рассказываешь, бренчишь ключами, как открывалками для консервов, над людьми издеваешься, питаешь Эго свое загрудинное. Там оно у тебя живет во тьме…, за темными костями, притаилось черной сущностью, как мухомор на твоей печени и дает о себе знать, когда тебе каждое утро, ни с того, ни с сего - тошнит. Ведь тошнит же тебе по утрам…, не так ли, гражданин Фюнк?

- А ты откудава это знаешь, сука ведьмацкая, откудава информация…, это самое? – заорал Фюнк и побледнел еще больше, неосознанно положив ладонь на живот в районе пупка. 

- Не ори и не ругайся… Ругань – сестра Смерти, а криком правду не скрыть… Информацию я получил из собственной головы по совокупности происшедших событий и продиктованных мне лично Гозером обстоятельств. Смерть – дело житейское! Любая Смерть всегда под логическим контролем, только ни ты, ни другие, такие же как ты…, ни черта об этом не знают. Это Гозер потрошил твое досье и аккуратно вложил мне в голову всё твоё бывшее и будущее существование. Потому-то ты полу волк одинокий недоразвитый и ни один коллектив тебя к себе не берет…

Потому как чуют все оголтелые и плохие, что ты еще хуже их личной тьмы. Ты сам по себе, как метущаяся по жизни ржавая булавка от одной пуговицы к другой, от одной порванной змейки к другой…, от скатерти к скатерти, от занавески к занавеске. Вот ты зашел, рассказал (горемыкам) о скором расстреле, то есть о том, о чем не знаешь и не можешь ничего знать. Мечты твои пластилиновые, недоразвитые, как и ты сам. Ты думаешь я тебе поверил? Верят сразу - только дураки, а умные всегда сомневаются и анализируют звук приходящий и уходящий, потому как на вибрациях мир стоит и на энергиях.

Розовский усмехнулся, потому что всегда во всем сомневался. Артист нахмурил брови, от того, что слово «дурак» сразу же принял на свой счет и от непонятной ему фразы - «Смерть – дело житейское!». 

- Решил ужаса нагнать? А что есть страх на самом деле, ты думал? Страх — это неподтвержденные беспокойства и нелогичные опасения родом из воображаемого будущего. Пока нет будущего в настоящем…, не может быть никакого страха. А как же побывать в будущем, если мы все время в настоящем, а?

- Э-э-э-э-э…, - заблеял Фюнк, - ты мне зубы-то своим золотом не пломбируй. Или я что-то не понимаю или я уже что-то недопонял.

- Ждет тебе одиночество проселочной сельской дороги в поисках твоих внутренних и давно обманутых желаний. Серая котомка тебя ждет без сыра с обожженной дырой на боку... Ты и есть самостоятельная проблема для своей сущности. Иди отсюда, пока мы будем по твоему заказу смертника выбирать. Только наш выбор — это людское, а на самом деле всю жизнь человеческую решает только Четвертый после Троицы! Послать бы тебя к черту, так ты только что оттуда…
   
Фюнк нахмурился, повернулся спиной и, больно ударившись о железный косяк плечом, произнес:

- Все равно именно у меня есть чертежи ваших могил, потому что как получено, так и заплачено…

- Не перепутай дороги, надзирала…! Они, как вены, им свойственно путаться без интуиции в плохо собранном теле. Один неправильный поворот, один неправильный выбор и ты уже летишь по другому сценарию куда-то никуда, даже не понимая, что именно ты перепутал дороги…, а не кто-то другой и именно ты будешь за все это отвечать перед самим собой. 

Последние слова шамана уткнулись в уже закрытую дверь камеры. С обратной стороны зазвенели ключи и два замка на железно-замочном языке произнесли для всех слово «Закрыто». Почти все тюремные замки ощущали масляную жажду и мечтали быть смазанными замками от банковских сейфов, а не от ржавых дверей. Все тюремные ключи мечтали быть золотыми, чтобы иметь больше шансов быть украденными без жизнерадостного дурака Буратино и банды таких же сучко-образных бродяг. Но на все их мечты всем было наплевать от тюремных сквозняков и изумрудной плесени по углам до тихого шепота незаметных восьминогих стеатод.

За окном тихо, а затем громко пошел дождь, как и предсказал раннее шаман. Сначала дождь шептал робко и неуверенно, затем сильно и настойчиво, смывая грязь, беспощадно убивая пыль, очищая округу от скрытой от человеческих глаз вездесущей нечисти. Только шаман, сидя в углу, понимал, что дожди не умеют смывать невидимую грязь, отравленную ядовитыми мыслями, но умеют гордиться своим божественным предназначением очищения.

Если бы в это время на подоконнике их тюремной камеры сидела старая никому ненужная кукла, она смотрела бы в окружающий мир стеклянными глазами и не понимала бы ровным счетом ничего, потому что у кукол нет мозгов и понятия внешнего «очищения». У кукол постоянная венозная тишина внутри их тел, поэтому они бездушное (Никто) в жизни думающих детей и избранных взрослых с яркой памятью детства. Шаман был спокоен, как угол старого дома. Он громко щелкнул сухожилием на правой ноге и стал рассуждать в темной тишине своего угла.

«… миру глубоко плевать на нашу камеру…, никто не знает, что мы именно здесь. Не знают о нас миллионы, таких же, как и мы – это воля поля событий, когда люди, как обыкновенный ресурс - ничто… Они не могут замечать трещины в небе…, у них нет морального компаса, современных верующих темные силы не боятся, потому что их вера только в толстые пачки банкнотных бумаг, жирные бутерброды и долго выдержанный алкоголь. Я начинаю меречение…»

- Что будем делать, шаман? – с полным безразличием в голосе спросил Розовский.

- Да-да…, что же мы будем делать с этим ужасом нашего состояния? – добавил из темного угла артист.

- Вы не заметили, какой Фюнк противоречивый персонаж? То вежливо рассудительный, то полный дурак с хамскими интонациями в речи. Это неспроста его бросает в рассуждениях из приятности в крайние крайности. Вижу я, что в черной библиотеке его тела находится какая-то старинная книга с пожелтевшими страницами, а между тех страниц иногда и кое-где ещё встречаются сушенные листья старинных лесов Когенбелла. И названия тем сушеным листьям – «полу зло», «полу осознанность», «полу анализ», «полу ненависть», «полу наслаждение» … Иногда у меня такое впечатление, что он понятия не имеет, что делает, а иногда наоборот.
В речи любого Надзирателя можно прочесть его психическое состояние, которое ему прилепили сверху или снизу... В каждом произведении писателя, художника, скульптора и поэта тоже можно прочесть психическое состояние автора. Просто нужно идти по тоннелю за светом столько сколько сможешь… Это как различать тепло одеяла от тепла пледа.

- А разве тепло бывает разное…? – спросил артист.

- Оно всегда разное, по мере личного восприятия. Только кто над этим задумывался, а? Человек – система трагическая, как и задумано изначально. Розовский, скажу я вам, что мы здесь не одни…

- А почему, шаман, ты обращаешься только к офицеру? В камере нас трое, между прочим…- возмущенно произнес артист.

- У меня с арифметикой все в порядке. Нас трое и напоминать мне об этом было весьма глупо. С тобой я буду говорить только после того, как ты мне ответишь на главный вопрос справедливости – в чем смысл огромной разницы между оплатой труда шахтеров и актеров?

- Э-э-э-э-э-э…

- Мы не на зеленом лугу, и я овец для стрижки не вызывал! Все э-кают тогда, когда уровень личного возмущения в голове значительно превышает процессы логичных рассуждений. Мудрый думает молча и никогда не бросает в пространство звуки мимолетных пауз собственного головного мозга. Разве вас этому не учили в Театральном Институте? Звук «Э» из любого рта говорит о том, что человек туп, мало читал, медленно реагирует на вопросы окружающей среды и имеет небольшую, совершенно нетренированную базу для анализа личных размышлений.
Ответь мне: будет ли слышен звук падения шишки в лесу если вокруг никого нет и этот звук некому услышать?

- Э-э-э-э-э-э-э-э-э…

- Ну, вот…, снова овцы вышли в пространственный коридор и опустили конские гривы…, это уже болезнь!

- Кандовский, не мешайте шаману анализировать наше положение. Сидите тихо, слушайте и внимайте! – грозно высказался Розовский.

- А что такое – «внимайте»? – спросил артист.

- Это результат твоей внутренней пустоты, лени и неподготовленности к жизни в этом мире. Думай над вопросом дикой несправедливости между оплатой труда шахтеров и актеров. И вот тебе две подсказки: «почему крокодилы никогда не выращивают цветы?» и «кто на тебя может смотреть из нарисованного колодца?» А вас, генерал, я благодарю за замечание говорящей пустоте в нашей пустоте…!  - странным голосом прошипел Шаман.

Офицер улыбнулся от слова «генерал» и выше приподнял воротник своей (бес – погонной) шинели. Он знал, что терпение — это лучшее, что может быть в этом мире при любых раскладах извне.

- Как когда-то писал Сенека, благослови Гозер его наследие, –«мы больше страдаем в нашем воображении, чем в реальности»

- Шаман, а в каком это шалаше ты нашел книгу про Сенеку? На какой такой льдине, под каким таким деревом, на каких болотах? – ехидно произнес артист.

- Будьте любезны, господин артист, замолчите! Ужас вашего положения в том, что вы не можете себе даже представить, насколько вы пусты и невменяемы. Допустите хотя бы на секунду, что в данном раскладе вы глупы, не воспитаны и несдержанны. Данным звуковым ехидством все ваше прошлое, сейчас же проявилось перед нашими глазами, все ваше невежество и недалекость, отсутствие какого-либо мало-мальски достойного воспитания и качественного образования. По-видимому, с самого детства вас никто по-настоящему не любил. А это катастрофический пробел в процессе взросления. Там, где нет любви – там огромный плацдарм для взращивания всякого нехорошего, массового, глупого, бездумного и бездушного. Я уж не говорю о том моменте вашего становления, когда вы осознанно выбрали для себя путь лицедея. Между всем прочим…, весьма необременительный у вас труд, не так ли? Это неслыханно…, после первого культурного замечания не сделать никаких выводов. Что у вас с интеллектом?  Какое неслыханное флибустьерство! Так поступают невоспитанные дети из прачечных и подворотен, а не взрослые думающие люди. Я возмущен…!

- Благодарю вас, Розовский! У нас все не очень плохо по любому сценарию… Представьте себе, если бы в нашей камере волей информационных полей был еще и третий при разуме, в своем уме, с логикой и анализом происходящего? Так не бывает почти нигде. Наш артист необходимое безобидное зло в нашем треугольнике. Это есть постоянное равновесие между желающими летать и постоянно ползающими… Такова обязательная драматургия сверху. Он имеет о себе завышенную самооценку и никак не может правдиво сформулировать чего он стоит в этом мире. Таких людей, ничего неумеющих и с повышенным заблуждением о своей значимости в этом мире - миллионы. Если Кандовский не безнадежен и хочет увидеть завтрашний восход Солнца, он сей час же плотно закроет рот и начнет слушать и «внимать». Меняй свое мышление, бери себя под контроль или умри в ближайшие часы. Сейчас наступит редкое время, когда пауки станут мухами в собственной паутине… Хоть это понятно?

В камере наступила тишина. За окном громко закашляла все та же простуженная ворона, пытаясь о чем-то предупредить, но ее никто не понимал, потому что она не знала человеческого языка, а Кут хорошо знал птичий до интонаций второй октавы.

               
                III


    Фюнк застал Бахмана сидевшим в одиночестве в просторной комнате для охраны. Над его головой на стене, возле яркого цветного рисунка Синдбада Морехода, висели старые боксерские перчатки, похожие на висячие бычьи яйца. Перчатки были настолько старые, что кожа на них была точь-в-точь похожа на кожу лица старой болотной ведьмы германских лесов по имени Гюрсинда Абахнахтертуль, славно описанной в древнем немецком эпосе земли Баден-Вюртемберг. На столе возле грязной тарелки валялось несвежее полотенце с зигзагом миссони (в ёлочку).

Прямо в центре широкой спины Бахмана сквозь грязную майку проступала потная дорога внутренних переживаний. Его затылок был похож на блестящую наковальню, о которую разбился не один качественный молоток. Фюнк всегда любил разглядывать бахманский затылок, потом что на его бычьей шее росла большая черная и всем заметная родинка, величиной с пятак, с целым пучком черно-седых волос. Пожалуй, во всей тюрьме только Фюнк знал, что это за знак, почему он появляется не у всех и что означает для судьбы его владельца? Несчастного вида Бахман сидел на табурете лицом к стене и бормотал себе под нос следующее:

- Бригантина, шхуна, каравелла, галеон, фрегат, бриг, шлюп, баркас, барк, тартана…, бригантина, шхуна, галеон, фрегат, бриг, шлюп, баркас, барк, тартана…

Фюнк замер и прислушался к периодичности названий плавающих средств прошлого и ему показалось, что этот ряд он уже где-то слышал. Но где? Как только эта мысль посетила голову Фюнка, Бахман сменил смысловую нагрузку:

- Мои мышцы уже на пенсии…, я не знаю себестоимости нашего компота…, я потерял равновесие и тихо упал в бездну со страниц этой книги…

Фюнк слушал эту чужую путаницу и быстро соображал.

«… у напарника снова временное помутнение…, это часа на два. Похоже на очередной нервный срыв. А ему через час идти выполнять обычный расстрел. Надо попасть в такты его сердца и выводить его из этого состояния вдумчивого помутнения. Выводить без конфликта, потому что любой конфликт между людьми означает, что кто-то из двоих - обязательно дурак! Это может быть кто угодно, но только не я»

Фюнк посмотрел на заряженную чистую винтовку, стоявшую на лакированном прикладе в углу, и шмыгнул носом для более комфортного состояния собственного носа. Его взгляд остановился на столе, где лежала какая-то совсем не новая книга: замусоленная, зачитанная, с потрепанными уголками страниц, в серой обложке, с нарисованными вензелями по углам. Он сделал четыре шага вперед и, движимый любопытством, взял книгу в руку и прочитал название – «Бесы». После прочтения его уши и брови приподнялись вверх.

- Так я и знал, я это предчувствовал…! Совершенно меня удивляет, как ты смог одолеть этот запутанный «фолиант» Федора Михайловича, что-то понять внутри текста и уйти в дикие переживания после осознания своей ничтожности в этом мире? Снимаю перед тобой фуражку и продолжаю недоумевать. Казалось бы, стреляй людей в подрастрельные дни, пей водку, запивай пивом, играй на гармошке, получай зарплату, вырывай волосы из носа, но не читай ты умных книг! – воскликнул Фюнк.

Бахман, все так же, сидел лицом к стене и нес различимую чушь о каких-то костях в песке, макаронах в кастрюле, слезливом прощении на трех городских кладбищах и о Ленине, как о Вожде индейского племени апачей. За окном без пауз лаяли голодные собаки, захлебываясь в собственных звуках, слюне и ненависти к кинологу Клыкову, который сидел на табурете перед зарешеченным периметром и демонстративно медленно чавкал колбасу, а собакам не давал ни кусочка. Сволочь!
Не дождавшись никакой реакции от Бахмана, Фюнк продолжил возмущаться вслух.

- У вас здесь что…, вместо чумы эпидемия Достоевского? Вы тут с ума все посходили, что ли? Один ночью повесился в прачечной, осквернив таким образом чистоту нашего тюремного белья и мыла, другой получил смертельный удар молотком по голове в порыве азарта и желания денег, третий обожрался до смерти от ночной рвоты, так сказать…, вот вам в чистом виде «Преступление и Наказание». Тьфу ты! И ты на пороге самоубийства с бредом окопного тифозного солдата… Что с вами происходит, люди…, э-э-э-э-э-э - «Бедные люди»? Бахман, на тебя сейчас посмотришь со стороны, ну, чистый идиот… О, Боже, «Идиот» …, и я уже зараженный Достоевским. Не солдаты, а какие-то… «Братья Карамазовы»! Едрена мать…, черт побери вас всех триста раз, захлебнуться мне святой водой! Не тюрьма, а библиотека с «Записками из мертвого дома».

Бахман очень быстро обернулся так, что громко хрустнула его шея. Он внимательно посмотрел в глаза Фюнку. Одновременно с этим движением отвратительно скрипнул старый табурет или его позвоночник. Глаза Бахмана были совсем другие, чем привык Фюнк. Они были цвета спины туалетной мухи, а губы побелели и припухли от заметного дефицита алкоголя или минеральной воды.

- Фюнк, - начал свое повествование Бахман, - сегодня ночью во сне по телефону, мне звонил с того света мой дедушка.

Фюнк приподнял правую бровь, решил ничему не удивляться и быстро подыграть.

- С того света, а может быть с той тьмы? Там разве есть телефоны? Чертовски интересно, как это произошло? Расскажи поподробней…

У Бахмана были широко открыты глаза и бледное лицо, цвета крыльев белой сельской курицы. Было видно, что он совсем недавно перенес какое-то психологическое потрясение и сдвинулся в сторону от нормального образа мышления, анализа происходящего и простой логики обыкновенного бытия.

- Джильда — это моя бывшая, которая…, как дура ночью попала под машину восемь лет назад, стояла на перроне какого-то грязного вокзала. Она была с распущенными волосами и в белой песцовой шубе, которую ей подарил её первый покойный муж-геолог, который утонул в Черной реке. Все было, как в сливочном тумане… Я запомнил, что паровоз пыхтел, как уставший чайник и готовился к отходу вдаль. Кто-то что-то орал, но помешал этот проклятый гудок…, я ничего не расслышал. Затем паровоз выпустил пар и Джильда исчезла внутри. Я был весьма удивлен, когда увидел её вместо машиниста с лопатой в руке и в итальянских туфлях на каблуках…

- С лопатой в руке? Она, что…, швыряла уголь в топку? – подыграл Фюнк и незаметно улыбнулся.

- А ты откуда знаешь? Совершенно верно… Швыряла уголь в топку в белой шубе и на каблуках. Как она объяснила мне позже, это было ее трехсотлетнее наказание за ужасное оскорбление чумазого машиниста на вокзале в Варшаве первого марта 1947 года. Когда поезд вошел в туннель и стало совсем темно, Джильда достала большой черный телефон и, набрав две цифры, передала мне трубку. Как я понял позже, это был специальный телефон для переговоров во сне. Там от радости кричал мой дедушка. Он сильно меня любил, когда я был глупым подростком: катал на лошади, учил ловить рыбу, резать свиней, стрелять из ружья, читать умные книги и следы животных, курить, пить виски, ругаться и подглядывать в субботу за голыми девушками на реке и в бане. Это все мой веселый дедушка, мудрый человек и ветеран каких-то придурковатых войн. В телефон он сказал, что я занимаюсь не своим делом, когда на свежем воздухе по приказу начальства расстреливаю заключенных. Он сказал, что мое время уже пришло и он меня ждет сегодня на восьмом полустанке.

- Не удивительно! Все, кого ты расстрелял, так или иначе…, встретили там твоего деда и пожаловались на неправедные дела внука, а, так как твой дед покойник не безразличный, он нашел где-то там твою бывшую жену Джильду с телефоном и во сне тебе позвонил, потому что наяву это невозможно. Логично?

- Нет! – ответил Бахман и провел рукой по пятидневной щетине на подбородке. – Еще дедушка мне напомнил мысли елочных новогодних игрушек перед повешением на елку…

- О-о-о-о…, куда тебя понесло. Бахман тебе нужен хороший запой недели на две, то есть сразу три (В).

- А это что ещё такое? – спросил Бахман.

- Вместо Валерьянки Виски – вот, что это такое. Вот сегодня сделаешь свое дело и ныряй в мир алкоголя и забытья.

- Нет, мне нужно к деду, он меня ждет, он страдает…! – резко ответил Бахман.

- Он не страдает, потому что он мертв, а ты жив…, очнись, приятель! И, между прочим, все твои страдания и переживания не имеют под собой никакой асфальтированной почвы, потому что, если ты учился в школе и там научился читать, то ты прочел хотя бы 20 процентов «Библии», то ты должен знать и понимать, что ты, как стрелок, - никто…, без имени, без роду и без племени. Ты здесь молекула и самый ничтожный инструмент, исполняющий приказы Самого…

Фюнк многозначительно взглянул в потолок и поднял вверх правую руку с острым указательным пальцем, но, кроме зеленых плесневелых разводов, он там ничего не увидел.

- Как тебя вообще могло занести на эти галеры глубоких рассуждений? Я знаю – это господин Достоевский…, он – миленький, он самый…, Федор Михайлович, затуманил тебе башку своими глубокими рассуждениями, а на основной вопрос-то, как мне кажется…, и не ответил.

- На какой? – заинтересованно спросил Бахман.

- Все, что здесь происходит от восхода Солнца и до вздоха капли воды, все по Его воле, а не по твоей. Если Он захотел, чтобы ты работал в тюрьме, а не лежал под Солнцем на пляжах Копакабаны, и раз в неделю нажимал на курок какой-то выдуманной деревянно-железной палки, и выпускал какой-то огонек и кусок свинца кому-то в лоб…, то это только его Всевышняя воля, а не какая-то там твоя или нашего вышестоящего алкогольного начальства. Ты лишь инструмент, ты потная кожаная кукла, которая, вдруг, ни с того ни с сего…, прочитавшая умную книгу о (переживаниях зла перед злом после совершенного зла) стал задавать себе страшные вопросы анти бытия. Выпей водки, закуси бочковым огурцом…, не будь умным, стань дураком и к тебе потянутся хрустальные бокалы и веселые не старые женщины в мини юбках с мини мозгами в чистом кружевном белье.

- По-твоему значит, что я…, расстреливая людей, ни в чем невиноват? – растерянно спросил Бахман.

- Ты виноват лишь в том, что ты без спросу приперся в этот мир и постоянно хочешь дышать и кушать. А твой жизненный путь был предначертан задолго до твоего появления на этом солнечном свету… Ты инструмент в руках Бога, запомни это…! И на курок ты жмешь, потому что не ты этого хочешь, а Он, потому что это входит в его Абсолют селекции и круговорота живых и мертвых – поименно, пофамильно и по книге судеб. Сидишь тут на табуретке, здоровенный детина с затылочной наковальней на плечах и родинкой, похожей на девятимиллиметровую пулю…, вспотевший камышовый кабанарий, ужасно переживающий о звонке мертвого дедушки с того света. Ну, чистый «Идиот»! На тебе пахать надо по пять гектаров в день и сеять подсолнухи для прокорма тростниковых кабанов, мимолетных пеликанов и хуторских коров. Все болезни от мыслей, от переживаний того, чего и вовсе на белом свете нету... Дед твой, конечно же, хитер, ему там не с кем в покер играть на дождевых червей и гранитные обелиски, вот и зовет он тебя на тот свет или в ту ламповую тьму, в картишки переметнуться, сроком…, эдак…, лет…, э-э-э-э-э…, на мильон…!   
 

   
Уважаемый читатель! Продолжение на авторском сайте.