Дерево Жизни. Вступление
Посвящаю памяти моего отца Моисея Горфинкеля.
"Но кто мы и откуда,
Когда от всех тех лет,
Остались пересуды,
А нас на свете нет?"
Б.Л.Пастернак.
"Stories have to be told or they die, and when they die, we can't remember who we are or why we're here"
"The Secret Life of Bees"
Старые фотографии
Во многих семьях сохранились старые карточки прошлого века, выцветшие со временем так, что порой и не разглядеть, кто на них изображён. Если же лица на фотографиях и не потеряли чёткости, то всё равно, вряд ли внуки и правнуки знают, кто это такие: где дядя, где тётя, а где и бабушка родная...
В 1989 году мы всей семьёй (я, мой отец Моисей Яковлевич, мой муж Евгений и два сына, Гриша и Феликс) уехали из советского "рая" в другую страну. Далеко. На другое полушарие. В Америку.
Только теперь понимаю, какую сделала глупость. Нет, не потому, что мы уехали. Это мы сделали правильно. И я никогда не раскаивалась в нашем решении.
Нет, глупость моя заключается в другом. Взяла в новую жизнь огромную коробку с карточками своей семьи и друзей. А старые фото (их и было-то не очень много) с изображением предков моих родителей сожгла... Все фото, которые не забирала с собой, я сжигала. Не хотела выбрасывать в мусор. Сама не управлялась - дел-то много было предотъездных! - так детей организовала сотворить этакое аутодафе ни в чём не повинных родственников...
Как сейчас помню. Длинный узкий балкон нашей квартиры на четвёртом этаже девятиэтажного дома. Я любила выходить на него и воображать, что я палубе огромного корабля, плывущего сквозь редкие девятиэтажки незастроенного ещё посёлка с арифметическим названием "Восьмой километр". Далеко на горизонте можно было разглядеть кусочек бухты моего любимого Каспийского моря. И мне казалось даже, что я чувствую запах просоленного морского воздуха. А частые штормовые ветры, характерные нашему городу на Апшеронском полуострове, усиливали впечатление.
По моей просьбе дети разожгли огонь на балконе в старом мангале, на котором было зажарено столько вкусных шашлыков в компании весёлых друзей... А теперь они с азартом подкидывают в плящущие языки пламени всё новые и новые порции но уже не мяса, помидоров и баклажанов (демьянки, как называли их бакинцы), а фотографии...
Только сейчас понимаю, какой плохой урок я им преподала.
Из скудной коллекции фотографий родителей моего отца сохранился всего лишь один портрет моей бабушки Адели и малюсенькая карточка, очевидно на паспорт, или какой-то другой документ, моего дедушки Яши.
Фотографировали тогда редко, и только в фотоателье. Фотоаппаратов, как сейчас, тогда в семьях не было.
Мне не довелось увидеть бабушку при её жизни. Она умерла задолго до моего рождения. Папа часто вспоминал её. Рассказывал мне о ней. Он очень любил свою маму. В папиных воспоминаниях, проникнутых нежностью, образ бабушки Адели оживал и становился родным мне и близким...
Конечно, большую роль в моём отношении к бабушке Адели играло и моё имя, которое досталось мне от неё в наследство вместе с крохотным бриллиантиком единственной уцелевшей её серёжки. Как рассказывал мне отец, вторую серьгу у неё сорвали с уха на базаре... И моё детское воображение живо рисовало ужасную картину. Базарчик на Шемахинке, недалеко от нашего дома. Моя бабушка Аделя идёт с корзинкой на согнутой руке между длинных рядов лавок с зеленью, картошкой, яблоками... На залитом солнцем большом пространстве шумит и галдит пёстро одетая разноязычная толпа. И вдруг, какой-то разбойник с чёрными усами, внешне ничем не отличающийся от остальных покупателей и продавцов, подбегает к моей бабушке и резким неожиданным движением срывает с уха бедной женщины крошечную серёжку. Боль невыносимая, кровь, страх... Была ли она тогда одна? И некому было её защитить, успокоить? Догнать обидчика, вора, наказать?
Не знаю. На этом воспоминания моего отца обрывались.
Прошло много лет после того пожара, что мы устроили на балконе. Он сожрал наши старые фотографии, но не уничтожил память.
Но что такое память одного человека, если не передавать её дальше, своим потомкам, которые вдруг да и заинтересуются: а что же было тогда? Полвека, век тому назад? Можно ли лишить своих детей и внуков знания о своих корнях, о своём происхождении? Ведь если мне было так интересно слушать рассказы моего отца о родных и близких, может и моим внукам и правнукам, веточкам от древнего дерева, будет когда-нибудь это интересно? Тем более, что жизнь обыкновенных людей, казалось бы ничем особо не примечательных, не просто так висит в воздухе, сама по себе. Все мы вплетены в ленту истории. Истории страны, века, общества. И даже самые обычные люди ощущают на себе её влияние. Нам только кажется, что мы сами себе хозяева. Только кажется...
Обыкновенная еврейская семья, которых было сотни тысяч по всей России, дала жизнь замечательному композитору Моисею Вайнбергу и Исаю Абрамовичу Мишне, одному из Двадцати Шести бакинских комиссаров. Пройти мимо этого факта в собственной родословной я не могла. Пусть не всем это покажется интересным. Но мои дети и внуки должны знать о своих предках. И не только выдающихся, но и простых, как мы сами, людях.
"Мёртвые живы, пока они в памяти живущих". Для чего же мы тогда приходим на этот свет, если после нас даже следа не останется?..
Вот так и получилось, что я начала писать воспоминания о бабушке Аделе и всей её семье. Папа рассказывает, а я слушаю и записываю.
Мы устроились в большой, залитой солнечным светом гостиной моего двухэтажного дома. Папа сидит на длинном полукруглом диване. Я рядышком.
Как же он постарел... Всегда бодрый, жизнерадостный, в прекрасной спортивной форме (спасибо многочасовым прогулкам в любую погоду! за его шагами трудно было угнаться даже молодым!) теперь он кажется мне хрупким и беззащитным, как ребёнок. Он стал быстро уставать. Похудел... Хотя никогда не был толстым. Моя мама всегда жаловалась, что никакие брюки на нём не держатся!
Теперь же его фигурка, как у подростка, хрупкая... невесомая... Всё-таки, годы берут своё. Но память моего папы всё ещё удерживает людей и события, которые совершились в его далёкой молодости, юности, детстве...
Папе уже за восемьдесят... Что-то подсказывает мне, что надо торопиться.
Успеть записать всё, чем мой отец ещё может поделиться со мной. Он последняя ниточка, связывающая меня с таким далёким прошлым. С моими корнями.
Я написала эти строки и задумалась... Что движет мной? Почему, когда мой возраст перешёл полувековой рубеж, я почувствовала это непреодолимое желание раскопать убегающие в толщу десятилетий и веков ниточки судеб, давно покинувших этот свет моих родных и близких по крови, по семье?..
В это время проснулся мой внук и побежал ко мне на колени. Я взяла тёплое маленькое тельце, обняла и поцеловала ароматную макушку и поняла. Вот ради кого я пишу эти записки. Когда мои собственные дети были маленькими мне и в голову не приходило сочинительство. Было не до этого. Впереди лежал длинный путь, которому, казалось, не было конца и края. Столько дел! Не до писанины. Теперь дети выросли. Времени стало больше, хотя, с другой стороны, оно катастрофически убегает, убывает, сжимается, как шангреневая кожа... И вот уже изо всей большой семьи моего отца из старшего поколения остались в живых только он и его младший брат. Надо успеть записать то, что сохранила память моего восьмидесяти трёхлетнего отца.