3. Одним холмиком меньше. Максим
В сентябре 2005 года Максима привезли в центр реабилитации в очень болезненном состоянии: от него исходил гнилостный запах из-за незаживающих язв в местах инъекций на руках, ногах, шее, он температурил, его ломало, мучительно ныла, казалось, каждая клеточка организма. Он старался бодриться, даже, по привычке, шутил, сыпал какими-то прибаутками, чаще невпопад, но из глубины глаз нет-нет да и всплывал ледяной ужас смерти, дыхание которой он чувствовал уже несколько дней. Эти несколько дней до приезда в центр он пролежал дома почти не вставая. Что приходит в голову человеку, который осознает, что это последние дни в его жизни? Сложно представить, но все же разумом постижимо – почти каждый человек проходит такие испытания. Но не постижимо, если этому человеку всего двадцать шесть лет и умирает он добровольно, из-за минутного кайфа. Он кололся, отчетливо представляя, к чему это приведет, по крайней мере, последние годы точно. Подтверждением тому было растущее число холмиков на кладбище, куда постепенно перекочевала значительная часть его окружения. Умирает невостребованный, несостоявшийся, нераскрывшийся. Отдать жизнь ради сомнительного наркотического удовольствия, расстаться с самым ценным, что есть у человека, ради искаженного восприятия реальности и извращенной трансформации чувств! Нет, умом не постижимо! Даже деформированным!
Будь ты хоть трижды убежденным, закоренелым атеистом, но в минуты смертельной опасности любой человек инстинктивно вспоминает о Боге, вот и Максим в момент, когда ему стало особенно плохо, бухнулся на колени и стал призывать: «Спаси меня, Бог, если я хоть что-то для тебя значу!» А представляете, что творилось в душе родителей, которые что только не предпринимали для спасения своего дитя? Сколько слез выплакано, сколько лун посчитано! Где только не были, куда только не обращались. Вот и в тот сентябрьский день «пришел человек из церкви, помолился», как сухо рассказал Максим, и он, повторив за человеком молитву покаяния, почувствовал что-то невероятное, какую-то неведомую силу. Понял, что его не отпевать пришли, а дают ему надежду на спасение, еще один шанс. Тогда, внимая молитве за свое спасение, Максим не просто слушал заученные фразы, а стал вгрызаться разумом своим в смысл слов, объял своим пониманием всю молитву покаяния. Ехать в реабилитационный центр согласился сразу, уцепился как за соломинку. Максим – парень хваткий, со звериным чутьем, своего не упустит, вот только по молодости лет, что свое, а что нет – не распознавал, хватал все подряд – а там разберемся. Схватил, да не то, а выбросить уже не смог, липкая зараза оказалась. Но здесь это его качество пошло на пользу, устремился за силой чудодейственной, как зачарованный, прочувствовал этим самым чутьем, что он все-таки что-то значит для Бога, что нельзя упускать этот шанс, больше такой возможности не будет – прекратить этот ужас, в который превратилась его жизнь. Уже в центре каждый день за него молились: через три дня стали затягиваться язвы, которые он последние годы мазями аптечными не мог вылечить, а тут без них все прошло. Вскоре отвалились корочки, успокоилась печень, и он решил остаться на курсе реабилитации. А в голове, где-то на задворках сознания, шел мыслительный процесс: что это было, почему так легко, неужели правда Бог? Надо же!
Максим рано попал под вольные, буйные ветра городских улиц и мерзкие, промозглые сквозняки подворотен. Вторым носом выросла сигарета, и уже в тринадцать лет он попробовал наркотики среди таких же несмышленых пацанов, начавших изучение жизни с «подвалов». Вскоре эти несмышленые пацаны уже промышляли грабежами и вымогательством, Максим пробовал новые наркотики, создавал вокруг себя некий иллюзорный мир. Тогда, в молодости, ему казалось, что все просто: бери от жизни все, что тебе надо, и чем более бесцеремонно ты это делаешь, тем лучше у тебя получится. Он всегда был скор на выдумки и мог любого подбить на свои затеи, но тогда все они были направлены на скверные делишки: кого обделить, кого унизить. Конечно, меркантильный интерес у наркомана ставится в ранг, но лидерские качества тоже уживались в нем. Вести за собой других – нормальное желание, если курс у тебя правильный, а вот у Максима перспектива тогда была мрачная, и видел он только свою выгоду, не беря в расчет никого другого. Однажды замутил одну махинацию с наркотиками, в результате чего его сильно порезали ножами, еле выжил, даже инвалидность пришлось оформить на шесть лет.
Когда, будучи в реабилитационном центре, Максим понял, что он полностью пришел в себя и его здоровью уже ничего не угрожает, руки-ноги на месте, его опять потянуло под вольные ветра, вспомнились какие-то неоконченные дела, обиды, за которые необходимо спросить, да и наркотики манили легким дурманящим туманом. И в его, еще ветреной, еще не укрепленной Божьей мыслью, голове, стал созревать порочный план: украсть из центра ночью аппаратуру для просмотра фильмов, пройти около километра до трассы, поймать машину – и домой, потом сдать эту недешевую тогда технику в ломбард. План должен был быть осуществлен при удобном случае, не первом удобном, а в ближайшей перспективе, ведь сейчас его ничто не торопит – он здоров, его не ломает. Максим стал выжидать и присматриваться к окружающему миру с трезвой головой, что было для него не совсем привычным, так как он в последние годы смотрел вокруг через призму наркотиков и неблагочестивых желаний.
Чтение Библии не приносило пока ожидаемых плодов, так как общей картины еще не сложилось, не укоренилось Слово, прошло слишком мало времени. Но процесс шел. Вокруг Максима звучало много разговоров об исцелении, примеров, причем живых – приезжало много людей, рассказывающих, как они вырвались из плена наркотиков и сейчас пытаются помогать другим. Это были уже люди семейные, крепко стоящие на ногах. Рассказы действительно убеждали Максима, так как звучали на его языке, назывались знакомые персонажи, некоторых он даже знал лично. Вспоминалась молитва покаяния, которая, как ему объяснили, была тем камнем, на котором и строится вера, слова молитвы, конечно, уже подзабылись, да и те чувства, которые он испытывал при прочтении, тоже притупились, но осознание того, что это было, осознание того, чем является эта молитва, выделяло ее в памяти как нечто сокровенное и придавало ей особую значимость. Ему вдруг стало стыдно за свою прошлую жизнь, особенно перед родителями, появился страх перед возвращением обратно в среду, в которой он находился последнее время, вспомнилось, как его не понимали его же дружки, как врачи отказывались лечить наркомана. Максим заметил, что стал совестливым и сентиментальным, чего раньше за ним не водилось. Ему тоже хотелось поменять свою жизнь, сбросить с себя эту чужеродную чешую, которой он оброс, соскрести с кровью, навсегда. Вдохнуть свежего воздуха, почувствовать свободу, открыто, не стыдясь, посмотреть в глаза родителям, завести семью. Сформировать новый взгляд на мир, жить по библейским принципам и отстаивать свой взгляд, свою веру. А то, что он жил по каким-то чужим, навязанным правилам, он понял, понял вроде сейчас, но как будто знал это всегда, а сейчас кто-то просто ему напомнил. Спасибо!
Максим остался в центре. Чем мудрость отличается от глупости? У мудрости есть память. А тот порочный план побега из центра вначале отложился, потом был вычеркнут как неприемлемый, затем за него даже перед самим собой было стыдно, а через годы уже приводился в пример как непристойный, вызывающий печальную улыбку своей ничтожностью, как иллюстрация перерождения в нового человека.
Вместе с Максимом проходили реабилитацию всякого рода подневольные люди: наркоманы, алкоголики, были люди с игровой зависимостью, встречались без определенного места жительства, а то и с букетом всем этих бед, с разным положением, воспитанием и образованием, со всевозможными взглядами на жизнь, на мир. Были отсидевшие сроки в тюрьме, встречались рецидивисты, у таких, как правило, кругозор сужен, лексикон ограничен, а глаголы используются лишь в повелительном наклонении, вначале им очень сложно даже выговаривать слова из Библии. Конечно, большинство из них надолго в центре не задерживались. Но я считаю, что дело тут совсем не в лингвистических трудностях, а в том, что их умы с трудом воспринимали учение Библии с ее упором на жертвенность и любовь к ближнему. Ведь их жизненная философия базировалась на принципах с точностью до наоборот. Не буду касаться лагерных законов, но можно сказать, у них была еще одна зависимость – зависимость от воровских понятий, которая шла вразрез с библейским учением – получался конфликт концепций. Часто побеждали старые устои мировоззрения. Но бывало и по-другому: когда приходил новый реабилитант, отсидевший срок, и в это время в центре разбирали текст Ветхого Завета, то в этом он слышал уже созвучные для своего понимания нотки: око за око, зуб за зуб, а потом уже плавно и безболезненно переходил к Новому Завету, к учению Христа. А при самостоятельном изучении Библии, как правило, начинают именно с Ветхого Завета. Библия сама по себе книга неоднородная, поэтому, чтобы лучше понять изложенное в ней учение, вернее будет прочесть ее от начала до конца.
Видите, как порой важны внешние обстоятельства. В любом случае у христианского учения есть одно великое свойство: оно может прорастать, как зерно посеянное, и не теряет свойств всхожести из-за срока давности, потому что оно созвучно с мелодией, заложенной в нас изначально. Перед моими глазами было немало примеров, когда наркоманы, познавшие лагерный быт, да и просто с криминальными наклонностями, изменили свои взгляды. У всех этих людей посягательство на человеческую неприкосновенность было делом обыденным, они шли по жизни, ничего не созидая, используя достижения других людей, не гнушаясь при этом никакими методами. Представляете, как резко и решительно надо менять свои принципы и убеждения! Кто-то долго проходит этот путь, а кого-то внезапно озаряет идея Христа. Кому-то одолеть наркотическую зависимость удается быстро, а вот со старыми тюремными предрассудками борьба идет порой всю жизнь, и побеждает тот, кто дотошно следует учению. Впрочем, это касается всех. Есть среди моих знакомых люди, которым я особенно умиляюсь: они поменяли свои лагерные взгляды, коих придерживались большую часть жизни, а сейчас очень трепетно относятся к библейскому учению, и по их высказываниям и поведению можно подумать, что они не просто лично знают Иисуса Христа, но и предельно дорожат этим знакомством. Они всегда на служениях сидят на одном и том же месте, ревностно молятся и говорят о Боге с придыханием.
Но вернемся к окружению Максима в реабилитационном центре. Как я уже говорил, там были люди разных возрастов, привычек, социального положения, интеллекта. В такой разношерстной среде всегда происходит расслоение, кто-то становится выше, кто-то ниже, то есть создается иерархия, как бы вертикаль дозволенности среди равных. Над кем-то можно было посмеяться в немного уничижительной форме, на кого-то смотрели, как на равного, а к кому-то без учтивости не обращались. В общем, относились к человеку так, как он с собой позволял обращаться: человек незлобивый, доброжелательный и бесхитростный почти всегда подвергался принижению, а кто умел огрызнуться и в обиду себя не давал, того вынуждены были уважать. Редко, но бывали конфликты, которые быстро заканчивались, люди все же понимали, что это дом Божий и негоже в этом месте проявлять свои негативные качества – здесь помочь хотят, тем более все находятся тут по доброй воле и никто никого не держит. Оставались те, кто хотел действительно изменить свою жизнь, а для этого, прежде всего, надо смириться с предложенным порядком. Но порядок – это некая граница, которую всегда найдутся желающие нарушить, особенно в таком контингенте, какой обычно собирается в центре. Находились отказники, которые не признавали никаких границ и не особенно желали менять свои привычки. Они могли взять на кухне чай и сварить себе чифирь где-нибудь в сарае или бане или выйти ночью за территорию центра, что запрещалось, и стрелять сигареты у круглосуточно работающего ларька. Сильно зарвавшиеся, естественно, быстро покидали центр. Некоторые каким-либо образом отправляли домой весточку, чтобы им прислали денег – наркоманы горазды на ухищрения. Связь с домом тогда была ограничена, реабилитантам было нежелательно получать информацию, особенно от бывшего окружения. Сразу находились проблемы, которые надо было срочно решать, люди срывались с программы и опять пускались во все тяжкие. А на самом деле никаких проблем и не было вовсе, просто приниженное положение личности заставляло искать выход из неудобной ситуации. Как-то образовалась небольшая компания, которая на переданные им из дома деньги, ночами перелезая через забор, покупала сигареты и устраивала перекуры, потом этот проступок вскрылся, как, впрочем, и все другие. Для Максима обнаружение этих тайных согрешений каждый раз было чем-то особенным, феноменальным. В центре всегда начинало что-то происходить, Бог давал какие-то знамения. В тот раз стала дымить проводка в здании центра, причем неоднократно, пока провинившиеся не покаялись, другой любитель покурить покрылся опоясывающим лишаем, еще одного реабилитанта, которому «не хватало еды», и он тайком от товарищей выпивал яйца в курятнике, увезли в больницу с сальмонеллезом. Вышеописанные ситуации возникали, когда в центре одновременно собиралось подавляющее большинство вновь прибывших – не хватало человеческого контроля, хотя, правильней сказать, не человеческого контроля, а благотворного присутствия. Как только соотношение бывалых реабилитантов и новичков примерно сравнивалось, то в почете были уже те, кто искусно и умело молился и вдумчивей разбирал слово Божье, то есть те, кто твердо стоял на пути исцеления.
Один эпизод очень сильно повлиял на Максима: был у них в центре мужичок лет шестидесяти, без определенного места жительства, отсидевший пятнадцать лет в колонии, звали его Гена. Он освободился, оказался на улице, сломался, потерял уверенность в себе, начал пить и бродяжничать. Был он безобидным человеком с заискивающим взглядом, все над ним хихикали и подшучивали, и Максим в том числе, отпускал в его сторону язвительный искрометный юмор. Так продолжалось какое-то время, пока это не услышал служитель, тогда он сказал, что за такого, как Гена, Христос тоже умирал и что такие люди имеют даже преимущество в Царстве Божьем. Максима как током ударило, он посмотрел на Гену другими глазами, что-то произошло внутри него. Значит, перед Богом не имеют значения достижения в обществе, не важны сила и привлекательность, ум и интеллект – все это ценится только в человеческом обществе? Значит, и он, Максим, должен ко всем относиться одинаково, а Бог, возможно, наделил одних людей превосходными над другими качествами для каких-то своих целей, а, может, чтобы сгладить какие-то изъяны, на первый взгляд не определяемые – это нам точно не понять. А в людях с виду неказистых может таиться такая силища, которая откроется только при определенных условиях. Дня три он ходил с этой мыслью, затем понял свою неправоту и принял Гену за равного, даже поделился своими личными вещами, стал общаться с ним, проявлять заботу, как мог, как умел. Гена оказался хорошим, душевным человеком. Таких людей много, потерявших уверенность в своих силах, проявивших в ненужный момент жизни слабость человеческую, загнанных в тупик обстоятельствами, униженных самим провидением, а оттого они обабились, уголки глаз и рта опали, посмотришь на таких – и жалость оскоминой встает. А попадет такой в центр или придет в церковь, что в принципе одно и то же – окажется в окружении «нуждающихся во враче», осмотрится, приживется, чиркнет в нем и воспылает вера всепобеждающая. Посмотришь на него потом – улыбается, осмысленность во взгляде появилась, целенаправленность в движениях – ожил. А потом и проявится в нем силища та, поначалу неопределяемая, и нахлынет на тебя слезливая сентиментальность, мурашки по коже – за человека радостно. Не твоя вроде заслуга, а как будто это ты его из плена под пулями выводил. А победа все же наша общая – в одном полку служим. Противился я первоначально тому, чтобы текст этот приобрел явно евангелизационный оттенок, хотел, чтобы читатель сам дошел до главного, до сути, но не всегда получается, порой кричать хочется, невмоготу!
Когда Максим проходил реабилитацию, как он выразился, они жили одной общиной, изолированной от мира. В некоторых других центрах тогда, а особенно позднее, наиболее окрепшие реабилитанты выезжали на день на работы, чтобы материальное положение центра соответствовало времени. А тогда, со слов Максима, расходы взяла на себя церковь, и частично добавляли родители. Все, что делали реабилитанты, это занимались хозяйством. У каждого было свое служение: кто-то смотрел за кочегаркой, кто-то работал в огороде, обслуживал баню, готовил пищу, мыл посуду, по очереди дежурили в помещении центра, садили картошку, держали свиней, кур, мастерили что-то в гараже. В свободное время играли в футбол, шахматы, нарды, занимались на турнике, даже штангу и гантели соорудили, приходили потихоньку в себя, постепенно выветривалась наркотическая дурь, прояснялись ориентиры человеческие, тянулись к нормальной жизни, как молодые нежно-зеленые побеги к солнцу. Хочу заметить, что такая жизнь в общине среди подобных тебе, без общения с внешним миром, когда ты на виду у всех круглосуточно, очень важна для процесса реабилитации – нет ненужных искушений, все двигаются в одном направлении. Один человек – что он может сделать? В лучшем случае – себя обслужить, а поддерживаемый другими, он способен на многое. Они собраны вместе, чтобы противостоять одному общему греху, и не просто стоять, а победить. Люди, собравшиеся вместе ради одной цели, благотворно влияют друг на друга, они негласно, своим присутствием не дадут пошатнувшемуся в вере упасть, а замыслившему худое – осуществить его. И если даже у всех будут нехорошие мысли, они так и останутся мыслями, потому что вера общая хоть и складывается из индивидуального, намного сильнее каждой в отдельности и не даст греху свить гнезда. А вот если рядом будет смутьян и своими действиями начнет хоть как-то расшатывать их зарождающуюся веру, то мысли эти нехорошие могут материализоваться. Поэтому от смутьянов стараются сразу избавляться. Кто-то может возразить: зачем такие жесткие меры – чуть что выгонять из центра. Покурил пару раз, погрешил немного, еще пару раз сбежал домой и все, вернется и образумится. Но вокруг него люди, решившиеся на отказ от наркотиков, – это очень трудный шаг, и они ищут поддержки в окружении, и любая, казалось бы, мелочь может встать на пути непреодолимой стеной. Я знаю немало ребят, которые «грешили немного» во время реабилитации, их не обличили, все прошло тайно, закончили реабилитацию, внешне вроде все достойно. Но не крепла вера их, да и была ли она истинной? Потому что камнем преткновения на пути к Богу встало то «погрешил немного», тем более не покаялись, не сняли грех. Что будет у них в голове: значит, можно иметь какую-то тайну от Бога, значит, можно Его обмануть? Опыт показывает, что такие люди, как правило, возвращаются к прежней жизни, или будут ни туда ни сюда. Вера строится на исключительной честности. Если сможешь стать честным перед собой и людьми, значит, и перед Богом сможешь. Что такое вера? Это вопрос, ответ на который настолько сложен, в нем столько граней, сколько людей на свете. Мы попытаемся понемногу, тут и там частично ответить на него в этой книге.
Большинство молодых людей, кто покидал центр, были озлоблены, причем не на кого-то, хотя они порой и называли имена, а озлоблены на себя, на свою никчемность, на свое бессилие и неспособность нормально жить. Я думаю, многие даже не понимали этого, так как не могли здраво оценить ситуацию, осознать это и сформулировать хотя бы для самих себя. Они не умели смотреть правде в глаза, если она обличала их или была для них неудобна – просто отворачивали взгляд, делая вид, что ее не существует, и придумывали все новые и новые оправдания. Они выгораживали себя и грех свой. У таких жажда к новой жизни была еще слаба. Другие были вроде бы на правильном пути, но где-нибудь через месяц с начала курса реабилитации вдруг начинали твердить, что здесь, в центре, они лишены свободы, что они уже все поняли, и за все это время, что они находятся в центре, они бы уже столько добрых дел переделали. Они искренне в это верили, но, когда оставались один на один со своим грехом, пасовали и примерно дней через пять возвращались в центр.
После прохождения курса реабилитации выпускник должен получить духовную печать – благословение руководителя центра, только тогда курс считается пройденным. Получив благословение и вернувшись домой, Максим ходил по знакомым и друзьям – просил прощения за свои прошлые поступки. Ходил, искренне веря в необходимость этого, хотя, что думали те, перед кем он извинялся, сложно предположить. Он человек общительный, поэтому знакомых у него много, как в новой жизни, так и в прежней, из которой он уже человек сто похоронил. Если бы не реабилитационный центр, то одним холмиком на кладбище было больше – уверен Максим.
Изучение Библии, начатое в реабилитационном центре и продолженное после, вначале воспринималось им как вдохновляющее хобби, но затем постепенно стало занимать все больше и больше времени. После чтения Максим чувствовал какую-то вселившуюся в него извне силу. Потребности в наркотиках не было абсолютно, зато появилась неукротимая тяга к жизни, к созиданию. Хотелось на весь мир кричать о Том, Кто помог ему вернуться к полноценной жизни. Максим вдруг захотел, чтобы его мысли и поступки строго соответствовали учению Библии, стал учиться видеть в человеке хорошее, не заостряя внимание на негативных качествах и поступках, сглаживая их или ища для самого себя им оправдание.
Когда человек попадает в беду, в любую, хоть в малую, хоть в большую, наибольшие переживания и беспокойство испытывает, конечно же, мать. Это человек, на которого природа, читай Бог, наложила ответственность за своих детей, причем на инстинктивном уровне. В дикой природе нет страшней и опасней создания, чем мать, защищающая своих детенышей. Человек – существо цивилизованное, так что впиваться ногтями в глаза не будет, поэтому мать наркомана во всякой ситуации будет искать любую возможность спасения. Мама Максима тоже искала. Как-то за год до того, как Максим оказался в реабилитационном центре, встретила знакомую верующую из протестантской церкви, поделилась с ней своей бедой. «Давай к нам, у нас полцеркви бывших наркоманов, помогут», – сказала знакомая. Пошла, уверовала, как «в последнюю инстанцию», стала молиться за сына, да так, что у него весь этот год как на качелях был. Раскачивало в разные стороны, то уезжал на Алтай перегибаться, то бегали за ним, то он за кем-то, метался, пытался сбросить с себя иго наркоты. Сам не смог, пока не появился человек с молитвой покаяния. Вот вам результат материнских молитв – покаяние сына, отличный результат!
Почему здесь описываются события примерно десяти-пятнадцатилетней давности? Потому что «большое видится на расстоянии». События недельной давности здесь могут приводиться как иллюстрации, подвергаться некоторым рассуждениям, но не входить в подведение итогов. А упомянутое здесь – это обобщение и претендует на определенные выводы, которые на зыбкой почве не построишь. Все, зародившееся в нас, требует выдержки и испытания.
Мнения о том, следует ли рассказывать о дальнейшей судьбе бывших реабилитантов, расходятся, поэтому пока буду краток: сейчас Максим является пастором в большом городе.