Утро приходит, как разочарование. Неверный, серенький свет наступающего зимнего дня припорашивает глубинную черноту ночи, и тускнеют всплывавшие то ли во сне, то ли в памяти удивительные образы невозвратно ушедших лет. Живое, необъятное пространство прошлого сжимается до бревенчатого, с обледеневшими краями сруба колодца, уходящего в немую бездну, и лишь позвякивание ведра о железную цепь, поскрипывание деревянного вОрота еще некоторое время тревожат усталое сердце бабушки Ани.
Да нет же – это скрипят половицы под ногами невестки. Она встает раньше всех и готовит завтрак. Потом поднимаются сын, дочь, их дети, и через час все разойдутся на работу и в школу. Тогда снова станет слышен тихий, чуть хрипловатый ход настенных часов, монотонно и неуклонно отсчитывающих секунды.
Обреченность этих звуков начинает раздражать бабушку Аню, и она тяжело спускает ноги с кровати. Уставшее за ночь тело слушается плохо, но спешить некуда – ежедневные утренние процедуры бабушка Аня проделывает медленно и с удовольствием. Они словно бы приносят ей облегчение, освобождение от ночных странствий по памяти. Новый день пришел – надо жить.
Потом она, накинув на себя шаль, выйдет на балкон и будет долго смотреть через заледенелое стекло на заснеженную Обь.
И тогда была зима. У их большого дома в селе Алымка Уватского района стояли двое снаряженных в дальнюю дорогу саней с лошадьми, толклись соседи и еще какие-то незнакомые люди, и было ощущение тоскливой тревоги, какое бывает на похоронах.
В те годы, как вспоминается сейчас, почти постоянно и во всем чувствовалось некое напряженное ожидание. Тихие разговоры взрослых, их угрюмое молчание и внезапный приход нежданных гостей, которые вели себя в их доме, словно хозяева – все это предвещало нечто неизбежное и плохое.
Через село постоянно тянулись обозы. Закоченевшие мужики, распрягали, кормили и поили заиндевевших разномастных лошадей, а бабы с малыми ребятишками на руках торопились подыскать теплое местечко в избах алымчан. Семье бабушки Анны приказали освободить залу, и там почти все время ночевали чужие люди.
Один раз – и это сильно врезалось в память – остановились около десятка попов. Все в черных церковных одеждах, бородатые и с массивными крестами на груди, они внушали Ане какой-то безотчетный страх.
Куда их везли? Зачем?
Да, говорили в школе, что теперь советская власть, и попов не должно быть. Бога нет…. Боязно было думать об этом. И как же тогда труды деда, который, как рассказывали, построил в селе пятиглавую деревянную церковь на том месте, где у него сгорело гумно. Говорили, будто приснился ему такой наказ. Выполнил его, умилостивил Бога и прожил девяносто лет, пережив двух жен и десять сыновей на ноги поставив: шехиревские дома были крепкими и ладными Алымке.
Мужиков много, неленивые были и не пьяницы, умом пытливые, потому и хозяйство умело вели: сеяли рожь, скот держали, да рыбу ловили на Иртыше на продажу. Отец Ани, Петр Васильевич, башлыком рыбной артели был. Помнит она, как возвращались рыбаки со стрежевого песка и вели за лодками огромных живых осетров. Затем перевозили их в озеро-сад, и там они жили до зимы.
Потом вылавливали, замораживали и по санному пути везли продавать в Тобольск, откуда возвращались гружеными товарами для лавки.
Две лавки было у Шехиревых, это, видно, и стало главным поводом для их выселения. Обвиняли их и в нелояльности к нарождающейся советской власти, хотя в революционное время и военное лихолетье никто из них оружия в руки не брал. Ну а когда стало ясно, что советская власть всерьез и надолго, безропотно отвели свой скот в местную коммуну.
Да, видно, мало этого показалось новой власти. Не помогло и то, что старший брат Ани Ефим служил в Красной армии, а все младшее поколение Шехиревых сплошь были пионерскими и комсомольскими активистами.
…Скрипит снег под полозьями саней, обреченно отфыркиваются лошади, усталой трусцой отмеривая версты ископыченной на переметах и стеклянной на выветрах дороги вдоль берега Оби. Обоз медленно тащится мимо соснового бора, на противоположном берегу - голых тальниковых рощ и открытых всем ветрам, упрятанных под сугробами пойменных заливных лугов. Две закутанные в теплые шерстяные платки до самых глаз шестнадцатилетние девчонки в худеньких шубенках и больших валенках бегут за одними из саней, стараясь согреться. Путь продолжается, с остановками на ночь в прибрежных деревушках, уже несколько дней – холодно и голодно. Впереди – во всю ширь бесконечной реки – неизвестность.
…Бабушка Аня еще раз вздохнет, оглядывая видимую ей часть упрятанной под снегом реки и пойдет в свою комнату. Длинную, в девять десятков лет, жизнь она почти полностью прожила на Оби, с той самой поры, когда обоз, в котором она ехала с семьями своих старших братьев (мать и отец к тому времени давно уже умерли) незнамо куда, остановился в небольшой, в несколько домишек, деревушке. Здесь их определили на постой к бабушке Банной, где они и перемогали зиму.
У бабушки была красавица дочь, но ненормальная, да к тому же страдавшая эпилептическими припадками. Аня боялась ее и старалась не оставаться дома с ней одна.
Но спецпереселенцам или «колонкам», как их пренебрежительно называли местные жители (от слова «колонисты»), дома сидеть не приходилось. Они под присмотром комендатуры валили лес, ловили рыбу. Вся молодежь тоже была задействована на такой работе.
Первая зима на новом месте была невероятно тяжелой. Неустроенность, голод, болезни. Рыбные кости перетирали и добавляли в муку, из нее пекли хлеб, чтобы хоть как-то поддерживать силы. Но и от такой еды умирали. Особенно сложно было тем, у кого на руках были маленькие дети.
По весне сметливые мужики из сырых бревен стали ставить дома, шехиревские были одними из первых новостроек. Братья Ани, Иван и Федор, дядя Михаил быстро освоились на новом месте, пустили корни и прожили в поселке Банном много лет. Хорошие хозяева, они и здесь смогли обеспечить нормальную по тем временам жизнь для своих семей.
А для Ани поселок оказался лишь временным пристанищем. Законченная семилетка в то время, несмотря на происхождение, давала шанс, по крайней мере, сносно устроиться в этой жизни. У властей местных выбора-то большого и не было в том, на кого опереться. Коренное население было небольшим, сплошь рыбаки да охотники, к общественной работе не шибко склонные, да и грамотешкой слабенькие. А среди спецпереселенцев – мастера на все руки, и к тому же многие получили до высылки с родных мест вполне приличное по тем временам образование.
Вместе с девчатами-одногодками, прошедшими в Банном и лесоповал, и рыбалку, Аню направили в Тобольск учиться на воспитательницу детского сада. Небольшое общежитие, кормежка раз в день, да тринадцать рублей стипендии в месяц. И как тут не вспомнить того оборванца, который выхватил у нее из рук кусочек хлеба. Как не вспомнить встречу в Тобольской тюрьме с братом Яковом: железный лязг многочисленных дверей и замков, тяжелый, непрозрачный воздух, в котором все вокруг приобретало неясные очертания, короткий разговор через металлическую решетку.
Яков просидел в тюрьме, как говорили, два года, а вот старший в семье брат Ани - Ефим - так и умер здесь. Говорят, попал сюда, за то, что сказал что-то неладное. Верна русская пословица: от тюрьмы, да от сумы не зарекайся…
Через год – вновь зимняя дорога по Оби, метель. Ямщик с пассажирами на передней повозке, во второй кошевке – одна Аня. Вокруг – ни зги, и кажется, будто это река несет ее своим течением в белом и бесформенном месиве грядущего.
Вдруг кошевку понесло влево, она сильно накренилась, упала на бок и остановилась. С трудом выкарабкавшись из снежного сугроба, утопая по пояс, Аня пробралась к лошади и поняла, что не сможет ее вытащить. По брюхо увязнув в снегу, в съехавшей на бок упряжи, лошадь сделала еще несколько судорожных усилий выбраться из снежного плена и уныло опустила морду в сугроб. «Ямщик! Ямщик!» - в отчаянии закричала Аня, но в ответ слышалось только равнодушное завывания ветра.
Ямщик обнаружил пропажу только когда доехал до деревни, где должен был остановиться на ночлег. Вернулся, подобрал по дороге вконец перемерзшую и в голос ревущую девчонку, вытащил из сугроба лошадь.
Жизнь спецпереселенки Анны Шехиревой, едва не прервавшись в начале пути, продолжалась – жарко натопленная изба, горячий чай и терпко пахнущий овчиной тулуп под порогом остались в памяти с ощущением того, что находилась в шаге от бездны. Видно, судьба тогда испытывала ее.
По направлению спецкомендатуры Аня оказалась в селе Сытомино Сургутского района. Самостоятельная жизнь началась с комнатушки, где они жили вдвоем с подружкой Настей Поткиной, с небольшого детского садика, разместившегося в рубленном деревянном доме, где новоиспеченная заведующая и проводила большую часть времени.
То время бабушка Аня вспоминает с особым чувством. Молодость! По вечерам – клуб: танцы, концерты, репетиции театральных постановок, поездки с ними в соседние деревни. И до сих пор живет в ней ощущение свободы, наполненности жизни и людского единения того времени, когда каждый человек воспринимался, как личность со своими достоинствами и недостатками, и все вместе составляли некий прекрасный и теплый мир торжествующего бытия.
Читать книги бабушка Аня пристрастилась, когда уже выросли дети – раньше не до того было. А сейчас, на склоне жизни, это для нее, помимо вязания и телевизора, одно из любимых дел. Ищет она в книгах созвучие своим тогдашним переживаниям, а потому всегда заказывает книги «про колхоз». Сызмала впитав в себя дух общинности в большой семье, моральные устои жизни на миру, Анна, как и многие ее сверстники, восприняла новый порядок продолжением старого. Мир старый и мир новый для молодой женщины, устремленной в будущее, не существовали раздельно, потому что они были частью ее жизни.
Поселок спецпереселенцев Зарям находился у самого села Сытомино, в нем и был тогда центр культурной жизни здешних мест. Молодежь была отовсюду – из Молдавии, с Украины, из Центральной России и из Сибири. Жила весело, несмотря на наличие спецкомендатуры. Жизнь шла своим чередом: работа, праздники, клуб, вечерние посиделки. И свадьбы. Впрочем, свадеб, как таковых, и не было. Молодые люди просто сходились и жили вместе, испросив разрешение все в той же спецкомендатуре, которая была в то время высшей инстанцией для разрешения всех вопросов спецпереселенцев, и зарегистрировавшись в сельском совете.
За Аней ухаживали высокий черноглазый украинец Иван Тыщенко и молодой астраханский рыбак Матвей Быков. Первый был красавец, жених завидный, но сердце девушки почему-то тянулось ко второму, который одновременно и молчаливым мог быть, и удивительно веселым в кампании. Соберутся застолье ли, вечорки – «Матвей пришел, значит, шутки будут».
Однажды вечером пришел он к ней на квартиру, взял за руку и увел в дом к своим родителям. 12 марта 1935 года это было, дату эту Анна Петровна помнила отчетливо. В семье у Быковых тогда, кроме Матвея, были его младший брат Павел и сестра Дуся. Старший брат Александр еще там, в Астрахани, угодил в тюрьму из-за каких-то сетей - то ли пропали они, то ли сгорели – и освободился после войны.
Снова большая семья, большие труды и заботы. Дети. Перед войной появились на свет Борис, Рита, Людмила. Последняя совсем крохой была, когда Матвей ушел на войну. Свекор, Георгий Матвеевич, уже тогда умер – так и стоит перед глазами, как он в белом колпаке и куртке (пекарем был) провожает их с Матвеем в соседнее село в клуб: молодожены от общества не отрывались – участвовали в театральных постановках и концертах, в молодежных посиделках. Обзавелся своей семьей брат Матвея Павел, а Дусю удалось отправить в Астрахань. Вот и остались в доме в военное лихолетье свекровь баба Поля, да Анна с тремя малолетними детьми.
Корову пришлось зарезать – тогда на Оби была большая вода, и не удалось заготовить на зиму сено. Приходилось просить у таких же горемык-солдаток хоть немного молока для Люньки, как называла ее баба Поля. И радость была необыкновенная, когда нечаянно обнаруживала в кладовке мороженную щучку – Павел, бывало, подбрасывал. В то время, хоть и сама постоянно работала в лабазе – разгружала плашкоуты, солила рыбу – и чахлого окунька страшно было взять.
Есть хотелось все время. А какая была тоска по хлебу! Выстоит, бывало, Анна очередь в магазине, получит свою пайку, а маленький довесочек по дороге, не выдержит – съест. Больше – нельзя, детям.
Лето – рыбозавод, зима – заготовка дров, которые и на свой дом надо было успевать запасать. Так и пережили военное лихолетье.
Муж пришел не сразу после окончания войны, и тоже зимой. Как будто чужой, худой и невеселый несмотря на то, что вроде бы надо радоваться – война кончилась, живой, дома. У Анны будто с души камень упал – детей сохранила, муж вернулся, теперь будет легче.
И вроде так оно и было. Но женская доля в сибирской деревне того времени была нелегкой, хотя и воспринималось это, как должное. Все так жили. Но вот переезды…. Матвея, как коммуниста, грамотного, специалиста по рыбной ловле стали гонять по местным деревням для налаживания работы. Усть-Балык, Чеускино, Тундрино, снова Сытомино – и рождались дети, и надо было устраивать быт на новых местах, в новых домах или на квартирах. И кто бы этим занимался, кроме Анны, ведь муж постоянно на работе. Надо было вести хозяйство, заниматься детьми, кормить всех, обстирывать. Но на судьбу Анна никогда не роптала – все шло, как и у других людей.
Дети вырастали, разъезжались, старший сын женился, выходили замуж дочери. Но судьба преподнесла Анне еще одно испытание – в морозный декабрьский день умер муж Матвей. Осталась она одна с двумя сыновьями-школьниками. Жизнь круто изменилась. Попытка переезда к одной из дочерей в Курганскую область оказалась неудачной – не смогла Анна ужиться на новом месте. Ни теплый климат, ни красоты Южного Зауралья не смогли прельстить истинную сибирячку.
Вернулась, а дом уже занят, и моталась с сыновьями по избушкам, пока вновь не решилась на переезд к дочери, которая жила недалеко в поселке на Оби. В этом поселке и собрались все ее дети со своими семьями.
Там тоже жизнь не сразу наладилась, много было и горестей, и радостей. Но главное, жила она в окружении детей, внуков и правнуков. Так, как представляла себе счастливую жизнь.
Только почему-то ее часто тревожит повторяющийся сон о том, как в детстве она была на покосе. К тому времени мать и отец Ани уже умерли, и жила она с семьями старших братьев, которые мало обращали на нее внимание – сыта, одета, да и ладно. Однажды в покосную пору они завезли ее на лодке на небольшой лужок, который предстояло выкосить, а сами уехали на другой.
Работу Аня выполнила и стала ждать братьев, а они все не едут и не едут. И решила девочка, что ее бросили. Мужики приехали и забрали навзрыд ревущую сестру – ну, мол, задержались. А у Анны так и осталось на всю жизнь в памяти ощущение одиночества и того, что она никому не нужна. Этого она всегда боялась. Не должен человек оставаться один.