Восток дело тонкое. Лев Толстой в диалоге с Индией

  [ Отрывок из Главы Десятой моей книги «"Нет Войне" Льва Николаевича Толстого»/
   Книга ПОЛНОСТЬЮ:

   https://cloud.mail.ru/public/S9nj/7DKD7aGJh
  ]

  Печальный парадокс: чем больше, в разные годы Лев Николаевич адресовал идеалистических надежд тем или иным народам или общностям, тем неизбежнее постигало его разочарование. За рамками нашей книги остаётся тематика «конца века» в восприятии Толстого: ненасильственной, духовной «революции», гегемонами которой Толстой в 1900-х “назначал” то русский народ, в противопоставлении ушедшим по ложному пути западным, то славянские народы… А ещё Толстому хотелось верить в «неподвижный» по отношению к вакханалии прогресса — в Мудрый Восток. В частности — в торжество ненасильственного освобождения Индии от британской колониальной зависимости. Пожалуй, только Индия, и то уже гораздо после кончины Толстого, в XX столетии, ОТЧАСТИ оправдала его надежды. Но и там было немало поклонников войны с колонизаторами, вооружённых восстаний, и, кстати сказать — чуждых Толстому в большей степени, нежели Востоку, теорий социального преобразования социалистического толка.

 Ниже мы остановимся лишь на нескольких выдающихся примерах диалога Л. Н. Толстого с подлинными и мнимыми единомышленниками из Индии. Таки лишь Индии, а не всего Востока: не следует пытаться объять необъятное в рамках одного монографического исследования. О специфике восприятия антимилитаристских и религиозных «непротивленческих» идей только в Японии, например, можно бы было написать ещё отдельную книгу. Но мы выбрали Индию: более «репрезентативную», нежели та же Япония, в демонстрации отклика на пресловутый «пламенный протест Толстого», по причине исключительной пестроты умозрений, религий и этносов.

 Ох! Ну и “поджигатель” же Лев Николаевич кое для кого, в этом плане — и по сей день. И не одна советская историография повинна: началось это в головах ещё современников Толстого, о некоторых из которых пойдёт речь ниже…


 10. 2. 1. ГОПАЛ ЧЕТТИ, СОЦИАЛИСТ ИЗ МАДРАСА

 Сведения о выпрашивании и даже вымогании у Л. Н. Толстого тех или иных денежных сумм могли бы составить сюжет многих рассказов. Весть о «шибко добром», да к тому же «увлекающимся» религиозно-альтруистическими фантазиями «барине» распространялась в последние четверть века жизни Толстого не только в окрестностях Ясной Поляны, соблазняя лёгкостью добычи тульских питухов и попрошаек, и даже не только по одной России, «бомбившей» яснополянского «еретика» почти ежедневно и вперемешку ругательно-обличительными и попрошайническими письмами и визитёрами (кстати сказать: ВЕСЬМА красноречивое для русского народца, для поганого «русского мира», сочетание: и ругаем-проклинаем, но и денежки не прочь с ругаемого хапнуть!), но и по всему миру.

 Но если более сытые, а оттого внешне цивилизованно-обходительные и лукаво-цинически-сдержанные Америка и Европа, в лице тамошних эзотериков, сектантов, доморощенных социал-реформаторов и пропагандистов всех мастей вели с Л. Н. Толстым своего рода хитро-подлую игру, не клянча напрямую вожделенные суммы, а лишь стремясь заручиться его, желательно письменно выраженными, симпатией и поддержкой, дабы использовать его имя в саморекламе, которая, в свою очередь уже вела и к вниманию донаторов и притоку деньжат, — то русским или азиатским попрошайкам, гораздо более близким своею психикой к состоянию обезьяны, такая сдержанность иногда изменяла.

 Переписка Льва Николаевича Толстого с публицистом и издателем из индийского города Мадрас, о которой пойдёт речь ниже, — как раз красноречивый пример того, как неудачливый пропагандист ЧУЖДЫХ Л. Н. Толстому социал-реформаторских идей (с религиозной подкладкой) сперва применяет вполне европейскую продуманную хитрость, добывая у Толстого слова одобрения своей деятельности, а затем, не сумев привлечь громким именем Толстого достаточное количество щедрых подписчиков своего журнала, — «раскрывает карты», уже напрямую клянча вполне весомые и конкретные суммы, да кроме них — ещё и участия Толстого в рекламе своего журнала.

 Имя неудачливого хитреца — Д. Гопал Четти (Гопауль; Chetty, Gopaul). Адвокат из индийского города Мадрас решил подвизаться на ниве социалистической пропаганды. В литературе нет точных сведений ни о судьбе (даже датах жизни) самого Четти, ни о судьбе издававшегося им с апреля 1906 приблизительно по 1912 гг. журнала «New Reformer» («Новый реформатор»). Сделав Л. Н. Толстого «почётным подписчиком» своего издания, Д. Гопал Четти услужил российским исследователям: в яснополянской библиотеке сохранились номера журнала за 1907 – 1910 гг. Есть информация, что он выходил ещё и в 1912-м: один номер за этот год хранится в библиотеке Международного института социальной истории в Амстердаме. Но это – практически всё, до нас дошедшее… Впрочем, речь пойдёт о содержании не журналов, а эпистолярного диалога их издателя Д. Гопала Четти с Л. Н. Толстым.

 Переписка продолжалась, с большими перерывами, более двух лет — начиная от первого письма Гопала Четти Л. Н. Толстому от 5 мая 1907 года и заканчивая его же письмом от 26 июня 1909 года, «подкреплением» которому был очерк Гопала Четти о Л. Н. Толстом, адресованный прежде всего индийским читателям. Шла переписка на английском языке, но ниже — для краткости — мы будем цитировать только русские её переводы.

 Всего Четти отослал Толстому четыре письма. В ответ неудачливый освободитель народов получил лишь ОДНО письмо от Льва Николаевича — по содержанию, скорее, «дежурный» знак вежливости, но уж никак не выражение солидарности — которое и попытался использовать для популяризации своего издания и увеличения его доходности. Прочие его филиппики — с неприкрытой лестью и истошным клянчением денег — Лев Николаевич пометил буквами: Б. О. (то есть: «Без Ответа»), как недостойное внимания.

 Так что главным «козырем» и историческим оправданием всей инициативы Гопала Четти — как в популяризации в Индии творчества Л. Н. Толстого, так и в переписке с ним — является как раз написание им этого очерка. Это была, вероятно, первая в Индии монографическая работа о жизни и творчестве Л. Н. Толстого. Работа эта, впрочем, не «блещет» особенными достоинствами: это исследование не учёного, а очень субъективного публициста. Основная часть очерка — пересказ биографии Толстого как некоего пути к протестно-социалистическим воззрениям (как представлялось Гопалу Четти и, кстати сказать, как любили подавать читателю Толстого разнообразные «просветители масс» в СССР). Редактор и составитель выпускавшегося в честь 80-летия Л. Н. Толстого Международного толстовского альманаха, куда Д. Гопал Четти прислал английский текст своего очерка, вероятно, долго плевался, матерился и морщился, сокращая авторское многословие до приемлемых объёмов (в итоге — более чем в 4 раза). В таком виде его можно прочитать в Альманахе (см.: О Толстом. Международный толстовский альманах / Сост. П. Сергеенко. М., 1909. С. 397 – 400).

 Итак, в середине мая 1907 г. в Ясную Поляну Гопалом Четти сбрасывается первая раскруточно-пропагандистская информационная говно-«бомба»: два номера этого журнала, да при них письмо, в котором он рассказал о целях его издания и о своей общественной деятельности.

 Обратим внимание, в каких высокопарных и одновременно расчётливо-малоинформативных, общих выражениях формулировал Гопал Четти замысел своего издания:

 «Главное назначение журнала, — писал он, — служить искоренению ложных и эгоистических воззрений, отдаляющих людей друг от друга, и утверждению вместо них Разума, Справедливости и Любви как главных движущих сил всех человеческих действий. Это как раз те принципы, которые Вы так благородно отстаиваете на благо заблудившегося человечества. Почтительно и смиренно прошу Вас ответить мне и поддержать меня в моём скромном начинании» (Л. Н. и Индия. Переписка. М., 2013. С. 88 – 89).

 Как — «поддержать»? С чего бы? Лишь потому, что ты сам сомневаешься (оттого и темнишь в письме), но при этом ХОЧЕШЬ ВЕРИТЬ, что твои левацкие, своло****ские, социал-реформаторские убеждения и есть те, которые исповедует христиански-верующий русский человек Толстой?

 И, кроме того: В КАКИХ ЖЕ ФОРМАХ «поддержать»? Ладошки подложить под хитрую, наглую жопку? ЧЕМ поддержать? Д. Гопал Четти хитро обходит в своём первом письме этот вопрос, видимо, смекая: «Чем старый наивень ни поможет, деньгами или рекламкой, — всё, блять, к лучшему...».

 Толстой, имевший к писателям «мудрого Востока» особенную субъективную приязнь, просмотрел присланные номера журнала и даже обнаружил в них пару небезынтересных статей, посвящённых проблемам индийской жизни. 17 (30) мая 1907 г. он отправил своему корреспонденту ответ, в котором дал высокую оценку журналу и деятельности его издателя — настолько объективную, насколько лишь было возможно по скудным сведениям из письма Четти и двух прочитанных им статей.

 «Цель вашего издания, как вы её излагаете в вашем письме, — писал Лев Николаевич, — является наивысшей, какую только может преследовать человеческая деятельность» (Там же. С. 89; ср. 77, 114).
 Но это всё в похвалу издания, что Лев Николаевич смог «выжать» из себя. Помогли ли Толстому ум, интуиция или информировавашие его помощники — но невозможность сближения он явно учуял… Ибо далее в его письме следует как будто нейтральное пожелание-совет Гопалу Четти, а на самом деле — между строк — намёк, разоблачающий всю ограниченность и его околорелигиозных воззрений, и всех сведений его о яснополянском старце-христианине:

 «Я очень интересуюсь философией и религиозным учением ваших великих учителей. Чем больше места вы будете уделять в вашем журнале идеям этих людей, тем интереснее он будет для западных читателей» (Там же).

 Вот так! Входило ли религиозное просвещение «западных читателей» мудростью вероучений Кришны, браминов или Будды в планы Четти? Вряд ли. Его симпатии, скорее, на стороне социальной критики Толстого, нежели его отношений к Вечному. Он ближе к религиозным социалистам Европы, нежели собственно к верующим.
 Гопал Четти, не спрашивая разрешений, поспешил тиснуть ответ Толстого в своём журнале, и в том же номере поместил, заготовленный заранее, тот самый очерк... Позднее, в 1909 г., в Мадрасе вышла книга «Граф Лев Толстой, его жизнь и учение», подготовленная Четти на основе этого же очерка.

 17-м июля 1907 г. датируется второе письмо Четти с благодарностью Толстому за его отзыв и его интерес к индийской философии. Именно «философии». Хотя Лев Николаевич имел к древним учениям Индии интерес не философа, а — ХРИСТИАНСКИ ВЕРУЮЩЕГО человека. Человека, мечтавшего о РЕЛИГИОЗНОМ ЕДИНЕНИИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА в одном, отвечающем и Божьему разумению в людях, и современным знаниям, и вызовам общечеловеческой цивилизации – в ЕДИНОМ жизнепонимании. Лучшим выражением такого высшего жизнепонимания он признавал учение Христа по сведениям евангелистов, но, ища путей к желанному единению, он искал – и отыскивал! – крупицы этого жизнепонимания (выражающего закон жизни, данный от Бога всем разумным существам мироздания) во всех главных мировых религиях и даже в учениях ряда сект.

 Для Толстого это был единый действительный путь к победе над войнами, к миру на Земле — по отношению к которому пацифисты или анархисты ещё могли быть хотя бы дружественны, и даже «родные», российские революционеры подкупать высотой идеалов и личной храбростью. Но от «Востока» Лев Николаевич ждал совершенно другого…

 Понимал ли мадрасский адвокат-неудачник, кого задумал охмурить и завербовать в помощники своему журналу? Нет, — если судить по тому, что во втором письме он сообщает Толстому: «молюсь о том, что Вы ХОТЬ НЕМНОГО ПОМОЖЕТЕ МНЕ в том огромном деле, за которое я взялся» <Выделение наше. – Р. А.>.

 И это первое письмо Четти, которое Толстой помечает вполне заслуженным приговором: Б<ез> О<твета>.

 После этого Гопал Четти несколько месяцев отмалчивается. Вероятно, он ещё надеялся на рекламный потенциал толстовского к нему письма: что удастся «свести концы с концами»…

 Не удалось! И вот 11 ноября 1907 г. в адрес Льва Николаевича летит третья «бомба». Это уже не скромное письмо, а… некоторого рода многожанровое произведение манипулятивного искусства. По внешности это — листовка, отпечатанная типографским способом, с вписанным от руки именем адресата, числом и подписью; содержанием же — сочетание высокопарной филиппики… с финотчётом.

 Открывается сей эпистолярный «шедевр»… стихами! Вот их дословный перевод:

«Употребим же наши жизни
 На праведные дела.
 Мы, возможно, не насладимся наградой,
 Наша работа не удостоится справедливых слов,
 Хотя мир может нас распять,
 А наши надежды разрушить и уничтожить,
 Как бы глубоко ни были они погребены,
 Наши добрые дела всё равно возродятся»

(Л. Н. Толстой и Индия. Переписка. Указ. изд. С. 91).

 Подписаны стихи именем F. W. Bockett — личность, в наши дни практически неизвестная… Да и само появление стихов в письме Л. Н. Толстому — опять же, характеризует автора письма как человека, плохо Льва Николаевича знающего. Поэтам угодить Толстому было всегда нелегко: к стиху, как и к музыке, он всегда был аристократически, болезненно чуток. Навязать Толстому чтение третьестепенного, никому не известного виршеплёта было верным способом отвратить его от себя.

 Сам Гопал Четти продолжает письмо хоть и прозой, но не менее высокопарно, в стилистике полуофициальной манифестации, да при этом ещё и повторяется:

 «Побуждаемый мечтой посвятить остаток своей жизни установлению более справедливого положения в обществе, стараясь искоренить те фальшивые и эгоистические идеи, которые в настоящее время отдаляют людей друг от друга, и на их место утвердить здравый смысл, справедливость и любовь как источник человеческой деятельности, я, бедный адвокат из Южной Индии, начал выпускать журнал под названием “Новый реформатор” в Мадрасе в апреле прошлого года» (Там же. С. 92).

 И дальше – будто для контраста – индийский корреспондент доводит до сведения «глубокоуважаемого господина», что ему позарез необходимо получить с «господина», по крайней мере, 1500 рупий (100 английских фунтов) на финансирование его работы «для установления всеобщего счастья и братства». При этом Четти не побрезговал напомнить Толстому, процитировав, его высокую оценку пары статей из «The New Reformer» (Там же. C. 93).

 Для удобства раскошеливания яснополянского обожателя индийской философии к листовке был приложен специальный бланк для перечисления пожертвований.

 В письме указаны только два «господина», которые ко времени его отправки уже отослали деньги. Но, судя по всему, подобным спамом Гопал Четти пробомбил, помимо Толстого, и ещё не одну дюжину «глубокоуважаемых господ» и деньги с некоторых из них получил, ибо ни в 1907-м, ни в последующем году — и вплоть до лета 1909 г. — Толстого он больше не беспокоил. Не поздравил, например, с 80-летним юбилеем — хотя и использовал, как мы писали выше, юбилейный толстовский сборник для публикации в России своего развесистого очерка…

 Последнюю нашу догадку подтверждает четвёртое и заключительное письмо Гопала Четти Л. Н. Толстому — от 26 июня 1909 года. Это самая «тяжёлая» из обрушенных Четти на голову Толстого агитационно-попрошайнических «бомб», даже по объёму самого письма.

 Это письмо не только снова напечатано в виде листовки, но и текстологически — в двух первых абзацах — повторяет своего предшественника. И снова в письме те же две стилистически неравные части: одна — «исповедальная», обрисовывающая амбиции издателя, вторая — «просительная», о деньгах. Для подкрепления своей исповеди «бедный юрист», добровольный жертвенник на алтарь социального переворота, приложил к письму фотографию своего бедного жилища. Мы узнаём, что у Четти есть семья, которую он так же, как и себя самого, разорил своим журналом. В остальном — ничего нового… А вот просительная часть, в сравнении с предшествующим письмом, проработана лучше: чувствуется, что, в отличие от 1907-го года, в 1909-м Четти уже «набил руку» в клянчении денег. Что Толстой у него уже не один из первых желательных донаторов, а — ОЧЕРЕДНОЙ.

 В письме — таблица поступлений и расходов: убыток — около 1900 рупий. Тут же — сведения о количестве подписчиков и покупателей журнала: их очень мало, и большую часть из 18 тысяч отпечатанных экземпляров издатель еле-еле всучил читателям бесплатно.

 И снова лесть в адрес Льва Николаевича, совершенно неосновательно названного «щедрым филантропом» (Толстой-христианин барско-буржуазную "филантропию" ненавидел). И снова – бланк для пожертвований (Там же. С. 95 – 97).

 Собственно, на этом всё. Письмо оставлено Толстым — Б. О. Без Ответа. Переписка прекратилась…

 Особливо любопытственно, как отреагировал на это письмо Гопала Четти Лев Николаевич — если обратить внимание на ПОСТСКРИПТУМ письма, добавленный Четти от руки внизу первой страницы. Всего несколькими строками этого постскриптума индийский «левак», но при этом по-азиятски самоуверенный наивыш, умудрился и дополнить свои денежные просьбы более реалистическими: «предложить что-нибудь или рекомендовать журнал кому-нибудь», но и тут же — катастрофически, непоправимо навредить себе же, вот этими самыми словами:

 «”New Reformer” – единственный СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ в Индии. Он был основан для распространения Ваших мыслей в этой стране» (Там же. С. 97. Выделение в тексте наше. – Р. А.).

 Итак, издатель признался, что, вопреки пожеланиям, высказанным Л. Н. Толстым в цитированном нами выше письме, он не собирается нести свет древнеиндийской религиозной мудрости европейскому и американскому читателям, а, напротив, планирует замусоривать мозги соотечественников идеями социалистического, неотделимого от насилия, переустройства общества. И при этом, как и российские социалисты-агитаторы, он вознамерился «взять на вооружение» некоторую часть публицистического (в основном) наследия Льва Николаевича — социально-обличительную. А у Толстого она — только надстройка на «фундаменте» религиозной проповеди. Но социалистам в России, в массе своей материалистам-безбожникам, «юродивая проповедь» Толстого была не нужна: они отбирали для пропаганды как раз социально-обличительные его высказывания… Ничто не было Льву Николаевичу более неприятно, как такое, адресовавшееся народу, намеренное коверканье его христианского научения. Социализм он считал однобоко, материалистически (т.е. ложно) понятым христианством. Христианством без Бога, без религиозной основы нравственности… Навязчивая добродетель без добра. Проповедь социальных мира и гармонии — с перспективами многих, и жестоких, войн…

 Иногда религиозным, или христианским, социалистом ложно называют и Толстого, забывая (вернее, не желая признавать), что Лев Николаевич отнюдь не подыскивал в учении Христа оправданий для войн (в том числе национально-освободительных, как в Индии) либо революционных социальных переворотов, а, напротив, проповедал учение евангелий как выражение того высшего учения жизни, к исповеданию которого должны прийти все люди, отказавшись от соблазна общественной деятельности посредством реформ или насилия. Не важно, куда и как изменится «строй» общественной жизни. Главное, чтобы менялся к лучшему, по мере своих сил, сам человек.


10. 2. 2. РАМЗЕС-ХАН, ИСТИННЫЙ АРИЕЦ

 «Картинки с выставки» наивности надежд яснополянского мудреца о мире, прекращении войн, как подарке христианскому миру от «мудрого» Востока продолжит ещё один исторический персонаж.

 Переписка издателя журнала «The Агуа» («Ариец») А. Рамасешана (иногда именуют: Рамсес, или Рамзес-Хан) с Л. Н. Толстым происходила в период с 13 июня по 12 сентября 1901 года. Биографическими подробностями о Рамасешане мы не располагаем. Все письма его Толстому были написаны на стандартных редакционных бланках журнала «The Arya» («Ариец»).
 Первое письмо А. Рамасешана Л. Н. Толстому — о миссионерах и английском управлении Индией, о положительных и отрицательных его сторонах — было написано им 13 июня 1901 г. из Мадраса. Начинается оно с вполне стандартных выражений восхищения А. Рамасешана и его единомышленников гением Толстого как художника и мыслителя — в частности, как автора известных А. Рамасешану по английским переводам пьесы Льва Николаевича «От ней все качества» и философского трактата «О жизни».

 Плавненько так, однако, Рамасешан поворачивает разговор к более пропагандистски-насущному для него: у Толстого-де, признаётся индус, он с единомышленниками обнаружил, в числе прочего, «точную оценку социального и политического положения Европ»:

 «Впервые мы прочли в сочинении христианина то, что мы и сами давно не могли не подметить. Это верно, слишком верно, что причиной всех несчастий современной Европы, несмотря на её поразительный материальный прогресс и достижения за границей, является следование ошибочной религии, которую исповедует большинство современных христиан. [...] Мы спросили себя, и всё чаще и чаще в свете последних событий, как народ, исповедующий столь высокую религию, как религия Христа, может совершать столь варварские поступки или поощрять политические идеалы и социальные порядки, столь явно противоречащие духу христианского учения. Дух Макиавелли всё ещё витает над современной Европой. И предлагаемое Вами решение европейской проблемы, от которой и в самом деле зависит благополучие остального мира, есть единственное решение, которому можно разумно содействовать. Европа много страдала от ложного христианства — а с нею и весь мир. И от Вас, милостивый государь, мы ждём начала влияния более чистого по своей природе и более благородного в конечном счёте» (Л.Н. Толстой и Индия. С. 32).

 В то же время, рассуждая прагматично и без эмоций, А. Рамасешан находит не одни лишь отрицательные черты в деятельности в Индии колонизаторов и миссионеров:

 «Мы откровенно заявили, что христианское учение, которое они проповедуют и исповедуют, не есть истинная религия Христа и что все их попытки обращения в свою веру, обречены на провал. Но в другом отношении наши друзья-миссионеры являются нашими благодетелями. Они первыми принесли в эту страну западное образование и в этом отношении сделали многое, за что мы должны быть им благодарны.

 ...Мы вполне счастливы под британским правлением. Оно положило конец всем междоусобным конфликтам за землю, взяв в свои руки всю страну целиком. Оно дало нам период спокойного мира. Оно дало нам просвещённое правительство. Оно ввело английскую систему образования и открыло нам возможность, если мы поведём себя благоразумно, наверстать упущенное и построить себе новую жизнь. [...] Наши отношения не являются, говоря дипломатично, «сердечными». Но мы верим в Англию и знаем, что наш единственный шанс связан с нею. У нас, как и у любого народа в мире, есть свои идеалы. Мы не верим в европеизацию нашей страны. Наш национальный дух слишком силён для попыток подобного рода. Мы верим, что придёт время, когда грубая сила перестанет быть единственным условием политической свободы, и что путём устойчивого мирного прогресса мы обязательно осуществим цикл нашего развития, когда индийский народ будет жить бок о бок с европейскими народами в мире и согласии» (Там же. С. 32 – 33).

 В заключение своего письма А. Рамасешан так характеризует коренную причину, по которой индусы пристально следили и сочувствовали общественной и публицистической деятельности Льва Николаевича:

 «Мы считаем, что истинное христианство вовсе не противоречит нашей религии и философии. Истинный христианин во многих отношениях индус, а истинный индус, в сущности, христианин...» (Там же. С. 33).

 В своём первом письме А. Рамасешан просит Льва Николаевича отписать индусам «несколько ободряющих слов». Разумеется, Толстой не мог не откликнуться как на эту просьбу своего собеседника, так и на прочие, сообщённые им, соображения. Ответное письмо Толстого датируется 25 июля 1901 г. (Оригинал письма см.: OP ГМТ, ф. 1, № 2885, л. 1 – 6. Черновик. Автограф. Копия: ОР ГМТ, ф. 1, № 2885, л. 132-134. Опубл.: Юб. Т. 73, 101 – 103).

 Свой ответ А. Рамасешану Лев Николаевич начинает с выражения своего согласия с наиболее близкими ему из высказанных индийцем соображений: его критикой европейского цивилизационного пути:

 «Я совершенно согласен с вами, что ваш народ не может принять того решения социального вопроса, которое предлагает ей Европа и которое, в сущности, не есть решение.

 Общество или собрание людей, основанное на насилии, находится не только в первобытном состоянии, но и в очень опасном положении. Связи, соединяющие такое общество, всегда могут быть порваны, и само общество может подвергнуться величайшим несчастиям. Все европейские государства находятся именно в таком положении» (Там же. С. 35).

 И далее Лев Николаевич повторяет многократно высказанную им и в публицистических выступлениях, и в письмах идею о необходимости объединяющего человечество общего религиозного жизнепонимания:

 «Единственное решение социального вопроса для разумных существ, одарённых способностью любить, состоит в уничтожении насилия и в организации общества, основанного на взаимной любви и разумных принципах, добровольно принимаемых всеми. Такое состояние может быть достигнуто только развитием истинной религии. Под словами истинная религия я разумею основные принципы всех религий, которые суть: 1) сознание божественной сущности человеческой души и 2) уважение к её проявлению — человеческой жизни» (Там же).

 Как мы знаем, такое жизнепонимание Толстой называл «всемирным» и находил его выражение в учении Христа, очищенном от грязи церковно-богословских перетолкований и обрядоверческих наслоений. Ни церковное христианство, ни любая другая религия, в её исторической эволюции, этого, спасительного для человечества, жизнепонимания не выражает, включая сюда и древние верования индийцев:

 «Ваша религия, — указывает Толстой, разумея здесь, вероятнее всего, индуизм, — очень древняя и очень глубокая в своём метафизическом определении отношений человека к духовному Всему — к атману, но я думаю, что она искажена в своём нравственном, т. е. практическом, применении к жизни, вследствие существования каст». Более близким к истине высшего жизнепонимания практическим применением религии Толстой называет джайнизм, буддизм и ряд сект, в том числе последователей Кабира. Он ценит мировоззрение их адептов за то, что их «основным постулатом является святость жизни и, следовательно, запрет лишать жизни любое живое существо, особенно человека» (Там же).
 Как мы видим, мудро начав с того, в чём собеседник наверняка согласен с ним, Толстой вполне логично перешёл к тем идеям, которые драгоценны для него, но, по верному его предположению, не разделялись А. Рамасешаном.

 Тут же высказывается идея о необходимости НЕНАСИЛЬСТВЕННОГО освобождения индийцев от колониального режима. «Всё то зло, которое вы испытываете, — пишет Толстой Рамасешану и всем индийцам, — будет продолжаться до тех пор, пока ваш народ соглашается убивать себе подобных и поступать в солдаты (сипаи).

 Паразиты питаются только на нечистых телах. Ваш народ должен стараться быть нравственно чистым, и поскольку он будет чист от убийства или готовности к нему, постольку и он будет свободен от того режима, от которого теперь страдает.

 Я совершенно согласен с вами, что вы должны быть благодарны англичанам за всё то, что они для вас сделали, [...] но вам не следует помогать англичанам в их управлении насилием и никогда ни под каким видом не участвовать в организации, основанной на насилии» (Там же).

 Таким образом, как в случае с перепиской с другими своими индийскими (и не только индийскими) корреспондентами, так и здесь, как мы видим, Лев Николаевич не только не дал увлечь себя чужими, лишь по внешности, условно близкими ему идеями, но и нанёс «ответный удар» — проповедовав то, что истинно его и дорого ему. А. Рамасешан во втором своём письме (от 22 августа 1901 г.) отвечает ему сдержанно, в уважение болезни Толстого, о которой было известно по всему миру, но... не удерживается тут же от мягкого несогласия с отношением Толстого к кастовой системе (а, следовательно, и религиозному жизнепониманию индийцев в его социальном выражении): «Её происхождение, развитие и нынешнее состояние — каждый имеет свою историю. Но, учитывая состояние Вашего здоровья, я не буду сейчас утомлять Вас подробностями этих вопросов. [...] Но все согласятся с Вами в том, как Вы разрешаете нашу проблему. Поразительно, что человек, столь далёкий от нас, чуждый нашим традициям и нашей истории, сумел так верно понять наши настоятельные нужды и указать пути окончательного разрешения нашей проблемы» (Там же. С. 37).

 Как видим, сквозь лесть и "дежурные" слова заботы сквозят у Рамсес-Хана нелепое снисхождение и принципиальное несогласие с Толстым по самым животрепещущим для него вопросам — веры и социального жизнеустройства на принципах единения и любви. Толстой увидел это между лицемерных строк и, конечно, не продолжил переписку (тем более, что этому, действительно, не содействовало и личное самочувствие). Но А. Рамасешан, конечно, не успокоился, и прислал-таки Толстому ещё одно письмо (12 сентября 1901 г.), где, что называется, «раскрыл все свои карты», а также августовский (1901 г.) номер своего журнала «The Arya» с текстом уже опубликованного в нём "любезного послания" Толстого. Особенно «любезной» была присылка в адрес больного писателя статьи А. Рамасешана в этом же номере журнала, в которой он громит вероятно показавшиеся ему «наивными» взгляды Толстого на перспективы в Индии буддизма и джайнизма как религий, выражающих высокую нравственность в сфере повседневных взаимоотношений людей. Эту идею своей статьи редактор выражает кратко и в своём последнем письме «господину графу» (на которое Толстой так же не ответил):

 «Мы полностью согласны с Вами, считая, что мы должны очистить нашу религию от огромного числа предрассудков, возникших в результате упадка в последнее время. Но в то же время мы считаем, что в наших древних книгах ясно видна более чистая форма религии, к которой нам и следует попытаться вернуться. У буддизма в Индии шансов нет, потому что его нирвана, его конечное небытие не может удовлетворить духа индийцев. Без сомнения, этика Будды — этика очень высокого порядка. Но нравственность, не основанная на живом присутствии любящего всех, всемогущего Бога, не может иметь долговременного влияния. Разум индийцев сильно стремится к живой личности Бога... Именно эта слабая сторона буддизма заставила его в конце концов полностью исчезнуть из Индии, более чем все учёные диспуты и личное влияние великого религиозного реформатора Индии Шри Шанкары. Джайнизм же лишь подчёркивает некоторые отдельные принципы индуизма. Но ему недостаёт сильного метафизического основания и убедительности своей первоосновы. В наши дни джайнов у нас очень мало и живут они лишь в определённых районах страны, в других же их можно встретить очень редко» (Там же. С. 39).

 Что же касается выраженных Толстым в опубликованном А. Рамасешаном «послании» идей о необходимости ненасильственного противостояния и свержения английского колониального господства, редактор «The Arya» цинично и нагло признаётся в завершение своего письма, что... вырезал их из публикации, дабы не осложнить политические отношения с «нашими англо-индийскими друзьями» — т. е. "благодетельными" колонизаторами! (Там же).

 Итак, как в случае с многими другими адресатами Толстого, каждый, по результатам переписки, остался «при своём». Толстой — при своей вере в закон любви и грядущее религиозное братское единение людей, Рамасешан же — при своей вере в жизнетворительный и актуальный на все времена потенциал Вед, Корана (недаром ведь так расплывчато, общо было сказано им о возврате к "древним книгам") и мирного сосуществования с колонизаторами и миссионерами. Идеал Рамасешана — в древних, идеализируемых им, "истоках", в слепо возведённых в авторитет книгах, в политическом охранительстве во имя иллюзорной возможности будущего «особого пути» для просвещённых европейцами индийцев.

 ____________


10. 2. 3. LETTER TO A HINDOO

 А теперь поговорим о ЛУЧШЕМ ИЗ ХУДШИХ — среди тех, кого апостолу непротивления могла предложить в собеседники, Индия… то есть, хотя и умнице, расположившем Толстого к пространному ответу, но отнюдь не о единомышленнике.

 ТАРАК НАТХ ДАС (или Таракнатх Дас; 1884 – 1958) – бенгальский учёный (политолог) и политик, антибританский революционер и националист, профессор политологии в Колумбийском университете, сотрудничавший и со многими другими американскими учебными заведениями.

 Ещё в период обучения в «Scottish Church College» в Калькутте Тарак Натх Дас увлёкся идеями национального патриотизма от своей старшей сестры Гириджи. В Калькутте он познакомился с рядом бенгальских патриотов, от которых услышал рассказ о национальном герое Индии — Шиваджи, и вместе с котрыми участвовал в бенгальских фестивалях. В нач. XX в. Тарак Натх Дас вступил в радикальную антибританскую партию «Анушилон шомити» («Общество прогресса»). Затем с некоторыми своими соратниками, борющимися за свободу Индии, уехал в 1907 году через Японию в США, чтобы оттуда помогать индийским патриотам. Издавал журнал для индийских эмигрантов «The Free Hindustan» («Свободный Индостан»).

 К Толстому он обратился с таким письмом от 24 мая 1908 г. из Вашингтона:

 «Милостивый государь,

 Ваше имя служит в наши дни храмом и лозунгом для тех, кто трудится на пользу человечества. Ваши произведения, в которых Вы показали порабощённый русский народ, открыли глаза цивилизованному миру и вызвали глубокую симпатию к нему. Ваша моральная сила одержала верх над самодержавными методами русского правительства, упорно противящегося либеральным точкам зрения, но Ваши произведения ему внушают страх, и оно безмолвствует.

 Действительно, русский народ угнетаем, но он не самый угнетаемый народ, если мы сравним его с нашим, с положением народа Индии. Вам известна история народов всего мира, и Вы знаете, как мы порабощены. В книге сэра Уильяма Дигби «Процветающая Британская Индия» доказано, что за десять лет, с 1891 по 1900 гг., от голода в Индии погибло 19 миллионов человек, в то время как за последние 107 лет, с 1793 по 1900 г., от войн во всём мире погибло всего 5 миллионов человек. Вы ненавидите войну, но голод в Индии страшнее войны. Голод в Индии — это не голод от недостатка продуктов питания; причиной его является вывоз [продовольствия] и бедность населения, вызванная британским правительством. Не возмутительно ли, что когда миллионы голодают, в то же самое время тысячи тонн риса и другие основные продукты питания вывозятся из Индии английскими купцами!

 Человеческая природа тяжело страдает в Индии. Политика Британии в Индии представляет собой угрозу всей христианской цивилизации.

 Своими литературными трудами Вы принесли огромное благо России. Мы умоляем, если только у Вас будет время, написать хотя бы статью об Индии и высказать тем самым своё мнение об Индии. От имени миллионов голодающих взываю к Вашей христианской душе – возьмитесь за это дело. [...]

 Искренне Ваш – Таракнатх Дас.

 (Источник: ОР ГМТ. Ф. 1, Оп. 1, № 1295, л. 1 – 3. Автограф. Конверт; Публ.: 37, 444 – 445).

 Тарак Натх Дас выслал 2 номера своего журнала для ознакомления и просил Толстого «именем голодающих в Индии» написать статью о бедственном положении народностей Индии. Судя по всему, он не оставлял вниманием яснополянца и позднее: в яснополянской библиотеке сохранилось несколько номеров журнала «The Free Hindusthan» за 1908 и следующие годы.

 Толстой заинтересовался первыми номерами журнала и письмом Даса. На конверте этого письма мы можем видеть надпись карандашом рукой Льва Николаевича: Душ<ану>. Ответить. Желаю исполнить. Нужны сведения.

 Душан Петрович Маковицкий, не только домашний врач, но и секретарь Льва Николаевича, действительно, ответил на это письмо Тарак Натха Даса. Письмо это не сохранилось. В ответном, втором своём, письме от 15 июля 1908 г. Тарак Натх Дас благодарит за эту «записку Д. П. Маковицкого» и просит Толстого дать совет «о нашем движении Свободный Хиндустан», а также о том, чтобы Лев Николаевич в своей будущей статье упомянул это движение (Л. Н. Толстой и Индия. С. 135).

 Таким образом, упорный до упоротости Тарак Натх Дас «ненавязчиво» повторил свою просьбу к Толстому о написании им статьи по проблемам Индии.

 И таки своего добился! 7 июня 1908 г. Д. П. Маковицкий записал в дневнике: «Л. Н. писал письмо индусу Chitale и другое — индусу Das’у. “Я ему хочу сократить статью “Всему бывает конец” – сказал Л. Н., – и послать. Они добиваются права участвовать в правлении, то есть подтвердить то насилие, которое над ними совершается” (Маковицкий Д.П. Указ соч. Т. 3. С. 108). 10 июня Толстой занёс в Дневник: “Начал письмо к индусу, да запнулся”. Он отметил, что, «поправляя Сербское письмо и письмо от индуса, понял: “надо отвечать почти то же”» (56, 154).

 Как и юная сербка, Дас написал Толстому, не скрывая от него своей веры в вооружённое насилие; он нападал на толстовское учение о непротивлении; и, несмотря на это, просил дать несколько сочувственных строк для его журнала «Free Hindustan».

 Толстой ответил очень длинным письмом — скорее, статьёй, которая ваялась им по-восточному неспешно и трудоёмко, с 7 июня по 14 декабря 1908 г. Под заглавием «Письмо к индийцу» (или «индусу») статья эта распространилась по всему миру и стала популярной. Полный текст её мы помещаем в Прибавлении 1 к данной Главе.

 В письме Толстой провозглашал энергично учение о непротивлении и любви, обрамляя каждую часть своих доказательств цитатами из Кришны.

 «Вы в своём журнале, как основной принцип, долженствующий руководить деятельностью вашего народа, ставите эпиграфом такую мысль: "Resistance to agression is not simply justitiable, but imperative; non-resistance hurts both altruism and egoism". (Противодействие нападению не только справедливо, но и обязательно: непротивление вредит одинаково и альтруизму и эгоизму.)

 ...И что же? В 20-м веке вы, член одного из самых религиозных народов, с лёгким сердцем и уверенностью в своём научном просвещении, и потому несомненной правоте, отрицаете этот закон, повторяя ту — простите меня — поразительную глупость, которую внушили вам защитники насилия, враги истины, сначала служители богословия, потом науки, ваши европейские учителя.

 Вы говорите, что англичане поработили и держат в порабощении индийцев потому, что индийцы недостаточно противились и противятся насилию силою.

 Но ведь это совершенно наоборот. Если англичане поработили индусов, то только потому, что индийцы признавали и признают главным основным принципом своего общественного устройства насилие; во имя этого принципа подчинялись своим царькам, во имя его боролись между собою, боролись с европейцами, с англичанами... Торговая компания — 30 тысяч людей, не силачей, даже скорее слабых и дурных людей, — поработила 200-миллионный народ. Скажите это человеку, свободному от суеверия, — он не поймёт, что значат эти слова... Разве не ясно, по одним цифрам, что не англичане, а сами индийцы поработили себя... Если индийцы порабощены насилием, то только оттого, что они сами жили насилием, живут насилием и не признают вечного, свойственного человечеству закона любви.

 Жалок и невежествен тот человек, который ищет того, что он имеет, но не знает, что имеет его. Да, жалок и невежествен человек, который не знает блага той любви, которая окружает его, которую я дал ему!" (Кришна.)

 Только живи человек согласно с свойственным его сердцу и открытым уже ему законом любви, включающей в себя непротивление, и потому естественно не участвуя в каком бы то ни было насилии, и не только сотни не поработят миллионы, но миллионы не поработят одного. Не противьтесь злу, но и сами не участвуйте во зле, в насилиях администрации, судов, сборов податей и, главное, войска, и никто в мире не поработит вас».

 Цитатой Кришны заканчивается — как и началась — эта проповедь непротивления, обращённая Россией к Азии:

 «“Дети, взгляните вверх своими ослеплёнными глазами, и мир, полный радости и любви, откроется вам, разумный мир, сделанный моей мудростью, один мир действительный. Тогда вы узнаете, что любовь сделала с вами, чем наградила вас любовь и чего она от вас хочет”. (Кришна.)» (37, 259 – 272).

 А вот, в сокращении — ответ Т. Даса на это огромное письмо-статью Толстого, демонстрирующий, кстати сказать, как несостоятельность распространённого мнения о каком-то «лучшем» понимании Толстого на Востоке в сравнении с Россией или Америкой, о «признании» там его, так и несостоятельность надежд на «мудрость Востока» самого яснополянца:

«ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО
графу Толстому в ответ на его “Письмо к индусу”».

 Сударь,

 Ваше открытое письмо мне в ответ на мою частную корреспонденцию уникально и совершенно в том, как Вы изложили вопрос непротивления и любви. […] Та ступень, о которой Вы говорите, это стадия пребывания над всем материальным — та, что индусские философы называют “Gunatita”.

 В соответствии с учением пророка Кришны в “Бхагавад-Гите” […] мы видим, что существуют четыре стадии бытия людей, обществ и циклов. Это: 1) пассивность, 2) активность, 3) безмятежность, 4) стадия Gunatita. …Мы не можем ожидать, чтобы догма стадии пассивности полностью подошла бы стадии активности, безмятежности и т.д. Пища молодого человека отлична от того, что ест старик, точно так же Ваши идеи отличны от наших. Сфера Вашей деятельности – находиться над материальным миром и вообще отрицать его, тогда как наша — исполнять наш долг до тех пор, пока мы живём в этом материальном мире. Для Вас нет обязательств, но они есть у НАС. […] Мы выступаем за сопротивление. […] …До тех пор, пока существует добро и зло, пока права слабого незаконно захватываются сильнейшим и пока существует разница в природе вещей, наши принципы непоколебимы, и они будут […] применяться как выражение борьбы за любовь к роду человеческому.

 Непротивление является абсолютной догмой. Мы отрицаем существование абсолютного непротивления.

 […] Идея абсолютного непротивления — не всегда любовь, но часто она подразумевает пассивность, слабость, ведущую к фатализму.

 […] Мы верим во всеобщее братство, но мы нетерпимы к любому акту эксплуатации какой-либо нации, расы, сообщества, семьи или индивидуума другими. […] Мы стоим на том, что если пассивное сопротивление не приносит результатов, мы должны прибегать к активному сопротивлению, для того чтобы остановить насилие и тиранию.

 Мы хотим установить царство любви, но […] сначала надо покончить с негодной системой. И мы стоим на том, что мы должны сопротивляться злу, для того чтобы установить справедливость.

 […] Наша цель – обретение народом чувства собственного достоинства через национальную независимость. Мы хотим изменить существующие в Индии общественные, политические и экономические механизмы, которые привели более чем 30-миллионный народ за последние 40 лет к безвременной смерти от голода. Если мы прекратим своё существование, кто будет любить? Если индийский народ хочет существовать, он должен уничтожить британское правление.

 Милостивый государь, Вы утверждаете — «Главная и если не единственная причина порабощения англичанами индийского народа лежит в отсутствии настоящего религиозного сознания и вытекающего отсюда управления поведением». Настоящее религиозное сознание, по Вашему мнению, это «выражение любви вместе с непротивлением», но история этого не подтверждает. Мы видим процветающую Индию в первой половине эпохи буддизма и до этого, но как только индийский народ начал терять свой деятельный склад ума с ростом духа и практики непротивления, который проповедовали буддийские монахи, начинается упадок. Для Индии опять наступили дни процветания, когда Шанкарачарья отверг порочную буддийскую практику и проповедовал деятельную религию философии Веданты. Идея непротивления привела народ Индии к тупоумию и фатализму, а фатализм привёл к невежеству и суеверию. В этом и есть отдалённая причина нашего падения! Мы хотим активной деятельностью искоренить суеверия и фатализм, вытекающие из идеи непротивления.

 Милостивый государь, […] Вы не различаете тираническое правление и правление народа. Мы верим в правление народа, которое не должно быть тираническим. […] Мы […] вместе с Вами провозглашаем, что Любовь это Бог, но в то же время утверждаем, что святость больше всего представлена в человеческой природе и СОПРОТИВЛЕНИЕ ТИРАНИИ — САМАЯ ГЛАВНАЯ ИЗ ОБЯЗАННОСТЕЙ ЧЕЛОВЕКА. […] Мы не можем поверить, что когда-то миром правила исключительно любовь и всё ухудшалось до современного уровня, потому что мы верим в закон вечного развития. Экономическая история мира приводит нам примеры каннибализма, феодализма, рабства, крепостничества, гражданской войны, религиозных пыток и т. д., которых более не существует. Мы находим примеры Христов, умирающих на кресте, Будды, проповедующего любовь, Кришны и Рамы, сражающихся, чтобы покончить с тиранической формой правления, как явное доказательство приоритета принципов, отличных от любви, во все периоды мировой истории.

 На нас не так сильно влияли западные учителя, как наши собственные, Рама и Кришна. Кришна учил нас в Гите “выйти из летаргии и изнеженности и подняться на бой за справедливость”. Он также сказал: “Когда бы добродетель ни страдала от несправедливости, я явлюсь для спасения поборников справедливости и истины и искоренения зла”. Современная психология учит, что восстановление и создание — понятия парные, поэтому мы опять повторяем, что принцип противления тирании не несовместим с духом любви.
 
 […] Bande Mataram («Приветствую тебя, родина-мать»).

 Нью-Йорк,
 14 декабря 1908 г. – 16 октября 1909 г.»

 (An open letter to count L. Tolstoy in reply to his “Letter to a Hindoo” by the editor of “Free Hindustan”. New York City, 1908. P. 1 – 8, 40 – 47; Цит. по: Л. Н. Толстой и Индия. С. 161 – 166).

 Современные, 2022 – 2024 гг., бюджетные подпутинские шлюхи из Музея-усадьбы Л. Н. Толстого «Ясная Поляна», в поддержку «тренда» путинской, фашиствующей России на изоляцию от свободного мира, на вражду с евро-атлантической цивилизационной общностью народов — участвуют в «развитии культурных связей» России с такими, экономически зависимыми от Росии, странами, как Индия. В поддержание пузыря-мифа идут и «связи» Толстого с индийцами — конечно же, начиная с действительно хорошими отношениями с Мохандасом (будущим «Махатмой») Ганди. В то время, кстати — молодым мигрантом ИЗ Индии, европейски образованным жителем африканскогго Трансваля. Но по приведённым выше и по данному, с Тарак Натхом Дасом, эпистолярным диалогам читатель может видеть, что, кроме одного ЧЕЛОВЕКА МИРА (а отнюдь не одной Индии!), каким будет скоро Ганди и каким был сам Толстой — ни искренности, ни настоящего взамопонимания Толстому не явили ни один из его индийских корреспондентов и адресатов (включая тех, кого мы, по ограниченности тематики и объёма книги, оставили тут «за скобками»).

 Тарак Натх Дас, в частности, в своих возражениях Толстому прибегает активно к авторитету не только религиозного, но и научного знания — очевидно, оппонируя таким образом выраженному в «Письме к индусу» критическому отношению Толстого к наукам. Толстой ведь неприятно, хотя и справедливо, задел и лично тов. Тарака, когда указывал ему, что он, защищая насильственные методы борьбы с насилием, повторяет «поразительную глупость», внушённую ему его «европейскими учителями».

 Тарак Натх Дас ответил Толстому так же, как писал ему Толстой: ОТКРЫТЫМ ПИСЬМОМ — тем как бы подчёркивая мнящееся ему равное право на публичную пропаганду СВОИХ и своих единомышленников убеждений, отличных от убеждений Толстого. Ни о каком глубоком понимании или хотя бы ЖЕЛАНИИ ПОНЯТЬ Толстого — увы! нет в нём и речи. «Толстой» — то, что называется, ГРОМКОЕ ИМЯ, или “бренд”, который выгодно слепить со своей проповеднической, просветительской, политической, реформаторской, революционной деятельностью и Тарак Натху Дасу, и всякому, независимо от его личного приятия или неприятия христианской проповеди Льва Николаевича. Вплоть до защиты, авторитетом Толстого, идей революции и войны!

 Письмо Толстого к странному американскому «индусу», ничего не изменившее в мировоззрении прямого адресата, имело неожиданное значение как для самого Льва Николаевича, так и для будущего человечества. Оно попало в руки молодого индийца, который находился в это время в Южной Африке, в Иоганнесбурге, в качестве адвоката. Его звали Ганди. Он был захвачен письмом и написал Толстому в конце 1909 г. Он оповестил его о кампании самопожертвования, которую он проводил в течение десятка лет в евангельском духе Толстого и просил разрешения перевести на индийский язык его письмо к Дасу. Ниже об этом адресате, одном из главнейших во всех переписках Толстого, во всей его жизни, мы поговорим особо.

 На России «Письмо индусу» впервые было напечатано в выдержках в газетах «Киевские вести» (1909, № 103 от 19 апреля; на русском языке) и «Русские ведомости» (1909, № 89 от 19 апреля); полностью – в «Сочинениях гр. Л. Н. Толстого», часть двадцатая, изд. С. А. Толстой (1911).

 На английский язык письмо было переведено В. Г. Чертковым и впервые было напечатано в журнале Мохандаса Ганди «Indian Opinion» (1910, январь), после получения от Толстого разрешения на публикацию (этот номер журнала с «Письмом к индусу» был получен в марте 1910 г.). В Дневнике отмечено: «Прочёл письмо своё индусу и очень одобрил» (58, 28).

 В 1910 г. Эугеном Генрихом Шмиттом был напечатан авторизованный перевод «Письма к индусу» на немецком языке: «Leo Tolstoi. Brief an einen Hindu. Autorisierte Uebersetzung von Dr. A. Schkarwan. Mit Worwort, herausgegeben von Dr. E. Schmitt».

 _____________


10. 2. 4. МАХАТМА ЛЕВ И МОХАНДАС ГАНДИ В ПЕРЕПИСКЕ
 
 «Встреча в письмах» Толстого и Ганди — не только безсомненная вершина религиозного и антивоенного эпистолярного диалога Толстого с миром, но и, сама по себе, удивительное явление. Примечателен сам факт переписки двух совершенно неизвестных друг другу людей из противоположных концов мира — из России и Южной Африки: ведь как ни был знаменит Толстой и как ни были обширны его связи и переписка, тем не менее круг его персональных контактов был по-человечески ограничен (вспомним лишь, что ему не случилось встретиться ни лично, ни письменно с таким своим известным соотечественником и современником, как Достоевский). И кажется вовсе невероятным, что неизвестный индус оказался именно тем, кому в качестве мыслителя и общественного деятеля выпало на долю расширить горизонт и продвинуть дальше дело самого Толстого. Это была поистине счастливая страница истории, преисполненная символического смысла и как бы специально подстроенная судьбой для того, чтобы не погас огонь ненасилия и чтобы передать его, словно эстафету, из одних рук в другие — из могучих рук Толстого в твёрдые руки Ганди.

 МОХАНДАС КАРАМЧАНД ГАНДИ (1869 – 1948) в период написания писем был не более чем молодой юрисконсульт индийской торговой фирмы в Южной Африке и лидер индийской общины в Натале. Только в 1915 году, уже в годы зрелости, он вернётся в Индию, где сблизится с партией Индийский национальный конгресс и станет лидером и идеологом национально-освободительного движения Индии.

 Но и ко времени своей деятельности по защите прав индийских переселенцев в Южной Африке молодой Мохандас Карамчанд был уже тем, что можно именовать УМНЫМ (независимым) ТОЛСТОВЦЕМ. В своих воспоминаниях уже 1928 года «Мой Толстой» он рассказывает, как «сорок лет тому назад» (на самом деле — точно не более 35) «тяжелейший приступ скептицизма и сомнения» ему, как и многим современникам, помогло преодолеть христианское слово Льва Николаевича «Царство Божие внутри вас»:

 «В то время я был поборником насилия. Книга Толстого излечила меня от скептицизма и сделала убеждённым сторонником ненасилия. Больше всего меня поразило в Толстом то, что он подкреплял свою проповедь делами и шёл на любые жертвы ради истины» (Новые пророки / Григорьева Т.П., сост. М., 1996. С. 325).

 Далее, совсем в духе толстовских фантазирований о Будде, Ганди восхищается «великим отказом» яснополянца от земных благ и радостей жизни. Кроме того, Лев Николаевич удостоивается им звания «самого честного человека своего времени», который «не страшась ни духовной, ни светской власти, показал миру вселенскую правду, безоговорочную и бескомпромиссную» (Там же). И он же, Толстой, в лице Ганди — главный идеолог и поборник ненасилия, «ахимсы»:

 «Никто на Западе, ни до него, ни после, не писал о ненасилии так много и упорно, с такой проникновенностью и прозорливостью. […] Истинная ахимса должна означать полную свободу от злой воли, гнева и ненависти и беспредельную любовь ко всему сущему. Являя своей жизнью образец истинной высочайшей ахимсы, Толстой с его огромной, как океан, любовью к людям служит нам маяком и неиссякаемым источником вдохновения» (Там же. С. 325 – 326).

 Взгляды Л. Н. Толстого помогли, по словам Ганди, придать устойчивую форму идее ненасильственного сопротивления, ставшей основой движения против дискриминации за свои права индийских переселенцев в Южной Африке и получившей название сатьяграха («сатья» — истина, «аграха» — твёрдость, упорство, т. е. «упорство в истине»). В дальнейшем ненасильственные действия протеста под руководством Ганди стали наиболее массовой формой национально-
освободительной борьбы в Индии.

 Долгое время считалось, что Лев Николаевич Толстой и Мохандас Карамчанд Ганди обменялись ШЕСТЬЮ письмами, при этом каждый из участников эпистолярного диалога написал по три письма. Но было ещё одно, затерявшееся, письмо Ганди, о котором стаю известно через 47 лет…

 Первое письмо Ганди пишет Толстому 1 октября 1909 г., представляя себя как «абсолютно неизвестного Толстому человека» (Л.Н. Толстой и Индия. Указ. изд. С. 222). Оно состоит из трёх сюжетов. 1) Ганди знакомит Толстого с дискриминацией индийской общины в Южной Африке, положение которой стало особенно тяжёлым в связи с принятым за несколько лет до этого законом ограничения проживания и перемещения азиатов; сообщает, что община развернула борьбу пассивного сопротивления за свои права. Ганди специально подчёркивает, что он и некоторые его друзья ведут эту борьбу с твёрдой верой в учение о непротивлении злу. Про себя же он специально подчёркивает, что ему выпало счастье познакомиться с трудами Толстого, которые оказали глубокое воздействие на его мировоззрение. 2) Он спрашивает мнение Толстого относительно того, не следует ли организовать всеобщий конкурс работ о нравственности и действенности пассивного сопротивления, чтобы привлечь более широкие круги к этим идеям. 3) Ганди ставит некоторые вопросы в связи с публикацией и распространением работы Толстого «Письмо индусу». В Дневнике Толстого от 24 сентября (ст. ст.) он помечает. «Писал письмо индусу <Бишену Нараину (Bishen Narain). – Р. А.> и получил приятное письмо от индуса из Трансвааля» (Толстой 1957, 143). (Называя своих адресатов индусами, Толстой имеет в виду их принадлежность государству Индии, а не религии индуизма.)

 Ответ Толстого, помеченный 25 сентября (7 октября) 1909 г., является очень дружественным и кратким. Он приветствует их борьбу: «Помогай Бог нашим дорогим братьям и сотрудникам в Трансваале. Та же борьба мягкого против жёсткого, смирения и любви против гордости и насилия с каждым годом всё более и более проявляется и у нас, в особенности в одном из самых резких столкновений закона религиозного с законом мирским — в отказах от военной службы. Отказы становятся всё чаще и чаще» (80, 110 – 111). Здесь же Толстой выражает радость по поводу перевода и распространения своей работы и даёт ответы на все связанные с ней вопросы.

 В письме от 10 ноября 1909 г. Ганди обращается к Толстому с просьбой поддержать своим влиянием их борьбу и посылает ему книгу о своей жизни и борьбе (Толстой и Индия. Переписка. С. 225 – 226). Это письмо затерялось в бумагах и осталось без ответа, так как Лев Николаевич в эти дни болел. Именно оно счастливым образом, нечаянно, было обнаружено в 1956 г. сотрудницей музея в Абрамцево Еленой Панфиловной Населенко (1896 – 1985), работавшей в архиве Ясной Поляны под руководством выдающегося и легендарного Николая Павловича Пузина (1911 – 2008).

 В третьем письме (от 9 апреля 2010 г.) Ганди напоминает о себе и просит принять от «скромного последователя» новую книгу. Речь идёт о написанном в 1909 г. очерке «Индийское самоуправление» (Gandhi M.K. Indian Home Rule), тираж которой на языке гуджарати был конфискован правительством Индии, и поэтому он сам срочно осуществил перевод. Ганди со всей почтительностью выражает надежду на критический отзыв Льва Николаевича об этом сочинении. Одновременно он пересылает две копии «Письма индусу». Толстой отвечает 25 апреля (8 мая) коротким письмом о том, что прочитал книгу с интересом и считает пассивное сопротивление вопросом «величайшей важности не только для Индии, но для всего человечества». И обещает, когда позволит здоровье, написать Ганди всё, что хотел бы «сказать по поводу его книги и всей его работы» (81, 247 – 248).

 Ганди письмом от 15 августа 1910 г. благодарит Толстого за ободряющее и сердечное письмо и пишет, что будет ждать более подробный отзыв о своей «брошюре "Indian Home Rule”». Одновременно Ганди представляет своего друга и соратника, немецкого архитектора Германа Калленбаха (1871 – 1945), кстати, уроженца Царства Польского в Российской Империи, который прошёл через многие испытания, столь образно описанные Толстым в «Исповеди», и под сильным впечатлением от сочинений Толстого избрал возвещаемый им путь жизни. Ганди выражает поддержку Калленбаху, позволившему себе назвать основанную ими ферму «Фермой Толстого».

 Одновременно с письмом Ганди посылает несколько номеров журнала «Indian Opinion» с описанием совместного их с Калленбахом проекта. Калленбах пишет отдельное письмо Толстому, задним числом извиняясь за то, что воспользовался его именем. Он говорит о глубоком воздействии трудов и учения Толстого, в честь чего он и назвал ферму в 1100 акров земли, предоставленную для нужд непротивленцев и их семей. В завершение письма и в оправдание он пишет Толстому, что будет стремиться «жить согласно тем идеям, которые вы столь бесстрашно вносите в мир» (Толстой и Индия. Переписка. С. 229 – 230).

 В Дневнике под 6 сентября 1910 г. находим запись: «Приятное известие из Трансвааля о колонии непротивленцев» (58, 100).

 Толстой находился в то время в тяжёлом душевном состоянии из-за обострившихся отношений с женою. По-видимому, интересное содержание писем Ганди и Калленбаха и полученные журналы произвели на Толстого сильное впечатление, и несмотря на тяжёлое душевное и неважное физическое состояние, он немедленно, в день получения известий, приступил к ответу Ганди. 6 и 7 сентября он продиктовал письмо Д. П. Маковицкому, исправил его, и тут же отправил на перевод В. Г. Черткову и уже через неделю. 14 сентября, получил его уже переведённым на подпись.

 Последнее письмо Толстого к Ганди, датированное 7 сентября 1910 г., явилось развёрнутым изложением его взгляда на идеи непротивления в современном мире, включая деятельность сторонников Ганди в Трансваале. Непосредственно оно стало откликом на то, что было сказано в полученных им номерах журналов «Indian Opinion» о непротивляющихся. Текст Толстого не содержит в себе никаких признаков частного письма. Это скорее манифест, он пишет то самое важное и сокровенное, что хочется ему сказать людям, особенно «теперь, когда живо чувствует близость смерти» (Толстой и Индия. Переписка. С. 230).

 Данное письмо, несомненно, входит в фонд основных толстовской произведений, концентрированно излагающих его мировоззрение — христианское «непротивление злу», ненасилие. Сам Толстой был недоволен письмом; он пишет Черткову 17 сентября: «Перевод письма Gandhy прочёл. Не хорош не перевод, но слог письма. Но что же делать, если лучше не умел. Перевод… передаёт ясно мысль» (89, 215). В данном случае Толстой, вопреки своему обычаю, почти не правил написанное, но это письмо ценно именно необработанностью слога, в качестве непосредственного отклика души.

 Письмо шло до Ганди долго. Его отправлял В. Г. Чертков по поручению Толстого. Oн пишет: «Толстой шлёт вам и вашим сотоварищам сердечный привет и горячее пожелание успеха в вашем деле» (http://tolstoy-lit.ru/tolstoy/pisma-tolstomu/letter-266.htm). Владимира Григорьевича также заинтересовало сообщение о Калленбахе, и он, по поручению Толстого, прилагает последнему отдельное письмо. Что касается самого письма Толстого в адрес Ганди, оно, сообщает Чертков, с разрешения Толстого будет опубликовано в издаваемом дружественном журнале в Лондоне, и номер с напечатанным письмом будет доставлен Ганди. Чертков поручил своему помощнику А. Д. Зирнису переслать подлинник Ганди. Однако Зирнис, будучи болен, переслал письмо только 1 ноября. В результате Ганди получил письмо в Трансваале всего за несколько дней до смерти Толстого. Ответить ему он уже не успел.

 Ганди опубликовал письмо, сделав новый перевод (видимо, не будучи доволен переводом Черткова) 26 ноября 1910 г. в журнале «Indian Opinion». Он воспроизвёл это письмо в 1914 г. в специальном номере журнала, «выпущенном в ознаменование победы южноафриканских индийцев в борьбе за свои гражданские права. Там же был помещён портрет Толстого, под которым значится, что великий русский писатель явился одним из главных вдохновителей этой борьбы, длившейся с 1906 по 1914 г.»

* * * * *

 Любое исследование соотношения мировоззрений Толстого и Ганди логично начинать всё с того же «Письма к индусу», изваянного отче Львом для Тарак Натха Даса — которое, однако, с достаточной подробностью уже было рассмотрено на этих страницах. И не только потому, что это произведение стало поводом для первого письма Ганди к Толстому: у Ганди была анонимная машинная копия этого текста и он, желая напечатать его в своём журнале, просил Толстого подтвердить авторство и указать источники использованных в качестве эпиграфов высказываний Кришны. Более важно, что в этом письме Толстой выразил взгляд на действенность непротивления применительно к борьбе индийского народа против британского порабощения ещё до того, как познакомился с Ганди и его линией пассивного сопротивления.

 После знакомства с теми индийскими лидерами, которые направляли свой народ, как он считал, по ложному пути насилия и скорее способствовали его порабощению, чем освобождению, и после того, как он в «Письме к индусу» со всей определённостью высказал свою критическую позицию по этому вопросу. Толстому было особенно радостно узнать о Ганди, индийце, разделяющем его взгляды. Как показывают записи в Дневнике, получив от Ганди второе письмо и его книгу. Толстой глубоко заинтересовался им. 19 апреля, в день получения письма, он отмечает: «Нынче утром приехали два японца. Дикие люди в умилении восторга перед европейской цивилизацией. Зато от индуса и книга и письмо, выражающее понимание всех недостатков европейской цивилизации, даже всей негодности её» (58, 40). 20 апреля: «Вечером читал Канди (так сладко у Толстого. – Р. А.) о цивилизации. Очень хорошо. Записать:

 1) Движение вперёд медленно, по ступеням поколений. Для того, чтобы двинуться на один шаг, нужно, чтобы вымерло целое поколение. Теперь надо, чтобы вымерли бары, вообще богатые, не стыдящиеся богатства, революционеры, не влекомые страданием несоответствия жизни с сознанием, а только тщеславием революции, как профессии. Как важно воспитание детей, — следующих поколений.

 2) Японцы принимают христианство как одну из принадлежностей цивилизации. Сумеют ли они также, как наши европейцы, так обезвредить христианство, чтобы оно не разрушило того, что они берут в цивилизации?

 3) Огромное большинство живёт одной животной жизнью; в вопросах же человеческих слепо подчиняется общественному мнению.

 4) Усилие мысли, как семя, из которого вырастает огромное дерево, не видно; а из него вырастают видимые перемены жизни людей» (Там же. С. 40 – 41).

 В этих суждениях Толстого о перспективах воспитания и постепенном прорастании в обществе идей непротивления причудливым образом соединились личные впечатления от его встречи с европеизированными японцами и размышления над книгой Ганди. Его сравнение усилий мысли с невидимым семенем, из которого произрастает огромное дерево, похоже, прямо перекочевало в книгу Ганди «Индийское самоуправление»: «Семя никогда не видно. Оно работает под землёй. Само оно уничтожается, и лишь дерево, которое возвышается над землёй, оно одно и видно» (Gandhi M.K. Indian Home Rule. Madras, 1919. P. 10).

 Недаром книга эта так понравилась Толстому! Образ малого семени, которое даёт начало нескорой в наступлении, но неизбежной новой жизни, христианский образ, был очень близок сторонникам ненасилия, которым приходилось работать в условиях всеобщего непонимания.

 Дневник, 21 апреля: «Читал книгу о Gandhi. Очень важная. Надо написать ему» (58, 41). Толстой читал раннюю биографию Ганди, о деятельности его в Южной Африке, авторства Joseph J. Doke: «М. К. Gandhi. An London Indian Patriot South Africa», London, 1909 .В тот же день Толстой пишет Черткову, что читал «одного индусского мыслителя и борца против английского владычества Gandhi, борющегося посредством Passive Resistance. Очень близкий нам, мне человек. |...| Он просит моего мнения об его книге. Мне хочется подробно написать ему. Переведёте вы моё такое письмо?» (89, 185 – 186). А вот запись в записках Д. П. Маковицкого, врача и секретаря Толстого: «Ганди, — сказал Толстой, — автор книжки “Indian Home Rule”. Он начальник партии, борющийся против Англии. Он сидел в тюрьме. Прежде я получил книгу о нём. Эта книга в высшей степени интересна. Это глубокое осуждение с точки зрения религиозного индуса о всей европейской цивилизации. Как он приезжал в Лондон, как он начал есть мясо, как он учился танцевать и подчинялся цивилизации. Началась война в Южной Африке. Его презрение к отношению белых к цветным людям. Кроме того, он проповедует, что самое действительное противодействие — это пассивное» (Маковицкий Д.П. Указ. соч. Кн. 4. С. 233).

 «За что же, не боясь греха, кукушка хвалит петуха…» В свою очередь, к книге «Индийское самоуправление» Ганди приложил небольшой список из двадцати наименований «авторитетных работ», который ОТКРЫВАЕТСЯ шестью произведениями Толстого (на английском языке): «Царство Божие внутри вас»; «Что такое искусство?»; «Рабство нашего времени»; «Первая ступень»; «Так что же нам делать?» и «Письмо индусу».

 Ганди говорил о Толстом часто и всегда с почтением, как о человеке, у которого надо учиться. И тем не менее его нельзя назвать последователем Толстого, точно так же, как его нельзя возвести в обычном школьном смысле к какой-то определённой традиции, школе, учителю. Ганди испытал, конечно, много интеллектуальных и человеческих влияний, переработал много книг, быть может, не так много, как Толстой, да и в целом его жизненный путь не был таким драматичным и противоречивым, и его дорога к ненасилию, возможно, была не такой ухабистой, как у Толстого. Но он, и в этом они схожи с Толстым, пришёл к ненасилию не из книг, не из университетов, не в поисках своего места в академической или какой-либо иной человеческой корпорации. Думаем, не будет также корректно сказать, что он дошёл до всего самостоятельно и сам открыл истину ненасилия, подобно тому, например, как Эйнштейн открыл теорию относительности. Истина ненасилия для Ганди — не одна из истин, а ИСТИНА САМА ПО СЕБЕ, единственная истина, и в данном случае не требуется даже уточняющее определение «ненасилие». Ганди не вычитал идею ненасилия, он УВИДЕЛ её. На вопрос о том, существует ли историческое подтверждение ненасилия (непротивления, пассивного сопротивления), которое тождественно духовной силе, силе правды, Ганди ответил: «Мне это кажется научной истиной. Я верю в это точно так же, как в то, что дважды два — четыре. Сила любви — это то же самое, что сила души или истины. На каждом шагу мы видим доказательства её работы» (Gandhi M.K. Indian Home Rule. Madras, 1919. P. 93). И он сформулировал свой знаменитый тезис: «Вселенная исчезла бы, если бы эта сила не существовала» (Там же).

 Эту истину он увидел в опыте собственных духовных поисков, она стала его основным религиозным переживанием. Попав юношей из Индии в сверкающий мир Европы и столкнувшись с разными верованиями, он задумайся над тем, кто он. Он открылся всем верованиям, примеряя их на себя и пытаясь в них найти отгадки жизни: он искал себя и в индуизме, и в христианстве, и в мусульманстве, и среди теософов, и среди протестантов – квакеров. Всюду его сердце находило отзвук и в то же время что-то его отвергало. Так, близкий по происхождению и воспитанию индуизм был неприемлем из-за идеи неприкасаемых. На него произвела неизгладимое впечатление Нагорная проповедь Христа, но он не мог принять христианскую идею искупления грехов. Он приходит к выводу, что все религии разными путями приходят к одной цели. Во внешних проявлениях они отличаются друг от друга, но общий корень у них один — это любовь, которая в своём прямом и чистом виде обнаруживает себя в отречении, непротивлении насилию. Ахимса — вот слово, которое выражает то, как на самом деле всё устроено и должно быть устроено в мире, а все виды насилия в общественной жизни и в истории — «нарушения равномерной работы этих сил любви» (Там же. С. 95). Толстой полностью согласен с Ганди, что любовь есть истина, которая всем очевидна, она — «единственный закон жизни человеческой, и это в глубине души знает и чувствует каждый человек (как это мы яснее видим на детях)» (82, 137).

* * * * *

 Толстой считает непротивление насилием точным и неискажённым выражением любви. Ганди тоже пришёл к тому, что поставил знак равенства между пассивным сопротивлением и силой любви, введя для этого специальное понятие САТЬЯГРАХА. Любовь как основной закон жизни означает, что духовная сила превосходит физическое принуждение и страх смерти, органически связана с самопожертвованием. И закон этот находится внутри каждого как знак его божественного происхождения, его надо найти в самом себе и руководствоваться им. Толстой в письме к Ганди приводит реальный пример девушки с женских курсов, которая на экзамене на вопрос архиерея о том, всегда ли, во всех ли случаях Законом Божием запрещается убийство, ответила не так, как её учили, что, мол, убийство разрешено на войне и при казнях преступников, а сказала: всегда. И несмотря на все доводы и софистические ухищрения экзаменатора, девушка твёрдо стояла на своём, что убийство всегда, как и всякое зло против другого человека, является грехом. И архиерей вынужден был замолчать, девушка осталась моральной победительницей. И вопрос не в том, чтобы человек мобилизовал доводы в пользу любви и ненасилия, — они очевидны любому разумному человеку, — а в том, чтобы решиться следовать голосу своей совести.

 Как считали Толстой и Ганди, любовь (ненасилие, сатьяграха) никак не сводится к усвоению определённых знаний и представлений, она представляет собой не то, что говорят и должны делать другие, а то, что делать мне самому, в чём состоит моё собственное нравственное совершенствование. Как пишет Толстой, он ошибался, когда думал, что следует стремиться исправить жизнь других, вместо того, чтобы «отречься от сознания своей правоты, своих преимуществ, особенностей перед другими людьми и признать себя виноватым» (25, 392). Эту же ключевую мысль сатьяграхи выражает Ганди: «метод обеспечения прав путём личных страданий» (Gandhi M.K. Indian Home Rule. P. 96). Закон любви мы, люди, находим каждый в самом себе. Он уходит в бесконечность нравственного совершенствования. Мы не можем сказать, куда он идёт, но мы знаем, с чего он начинается.

 Первый шаг начинается с управления собственным телом, с целомудрия в самом широком значении слова, начиная с вегетарианства и умеренности в пище и кончая подавлением похотей. Толстой и Ганди соглашались в понимании этого вопроса. Интересно отметить, что по вопросам вегетарианства они оба оказались (разумеется, не зная об этом) под влиянием одной и той же книги X. Уильямса «Этика пищи» (The Ethic of Diet by Howard Williams, 1883 г., на русский язык переведена в 1893 г.): Ганди увлекался ею в Лондоне, когда сделал выбор в пользу вегетарианства. Толстой в 1891 в качестве предисловия для русского издания этой книги подготовил развёрнутую статью «Первая ступень». Ганди пошёл намного дальше, и возможно, был последовательней, чем Толстой, в деле эксперимента над своим телом: он уделял телу больше внимания, чем временному прибежищу души. Особо показателен его успешный эксперимент, широко известный как БРАХМАЧИРЬЯ. Ганди считал, что единственное назначение полового инстинкта состоит в рождении детей, и в 37 лет, когда у него уже было трое сыновей, получив согласие жены, взял обет отказаться от половой жизни и не только безукоризненно следовал ему, но благодаря особому режиму питания и упражнению тела добился того, что в 1880-х и до середины 1890-х годов Лев Николаевич счёл бы для себя великим счастьем: исчезновения, как такового, полового влечения к самкам его вида.

 Толстой и Ганди не считали себя ни праведниками, ни святыми. Скорее, наоборот: каждый из них сознаёт своё принципиальное человеческое несовершенство. И именно поэтому они считали себя недостойными судить других. Их автобиографические рассказы — истории собственных прегрешений, в них нет ничего героического, ничего, что делает честь человеку. Они рассматривают свои жизни как индивидуальные случаи, а не как частные проявления человека вообще. Им достаточно того, что они, каждый по-своему, знают своё глубокое несовершенство и руководствуются этим, даже если предложить, что они представляют собой худшие человеческие экземпляры. Они ориентируются не на общие каноны, которых придерживаются люди, а на внутренний моральный закон, который каждый находит в себе, подобно тому как каждый находит в своей груди бьющееся сердце.

 Если в жизни и словах Толстого и Ганди заключён некий урок, то он заключён совсем не в гуманизме, даже не в ненасилии или пацифизме. Они учат, что человек живёт не себя, а для Бога, вернее, живёт не ради своего животного благополучия, а ради того божественного, что есть в нём — ради самоотвержения. Толстого и Ганди роднит не только моральное убеждение в непротивлении насилию, но и понимание того, что это убеждение есть выражение божественного в жизни. Разумное самоограничение, именно пост и половое воздержание — являются лишь первым шагом, ПЕРВОЙ СТУПЕНЬЮ на этом пути.

 Первый шаг задаёт направление, за ним следуют другие, непротивление злу разворачивается в целостный образ жизни. Учения Толстого и Ганди поражают совпадением основных добродетелей: это действительно удивительно для людей столь разных биографий, семейных традиций, среды, национальных и религиозных традиций, интеллектуальных влияний, и сам по себе факт такого совпадения может рассматриваться как дополнительный аргумент в пользу той истины, которую они свидетельствуют.

 Для человека «всемирного, божеского» жизнепонимания, в котором чудесно сошлись Толстой и Ганди, существует зло насилия, так как самим фактом животной жизни он погружён а атмосферу насилия, но для него не существует «злодеев», так как сама жизнь в её духовной изначальности является любовью, ненасилием. Поэтому, став на путь непротивления, каждый индивид вступает в бой с самим собой, ожесточает своё сердце против проникающего в него зла, открывает сердце всем братьям и протягивает им руку. Если бы для Толстого кто-то был злодеем, то это был бы русский царь Николай II. Но он пишет ему письмо, обращаясь: «Любезный брат». Если бы для Ганди во время Второй мировой войны кто-то был злодеем, то это был бы Гитлер. Но он начинает своё письмо ему словами: «Дорогой друг», и во втором письме, как бы полемизируя с теми, кто был недоволен, что он так обратился к нему в первом письме, добавляет, что такое обращение не является для него пустой формальностью.

 У Толстого развёрнута глубокая критика, охватывающая едва ли не все стороны общественной жизни (политическое устройство, экономику, науку, искусство, судебную систему, деньги и др.). Ганди также не оставляет от Запада, как говорится, камня на камне, доходя до отрицания даже машин, учителей, врачей, судей. Оставляя в стороне этот вопрос, требующий самостоятельного исследования, хотелось бы только сказать, что основной пафос критики обоих мыслителей является моральным. Современной цивилизации они отказывают в историческом праве на существование по следующим основным причинам: она вся замешана на материальном благополучии, поклонении Маммоне: все её институты имеют по отношению к человеку внешний отчуждённый характер: её несущей конструкцией является насилие. Толстой и Ганди просто последовательны как мыслители и честны как люди: или закон любви, или закон насилия.

 Сопоставляя учение Ганди с христианским проповеданием Льва Николаевича Толстого, правильней говорить не о «верном ученике», и не об отличиях, разных подходах, а о ДАЛЬНЕЙШЕМ РАЗВИТИИ. Ганди распространил идею ненасилия на область общественной жизни. Он разработал гениальную стратегию и тактику ненасильственной борьбы за национальное освобождение, взяв за основу христианскую проповедь Толстого.

 
                К  О  Н  Е  Ц 

________________________

Прибавление.

Лев Николаевич Толстой
ПИСЬМО К ИНДУСУ

 Всё, что существует, едино:
люди только называют это единое разными именами.

 Веды.

 Бог есть любовь;
пребывающий в любви пребывает в Боге, и Бог в нём.

 1-ое Посл. Иоанна.

 Бог есть одно целое; мы только части его.

 Изложение учения Вед Вивекананды.

I
 
 Не ищи спокойствия, отдыха в той земной области,
которая порождает рассуждения и желания,
потому что, если будешь искать этого там,
ты будешь влеком через пустыню жизни, чуждой мне.
 Когда ты почувствуешь, что ноги твои путаются в свившихся корнях жизни,
знай, что ты сбился с того пути, на который я призывал тебя,
потому что я поставил тебя на пути широком, лёгком, усыпанном цветами,
и дал свет, за которым ты всегда можешь идти и следуя которому никогда не споткнёшься.

 Кришна.

 Получил ваше письмо и два номера журнала. И то и другое мне было в высшей степени интересно, так как угнетение и неизбежно вытекающее из этого развращение одних людей другими, малым числом большого числа, есть явление, всегда занимавшее и особенно живо занимающее меня последнее время. Постараюсь высказать вам то, что я думаю об этом вообще и в частности по отношению к тем причинам, вследствие которых произошли и происходят те страшные бедствия, о которых вы говорите в вашем письме и говорится в присланных вами мне номерах индийского журнала.
 Причины, по которым происходит то удивительное явление, что большинство трудящегося народа подчиняется кучке праздных людей, распоряжающихся не только трудами, но и жизнью большинства, всегда и везде одни и те же, как там, где угнетаемые и угнетённые принадлежат к одному и тому же народу, так и там, где, как это происходит в Индии и в других странах, угнетатели принадлежат к иной, чем угнетённые, нации. В Индии это кажется особенно странным, тaк как здесь более чем 200-миллионный, высокоодарённый и духовными и телесными силами народ находится во власти совершенно чуждого ему небольшого кружка людей, стоящих в религиозно-нравственном отношении неизмеримо ниже тех людей, над которыми они властвуют. Причины эти, как это видно из вашего письма и из статей «Free Hindusthan», и из весьма интересных сочинении индусского писателя Свами Вивекананды и других, состоят в том же, в чём причины бедствий всех народов нашего времени: в отсутствии разумного религиозного учения, которое, одинаково уясняя людям смысл их существования, определяло бы и высший закон, долженствующий руководить их поступками, и в замене и того и другого теми, более чем сомнительными положениями, ложной религии и ложной науки и вытекающими из того и другого безнравственными выводами, называемыми цивилизацией.
 Как видно из вашего письма и из статей не только «Free Hindusthan», но и из всей политической индийской литературы нового времени, большинство руководителей общественного мнения вашего народа, не приписывая уже никакого значения религиозным учениям, которые исповедовались и исповедуются индийским народом, видят единственную возможность избавления этого народа от претерпеваемого им угнетения в приобщении его к тем антирелигиозным и глубоко безнравственным формам общественного устройства, в которых живут теперь английские и другие мнимо-христианские народы. Ничто очевиднее этого стремления внушить индусскому народу усвоение форм жизни европейских народов не показывает в теперешних руководителях индусского народа полного отсутствия религиозного сознания. А между тем в этом отсутствии религиозного сознания и вытекающего из него руководства поведения, — отсутствии, общем в наше время всем народам и запада и востока, от Японии до Англии и Америки, и заключается главная, если не единственная причина порабощения индусского народа англичанами.

II

 О вы, видящие бедствия над вашими главами
и под вашими ногами и справа и слева!
Вечно вы будете загадкой для самих себя,
пока не сделаетесь смиренными и радостными, как ребёнок.
Тогда признаете меня, и, познавши меня в себе, вы будете управлять мирами
и, глядя из великого мира внутри себя на малый мир вне себя,
вы будете благословлять всё, что есть,
и будете знать, что всё хорошо и в вас и вне вас.

 Кришна.

 Для того, чтобы уяснить мою мысль, должен начать немного издалека.
 Как жило человечество за миллионы, хотя бы десятки тысяч лет тому назад, мы не знаем и не можем (смело скажу, и не нуждаемся) знать; но то, что человечество с тех пор, как мы что-нибудь знаем о нём, всегда жило отдельными соединениями семей, родов, народов, в которых большинство покорно и охотно, считая это неизбежно необходимым, подчинялось насилию одного или нескольких лиц, самого малого меньшинства, это мы верно знаем. Такое устройство жизни людей, несмотря на внешнее разнообразие событий и лиц, проявлялось одинаково во всех народах, о прежней жизни которых мы что-нибудь знаем. И такое устройство жизни, чем дальше назад, тем больше считалось как властвующими, так и подвластными необходимым условием возможности согласного сожития людей между собою.
 Так это происходило везде.
 Но, несмотря на то, что такое устройство жизни в своих внешних формах продолжалось веками, продолжается и теперь, ещё очень давно, за тысячи лет до нашего времени, среди держащегося на насилии устройства жизни, была высказываема в различные времена, среди различных народов одна и та же мысль о том, что в каждом отдельном человеке проявляется одно и то же духовное начало, дающее жизнь всему существующему, и что это-то духовное начало стремится к единению со всем однородным ему и достигает этого единения любовью. Мысль эта в разных формах и с большей или меньшей полнотой и ясностью выражалась в разные времена и в разных местах. Выражалась она и в браманизме, и в еврействе, и в маздеизме (учение Зороастра), и в буддизме, и в таосизме, и в конфуцианстве, и в писаниях греческих и римских мудрецов, и в христианстве, и в магометанстве. Уже то одно, что мысль эта, одна и та же, высказывалась среди самых различных народов и в различное время, показывает то, что мысль эта была свойственна человеческой природе и заключала в себе истину. Но истина эта, провозглашавшаяся среди людей, считавших возможным соединение людей в общества только посредством употребления насилия одних над другими, была так несогласна с существующим устройством и, кроме того, была выражаема первое время своего появления так отрывочно и неясно, что люди, хотя отвлечённо и признавали её, не могли принять её как обязательное руководство поведения. Кроме того, со всеми выражениями этой истины, по мере того, как она высказывалась среди основанного на насилии устройства жизни людей, происходило одно и то же, а именно то, что люди, пользовавшиеся выгодами власти, чувствуя то, что признание людьми этой истины разрушало их положение, отчасти сознательно, отчасти бессознательно, как могли, извращали истину, одевая её самыми чуждыми ей прибавлениями, толкованиями и, кроме того, прямым насилием противодействовали её распространению. Так что свойственная человеческой природе истина о том, что жизнь человеческая должна быть руководима тем духовным началом, которое составляет основу жизни человеческой и проявляется любовью, для того, чтобы войти в сознание людей, должна была, кроме своей неясности выражения, бороться ещё с умышленными и неумышленными извращениями её, а также и с прямым насилием, заставлявшим людей наказаниями и гонениями признавать установленное властью понимание религиозного закона, противное открытой истине. Такое извращение и затемнение новой, не доведённой ещё до полной ясности истины происходило везде: и в конфуцианстве, и в таосизме, и в буддизме, и в христианстве, и в магометанстве, и в вашем браманизме.

III

 Моя рука рассеяла любовь повсюду, предлагая её тем, кто хочет взять её.
Благо дано всем моим детям, но часто в своей слепоте они не видят его.
Только немногие поднимают те дары, которые в изобилии лежат у их ног,
но ещё больше тех людей, которые в своём самодовольном легкомыслии
отворачиваются от них и с плачем жалуются на то, что у них нет того, что я дал им.
Многие из них отрицают не только дары мои, но и меня.
Меня, источника всех благ, творца их жизни.

Кришна.

 О, остановись, хоть на время, от суеты и борьбы мира,
и я украшу твою жизнь любовью и радостью,
потому что свет души — это любовь.
Там, где есть любовь, есть довольство и мир,
а где есть довольство и мир, там и я среди них.

Кришна.

 Решение безгрешного состоит в том, чтобы не причинять печали другим,
хотя бы он мог через это получить великую власть.
 Решение безгрешного в том, чтобы не делать зла тем, кто сделал ему зло.
 Если человек заставит страдать даже тех, которые без причины ненавидят его,
он в конце концов будет иметь неустранимую печаль.
 Наказание делающим зло состоит в том, чтобы сделанным им великим добром
заставить их устыдиться своих дел.
 Какая польза в учёности того, кто не старается избавить от страданий своего ближнего
столько же, как и самого себя.
 Если человек поутру хочет сделать зло другому, ввечеру зло посетит его.

Индийский Кюрал.

 Так это происходило везде. Везде истина о том, что любовь есть высшее нравственное чувство, не отвергалась и не опровергалась, но везде так искусно соединялась с таким количеством самой разнообразной лжи, извращающей её, что от признания любви высшим нравственным чувством ничего не оставалось, кроме слов. Внушалось то, что это высшее нравственное чувство применимо только для личной жизни, годно, так сказать, для домашнего обихода, для общественной же жизни признавалось необходимым для блага большинства людей употребление против злых людей всякого рода насилия, тюрем, казней, войн, поступков, прямо противоположных самому слабому чувству любви. Несмотря на то, что здравый смысл говорил то, что, если одни люди могут быть решителями того, каких людей надо подвергать всякого рода насилиям ради предполагаемого блага многих, то и эти некоторые люди могли решать то же самое по отношению тех, кто их подвергал насилию, несмотря и на то, что великие религиозные учители — и браминские, и буддийские, и в особенности христианские, предвидя это извращение закона любви, прямо указывали на неизбежное условие любви: перенесение обид, оскорблений, всякого рода насилий без противления злу злом, люди продолжали признавать несовместимое: благодетельность любви и, вместе с тем, противление злу насилием, прямо противоположное любви. И такие учения, несмотря на явное заключающееся в них противоречие, так укоренились, что люди, признавая благодетельность любви, признают вместе с тем и законность устройства жизни, основанного на насилии, включающем нанесение одними людьми другим не только истязаний, но и смерти.
 Люди долгое время жили в этом явном противоречии, не замечая его. Но пришло время, когда противоречие это всё чаще и чаще стало поражать мыслящих людей разных народов. И древняя простая истина о том, что людям свойственно помогать и любить, а не мучить и убивать друг друга, всё более и более стала выясняться, и всё менее и менее могли люди верить в те лжетолкования, которыми оправдывались отступления от неё.
 В старинные времена главным средством оправдания употребления насилия, противного любви, было признание особенных, сверхъестественных прав за так называемыми государями, царями, султанами, раджами, шахами и т. п. главами государств. Но чем дольше жили люди, тем всё больше и больше стала ослабевать вера в особенные, освящённые Богом права государей. Ослабевала эта вера одинаково и почти одновременно и в христианском, и в браминском, и в буддийском, и в конфуцианском мире, а в последнее время уже так ослабела, что не могла уже служить, как прежде, оправданием поступков, явно противных и здравому смыслу и истинному религиозному чувству. Люди всё яснее и яснее и уже теперь в большинстве вполне ясно видят бессмысленность и безнравственность подчинения своей воли воле таких же, как они, людей, требующих от них поступков, противных не только их выгоде, но и нравственному чувству. И потому, казалось бы, естественно людям, потеряв веру в поддерживаемую религией божественность власти всякого рода властителей, освободиться от подчинения ей. Но, к сожалению, выгодами властвования над народами пользовались не одни эти считавшиеся сверхъестественными существами государи, но везде вследствие существования этих мнимо-сверхъестественных существ образовалось в продолжение их царствования всё большее и большее количество людей, пристраивавшихся к властителям и, под видом управления народом, живших его трудами. И вот эти-то люди позаботились о том, чтобы по мере того, как ослабевал старый религиозный обман о сверхъестественном и самим Богом определённом властвовании государей, вырастал такой новый обман, который мог бы, заменив старый, продолжать так же, как и старый, держать народы в рабстве немногих властителей.

IV

 Хотите знать, дети, чем должны быть руководимы сердца ваши?
Оставьте ваши желания и стремления к тому, что ничтожно и пусто;
откиньте ваши невежественные мысли о счастье, о мудрости, о пустых и неискренних желаниях.
Откиньте всё это, и вы познаете любовь.

 Кришна.

 Не будьте уничтожателями самих себя.
Поднимитесь к вашему истинному я, поднимитесь до него, и тогда вам нечего бояться.

 Кришна.

 На место устарелых, отживших религиозных оправданий явились новые. Оправдания эти так же неосновательны, как и прежние, но они ещё новы, так что несостоятельность их ещё не сразу может быть сознана большинством, и, кроме того, люди, пользующиеся властью, так искусно распространяют и поддерживают их, что оправдания эти многим, даже тем, которые страдают от того, что они оправдывают, кажутся неопровержимыми. Новые оправдания эти называются научными. Под словом же «научное» разумеется то же самое, что разумелось под словом «религиозное», а именно то, что так же, как всё то, что называлось религией, уже по одному тому, что называлось религией, всегда было несомненно истинно, так точно и всё то, что называется наукой, уже по одному тому, что оно называется наукой, всегда несомненно истинно. Так в данном случае отжившее религиозное оправдание насилия, заключавшееся в признании особенности, сверхъестественности лиц, стоящих во власти и утверждаемых во власти Богом («нет власти не от Бога»), заменилось научным оправданием, заключающимся, во-первых, в том, что всегдашнее существование среди людей насилия одних людей над другими доказывает то, что такое насилие должно всегда существовать. В этом, то есть в том, что люди должны жить не согласно с разумом и с совестью, а с тем, что долгое время происходило между ними, — в этом состоит то, что «наукой» называется «историческим законом». Второе же «научное» оправдание насилия состоит в том, что так как среди растений и животных происходит борьба за существование, оканчивающаяся всегда переживанием наиболее приспособленных, то эта же самая борьба должна происходить и между людьми, существами, одарёнными свойствами разума и любви, — свойствами, отсутствующими у существ, подчиняющихся закону борьбы и отбора. В этом другом «научное» оправдание насилия.
 Третье же, самое главное и самое, к сожалению, распространённое научное оправдание насилия есть, в сущности, самое старое религиозное оправдание, только несколько видоизменённое, состоящее в том, что, так как в общественной жизни бывает неизбежно необходимо употребление насилия против некоторых для блага многих, то, как ни желательна любовь людей между собою, насилие всё-таки необходимо. Отличие оправдания насилия лженаукой от оправдания лжерелигией состоит только в том, что на вопрос о том, почему те, а не другие люди имеют право определять, кто именно те люди, против которых может и должно быть употреблено насилие, наука отвечает уже не то, что отвечала религия: что определения эти справедливы потому, что делаются лицами, имеющими сверхъестественную власть, а то, что определения эти представляют волю народа, которая будто бы при избирательном образе правления выражается во всех решениях и поступках людей, в данную минуту находящихся во власти.
 Таковы научные оправдания насилий. Оправдания эти не только неосновательны, но прямо нелепы, но они так нужны людям, занимающим привилегированное положение, что они слепо верят в них, как прежде верили в бессеменное зачатие, и так же уверенно распространяют эту веру.
 Несчастное же, задавленное трудом большинство так ослеплено той важностью, с которой передаются ему эти «научные истины», что, находясь под этим новым внушением, принимают, так же, как прежде принимали лжерелигиозные оправдания, все эти научные глупости за священную истину и продолжают рабски подчиняться своим новым, столь же жестоким, только несколько увеличившимся по численности властителям.

V

 Кто я? Я то, чего ты искал с тех пор, как твой детский взгляд с удивлением смотрел на мир,
пределы которого скрывают от тебя истинную жизнь.
Я то, о чем ты молил в своём сердце, чего ты требовал, как право своего рождения,
хотя и не знал, что это такое. Я то, что лежало в твоём сердце веками, тысячелетиями.
Иногда я лежало в тебе с печалью о том, что ты не узнаёшь меня.
Иногда я поднимало голову, открывало глаза и простирало руки, призывая тебя,
то тихо, то громко требуя от тебя, чтобы ты возмутился против тех железных цепей земли,
которые притягивали тебя к праху.

 Кришна.

 Так это происходило и происходит в христианском мире. Можно было надеяться, что в огромном брамино-буддийском, конфуцианском мире новое научное суеверие это не будет иметь места, и китайцы, японцы, индусы, поняв ложь религиозных обманов, оправдывающих насилие, прямо перейдут к сознанию свойственного человечеству закона любви, так сильно провозглашённого великими учителями Востока, но оказывается, что научное суеверие, заменившее религиозное, захватило и захватывает всё больше и больше восточные народы. Оно захватило уже с особенной силой и страну крайнего востока, Японию, и, кажется, уже не одних руководителей, но и большинство этого народа, готовя ему величайшие бедствия; захватило и 400-миллионный Китай и вашу 200-миллионную Индию, или, по крайней мере, большинство людей, считающих себя, так же как и вы, руководителями этих народов.
 Вы в своём журнале, как основной принцип, долженствующий руководить деятельностью вашего народа, ставите эпиграфом такую мысль: Resistance to aggression is not simply justifiable, but emperative; not resistance hurst both Altruism and Egoism (Противодействие нападению не только справедливо, но и обязательно: непротивление вредит одинаково и альтруизму и эгоизму).
 Любовь есть единственное средство спасения людей от всех претерпеваемых ими бедствий. В данном случае единственное средство освобождения вашего народа от порабощения только в любви. Любовь, как религиозная основа жизни людей, с особенной силой и ясностью была ещё в далёкой древности провозглашена в вашем народе. Любовь при допущении противления злу насилием есть внутреннее противоречие, так что теряет всякий смысл и значение. И что же? В 20-м веке вы, член одного из самых религиозных народов, с лёгким сердцем и уверенностью в своём научном просвещении и потому несомненной правоте отрицаете этот закон, повторяя ту — простите меня — поразительную глупость, которую внушили вам защитники насилия, враги истины, сначала служители богословия, потом науки, ваши европейские учителя.
 Вы говорите, что англичане поработили и держат в порабощении индусов потому, что индусы недостаточно противились и противятся насилию силою.
 Но ведь это совершенно наоборот. Если англичане поработили индусов, то только потому, что индусы признавали и признают главными, основными принципами своего общественного устройства насилие. Во имя этого принципа подчинялись своим царькам, во имя его боролись между собой, боролись с европейцами, с англичанами и теперь стараются бороться с ними.
 Торговая компания поработила 200-миллионный народ. Скажите это человеку, свободному от суеверия, он не поймёт, что значат эти слова. Что значит то, что 30 тысяч людей, не силачей, даже скорее слабых и дурных людей, поработили 200 миллионов живых, умных, сильных, любящих свободу людей? Разве не ясно по одним цифрам, что не англичане, а сами индусы поработили себя. Индусам жаловаться на то, что англичане поработили их, всё равно, что людям, предающимся пьянству, жаловаться на то, что поселившиеся среди них продавцы вина поработили их. Вы говорите им, что они могут не пить, но они отвечают вам, что они так привыкли, что не могут воздержаться, что им стало необходимо поддерживать свою энергию вином. Разве не то же самое со всеми людьми, с миллионами людей, покоряющихся тысячам, сотням людей своих или чужих народов.
 Если индусы порабощены насилием, то только оттого, что они сами жили насилием, живут насилием и не признают вечного, свойственного человечеству закона любви.
 «Жалок и невежественен тот человек, который ищет того, что он имеет, но не знает, что имеет его. Да, жалок и невежественен человек, который не знает блага той любви, которая окружает его, которую я дал ему» (Кришна).
 Только живи человек согласно с свойственным его сердцу и открытым уже ему законом любви, включающей в себя непротивление, и потому естественно не участвуя в каком бы то ни было насилии, и не только сотни не поработят миллионы, но миллионы не поработят одного. Не противьтесь злу, но и сами не участвуйте во зле, в насилиях администрации, судов, сборов податей и, главное, войска, и никто в мире не поработит вас.

VI

 О вы, сидящие в заключениях и страдающие о свободе и ищущие её, ищите только любви.
Любовь есть мир в самом себе, и мир, дающий полное удовлетворение.
Я — тот ключ, который отпирает дверь в ту редко открываемую страну,
в которой одной живёт довольство.

 Кришна.

 С человечеством нашего времени, одинаково с восточным, как и с западным, совершается то же, что совершается с каждым отдельным человеком, когда он, переходя от одного возраста в другой (ребёнок в юношу, юноша в мужа), теряет прежнее руководство в жизни и, не уяснив себе ещё нового, свойственного его возрасту, живёт без всякого руководства и придумывает, какие может, суеты, заботы, развлечения, раздражения, одурманивания, которые бы скрыли от него бедственность и бессмысленность его жизни. Такое состояние может продолжаться долго.
 Но как при переходе одного человека от одного возраста к другому неизбежно должно наступить время, когда жизнь не может уже продолжаться по-прежнему, в бессмысленной суете и раздражении, и человек должен понять, что если прежнее руководство жизни уже несвойственно ему, то это не значит то, что ему надо жить без всякого разумного руководства в жизни, а только то, что надо постараться уяснить себе то понимание жизни, которое свойственно его возрасту, и, уяснив его, руководствоваться им в своём новом возрасте. Точно такие же времена должны наступать и для движущегося и изменяющегося человечества.
 И я думаю, что время такого перехода человечества от одного возраста к другому наступило теперь, и теперь не в том смысле, что оно наступило именно в 1908 году, а в том, что то внутреннее противоречие жизни людей: сознания благодетельности закона любви и устройства жизни на противном закону любви насилии, вызвавшее бессмысленную, раздражённую, суетливую и страдальческую жизнь человечества, продолжавшееся столетия, в наше время дошло до того напряжения, при котором оно не может уже более продолжаться и неизбежно должно разрешиться, и разрешиться, очевидно, не в пользу отжившего своё время закона насилия, а в пользу с самых древних времён уже сознаваемой всем человечеством истины о том, что закон жизни людей есть закон любви.
 Признание же этой истины во всём её значении возможно для людей только тогда, когда они вполне освободятся от всех, как религиозных, так и научных, суеверий и вытекающих из них лжетолкований, извращений и нагромождений, посредством которых столько веков она скрывалась от человечества.
 Для того, чтобы спасти тонущий корабль, надо выбросить из него тот балласт, который если и был, может быть, когда-нибудь нужен, теперь губит его. То же и с религиозными и научными суевериями, скрывающими от людей спасительную для них истину. Для того, чтобы люди могли воспринять истину уже не так смутно, как она представлялась им в период их детства, и не так односторонне и превратно, как она истолковывалась для них религиозными и научными учителями, а так, чтобы она стала высшим законом жизни людей, для этого нужно полное освобождение этой истины от всех, всех тех суеверий, как лжерелигиозных, так и лженаучных, которые теперь скрывают её, освобождение не частичное, робкое, считающееся с освящённым древностью преданием, с привычками народа, такое, какое в области религиозной сделано у вас Гуру Нанака, основателем религии сейков, а в христианстве Лютером и такими же реформаторами в других религиях, а полное освобождение религиозной истины от всех, как древних религиозных, так и новых научных, суеверий.
 Только освободи себя люди от верования в разных ормуздов, брам, саваофов, в воплощения их в кришнах и христах, от верований в рай и ад, ангелов и демонов, от перевоплощений и воскресений, от вмешательства Бога во внешнюю земную жизнь; освободи себя, главное, от признания непогрешимости разных вед, библий, евангелий, трипитак, коранов и т. п.; освободи себя люди точно так же и от слепого верования в разные научные учения о бесконечно малых атомах, молекулах, о разных бесконечно великих и бесконечно удалённых мирах, их движениях и происхождении их, силах, от слепой веры в несомненность разных научных мнимых законов, которым будто бы подчинено человечество, — законов исторических, экономических, законов борьбы и переживания и т. п.; освободи себя только люди от этого страшного нагромождения праздных упражнений низших способностей ума и памяти, называемых науками, от всех этих бесчисленных отделов разных историй, антропологий, гомилетик, бактериологий, юриспруденций, космографий, стратегий, им же имя легион, — только освободись люди от этого губительного, одуряющего их балласта, и тот простой, ясный, доступный всем и разрешающий все вопросы и недоумения закон любви, который так свойственен человечеству, станет сам собой ясным и обязательным.

VII

 Дети, смотрите на цветы под вашими ногами, не топчите их.
Смотрите на любовь между вами, не отвергайте её.

 Кришна.

 Есть один высший разум, превосходящий все человеческие умы.
Он далёк и близок. Он проникает все миры и вместе с тем до бесконечности выше их.
 Человек, который видит, что все вещи содержатся в высшем духе
и что высший дух проникает все существа, не может относиться с презрением ни к какому существу.
 Для того, для кого все духовные существа одинаковы с высшим,
не может быть места для обмана или для печали.
 Те, кто невежественны, преданы одним обрядам религии, находятся в густом мраке,
но те, кто преданы только бесплодным размышлениям, находятся в ещё большей темноте.

 Упанишиады из Вед.

 Да, в наше время людям для избавления себя от наносимых ими самим себе, дошедших до высшей степени бедствий: индусу ли, ищущему своего освобождения от английского порабощения, или какому бы то ни было человеку в борьбе его с насильниками, будут ли эти насильники люди своего или чужого народа, в борьбе или негра с северо-американцами, или персиянина, русского, турка со своим персидским, русским, турецким правительством, как и вообще для каждого человека, ищущего наибольшего блага как для себя, так и для всех людей, нужны не новые объяснения и оправдания старых религиозных суеверий, как это делали у вас Вивекананды, Баба-Барати и другие, и у нас, в христианстве, бесчисленное количество таких же новых толкователей и разъяснителей того, что никому ни на что не нужно; и не бесчисленные науки о предметах не только никому не нужных, но большею частью вредных (в духовной области не бывает безразличного, а то, что не полезно, всегда вредно). Нужны как индусу, так и англичанину, и французу, и немцу, и русскому не конституции, не революции, не какие-либо конференции, не конгрессы, не новые хитрые изобретения подводного плавания, воздушного летания, могущественных взрывов или различного рода удобств для удовольствия богатых, властвующих классов, не новые училища, университеты с преподаванием бесчисленных наук, не увеличение газет и книг, и граммофонов, и кинематографов, не те ребяческие, большею частью развратные глупости, которые называются искусствами, а нужно только одно: знание той простой, ясной, укладывающейся в душе каждого человека, не одурённого религиозными и научными суевериями, истины о том, что закон жизни человеческой есть закон любви, дающий высшее благо как отдельному человеку, так и всему человечеству. Только освободись люди в сознании своём от тех гор чепухи, которые скрывают теперь от них истину, и та, несомненно вечная, всегда свойственная всем людям истина, которая одна и та же во всех великих религиях мира, сама собой выделится из всей той лжерелигиозной чепухи, которая теперь скрывает её. А выделится эта истина так, что войдёт в сознание людей, и сама собой исчезнет вся та чепуха, которая скрывает её, и вместе с ней и то зло, от которого теперь страдает человечество.
 «Дети, взгляните вверх своими ослеплёнными глазами, и мир, полный радости и любви, откроется вам, разумный мир, сделанный моей мудростью, один мир действительный. Тогда вы узнаете, что любовь сделала с вами, чем наградила вас любовь и чего она от вас хочет» (Кришна).

 14 дек. 1908.