Посвящение, главы с 1-й по 30-ю

"Посвящение", с 1-й по 30-ю главы
­­­­­"Посвящение"

Мы жили в целой эпохе.
Мы любили и были любимы.
Мы боролись и побеждали.
Мы учились жить.
Мы приспосабливались.
Мы преодолевали.
Теряли и хоронили.
Учились жить.
По- разному.
Кто как мог.
Нас не много осталось.
Тех, кто помнит.
Кто оттуда.
Из прошлого.
Но мы ещё есть!
Наши умы кипят.
Наши сердца ищут справедливости.
У нас ещё есть идеалы.
Наверное.
Не у всех.
Нас била жизнь.
Мы в чём-то смирились.
Что-то приняли, как должное.
Мы- это целая эпоха!
Все вместе.
И по одному.

Каждая глава, данной книги ,является отдельным и законченным рассказом.
И, вместе с тем, по совокупности, составляющей единого, целого произведения.
Книга задумана, как повествование глазами мальчика. Его самые яркие воспоминания, которые и стали его посвящением во взрослую жизнь.
События разворачиваются в стране, которой больше нет.
1975-й год.
1.
"Дед."
Дед, а что будет, когда я умру?-глаза мальчика лет семи наполняются слезами. Он очень хочет сдержать их. Это как вопрос. Тот самый вопрос, который мучает его последнее время.
Над их домом постоянно летают самолёты. Он ждёт, он считает: двадцать два-раз, двадцать два- два. Дед научил его так считать секунды. Рассказал, про скорость звука и про то, как просчитать скорость света. Семилетка зажимает пальцы. Чтоб не сбиться.
Через закрытые глаза тёмной комнаты, толстый дядька в шляпе, грозит с карикатуры атомной бомбой, зажатой в руке, на манер дубинки.
Через сон мальчик считает: 22- двадцать девять, 22- тридцать.Гул самолёта удаляется. Ребёнок заставляет себя посмотреть в черноту окна. Там он первый хочет увидеть вспышку ядерного гриба и упасть вдруг - чего ногами к взрыву.
Ему кажется, что если успеть засунуть голову под диван, то даже можно будет наблюдать, как взрывная волна сметает всё на своём пути. Как в кино.
В этом телевизоре, чёрно- белого цвета, он услышал, что от взрыва, все могут стать пеплом.
Звук гудящих двигателей удаляется. Ничего не произошло. Чуть позже он узнает, что просто с ихним домом рядом расположен городской аэропорт.
А сейчас, пока он не может уснуть. Он озвучил мысли и ждёт на них ответа. С недавнего времени они просятся наружу. Мысли.
Кто-то невидимый сказал ему, что мы все- умрём. Просто это вопрос времени. Но это произойдёт и с ним тоже.
- Дед, - через сон он обращается к старику, к его руке, с перерезанными пальцами, которая гладит по голове. Эти пальцы такие заскорузлые, но их прикосновение всегда успокаивает. -Дед, -Что будет, а?
Тот смотрит куда то, будто ищет ответы там, за видимой чертой полутёмной комнаты. В кладовке,в тех непонятных, но наверное очень ценных книгах с золотым тиснением.В материалах двадцатого съезда КПСС и в толстых томах Ленина.
- Мы не умрём, -уверенно отвечает он. Материя не умирает. Она переходит из одной формы существования в другую.
- Как это, дед?
- Когда человек сгнивает, он становится землёй. В него садят семечко. Вырастает яблоня. Яблоко съедают. Оно становится землёй. И так бесконечно...
Мальчишка закрывает глаза. Его розовый мозг начинает работать, рисуя картинку услышанного. Он не сильно понял теорию материализма. Только принял слово: " Мы никогда не умрём."
- Дед, а как я пойму, что я - яблоня? Они что живые?
- Да, деревья живые. Они всё чувствуют. Старик замолкает. Его руки продолжают гладить светлую головку с причёской, как и у него- "под демократку". Отблески огня, через щель в поддувале, отбрасываются на побелку стены. Духовка отдаёт жар. Дрова прогорели, отдав огонь углю. Можно прикрыть заслонку дымохода и идти спать. В кухонном окне закат давно погрузил всё в ночь.
О чём он думал тогда, худой, жилистый седой мужчина, тот мальчик так никогда и не узнал. У него в запасе было ещё восемь лет. Чтоб получить ответы в этой дискуссии. И запомнить их. Целых восемь лет.
Посвящение. Глава 2
Бабка научила его молиться:" Ангелы -Хранители, летите меня впереди, охраняйте меня в пути."
Так он и молился.
А ещё ему всегда так нравились бабкины рассказы, на ночь. Он проваливался в перину, ещё пробабкину, набивную, из пуха. Он закрывал глаза и падал в Небо. Прямо в звёзды.
-"Бабка моя была ведьма. Когда она умирала, крышу разбирали. Душа не могла улететь",- в чёрной комнате с видом в тёмный сад, он слушал бабкин шёпот. Ему хотелось дослушать.От холодной стенки с ковриком, на котором олень пасся среди поваленных деревьев. От картин с мишками на лесоповале и от щели, что между стеной и панцирной кровати, он жался к родственной душе. Интуитивно ища защиту в её тёплом мягком теле. Ему нужен был звук её голоса. Пока не заснёт.
-Катится клубок,- продолжает голос справа. Сердце мальчика притихает, он делает вид, что спит. Рука его обняла бабкину шею.
Это как сказки. Только правда.Так он думал.
"Самопал"
- Смотри, это тебе пистолет, а это Женьке, -голый до пояса сухощавый мужчина с внешностью актёра Басова, в трико и тапках на босу ногу, закончил мастерить.
-Старый дурак, -от летней кухни, выложенной "кабанчиком" из коричневой и бежевой плитки, не высокая, дородная женщина встревает в осмотр оружия.
- Вот сюда шарик загоняем, -вставляет в медную трубку шар от подшипника.
- От эти спички примотанные поджигаешь...- чиркает, подпаливает самопал, целится в бабусю.
Та подпёрла руки в боки.- У -у. Ну стреляй, стреляй! Старый козёл...Надувает свои внушительные груди для последующего текста.
Не успевает закончить. Звучит выстрел. Беловатое облачко в районе сарая сносит ветерок. В открытых дверях летней кухни, на уровне замка, отчётливо видно, как белый шарик вошёл аж почти насквозь.
-На, -человек в трико вручает пацанёнку два дробовика, в стиле пистолей, как у Пушкина.
Бабуся смотрит на пулю в дверях. Меняется в лице. Драчливый воронежский характер хватает алюминиевый ковшик из ведра на колодце.
- Тикай, - не трезво ухмыляется дед.
По деревянной лестнице на летний душ, потом на крышу туалета и за двор.
Перед прыжком пацан видит, как дед с бабкой сцепились.
Схватив за волосы, та дубасит мужа ковшиком по голове. Тот пытается вывернуться из насевшей на него туши, голым торсом, до крови, царапаясь о цементный двор. На помощь выскакивает отчим, пытается их растянуть.
- Маздон лысый! Лысый монах,- орёт бабка. Она хватает отчима за руки и они вдвоём с дедом преподают тому урок, что в драку мужа и жены лезть не надо.
С покарябаным лицом и с фингалом под глазом, тот отступает в их с матерью комнату.
- Еврейский лизоблюд, - не унимается тёща. Дед сплёвывает кровь с губы. Растирает кровищу с подряпаной спины .Харкает.
- Дай мне!- обращается к жене,требуя налить.
- На!!- та, прям под нос, тыкает ему дулю.
Не говоря ни слова, дед хлёстко бьёт бабу ладошкой, сбоку. Удар сбивает её с ног. Оба падают в партер.
- Перестаньте, перестаньте, - орёт внук. С рёвом он прыгает за забор, пряча за пазуху пистоли.
-Это дед сделал, мне и Женьке! - гордо говорит паренёк, выбрав себе самопал по- больше и протягивая второй своему шестилетнему брату. Прямо при папе того.
Эти пистоли так и не сделали больше ни единого выстрела. Их выбросил в ревчак дядя паренька.
3.
"Мама."
"У нас собака чёрная была. Овчарка. Амур.Отец сказал:" Щас сядем в паровозик и поедем, колёсики "чух- чух- чух-чух"!
Мы уезжали, а его оставили. Он не давался никому. Бежал за нами десять километров. А потом отстал. Мы с сестрой смотрели из машины и плакали. Амур его звали.
Дом у нас был хороший. Два этажа. На первом вот так корова была с телёнком. И как погреб. Соленья всякие. А на лето мы их(корову) в сарай. Лестница такая на второй этаж. А там две комнаты и кухня.
Это не деревня была, а районный центр. Школа рядом. А со второго этажа видно было аэропорт. Там отец служил. Зея рядом(река).Огород у нас был большой. Аж до ревчака.
Я помню. Отец тогда уже в райисполкоме работал. А мы придём к нему с сестрой. А он купит газету "Правда", сделает из неё большой кулёк и покупает
нам пряники, печенье сухое, бублики маленькие. Мы их очень любили.
А потом Сталин умер и брат позвал отца на родину, на Украину. Десять дней мы ехали поездом. Я так сильно не помню. Мне тогда шесть лет было, а Нине семь. И в первый класс я пошла уже в Кадиевке.
А родилась я : Амурская область, Хабаровский край, Тамбовский район, село Тамбовка.
"Амбал."
- Держи вот так, за уши. Смотри,- жилистые руки старика зажимают кроля , делая его глаза ещё более косыми. Задними лапами он пытается оцарапать деда. Дрыгается изо всех сил. Правой рукой дед берёт не большой молоток и наносит хлесткий удар между глаз. Кровь брызгает струйкой. Её капли попадают на пацана. Тот машинально отскакивает к дверям сарая.
- На, -дед протягивает внуку молоток. Пацан втягивает голову в плечи. - На!- в глазах внука читаются испуг, жалость до кролика, страх. Первый раз он видит смерть.
- Настоящий мужик должен уметь, -мальчик берёт из рук деда молоток. Дед держит кроля, пацан бьёт, между глаз. В пол силы. Кроль орёт. Трепыхается. В истерике "мужик" бьёт со всей "дури". Животное перестаёт дрыгать розможжённой головой.
Старик гладит внука по голове.
- Ну иди. Дальше я сам.
Тот не уходит.
- Ну хорошо. Смотри. Я научу тебя, как снимать шкурку,-дед отрезает хвост от кролика. Хвост пушистый и мягкий. Малыш держит его в руке. Ему уже не страшно.
4. "Кастет."
Всё уже давно написано. Окна Небесные открыты. Ты подходишь к шкафчику, вытаскиваешь то, что тебе нужно, сам не понимая, как из черноты звёздной бездны, из ниоткуда. Там есть книги. О нас.
- Где??
До пупа голый мужик, в трениках за одиннадцать рэ, забегает в хату, потом в кладовку, мацает на полочке, той что над дверями.
С улицы, из-за двора пьяный мужской голос, глотая слюну орёт : "Ва- ся!!"
Глаза голого возбуждены. Заскорузлые руки в трясучке кидаются к полочке с права.
- Где?
Книги с материалами КПСС падают на пол.
- Выкинула, - с психом, отвечает с открытых кухонных дверей женский голос.
- Амёба!!!
-А,- вскрикивает дед, нашарив за томиками Ленина тяжёленький тряпичный свёрток.
ААА, -одним протяжным звуком он срывает на ходу тряпку. Полированный медный кастет ловит отблеск из кладовочного окна, ложась в руку.
Мальчик видит. Он давно знает, где старик прячет своё оружие. Он уже трогал его. Кастет тяжёлый. Как будто вырубленный из толстой медной пластины. Он сильно большой для руки пацана. Мальчик пробовал им бить об забор. Рукам становится больно. От отдачи.
От зубьев, размером с пол спичечного коробка, на досках остаются зазубрины. Бабуся ругает за это.
Пацан пробовал стукать себя по рёбрам, по голове, как бы примеряясь.Издавал звуки: "Тыщщщь, тух". Бил в воздух, пока никто не видел.
С соседней улицы доносились крики. Через время калитка их двора распахнулась. Двое мужиков с потрёпанной причёхой прислоняют к забору деда.
На его губах запёкшаяся кровь. С носа посачивается юшка. В правой руке блестит кастет.
Двое технично теряются. Качающейся походкой дед входит во двор. Левой пытается прикрыть калитку. Он весь в пылище. Бок грязный от земли. С ободранных рёбер течёт кровь. Глаза щурятся, рот кривится от гордости и выдаёт: "Дали им... С Песчаного..."
Любовь Павловну, к слову сказать, долго просить не надо. Она и так всё знает. Бабуля хватает своего непутёвого мужа за жилистую шею. Бьёт по спине увесистой ладонью. - Маздон старый, - удары сыпятся один за одним. Текст монолога, как и экзекуция нарастает.Старика треплют за шевелюру, вырывая остатки и без того лысеющей причёски. Он бурчит. Глаза его довольны. Он позволяет себя раздеть, догола.
Из соседней комнаты, без дверей, мальчишка подсматривает, как бабка моет деда в оцинкованном корыте. Трёт его мочалкой, даже писюн. Ругает матюком: - Выкину к чёртовой матери твой кастет! - "Дали мы им ...- профгрупорг Шиферного завода пытается отключиться прямо стоя.
- Не тронь гавна, воно и не воня, -процедура заканчивается. Деда укутывают розовой до серости махровой простынёй, наливают сто пятьдесят и ведут спать.
Этот кастет ещё долго будет нужен. Все знают, что выкидывать его нельзя. Только прятать. Он исчезнет непонятно куда позже. Когда прекратятся еженедельные драки. Улица на улицу.
5.
"Аппарат".
Сам пан тэля пасэ. Это по-французски, как говорят у нас, на Нахаловке.
Синий огонёк пламени окрашивается по краям красными, рваными всполохами. Разгорается сильней. Комната, освещёна с улицы дневным светом из-за полузакрытых ставень. Лампочка не горит.Зеркальная поверхность ложки раскалена. Чуть прищурившись и отведя руку от себя, огненную воду льют прямо на пол, на железный лист возле поддувала. Струйка, со спичку толщиной, продолжает гореть на лету, разлетается маленькими горящими плевками.
- Хорошая, - причмокивает бабка, - Дай я ,- корявые руки старика спешно громоздят под медную трубку змеевика гранёную рюмочку, прям поверх угольного фильтра. - У, - недовольно хмыкает бабка. Они вдвоём следят, как рюмка быстро наполняется. Не дождавшись краёв, дед обливая руки берёт гранчак. Опрокидывает себе в горло. Морщится. -Ы..а,- выдыхает тёплый сивушный звук. Кухню всё больше и больше наполняет амбре, с привкусом кипящей браги.
Во дворе улавливается сизый дымок.Из печной трубы дровяной дым улетает прямо в синее небо. За калиткой безлюдье. Слышен звук проходящего поезда, по нижней линии. Собаки не гавкают. Дневной зной полон тишины.
Взрослые суетятся. Носят воду из колодца. Черпают алюминиевым ковшиком из оцинкованной выварки подогретую воду, пахнущую пригорелым тестом. Льют на трубки .
Мальчишка запускает руку в охладитель. Вода приятная, тёплая. Значит надо менять.
Через марлечку и пережжённые дрова самогонка течёт в леечку. Трёх литровая банка полна. Подставляют другую.
С погреба достали огурцы. Пробуют первак.
От стойкого пара в доме, кружится голова. Дурно.
Лица стариков сальные от количества дегустаций. Глазки щурятся. Но процесс ещё не завершён. Минимум литра четыре. И вонючий послед. Возьмут всё.
К забору кто-то подъехал. В ворота постучали. Чужие, тяжёлые шаги продавливают деревянный пол.
- Это, -замялся дядька милиционер с красной мордой, кивая головой в сторону занавески.
Пацанёнок думает, что его никто не видит. - Та, -машут в дверной проём баба с дедом.
-На, -капитану наливают аж до краёв. Тряся руками, тот ковтает большими глотками; тянет в себя, как будто ему противно. -А,а-ху,- на выдохе. Вытирает рот, шморгает. -Хорошая!(жмурится от прошибшей слезы)
- Шо, пацан? Скока тебе лет?
Малой молчит,прячась от незнакомца. - Семь вот было в маю, -отвечает бабка.
- В школу хочешь?- продолжает ,ставший ещё красней от паров, участковый.
Осмелев, пацан кивает головой.
С улицы сигналят. Заходит второй дядька.- Ехать пора.
- Эта, -старик протягивает банку самогонки водиле.- Пойдём на двор, Михалыч.
Взрослые выходят. Курят у калитки. Пацанёнок макает палец в тёплую рюмку. Пробует на язык.- Э, фе! Гадость! Он искренне не понимает, зачем они это пьют? Это ж не ситро? Ситро в тыщу раз вкуснее!
За двором запустили двигатель.Через щёлку в заборе видно, как жёлтый уазик поворачивает за угол. Вот его уже не видно. Скукота. Солнце жарит. До вечера ещё далеко. Малой заходит в угольный склад, у забора. Закрывает дверь за собой.В складе темно. Только через доски пробиваются полоски света: на улицу и к соседям.Сегодня это будет его место, для игры. И он думает, что здесь его никто не найдёт.
"Югославия".
Белый фильтр. Это были единственные сигареты с белым фильтром. 60 копеек пачка. Он не смог удержаться. Автобус тронулся. Пацан лет семи в спортивках с оттопыренными коленками,быстро присел. Бычок ещё дымился. Малой сжал находку в кулачок, как бы прижимая к асфальту, воровато глянул на дядек возле ворот Густушки, и побежал к пацанам. Вниз, к ревчаку.
- Вот, -он разжал кулак. Окурок ещё тлел. Огонёк почти касался кожи.
-Живая!,- к чинарику потянулись руки с обгрызаным маникюром.-Давай обпалим...- Жирнааая,- заулыбались дружки.- Не , - тока по одной тяге. На улице покажу. "Везунчик" протянул "Югославию" младшему братишке. Обезьяна чиркнул спичками, обпалил фильтр-шо называется, простерилизовал. Старший спешно взял окурок из его рук, затянулся; вначале потихоньку, смакуя, продолжая подсасывать, сделал глубокую затяжку: -Крепкая, -на выдохе он передал сигарету братухе. Тот потянул дым, закашлялся.- В себя тяни, это ж не свисток,- заржало кодло. - Га, ыы, -руки, с чёрными ногтями , по рангу, отталкивая друг дружку, передают по кругу сигарету; обшорханые губы важно выпухивают дым. Не в затяжку.
- На кури, а то аж губы пэчэ,- самый младший отдал тлеющий фильтр пацанёнку, только что переехавшему в их район. Тот затянулся. Фильтр был острый и кислый на вкус, драл горло. - Харе, -нашедший " Югославию" забрал оплавленный ниппель из рук новенького, - А то ещё название скуришь. Плюнул на пальцы, притушил огонёк, и сунул белый фильтр с надписью , как доказательство, в карман клетчатого пиджака.
- Будешь курить, будешь?!- схватив сына за шкирку, мамка больно, два раза огрела счастливца по жопе хлопушкой. Самодельной. Из дрына и куска автомобильной резины...
Тот не понимал.- Что это?! - В её словах был и вопрос и ответ. Мамкины пальцы держали улику. С белым фильтром. - Не знаю,.. -ещё не понимая разоблачения огрызнулся тот. - У тебя в кармане, что? - Психонула родительница, замахиваясь.
- Э... хотел было зареветь, включить защиту, сжался как щенок в углу. - Будешь курить?! - Удар, ещё удар. Из глаз подростка хлынули слёзы.
Вместо смирения, внезапно в нём проснулся зверёк. Злой. Рот наполнился слюной. Брызгая, он устроил истерику. Кривые губы его выпалили как бы сами по себе: - Буду!
Мама не ожидала такой реакции. Бунт, не покорность, тянущаяся годами жизнь матери- одиночки. Всё в него! Для него! А он...!
- Буду! Буду! Буду! Буду!, - он уже орал без остановки на каждый её удар.
Она перевернула хлопушку. И палкой лупила своего единственного, и такого вмиг ставшего жестоким, сына. Она плакала в бессильном прозрении.
Внезапно, в какой -то момент, её мальчик вывернулся. Вырвал из рук матери палку и сломал её об колено.
Это было так неожиданно. И нелепо.
Мальчик вырос.
Мама махнула рукой. Её лицо стало каким- то горьким. Она развернулась и пошла в дом. Плакать.
То ли от горечи к себе. То ли от обиды на умершего мужа. То ли из за сына.
" Буду курить, буду, буду", - так он и прокурил, дурачок, тридцать лет.
6.
"Дорогая Роза Марковна."
К этому разделу нужно подойти по- особенному. Так сказать с пониманием.
Почему то запомнилось: Роза Марковна. Наверное от того, что это имя- отчество звучало в их доме часто, громко, и с какой -то издевательской интонацией. В основном- от бабки. С её слов можно было понять, что тётя эта была жы..довкой, суч..кой и крашеной прошмандёвкой, любила нашего деда и хотела с ним заниматься этим...
В общем Тётя-Мотя, подбери лахмотья.
В киоске "Союз печать" в принципе всегда можно купить красивые открытки: с
Розой, с ажурными золочёными краями, или с 8-м Марта. Штук 10. По 3 копейки.На каждой из открыток нанесен индекс, чтоб отправлять по почте.
"Дорогая Роза Марковна,...- красивый каллиграфический почерк бывшего фин инспектора дополнял ещё и интеллигентный слог..." разрешите, в этот прекрасный для нашей страны Праздник..."от чистого сердца", примешивалась сюда и седеющая страсть; "лично" - намёк на свидание ;и чего-то там ещё в возвышенной форме соединялось в тираду на всю страницу.
Как под копирку, все десять штук пылких посланий с Праздником, разве что имя- отчества зинаид палн, елен николаевн и клавдий иванн делали этот пасьянс одушевлённым. Главное не перепутать. Кто же откажет такому кавалеру? В венгерских остроносых туфлях, в монгольской кожаной куртке под белую рубаху с чёрным, с люрэксом галстуком -селёдкой? А?
Нагодай козе про смерть, так вона бига- пердь та пердь.
Ну где то так.
Через пару дней бывшего, но ещё уважаемого фин инспектора подвозит к дому не известный автомобиль. Член профкома ещё способен стоять на ногах. На парт собраниях выступать уже не в состоянии. В общем, мы так думаем, что поздравил всех.
Из непонятно откуда то взявшейся авоськи торчит коньяк, палки колбас с балыком, апельсины. Вместо индульгенции. В руках букет увядших роз.
А что: наше дело телячье- обосра..лся и стой.
А с Розой Марковной пацан познакомился позже. Это тётка доктор. Заведующая. В Туб Диспансере. Там им всем: и бабушке, и маме сделали "манту". И деда лечили дибазолом. Обещали дать трёхкомнатную квартиру. Но туберкулёза почему- то так и не нашли.
7.
"Промзона."
Легко воспеть могущество гор и величие полноводных рек, но труднее влюбиться в небо за окном, ограниченное громоздкими крышами многоэтажек, трёхсотметровыми трубами Тэц, пылающими выбросами Вагранки; соединиться до принятия с грохотом и монотонной вибрацией товарняков, сотрясающих землю, стены домов, ритмами шпал и рельсовыми стыками.
В этом нужно появиться в мир, где всё это уже есть; стать частью, соединиться; а потом просто не смочь без этого жить.
Потому, что как же можно жить без частички себя?
Значит надо извлечь драгоценное из ничтожного, чтобы быть, как Его уста, чтоб возвещать и свидетельствовать...
"Сявки"
Мышление советского человека обобщено.
Особенно, если оно ограничено периметром пятиметрового забора, колючкой типа "егоза" с электрическим током и вышками.
А ещё, все пацаны уже посмотрели в кино "Калина красная" и на улице почти у всех отцов есть ножики, с наборными цветными ручками, и выкидухи.
- Я тебе покидаю!Я тебе покидаю! А ну- отойди!Стрелять буду!- дядька на вышке угрожающе вскинул автомат.
У-ух!Аж дух замирает! Пацанята на полусогнутых бегут к Густушке, прячутся за линией, выглядают. Возле периметра никого нет. Никто не выскочил с собаками. Один из кодлы отделяется, бежит на цырлах с другого боку гаражей. В руке его палка, к которой синей изолентой примотан блок "Примы" с гвоздичкой и пачка чая со слоником.
- Дядь, ты здесь?- преодолевая трясучку в теле шепчет он у первого забора.
- Да, да,- отвечает еле слышный шёпот из-за угла, с той стороны бетона.
-Дядь, не надури,-горячо шепчет пацанёнок, прислушиваясь к шорохам.
- Та кидай уже!- почти орёт из-за забора зек.
Малой раскручивает палку, на вышке часовой поворачивается в их сторону.
- А ну, стой!- кричат с высоты,- Стреляю!
Малой мечет пакет через забор, там слышна возня и топот шагов. Сам чуть ли не на карачках бежит через асфальт к пацанам. Из-за периметра в ответ шлёпается свёрток в промасленной бумаге. Завыла сирена.Переброс. Сейчас с боковых дверей, тех что рядом с воротами, выбежит охрана, с собакой. Один из пацанят решается. Он возвращается к газону, хватает свёрток и со всего духу несётся к дружкам. Те как горобчики взлетают на забор Очистных, прыгают не оглядываясь в бурьяны, и бегут к халабуде, через камыши. Со стороны двенадцатой зоны слышен вой. Там ловят перебросчиков. Дед говорит: "Связь с осужденными". А их" осужденных" возят, на работу, мимо магазина, в Уралах защитного цвета. И там в каждой машине два или три зека с бритыми головами смотрят на улицу, через решётку, на волю, туда, где местные знакомые заочно пацанята машут им руками. Они кричат им: "Пацаны, принесите чаю! Принесите курить!"
Охранники,сидящие в углах кузова, в солдатской форме, с красными погонами,злобно стукают прикладами по решётке, пытаясь прибить пролезшие через клеточки пальцы. Пацаны улюлюкают, показывают конвойным ж...опу, нагибаясь в их сторону и хлопая себя по заднице; регочут, трясут дулями и вовсе не бояться. Они знают, по пионерам никто стрелять не будет, только пугают.
Значит надо в наглую пройтись мимо таблички " Проход запрещён" и если шо, договорится с расконвоированными, или у ментовского дома. А если споймают, сказать, что я здесь живу, мамка за хлебом послала. Дадут подсра...чника, ну попугают , за ухо покрутят, ну? Та, фигня!
А бывает и надурит дядька. Ничего не кинет с за забора, та они не обижаются.
Из-за Цветмета потянулся беловатый дымок. Это Леопольд поджёг Табачку. Пацаны бросают свой тёплый лимонад рядом с Пунктом приёма посуды. Ну их(пустые бутылки)
Если успеть,среди груды тлеющей табачной свалки можно отрыть запечатанные пачки и даже целые блоки харьковского "Космоса", не порезанные метровые заготовки "Ватры" и, если повезёт, "Приму" с красным фильтром, которую по местной легенде, курит сама английская королева.
За такой подгон, любой дед даст на "Буратино", или даже на "Байкал". На ножик ещё можно сменять. Или снести девкам, на Пятьдесят четвёртую, что на Каштановой. Там рядом с забором женской зоны растут огромные орехи. И если залезть по-выше, то можно добросить через второй заборчик курево. А если вообще повезёт,то какая нибудь наглая девица издаля покажет си..ськи, под гогот подруг.
- А ну, слазьте оттуда! - закричат охранники. И если не забздеть, то можно потом всю дорогу собирать завистливые взгляды всех пацанов не только с улицы, но и с района.
8.
У каждого есть своя песнь восхождения.
Множество раз я рассказывал эти истории, пока наконец они не стали строками в этой книге.
Итак:
"Цветмет."
Большие витражные окна, состоящие из местами выбитых стёкол, дребежжали от проходящего рядом с заводом, товарняка.
На заборе из красного кирпича, доходящего взрослому до макушки, сидели пацаны, в-наглую свесив ноги прямо во двор Цветмета.
Рабочий день уже закончился, дело было к выходным. Двор , усыпанный разноцветной металлической стружкой, был свободен. Рабочие закончили плавку,помылись в душевых и потянулись в сторону "Ялты", в генделык или в "Продмаг".
Сигнал переезда перестал звенеть. Поезд прошёл. На платформе никого из дядек не было.
- Шо там, деда нет?- спросил один, косясь на будку сторожа, рядом с синими воротами.
- Та вроде нет.
- Шо ты, на шухере?
Долговязый паренёк, похожий на Славку из "Кортика", покивал головой.
- Я тут, вдруг чево.
Трое прыгнули с забора. Через контейнера с медными чушками, с проволокой и магнитиками, они прокрались к плавильным печам.
Магний лежал большими пластинами, стружкой и неподъёмными болванками.
Наверное дед просто дрых. Рыжий дёргался. Смотрел то на двери, то на железные боксы. Пацанов нигде не было.
- Я тебе полазаю. А ну, слазь!
Из кибатурки вышел мужик, с палкой.На конце палки была накручена здоровенная латунная гайка.Вездесущих собак с мужиком не было.
- Слазь, а то милицию позову!
Жираф не знал, что ему делать?
- Где ж они? Может заховались, чи не слышат?
- Слазь!- дедуган угрожающе погрозил дрыном.
Рыжему парнишке было стыдно за свою всеобладающую трусость. Опять он на шухере и опять пацанов примут! Обида на себя самого душила его. Подкатывающие к глазам слёзы полезли было комом в горле. Пх!..
Снаружи что-то гепнуло. Потом ещё и ещё. Со стороны павильни. На углу.
- Э!,- донеслось с той стороны. Не громко свистнули.
Они уже перекинули чушки магния через забор, через дырку, замазанную салидолом.
Один, Обезьяна, пролез прямо через мазюку.
Двое рванули, как на сцену, перед дедом, ко второй проходной. Понад цехом, в обход, к депо, через второй забор.
Дед побёг наперерез.
Паренёк на заборе поглядел в сторону убегающих товарищей.
-Шухер, пацаны,- крикнул он не громко.
Те уже оторвались метров на пятьдесят.
Поняв, что малых не догнать, дед остановился у долговязого, столпом стоящего на заборе.
- Ах ты, сука рыжая!- крикнул дед.
- А ты, сука лысая!- обиделся рыжий.
В игре в "Пекаря", надо палкой сбить банки из под краски, с под горошка, или просто от консервов, выстроеных друг на друге.
Латунная гайка, дав направление держаку от лопаты, просвистев, огрела дозорного прям по горбу; в самый тот момент, когда ноги его уже оттолкнулись от забора, в полёте.
Малый взвыл и бахнулся за ограду, прям на побитый кирпич.
-Ай, ай,-ныл он,держась за ушибленное место.Коленки его были разбиты. Из порватых штанов проступила кровь. Ладони содраны.
-Вот гад!- братуха рыжего, чернявый, мелкий малой, с передними пощербленными зубами, плюнул харчком за забор.
- Мы там магний перекинули. Щас Чуча с Игорьком оббегут. Как ты?-
-Больно, ай.
-Ля, - чернявый взвесил гайку на дрыне,- тяжёлая!
-Шо там?- кивнули подбежавшие пацанята семи и десяти лет.
- Мы там, в кустах попрятали...
Они зыркнули на пускающего слезу шухерного.
-Это, давай на забор, пацаны.
Не смотря на кровь, рыжий упёрся ногой об кирпич, и залез со всеми.
-Э!- крикнули пацаны в сторону дедугановой кибитки.-Эээ!
Дед выглянул.
-Дядь, можно мы во дворе полазим?-они свесили ноги за забор и стукали пятками об кирпичи.
- А мы вам сигарет принесём?...- Мы не долго. Мы магнитики пособираем и уйдём- хором они уламывали сторожа.
- Не хер! А ну, валите отсюда! Щас в милицию позвоню!- Дед решительно засеменил к будке.
Чуча достал рогатку.
- А ну?
Он натянул серую авиационную резинку. Кокс свистнул и витринное стекло завода, стало ещё щербатее. Со звоном оно упало крупным куском с под самой крыши об рельсы двора.
- Я тебе!- взревел дед. Он кинулся в коморку, прям рысью.
Пацаны подаставали свои рогатки и уже стёкла, огромные промышленные окна, стали трощиться, как взрывы; одно за одним.
- Милиция!- завопил дед.
В его сторону просвистел кокс, тяжёлый, с линии; затем ещё и ещё!
Наконец-то единственное окно сторожки луснуло, потом выпало полностью и разлетелось вдребезги.
Дверь открылась. Из неё было видно, как присев под стол, дед орёт в телефонную трубку, зачем- то держа её над макушкой.
Под шквальным огнём голова его периодически из упора лёжа молниеносно выныривала в распахивающиеся двери, затем он с силой гупал ими.
Пацаны, тем временем, перелезли в заводской двор; и уже как немцы, при прочёсывании леса, полномасштабно, шеренгой, наступали .
Кодла гоготала от собственной безнаказанности.
Через пять минут, со стороны Верещаковского переезда, показался жёлтый милицейский УАЗик.
Пацаны вскочили на забор , под перроном, к лесопилке, к дырке в плитах, по дровам, по наваленным горой бревнам, они забрались на чердак; и уже оттуда наблюдали, как милиция звонит в синие ворота Цвет Мета.
Лёжа на крыше трёхэтажной промышленной сушилки, головами к месту событий, они гоготали.
Там они пробыли до сумерек, чуть ли не до темноты; а потом спрыгнув с крыши на огромную, до второго этажа кучу тырсы, гордые пошли домой.
Магний поделили для взрывпакетов. А большие куски побросали в костёр, у "железки", для салюта.
Старшие пацаны, с Диканёвки, улюлюкая разбили этот костёр палками. Они подбрасывали горящий металл вверх. Он падал, рассыпаясь на множество искр, пыхал в траве ещё и ещё.
А один из старшаков, после армии, пьяный, показал, как надо тушить костёр и помочился на горящее белым, пламя.
Брызги горящего металла стрельнули тому на штаны, на рубаху, на патлатую хипарскую шевелюру. Белый, вонючий, едкий дым заволочил его фигуру. И голос из кислотного облака произнёс: "Ё маё, только джинсы купил!?"
Когда туман рассеялся , стало видно, что одёжа его вся в мелкую дырочку, а волосы дымятся.
В этом яру это всё и осталось, тогда. Через время они сами станут старшаками и не будут повторять тех ошибок. Не будут писать огнетушителем на стенах слово из трёх букв, вышибать электрокаром ворота. Будут просто договариваться, если надо.
Проходя через время лет, я увидел, что всё изменилось: местность, дома, район, люди. Многих друзей уже нет.
И может наступить так, что о том, что было, никто и никогда не узнает. Я это чувствую. И это живёт внутри меня.
Мне надо описать всё это.
Пока "всё это", не исчезло навсегда. И тогда некому будет рассказать, какими мы были.
9.
"Комса."
"Кожна людина мае зрозуміти, хто вона є; і робити тє, до чого прагне її душа. Так ми стаємо часткою всесвітньої Гармонії." Десь так.
Григорій Сковорода, ректор Харківської Духовної семінарії 1700 какой-то там год.
Главное, не забояться, и сделать шаг. Первый лёд такой прозрачный. Ты как бы наступаешь на воду. На чёрные , местами ещё жёлтые, не сгнившие листья, опустившиеся на дно, на бурые водоросли, колыхаемые невидимым течением. Ты пробуешь натяжение воды. Своими подошвами. От веса тел всё зеркало льда начинает колебаться, соединяясь с амплитудой шагов. Быстрее и быстрее. Они бегут; на остров, к навесам и лавочкам, с давно не крашеными досками, к облетевшим от холода кустам у воды, к этому клочку земли, в сотне метров от Водокачки, прям посреди Озера.
Чернявый пацанёнок лет шести раскачивает плёнку льда. Его брат, старше и крупней, всем весом наступает на образовавшиеся ледовые волны; отчего их шапочки трескаются и пробившаяся на поверхность вода нагоняет их, заливая собою трещины их следов.
- Женька, я проваливаюсь!- песок на дне перестаёт быть виден. Чёрная пустота глубины под ногами наполняет сковывающим ужасом. Уже треск, который не был слышен ранее, врезается в уши. Главное- не паниковать. Как учили на плакатах, в школе. До островка остаётся метров тридцать. Они ложатся на пузо и ползут. Главное, не смотреть на черноту дна под собой, и не давить локтями и коленками об лёд. А то он лопается, пропитывая пальто ледяной водой. Лбы их взмокли. Они ползут, как ужики. Туда, вперёд. Интуитивно понимая спасительное приближение берега.
Как тогда. Как летом. Когда они научились плавать, на Лапше, за плотиной.
На мелководье. Где можно было просто зайти по пояс, а потом подогнуть ноги и плыть, по течению, подгребая руками. Несколько метров.
Этой же осенью старшего отдали в школу, на Силикатный. Прям рядом с Комсомольким озером, Комсой.
Там они первый раз и поплыли, до острова, по- собачьи. А потом хекали полчаса, на берегу. Берег спасательной станции напротив острова показался им таким далёким.
В начале, они было попробовали заходить в воду, но там была глубина, сразу по грудь. Оба устали, запыхались, и обуреваемые страхом, никак не могли решиться плыть назад, оттягивая и оттягивая время.
Старшие пацаны, с их района, отдыхающие на Еврейском пляже, сбегали на Спасательную станцию. После чего двум невдалым писюнам дали по уху и местные водолазы, Шима и Скандал, на лодочке, с позором, причалили их к Лодочной станции. Составили протокол.
И вот попытка номер два.
Тоскливый промозглый ветер остужал раскрасневшиеся зарюмсаные лица. С безнадёгой они глядели туда, в сторону Спасательной станции. Было начало зимы. Каникулы. Никого из взрослых на берегу не было. На льду валялись палки и куски силикатного кирпича, которым пробовалась крепость льда. Снег срывался по над берегом, закруживался в ветках ивы, вмерзших в воду. Начинало темнеть.
- Давай это... На пузе... До берега,- младший, как более легкий, стал на колени. Опёрся на траву у кромки воды. Осока под коленом вогнулась под воду. Там , под травой, были пузырьки не замёрзшего воздуха. Старший лёг лицом на лёд, ноги его остались наполовину на берегу. Он оттолкнулся от промёрзшей земли и они поползли, на огоньки столбов электричества, лампочки которых телепал ветер.
- Главное, если провалишься, скидай пальто и не дрыгайся...
Младший молчал. Они ползли на огоньки. Черноту дна , с его пугающей глубиной, не было видно. Главное, доползти до мелкоты. Главное, не встать на коленки, не вскочить рачки, даже если провалился. Терпеть.
До берега оставались метры. Младший ухватился за камыши, под ивами, там, где летом они тягали мамкиной гардиной окуней. Попытался подтянуться к берегу. Он упёрся коленками о траву и тело его погрузилось ногами под воду.
-Славка, - крикнул он. Второй наполз сзади. Схватил брата за воротник пальто; и они оба погрузились в обжигающую, но не чувствуемую телом воду.
Ноги их коснулись дна. Всем корпусом они ринулись на берег, отталкиваясь от озёрного вязкого мула, ломая корку прибрежного льда, режа руки в кровь.
- Хе, хух,а,- они выбрались на берег. По пояс мокрые. В ботинках хлюпала жижа. Грязь испачкала лица.
_ До кого пойдём?- Спросил младший. Рыжий пожал плечами.
- Мда, - философски они почесали макушки. - Дда?!
- Ну шо, пойдём.- Они зачвакали в сторону круга автобуса. Упросили дяденьку водителя довезти их без денег. Три остановки слушали нотации в полупустом автобусе, от работяг, принявших для сугреву пять капель, в примыкающих к заводам генделыкам. От теток, которые якобы всё расскажут мамкам. Про ремень. Про пороть надо, про шпану, про бестолковых и неучей.
Пускай, им было всё равно. Домой идти было нельзя, отлупят.
Проехав свою остановку, они встали возле Моторовагонного депо. Перелезли через бетонный забор. Потом на Лесопилку. По заледенелой металлической пожарной лестнице забрались на чердак, над сушилкой.
Там было жарко от горячего воздуха, и темно. Самое главное, что чердак был пустой. Они разделись, развесив одежду для просушки. Под одной из деревянных балок лежала заначка- бычок с фильтром, и спички. Почиркав пару раз, они стали тянуть тёплый дым, проникающий в их розовые легкие своей горечью. Осмелев, они привстали обое на цыпочки, босяком, в мокрых носках и курили, пряча огонёк в кулачке, и пуская дым на морозное без окна небо.
В сердцах их было легко и хорошо. Можно будет пойти домой и сбрехать, что мокрый, от того , что валялся в снегу. Ругать будут конечно, но то так.
Чёрное небо наполняло весь горизонт под ними. Огоньки зажглись на всех заводах, в домах, за железкой. Им было легко. Завтра все пацаны на улице узнают, как они дошли до Острова. Завтра. А сегодня они так и не узнали, что Кто- то на Небе, провёл их по первому льду, раз им уж так очень хотелось достичь своей детской мечты.
10.
"Пеша."
Эта музыка была похожа на его жизнь. Так, как бы он сидел в кинозале.
На экране мелькали картинки. Фрагментами. Как в немом кино.
Образы менялись. Один за одним. Как в проекторе. Чёрные и белые тона.
Движущиеся тени. Тексты событий, сопровождающие диафильм. Для единственного зрителя.
И кино это было ему знакомо. Потому что это была его жизнь.
В картинках.
Музыка поразительно точно передавала то, что происходило на экране.
Она, точнее- из неё, посреди этого чёрного зала, вытекало то, что оживляло движущиеся силуэты. Без слов. За закрытыми ставнями, через которые пробивался всепроникающий лучик дня.
Картинки завораживали, извлекая эмоции оттуда, из глубины прошлого. Иногда ему казалось, что всплывало то, что навсегда исчезло.
Он всматривался в лица и среди всего увиденного пытался вспомнить голоса. Это самое трудное - вспомнить голоса. Тех, кто на экране. В этом немом кино. И только музыка, как бы оживляла происходящее.
По нарастающей. В ней было необыкновенное очарование присутствия. Будто Кто-то знал, где и когда должна звучать та или иная нота.
- До, до, до, до, до, ре, ре ,ре, ре, ре, соль, фа, ми ре, соль, -затянул распевку учитель музыки.
Момента этого ждал весь класс.
Не высокий, лысоватый, в бурдовом пинжджяке человек растянул аккордеон, размером с половину себя и запрыгал по классной комнате.
Это была умора. Только он этого не замечал. Он подскакивал со своей огромной гармошкой к передним партам, растягивал что есть силы меха и глядя в глаза требовательно пел: До, до, до, до, до!,- вымогая от присутствующих обязательного пения.
Задние парты давились от смеха. Лица передних краснели, растягивались рты. Они не попадали в ноты. А Пеша, подтоптывал ногой и не отходил, пока те, к кому он подпрыгнул, не включались в спевку.
Он был безобидный человек. Фанат аккордеона и гармошки. На уроках его балдели от ничегониделанья. Он свято верил, что все без исключения советские дети обожают концерты Рахманинова, Листа, Бетховена, Глинки, кого там ещё? Моцарта; знают наизусть арию из Бориса Годунова и обязательно слушают на ночь Чайковского.
Исключительно для популяризации музыкального просвещения, он таскал на каждый урок пластинки, купленные за свои кровные в магазине "Мелодия", на углу Костюринского и Розы Люксембург. Пока пластинка пилила , весь класс мог расслабляться сколько хочешь.
Самым худшим могла стать контрольная. Почему-то учитель пения считал, что все учащиеся должны иметь классическое музыкальное образование, и уж тем более, знать нотную грамоту.
Для чего он брал свою физгармонию, садился своими непонятного цвета брюками на угол лакированного стола и вдохновенно наяривал Баха или ещё кого великого.
По завершению его импровизации бессмертных творений, все присутствующие должны были в нотных тетрадях, после значка скрипичного ключа, нотами, записать всё, что он исполнил.
Благосклонности его не было предела.
Весь класс делился на два ряда - парта за партой, по двое , и без всякой совести передирал у двоих отличников, занимающихся музыкой у данного преподавателя, всю контрольную.
Листки с правильно написанными гаммами сдавались учителю, который тут же их и проверял. Так что на его уроках все были отличниками, или по крайней мере, поклонниками музыки.
Я не помню до какого класса он был. Его периодические отлучки во время урока, чтоб покурить, очень часто заканчивались заходом к трудовику; после минут пятнадцати отсутствия он появлялся, в подогретом тонусе, с блеском в глазах, со свежей табачной вонью изо рта. Но к восьмому классу Пеша бесследно исчез. Может быть из- за того, что кабинет пения располагался на том же, втором этаже, что и кабинет Директрисы.
На его место пришла другая училка музыки. Только что закончившая пед училище. Тётя двадцати годов. С нереально большими буферами, которые при каждом её облокачивании об учительский стол, старались выпрыгнуть из глубокого разреза декольте, чем вызывали не проходящую до конца урока эрекцию у мальчиков с передних парт.
Звали её тоже смачно, Петик Светлана Васильевна.
Но это уже совершенно другая история.
11.
"Леопольд"
За высоким забором было много интересного.
Начиная с самого забора, до неба, скрывающего дом. Обитель эта, вызывала страх и ужас у местных; неуместно примостившись , как бы втиснутая между серым заводским бетоном, вдоль дороги, ведущей к старому кладбищу; от ж/д переезда табачной свалки, рядом с Паровозным депо. Строений рядом с этой лачугой поблизости не было. То есть вообще!
Все обитатели Промзоны, проходящие по трассе от генделыка с негласным названием " Ялта", мимо табачки, с опаской косились на лево, дёргали детей за руку, чтоб не шумели.
За забором, по городской легенде, жил сам Леопольд! Предатель, отсидевший после войны двадцать пять лет, хранитель табачной свалки и поедатель всех местных собак.
Проверить эту версию пытались все пацаны с района. Без объявления войны, они систематически поджигали его халупу, обстреливали из рогаток, заколоченные фанерой окна. Бросали гелыки с жд насыпи, ведущей от станции Червонозаводская к Верещаковке, навесным за забор.
Пастись сюда ходила вся местная пацанва. Периодически. Надо было просто подкараулить момент. Моментом мог быть сизый дымок, со специфическим запашком тлеющей сигареты, тянущийся из- за линии(железнодорожных насыпей, от Основы и до Балашовки, и от Диканевки до Левады)
Линия, или за Линию, на местном диалекте означало железно- дорожную насыпь, разграничивающую район на Нахаловку и Диканёвку.
С Нахаловки было видно, как на пограничной территории, со стороны депо, ниже Сидоренковской горит табачка.
Это Леопольд имел задание уничтожать только что вывезенный брак: горы молотого табака, до неба! сигареты, резаные по пол метра, сигареты россыпью.
Среди всего прочего попадались запечатанные пачки и даже блоки Харьковской "Примы", а потом " Ватры",тренировочные папиросы "Беломор Канал", чтоб подкурить которую уходило три спички, ничё так " Казбек" и легендарные " Герцеговина Флор"; из сигарет с нипелем: вонючий "Экпрес", по 40 копеек, неплохие "Столичные", в твёрдой пачке, знаменитый в кабаках Харькова и Ялты " Космос"; и линейка Болгарских сигарет, которые по легенде были сделаны из морских почему-то водорослей: "ВТ","Opal", "чтоб хер отпал"(шутка тех лет)," Родопи", с палками табака, тлеющими, тухнущими и стреляющими, ничё так "Вега" и знаменитые "Ту 134", в голубенькой пачке.
По одной из местных легенд, Харьковскую "Приму" с красным фильтром, курила сама Английская королева. И якобы кто- то с района даже находил здесь такие.
Всё это богатство, за которое каждый курящий дед отвалит конфет, а то и лимонад в бутылке за 11 копеек, поджигалось Леопольдом.
Невзирая на страх, местная братва, от переезда, по всем правилам тактического боя, заходила к дымящейся свалке. Самые трусливые становились на шухер, а осталmные рыли руками и палками горы табака. Со временем и шухерные бороли себя, и на карачках выгребали трофеи.
Дед появлялся, как всегда, неожиданно. Он громко булькотал шото типа" Убью" или " А ну, пошли вон!". ПОЯВЛЯЯСЬ ПРЯМО СРЕДИ ДЫМА,НА САМОЙ ВЕРШИНЕ , С РУЖЬЁМ, двустволкой, заряженным СОЛЬЮ!
Пацанята в ужасе бросались с горы. Первый выстрел дед делал в воздух.
Эффект был велик! Скорость стометровки возрастала в разы.
Второй выстрел доставался самому невдалому. Бегство среди дыма и смрада сопровождалось воем раненого и злорадным улюлюканием старикашки.
Его серая фигура, в шапке ушанке, зимой и летом, в пальто серо- буро- малинового цвета на распашку, такого же грязно засаленного цвета брюках, и кирзачах, злобно маячила на горе, возбуждая воображение бегущих сзади.
Один мальчик, по кличке Жираф, нёсся впереди всех. Самый длинный из погодков, прозванный так за его умение убегать первым. Может быть даже из зависти.
С ободранной его коленки, от падения об рельсы текла кровь. За пазухой выпирали сигаретные пачки. Кликуха эта со временем исчезнет, как и табачка, и Леопольд.
Но история на этом ещё не заканчивается.
"Прыжок в крапиву"
Признаков хозяина дома во дворе не было.
Обкидав предварительно его избушку камнями и убедившись в отсутствии деда, двое через примыкающую к забору посадку, проникли внутрь.
Они стали красться, обходя дом к калитке, и самому входу в тамбур.
Огромная собака непонятно серого косматого вида яростно пыталась оторваться со своей цепуры.
Они присели. Перестав даже дышать. Сердца их бешено колотились. У того, что повыше, в правой руке показался топор.
Ни включённого света, если он тут был, ни скрипа из -внутри. Только непонятная вонища старья и застарелой помойки.
Собачий лай продублировался ещё где- то сбоку. Они замерли.
Возле сарая без дверей, похожего на угольный склад, оказалась ещё одна псина.
Верёвка её перекрутилась, и была связана непонятными клубками. Она больше выла. И кидалась на длину верёвки, объятая большим ужасом, чем пацаны.
Двое огляделись вокруг.
Двор весь представлял собой одну большую свалку.
Весь мотлох со всех окрестных помоек присутствовал там.
Стояли тазы с каким то жирным и смердючим содержимы, банки с засохшей краской, горы пустых бутылок, намокшие на дожде тряпки.
Рядом с сараем возвышалась целая груда дров: доски- шалёвки, тырса, ошмётки обзёла , видимо украденные с ближайшей лесопилки, листы дсп с Дока, погнутые от сырости. Покрышки с лысой резиной.
Через весь двор тянулось постиранное серое бельё, притрушенное асбестовой пылью Шиферного завода и выбросами черного дыма товарняков, с железки.
Из неприятных сюрпризов, был навесной замок, на дужках самого входа в дом.
Один из подростков, лет двенадцати, рыжий на солнце, дал знак младшему, малому и чернявому, с выщербленным передним верхним зубом. Они перебежками пробежались к дверям.
Старший начал топором отжимать дверь. Дужки замка телепались из стороны в сторону и только расшатывались.
-Надо жахнуть,- младший выглянул из-за угла тамбура.
- Та я не могу, услышат.
-Та дай я,-второй присоединился к брату.
Они вдвоём упёрлись ногами в косяк двери, руками с силой давили на держак. Лезвие чуть шире отжало щель, так что стало видно то, что в хате.
Там был мрак, вонь прокисших продуктов, непонятной тухлятины и старья.
-Де, де там сигареты?!
-Та говорили там!, младший закивал чубом во внутрь щели.
Они ещё секунду боролись с ужасом и оцепенением, идущим из щели дома, с неизвестностью ждущей их темноты. Воображение их рисовало деда людоеда, притаившегося внутри. Поджидающего их, дышащего зловонием гниющего рта...
-Я посмотрю,- старший протянул топор малому, - На!
Тот взял сокыру, размером с пол него, отдал из -за пазухи старшему холщёвый колючий мешок из - под сахара. Замахнулся остриём и ... Бац! Засадил лезвие топора рядом со щелью, топор тюкнул, и отколол большую щепу, покрашенного красным наличника.
Старший кинулся бежать, по привычке. Выглянул за угол дома, на калитку. Огромный кабыздох по прежнему разрывался. Сердце его ушло в пятки. Калитка была закрыта. Снаружи.
Он заглянул налево, дал знак младшему.
Тот обухом стукнул об петли замка, об дужки, Ещё и ещё, в истерике его удары были слабые и громкие. Он взмок. Чуб налип на лоб. Противный жгучий пот резал глаза. Замок не поддавался.
-На, ты,-он протянул руку с топором.
Рыжий ещё раз оглянулся на калитку и уже без явного понимания и желания, преодолевая растущую внутри панику, упёрся лезвием в щель.
- Не могу, - выдохнул он больше для того, чтоб его не дразнили трусом.
Они хекали, хрипло кашляли, забыв про осторожность.
Со стороны калитки послышался скрип. Собака радостно заскулила, подвыла пару раз. Ей отозвалась та, что возле сарая.
-Дед!,- почти беззвучно выдохнул старший.
Их мокрые спины развернулись в сторону забора, ведущего к свалке.
Поверх серых досок, трёхметровой высоты, шла проволока- колючка. Не думая о последствиях, старший, схватив малого за рукав, рванул в эту полоску неба над забором.
От калитки их отделяли каких то метров пять. До забора надо было бежать через весь двор.
Они рванули. Кривыми запутавшимися ногами, как спринтеры на стометровке, с нижнего старта. У них было преимущество, шага три.
-Стой, сука рыжая!- закричали сзади где -то совсем рядом.
-Стой, стрелять буду!- кто- то сзади остановился, послышались металлические звуки.
Старший уже набрал скорость. Как в школе.
Со всего маху он дал левой ногой об качающийся забор. Правой ещё уперся в доску, схватился обеими руками за колючую проволоку. Из обеих ладоней брызнула кровь. Через долю секунды он уже стоял на шатающемся заборе. Обеими ногами. Спиной к деду. Тот остановился возле своего дома со вскинутым к плечу ружьём.
-Женька, Женька, - закричал старший. Малой прыгал внизу, не имея возможности дотянуться до верху. Из глаз его лились слезы, сами по себе. Он был красный и мокрый от пота . Он бил с носока по гнилым доскам забора, но они не поддавались. Он продвигался влево, через канаву, поросшую крапивой , как зверёк загнанный в колючки, царапая в кровь руки и лицо. Кепку свою он потерял по дороге.
Раздался выстрел. Стоя во весь рост на заборе, старший оглянулся назад, во двор, увидел дым из ружья, глянул вперёд вниз. Там был строительный мусор, ржавые металлические конструкции и канава, выходящая из дедова двора, поросшая крапивой.
На втором выстреле он машинально прыгнул, не глядя. Ударился кедом о что то острое, при приземлении стукнулся об колено бородой и скатился на свалку.
Из канавы сбоку вынырнула фигура. В муляке, весь черный, со стекающей из рукавов курточки грязюкой.
-Убью!- орал кто -то из- за забора. Там, за крапивой и канавой. Внутри.
Не сговариваясь, оба братухи, рванули в сторону железки, пролезли под стоящим поездом, спустились к ревчаку, вонючему ручью за будкой обходчика, и стали там мыться прямо в холодной воде. С их тел шёл пар.
-Га!
-Ыыы!
Ты видел?
А... хахахаха!
Им было необычайно весело и легко. Как подросткам, которые так до конца и не понимают своих поступков и их последствий.
Они не нашли там никаких ящиков сигарет. И вареных и жареных собак. И несметных сокровищ.
Через время, старшаки в очередной раз подпалили несчастного деда. Дом потушили. А самого Леопольда после того, так никто и не видел.
Дом пришел в упадок. Собаки разбежались.
Двор его порос бурьяном.
Табачная свалка исчезла ещё до перестройки.
Мало кто теперь может вспомнить, кто такой Леопольд? Или всё это Нахаловские байки?
12.
"Поэт. Муки творчества."
Муки эти , оказывается, бывают в прямом и переносном смысле слова.
И слова оказывается нужно тоже уметь подбирать.
"Ля, ля, ля, жу, жу, жу
Ля, ля, ля, жу, жу, жу
По секрету
Всему свету
Что случилось расскажу",-громко пел со всех экранов кинотеатров Денис Кораблёв.
"Я не шкаф и не музей
Хранить секреты от друзей"(из той же песенки.)
А виноват во всём этот Гунявый, одноклассничек. Насмотрелся мультиков про Незнайку:
"Торопышка был голодный, проглотил утюг холодный.
У Авоськи под подушкой лежит черствая ватрушка"
Почему то я помню этот день. Мне так кажется. Это было перед поворотом на Черемушную, не доходя до нашего любимого магазина самообслуживания,где можно было пройти мимо кассы, с пачкой киселя в штанах, а потом грызть сухой крошащийся сладкий брикет со вкусом вишни под завистливые взгляды одноклассников.
Да, в один из таких дней, в неопределённое время года, состоялся этот диалог, возле поворота на Черемушную улицу.
"Я поэт
зовусь Незнайка
От меня вам балалайка!"- продекламировал Гуня.
Вот это поворот.
Оказывается, что стихи именно так и надо сочинять.
Склонять кого то. Например восьмиклассников. Ну или всяких там дураков.
"Как у нашего Сидоры
По колено помидоры"
Пойдёт.
Главное, чтоб Сидора не узнал.
"Как у нашей Бойки, по колено дойки"
То ерунда, что у пятиклассницы доек , в принципе, ещё нет. А тем более, по колено.
Главное, чтоб последние слова совпадали. Ну и конечно же нужен талант.
Так что, как там говорится"нажимай, да дуй"
Через время, непонятно по каким причинам, пухлая общая тетрадка, к тому времени заполненная на треть своих 96-и страниц, с подобными произведениями, на уже все имеющиеся в школе и на районе, и даже за пределами района кликухами, была обнародована.
Сначала, а мы знаем, что все поэты жаждут славы и признания, эти два компонента состыковались.
Встреча автора и восьмиклассников, состоялась в школьном туалете.
Приз зрительских симпатий был вручён. Автора искупали в овациях. В творческом экстазе, он лежал на кафельном, противном ,посыпанном хлоркой полу, сопел носом , из которого текла юшка,цвета пионерского галстука; глядел на троих поклонников своего таланта одним подбитым глазом,философски наблюдая, как те, радостно пинают его ногами.
Один из фанатов его творчества нечаянно попал ему в солнечное сплетение, исключив возможность дышать. Поэтому юное дарование только и могло, что издавать нечленораздельные звуки, типа "ай" и "ой", которые к тому моменту не находили какой либо рифмы.
По окончанию экзекуции, они вырвали страницы с шедевральным текстом,и запихали начинающему поэту их в рот.
- Ну, шо, сука!Будешь ещё писать?-оттолкнув малышню, столпившуюся поглазеть, они пошли курить за школу.
Дебют- состоялся! Это была цена за будущую славу, рождаемая в муках творчества.
Главное что?- не увлекаться.
Так кто же сдал юного поэта?
Мне чёто кажется, это был тот, кто ел с ним вместе сухой кисель, из магазина на Валдайской.
Гунявый.
"Через тернии- к звёздам"
Был такой фильм, кажется.
А в 1979 вышел другой, благородный. Про Петю Копейкина:
"Когда я вырасту и стану великаном
Я всем разбитые коленки излечу
И всех ребят из нашего подъезда
Я через крышу прыгать научу"
Вот это поворот!
Вот как оказывается надо сочинять!
"Чтоб так петь, двадцать лет учиться надо!"
Бывалов.
Первым литературным критиком будущего писателя и по совокупности, любимого внука, стал дед.
Творческая натура. Художник по квадратам, горнист, полковой акробатический гимнаст и
лектор баек для внуков, собственного сочинения:
"Мать моя работала прачкой. Получала сорок рублей. Корова стоила двадцать рублей. А бублик с маком- полкопейки. И стакан семечек- полкопейки.И петушок на палочке."
"У нас на улице берёза росла. Высокая. Мы тогда жили в городе Орёл. К нам приехал цирк," Шапито". На городской площади. Турника у нас не было.Там на этой берёзе, на самой высоте, я крутил "солнышко".
И упал,- дед даёт потрогать шишку аккурат по центру темечка, такую с пол грецкого ореха, видную из-за лысеющего чуба.
-Ого, -на ощупь шишка тёплая и твердая,чуть плавает под пальцами и совсем не противная.
-Я хотел повыше залезть, чтоб меня цирковые заметили, и ветка треснула, я упал. Потерял сознание.Меня ребята в кусты спрятали. Испугались.А я очнулся и сбежал вместе с Цирком. А отца своего я не помню. Брат Миша остался...
-А сколько тебе было лет?
-Семь.(1923 год)примечание автора.)
-А потом Ленин умер.Я помню.
- А потом?
- Потом Манчжурия была, Халхингол, озеро Хасан.
-Дед, а ты можешь сделать мячик?
Дед сжимает бицепс, даёт внуку пощупать. Мячик твёрдый и крепкий.
-Ого, -восхищается будующий поэт.
Он тоже хочет быть таким!
Он тоже хочет вот так!
Но уже нет ни войны, ни героев, ни предателей.
Есть толькой расказы о них.
В книжках.
Есть нужные книги. О далёких морях. О разведчиках. О рыцарях.О дикарях. О путешествиях.
Можно зарыться на чердаке, в ещё не высохшем сене для кроликов и читать до темноты. А ночью читать с фонариком.
Матери не до него. Она занята своим новым мужем и ихними детьми.
От бабуси можно запрятаться. Пока не станет звать. Она боится лазить на чердак.
Можно читать до ночи.
Или можно прокрасться на кухню. Включить свет и читать.
-Я ещё немножечко...
А потом сонному умоститься в бабкину перину, провалиться спиною в звёздное небо.
"Катится клубок по селу,- голос бабки звучит где то за пространством ночи. Рисует картинку.
Мальчик прижимается к её теплому и мягкому телу. Проваливается в сон.
Воображение погружает его в приключения. К Звёздам. В далёкие миры и в дальние страны. На озеро Хасан и в Уссурийскую тайгу, где дед лично убил тигра, похищавшего коров во время голода.
Туда, где голодные крысы обглодали ноги лошади, когда их шла целая стая шириною на всю дорогу.А мужик вёз на этой телеге зерно.
Туда, где почтальёнша не смогла дойти ночью в село на Дальнем востоке. Она спряталась в стоге сена и жгла стог. А когда спички кончились, волки разорвали ее. Одни сапоги остались.В сапогах нашли письма. Так в колхозе опознали её.
Это был волшебный мир.В нем не было скандалов, побоев и драк его темпераментной родни.
Наверное там можно было спрятаться. Со временем мальчик влюбился в книжки.
А ещё позже, попытался озвучить то, что уже крепко вошло в его душу, стало частью второй, паралельной реальности.
Первый свой перл он стыдливо и робко анонсировал деду, всегда поощряющему способного внука.
Ранние эти "шедевры" нигде не сохранились. Может потому, что они не имели какой либо художественной ценности.
Но механизм уже был сформирован и запущен.
Мальчик научился жить в своём, придуманом мире.
Учителя говорили: мнительный.
А он просто был не с ними. Где то рядом. Но, в своем.
Со временем, он прочитал, что такое ямб и хорей. Послушал Высоцкого. Уловил ритм и музыку в поэзии.
А потом просто влюбился в соседскую девочку, как и все , в четырнадцать лет.
И стихи родились, как бы сами.
О чём они?
Кто его знает?
Они где то затерялись.
Как и девочка, которая так и не узнала, что юный поэт посвящает ей свои первые стихи.
Она переехала с родителями на другой район.
13.
"Солнышкин."
Всё меридианы сошлись в одном месте. Сопки громоздились своими вершинами здесь. Океан синел и переливался. Белые яхты покачивались на рейде. Чайки кувыркались в море.
И всё это в одной комнате.
- А теперь мы переходим ко второй части нашего собрания .
Внимание, товарищи, на рассмотрении заявление товарища Солнышкина , кандидата в члены Коммунистической партии Советского Союза.
В комнате кроме него никого не было. Там сидел до пупа голый человек.
Он вел партсобрание.
Солнце отражалось от шкафа напротив. Оно было ярким, заливая светом всю комнату. Тюль была одернута . В комнате было светло. И тихо.
Мальчик прокрался и заглянул внутрь .
Мужчина сидел на самодельном, им же самим сконструированом табурете, и обращался к кому- то, находящемуся за кроватью. Видимо, сидящему напротив.
В руке он сжимал несуществующую авторучку. Поправлял несуществующие очки на лбу. Что то записывал в воображаемую тетрадь. Сверял записи.
- Дед, а ты с кем?, - обратился малой, заглядывая в комнату.
- Вот, Солнышкин. Принимаем его в партию.,- старик указал несуществующей ручкой перед собой.- На шифоньере сидит.
- Кто?!
- Черт.Молодой ещё.
-????
- Итак , товарищи,- продолжил профгруппорг Шиферного завода.
Скорая приехала быстро.
Не сопротивляясь, Партийный деятель дал одеть себя в смирительную рубаху.
Он рассказал прибывшим санитарам о чрезвычайной важности проводимого им мероприятия, о кандидатах, собравшихся для голосования, о роли ЦК КПСС в борьбе с мировым империализмом, и личном вкладе дорогого товарища Леонида Ильича Брежнева.
Санитары одобрительно молча кивали . Белая карета с красным крестом персонально прибывшая за товарищем парторгом со всеми почестями укатила его в светлое будущее, а конкретно в 36- ю больницу, носившую в народе название " Соборка" или по простому" Дурка".
При визите на следующее утро в вышеупомянутое заведение, делегаты увидели много кандидатов на прием в ЦК.
Они грелись на солнышке, прогуливаясь по аллеям больничного парка. Тихие и счастливые, некоторые о чем -то оживлённо беседовали сами с собой .
Один мужчина, в светлой застиранной больничной пижаме, яростно наяривал на гармошке однокуплетный мотив.
Всю дорогу, пока они с бабушкой шли по аллее в ее тени, он всё наяривал и наяривал, как заклинившая пластинка. Мальчик с опаской обернулся назад, и потом ещё. Тот все играл и играл, как заведённый.
Мальчик решил не отпускать руку бабушки.
Во второй её руке телепалась авоська с прозрачным куриным бульоном в стеклянной поллитровой банке, что -то ещё, завернутое в промасленную газету.Какие то вещи.
У входа в центральный корпус сидел дед.
Он смотрел в одну точку .
Грустный и обеспокоенный.
- Знаешь, тут одни дураки, - жалобно пожаловался он прибывшей жене, озираясь по сторонам, будто эти дураки услышат и набросится на него всем безумным скопом .
Он посмотрел на внука, ища в его глазах поддержки
- Заберите меня отсюда, - грустно попросился он.
- О, накололи уже,- громко резюмировала дедову репризу бабуся.
Тем же днём, партийного деятеля забрали домой.
Реабилитировали, как после двадцатого Съезда КПСС.. Даже налили, для профилактики.
- Дед, а ты их видел?
- Кого?
- Чертей.
Мальчишка не дождавшись ответа потихонечку берет свою книжку, лежащую на подоконнике.
Это его любимая книга. Выгоревшая, с жирными пятнами на страницах.
Там нарисованы мальчик, и море, штурвал и смешной капитан, и акула.
На обложке написано :
" Веселое мореплавание Солнышкина."
Посвящение, 14-я глава
Звёздная пыль осела на наших подошвах.
Если вечером выйти на улицу и задержаться там до темноты, есть вероятность, что пылинки, упавшие со звезд, уже успели приземлиться на Землю.
Может быть они летели сюда миллионы лет. Мы не знаем. Мы не можем знать.
Но мы можем устремиться навстречу друг другу, чтобы встретиться, там, далеко за облаками. Пылинки наших жизней и вечный, всепоглощающий Космос.
Фрагментам наших жизней, посвящается.
Человек.
Что движет тобой?
Ты хочешь за этими буквами увидеть себя?
И ответить на вопрос:
а что будет потом?
За гранью,
в бесконечности?
Если конечно же веришь в это.
Добро пожаловать.
Звездный экспресс начинает путешествие во времени.
" ПВА"
"Я всегда крестом крещусь
Крест во лбу
Ангелы по бокам
Храните мою душу".
Бабка научила его молиться. Так он и молился. Вместе с ней.
Он не сильно запомнил эту поездку к бабке, в Кадиевку.
Запомнил серый двор и террикон в ста метрах от дома, видимый со двора.
Запомнил угольную пыль, на тогда ещё зелёных абрикосах.
Соседскую детвору, которая дразнилась:
- Ты из Харкива?
- Харкива, Харкива! - подключались другие дети.
- Я из Харькова!,- кричал он им .
Затем и родственники его, троюродные братья и сестры присоединялись к дворовым травить этого из Харкива.
Ему не нравилось тут всё. И бабка эта , мать деда.
Баба Устя.
И его новые братья и сестры.
И ребята за двором, почему -то невзлюбившие чужака, приехавшего на ихнюю улицу .
Он прятался от них во дворе.
Это был не такой двор, как у них в Харькове.
Тут в одном дворе было сразу несколько домов в разных углах. Серых, как и все вокруг, от антрацитной пыли.
Ему тут не нравилось.
Он прятался в доме, больше похожем на флигель. С низкой, покрытой железом крышей. С одной комнатой и кухней, с печкой как и у них, с ведрами угля у дверей. С сараем , примостившимся сбоку.
Колодца во дворе не было. Приходилось носить воду, таская ведро через весь двор, из -за калитки, аж с улицы ,рядом с терриконом.
Колодец был глубокий, с деревянным валиком и железной ручкой, а цепь ржавая. Если прозевать, когда бросаешь ведро вниз, ручка больно била по рукам.
Вода была жёлтого цвета и пахла мазутом.
На поверхности её расплывались фиолетовые бензиновые пятна. Местные , детвора и не только, прямо из ведра пили ее у тех кто набирал, пуская туда "слюни".
Вода от этого портилась. На поверхности её , со временем, появлялась белая пена.
Приходилось тащить опять.
-Харкив, Харкив,- дразнилась они , завидев его снова.
Он спрятался в доме.
В доме никого не было.
И играть там было особо нечем. И не с кем.
Баба Устя где -то ушла. Дед тоже испарился. Может пошел к родичам .
Из игрушек более всего подходивших для изучения, был тюбик, стоящий на подоконнике, рядом с ведром воды.
Он взял белый тюбик .
Там было написано" ПВА" клей. Открутил его и понюхал. Заглянул внутрь .
Рассмотреть внутри клей не получалось. Он придвинулся ближе к окну. Наклонил бутылочку вбок и белая вязкая жижа сама прыгнула изнутри, прямо в ведро с водой.
Пацаненок испугался. Вода в ведре помутнела.
Это значило, что воду надо вылить. И идти набирать свежую. Он всунул руку в ведро. Побультыхал там. Клей растворился. И следов его явного присутствия вроде не наблюдалось. Он взял алюминиевый ковшик, зачерпнул и попробовал.
" Вода, как вода, немного вонючая", - подумал водонос и успокоился.
Он решил подремать, до вечера. Больше заданий по дому на сегодня не было.
Очнулся он в машине скорой помощи .
Из разговора взрослых, он понял" температура сорок" и " белая пена со рта".
В местной больничке вместе с ним в палате были ещё парочка пацанов. Один малой, на спор проглотивший железный рубль с Лениным,, и показывающий всем гордо свой шрам от аппендицита.
И мальчик по -старше, ради хохмы, давший любителю клея из Харкива майонезную баночку для сдачи кала.
Тот долго возился в туалете, а потом принес в лабораторию полную банку.
Все смеялись. И в палате тоже.
- У меня все в банку не поместилось. - Пожаловался паренёк.
До этого он никогда ещё не был в больницах .
Так ему и запомнилось это лето. И дедова мать. И братья. И после этого он не ездил туда НИКОГДА .
Не то чтобы злился. Не хотел .
Посвящение, 15- глава
Уверенные ответы дают только самоуверенные дураки.
Только Соломон написал 3000 притчей и 1005 песен.
А ты - не Саломон.
Я пишу это для себя.
Истории эти для тех, кто родился и вырос со мною вместе и вряд ли будут интересны интеллектуалам из благополучных районов, или считающими себя такими.
Мы- дети улиц.
Продвинутые к жизни в городских окраинах наших миллионных городов.
С простыми понятиями и пониманием жизни.
Это о нас.
Эпос дымящихся труб и простоты оборотов речи.
Наша песнь каменных джунглей.
Наше посвящение в жизнь.
" Дети улицы"
Улица начиналась сразу за забором. С толстого татарского клена , растущего прямо у калитки, ветками своими заходящего на крышу угольного сарая. В этих куполообразных сплетениях , в их тени, можно было спрятаться, наблюдая за всем, что происходило извне.
По примыкающей к дороге железке, тянулись нити товарняков, по семьдесят вагонов; по грунтовке носились местные пацаны, на Верховинах, с соседского переулка. Тискались влюбленные парочки в кущарях сирени, кто то крал с ЖД насыпи щебень, оглашая срежетом лопаты весь район среди ночи. Местные пьяницы сватали свеже украденные доски соседям, за трояк. Где то из -за угла тянуло самогонными парами. Из за линии подымался белый дым от вагранки, сопровождаемый факелом пламени до неба.
Всё это было там. За двором.
Крыша сарая была штабом. Наблюдательным пунктом.
Местом, где можно было спрятаться. От всех .
Попасть туда было не сложно. Достаточно было подпрыгнуть со скамейки до толстой ветки, закинуть на эту ветку ноги и выгнуться, упираясь спиной об плоский шифер, наверх .
Там была площадка, два на три метра, прямо под ветвями клена, образуещего навес над летней кухней. С этой площадки можно было свеситься в сад к соседям, спуститься по забору к себе во двор, или же по коньку флигеля перелезть на крышу самого дома и спрятаться на чердаке.
"Жу- Жу"
" Плюй на меня, я люблю сырость"
"У кого нет коня, все садитесь на меня"
Ковбойская рубаха одного из пацанов была снята .
Четверо остальных держали её зубами, растянув в стороны . Мотня на брюках у всех почему-то была расстёгнута.
Один объяснял: - Смотрите , мы держим рубаху зубами.
Говорим" жу- жу".
Кто первый засмеялся, того и обссыкаем.
Пацаны радостно кивали. Рубаха натягивалась всеми участниками игры.
" Жу- жу, жу- жу,- давясь от смеха, жужжали они, глядя друг на друга.
Это была жестокая прописка.
Для новеньких .
Пряча свои действия под рубахой , нахаловские, сговорившись, обссыкали одного писюна, пока тот не начинал соображать, что происходит.
Всё кодло начинало ржать.
" Жу-жу жу-жу"!!!
Обписяный паренёк, либо кидался драться , либо рыдая бежал жаловаться мамке; и в зависимости от этого, приобретал свой статус на улице.
Что делать?
Дети улиц всегда были очень жестоки.
16.
В прогретом воздухе пахло пропиткой для шпал; в это амбре вклинивался тёплый ветер, несущий запах отцветающей сирени и первой скошенной травы, привядшей на солнце.
Весна была не такая, как всегда. Она была не ранняя и не затяжная.
После солнечных дней небо покрывалось тучами. Ветер приносил холодный дождь.
На фоне повылазившей, не смотря на пожары, травы, поверх, по зелёному, яркому разнотравью, вплетался ещё не сбившийся в комья, тополиный пух.
Серые, синеватые и розовые с чёрным тона, вперемежку с коричневыми и жёлтыми оттенками озаряли утро, лучами своими проникая в щёлочки закрытых ставен; вкруживались вихревыми порывами в звуки неба; заставляли вслушиваться в колебания происходящего; в мелодию ещё одного наступившего дня.
Незнакомый человек, крайне улыбчивый, очень высокий и необычайно белокурый, с причёской, как у "Песняров", зашёл во двор под ручку с мамой. На его фоне, могучем, на две головы выше неё, он казался великаном.
Фруктовые сады уже отцвели. Их двор погрузился в новую, зеленую после белого, крону.
Они остановились возле палисадника, рядом с колодцем.
Мама привела незнакомца знакомиться с родителями. Это был первый мужчина, появившийся в их дворе за почти что последние семь лет. Он пробыл у них в гостях не долго. Буквально, до вечера. Оставшись просто эпизодом. Без имени.
На правах будущего мужа, подвыпив, он решил поучить пасынка, и когда тот кинулся убегать, лихо сбил его пластмассовой белой двадцатилитровой поливалкой, прямо за калиткой. Как кеглю. По ногам. Триумф этого дискобола был не долгим. Его нейлоновая розовая рубашка и он сам были вышиблены за двор в прямом смысле слова. Товарищ бывший старшина, и по совместительству единственный дед любимого внука, никогда никому не позволял обижать малого. Больше блондинистого кандидата в мужья и в папаши на горизонте никто не видел.
Ни слуху, ни духу.
"Свадьба мамы".
Этот человек появился в середине лета. Накаченный, с широкими плечами, слегка косматой мускулистой грудью, в модных сандалиях сабо, и с длинными по моде волосами, набок, прикрывающими проступающую залысину. На фоне мамы он выглядел моложе. Всё время держал её за руку и провожал взглядом.
Мама наверное уже рассказала ему про тест на будущее отцовство, поэтому малой, был обласкан по полной программе. Он притащил дяде Толе все имеющиеся у него игрушки и целый день ревниво таскал его за руку, боясь, что тот уйдёт, как другой дядя и больше никогда не появится.
- Я приду через неделю. Но ты должен приготовиться. У нас будет битва. Твои солдатики против моих.
При этом, дядя Толя показал, как из пустого спичечного коробка сделать пушку, зарядив туда пластиковую шашку. Как из катушки ниток, сделать арбалет, примотав к ней резинку от трусов и вставив внутрь карандаш, натягивать и стрелять. А ещё катапульту. Из обычной деревянной линейки и стирательной резинки.
Всю неделю малой готовился к сражению. На арбалеты он перевёл несколько катушек бабкиных ниток, ещё полных, обычных и мулине. Нарезал резинок, купленных в "Галантерее", на Шиферном. На дедовой наковальне, куске рельса длинною в метр, выковал из трех сантиметровых гвоздей турецкие мечи, не единожды засадив молотком по пальцам, до запёкшейся крови. Даже вооружил своего любимого пластмассового белого мишку мечом из расплющенного гвоздя, предварительно накалив гвоздь на огне, и проткнув ему правую лапу.
Полем боя он избрал бабкину кровать. Он будет со стороны окна в сад. А дядя возле шифоньера.
Дядя явился через неделю, как и обещал. Он принёс им торт, маме цветы, пару бутылок болгарского "Медвежья кровь" и солдатиков: алюминиевых, плоских, времён Великой Отечественной и пластмассовых коричневых ковбоев, мечте каждого пацана на районе, купленных в "Детском мире" за трояк у спекулянтов.
Свадьба мамы была в августе. Прямо перед началом первого в жизни сына учебного года. Расписали их во Дворце Бракосочетания, на Сумской.
Взрослые гуляли во дворе, накрыв столы в саду.
Под навесом, обвитым виноградом, примыкающим к летней террасе, громоздились банки с законсервированной вишней, плетёные бутыли с самогоном, кастрюли с тушеной картошкой, вёдра оливье, жареные карпы и ещё много всего вкусного.
Взрослые: друзья и родственники деда, бабы, дядья и тётки, их мужья и жены, мамины подруги и друзья жениха, кричали: "Горько"; пили и ели, играли на гармошке, включали на всю улицу кассетный дядин магнитофон с песнями Пугачёвой " Арлекин", по восьмому разу, Высоцкого и Мирей Матьё, по кругу.
Летняя кухня была отдана малым: друзьям и братьям маминого сына, друзьям друзей и их друзей.
Один мальчик, самый старший, вытащил из кухонного стола заныканые кем -то из гостей бутылку самогонки и зеленые, цвета бутылочного стекла, конусообразные стопки. Налил себе половинку, сыну невесты и брату его тётки, всё со знанием дела. Как взрослым.
Самогонка оказалась мерзкой и вонючей. После этого, тот же паренёк, продемонстрировал украденную у взрослых папиросу. Закурил и подал братьям. Те сделали по затяжке. После чего кашляли и рыгали целый вечер. У одного из них страшно болела голова.
Взрослым было не до них. Они включили переноску. Всю ночь, до утра, музыка волала на весь район. Победитель игрушечной битвы спал в саду. К его кровати дед приспособил простыню, к быльцам, чтоб не кусали комары. Сон его был счастливым. С завтрашнего дня он получил разрешение называть дядю Толю папой. И теперь у него, как и у всех ребят на улице , будет отец. Настоящий папка.
На второй день его деда, присутствовавшие не совсем трезвые тёти, накрасили зачем- то, нарядили цыганкой; в чёрном цветастом с розами платке, в бабкиной юбке, с накрашенными губами, он и дядько Сашко, пузатый бабкин родной брат, живущий в соседнем дворе; и дед Андрей, дедов друг, все ряженные цыганами, ходили по дворам, по всей улице; наливали всем желающим из прозрачного графина по стаканяке.
Движение это продолжалось до сентября. Так что в школу малого повела бабка.
Дядя Толя, ставший папкой, умудрился залезть в клетку к кролям и утром его нашли там спящим. Маме с её мужем выделили комнату. Так что он теперь стал жить с ними. А приёмный сын в зале, с проходными комнатами; из окон которого можно было либо через бабкину спальню вылезти в сад, с паричкой, перелезть через забор к соседям, бабкиному брату; или же из другого окна взобраться на здоровенную, больше дома вишню, растущую рядом со сливовым деревом, названным в его честь-"Слива- Слава."
А потом наступил сентябрь. Два мешка игрушек: пистолет с пистонами, кубики , пластмассового крокодила Гену и Чебурашку, в придачу, коня на колёсиках, железную разноцветную юлу, пупса, со пушенными штанами, резиновых мишек - пищалок, танчики, машинки и ракетницу с присосками- всё это выкинули за линию.
Вместо них новый папа купил ему ранец, синего цвета. Тяжеленные, для первоклашки книжки, тетради и пенал; ластики, краски и карандаши, шариковые ручки с синей и красной ампулками; альбом для рисования, контурные карты, сменную обувь.
Плюс пятнадцать копеек на еду, бутерброд и яблоко. Плюс поход за три км на уроки.
На этом лето для него закончилось.
И казалось бы, что может быть проще. Как тогда, во время сна в детском саду. Где все мечтали пойти в школу, чтобы не спать днём. Где однажды, заглянув к воспитателям, он , ещё совсем маленьким мальчиком, увидел, как те, стерилизуют здоровенные стеклянные шприцы, чтоб делать уколы. Увидел и испугался. Представил, как раскалённым с длиннющей иглой, тётка в белом колет его в попу. Как он оставил свой горшок, вылез в окно, и по знакомой дороге убежал домой. А взрослые искали его целый день, когда пришли забирать. Как пороли его ремнём.
Всё равно это оказалось хуже. Хуже, чем в садике. Тяжёлый ранец приходилось встряхивать, чтоб ослабить спину. И волочить ноги на скучные уроки. Всё время завязывать шнурки, делать на продлёнке домашнее задание. Зайцем кататься в автобусе до дома, экономя 5 копеек.
Кто виноват во всём этом переходе во взрослую жизнь?
Он не знал об этом.
Он просто запомнил этот год.
Год, когда мама вышла замуж.
И её свадьбу.
И своего нового, наконец то появившегося папу.
Этот год, стал годом посвящения для него.
Посвящением во взрослую жизнь.
Посвящение, 17-я глава
Все события в нашей жизни имеют свою окраску. Актеры в них подбираются самим Его Величеством Случаем. А сценарий, является полной импровизацией, где каждый желающий может проявить талант или в крайнем случае- способности.
"Я, - говорит,- артист больших и малых театров, а фамилия моя широко известная, чтобы я её называл"
Жорж Милославский
Безусловно, город Харьков является общепризнанной культурной столицей Украины. И талантов в нём хватает. Тем более артистов.
Большая защитного цвета машина "Урал", авто- зак, подъехала к угловому дому улицы, имеющей форму перевёрнутой буквы "Г", как ходит конь.
Группа захвата в количестве трёх человек, в серых милицейских кителях, обтягивающих мощные телеса не сходящиеся на пузе и застегнутых на все латунные блестящие пуговицы, со взмокшими чубами, налипшими на лоб от жары и с лицами такими же красными, как и околыши их фуражек ;кинулися до дверей калитки, выходящей к ж/д насыпи уже упомянутой буквы "Г". Водила о чем то махнул стражу правопорядка и двойник пузатого отделился и побежал за угол, туда, где окнами своими дом выходил на улицу с другой стороны.
Один из участников спецоперации гупал в калитку ногой, держа в руках папку на завязках. Пот застил ему глаза. Он снял фуражку, вытираясь сжамканым платком, через щель в заборе пытаясь рассмотреть, есть ли признаки присутствия жизни во дворе.
Заметив явное движение в доме, он заорал что есть силы:- Откройте, милиция!
Послышался скрип отрывающихся ставен.
С противоположной от калитки стороны, из окна выпрыгнула фигура, у брюках клеш, цвета синих под импортные, джинсов, босяком, в рубахе с петухами, не застёгнутой , развеваемой ветром от хаотичного движения тощих ручёнок, похожего на упражнение " мельница";на впалой груди его красовалась портачная наколка женской головы.
Фигура прыгнула на забор, оттолкнулась ногами и всем телом перевалилась на улицу, как упавшее бревно. Послышалась возня.
Через минуту вся улица, те кто выбежал на шум, увидели, как два пузатых милиционера, тащат под руки тщедушного дядьку, мелкого и чахлого, патлатого хипаря. Он улыбался не злобно, как гладиатор приветствующий публику, всем желающим, своими железными зубами; маленький его курносый нос кровил, от схватки с ментами.
Он было хотел попрощаться со зрителями, поднял руки вверх для приветствия, мол дружба-мир,как в тот же момент два бугая закинули в будку его шестидесяти килограммовое тельце.
Так он и поехал на свой второй срок. За тунеядство.
"Дядя Серёжа"
"Он кто? Инженеришка!
А ты вор. Джентельмен удачи.
Украл, выпил- в тюрьму.
Романтика."
Доцент
"Как до Киева рачки"
Статья 209 УК СССР "Об усилении борьбы с лицами(бездельниками, тунеядцами, паразитами), уклоняющимися от общественно- полезного труда и ведущими антиобщественный паразитический образ жизни" , предусматривала уголовную ответственность на срок до двух лет, либо же принудительное выселение на исправительные работы в отдалённые регионы нашей тогдашне необъятной родины.
Так что, все совершеннолетние трудоспособные граждане, не желающие выполнять важнейшую конституционную обязанность-честно трудиться по своим способностям, уклоняющиеся от общественно- полезного труда и ведущие антиобщественный паразитический образ жизни, могли проявить эти свои способности и таланты на крайнем Севере, БАМе или при строительстве Каракумского канала.
История эта забегает далеко вперёд. Путается. Возвращается назад. Вплетает людей и события, и время. И судьбы.
Уже давно, с момента описуемых событий, двор перегороженный палисадником, разделился забором, образовав два дворика одного домовладения.
Срок паразита тянулся, как до Киева раком.
Гонка вооружений, развязанная проклятыми империалистами, требовала ответных мер.
Все "борзые"( без определённого рода занятий) рыли лопатами котлованы для баллистических ракет в вечной мерзлоте, оставляя там свои костяные зубы и получая от родины взамен железные, вечные, тбц и отмороженные конечности. После чего, некоторые не особо склонные к общественно полезному труду,без энтузиазма использовали своё конституционное право на труд в должностях, не требующих особой физической нагрузки: дворник ,кочегар, экспедитор, рыбак в рыбхозе, старатель, библиотекарь ,в общем в тех профессиях, в которых требовалось по-особому свободное
проявление таланта индивидуума.
"Прощай , моя Одесса, Славный карантин!
Нас завтра угоняют на остров Сахалин"
Старинная каторжанская песня
С этого самого Сахалина его и привезли. Ещё ребёнком. И мамку его.С прицепом. В Харьков.
Его новый папка оказался пьющим, драчливым мужиком. Дубасил его, его мамку, своего родного брата, живущего в соседней половине дома, соседей.
Даже собутыльников, угощавших его на халяву в "Голубом Дунае".
Такая вот подлая судьба.
"Держи краба!",говорил его папаша вместо "здрасьте", растопырив пальцы, для рукопожатия, предлагая жертве сцепиться с ним по -морскому, при этом бывший матрос Тихоокеанского Краснознамённого флота с силой ломал фаланги приветствуемого.
При этом он радостно не трезво гоготал.
Кремезная его фигура, напоминающая циркового борца, вечно до пупа голого, в синей выцветшей майке, и в трениках из магазина "Динамо" за 11 рэ, не вызывала желания дать по роже в ответ.
Ещё никто на районе не смог выдержать его "держи краба", не брызнув слезами.
То он, то его пасынок, были частыми гостями дома напротив, запросто перешагнув через разделяющий их домовладение заборчик . А иногда их обоих опережал второй бабын брат, дед Сашко. Всё это происходило конечно же из страшной любви к их единственной родной сестре, и приводило к массовой драке при раздаче свежевыгнанной самогонки.
Оба два братана были обое пузатыми и мутузили друг друга на смерть в равной весовой категории.
Как мы уже говорили, "дядя Серёжа", имел субтильное телосложение, и в битве за тёткину любовь его обычно таскали мордой об цементный самодельный асфальт.
После чего вся компания расходилась, пьяная и довольная, до следующего старта бродильного процесса молодой бражки.
В свои двадцать шесть лет, дядя Серёжа уже имел статус "дяди". Так как, успел жениться, заклепать на соседнем Песчаном тупике ребёночка, развестись, посидеть в тюрьме за неуплату алиментов;
не сильно погулять на свободе и поехать на полюбившийся ему бескрайний Север, чтоб отчаянно ворваться прямо в снежную зарю по 209-й, за тунеядство.
За время его отсутствия весёлая жизнь их дворика на три домовладения поменялась кординально:
Его самого, выписали из домовой книги.
Сеструха его, вышла замуж повторно.Его дед, Дед Павло, муж бабы Веры, упал с крыши и сломал копчик. А вскоре умер. Оставив бабку одну в маленькой комнатушке с края дому и воспоминания о себе, как он во время голода в 33-м, работал кладовщиком и приносил домой стакан сахара и стакан масла, высыпал это всё в миску, садил вокруг своих пятерых детей с ложками, так и выжили.
Вскоре умерла и баба Вера.
Вызвав не малый ажиотаж в спорах о наследстве.
- Убили, - волала баба Феня на весь посёлок.
Её убитый супруг, с огромной кровоточащей шишкой на лбу, яростно боролся со своим родным братухой, вздымая кучу пыли и корябая спины о крыжовник.
Смерть бабы Веры первым обнаружил самопровозглашённый имеющий право на наследство дед Иван. Её комнатушка, имевшая отдельный вход, примыкала к его половине дома и как он считал, давало ему на это право.
Поняв, что мать его мертва, он со своею женою, бабой Галей, разобрав часть стены изнутри, проник со стороны кухни в комнату представившейся матери.
Тем временем, его братуха, дед Сашко, обнаружив у матери запертую дверь, вооружившись гвоздодёром, и своей второй половинкой, с улицы, попытались проникнуть к покойнице в гости, выломав входную дверь; предприняв попытку провести самозахват территории горячо любимой матери, исключительно в память о ней.
В это время его братуха, затаив дыхание поджидал у запертой двери изнутри, вооружившись топором; и когда брателла всунул внутрь во взломанную дверь свою пухлогубую физиономию, младший саданул его обухом по лбу. После чего схватка их перешла в партер.
А чуть погодя, все услышали "Убили!", а ещё через мгновенье свояченицы раздирали халаты друг на друге, корябали и пинали друг дружку, как боевые кони, драли волосся. Победу одержал Тихоокеанский флот.
"Похожа свиня на коня"
"Поспели вишни в саду у дяди Вани
А дядя Ваня с тётей Груней нынче в бане
А мы с дружаней погулять как будто вышли",- из- за колыхаемой лёгким ветерком тюли по пятому разу за утро наяривала музыка, создавая воскресное настроение всей отдыхающей от трудовых будней улице. Погода переливалась всеми красками и день только начался, обещая только хорошее.
На "Шиферном" за толстыми стеклами витрин уже красовались для работяг все имеющиеся атрибуты праздничного настроения:
"Белый аист" для имеющих нетрудовые доходы; "Советское Шампанское" для романтической встречи с дамой и звёздная линейка для пролетариев всех стран, соединяющая их:
"777"- Азербайджанский "Три топора", бецман 0,7, креплёный,"Агдам", с привкусом горелой резины, производимый из старых галош; Молдаванский "Солнцедар", крепостью 20%, политура для разбавления заборной краски,"Хересы", "Яблочное крепкое", "Мадера",а так же всякие кисляки, типа "Рислинга", "Ркацители" и "Каберне".
Безусловно, королём советских вин, считался знаменитый "Портвейн". Исключительным было правда не его качество, а объёмы его производства и потребления. Ежегодно по всему СССР его выпивали гараздо больше, чем всех других вин вместе взятых.
"Наряду с виноградными винами в нашей стране выпускается значительное количество плодово- ягодных вин. Эта продукция занимает важное место в общем объёме производства вин.
В 1980-м году их выпуск составил 134,8 млн. декалитров"
Газета "Труд",1980 г
"Насажу я на крючок
Рубль двадцать восемь
Очень хочется поймать
"Золотую осень",- пели забулдыги не только на Шиферном.
"Золотая осень", она же "Гнилуха" или ласково "Жужка", стоила конечно же не 1р 28, а 1р 15 копеек для южных регионов и аж руп шестьдесят для третьего пояса.
В каждом колхозе или совхозе были цементные ямы, куда грузили вечно гниющий урожай с Когат: яблоки, сливы, груши и абрикосы, алычу и что -где- растет. Вся эта масса бродила, выделяя сок, гнила; туда бросали ароматизаторы, удовлетворяя растущие потребности советского народа в культурном отдыхе на целых 134 и 8 миллиона декалитров в год.
На "гнилуху" не престижно было скидываться из-за её низкой цены, как это делалось на троих в случае с водкой. Тем более в соседствующем рядом с магазином "Продукты" генделыке(некоторые харьковчане говорят "ганделык"),всегда в наличии было свежее неразбавленное для своих или кисляк для "чертей" с деревни "Жигулёвское" по 26 копеек, если конечно не вякать о доливе после отстоя пены.
Т.е каждая творческая личность , при наличии фантазии, могла реализовать своё конституционное право на отдых, имея в кармане рупь. А по дороге на Лопань, чтоб освежиться с плотины, с которой прыгать в воду запрещено, зайти в заводской клуб Шиферного завода, где было много интересного: живая музыка, танцульки, девочки, массовые драки, первый срок. То есть вся романтика Червонозаводского(Краснозаводского) района.
Вечер удался. Ещё не потемнело. Не родной племянник с Сахалина, отвергнутый приёмным папашей исключительно из племянической любви, настойчиво молотил в соседскую калитку. Он был до безобразия пьян и желал видеть свою тётку -бабу Любу.
Вечер бросал свои тени через ветви яблонь.
Дверь визитёру открыл мужик. С усами. С лысиной, на которую для маскировки густо с боку были начёсаны русые кудри, голый по пояс. На его мощном торсе громоздились сто кг мышц. За спиной неизвестного мужика на асфальте поблескивали две гири по 24 кг каждая. Он прерывисто дышал.
Фигура с железными зубами, не склонная к физическому труду, выдохнула ему в лицо перегаром: - Бабу Любу позови...
- О, племяш!-обрадовался дядя Серёжа, увидев под навесом ещё и сеструхиного сына, - Мамку позови!
Ревнивый новый папка не сильно обрадовался встрече с родственником, который только что освободился. Вдвоём с пасынком они взяли дядюшку за шиворот и за ремень. Вынесли его за калитку и раскачав , кинули того лицом вперёд. Он не сопротивлялся. Только покорно расставил руки в стороны, как планер , собираясь парить. При приземлении, он повернул лицо набок, видимо, чтобы смягчить посадку, и спланировал на грунтовку у забора, обозначив частями тела тормозной путь длинною в пол метра, подняв при этом столб пыли.
Курева развеялась. Он поднялся. С носа и из всех царапин на лице, с разодранных коленок просачивалась кровь. Оглушённый неудачным приземлением, он предпринял вторую попытку повидаться с родственниками, которые, к слову сказать, были заняты, а точнее крепко спали вдвоём с дедом после удачной дегустации бражки.
Обалдевший дядя Серёжа не понял такого тёплого приёма. И подойдя к калитке, стал стукать по ней ногой, двумя руками для равновесия упёршись вверху, в щеколду. Собака за домом разрывалась. А на ночь оставлять ведро с помойками в доме нельзя, чтоб не воняло, поэтому его двоюродная сеструха не придумала ничего лучшего, как поставить табуретку к калитке и вылить содержимое на братуху, через забор.
Эффект был велик. Вода из помойного ведра освежила путника. Шкурки от картошки аксельбантами повисли у него на плечах и впалой груди; кем то плюнутый в ведро харчёк орденом размазался на рубахе, мыльная пена и кухонный жир сделали лицо лоснящимся , а глаза залитыми. Не соображая по навигации, мокрое омытое и благоухающее нечистотами тело, поняло, что приём окончен и растопырив руки на автопилоте зачвакало в сторону дома.
Спектакль вызвал аншлаг в соседнем дворе.
Актёры были вызваны на бис.
Приёмный папаша бабкин брат, непобедимый на районе и подогретый двумя бецманами "портвейна" решил восстановить сатисфакцию.
Дверь калитки сотрясалась от его мощных ударов: - Выходи, сука! Я тебе покажу, лысый маздон! Монах!
Его текс был оборван резким апперкотом снизу. Прям по челюсти. Некогда непобедимый дядя Ваня желающий "дать краба" соседскому залётному Райкиному мужу скрутился калачиком прямо у забора. С минуту он лежал неподвижно. Потом открыл глаза, стал трясти головой, завалился на бок, попытался встать на коленку, упал опять, потом стал раком, постоял так с минуту. Потом поднялся . Сказал:- Ну ладно... И пошёл по направлению к своей половине двора.
Третьим актом пьесы стал импульсивный монолог бабы Гали из соседнего двора, которая не рискнула самолично засвидетельствовать претензии к родичам. Весь вечер с их стороны было слышно завместо радио, разные интонации и склонения работающие на публику.
С тех пор между двумя дворами пробежала чёрная кошка и все события, связанные с дядей Серёжей, можно было разве что визуализировать, как в аудио -спектаклях, тех, что пишут на пластинки.
От не любви, дядя Серёжа сгорел от водки. Деда Ивана хватил инсульт. На этой почве бабу Галю хватил инфаркт, и она умерла.
За дедом никто не хотел ухаживать, помня обиды и его драчливый характер. Оставшись один, он слонялся по району, умоляя соседских баб "помыть ему попку".
Попку мыть никто не хотел. Даже за наследование пол дома.
Однажды, зимой, деда хватил второй инсульт. Он упал задом на растопленную им же печь. И орал там, один, пока не зажарился. Страшная смерть.
Хату их отхапали родычи. И переделали. А все эти истории ушли в прошлое. Став лишь частью Нахаловских баек. Очередной главой данной книги.
18.
Каждому человеку суждено появиться в своё время и в определённом месте. Стать звеном в цепи.
Много раз я задумывался- почему мне довелось родиться именно в моём городе, районе, знать определённых людей, думать , мечтать , влюбляться, терпеть неудачи и , наконец- таки, просто жить?
Я понял одно. Я нужен многим людям. И мне нужны. Все.
И люди, и обстоятельства, и картинки, и память. И хорошее и плохое. А иначе не возможно оценить и насладиться разнообразием жизни. Её вкусом и послевкусием. Не пережив страдание и радость, смерть и потерю, любовь и стремление к вечности. Нет, определённо в нашем рождении есть смысл.
Итак:
"Охотская"
"Улица, улица, улица родная
Мясоедовская улица моя"
Народная одесская песня.
Раньше этой улицы не было. Сбоку от железнодорожной колии, тянущейся в сторону Основы, и от Панского дома, был огромный песчаный пустырь, с болотом, посреди камышей которого, слева от тропинки , окруженный ивами, схоронился Ставок, ревчаком своим впадающий в Сухой Жихорь. А дальше дорожка упиралась в питомник гвоздик и заросли персидской сирени, доходящие до низовьев Качановки и Макеевской.
После Войны, в сторону Балашовки протянули железно- дорожную ветку, навсегда отрезав Диканёвку от посёлка имени Чкалова.
Насыпь эта, получила местный топоним "Линия", и все живущие с той стороны, стали жить "за Линией".
От Змиевского шляха, через поворот на Верещаковку, провели улицу; вниз, через два переезда по Сидоренковской до Лопаня; и на лево, вдоль базарчика, паралельно проспекту Гагарина.
Вот к этой длиннющей параллельной улице, справа, и приделали все переулки, упирающиеся крайними своими домами в ж/д полотно.
Одна из приделанных улочек, имела форму буквы "Г", за углом которой примостились пяток домов, входящих в её состав.
Они тянулись вдоль железки , глазами- окнами своими глядя на семидесятидвухвагонные ж/д составы, содрогающие насыпь и грохочущие туда и сюда.
Из дворов, выходящих на железку, махали руками проезжающим электричкам, а пассажиры махали из окон в ответ. По линии везли трактора и цистерны бежевых и серых цветов, емкости для муки, уголь и брёвна в товарных вагонах, весом по 68 тонн.
Составы эти иногда останавливались, пропуская другие поезда, идущие через немецкий мост на Малышева с Новожаново.
Не смотря на это, все живущие на районе, запросто лезли под вагонами на ту сторону, если им приспичило, даже на ходу. А вся местная детвора, как в порядке вещей, каталась в школу на подножках грузовых вагонов, держась за поручни.
С той стороны линии примостились все заводы города Харькова, поэтому район имел официальное название "Червонозаводкий".
Что касаемо географии, и истории, то названия эти менялись со сменой эпох. А с ними менялись и люди этого района. И история. И их улица.
"Нахаловские байки."
Раньше всё было по-другому. Деревья были высокими. Сады - цветущими. Бурьяны-выше головы, а ноги быстрее ветра; канавы полны приключений. Мысли были светлыми и дерзкими, а бесшабашность кипела от идей и неудовлетворённой энергии.
Дети улиц учились жить. А жизнь учила их.
Погружая в мир вокруг себя.
Итак: одна из нахаловских баек.
Тополь упал после грозы. Огромный тополь. Он упал немного набок. Через всю улицу. Ветками своими проломив крышу дома Виташей, напротив, с противоположной стороны. Вся улица была в таких высоких тополях. Они росли с после войны почти возле каждого двора. Это позже стали появляться акации, а потом абрикосы и орехи, и палисадники, и цветы за двором.
А сейчас вся улица сбежалась смотреть.
Развлекуха.
Совместными усилиями соседей, ветки попиляли, сучья порубили, а ствол утащили бульдозером.
Что касаемо развлекухи, её тут не сильно хватало. Разве что какой- нибуть соседский дед сойдёт с ума.
"Дед Павло"
"-Демоны тебя схватили.
По всем палатам мы за ними гонялись.
Кинулися. Ан демонов и нету!
-Были демоны, не спорю.
Но они самоликвидировались"
"Иван Васильевич меняет профессию."
Самое главное правило когда гонят самогон- не начать его пробовать. Тёплый первак не успевает охладиться по змеевику, выдавая на выходе градусов 70. Жар от печи летом доводит до одури. Пот льётся ручьями.
Сивушные масла наполняют тяжёлым ароматом кухню, от них кружится голова. Окна задраены, во избежании утечки специфического запаха. Даже ставни закрыты, для любителей заглядывать через забор. За производство "чемергеса" могут впаять год. Но этого не бояться. Участковый и так знает где и у кого. Бояться соседей и гостей. Хотя и так все на районе чуют по запаху, откуда он прёт. Или по дыму из трубы. Летом. Главное не допиться до ручки.
Уже минут десять дед Павло бегал по крыше. Шифер под его ногами трещал и лопался.
С улицы было видно, как его жинка и всё его семейство пытается окружить чернявого усатого в заводской чёрной робе и с безумными чёрными глазами.
Он пихал ногой железную лестницу, по которой его родичи пытались взять штурмом его "брестскую крепость". Надо сказать, очень умело.
Он , как царь горы, занял наблюдательный пункт на самой высокой её точке, и как Тарзан на карачках ловко перемещался к месту атаки и яростно лягал ногой атакующих.
Один из активистов, соседский Лёха, умудрился ухватить деда за халошу. Одной рукой он уцепился за водосточную трубу, а второй со всей силы стал тащить деда вниз.
Зрители с улицы заржали , подбадривая атлетов. Так как все мы знаем, что нет ничего интереснее, чем смотреть на чужую драку. Детвора размазывала радостно повылазившие от возбуждения зелёные сопли.
- Ля!Ля!- тыкали они пальцами за забор.
-Ыгы!-подпрыгивали "писюны", пытаясь за старшими разглядеть всю панораму боя.
Дед Павло поехал вниз. Толпа взревела. Дед двумя руками ухватился за шиферину. Лёха сопел. Морда его стала красной от натуги. Шифер , за который закогтился дед, лопнул по диагонали. Оба спарингующихся поехали вниз. Зеваки заголосили хором на разный лад. Возле кромки крыши дед робой зацепился за вылезший шиферный гвоздь и повис, как Буратино, над нарисованным очагом. При этом он с силой умудрился лягнуть радостного Лёху прямо в его красную от натуги морду. Тот не удержался и вместе с железной лестницей рухнул в палисадник под ликующий рёв толпы.
Дед Павло, как мавпенятко на мачту, быстро вскарабкался на верхотуру и занял командный пункт. Лёха стонал в палисаднике так , шо было слышно аж на улице.
Во дворе за закрытой калиткой стоял гомон и метушня.
Дед Павло с высоты показывал всем интересующимся дули, жесты до локтя, развлекал детвору ассортиментом матюков заводчанина с тридцатилетним стажем. А в конце снял свои семейники и показал всей улице старую дряблую жопу.
Вызвали ментов.
Уже имеющий опыт локальных партизанских боёв, дед продолжил сражение с неуклюжими представителями власти, которые из-за своей плотной комплекции никак не могли задрать ногу выше головы.
Его новая тактика состояла в том, что он отрывал куски шифера от своей хаты и мастерски метал их в неуклюжих ментов.
Один из бумерангов сшиб с зазевавшегося пэпса фуражку, отчего его причёска стала иллюстрацией к "взрыву на макаронной фабрике". Тщетно они пытались штурмовать деда. Коленки их упирались в пузо. Подстрекаемый демонами, дед гоготал.
Вечер уже надвигался из-за линии, грозя покрыть всё темнотой.
Вызвали санитаров.
К тому времени народ уже был полностью на стороне доморощенного героя.
Прибытие кавалерии ускорило развязку аттракциона.
Зайдя с четырёх сторон, не без помощи авто вышки, дюжие дядьки в белых халатах куклуксклана, скрутили старикашку.
Под их мощными руками он сразу обмяк и смотрел на всех безучастным взглядом затравленного зверька. Тихий и отрешённый.
Его усадили в карету скорой помощи. И увезли в направлении "Дурки".
Зрители разошлись по домам.
За время отсутствия пациента, жизнь улицы кардинально изменилась: через дом от него кирпич упал в дымоход и собутыльники деда Павла, баба с мужем, угорели от угарного газа, а ихний сын утонул в канаве по колено, по пьяни. Захлебнулся.
Мыколе Крайнему отрезали ногу. Соседский Лёха женился на его, деда Павла, дочке. Бабу Лизу , живущую напротив, убил новый муж, предварительно неделю продержав её в собачьей будке. Феня, соседка справа, а за нею и ейный дед Тиша, тоже померли.
Но дедушку Павлушу ничто больше не интересовало.
Через три года он вернулся тихий и спокойный. Не пил и ни с кем не разговаривал. Люди говорили, что его накололи. Он был похож на дурачка. Так и тихо умер. Но на Охотской улице есть ещё те, кто помнит эти его забеги в ширину.
19.
Посвящение, 19 -я глава
Угольный сарай за домом, окнами решоточками выходил в соседский двор. Покрытые вечной чёрной пылью стёкла, пропускали размытый свет. Изнутри казалось, что соседи не могут видеть тех, кто находится за деревянной перегородкой, разделяющей их . Можно было наблюдать, скрывшись в тени от света, за всем, что происходит в соседнем дворе.Чёрно- белое пыльное кино.
Соседский Мальчик, глухой и подслеповатый, грелся на солнце, свернувшись калачиком. Цепь, на которой он был привязан, тянулась через весь двор, кольцом закреплённая на проволоке. Уже не раз, спасаясь от старшаков с Диканёвки или с Песчаного, чтоб запутать следы, пацаненок , наблюдающий из угольного склада, брал барьер их относительно низенького деревянного забора и знал, что Мальчик до края периметра и до их окон пристройки не достаёт.
Поэтому он внагляк штурмовал забор соседей, как сейчас , вместе с Бибизяной; они впрыгнули во двор правее раздирающейся собаки, пробежали вокруг домика, обитого двп и покрашенного зелёной краской. Пригнувшись на полусогнутых пробёгли под своими вечно закрытыми ставнями, прыгнули в палисадник к бабкиным родичам, а оттуда перелезли на Охотскую, из -за угла которой стали наблюдать, как дураки с Песчаного, кидают каменюки об забор ничего не понимающего деда Толи, вернувшегося со смены с Лесопилки.
Дед Толя, до пупа голый, стоял за двором и крыл матом, сявок с соседнего через улицу въезда, почти достигших призывного возраста. Они вызывали писюнов с Охотской осквернивших их священный штаб , на смертный бой.
Один из гелыков, размером с пол кулака, брошенный с ж/д насыпи, пролетел за границу забора и бахнул об шиферную крышу дома.
Флегматичный, а временами прышелепкуватый Дед Толя, систематически погружённый в философскую дрёму, от наличия рядом с работой пивнушки, вдруг взбеленился и побёг в атаку, пригибая голову от летящих в него камней.
Несмотря на количественное превосходство, хулиганы с соседнего тупика, по рельсам отступили в сторону симафора, а потом через помойку и диканёвское болото, скрылись в районе заброшенного немецкого дота.
Хотя за ними никто и не гнался.
Дед Толя с железнодорожной насыпи слал им вслед проклятия, на которые способен только советский пролетарий, всю жизнь пропахавший, как ишак, живущий в Червонозаводском районе: районе заводов, фабрик и самогонных точек.
Когда опасность миновала, два братана, наблюдавших всё это время эпическую битву, понад дворами , крадучись и прячась в тень зелёных заборов, стали просачиваться к себе.
Достигнув калитки, они с лавочки, допрыгнули на ветку толстенного татарского клена, тенью веток своих скрывающих крышу летней кухни, на площадку плоского шифера, чуть скошенного в сторону улицы; и затаившись стали наблюдать, как дед Толя в соседнем дворе, жалуется бабе Марусе, своей жене, подслеповатой, старше его лет на двадцать женщине, в платочке, белом, с розочками по краям, имеющей бельмо на глазу; на этих раклов, которые бросали камни в их забор. Рассказывал, как он их нагнал. Бабка слушала, шамкая беззубым ртом, её здоровый глаз слезился. Она вздыхала в ответ. Заработав свои сто грамм за сбитый , дед ушел спать, хоть ещё не потемнело. Мальчик повилял хвостом в сторону хозяйки, и не дождавшись её реакции, ушёл в будку.
Солнце садилось за линию. Темнота переламывалась об эту разделительную полосу. Шум поезда затих где -то на Балашовке. Человеческие тени спустились с дерева.
Фонари ещё не включили. Двое на цырлах перебежками достигли угла улицы, косясь по направлению Песчаного. Там никого не было. Зато понад линией представала эпичная картина: все бурьяны амброзии, выше людского роста, раньше тянущиеся понад полотном, от переулка и до соседнего тупика, были скошены; привяли на солнце, обнажив штаб старшаков, где те хранили краденые блоки сигарет, пили вино и играли в порнографические чёрно- белые карты.
Их схрон, или база, так называемая "халабуда", был до корня выкошен писюнами с соседней враждующей улицы.
Только хипари не знали, что этих малых, в воскресенье, отчим Славки, водил в Кинотеатр "Юность", на "Седьмое путешествие Синдбада", про Циклопов.
Впечатлившись от увиденного, в тот же день, воспользовавшись выходным, двое из уцелевших от потерпевших кораблекрушение, проникли на "Цветмет" и похитили оттуда две алюминиевые кривые, как турецкие мечи , заготовки, которые дед им расклепал на куске рельсы, а потом наточил на электро- точиле.
Соседские бурьяны, нагло мотыляли своими головами-лопухами. Они наступали полчищем, армией врага, махали своими шапками, на одеревеневших толщиною с большой палец, стеблях.
Возомнив себя героями Одиссеи, двое кинулись в смертный бой, рубая бошки врага, кося сверху вниз тщедушные, просящие о пощаде туловища.
Через пол часа, острые сабли янычаров расчистили помойку, куда некоторые несознательные граждане выбрасывали мусор, обнажив полоску, ограничивающую грунтовую дорожку и следы присутствия соседней конкурирующей
улицы.
-Эй! Стоять!- со стороны Моторо- вагонного депо, бросив железный ящик с "Лимонадом", в их сторону, подымая своими клёшами пыль , бежали патлатые соседские старшеклассники, с 52-й школы.
Побросав свои мечи, бывшие герои, не сговариваясь, рванули понад линией; сердца их рвались из груди; только теперь они поняли, что стратили. Ужас вбрасывал адреналин им в кровь, паника туманила мозги.
Интуитивно, не сговариваясь, они прыгнули на уже упомянутый соседский забор и таким образом временно избежали пилюлей.
Их время ещё не пришло.
Благополучно предприняв вылазку, по темноте, двое лазутчиков нашли свои "мечи" не тронутыми, под слоем травы, рядом с тропинкой, ведущей к светофору.
Некоторое время они ещё опасались выходить на улицу через калитку, а лазили через соседские дворы.
От скукоты, они рубили своими мечами деревяшки и каменюки, высекая искры, а раздухарившись, устраивали бои между собой. Не имея эфеса на ятаганах, увлёкшись, они часто садили друг другу по пальцам, украшая себя кровавыми гематомами. Потом визжа лупили друг дружку клинком, плашмя. Затем катались в драке по цементному асфальту во дворе.
- А ну, вы, петухи!, -после очередного поединка, оба их меча выкинули за линию, аж в болото.
Новые бурьяны понад железкой не выросли. Старшаки вырыли за линией, в ивах себе новую халабуду, в виде землянки, накрыв крышу украденной с Лесопилки шалевкой и камышами.
Теперь их штаб трудно было обнаружить. Разве что посреди болота, на границе деревьев и воды, подымался дымок из импровизированной печурки, сделанной из дырявой выварки, таза и куска асбестовой трубы.
Лето заканчивалось. И ночи становились холодней. А потом одному из них надо будет идти в школу.
А потом...
Потом будет потом. А эта история, так и останется историей.
Для тех, конечно , кто помнит её.
20.
Посвящение, 20-я глава
Дерево это во дворе, наверное ровесник дома. Ветки его высохли и корябают шифер, колеблемые ветром, издают деревянный скрип, хотят рассказать о прошлом, а может прощаются. Уже две недели дуют ветра, несмотря на жару, дождя нет. Рядом с сухими сучьями выросли отчаянные молодые побеги, утяжелились зреющими к зиме, яблоками.
Тот, кто посадил деревцо той весной, назвал его "Боровинка."
Нет уже того человека.
И сада уже нет.
Только часть ствола и корни ещё цепляются за землю, вот уже более 54-х лет. Оно помнит всех. И того мальчика, которого принесли к ним во двор. И сливовое дерево, названое в честь ребёнка. И дом, и людей, и события...наверное.
"- Дед, а что будет, когда я умру?
- Материя не умирает. Просто меняет форму.
- Как это, дед?
- Мы станем землёй. В землю посадят семечко. Из него вырастет яблоня. Мы станем деревьями.
- А разве деревья живые? Разве они что-то чувствуют?
- Конечно живые."
Яблоня помнит старика.
Только этот мальчик сейчас сам старик. И во дворе больше нет никого, кроме него, и той девочки, дочери деда, которая вместе с отцом, посадили его, молодую яблоню здесь, в тенистой части двора, на углу дома.
Это было 54 года тому назад. Его ветви высохли от солнца и от прожитых лет. Но он помнит слова старика. Поэтому его сухие сучья скрипят об шиферную крышу. Хотят рассказать историю их двора. Или может прощаются. Мы не в силах понять.
А может он отчаянно хочет спросить , у тех, кто остались: правда это или нет, что материя не умирает?
"Посвящение", 20-я глава.
"...мнительный, но общительный. Живёт в своём мире. Легко сходиться с детьми. Любит организовывать всякие игры. Увлекается географией и историей. Обидчив. Раним. Отца в семье нет."
Из школьной характеристики.
"Клетчатый пиджак."
Это значит, что у него много идей. У пацана лет семи. Конечно, ещё бы, год назад он научился читать и штудирует всё, что бросают им в почтовый ящик: "Юный техник", "Юный натуралист", "Весёлые картинки", "Работница", "Крокодил" и даже "Науку и жизнь".
Некоторые журналы правда нудные.
" Весёлые картинки", это для малышни. Вот "Крокодил" смешной.
Особенно пацан ждёт "Вокруг света". Это ему выписали по его просьбе.
Он не пропускает ни одного выпуска " Клуба путешественников; где с Туром Хейердалом он пересекает океаны на "Кон- Тики", открывает неизвестные цивилизации на Галапагоских островах.
"Угольно - чёрные волны вздымались со всех сторон, над нами сияли мириады звёзд. Мир был прост- звёзды и ночь. Мы чувствовали себя в самих недрах истории. Время и эволюция перестали для нас существовать.
Вокруг нас царили беспросветная тьма и миллиарды звёзд"
"Путешествие на Кон- Тики"
После прочитанного, он подолгу не мог уснуть. Воображение будоражило его:
Он исследовал океаны вместе с красной шапочкой Жака Ива Кусто, погружался в марианские бездны с капитаном Немо, спасал анкелонов в земле Санникова с Олегом Далем, пересекал Патагонию с детьми капитана Гранта, достигал Полюса с капитанами Каверина.
Клетчатый пиджак его кишел вырезками из газет и журналов, за что дома запросто можно было отхватить по шее. Как говорят на районе "вода в жопе не держится". Это несло его , на улицу, за угол, по секрету всему свету рассказать о том, как космические корабли бороздят просторы Вселенной.
Серело. Приближался вечер. Скоро всех пацанов и девок будут звать домой.
Возле фонарного включённого столба ещё была малышня. Девки прыгали в свои классики. Пацаны - человека четыре, о чём то договаривались, готовясь разойтись по домам. Он не мог не попрощаться, не рассказав о новой игре, про которую только что прочитал.
Потом мамки начнут звать домой. А они с братухой будут мечтать, ещё чуточку, ещё чуть- чуть. Потом наступит жуткая тьма. А ему ещё бежать за угол. С бугра. Там граница света заканчивается. Из- за линии наваливается пронизанная звёздами чернота. От угла бежать ещё до второго двора. Главное, чтоб не закрыли калитку. Конечно дадут по шее.
- Я буду бежать. А ты кричи. Пока я бегу. И за углом кричи.
- Ага.- Младший становится на горе и кричит: "Вижу, вижу!
Старший набирает ход. Ноги несут его с горы. На бешеной скорости он входит в вираж за угол. Он кричит: - Женька! Я дома!
В ответ, с полоски света , заходящей за угол, раздаётся свист. А он так и не научился свистеть в ответ. Сердце его бешено колотится, от страха встретить в темноте чужих дядек. До самого угла их часть улицы, делающая поворот, погружена в кромешную тьму грипминской трясины. Только за поворотом, в конце примыкающего переулка, телепается блымающий фонарь.
Запыхавшись, он сунет руку в окошко на калитке. Щеколда застряла изнутри. На веранде горит свет. Двери заперты.
Он делает пару шагов назад, с разгона отталкивается чувствительной подошвой кед, делает выход на одну, цепляясь полой пиджака за вбитые в торец досок гвозди.
В ноги ему тыкается мокроносая морда "овчарки".
- Дунай, Дунай, -чёрная и невидимая ночью овчарка, с белым подпалом на груди, преданно скулит. Пацан зажимает ей пасть. Он боится получить в бубон. Его новый папа очень резок. Можно выхватить и с ладошки.
Но все спят. Телевизор мерехтит своими чёрно- белыми помехами.
Малой прокрадывается в спальню к бабке. И юрко ныряет под одеяло, под её защиту. Бабка не спит. Она прижимает внука. Укрывает его. Тело её пышет теплом.
- Бабуся, а расскажи мне сказку, просит он.
Звёзды заглядывают через тюль штор в единственное окно.
-Бабка моя была ведьма. Когда хоронили, крышу разбирали. Душа не могла улететь...
Голос бабки проваливает его в сон. Он летит вниз спиной, прямо в звёздное небо. Ему легко и хорошо.
Они с братухой решили строить плот. Это будет ихней тайной.
"Плот."
Весна уже вошла в полную свою силу. Снег давно стаял, наполнив Ревчак, с громким названием Сухой Жихорь, из которого якобы после войны пили воду, илистой жижей, бензиновыми зелёно- фиолетовыми потеками с автотрассы, какашками из туалетов типа сортир, выведенными местными жителями прямо в речку, серобуромалиновыми водорослями, жабьими квакающими оргиями и мириадами юных головастиков и комаров.
Мулистые берега ручья укрыли тонны зеленой растительности: амброзия и кропива, болеголов и гигантская мать- и- мачеха, вперемежку с хвощем, всё это переплеталось с ещё не выпустившим шишки хмелем, с его режущими усами, с зарослями дикой малины и сухими сучьями упавшими с ив, покосившимися заборами домовладений, имеющих подход к воде.
Самое время было строить плот.
От куска забора, серого и местами прогнившего, отбили пару досок, так, чтоб можно было стоять вдвоём, нарастили пару поперечин, вбив шиферные гвозди в брусья, взятые из груды дров на дворе. Третий брус, длинный и серый, с фрагментом сосновой коры, должен будет служить завместо жерди.
Плот оказался тяжёлым. Забор напитал в себя влагу и при спуске на воду осел, практически до кромки воды.
Дворовый пёс Кузя, кудлатый, с хвостом - бубликом, был с берега заброшен на палубу.
Плот подхватило стремительное течение, развернуло поперёк борта. Пёс от ужаса скулил, разгойдывая волны, перебирал с ноги на ногу. Мореходы что есть силы потянули на себя привязанную к плав средству бельевую верёвку. Плот резко затормозил, угол его приподнялся над водой. Кузя в отчаянии прыгнул, пытаясь попасть на берег. Он плюхнулся в воду, прямо в осоку, у берега. Вылез по шею в муляке. Чёрная жирная жижа стекала с него, как капли нефти. Он судорожно вытрусился, отчего естествоиспытатели покрылись каплями болотной вонючей грязи.
Испытания прошли успешно.
Плот привязали к молодой иве, у самой кромки границы с соседским участком.
При прыжке первого испытателя, плот ещё чуть осел в воду. Второй последователь Тура Хейердала никак не мог отпустить руку. Одна нога его стояла на плоту, вторая на берегу, он балансировал, не решаясь расстаться со спасительной камышиной.
Наконец он оттолкнулся от пристани, замахал руками, удерживая равновесие; плот просел ещё сильнее, так, что их ботинки по щиколотку погрузились в воду. Старший присел отвязать верёвку. Полы пиджака его вместе с карманами пропитала вода. Он дернулся, отчего переклонился назад, жопой макнув в противную жижу. Быстро встал. Удерживая равновесие на трясущихся ногах.
-Давай, -крикнул он штурману, тот вонзил жердину в муляку. Палка два с половиной метра погрузилась почти на метр в илистое дно. Они с трудом оттолкнулись. И вода понесла их.
"Чёрные, как уголь волны окружали их справа и слева. Ивы и лианы преграждали им путь. Болеголов, растущий на берегу, цеплял их за макушки. Жабы в панике стрыбали с плавающих консервных банок в воду. Мириады головастиков метеорами рассыпались на ихнем пути. Во всём мире были только они - и Река!"
Течение несло их, по щиколотку в воде. Иногда доски плота наскакивали на утопленный кем- то автомобильный двигатель.
Корабль сотрясало, так, что его размеры становились видимы на поверхности. Время летело, как прошлогодняя паутина, прямо им в глаза. От нависающих над водой ив, им на голову лились капельки ивового сока
.Здоровенная соседская собака увязалась за ними, пытаясь с берега тяпнуть отважных путешественников, собаки же в соседних дворах, сидя на цепи, не могли принять участие в погоне. Они выли и гавкали, со злости. Но бесстрашный "Кон-Тики" нёсся по канаве, обгоняя пустые бутылки, шкурки от помидор, баллончики с под "Дихлофоса", уныло прибитые к берегу.
Их целью была речка Лопань, до самой плотины, в которую и впадал Сухой Жихорь, в простонародье- Ревчак.
Строго по курсу показался грот, сооружённый еще пленными немцами, прямо внутри железнодорожной насыпи.
Они яростно упирались в жердину, стараясь пройти пороги внутри скалы, держась ближе к середине.
Свет весеннего солнца брызнул им в глаза в конце тоннеля. Течение понесло их под железнодорожный мост, конструкциями своими перекрытия низко подступивший к воде. Оба присели, отчего набрали воды по колено. Их несло: мимо огородов, Подвальчика, в котором располагался местный магазин, мимо Панского дома, круга автобуса, мимо Густушки.
Второй туннель, темный и бесконечно длинный, вывел их на территорию Очистных сооружений. Течение тут ускорялось и плот едва не цеплялся кромками своими за сужающиеся берега. Огромные сосны, посаженые ещё до революции, махали им вслед своими дикими лапами. Растительности тут на берегу практически не было. Серые цементного цвета заводские постройки тянулись вдоль асфальтовой догори вглубь.
Выйдя за поворот, они заметили мерзкую болотную черепаху, всю в колючках и с носом, как у носорога. Глаза её были закрыты. Преодолевая жгучее желание бахнуть её жердиной по башке, они проплыли дальше.
Ручей усиливался и его шум отличался от того, что было раньше.
Впереди их ждал водопад.
Точнее, высота ревчака снижалась до пол метра, затем он уходил под землю, проходил сквозь железнодорожную ветку, и выскакивал из тоннеля с противоположной стороны горы, пройдя 30 метров под землёй по неизведанным чёрным тоннелям.
Только теперь они вспомнили, увлечённые своим путешествием. Их несло прямо под землю.
Отчаяние овладело мореплавателями. Они метались по палубе, пытаясь причалить к пологому безлесому берегу. Расстояние сокращалось. Подлая жердина на месте гнилого обзёла, прям по коре, не выдержав нагрузки, треснула и обломалась, в паре метров от зияющей пропасти.
Они прыгнули в воду, загрузли в муляке, увлекаемые тяжестью одежды и засасывающей силой воды.
Держась за руки и за прибрежные колючки, на карачках, выбрались на берег грязные и мокрые, хотя кепки их уплыли в канализацию.
Лица были красные от слёз и волнения, чубы поналипали на глаза.
Лёжа на берегу, они смотрели в небо над головой. Живые и счастливые. Плот их затащило в зияющее отверстие. Он застрял прямо посередине. Волны били его, пытаясь опрокинуть внутрь.
Их путешествие разбилось сегодня, но не разбилась их мечта. Придёт время, они учтут ошибки и повторят попытку снова, а потом снова и снова, потому что только от нас зависит эта способность.
Способность мечтать.
21.
Чёрный, вперемежку с серым дым, был виден даже из-за линии. Он подымался до неба, и оттуда, с высоты , падали обгорелые веточки и травинки,тёплые и обугленные; зарево огня отблёскивало оранжевую тень; ветер доносил с болота запах гари и треск огня.
Тётки выбегали на улицу, внюхивались в воздух, вертели головами.
Это пацаны за железкой опять подпалили камыши.
Прямо по тонкому льду, перемещаясь от верхушки к верхушке, всепожирающее пламя плясало,ограниченное периметром обступивших его ив, затем гасло , дойдя до вмёрзших в воду корней.
Згарище перемещалось к Ж/д ветке и к Немецкому мосту, упиралось в свалку, плавно переходящую в пустырь,который по лету служил футбольным полем, по обеим своим противоположным сторонам украшеный самопальными воротами из ивовых жердей.
Электрички не могли проехать ни по верху, ни на Леваду.
Пламя бушевало.
Товарняк, везущий в цистернах своих нефть или бензин, тоже замер.
Весь район охватила паника. Вызвали пожарных, но они не смогли протянуть свои шланги ни с этой стороны линии, ни с той.
Шухер стоял грандиозный.
И только двое в этой истории были веселы и чрезвычайно возбуждены.Прижимаясь к рассохшим доскам,через щели забора напротив, они наблюдали за всей этой взрослой и непонятной им суетой.
Конечно, ведь это они, обойдя болото, стратили целую коробку спичек, на которых, кстати, красовалась наклейка, поверх синей фанерки, что спички детям не игрушка с намалёваной головой петуха, на фоне пламени.
Из хулиганских, как говорили тогда, побуждений, чиркая по одной спичке в пожухлую, схватывающуюся едким дымом траву, они подпалили высохшее и замерзшее болото со всех сторон, включая свалку, подымающуюся к железке.
Двое наблюдали за своей шкодой, прижимаясь к выгоревшим от времени, когда то покрашеным доскам забора, возбуждённо толкали друг друга, с опаской бросая косяки во двор.
Их никто не засёк.
Через пол часа сухие камыши выгорели вщент.
Гарь подымалась, плавя бутылки с под белизны, взрывая балончики с "Прелестью", стреляя шрапнелью раскалившихся кусков шифера, обнажая импровизированную помойку всего местного населения. Вонь тлеющих сгнивших тряпок повисла на сырых сучьях, склонившихся к воде деревьев,застилая низину едким смрадом.
Пожарки уехали, поезда и электрички двинулись к пунктам своего назначения.
И только двое жались у забора, своим дыханием боясь выдать себя.
После пожара, на утро, лёд опять успел сковать расстаявшее болото.
Вместо камышей, от которых осталась одна чёрная стерня, виднелось озерцо.
Когда морозы станут сильней, вся местная детвора будет кататься здесь на коньках или играть в хоккей.
И история эта будет повторяться из года в год.
Одни герои вырастут, появятся другие.
И многие даже привыкнут к ежегодному кипишу.
И что тут особенного?
Ведь за всю историю посёлка, ещё ни разу такого не было, чтоб это болото кто-нибудь не поджигал.
22.
"Кал на яйца глист"
-Слы, малой!, - спички есть?!
Малой трясёт головой, типа нету. Потом вспоминает про " чиркало", приклеенное к правому каблуку на ботинке, снаружи.
Достаёт из пиджака пару спичек, к головкам которых прилипли хлебные крошки. Растеряно протягивает их старшеклассникам, трясёт головой, типа- тю!, наклоняется, чиркает от ботинок.
Отсыревшая сера пачкает "чиркало", вторая тоже слущивается, пыхнув напоследок тут же погасшей искрой.
-Слышь, писюн, ты шо!- один из старшаков, белобрысый и лохматый, отделяется от двоих.
Надо же- такое западло! Это пацан из их школы. Толя Корж. Гроза восьмиклассников, с Силикатного.
Дёрнуло ж пойти сегодня по путям. А эти курить собрались под мостом. Рядом со школой.
Толя даёт малому "леща". Голова того легонько кружится.
-Снимай, - Толя по - хозяйски разгружает ранец первоклашки. Выбрасывает книжки в грязюку, тетрадки . Шарит среди отделений.
-О, пацаны!- он вскидывает вверх руку со свёртком папиросной бумаги, пахнувшей бутербродом с докторской колбасой, - "Нищтяк", -извлекает яблоко, с налипшими на него песчинками, видимо попавшими туда из тряпичной сумки со сменкой.
- Так, а это шо?,- радостный лохмандей извлекает из пенала спичечную коробку.
- О, - переросток радостно трясёт коробку возле уха.
Двое из присутствующих тоже вслушиваются. Коробка тяжёлая, но спички в ней не тарахтят.
Толя пускает зелёную соплю от возбуждения, вытирает её рукавом, ,открывает коробку.
- Фу, гавно!, - он кривит рожу и кидает фугас об землю.
ДА, это был знаменитый "Кал на яйца глист", в школе к нему приклеют бумажку- бланк с синюшными печатными буквами и медсестра впишет туда фамилию аскаридоносца.
От удара об землю содержимое мины сдетонировало. Пару капель ещё свежих утрешних анализов, смачно примостились Толе на штанину. Кодло загоготало. В сердцах Толя дал малому подсрачник, а потом помыл штанину в луже и вытер шапкой пускающего слюни школяра.
На звонок в класс тот конечно же опоздал.
Потом ещё и тётка эта медсестра, его отругала.
А возле её кабинета, до самого следующего урока, лежали на столе трофеи-коробочки, издавая жуткое зловонное амбре, отличаясь тем, кто что поел.
Синими буквами на каждой из них было написано, как вы уже поняли:
"Кал на яйца глист",
хотя на уроках русского языка, при изучении падежей, чуть позже, паренёк узнал, что правильнее было бы писать "глистов".
"Зубники"
А-а-а-а!!! Тут надо так и писать.
3-й этаж.
Прямо вверх по лестнице, на повороте со второго этажа от столовой, либо же из туалетов на первом понад стеной в самый верх.
Ой ёй ой!! С этой очереди, те кто в ней стояли, бегали вверх и вниз по сто раз, но это не помогало. От волнения и страха давило на мочевой пузырь.
Значило это , что опять в кабинет дежурной медсестры припёрлись эти гады из Стоматологической поликлиники на Костюринском, провести плановое обследование учеников:
Как всегда дышащий перегаром очкарик, с железными клещами, с гнилыми чёрными прокуренными зубами и жЫрная баба без талии ,с бормашинкой, вечно попадающая сверлом в ещё живой нерв.
Смрадный дым жжёных детских зубов проникал на лестничную клетку; через щели не прикрытых белых дверей слышалось: " Та сиди ты!"
Это толстая баба- живодёр рассверливает старую пломбу, чтоб для галочки залепить новую, больше старой дыры, и поставить напротив твоей фамилии крестик.
Мандраж и паника наполняли лестничный пролёт .Кто поумней, ныкался в столовой или спускался по центральной лестнице, ведущей в вечную тьму, закрытых до 1-го сентября парадных дверей.
Там, внизу в темноте, воняло мочой, отсыревшими "бычками" и промасленной бумагой с под бутербродов; валялось не прибранное техничкой макраме из яичной скорлупы .
В то время, как классуха с завучем бегали- искали по всей школе тех, кто нарушает школьную дисциплину, грозили за прогулы парами по поведению; некоторые несознательные уже крутили гайку железного винтового замка изнутри, и готовились улизнуть на улицу без портфелей и сменки. И даже без шапок.
-Фамилия? С какого класса?- слышалось то тут, то там по коридорам- это какого-то обалдуя из малых, споймали за попыткой зашухариться и после обречённых пререканий тащили к зубникам.
Он сидел в раздевалке, за грудами сваленных на пол пальто. Там было темно и света не включали.
В начале, он наблюдал , как тени мелькали в дверном окне, вечно закрытом, выходящем на туалет.
Потом от скуки, пошёл и пообрывал десяток вешалок на пальто и куртках из противоположного класса.
Сделал себе логовище из них. Одним укрылся. Пригрелся и придремал.
Звонок с урока разбудил его. Он прокрался, держась подальше от окон, выходящих из подвального помещения наружу, к дороге и к свету. Пошарил по карманам, в надежде найти забытую каким- нибудь лопухом мелочь или сунутый родителями пирожок на дорожку.
Ничего не надыбав , он умостился опять на груде шмоток, поглядывая вниз, на пол, в сторону входных дверей. Там периодически включался свет у технички. Главное не проморгать, если вдруг она захочет помыть в раздевалке полы.
Надо просто дождаться окончания четвёртого урока. А потом первоклашек отпустят домой, они забегут в раздевалку и можно будет прикинуться, что зашёл с ними, типа что- то забыл в куртке, а потом прошмыгнуть к себе на урок.
У него во рту уже не было четырёх зубов. И пломба внизу уже начала крошиться. Так что он сидел и ждал. Терпеливо ждал четвёртого урока. Плевать. Лучше уж так. Чем как в тот раз, просверлили не тот.
Прозвенел звонок, означающий конец перемены. Он угрелся и опять придремал. Снилось ему отрывки из "Молодой гвардии", гестаповцы, замученные ими пленные партизаны с окровавленными ртами и не выдавший Страшной тайны, Мальчиш- Кибальчиш.
В мечтах своих он уносился в Коммунизм- светлое будущее всего Человечества.
И фантазировал о том, как когда то вырастет, обязательно придёт в поликлинику, и выдерет этим фашистам все их зубы.
23.
"Посвящение", 23-я глава.
- Скажи: Бог - рашпиль! Скажи: Бог- рашпиль!
Он тряс головой и не говорил. Этот, баптист, Валик.
Все остальные же радостно хихикали.
Для них не составляло особого труда произнести эту фразу.
Коля Пузатый хватал за грудки первого подвернувшегося под руки:
"Скажи: Бог- Рашпиль!",- требовал он ,
- Бог- рашпиль, - отвечал паролем пионер.
Еврей Ларкин при взгляде Мыколы подобострастно констатировал:"Бог- рашпиль!"
И только верующий, один, без пионерского галстука, молчал.
Весь класс возбуждённо радовался о том, что мы все такие , как все. А не как он... Этот...Климок.
Он не был такой, как все. Не стоял на шухере в столовой, когда притиснутые переменой школяры тырили с прилавка бутерброды с докторской по 10 копеек, не стрелял "жидов" из рогатки, не пускал кошек на парашуте с четырнадцати-этажки.Не лапал девок. Не матюкался.
Только раз, со всеми прогулял последний урок, больше наверное оттого, что не хотел врать Зелёному, учителю физики, которого никто не уважал за его вечно - зелёный пиджяк, вечные усы, красную морду и за то, что его били даже восьмиклассники.
"Валентин, Валентин, коту яйца открутил"
Вообще-то, за это верующий мог дать и по шее. Все об этом знали. Но проверять бздели. Так как у того были старшие братья. В седьмом и в восьмом классах, Климки. И ещё две сеструхи, окончившие школу в том и в позатом году.
И батя, вечно застёгнутый на все пуговицы застиранного непонятного цвета пиджака, слесарь дядя Вова, с СТО на Артюховской. Он был рукастый и уважаемый на районе мужик. Не пьющий. Любую машину с любой поломкой дядя Вова мог починить с закрытыми глазами. Несмотря на его антисоветские баптистские наклонности, все шофера с района уважали его. Так что за достёбывания до себя Валик мог особо не переживать.
В восьмом классе у Валика умерла мама. Отец взял с собой инструмента на 10 тысяч долларов тогдашними деньгами и увёз всех своих пятерых детей из Союза.
Напоследок, прямо накануне отъезда, Валик жарко прошептал мне на ухо своим чуть картавым ротацизным голосом: - "Придёт время, коммунисты будут верующих за Бога пилами распиливать!"
Так они и уехали все. В свою Америку, в Нью- Йорк.
Время прошло. Коммунисты и их безбожная философия не долетели на своём паровозе в светлое будущее всего Человечества, где из кранов течёт бесплатная водка, потеряв по дороге призрака Карла Маркса и одного из своей троицы, неизвестного никому фридриха энгельса.
Союз распался. Народ кинулся в церкви в поисках Бога. Без всяких пил.
А Валик остался с семьёй в предместье Нью-Йорка. По слухам, он работает сапожником. Говорят- неплохим. Один из сыновей дяди Вовы сдаёт в аренду такси. Другой вместе с отцом чинит машины.
Школа, где мы все учились, отметила своё 105-илетие со дня экспроприации. И никому из её бывших учеников, даже такому конченому, как Мыколе Ищенко, не придёт в голову требовать у бывших пионеров сказать на Бога: рашпиль.
"Воскресенье"
"Я ни разу за морем не был
Сердце тешит привычная мысль
Там такого же цвета небо
И такая же сложная жизнь
Может там веселей и богаче
Ярче солнце и небо светлей
Но от горя там так же плачут
Так же в муках рождают детей", -
Так пели мы на ещё строящемся каркасе четырнадцати-этажки, стирая пучки на пальцах, как мы тогда считали, дворовые песни.
Мы хотели вырваться из Союза.
Мечтали стать археологами, но не из любви к черепкам прошлого, а для того, чтоб увидеть мир. Уплыть на кораблях в дальнее плавание и стать эмигрантами, чтоб навсегда тосковать по Родине, которую мы любили всем сердцем, знали наизусть её гимн, гордились ею и держали руку на груди при поднятии флага.
Жажда странствий гнала нас в мореходные училища и к страницам ГДР-овской "Бурды" , к ежевоскресным "Клубам путешественников" и к журналам "Вокруг света".
Мы понимали, что вырваться из счастливого мира, в котором мы жили, наша страна нам не даст никогда. С её КГБ, КПСС и вечно живым Ильичом.
Поэтому мы пели. В песнях своих уносясь за тысячи километров. И там, уже заранее, вместе с белой эмиграцией, голосом Америки и с еврейской алией, тосковали по ещё не покинутой Родине, имея в зародыше взращенную патриотическую тоску к её героическому прошлому.
"Там, за горой, за лесом
Где солнце прячет лучи
Стоит одиноко
Дом солнца высоко
Тебе все мои мечты",
Это была перепевка запрещённой "The House of the Rising Sun", The Animals,об азартных игроках и пьяницах из Нью- Орлеана, в синих джинсах, про которых никто тогда ничего не знал.
Солнце давно уже легло за горизонт. Беспробудная тьма накрыла территорию детского сада "Ёлочка".
Влюблённые повылазили из своих берлог, чтоб сосаться до утра на опустевших детских лавках.
Гитара всё брякала и брякала, пытаясь на ощупь отыскать нужные три аккорда.
Свет, зажжённый в домах и фонарные столбы тускло осветили трассу. Одинокие автомобили возвращались в свои металлические гаражи.
-Гена, домой, - из окна третьего этажа грузная дама из "Божественной комедии" Образцова безукоризненным голосом оборвала клуб путешественников.
-Ну, шо? До завтра? Мамка зовёт...
- Да,- они пожали руки, перелезли через прутья решетки на тротуар.
- Бывай!
Один из них нырнул в чёрный поворот, ведущий к многоэтажкам, а второй, понад фонарями, побежал к себе домой.
Дорога была пустынной и безлюдной. К счастью, встреченные собаки были заняты своим делом. Он минул затяжной и тёмный пустырь. Нырнул в улицу, слабо освещённую побитыми ими же фонарями . Добежал до её конца. Повернул в вечно чёрный, без единой лампочки поворот, понад железкой.
В доме уже все спали. Мерехтел серыми полосками не выключенный телек.
Он пробрался в зал и стал вспоминать слова песни, что они учили: "Я ни разу за морем не был..."
В мечтах своих он уносился в это закрытое для всех советских людей море и заранее тосковал о Родине, в глубине своей души мечтая стать эмигрантом. Это будет его и Гены тайна. Ну и пусть!
24.
"Галавастоны"
После весеннего разлива вода вернулась в свои границы, оставив лужи в пол улицы. В прогретых озерцах, зацепившись за траву, ниточками белела жабячья икра.
Через время лужи усыхали, и на дне их чёрными группками появлялись мелкие и юркие головастики, с прозрачными брюшками, через которые просматривались клубочки кишочек.
Безмозглые глаза их смотрели в разные стороны, делая лёгкой добычей для всей местной детворы.
Дети, когда убивают животных, не получают от этого удовольствия.
Они скорее бегут от неудовольствия.
Так подросток меняет своё состояние;
испытывая чувство торжества, переходящего в эйфорию, от того, что может распоряжаться чужой жизнью.
Почти на самом слиянии с ревчаком, понад линией, уже вовсю выперли первые зеленые вспрыски травы. Солнце обласкивало ивы, греющиеся у воды. Почки лозы, растущие по берегам речки-вонючки, сбросили свои пухнастые " котики", давшие жизнь молодым комочкам листьев.
Теплый ветер носился по пустой улице, даром гоняя песок по прогревшейся земле.
За двором никого не было.
Только у ревчака какой-то пацанёнок игрался в тёплой луже.
В руке его был перочинный ножик,с голубой колодочкой, с лезвием и раскладной вилочкой, которой он , как гарпуном, накалывал доверчивых головастиков, спрятавшихся в его тени.
Пухлой пятернёй он черпал их на песок, где те беспомощно трепыхались. Рыбячьи рты их безмолвно хватали воздух; пузатые брюшка вибрировали, как холодец.
Подросток выбирал тех, что по-жирнее.Отрезал им хвост, по самую голову, бросал назад в воду, после чего те начинали плавать кругами, наверное от своей тупости- так и не поняв, что же с ними произошло.
Остальных бедолаг ждала не лучшая участь.
С силой размахнувшись, пулюган жахнул жирного головастика об землю, отчего тот превратился в размазню, в пятно медузно коричневой жижи. Жахнув так ещё парочку, малой баночкой с под майонеза, стал ловить стайку очередных чёрных мелких и юрких полурыбок - видимо для домашнего аквариума.
Увлекшись ,он пропустил момент ,как огромный гелык- крупный гравий, которым посыпают железку, набрав инерцию, со свистом ляпнул в сантиметре от головы белобрысого и упитанного мальчика лет семи. Вся муляка со дна лужи , плюхнула об карточку юного натуралиста.
Он вскочил с картанов. С красной его физиономии стекала чёрная жижа. Куртку засрало полностью. И ещё почти новые штаны были заляпаны.
-Собацюры!!!Схлопочете по кумполу!, -заорал он писюнам, спускающимся к нему.
- Зырь! Зырь!,-орали диканёвские.
-Ля!- ржали они,- тыкая пальцами в черномазого.
- У автобуса сосал!!А-Га-га-га!
В мутной жиже тот намацал каменюку и вскинулся на чужаков.
- Ты шо? Ку-ку?, -попёрли на него сявки.
Гоша замахнулся, для понту, ещё не выбрав, а больше пугая, и раз, и два.
-Та кидай !- те уже ломанулись ловить ссыкуна.
Ннна!
Камень , брошенный почти в упор, раскроил кожу на голове первого из нападавших, отчего тот вскрикнул, замахал руками, и как в фильме про Чапаева, покатился с насыпи.
Видя, что дело пахнет керосином, обладатель значка "ГТО" , дрыснул по узкой полоске суши, между ручьём и заборами; пытаясь через огород, выходящий к воде, проскочить к себе во двор.
- А ну иди сюда!,- орали собратья убиенного.Между тем, тот заливал кровью рубаху, чуб, театрально хлопал закотившимися глазами, беззвучно хватал руками воздух и раззевал немой рот.
Двое из толпы погнались за юным ихтиологом.
-Стоять!,-орали они сзади.-Сдрейфил?!
Лоза хлестала преследователей по щекам.Молодая кропива больно жалила голые руки .Ноги вязли в мулистой прибрежной жиже. Скользкая грязюка налипала на подошвы кед.Они вот -вот уже почти нагнали упитаного спортсмена.
В это время с горы, со двора выходящего в спасительный огород, сухая бабка в вечно черном платке заволала нараспев клич всех бабкинских муэдзинов навроде нахаловского намаза: Йигорёк, иди картошку кушать!
Кацапско- белгородский непередаваемый её акцент заполонил всю низину. Услышав родные нотки, Йигорек заревел со всех сил, на какие был способен. В его рёве была и мольба о помощи, и злоба, и отчаяние, и страх. На этот звуковой сигнал, во двор выскочила вся его родня. Хто в чём был.
Углядев преимущество в не в свою сторону, диканёвские ретировались назад, через линию, под руки прихватив своего раненого товарища.
Папка Игорька и его родный брат, для профилактики погнались было за хулюганами, но добежав до штакетника растрясли во время контрудара все свои тряхомудия. Потому они тяжело хекали, упёршись пузами в свои синие семейные труселя, вытирали мокрые чубы, и демонстративно плевались неслышными никому издали матюками.
Через время, уже умытый и переодетый Игорёк, восседал над железной миской жареной картошки, с горкой; отхлёбывал прям из трёхлитровой банки прошлогодний клубничный компот и слушал бабкины монотонные нотации:
"Со Славкой и Женькой не дружи. Они тебя убьют. Закопают. И никому не скажут...";
кидал косяки в синее, без единого облачка, небо; ковырял вилкой дымящуюся картоху, с опаской поглядывая на калитку.
"Дааа. Теперь на Биологичку в магазин не сгоняешь",-думал он.-Тю,- мысли его прервались.
В калитку постучали. Потом стали гупать ногой.
-И-горь!,- орали из- за забора те самые Славка и Женька, с которыми бабка строго - настрого запретила водиться.
Окна флигеля распахнулись наружу, на улицу. Из хаты выглянула ипостась бабы Фени.
- А Игорь выйдет?, -спросил тот, что по-выше, рыжий. Братуха его лет восьми, чернявый, в кепке , со щербатыми зубами, крикнул бабке прям в ухо. А то ведь говорят, что она глухая: - А Игорь выйдет!!!!?
-Йон кушит.Чё ты орёшь? Я не глухая. Идете отседова!
-Та иду я, иду.-Ответили им откуда- то с под навеса.
- Йигорь!- завела бабка свою пластинку, - со Славкой и Женькой не дружи, йони тебя убьють, закопають, и никому не скажуть.
А трое уже поворачивали за угол. Лужи блестели от солнечного дня, отражая в себе пробегающие облака. Ветер весело гонял песок, швыряясь им в глаза прохожих. В лужах грелись головастики,уже позабыв о всех своих горестях.
Это был обычный весенний день. Такой, какой бывает каждый год.После разлива. Весной.
25.
"Дот"
"Долговременная огневая точка."
Все знали об этом. За массированными железными дверями, высотой своей доходящей взрослому по плечо, тянулись железные со всех боков тоннели, под всем болотом, образуя целый подземный город из ходов и коммуникаций.
Все знали об этом.
Хотя дальше ступеней вниз и направо, никто не отваживался спускаться.
Возле железобетонного моста, построенного ещё пленными немцами, слева, на повороте, в расстоянии половины полёта кокса, стрельнутого из рогатки, в траве, серой тюбетейкой проглядывалась бетонная площадка диаметром метра в два, по колено возвышаясь над бугром.
Входные двери в амбразуру давно были сняты местными пионерами или самими железнодорожниками и сданы на металолом, а может кому-то "пригодились".
За железной вмурованной дверной коробкой , вниз, по каменным ступеням, в чернеющую темноту вёл ход, освещённый дневным светом, спичками или папкиным фонариком.
Оттуда сильно тянуло сыростью, стоячей водой, засохшими фекалиями.
На самой глубине, справа, зиял дверной проём, с приоткрытыми массированными в тридцать сантиметров шириной неподъёмными стальными дверями.
При упоре в них ломом раздавался страшный скрежет, эхом отзывающийся в пустотах подземелья. Отчего ужас рисовал картинки в воображении, что там, в кромешной тьме пустоты и мрака, кто -то есть. Не живое существо, а может и человек. Он есть где то там, в темноте. Он подкарауливает, чтоб напасть.
Луч фонарика терялся в лабиринтах серых стен; вечная паутина вперемежку с кусками железобетона, превратившимися в труху , сталактитами и сталагмитами своими, как тюлью, закрывала окна виднеющихся вдали, уходящих в бездны ,тоннелей.
Вода, проступающая через плесень стен, давила своей массой на психику, плескалась по полу, подымалась до щиколоток.
Мертвые пауки, мухи и косиножки отражались в глубинах её дна.
Ни окурков, ни консервных пустых банок, ни порожних бутылок из-под водки и вообще, никаких признаков жизни не наблюдалось.
Стены завибрировали, жутким эхом отражаясь в пустотах.
Товарняк, идущий где-то высоко, на бугру, по нижней линии, начал отстукивать: та-тах, та-тах, набирая скорость, выскочив за поворот.
Стены сжались. И без того низкий потолок наклонился, страхом впечатывая в мёртвую смердящую черную воду. Фонарик в руках у одного из юных следопытов блымкнул и потные руки навеки уронили его в бездонную трясину. Всё очертаемое вмиг заполнила всепоглощающая тьма!
Не сговариваясь, трое в ужасе ломанулись к ещё видимому за поворотом сереющему дверному проёму, ведущему наружу, к воздуху и свету.
Они хватали один одного за полы пальто, за рукава, стремясь наперебой выскочить из удерживающего их за воротники и за штаны, болота- чёрного, живого, и засасывающего; и "того", невидимого, который нагоняет дыша в спину.
Сшибая своими заячьими шапками низкие железные дверные проёмы, они неслись вверх, толкаясь, гонимые жаждой жизни;
выбежали наружу и попадали на растаявший первый снег, в пожухлую траву, хекая и пуская носом бульбы. С красных и потных их лиц шёл пар.
Все трое молчали. И даже не смотрели друг на друга. Только дышали тяжело.
Их жаркое дыхание уходило в ещё синее местами небо; становилось рваными облаками, там , вдали, за горизонтом. Солнечные лучи , прячась за ветками облетевших дерев, отдавали своё последнее осеннее тепло.
Уже потом, вечером, когда фонари зажгут свои тусклые лампочки на улице; они наперебой будут хвастаться перед пацанами, как не забздели, и дошли "чуть ли не до середины тоннеля . Куда до них, с их района, ещё никто и никогда не доходил.
26.
" Кожаны".
"Писала писака
Читала читака
Не розбере собака"
Нахаловские побрехеньки
Сумерки надвинулись из-за линии вместе с прохладой, идущей от болота.
На крышах "Нового района", на бугре, на кромке горизонта, ещё алел закат, краешком своим цепляясь за отражающиеся лучи солнца, нырнувшего за чёрные дома.
Почуяв наступление ночи, летучие мыши спешили на свою охоту, кружа над головами одиноких прохожих, выискивая комарей, хрушей и пухнастых ночных бабочек, с причудливой окраской, порхающих у тусклых фонарных лампочек.
Две фигуры, под покровом ночной темноты, выдвинулись в сторону железнодорожного полотна, подальше от тропинки, ведущей с насыпи.
За пазухой у одного противно корябалась пыльная бабкина застиранная простыня, закрывающая окна до соседей в угольном сарае.
- А ото, мужик шёл с Шиферного, с ночной смены. В белой рубахе. Так ему кожан прямо на спину сел. Когтями впился. Он хотел снять, так его до кости прокусил!
- А потом целый месяц палец гниёт!
- Ещё и уколы будут делать. От бешенства. Сорок штук. В живот!
Долговязая фигура в панике бросает от себя сжамканую тряпку.
- Ай, на меня мыши напали, - брешет он.
Оба приседают в траву и ждут. Стерня осота колет им в зад. Полынь чманит своим густым ароматом. Комары жалят голые руки и ноги. Сверчки бешено стрекочут.
И только летучие мыши кружляют над их головами, в отблесках первых звёзд.
От страха, им всё время кажется, что мыши атакуют их. Потому они машут руками , как Дон- Кихот на ветряные мельницы, бегают на полусогнутых, приседают, опасливо глядя ввысь.
- Ну, шо? Давай уже расстилать?, - истерично шепчет малой.
Стоя на коленках, кое-как, они суча дрожащими рученками, торопливо стелят на бугрящейся траве серобуромалиновую простынь, комкая углы, и забежав на безопасное расстояние, наблюдают за приманкой со стороны.
- А ты точно знаешь, шо они садятся на белое?
Его собеседник пожимает плечами:
- Я не буду их руками брать.
-Надо было у бати перчатку кожаную стырить.
- Та перчатку прокусит, - оба замолкают.
Сумерки насуваются всё сильнее. Небо понад линией становится иссиня черным.
Тем временем, болотные комары, привлечённые запахом молодой горячей крови, целым роем противно жужжат над головой, лезут за воротник, в глаза.
Мыши кидаются на простыню, но ещё ни одна не приземлилась.
Только словила жирного жучка, сдуру пытавшегося усесться отдохнуть на тряпичный аэродром .
-Э- эххх!
-Ай, яй,-юные натуралисты хлопают себя по всем частям тела.
- Та тише ты! , - оба раздражены.
- Шото мыши не садятся, - жалостливо выдыхает тот, что повыше. Може пойдем домой?, Он смотрит в сторону огней, на улицу.
-А простыня?
-Та ну её, бросим тут. Утром заберём.
Не дождавшись окончания сезона охоты, оба следопыта радостно ломанулись по домам, до телевизора.
Киевское время:20-45; Пропилинькало радио из чьей-то форточки.
Время слушать деда Панаса или Катрусин кинозал. Короче: "Спокойной ночи, малыши."
Сейчас все мамки начнут перекличку в темноте. Из открытых окон, вместе с вырвавшимся наружу светом, затараторят речитативом:
ЙИИИГОРЬ! до- мой! СТАССИККК!До-мой! Русланэеее!!!
Утром, ещё до рассвета, паренёк со взъерошенными вихрами выпрыгнул во двор, через окно , открытое в сад. Чёрная собака с белой подпалиной на груди и белыми чулочками на передних лапах,хотела гавкнуть, потом узнала хозяина, и радостно заскулила, повиливая хвостом.
-Та тише ты!,- цыкнул он в сторону будки. Цепь брякнула, вдали дал гудок товарняк.
За двором вся трава была в росе.
Над новым районом, за высотками, подымалось невидимое солнце, готовясь прогреть остывшую за ночь траву.
За кущярями, возле тропинки, валялась столкмаченая простыня.
Никаких летучих мышей на ней не наблюдалось.
" Ну и пусть!", подумал рыжеволосый.
За линией, проснувшись, затинькали в ивах синицы. Горобцы, высунув носы из-под соседской крыши, ошалело глядели в наступивший новый день .В мокрой траве копошились кузнечики, пяля на солнце свои лупатые заспанные глаза. Мухи повылазив из своих укрытий, чистили крылышки. Мир был прекрасен.
Паренёк вдохнул прохладу летнего утра и пошёл в дом.
"Надо будет подговорить братуху, что они наловили целый мешок кожанов. А потом выкинули за линию, то шо мамка не разрешила."
"Вот рожи будут у Гоши и Пылесоса! Главное, не заржать",- лёгкий летний утренний сон уже погружал его в себя. Он улыбался чему-то своему, с закрытыми глазами, потихонечку проваливаясь в блики фантазий.
А через линию, на чердаке Лесопилки, засыпали летучие мыши, прицепившись к стропилам коготками, и свесившись головою вниз. Им наверное снились белые простыни тёмными нахаловскими ночами.И мужик, идущий со второй смены , с Шиферного. Тока они не знали, что всё это существует. Потому что от рождения своего были слепы.
27.
"Как я провёл лето", Сочинение.
Сезон поедания шелковицы начался.
У всех местных пацанов были фиолетовые руки, манжеты рубашек, воротники и фиолетовые губы.
Местных мамаш это не очень радовало: пятна было не отстирать никаким " Лотосом".
Поэтому всем лоботрясам и оболдуям района каждый день читались морали, а некоторым "сам батя" даже выдавал пилюлей, на орехи, леща и тому подобные физические замечания; впрочем, это никого не останавливало...
Юные мичуринцы для начала обносили все деревья по улице, потом добирались до незрелых зелёных ягод, после чего дрищили в ближайших бурьянах, затем снова лезли в чужие сады, ломая ветки...
И ведь вопрос не в нехватке витаминов, нет.
Это всё от дури, за компанию, чтоб хулиганить и вообще " от нехер делать!"
Вот что было правдой.
Пацанята бестолку шатались по району, иногда делая вылазки на ставок: посмотреть, перестала ли вода быть зелёной, чтоб можно было ловить камсу.
От безделья ломали сирень в питомнике; тырили гвоздики для безсисечных девок с улицы; гоняли на великах без разрешения купаться на Комсомольское озеро или на Лапшу- прыгать с дамбы и ловить по норам раков.
В общем, активно собирали материал для перво- сентябрьского сочинения "Как я провёл лето".
Проще говоря, валяли дурака.
Покуда не начиналась отработка в школе.
Трудовик и директриса, движимые партейными лозунгами в ожидании приближающегося в 1980- м году коммунизма, всем школярам, в принудительном порядке, "от каждого по способностям, каждому по труду", наказали явиться в школу для благоустройства учебных классов и прилегающих территорий. И это всё во время каникул.
Так что девки, задрав платья до не сформировавшихся ляжек, драяли за-бесплатно километры коридоров, оконные стёкла; демонстрируя физруку с высоты третьего этажа свои не спортивные цветные трусы.
Пацаны же, в старых трениках, с отвисшими коленками, в пилотках из газет, и в синих прошлогодних халатах по труду, не вмещающих их укрепившихся за лето плечей, красили оконные рамы; пялясь на юных комсомолок из старших классов или убирали дворовую территорию, периодически бегая курить за угольный склад.
По всей школе воняло олифой, уайт-спиритом, яйцами вкрутую, успевшей позеленеть колбасой с бутербродов, вспотевшими огурцами и давлеными помидорами.
Принудиловка эта конечно никого не радовала, даже при "ихнем" бесплатном образовании , поэтому пахать можно было вполсилы.
А после отработки смыться всем классом на Озеро: на "Золотой пляж" или на "Лягушатник", а родителям набрехать, что собирали металлолом.
"Металлолом"
Дедушка Ленин, как выяснилось потом, немножечко прибрехал, про субботники там, и вообще, про надувное бревно.
А традиция осталась.
От традиции этой страдали все прорабы прилегающих к школе новостроек.
Канализационный люк весил аж сорок килограмм; и когда какой -либо класс занимал первое место по сдаче метлома,то исключительно за счёт этих железяк; гордо возвышающихся на вершине пирамиды, состоявшей из ржавых кроватных былец, швеллеров, двутавров и прочих геометрических фигур за седьмой класс по " Черчению".
После вручения Почётной грамоты, к вечеру выяснялось, что особо одаренные юные "ГТОшники", стырили эти самые несчастные люки со стройки, и давно уже плещутся на озере неподалёку.
Из чего следовало, что опять трудовику, старенькому дедушке в моноклях плюс пять, любителю табуреток, и физкультурнику, с не физкультурным пивным брюшком, придётся заниматься физзарядкой:
Вместо утренней гимнастики, обливаясь потом, таскать эти люки на железной тачке назад, используя ненормативную лексику, на которой в школе хоть говорить и нельзя, зато перечислить через запятую способен каждый первоклашка.
"Я так хочу, чтобы лето не кончалось,
Чтоб оно за мной умчалось, за мною вслед.
Я так хочу,чтобы маленьким и взрослым
Удивительные звёзды дарили свет.
Лето, ах лето,
Лето звёздное звонче пой!
Лето, ах лето,
Лето, ах лето,
Лето звёздное, будь со мной
Лай- лай
Ла-ла ла - лай лай!
Ла ла ла ла ла ла ла ла ла ла ла ла!",- волал ретранслятор на школьном дворе.
Всё это сущая правда.
И лето проходит быстро.
И каникулы проходят быстро.
Только учебный год тянется, как сопля.
Медленно и занудно.
Хорошо ещё, что на первое сентября не много уроков.
А потом можно будет от души поржать, когда училка по русскому, подобрав интонации индивидуально, будет перед всем классом читать вслух наши "Как я провёл лето".
28.
" Шкафландия"
В далеких уголках Вселенной,
там, где формируются наши сны,
жил мальчик.
Он всегда там жил.
Сколько себя помнил.
Иногда он выбирался наружу,
сталкиваясь с жестокостью мира.
Потому ему привычней было в мире грез , где он мечтал.
Только однажды, подсмотрев в школьную характеристику, он узнал про себя, что он:
"Мнительный".
Всё это ерунда.
Просто их классная руководительница, молодая учительница по географии не могла знать, что на уроках математики он путешествует по снежным вершинам Килиманджаро, ныряет в глубины Марианской впадины, пробирается через джунгли к устьям Амазонки.
Всё это происходит там,
в его воображении.
В котором он- главный и самый преглавный герой.
Несмотря на холод, солнечный луч проник в комнату, пронзив невидимую пыль, нарисовал силуэт на полу.
Забравшись в шифоньер у дверей, в его темный угол, аж за дедовы пальто и накрывшись для маскировки с головой, в щель приоткрытых створок он наблюдал за тем, что происходит в доме.
Только мальчик знал, что вещи в его комнате живут самостоятельной жизнью.
Он мог становиться маленьким и путешествовать, когда его никто не видит : под диван и за одежный шкаф, взбираться по ножкам стула и пробираться в мышиную нору, про которую никто из взрослых не знает- между печкой и листом железа, лежащим у поддувала.
Фантазия его не имела границ.
Летом, он устремлялся в путешествия на облаках, шагнув на них прямо из дверцы чердака, пыльного и таинственного.
Или погружался в мир книг и научных журналов, спрятавшись за домом в кустах парички.
Там было хорошо в его мире.
Много позже,
когда в школе появился предмет географии, рука его выпрыгивала к классному потолку, потому что то , о чем говорили на уроках, он знал давным-давно.
Ещё со слов Паганеля и капитана Немо.
Открывших ему чудесный мир книг.
(Продолжение следует)
29.
"Болты мазутные."
Товарняк почти скрылся за поворотом, увозя в синюю даль свои семьдесят два вагона.
Хвост его лениво протащился по верхней насыпи, минул семафор, спрятался за угол улицы.
Пора!
Снизу, от тропинки на Биологичку, бежали двое. Тяжёлые ранцы раскачивали их, как метрономы.
Вот они поравнялись с последним вагоном. Схватились руками за поручни. Пробежали рядом с колией несколько шагов, потом оттолкнулись от шпал, состав смыканул их, и они, толкаясь, запрыгнули на подножку.
-Ты-тыщ,- отозвались им стыки рельс.
— От бы сёдня повезло. Шоб поезд скорость не набрал. До моста.
— Главное без ранца прыгать,- деловито возразил второй, подшморгнув соплю.- А то гухнешся об землю.
-Ага,- ответил первый, харканув против направления движения.
Подчиняясь центробежной силе, про которую учат в старших классах, клейкая слюна тонким хвостом прилипла ему до бороды, а пенящимся субстратом повисла рядом с лацканом пиджака -навроде медали за отвагу.
В этот раз им не свезло.
Миновав Густушку и пройдя поворот, товарняк по закону подлости, стал набирать скорость, выходя на финишную прямую.
Акведук замаячил впереди.Со станции Основа взвилась стая голубей.
Перспектива была не самая радужная:
схлопотать в руки путейных рабочих, а заодно и в детскую комнату милиции, находящуюся прям за станцией.
— Я прыгаю!-запаниковал младший.
Поезд свистнул ему в ответ и нарочно ещё быстрее стал набирать ход.
Пацанёнок в коричневого цвета форме с октябрятским значком, приколотым вверх тормашками, кинул портфель с откоса.
Каменные столбы электропередач понеслись ему навстречу.
Прыгать было стрёмно.
Он гадал, где б ему сигануть? Целился посредине, очковал. Наконец, поборов себя, не отпуская поручня свесился вниз, коснулся ногой земли, тесанул об неё подошвой, и оттолкнувшись прыгнул, по инерции пробежав с вагоном метров десять на полусогнутых.
-Давай!,- заорал он своему братухе, тот менжевался.
Товарняк почти въезжал под мост.
-Прыгай! Не ссы!
Пропустив пикет, долговязый стрыбанул с подножки, как конь в воду(в кино), не сбавляя скорость, пронёсся вдоль вагона и раскинув руки поцеловался с обелиском- чуть ниже синего номера «76»!
Кинокартина была ржачной:
Он упал назад.
Ойкнул.
Почесал репу в районе лба:-Ыыы-Аааааа!
Помассировал припухшее колено.
И заковылял через рельсы.
В школу.
Сзади него братуха тащил два ранца.
-Гы-ы,-он подло подхихикивал, воображая, как расскажет эту историю на перемене.
Фигня! Главное, шо они не опоздали на урок.
Пройдя под мостом, до Трансвязи, двое остановились.
Старший достал из кармана пожёванный пионэрский галстук, повязал его подушечкой. Глянул на малого.
— Ты усёк? Прыгать нада когда сравнялся со столбом. Ну прям на него.Тогда пронесёт.
Они заржали.
-Ааа,- потёр коленку в мазуте старший.
И они пошли — каждый в свой класс.
Сэкономив на проезде по пять копеек.
Болты мазутные!
30.
"Герои нашего времени".
Как у Лермонтова, про Дубровского.
Хотя этот был Макроцефал.
Такого слова на районе не знал никто.
Все дразнили его «Галавастон».
Или так :«Серёга -галавастон».
То, что у него была большая голова. Больше, чем у обычных людей и вечная кэпочка, в клеточку. Его конечно за это никто не бил. Только дразнили. А он ни с кем за это и не дружил. Галавастон, одним словом. Он выглядел вроде бы как немного прышелепкуватый.
И ещё тут было пару кадров: Рустам, с заячьей губой и волчьей пастью, способный засунуть палец в рот, а высунуть из носа. Его тоже не трогали. Он мог «ясговаивать», примерно так, что понять его «мозно» было.
Добрый и общительный в общем парень.
Глухонемые, целая семья, они торговали порнографическими картами, вырезанными из чёрно — белых фотографий, по 20 копеек штука. Говорить они не умели. Держались замкнуто. Ну один там что- то более менее внятно булькотел, ттипа: «ыыба, ххеб».
Был ещё один заика, из -за линии, вечная жертва старшаков, Вадим, по кликухе- Пердим. Его ради смеха связывали бельевой верёвкой, ложили на рельсы, под поезд. Лечили заикание, как в кино, про немецких разведчиков, «Щит и меч», кажется.
Как поезд начинал гудеть и резко тормозить, тянули за верёвку, привязанную за ногу, из кущарей.
Поезд останавливался, машинисты с матюками оттаскивали переляканного паренька с рельс.
«ТТТЫ, ТТТЫ!!!, — ттам ччч- чёрная сссобака бе-бе- белеет", — выдавал он им.
Получал пару лещей, за то шо „чёрт порэпаный, балабановский“.
Потом милиция с Левады приезжала. Бегали по кустам, по халабудам. Ловили всех.
А Пердим молодец!
Никого не вломил!
Ну его потом еще несколько раз так лечили. Для профилактики. Пока он не переехал с семьёй „нна“ Новый район, а затем „В-ваабще“, сбежал в мореходку.
А Головастон остался, и Рустам, и Женя Сухотёплый.
Ещё тот кадр.
На индийские фильмы никто из местных никогда не садился в первый ряд.
Там сидел Сухотёплый. Это не кликуха.
Увидев голые ляжки подруги Джимми- ача, из „Танцора диско“, он рукоблудил так, что об это знал весь кинотеатр.
Первый ряд ходил ходуном. Задние ряды ржали, как лошади. Фильм останавливали. Свет включали, а дружинники, под общий хохот, ловили онаниста, который заскакивал на сцену, переворачивал трибуну, декорации, завёртывался в экран. Девки визжали.
Он лыбился им, как дибил. Потом его под белы рученьки выводили через запасной выход. Качан в его штанах не утихал. Народ ещё шумел пару минут. Свет тух и "Месть с законом" торжествовали.
Были конечно ещё пару экземпляров, как говорила наша англичанка » май припэа".
Один из восьмиклассников, по кличке «Индюк» и «Шима», спасатель с лодочной станции.
-Ну-ка сделай скандал!
После пары физических замечаний от Чучи и Лукиши, Индюк, он же Эдуард Кик… о, потирая красные уши, после того, как посмотрел Москву и жёсткого босфита, отпечатавшегося гематомой в районе скворешни на его впалой грудной клетке, лез на верхотуру.
Те, кто оставались внизу, у бассейна для ГТО, сконструированного прям на лодочной станции, жмурились, глядя, как на фоне палящего солнца костлявая фигура взбирается на самый верхний ярус вышки для прыжков в воду. Десять метров.
«Скандал» заключался в том, что артист, исполняющий данный трюк, делал его в виде спектакля.
Последний пролёт он карабкался с явно неестественно трясущимися коленками, на самом верху театрально хватался за поручни, спускался на ярус ниже, подымался опять.
-Давай!
-Прыгай!
-Давай-давай,-орали снизу.
Индюк подходил к краю мостика, отбегал назад. Хватался за голову.
— Я боюсь, — кричал он доверчивым зевакам, собравшимся под вышкой.
С пивной подтягивались работяги, зашедшие туда на перерыв за кружкой пива; жирные мамаши привстав на покрывалах, нехотя отрывали от прямых солнечных лучей смазанные сметаной обгорелые плечи; детвора прекращала плюхаться в Лягушатнике.
Звёздный час наступал.
Зрители ждали «Але -оп!»
-Нет, нет, не хочу,- орал на весь Силикатный Индюк, затем разгонялся от края площадки и со всей силы стрыбал солдатиком с вышки.
В полёте его тело хаотично телепало руками и ногами.
-АААА,- крик сопровождал его до самой воды, эффектно завершая приводнение, бомбочкой, окатившей трёхметровой волной местных чувих, лежавших на лавках для зрителей у самого борта бассейна. Их шиньоны вмиг стали похожими на гнездо сороки, в верхушках тополей.
Пару ДНД-шников щучкой прыгнули спасать Скандалиста. Кто -то кинул круг. Шима завёл спасательную лодку.
И первый подплыл к бездыханному телу, лежащему на воде, животом вниз.
Привязав к ноге канат, он отбуксировал утопленника.
Который, едва коснувшись дна у берега, мощно выдохнул.
Гребанул от себя, нацеплявшиеся за него водоросли.
Шустро отвязался.
И в своих семейных репелах, по колено, с петухами желтого и красного цвета, и с такого же цвета пузом, ломанулся под плакучими ивами в сторону водокачки, под радостный рёв зрителей.
Его одноклассники, тоже голые, в одних труселях, схватив шмотки, улюлюкая, понеслись вслед за ним, в сторону кущарей за автобусной остановкой.
— Хулюганы, держи их!
Шима для понту вместе со всеми пробежался конечно метров пятнадцать, а потом вернулся на свою спасательную станцию. То шо все местные давно уже знали про этот «скандал», каждый год повторяющийся на озере по пяти раз за сезон.
Шима был в принципе наверное один из немногих нормальных спасателей.
Безобидный.
За бутылку «хереса» или за дедовы часы, без всякого паспорта взалог, у него всегда можно было взять лодку напрокат, чтоб катать девчонок или глушить дрыном солитеров.
Золотые времена.
Времена «Героев нашего времени».

(Продолжение следует)

Вячеслав Жадан,2019- 2023