«Поэзия темна, в словах невыразима» И.Бунин
«О, знал бы я, что так бывает» Б.Пастернак
- Вот и осень опять… – думал, глядя в окно с четвертого этажа, одинокий пенсионер Олег Николаевич. Он смотрел, как холодный ветер играет на асфальте с бумажкой, которая никак не может перебраться через бордюр. Бумажка готовилась, как прыгун перед стартом - переминалась на месте туда-сюда, потом с разбегу ударялась о камень и снова откатывалась назад. Олег Николаевич включил чайник, заглянул зачем-то в почту на Яндексе, хотя ему уже сто лет никто не писал, и опять посмотрел в окно. Бумажка продолжала биться о стену. – Прямо как я… – сказал Олег Николаевич. Он подумал вдруг как-то сразу обо всём: и что карьера его, как вот эта бумажка не взлетела, да и с семьёй, в принципе, не сложилось…
Он вспомнил, как много лет назад поехал с женой в Финляндию. Они тогда ещё жили в Питере, и все знакомые вдруг стали спрашивать: «Вы уже были в Финке? Нет? Да вы что! Обязательно съездите, там очень красиво!». И они съездили. Зачем-то купили там в кирпушнике маленький театральный бинокль, который теперь лежал у окна на кухне Олега Николаевича. А сам Олег Николаевич неожиданно написал стихи. Вернее, не стихи, а только начало одного стихотворения, которое просто всё целиком пришло ему в голову. Он и сейчас мог бы наизусть прочитать его:
«За сараями на солнце пара финнов
Мажут лыжи белым парафином.
Палки в рукавицах крепко сжали,
По сугробам быстро побежали»
Олег Николаевич никому ничего не сказал. Как-никак тренер по боксу – засмеют. Но помнил, что разволновался он тогда как ребёнок, что-то возвышенное и незнакомое вдруг пробудилось в нем и не давало покоя. Он мог проснуться посреди ночи и что-то строчить в специально купленном для таких приступов блокноте. Но всё было напрасно, на утро, как правило, всё оказывалось не стоящей внимания чепухой. Таким образом, за несколько лет мучений стихотворение подросло на несколько строчек и в конечном итоге выглядело так:
«За сараями на солнце пара финнов
Мажут лыжи белым парафином.
Палки в рукавицах крепко сжали,
По сугробам быстро побежали.
Побежали-полетели словно птицы.
А на шапках хохолки, как у синицы.
А на ногах у них цветные гетры,
И несутся всё быстрей, - быстрее ветра.
Эх, не догнать нам никогда вот этих финнов,
Добрых жителей болот, лесов, заливов.
Не видать нам никогда таких игрушек,
Что полным-полно у них в избушках,
Ведь они едят на завтрак шпроты в масле,
Нам мечтать о них и то опасно.
И машины заправляют не бензином,
А прекрасным чистым керосином.
А какие у них ровные дороги!
А у нас похожие на роги…»
Эти, непонятно откуда взявшиеся «роги», стали последней каплей. Они свели к нулю весь энтузиазм Олега Николаевича и окончательно подорвали его веру в себя. Больше он ничего не сочинял, хотя мыслями не раз возвращался к этому происшествию, или «временному помешательству», - как это он определил для себя.
А месяца три назад, в начале лета, с Олегом Николаевичем случилась другая, какая-то совершенно дикая история. К нему вот-вот должен был зайти плиточник, которого порекомендовал сосед по площадке. Бахтиёр – так звали мастера, позвонил и сообщил что задерживается.
Олег Николаевич посмотрел на часы и решил, что успевает ещё сходить в магазин. Квартира у Олега Николаевича на улице Ирины Левченко, это рядом с метро Октябрьское поле. Он спустился на лифте с 4-го этажа, привычно перешёл через двор, свернул за угол дома и спустился в подвал. Вот тут, у входа в эту Пятёрочку, всё и началось. Прямо в дверях с ним столкнулся какой-то взъерошенный мужичок с тетрадкой в руке. Олег Николаевич механически произнёс – Извините… - На что тот вдруг тихо и злобно сказал – Ты сегодня умрёшь! - И побежал по ступенькам вверх. Олег Николаевич словно оцепенел. А сумасшедший повернулся к нему и теперь уже с безопасного расстояния громко повторил – Ты сегодня умрёшь! – После чего взмахнул тетрадкой, прямо как Ленин, и скрылся в кустах за детской площадкой.
Домой Олег Николаевич вернулся в совершенно разобранном состоянии. Мастер Бахтиёр ничем не помог. Сосед, который посоветовал Бахтиёра Олегу Николаевичу, охарактеризовал его так: - Бахтиёр парень хороший, немножко с придурью – сказал он, - но плитку кладёт, как бог! – Всё так и было. Бахтиёр мог просидеть за кружкой чая часа полтора, потом сказать – Чай хороший, - и уйти, не попрощавшись с хозяином. – Странный человек – думал Олег Николаевич. За всё время общения он смог выудить из Бахтиёра совсем немного: - Патент есть, жена есть, корова есть… - Где?! – удивлялся Олег Николаевич. – В Таджикистане - уточнял Бахтиёр, и добавлял – Плитка хороший.
Вот и теперь, в ответ на сумбурный рассказ Олега Николаевича он только покачал головой и сказал – Нехороший человек, шайтан! – и ушёл класть плитку.
А Олег Николаевич весь оставшийся день просидел на кухне, уставившись на часы. Ноги уже не держали его, сердце то останавливалось, то неслось вперёд мелкой рысью. Дождавшись полуночи и осознав, что попался на глупый розыгрыш, Олег Николаевич рухнул в кровать и, не раздеваясь, уснул. Всю ночь ему снилось, что хочется в туалет, но, как только он пытался пристроиться где-нибудь за углом, так сразу откуда-то появлялись люди, кричали – Умрёшь! - и он снова пытался найти какое-то укрытие, а, как только находил, всё опять повторялось до бесконечности. Крутясь по кровати, он смял простыню в толстый жгут, и только тогда проснулся, злой и решительный.
Недели две Олег Николаевич специально, без всякой надобности, бегал в Пятерочку по нескольку раз в день, в надежде поймать напугавшего его идиота. Прочесав все дворы до Октябрьского поля, он устал, а потом и совсем успокоился, и уже сам стал винить себя в том, что чуть не потерял голову из-за такой ерунды. Так прошло лето. И вот теперь, когда уже совсем забыл Олег Николаевич про этот нелепый случай, он неожиданно снова столкнулся с обидчиком на выходе из подвала всё той же Пятёрочки.
– Ты сегодня умрёшь! – подлетел к нему старый знакомый и тут же бросился из магазина по лестнице, узнав в Олеге Николаевиче свою бывшую жертву. Олег Николаевич догнал шутника уже наверху и, когда тот обернулся, врезал ему прямой в челюсть. Сумасшедший взмахнул руками и рухнул головой в разросшиеся почти в человеческий рост кусты. Олег Николаевич попытался вытащить его за ноги на асфальт, но тут кто-то завизжал – Убивают!!! – Сзади насели, заломили за спину руки. Кто-то кричал – Полицию надо вызывать! – Какую полицию? Скорую вызывайте! – орали рядом.
- Четвертый случай за месяц, - сказал полицейский лейтенант, записывая данные Олега Николаевича куда-то в свои бумаги. – Хорошо, что на вас нарвался, а то какую-нибудь старушку мог бы и до смерти напугать. – Он, что, сумасшедший? - поинтересовался Олег Николаевич. – Ну, вскрытие покажет… – пошутил лейтенант, - но идиот, точно. Говорит, вдохновение у него пропало, вот и ловил он этот… адреналин. Обещал, что больше не будет… Тетрадку, кстати, его не видели? Говорит, тетрадь у него пропала, в которую он стишки записывал. - Его теперь посадят? – ловко сменил тему Олег Николаевич. – Ну… – поразился неосведомленности Олега Николаевича лейтенант, - старушка-то жива, - он рассмеялся. – Максимум пятнадцать суток за мелкое хулиганство.
Тетрадь была исписана до половины. Олег Николаевич подобрал её в кустах, куда упал сумасшедший поэт после нокаутирующего удара. На обложке крупными буквами было написано «DARK POETRY», а вверху страничек стояли какие-то цифры с буквами, типа «28м», которые Олег Николаевич сначала не смог расшифровать, потом догадался – число и месяц. Стихи были разные, не очень похожие друг на друга, как будто бы их писал не один человек. – Сразу видно, что не в себе – решил Олег Николаевич, к которому опять вернулось то возвышенное, что не давало покоя раньше.
«Аквариумный мир. Мы за стеклом. Нам не дано предугадать ни строчки…», «Вот если на кусочки разорвать, какой-нибудь закат, потом собрать как пазл, и наблюдать…» - листал он страницу за страницей. - «Нас тьмы и тьмы и вышли мы из тьмы. На свет, как бабочки, как мотыльки дурные, летим, торопимся - на свете смерти нет!..», «Холодная, серая, скользкая, гладкая память. Кирпичная, гадкая, старая, ржавая муть…» - бродил Олег Николаевич с тетрадкой в руках по квартире, как лунатик.
Стихотворения, которые ему очень нравились, он зачитывал приглашённому на чай Бахтиёру:
«Арбузный сок течёт по синим веткам,
Плывёт туман по розовым холмам,
И где-то в церкви к потолку струится
Густой, как мёд, пахучий фимиам.
Он оседает липкой позолотой,
И вот уже совсем не видно дно,
А в это время на другой планете
В бокалы льётся терпкое вино,
Стекает в банку жёлтый сок паучий,
Над головой курится сладкий дым,
И кажется, что этот яд летучий
Доступен только самым молодым…
Что это было? На стекле морозном
Скрэббл’ы выводит вечная игла,
И проступает сквозь узоры грозно:
Что ваша Буримэ? - Игра!»
- Чушь какой-то… – говорил Бахтиёр и уходил класть плитку.
Одно стихотворение Олегу Николаевичу категорически не понравилось, но вызывало какое-то странное волнение:
«Город, ветер, метель. Снова одной домой.
Рано ещё. Или поздно уже. Холодно. Стой, вой.
Стон полетит над Невой. Сумерки. Лезь в грязь.
Юность, друзья, всё было зря? Мразь...
Тёмная вода - чёрная дыра. Дует.
Вверх, вниз, страх, трах. Это судьба, дура.
Всё было, раз - нет ничего. Инь, янь.
Мокрый асфальт, ноги скользят. Дрянь, дрянь!
Чёрная труба красит облака белым.
Голая река греет берега телом.
В парках и садах птицы говорят: Гад! Гад!
Город над Невой, город мой родной, город Ленинград...»
Он возвращался к нему несколько раз. Вспомнил себя в тёмном, холодном осеннем Питере во время последней ссоры с женой. – Он, что, их мысли читает?! – поразился Олег Николаевич. И уже совсем с другим чувством пересмотрел все стихи, пытаясь угадать, кто попался на розыгрыш автора.
«Да не умрешь ты никогда! – сказала мне жена. С тех пор живу уже сто лет, и буду жить всегда…» - читал Олег Николаевич, посмеиваясь, представляя человека, которому досталась всего одна эта строчка.
«Кричат в полях грачи пугливые, злой ветер в кронах сосен бесится. Живём с тобой всего два месяца, - а мне уж хочется повеситься…» - примерял на себя ситуацию Олег Николаевич, удивляясь способности сумасшедшего поэта вытаскивать из человека такие подробности.
- А ведь где-то здесь и я! – щёлкнуло в голове Олега Николаевича. Он быстро перелистал тетрадь. Первое нападение было в июне. В июне было всего одно стихотворение, и оно показалось Олегу Николаевичу подозрительно личным:
«Как бъётся муха о стекло, так бился я о слог,
Но почему нельзя в окно, - никак понять не мог.
Так трётся о скалу волна, пытаясь рассказать
О том, что знает – берегам, но им - не разгадать.
В колодце плавает луна – попробуй, зачерпни.
В таких бессмысленных трудах проходят дни мои…».
- Вот сволочь! – и обиделся и позавидовал одновременно автору Олег Николаевич. Творческое начало опять проснулось в нём, оно бурлило и требовало каких-то действий. Надо было срочно что-то предпринять, иначе мозг Олега Николаевича взорвался бы изнутри от переизбытка какой-то непонятной, но явно тёмной энергии.
На дело он решил пойти утром, когда у Пятерочки практически никого ещё не было. Он простоял у входа часа полтора, в нерешительности. Наконец выбрал жертву. Бабушка в мохнатом чёрном пальто тяжело поднялась по лестнице из подвала. Под вывеской она постояла, восстанавливая дыхание. Олег Николаевич подскочил к ней, с покрасневшим от ужаса лицом, выпалил – Ты сегодня умрёшь! – и отбежал тут же назад, пригибаясь, как будто украл что-то. «А мог бы старушку до смерти напугать!», - вспомнил он слова участкового, почти добравшись уже до своего подъезда. Ругая себя, побежал назад, представляя лежащую перед входом в Пятерочку бабульку. Старушка стояла на том же месте, где он её и оставил. – «Тройка, семёрка, туз» – сказала она так тихо, что запыхавшийся Олег Николаевич её не услышал. В голове у него уже рождалась настоящая, большая поэзия.
В лифте Олег Николаевич пританцовывал от нетерпения. Дома открыл тетрадь на последней странице и написал:
«Человек попал в больницу:
Слева лица, справа лица…
Санитарки-проводницы
Подметают чистый пол...
По ночам ему не спится.
По утрам не нужно бриться.
Дней стираются границы
Серым телом плотных штор…
Тяжело ему в больнице.
Блок на тумбочке пылится.
На крылечке скачет птица,
Желтопузая синица.
Скачет, плачет до сих пор…»
В страшном волнении он несколько раз перечитал сочинённые им стихи, пытаясь понять смысл написанного. Вспомнил печальный, какой-то затравленный взгляд обиженной им старушки и горячая волна стыда окатила Олега Николаевича.
Посидев немного в полнейшем ступоре, он включил чайник, заглянул зачем-то в почту на Яндексе, хотя ему уже сто лет никто не писал, потом стал один за другим выдирать из тетради страницы и выбрасывать в форточку. Холодный осенний ветер подхватывал каждый новый бумажный лист и уносил куда-то вверх, в небо, выше самых больших соседних домов. Олегу Николаевичу даже почудилось, что странички выстраиваются там в какие-то слова. Он схватил лежавший на подоконнике бинокль и поднёс к глазам. «ПоХорОнЫ пЯтНиЦу тРи ЧаСа дНя ПрИеЗжАй» - запрыгали нервно на небе буквы.
Бинокль выпал из рук. Олег Николаевич покачнулся и повалился назад, цепляясь за стулья.
– Старуха! - успел он подумать.
Шторы в палате, где лежал Олег Николаевич, были задернуты, но Олег Николаевич не спал. Бахтиёр придвинул стул поближе к кровати. Он хотел сказать что-то ободряющее, но Олег Николаевич вдруг беспомощно зашевелился и протянул руку к тумбочке. – Книга… – сказал он, страдальчески морщась. – «А – А - Блок – Ски – фы» - прочитал по слогам Бахтиёр и подал книгу Олегу Николаевичу. – Убери… убери… – зашептал Олег Николаевич, и замахал на него руками.
- Такой хороший человек... – качал головой Бахтиёр, выходя из больницы, – столько плитка купил, а стихи совсем с ума сошёл...