Опубликовано в газете "День Литературы" 05.10.2023г.
Николай
Она парила словно суховей над бескрайним полем, на мгновенье затихала, потом появлялась снова. Завораживающая, чарующая мелодия. Что-то пел печальный женский голос. Ах, какой же это был голос! Нежный, бархатный, глубокий. Он обволакивал, гладил словно. И всё вокруг казалось спокойным. Будто и не было ничего, ни страхов, ни горя. Безбрежное счастье и только…
– Очнись, Коля!
Вдруг открыл глаза Николай и сразу вздрогнул, то ли от увиденного, то ли от боли. Хотя и то и другое не сулило ему ничего хорошего. Вокруг интерьер, словно в преисподней. Большая тёмная комната с выбитыми оконными стёклами. Всюду хлам, рухлядь, сажа, чёрная копоть, дыра в стене от которой тянуло холодом, а на паркетном полу лужа крови. Она просачивалась сквозь доски, расползалась неровным контуром.
Мужчина взглянул на себя. Всё было очень плохо. Вместо ноги культя, и Тоня-жена перетягивала её тряпкой какой-то. По щекам Антонины текли слёзы, но она то и дело утирала их грязной ладонью, а пот со лба смахивала рукавом окровавленной гимнастёрки. Всхлипывала, под обстрелом ползла в противоположную сторону, хватала какие-то склянки, возвращалась снова. И всё причитала без умолку:
– Держись, Коленька. Не умирай, Коля…
Но он-то знал, что всё уже кончено...
Николай вздохнул, лицо его перекосилось от боли, не от физической, а от той, что душе не давала покоя. «Всё-таки не устояли мы, всё-таки выкурили нас фрицы - сволочи. Таких парней угробили…»
Из дыры в стене повеяло холодом, Сталинград сковывали морозы, но он уже не ощущал ничего. Закрыл глаза и снова услышал тот самый голос, проникновенный глубокий. Потом увидел свой дом, вернее барак, где проживал до войны на окраине Горького.
Отец его, инвалид по здоровью, был человеком очень суровым, охаживал сына и ремнём, и розгами, пил по-чёрному, гонял жену по поводу и без повода. Может быть, поэтому, она его и бросила, исчезла, когда Николаю было восемь. Видимо, не смогла больше терпеть бесконечные побои. А Коля и не винил её. Просто скучал по матери очень. А как подрос, и сам от деспота ноги унёс. Уехал в Магнитогорск, устроился на завод. И жизнь у него началась хорошая. Поселился в общежитии, стал учиться в вечерней школе, много работал, ходил на демонстрации и субботники, на добровольных началах в клубе плакаты разрисовывал, по воскресеньям пел солистом в хоре и даже вступил в комсомол. А что? Кто как не он коммунизм должен строить? Однако счастье парня продлилось не долго, всего лишь до 41-ого года. Когда началась война, он в первых рядах ушёл добровольцем, и по сей день на фронте…
« Ничего, мы ещё поборемся…»
Открыл Николай глаза, обстрел наконец-то закончился, рядом на грязном полу сидела его красавица жена. Как же он любил её! Белокурая, стройная. Она лечила его после ранения в Московском госпитале, поддерживала, опекала, кормила с ложечки и всё-таки вырвала из смертельных лап. А потом уже влюбилась и сама. Может быть потому, что Коля ей отца напоминал? Вскоре молодые поженились и приехали сода. Сталинград тогда был прифронтовым городом, Тоня санинструктором записалась, а Николая повысили до комвзвода. Правда, подразделение своё он не сберёг, полегли все его ребята в этом доме. Хотя, может быть…
– Жив кто? – вдруг спросил Николай Антонину хриплым голосом.
Тоня посмотрела на супруга, молча.
– Кажется, нет. Патроны кончились…
Она тяжело вздохнула, а Коля забылся снова. Увидел розовощёкого Филимона. И как они вместе добрались до линии фронта. А там фашисты-подонки, прикрываясь от пулемётов, гнали людей перед собою по полю. Женщин, детей, стариков. Вот и пришлось друзьям прямо из лесочка принять с фрицами бой, пока с позиций к ним не подоспела подмога. Правда, было уже поздно. Филя, раненый в голову, тащил на себе окровавленного Колю, а как до своих донёс, то и рухнул замертво прямо в окопе. Всё же встретился добрый человек со своим Богом. Ну, а теперь и Николаю время пришло. Жалко только, что пожил не долго…
Он снова очнулся от резкой боли, начал метаться, жадно хватать ртом воздух.
– Они убьют тебя! Уходи, уходи, я прошу тебя, Тоня. Ты должна, я приказываю, ты сможешь…
– Поздно – вдруг спокойно ответила девушка, положила мужу на плечо голову – Они уже здесь на первом этаже ходят, ребят добивают сволочи… – несчастная вздохнула тяжело – Знаешь, а ведь у нас с тобой должен был родиться ребёнок…
Антонина
Эти бесконечные переулки, тупики, дворики буквально путали её, уводили в другую сторону. Она металась по огромному городу, блуждала по улицам, выбегала на перекрёстки, а ей всего лишь нужно было попасть на набережную Мойки, в свой дом, где уютно, и где её детская комната. Но что-то путало девушку или кто-то? Может быть эти странные прохожие? Как же их было много, бледные, изнеможённые, и одеты не по погоде. Лето, светит солнце, а они в полушубках, валенках и калошах. Не хорошо это…
– Дочка – вдруг очнулась санитарка от тяжёлой дрёмы. – Я тут поел немного…
– А да – вздохнула Тоня, с трудом поднялась с кушетки, прошла по коридору, завернула в палату и приблизилась к больному.
Перед нею на кровати полулежал пожилой человек невысокого роста, повязка на голове, шина на голени. На вид ему было лет семьдесят или даже больше, морщинистый, седой, щетина на щеках и подбородке. Он улыбался и утирал усы мозолистой ладонью.
– Ох, и хорошая похлёбка!
– Да – кивнула Антонина – сегодня давали рассольник. А когда принесли, вы спали, и я не стала вас будить. Перелила его в свой котелок, чтобы вы потом поели, когда проснётесь. Наверное, уже холодный?
– Ничего. Мы на фронте и ледяной пробовали. Сидишь, бывало, в окопе, мороз под сорок. Эх, хе, хе …– старик вдруг глянул на округлившийся живот Тони и как будто опомнился. – Ты сама-то, наверно, голодная?
– Нет, ну что вы – улыбнулась девушка – нисколечко. Я чай пила с мёдом…
Она присела на табурет, что стоял сбоку, а мужчина продолжил:
– Мёд – это хорошо. От него одна польза. Я вот, бывало, после баньки приму стопочку, а потом ложку мёда, так никакая хворь меня не трогала. А вот здесь – взглянул служивый на себя – не повезло просто, мина разорвалась чтоб её. Ну, ничего, мы ещё потопаем…
– Конечно – кивнула Антонина – А когда домой вернётесь, совсем будете как новый…
– Как новый – вдруг грустно повторил старик – Нет у меня больше дома. Фашисты сожгли, а родных в сарае спалили сволочи. И не увижу я уже никогда ни жену, ни внука, ни дочку. Вот как…
Пожилой солдат задумался о чём-то, низко повесил голову, а когда, наконец, пришёл в себя, снова взглянул на Тоню.
– Ну, а теперь ты о себе расскажи, дочка…
– А что рассказывать? Родилась в Ленинграде, окончила школу, потом поступила в институт. Как все, в общем…
– А здесь как оказалась?
– После ранения комиссована…
– Стало быть, ты тоже воевала?
– Да, санинструктором на Воронежском…
– И я на нём же. Надо же…
Мужчина помолчал немного.
– А родители твои где ж?
– Погибли – как-то спокойно ответила Тоня. – Когда немцы начали бомбить наш город, они меня в Москву отправили к тётке. Сами обещали туда приехать. Только не дождалась я никого. А потом узнала, что всё. Папа с мамой на барже по Ладоге переправлялись, пока её не потопили немецкие самолёты…
– Да, уж – вздохнул старик – и что же это делается такое? Кругом одно горе. Я слышал, там, в Ленинграде, сейчас голод. А ты здесь, всё-таки на довольствии. Стало быть, уберегли они тебя?
– Ну, да – кивнула Антонина. – Родители всегда любили меня. Хоть и заняты были очень. Папа у меня профессор медицины и мама тоже…
– Значит, ты профессорская дочка? И сама, наверное, училась на доктора?
– Нет, ну что вы. Я хотела стать археологом. Даже ездила на раскопки. А вот сейчас санитаркой работаю…
Мужчина улыбнулся.
– Это ничего, вот война закончится, и опять к своим древностям вернёшься…
– Возможно – опустила глаза Тоня. – Только теперь мне иногда кажется, что всё это было не со мной…
Собеседники замолчали оба, и слышно стало, как за окном идёт дождь. Где-то в подвале тихо мяукала кошка, и ветка стучала в оконное стекло. Старик вдруг взял в руки пустой котелок, что стоял на тумбочке неподалёку.
– Я гляжу, вещица у тебя хорошая – Начал крутить он алюминиевый предмет, заглянул внутрь, прочитал что-то. – А Филя это кто? Муж твой?
Антонина улыбнулась.
– Нет, Коля. А Филя дружок его. Погибли они оба…
– Да уж, плохо, когда молодые уходят, плохо. Ну что поделаешь, время такое…– мужчина, не выпуская из рук котелок, стал размышлять о чём-то – А давай я тебе украшу его, будет загляденье просто. Ты знаешь, я ведь до войны-то чеканил потихоньку…
– Я не против – ответила Тоня. – Только сейчас уже поздно, завтра этим займётесь….
Она поднялась с табурета, накинула на больного простынь.
– Спокойной ночи, Александр Петрович…
– Спокойной ночи…
И девушка осторожно отправилась меж кроватей к проходу. Раненые давно уже спали и не ходили по госпиталю, не шумели, не курили в коридоре. Кругом было тихо и спокойно. Тоня добралась до кушетки, легла, повернулась боком, положила руку себе под голову и закрыла глаза. И тут же через мгновенье увидела Колю.
В тот момент, когда фашисты ворвались в ту самую комнату, он уже был мёртв и смотрел на происходящее невидящим взором. Немцы схватили рыдающую Антонину за волосы и начали истязать. Били с удовольствием, всем, чем придётся, долго, ведь они умели убивать. Кто-то кулаками вымещал злобу, кто-то ноги разминал. Швыряли из стороны в сторону, душили, грызли, уродовали. Она видела их звериный оскал, слышала ругань и хохот. Тоня на грани безумия кричала от боли, пыталась вырваться, убежать, однако было уже поздно. Наконец, её изнасиловали всем скопом, и окровавленную за ненадобностью в угол бросили, навели автомат. Она уже приготовилась смерть принять. И тут, раздался взрыв, и мучения несчастной закончились. Правда тогда она так и не встретилась со своим Колей. Очнулась уже здесь, в Воронежском госпитале и узнала, что через несколько месяцев ей всё же предстоят роды…
Тоня от нахлынувших воспоминаний вся съёжилась, по щекам девушки покатились слёзы, и она начала их утирать. Как же ей в этот момент было больно. За тех ребят, что погибли в том не покорившемся доме, за мужа Колю, которому никогда уже не исполнится тридцать пять, за маму и папу, которые лежат сейчас в Ладожском озере. Нет, Антонина жалела не себя, а всех, кого не пощадила эта ужасная война…
Девушка заплакала снова и вдруг неожиданно вздрогнула, ощутила своего малыша, он пнул её совсем легонько. Тоня притихла, тут же вытерла слёзы, задышала ровно. Разве должен её сын испытывать те же страдания, что и она? А потому, окончательно успокоившись, Антонина вновь закрыла глаза и вскоре уснула, забыв недавнее прошлое. Правда, тревоги её не оставили полностью. Во сне она всё так же бегала по родному городу и искала набережную Мойки. Но всё пустое…