Послушать рассказ можно здесь
https://youtu.be/nSYhIqMhSS4
***
- Аркадий-ака приехал. Салам, Аркадий-ака.
- Салам, салам, - я похлопал по плечу встречавшего меня у трапа Сирожиддина. - Ну, как жизнь тут без меня?
- Скучно без тебя, Аркадий-ака. Нурло всё интересуется. Когда, спрашивает, Аркадий-ака приедет? «Такой хороший человек - телевизор нам починил, и всё не приезжает. А у нас ещё проигрыватель не работает, и магнитофон поломался...»
- Передай Нурло, - сказал я, забираясь в стоящий недалеко от трапа «уазик», - что починю его проигрыватель, и магнитофон заработает, как новенький. Всё починю, всё налажу, запаяю, заштопаю, залатаю и … - я немного подумал, что бы ещё эдакое сказануть, и, не найдя нужного слова, добавил, - сделаю всё, что жители твоего кишлака пожелают, а тебе просто рад. Чертовски рад тебя видеть молодого и красивого.
- И я рад. Надолго?
- Кто ж его знает? Как пойдёт. Когда буровая готова будет?
- Ещё не известно, но, думаю, к следующей неделе поспеет.
- Отлично. Значит, будет время подготовиться да и с вами пообщаться, «за дружеской беседою».
- Во-во. Моим гостем будешь. А то, как ни приедешь, всё работа, да работа. К нам, если приезжают, то отдыхать. У тебя же - одна работа на уме.
- Почему одна? Две...
- Опять рисовать будешь?
- Точно. Попозируешь?
- Если Аркадий-ака просит...
- Ну и ладно. Поехали?
- Давай, Игорёк, - обратился Сирожиддин к водителю машины, - только не лихачь.
- Не буду, - ответил Игорёк, погладил свои висящие, похожие на гуцульские усы и хитро посмотрел на меня. - С приездом, Аркадий-ака.
- Спасибо, Игорёк. Всё гоняешься?
- Гоняюсь. На последних соревнованиях «Урал» свой вот разбил. Сейчас собираю помаленьку.
- Хорошо, что сам живой остался.
- Да, повезло, - Игорёк улыбнулся и завёл двигатель.
Машина тронулась с места, объехала самолёт и подъехавший к нему заправщик и покатила к пропускному пункту. У ограждения притормозили. Подошедший дежурный что-то сказал Сирожиддину и, лихо козырнув мне: «С приездом, уважаемый», поднял шлагбаум.
Стояло раннее утро. Мы ехали по ещё пустующему шоссе, ведущему из аэропорта в город. Тот палящий зной, который должен был прийти чуть позже, не наступил, и потому нашу открытую, без верха кабину обдувал приятный свежий ветерок. Я сидел на заднем сиденье и смотрел на растущие вдоль дороги кипарисы; на посаженные у бордюра и вместо разделительной полосы кусты роз; на ухоженные палисадники приземистых, покрашенных белой краской домиков и наслаждался солнцем, голубым безоблачным небом и какими-то дивными и волшебными ароматами, разлитыми в воздухе.
Скоро мы въехали в небольшой, зелёный и уютный городок, оазисом расположившийся в раскинувшихся на много десятков километров степях. Когда-то считалось, что город основан в четырнадцатом веке, но, как показали раскопки, ему - около 2700 лет, и он был одним из древнейших городов Узбекистана. Несмотря на почтенный возраст, мало что говорило о его старинном происхождении. Разве, что древнее городище да несколько мечетей шестнадцатого века. В основном, город состоял из приземистых с широкими лоджиями пятиэтажек и, уже ближе к окраинам, частных построек, спрятавшихся внутри многочисленных фруктовых деревьев.
Когда городские дома закончились, мы переехали по навесному мосту сильно обмелевшую реку и выехали на трассу, ведущую к месту моего назначения — маленькому, бывшему когда-то кишлаком поселению. Там находилась нефтеразведочная экспедиция, а при ней геофизическая партия, куда я направлялся, и где меня ждали.
- Здорово, Петрович, - я пожал руку встречавшего меня у ворот невысокого, плотного человека. - Что-то ты совсем седым стал и выглядишь как-то не так.
- Не так, это точно. Потом расскажу. А пока располагайся в своём любимом домике - ключ, знаешь где, приходи в себя и позже ко мне загляни. Ну и здравствуй, что ли, - Петрович рассеянно оглянулся и торопливо сказал, - извини, Николаич, дел много, идти надо...
Я посмотрел вслед удаляющемуся в сторону гаражей Петровичу, на его странно и непривычно слегка согнутую спину, подхватил рюкзак и этюдник и направился к разросшемуся в глубине саду. Внутри, в отдалении от проложенных асфальтовых дорожек, под кронами высоких раскидистых деревьев почти у самой ограды расположился совсем крошечный уютный домик, в котором иногда ночевал живущий в соседнем кишлаке, ухаживающий за садом садовник, и который на время моего пребывания отдавался в моё полное распоряжение.
Как обычно я нашарил засунутый в щель за верхним наличником ключ и отпер дверь. В небольшой прихожей, служившей кухней, я бросил рюкзак, поставил рядом этюдник и прошёл в комнату. Здесь было всё, что нужно для жизни: кровать, чтобы спать, кресло, чтобы сидеть, телевизор для развлечения, а на кухне — небольшая газовая плита, стол, несколько стульев и холодильник. Около холодильника в маленьком шкафчике можно было найти необходимую посуду, кастрюли и сковородки. Нехитрое хозяйство, но чистое, опрятное и вполне меня устраивающее. Основным достоинством моего пристанища было то, что я ни от кого не зависел, и, главное, что домик располагался в саду. Вокруг росли абрикосовые, персиковые, сливовые и айвовые деревья, а чуть дальше — груши, яблони и гранаты. От рабочей зоны сад отделяла изгородь, увитая виноградом.
Прямо перед домиком цвели огромные благоухающие чайные розы, между которыми возвышался покрытый серебряной краской бюст Сталина. В ночные часы при лунном свете бюст поблескивал магическим неестественным сиянием, нарушавшим общую гармонию и выглядевшим немного зловеще, что, впрочем, не лишало сад почти райской прелести и придавало ему даже некоторую пикантность.
Разобрав вещи, я направился в контору. В конце длинного коридора на обитой дерматином двери висела табличка — начальник партии. Я постучал и вошёл. За столом, просматривая диаграммы, сидел Петрович. Он оторвался от бумаг и поднял голову.
- А, Аркадий-ака, заходи, дорогой, заходи. Вот хорошо, что ты приехал. Мы тебя только на следующей неделе ждали. Как жизнь?
- Нормальная, Петрович, жизнь. Всё — как обычно. Ты сам-то как? Что-то ты мне не нравишься. Поседел, согнулся... Что случилось? - я прошёл по комнате и сел в стоящее около стола кресло.
Петрович растерянно посмотрел на меня, отвернулся и тихим голосом произнёс:
- Сына убили.
- Как убили? Когда?
- Месяц назад.
Я вспомнил добродушного парня, внешне чрезвычайно похожего на отца. Он всегда был окружён друзьями. Всегда шутил и смеялся. Трудно было представить, что его больше нет.
- Как это произошло?
- Поехал с приятелем на арык рыбу ловить. Ты же знаешь, тут недалеко арыки прорыты. Ну вот на один из них и поехали на велосипедах... Там тела и нашли - сильно избитые и... изнасилованные... Вот такие, брат, дела.
- А что милиция?
- Какая милиция? Разве не знаешь, что у нас за милиция и кого охраняет?
- Знаю, - задумчиво ответил я, вспомнив несколько случаев, когда мне самому приходилось в здешних краях сталкиваться с «блюстителями порядка». - Так и не нашли никого?
- Да, я думаю, и не искали. Кому это надо?... Я не исключаю, что — местная «золотая молодёжь». Обкомовские сынки. Говорят, пьянка у них была в тот день, вот они по окрестностям на «волгах» чёрных со своими бл...ми и разъезжали, да ещё местных по дороге ловили. Подозреваю, что их рук дело...
Я смотрел на сразу сильно постаревшего Петровича и не знал, что сказать, как утешить человека. Да и чем я мог помочь?
- Ты вечером заглянешь? Посидим, помянем...
- Хорошо, зайду. Как устроился?
- Как обычно. Всё хорошо. Чисто и аккуратно.
- А когда работать начнёшь?
- Так завтра и начну. Сегодня схожу на базар, в магазин... Буровая скоро будет готова?
- Через неделю.
- Времени больше, чем достаточно. Успеем подготовиться, - я встал и пожал Петровичу руку. - Значит, до вечера?
- До вечера.
Я вышел из здания конторы подавленный и с тяжёлыми мыслями. Было ясно, что никто искать убийц не будет, и, скорее всего, Петрович прав - это дело рук обкомовских сынков, которые вели себя совершенно разнузданно и безнаказанно. «Восток — дело тонкое». Тонкое... куда тоньше...
Уже становилось жарко, но, тем не менее, надо было сходить на базар и в магазин. Я переоделся в шорты и майку, сменил кроссовки на сандалии и нацепил на голову широкополую соломенную шляпу, которую мне подарили местные геологи ещё в прошлом году и которая висела на вбитом при входе гвозде так, как я её оставил в последний приезд. С видом дачника я продефилировал мимо рабочих корпусов и гаражей, попутно здороваясь и пожимая руки приветствовавших меня сотрудников, и вышел за ворота. В беседке, стоящей рядом, сидели несколько пожилых узбеков в разноцветных полосатых халатах и, о чём-то беседуя, неспешно пили чай. Перед ними стоял большой фарфоровый чайник и несколько пиалушек.
- Салам, - поклонившись, сказал я. - Как здоровье?
- Салам, Аркадий-ака, - приветствовал меня один из беседовавших, служивший в конторе сторожем. - Когда приехал?
- Только что.
- Посмотришь мой магнитофон? - он что-то сказал по-узбекски своему собеседнику и показал рукой на меня.
- Посмотрю. Завтра, приноси. А ты мне за это позировать будешь?
- Буду. Опять рисовать меня хочешь?
- Хочу.
- Почему меня? Рисуй его.
Я посмотрел на невыразительное лицо соседа и сказал:
- Нет, его не хочу. Тебя буду рисовать. Но потом.
- А сейчас куда?
- На базар. Базар-то работает? - я вспомнил, что по некоторым дням он закрыт.
- Работает-работает... Как не работать. Как раз лепёшки свежие купишь. Чай-чорек есть будешь. Хорошо.
- Хорошо, это точно...
Я махнул рукой, миновал беседку и вышел на асфальтовую дорогу, которая вела к центральной площади.
Что мне нравилось в небольших среднеазиатских городках — необыкновенная ухоженность и чистота. Чувствовалась забота. Везде были посажены цветы и деревья. Дома выкрашены свежей краской. Вдоль дорог в специально прорытых небольших арыках весело журчали ручьи, несущие живительную влагу. Люди ценили красоту и старались беречь её и охранять. В который раз я приезжал в эти края и всё не переставал удивляться бережному отношению к земле и желанию украсить свою непростую жизнь, свой скупой на радость окружающий мир.
Базар открывался рано и к моему приходу уже был в самом разгаре. У входа, как обычно, прямо на земле сидели несколько мальчишек. Рядом с ними стояли закрытые крышками вёдра.
- Вода, вода, - кричали они, - кому воды? Холодная вода - десять копеек стакан. - Они протягивали прохожим грязные стаканы, и, что странно, некоторые кидали им в тюбетейки монеты и пили эту сомнительного происхождения воду, возможно, взятую из протекавшего в нескольких метрах арыка...
Я, не спеша, двигался от прилавка к прилавку и беседовал, присматриваясь и прицениваясь, с продавцами.
- Аркадий-ака, - услышал я громкий оклик и обернулся. Ко мне направлялся сержант милиции, по местным меркам — большой человек.
- Здорово, Нуруддин. Как поживаешь?
Я познакомился с ним в прошлый приезд, так же бродя среди торговых рядов. Он подошёл ко мне, лихо козырнул и сказал:
- Извините, уважаемый, я вижу, вы — не местный. Приезжий?
- Приезжий, - я уже имел знакомство со здешней милицией и потому насторожился.
- Откуда, уважаемый? - учтиво спросил молодой, почти юноша, милиционер.
- Из Москвы.
- Из Москвы? - он стал ещё учтивее. - А к нам зачем?
- В нефтеразведку.
- Дорогой гость, - он покачал головой и прицокнул языком, - Нуруддин меня зовут, уважаемый. Если будут какие-нибудь неприятности, обращайтесь. За честь почту. А вас, уважаемый, как зовут?
Я назвал себя.
- Аркадий-ака, - Нуруддин опять покачал головой. - Может чем помочь? Хотите дыню выберу или арбуз? Я умею, хорошо выбираю.
- Помогите, - сказал я. И, хотя в помощи не нуждался, не мог отказать вежливому сержанту.
Мы подошли к груде арбузов и дынь, лежащих прямо на раскалённом асфальте.
- Дыня, уважаемый, должна быть самой тяжёлой, - назидательно объяснял Нуруддин, - тогда она спелая. Даже хандаляшки, - он повертел в руках несколько продолговатых плодов и выбрал один. - Эта.
- Что значит «хандаляшки»? - спросил я.
- Хандаляк — ранний сорт.
Я понимающе кивнул и взял протянутую мне дыню.
- А арбуз, уважаемый, должен быть лёгким, - Нуроддин присмотрелся к арбузной куче, обошёл вокруг неё и выбрал несколько салатовых арбузов. Так же попробовав на вес, он протянул мне показавшийся ему лучшим. - И этот.
- Спасибо, Нуруддин. Теперь буду знать, как выбирать надо, - я пожал руку Нуруддина.
- Не за что, уважаемый. Если что надо, обращайтесь. Я всегда тут. Меня каждый знает...
Возвратившись с базара, я решил устроить пир. Вынес на террасу стол и кресло. Заварил чая. Выложил в большую глиняную расписную тарелку ещё тёплые лепёшки. Помыл в расположенном около дома небольшом забетонированном бассейне — хаусе, по-местному, — купленные с помощью нового знакомого арбуз и дыню. Уютно устроился в предвкушении трапезы и взялся за нож. Какого же было моё удивление, когда дыня оказалась зелёной, как огурец, а арбуз совершенно пустой внутри - то ли не уродившийся, то ли высохший от долгого лежания, потому и лёгкий.
- Да, - подумал я, - вот тебе и «хорошо выбираю»...
Пришлось достать из холодильника банку сардин в собственном соку и довольствоваться консервами, чаем и лепёшками ...
- Хорошо поживаю, Аркадий-ака. А вы опять к нам? Надолго?
- Не знаю, Нуруддин, как получится.
- Что значит, уважаемый, как получится?
- Не от меня зависит.
- От кого?
- Разведка, Нуруддин, бурение - вещь непредсказуемая.
- Понимаю, - закивал головой Нуруддин. - Нефть...
- Точно, Нуруддин, нефть. А нефть, как и восток, — дело тонкое.
Нуруддин улыбнулся.
- Помочь выбрать что-нибудь, уважаемый?
Спасибо, Нуруддин, сам выберу, - вспомнил я историю с арбузом и дыней. - У тебя и так дел много, ступай.
- Да, уважаемый, дел много.
Я не знал, спросить у сержанта про случай с сыном Петровича или нет, понимая, что здесь все про всё, если не знают, то слышали, но не стал. Местные нравы требовали осторожности. Привычное слово могло обернуться непредвиденными последствиями.
Нуруддин, козырнув и пожелав мне удачных покупок, удалился, а я продолжил бродить среди заваленных овощами и фруктами базарных прилавков и думать о случившейся страшной трагедии.
Самостоятельно выбрав несколько небольших дынь и прихватив лепёшек, я покинул рынок, у входа в который мальчишки продолжали предлагать воду:
- Холодная, очень холодная свежая вода. Десять копеек стакан.
Предстояло ещё зайти в магазин, находившийся на полпути между рынком и конторой, и я, гружённый покупками, направился обратно.
Дверь магазина была настежь открыта. За прилавком стоял незнакомый мне продавец. Я попросил, чтобы он отрезал кусок сыра, лежащего на витрине под ценником, на котором было написано одно слово — сыр, рыбных консервов и, протянув деньги, включавшие положенные пять рублей, хоть водка, как и в Москве стоила три шестьдесят две, сказал:
- И бутылку водки.
Продавец, сделал изумлённое лицо.
- Уважаемый, водкой мы не торгуем.
Я знал местные «правила». Знал, что водку продают из-под полы за пять рублей, вынося откуда-то из задней комнаты завёрнутой в газету. Всё это я знал, а потому удивился. Я показал пять рублей и повторил просьбу. С ещё более недоуменным лицом продавец сделал отчаянную гримасу, изображая всё сожаление, на которое был способен.
- Уважаемый, мы не торгуем водкой...
Я понял, что спорить бесполезно и перевёл глаза на полку, где стояли вина местного производства. Переходя от бутылки к бутылке, неожиданно мой глаз наткнулся на знакомую этикетку, и я сразу вспомнил когда-то давно прочитанную на ней и сразу ставшей для меня символической надпись: «Этот ром выдержан достойно, без спешки, как и подобает лучшему рому в мире». Среди грязно-зелёных бутылок скромно пристроилась непонятно как здесь оказавшая бутылка с золотистой этикеткой, на которой вверху выделялись тёмные буквы "Gavana Club" и чуть ниже 7 уears. Это был мой любимый кубинский ром. Я купил несколько бутылок и довольный направился к дому.
Время было обеденное, и потому я решил заглянуть в чайхану, расположенную недалеко от конторы.
- Аркадий-ака, гость дорогой, - приветствовал меня хозяин чайханы.
- Салам, Бахор, салам. Как поживаешь?
- Хорошо поживаю, Аркадий-ака. Очень хорошо. Что? Опять к нам? Надолго?
- Не знаю, Бахор. Наверное, на несколько недель. Угостишь чем-нибудь?
- Конечно, угощу, Аркадий-ака, как не угостить. Шурпу будешь кушать?
- Шурпу? Буду.
- Сколько будешь, дорогой?
- Полную миску налей. Проголодался я.
- Хорошо, дорогой. Полную миску налью, - и Бахор принялся колдовать над различными кастрюлями, а я прошёл в небольшую комнату за кухней.
Выбрав один из столов, я поставил сумку на пол и присел, вытянув уставшие ноги. Всё было, как и прежде: несколько чистых, покрытых белым пластиком овальных столиков, голубые стулья, цветы в вазочках... Вот только на пустующей прежде стене появилась большая, метра в три длиной и два в высоту, написанная маслом картина. Она сразу привлекла моё внимание. На картине было изображено хлопковое поле с распустившимися коробочками хлопка. Поле уходило к горизонту и упиралось в горную гряду. Над покрытыми снегом вершинами синело безоблачное небо. На самом переднем плане кучка людей в разноцветных полосатых узбекских халатах что-то оживленно обсуждала и внимательно слушала лысыватого, с небольшой бородкой человека, стоящего ближе всех к зрителю в характерной и известной по другим живописным и кинематографическим произведениям позе. Левая рука его была засунута за жилетку, а правая вытянута вперёд в сторону внимавших ему слушателей. На повёрнутой вверх раскрытой ладони лежала коробочка хлопка. Человек, державший коробочку, несколько походил на узбека, но был вполне узнаваем. Под картиной висела прибитая к стене табличка с названием - «Владимир Ильич Ленин в гостях у хлопкоробов Узбекистана».
Я сразу стал лихорадочно соображать, когда это Ленин успел побывать в Узбекистане, но тут же поймал себя на том, что такого никогда не было, потому что быть не могло, и, расхохотавшись, принялся с интересом рассматривать забавную картину и восторгаться фантазией автора.
- Ешь дорогой, - я не заметил, как к столу подошёл Бахор и поставил рядом со мной миску с дымящейся и ароматной шурпой.- Что смеёшься?
- Хорошая картина, - сказал я, еле сдерживаясь от смеха и стараясь скрыть иронию.
- Очень хорошая, картина. Очень хорошая. Красивая и большая...
Вечером, когда рабочий день закончился и служащие разошлись, я набрал полный хаус воды, разделся догола и погрузился в прохладную ванну, остужаясь и приходя в себя после дневной жары. Затем вытащил на террасу кресло и стол и организовал нехитрый ужин с консервами, лепёшками, чаем и дыней. А после ужина достал из холодильника охлаждённую бутылку моего любимого напитка и, устроившись поудобнее, предался размышлениям, изредка прихлёбывая из стакана холодного, успевшего охладиться в холодильнике рома.
Моё одиночество нарушил подошедший Петрович.
- Хорошо устроился.
- Сейчас стул принесу, - я поднялся из кресла и принёс один из стоявших на кухне стульев, тарелку, пиалу, ложку с вилкой и стакан. - Садись, Петрович.
- Что это ты пьёшь? - Петрович взял бутылку и приблизил к себе. - Какой-то «клуб». Что за «клуб» за такой? Что за гадость?
- Это - не гадость, Петрович. Это - мой любимый напиток, кубинский ром.
- Ром? Кубинский? Откуда? С собой привёз, что ли?
- Из вашего магазина. Хотел водки купить, так, понимаешь, не продали.
- Испугались незнакомого.
- Возможно. Но всё равно противно. Просишь, унижаешься, деньги суёшь... Тьфу, мерзость какая. А этот — на витрине стоит. Без всякого унижения. И ст`оит столько же. Как я его заметил? Вот уж где не ожидал найти.
- Ну ладно, наливай. Попробую твой любимый напиток.
Я налил немного Петровичу и себе и подрезал дыню. Мы выпили, не чокаясь, поминая сына.
- А что, - сказал Петрович, откусывая кусок дыни, - хороший напиток. В каком магазине?
- Да тут, в «стекляшке» на дороге.
- Отличная вещь, - сказал Петрович, «опрокидывая» второй стакан. - В «стекляшке», говоришь? Буду знать. И ты прав, каждый раз унижаешься, покупая эту водку поганую. Из чего её гонят? Из опилок, поди.
- Не знаю, Петрович. Только водка ваша и правда отвратна. Пил, знаю...
Мы сидели с Петровичем и, разговаривая о том, о сём, постепенно опустошили бутылку.
- Слушай, Аркадий-ака, - немного запинаясь, пробормотал изрядно захмелевший Петрович, - а напиток-то — хорош. Где, говоришь, купил? - забыв, что уже спрашивал, повторил вопрос Петрович.
- В «стекляшке», - не совсем членораздельно ответил я.
- Пойдём.
- Зачем?
- Ещё купим.
- Закрыто, - я показал на часы.
- Жалко.
Я вспомнил, что в холодильнике есть ещё бутылка, но подумал, что со второй, пожалуй, утром не поднимусь, а мне надо аппаратуру готовить, да и Петровичу, пожалуй, хватит.
- Знаешь что, Петрович, пойдём-ка лучше. Я тебя провожу немного, и - в койку. Как никак рабочий день завтра.
- Это точно, рабочий. Эх, Николаич, если бы не работа, совсем хреново было бы. Придёшь в контору, дела закрутят и, вроде, немного легчает. А вечером дома... - Петрович обречённо махнул рукой и жадно затянулся папиросой. - Жена совсем извелась. Всё время плачет. Во, брат, как жисть-то повернулась...
Я помог Петровичу подняться, и мы, держась друг за дружку, медленно побрели к воротам...
- Николаич, - спросил меня по дороге Петрович, - а ты почему один?
- Действительно, почему? - произнёс я, обращаясь не к Петровичу, а, скорее, к себе. - И правда - почему?
Я возвращался в маленький домик, притаившийся среди фруктовых деревьев, и пытался ответить на дурацкий вопрос, почему я - один. Дурацкий — не потому, что его задал Петрович, а по сути своей. Мысли путались в пьяной голове, но что-то я соображал очень чётко и ясно. Также ясно я видел её: моё любимое и дорогое лицо, её глаза, её губы, её волосы. Я любил это лицо; любил, слегка касаясь пальцами, проводить рукой по нему, по растрёпанным каштановым волосам...
Я любил её и понять не мог, почему я — тут, а она где-то там, далеко, да ещё вдобавок — замужем за человеком, которого, по её словам, не любит. Бестолковый вопрос звучал внутри меня, молоточком отдаваясь в виски, словно повторяя ритм шагов: «Почему?.. почему?.. почему?.. почему?..»
Я шёл по ночному посёлку мимо погашенных окон домов, мимо стоящих свечками кипарисов и свисающих веток акаций, вдыхал ароматы цветов и смотрел на освещённую лунным светом асфальтовую гладь дороги, уходящей куда-то к северу. Я смотрел на дорогу, а передо мной стояла она.
Кубинский ром, мой любимый кубинский ром растормошил меня, разбередил душу, вытащил из глубинных тайников памяти тщательно охраняемые воспоминания и вернул в события годичной давности.
Я тогда «сидел» на Харасавэе и гнал, гнал работу, чтобы быстрее вернуться в Москву. В моей небольшой квартире меня ждала она, та которую я очень любил и к которой стремился всеми хоть что-то ещё способными чувствовать огрызками души.
Когда мы познакомились, у неё был роман со старым, со времён детства приятелем, и я, не ведая, вломился в её жизнь, как «слон», круша всё и ломая. Некоторое время она металась между им и мной, а потом, как казалось, сделала выбор. Она перевезла свои вещи, стала хозяйничать и быстро привела мой неустроенный холостяцкий быт в уютное, симпатичное жильё.
Нам хорошо было вдвоём. Когда я возвращался из своих поездок и открывал дверь, она радостно бросалась ко мне, не давая раздеться, обхватывала за шею и повисала, тесно прижавшись. Так мы стояли, пока она не отпускала меня, и тогда уже сама расстёгивала куртку, стаскивала, кидала на пол, брала за руку и тянула в комнату, где толкала на стоящий в углу диван и падала сверху. Потом, приподнявшись на локтях, внимательно всматривалась в моё лицо, словно изучая, и начинала целовать волосы, лоб, нос, заросшие щёки. Добравшись до губ, она несколько раз проводила по ним своим чуть вздёрнутым носом, а уже затем целовала долго и нежно...
Она любила слушать мои рассказы про тундру, про буровые, про суровую северную природу, и про то, как я скучал без неё, забивая тоску изнурительной до одури работой. Сама же она не много говорила о том, что делала в моё отсутствие, отвечая на расспросы коротким — ждала.
Мы часто ходили в театры, на концерты или гуляли по городу и могли часами бродить, выискивая маленькие улочки со старинными сохранившимися особняками, останавливаясь перед ними, затихая и пристально рассматривая, представляя жизнь прежних обитателей,
Уставшие от прогулки, мы шли в «наш» ресторанчик и там в полумраке, освещаемые парой свечей, доверялись вкусу знакомого официанта...
Через некоторое время я опять улетал, а она оставалась ждать. Отовсюду, где мне приходилось бывать, я старался дозвониться до неё и услышать пусть слабый, пусть еле слышный, часто с трудом пробивающийся через помехи родной голос, и когда мне это удавалось, счастье переполняло меня и подступало давящее, съедающее, неистовое желание как можно скорее увидеть её и обнять.
Тогда на Харасавэе я старался всё сделать как можно быстрее и даже из-за спешки попал в аварию, в результате которой чуть не замёрз. Но обошлось, и спецрейсом мне удалось вырваться и на перекладных добраться до Москвы.
Когда я открыл дверь, меня никто не встречал. Её не было. Наверное к себе поехала, подумал я и позвонил. Иногда в моё отсутствие она на несколько дней уезжала в свою пустующую квартиру. Телефон молчал. Я принял душ, поел и ещё раз позвонил. В трубке раздавались длинные тоскливые гудки. Подчиняясь какой-то непонятной влекущей силе, я оделся и поехал к ней... Поднявшись на этаж, я несколько раз нажал на кнопу звонка. За дверью стояла тишина. Я спустился во двор, сел на лавочку, стоящую в отдалении, и закурил. Почему не ушёл и остался ждать?.. Не знаю. Долго потом я задавал себе этот вопрос, но так и не мог на него ответить. Выкурив несколько сигарет, я уже собирался уходить, когда дверь подъезда отворилась, и из него вышла она в обнимку с незнакомым мужчиной. Меня словно пригвоздило к скамье. Я держал в руке горящую обжигающую пальцы сигарету и, не чувствуя боли, смотрел на медленно удаляющуюся пару. Он обнимал её за талию, а она шла, положив голову ему на плечо...
В этот день она не пришла ко мне и не позвонила. А на следующий я собрал её вещи и отвёз подруге, попросив, чтобы передала... Вот и всё.
Через полгода она вышла замуж, а ещё через полгода я случайно встретился с той самой подругой.
- Понимаешь, не любит она его. Не любит, - торопясь по своим делам, быстро говорила подруга. - Сама сказала.
- Тогда почему? - задавал я глупый вопрос, на который подруга не могла ответить. - Почему?
Сейчас я шёл по ночному посёлку, смотрел на освещённую луной дорогу и задавал тот же самый вопрос. Почему?
На следующий день ко мне в лабораторию, где, обставившись разными осциллографами, генераторами и другими приборами и разложив на длинном рабочем столе схемы, я тестировал аппаратуру, зашёл главный инженер партии — Сирожиддин.
- Салам, Аркадий-ака, - традиционно начал он. - Ну как дела?
- Салам, Сирожиддин. Да какие дела могут быть с..?. - я покачал головой.
- Знаю, знаю. Петрович рассказал. Хорошо, что он к тебе зашёл. Какое горе у человека. И человек-то какой — Петрович, сам знаешь. Золото — человек. За что такое?
- Знать бы. А что твой Бог по этому поводу говорит?
- Бог ничего не говорит. Он думает. У него и без нас дел много.
Я с любопытством взглянул на главного инженера.
- Ты полагаешь — думает?
- Конечно думает. Как не думать. На то и Аллах, чтобы обо всём и обо всех думать.
- Что же тут он не додумал?
- Э... - протянул Сирожиддин. - Значит, на то воля Аллаха... Ты вот что, - продолжил Сирожиддин после некоторой паузы, повернув разговор на другую, более приятную для него тему, - Аркадий-ака, кончай сегодня свои приборы-шмиборы пораньше и ко мне в гости поедем.
- Какие гости? Я только работать начал.
- Знаю я тебя. У тебя сначала — работа, потом — работа и даже, когда закончишь, опять — работа. Совсем на работе человек помешался. Нельзя так. Отдохнуть немного надо. Без отдыха что за жизнь? И работа слаще покажется.
- Ну ты прямо как поэт заговорил. Слаще... Ладно. Похоже, что время есть. Поедем к тебе в гости.
- Тогда часа в четыре зайду. Хорошо?
- Хорошо, - сказал я, понимая, что отказываться нельзя.
В назначенное время появился Сирожиддин.
- Ну что, Аркадий-ака, поехали?
- Поехали. А на чём?
- Как на чём? У меня самый современный и быстроходный транспорт.
- Машину, что ли, купил?
- Увидишь. ИШ-2 называется.
- Что ещё за ИШ? Мотоцикл «ижевский»?
- Именно. Догадливый, ты, однако.
- Подожди меня минутку, к себе заскочу.
Я забежал в свой домик, вытащил из рюкзака альбом для рисования и карандаши, достал из холодильника вторую бутылку рома и, вернувшись, последовал за бодро шагающим Сирожиддином.
- Ты куда? - спросил я его, так как он направился не к воротам, а к калитке, находящейся с противоположной стороны.
- Идём-идём, - весело напевая какую-то национальную мелодию, проговорил Сорожиддин. - Не робей. Транспорт ждёт.
Мы вышли за калитку. Между серым бетонным забором, ограждающим территорию партии, и стоящими в отдалении домами находился пустырь, на котором не было никаких машин. На нём, вообще, ничего и никого не было, кроме пасущегося серого ишака.
- Прошу, - Сирожиддин поднял руку и указал на ослика. - Мой самый современный и быстроходный лайнер - ИШ-2.
Я рассмеялся.
- Ну, что ИШ — понятно. А «два» - что значит?
- Так мы с тобой вдвоём поедем. Потому и «два».
Мы подошли к ослику и кое-как разместились на нём: Сирожиддин — спереди, я — за ним.
- Ой, что-то мне в спину упирается, - сказал Сирожиддин, повернувшись и посмотрев вниз. - Что за свёрток?
- Кубинский ром.
- Никогда не пил. Вкусно?
- Попробуешь — узнаешь, - я переместил бутылку. - Так не упирается?
- Так хорошо.
- Ну тогда газуй.
- Газую, - скомандовал мой водитель и слегка ударил ослика ногами по бокам. - Чу... чу...
Ослик мотнул головой и засеменил по пустырю в направлении дороги, ведущий к кишлаку, где жил Сирожиддин.
А я вспомнил известную песенку и запел:
Мельник и мальчик садятся вдвоем -
Оба на ослике едут верхом.
- Фу ты! Смеется другой пешеход. -
Деда и внука скотина везет!
Где это видано? Где это слыхано?
Деда и внука скотина везет!
- Хорошая песня, спиши слова, - засмеялся Сирожиддин.
- Будет сделано, - ответил я и продолжал петь:
Дедушка с внуком плетутся пешком,
Ослик на дедушке едет верхом.
- Тьфу ты! - хохочет народ у ворот. -
Старый осел молодого везет!
Где это видано? Где это слыхано? -
Старый осел молодого везет!...
- Хуш-келепсиз, - сказал Сирожиддин, когда мы въехали в кишлак и остановились у его дома.
- Сэнкью. Кажется, приехали.
- Приехали, слезай.
Мы слезли с ишака и направились к мазанке Сирожиддина.
В мехмонхоне за дастарханом расположилось мужское население кишлака. Во главе сидел старейшина по имени Нурло, с другой стороны, против Нурло, — молодёжь. Всего в комнате находилось человек двадцать. Гости пили чай и о чём-то оживлённо беседовали. При нашем появлении разговор затих, и все приветственно закивали головами.
- Салам, Аркадий-ака. Салам, Сирожиддин. Хуш-келепсиз.
- Салам, - сказали мы с Сирожиддином хором и начали устраиваться.
Сирожиддин вытащил из лежащей в углу груды несколько подушек и, когда я в специально отведённом месте в центре опустился на пол, подсунул под меня.
- Ну как, Аркадий-ака, тебе удобно?
- Удобно, Сирожиддин, - немного смущаясь столь пристальному вниманию к своей персоне, ответил я. - Не волнуйся, пожалуйста. Ты же меня знаешь. Если что нужно будет, сам сделаю. Не застесняюсь.
- Знаю. Но сегодня ты — дорогой гость. Это из-за тебя тут собрались. Буду ухаживать, извини.
- Извиняю, так и быть, - улыбнулся я, посильнее подоткнул под себя подушки и, удобно устроившись, обвёл присутствующих взглядом.
- Ещё раз, всем — салам и рахмат.
Сирожиддин пристроился рядом с Нурло.
Пока мы рассаживались, со скатерти убрали чай, сладости, орехи и принесли несколько больших ляганов с пловом; теплые, прямо с тандыра лепёшки, овощи, зелень и ящик холодной водки. Всё это делали молодые мужчины. Женщин в комнате не было, и за весь вечер я не увидел ни одной: не положено - мужчины празднуют. Я поставил принесённую бутылку рома.
- Что это? - спросил Нурло, не очень хорошо говорящий по-русски.
- Ром, Нурло. Попробуй. Настоящий, кубинский. Очень хороший напиток. Мой любимый.
- Хорошо, - сказал Нурло. - Если Аркадий-ака советует, надо попробовать. Налей, - и пододвинул свою рюмку.
Я наполнил её до краёв, а затем себе налил водки, предоставив ром пить хозяину и его гостям.
Все наполнили рюмки и наложили в тарелки горячего очень жирного плова. Слово взял Нурло. С трудом выговаривая русские слова, он начал речь.
- Аркадий-ака, ты - дорогой гость. Из самой столицы нашей любимой Родины, которой правит такой мудрый человек, как Леонид Ильич Брежнев. Как его здоровье? - Нурло посмотрел на меня.
- Всё в порядке.
- Очень хорошо, - торжественно продолжил Нурло. - Я так рад. Когда увидишь его, Аркадий-ака, привет передай. Так и скажи — Нурло привет передаёт. Чтобы был жив, здоров, и чтобы Аллах подарил долгих лет жизни нашему дорогому Леониду Ильичу. Передашь?
- Обязательно передам, не волнуйся, - сказал я и, как мог серьёзнее, посмотрел на Нурло.
- Ура, - сказал Нурло.
- Ура, - поддержали гости и выпили.
Вытащив пальцами из тарелки большой кусок баранины, Нурло откусил от него, не торопясь прожевал и обратился ко мне.
- Какой хороший ром, Аркадий-ака, налей ещё. Где купил?
Я рассказал, налил столько же, не забыв подлить и себе водки, и приготовился слушать дальше. Гости тоже притихли.
- Аркадий-ака, как твои родители? Живы ли, здоровы?
- Здоровы, Нурло, спасибо.
- Дай, Аллах, им ещё больше здоровья и сил. Я пью за них. - Нурло выпил. Все тоже.
Я не успел как следует закусить, как передо мной опять оказалась протянутая рука Нурло с пустой рюмкой. Я понимающе взглянул в его сторону и налил рома.
- Аркадий-ака, - Нурло явно собрался перечислять моих родственников. - А как жена, дети? Все ли здоровы?
- Здоровы-здоровы, ещё как здоровы, здоровей не бывает, - уже не ожидая, когда Нурло закончит очередную здравицу, ответил я и опрокинул в себя рюмку.
Голос Нурло почему-то отдалился, и я услышал очередное:
- Да ниспошлёт им Аллах...
После этого тоста Нурло обстоятельно принялся за плов, чем не преминули воспользоваться присутствующие, и на некоторое время за дастарханом воцарилось молчание и дружное чавканье.
Когда передо мной в очередной раз возникла рука Нурло, я понял, что пока он не перечислит мою родню, не успокоится. Так и вышло. Нурло произносил тосты за моих дядьёв и тёть, за племянников и будущих внуков, а потом принялся за друзей. И тут я не вытерпел и сказал, что надо выпить за хозяина и главу дома — Сирожиддина. Все дружно поддержали, и на этом со мной и моей роднёй было покончено. Дальше пили за старейшину, за гостей, за молодёжь, за дружбу, за мир во всём мире... пока опустевшие ляганы не унесли, и на смену им не появился кок-чай, нават, орехи, пашмак, парварда и ещё какие-то сладости. Можно было немного передохнуть и осмотреться.
Мехмонхона - просторная, немного вытянутая гостевая комната, где проходило пиршество, представляла собой замечательное зрелище. Тут не было никакой мебели. Вместо неё в углах лежали груды подушек и матрацев. Их подкладывали под себя гости, возлежащие за дастарханом. Покрытые побелкой стены были завешаны вышитыми вручную различными разноцветными коврами, ковриками и покрывалами, что придавало комнате нарядный, немного аляповатый и театральный вид. На деревянном полу также лежали многочисленные ковры. В центре находился длинный дастархан, за которым с подоткнутыми под себя подушками и матрацами расположились гости, одетые, кроме меня и Сирожиддина, в полосатые халаты. Вся картина вместе с уставленным яствами дастарханом; гостями, лежащими в пёстрых халатах вокруг; стенами, увешанными коврами; грудами подушек и матрацев была настолько колоритна и живописна, что я не мог не отставить большую, специально предназначенную для меня меня пиалу с остывающим чаем (кстати привезённым и подаренным хозяину мной по причине, что продаваемый в местных магазинах продукт больше напоминал не чай, а грязную пыль) и не раскрыть предусмотрительно захваченный и лежащий рядом альбом.
- Аркадий-ака, - обратился ко мне, увидавший, что я рисую, Нурло. - Меня нарисуй.
Следом за ним последовали и другие возгласы:
- И меня, Аркадий-ака... и меня...
Я рисовал всё и всех подряд, лихорадочно накладывая штрихи и успевая только менять листы, до того момента, когда на смену чаю опять появились заполненные уже бараньим жарк`им ляганы и новый ящик с водкой...
Застолье продолжалось ещё долго, пока, опустошив содержимое тарелок и бутылок, гости церемонно не распрощались и не покинули дом.
Я остался один в мехмонхоне. Пожелав хозяину спокойной ночи и расстелив матрац, я рухнул на него, не раздеваясь - как был, и провалился в глубокое и бездонное небытие.
Меня разбудил Сирожиддин.
- Вставай, Аркадий-ака, - услышал я и с трудом открыл глаза.
- Что, пора?
- Пора, Аркадий-ака. Как себя чувствуешь, дорогой? Не тяжело?
Я постарался понять, как себя чувствую, и с удивлением обнаружил, что почти не чувствую. Голова не болела. Руки и ноги — на месте. В теле — бодрость необыкновенная. Всё было просто замечательно.
- Ты знаешь, Сирожиддин, очень хорошо себя чувствую. Совершенно не тяжело, и голова — чистая и ясная.
Я вспомнил количество выпитого и съеденного и удивился. Почти всю ночь длилось гулянье, а самочувствие — великолепное. Вот что значит, хороший стол и хорошая компания. Потянувшись, я поднялся и огляделся. От пира не осталось и следа. Разбросанные накануне подушки и матрацы были аккуратно сложены по углам. Ковры на полу разглажены и подметены. Всё было приведено в надлежащий порядок. Только против меня на опустевшей, покрытой жирными пятнами скатерти одиноко стояла пустая бутылка из-под рома.
Вечером, после рабочего дня, я как обычно, сидел на террасе, просматривая сделанные накануне рисунки, и попивал свой любимый кубинский ром, за которым успел сбегать днём.
- Привет, Аркадий-ака, - услышал я, поднял голову и увидел приближающуюся группу людей. Это были сотрудники партии, помогавшие мне в работе.
- Привет, парни. Давно не виделись.
- Ты чего это тут поделываешь? - группа приблизилась и с интересом посматривала то на рисунки, то на стол, на котором в тарелке желтела нарезанная дыня и рядом стояла бутылка с золотистой этикеткой.
- Да вот... - сказал я и неопределённо повёл рукой.
- Что пьёшь?
- Кубинский ром.
- Что за дрянь? Откуда?
- Из вашего магазина.
- Ну раз из нашего, то ясно — бурда.
- А вы попробуйте.
Я принёс стаканы, тарелки и несколько стульев.
- Остальные будут стоя.
- Ничего, мы на травке посидим.
Я разлил по стаканам ром, мы чокнулись и выпили.
- Ну как? - я с интересом посмотрел на парней.
- Слушай, а хороший напиток.
- Давай ещё.
Я налил. Мы опять чокнулись и выпили.
- Отличное пойло. Где купил?
Я рассказал.
- Завтра же пойдём и купим, - в один голос сказали мои гости.
- А как там у Сирожиддина было?
Я обстоятельно поведал о празднике у Сирожиддина, а потом мы просто разговаривали, делились планами, обсуждали предстоящую поездку на буровую и пили ром...
Через некоторое время, вернувшись со скважины, я отправился в магазин за ромом.
- Кончился, - ответил продавец, который несколькими неделями раньше отказался продать мне водку. С тех пор мы познакомились, и он знал цель моего прихода.
- Как кончился?
- Раскупили, Аркадий-ака. После вас столько народу его покупали, сколько ни разу не было. Вот и кончился.
- Ну тогда, как обычно, сыру и консервов, - сказал я в растерянности.
- Хорошо, Аркадий-ака.
Продавец отрезал толстый кусок от головки, лежащей на витрине под ценником с надписью — сыр, и принёс консервы. Я достал деньги и протянул продавцу. Он внимательно пересчитал и вернул сдачу. Я положил сыр и консервы в авоську и уже собрался идти к выходу, когда неожиданно услышал:
- Подождите, пожалуйста, Аркадий-ака.
Я оглянулся.
- Сейчас, - и продавец исчез в задней комнате.
Через несколько минут он появился, неся в руке завёрнутый в газету продолговатый предмет, и протянул его мне.
- Это — подарок. От хозяина. Он заказал новую партию рома. До вас, уважаемый, его никто не покупал. Долго лежал. Теперь пользуется большим спросом, - продавец многозначительно посмотрел на меня.
Я развернул свёрток. В нём оказалась бутылка водки местного разлива...
2012.