Дороги юности. Отрывок повести. Часть первая

               


      …Птицы в клетке, звери в клетке,
А на воле- вороньё!
Это плач по «малолетке», это прошлое моё!
Мы кормили в «малолетке» за решеткой воробья,
Небо в клетку, родословная моя…» (М. Танич)

           На ужин была камса, которую, не взирая на «пустоту в желудке» я не ел. Довольствовался пайкой с маргарином, идущем здесь «за масло» и чаем.  Однажды, занимаясь кто чем (Кот плел из распущенного носка нательный крестик, заодно обучая меня), ждали наступления обеда. Настроение, как и день было «пасмурное», и есть хотелось особенно сильно. Кот, несколько раз коротко глянув на меня понял причину, спросил улыбаясь- «…..таранку- то съел бы, или нет?» Ответил- «…да не отказался бы, если б она была…».  Он вытащил из- за батареи отопления «пухлый» сверток из газеты и развернул его на столе. В газете оказалась подсушенная камса, в достаточно большом количестве.  «…Хавай, не заморачивайся, это твоя от которой постоянно отказываешься. Твою доляну оставляли, а я, подсушив на батарее складывал до такого вот дня. Видишь- пригодилась…» Пацаны, подняв головы от своих занятий, молча заулыбались. В «одну харю» есть отказался и предложил закусить «таранкой» всей хате. Повторять не пришлось и мы угощались, нахваливая вкуснейшую кстати, камсу, а за одно -  дальновидность и предприимчивость Кота .
                Однажды, «воспет» предложил, если есть желание, выходить на работу, в «рабочку»(так тогда называли рабочую камеру).  Торчать в хате «без вывода» порядком надоело и мы, посоветовавшись, вышли на работу. Здесь можно было встретить своих «подельников», сидящих в других камерах и тех из арестантов, которых знал еще по воле. Плюсом было еще то, что, не успевая развести перед обедом пацанов по камерам, администрации приходилось кормить их в столовой, где питались зеки из хоз.обслуги. Поварами там трудились тоже «хозбыки». Себя эта шатия конечно же не обижала. В приготовленном «для своих» борще, куриного мяса было больше картошки и капусты, вместе взятых! Сами повара, как на подбор были кабаноподобного вида, с жировым наростом на холке, подобным курдюку у одноименного барана, с животами невероятных размеров, отвисшими почти до колен!  Громко кряхтя и отдуваясь, они накладывали нам еду, больше смахивающую на ресторанную, чем на тюремную баланду! Пообедав, шли опять на рабочку, доделывать то, что осталось, или помогать сидящему рядом ( обычно новичку, не поспевающему за всеми), разделив остаток его задания на несколько человек. Рабочка располагалась на втором этаже, выходя окнами(без намордников) во внутренний двор. В длинном помещении стояли два, таких же как хата, длинных стола с лавками, располагающиеся параллельно стенам. Во главе одного, перпендикулярно стоял небольшой стол, занимаемый бугром из взросляков, 40-калетним москвичом Тюриным, в конце другого стояла большая бочка с клеем. Клеили, складывая из напечатанных заготовок пакетики для шпилек- невидимок. По 800 штук «на нос» ! В первые дни было трудно, сделать норму не получалось, хоть и очень старался. Но «отставал» не на много, штук на 100- 150, другие, пришедшие со мной, делали не больше половины нормы. Несмотря на место, где мы находились и наше незавидное положение, работали легко и весело. Постоянно шутили, подтрунивали друг над другом без злобы, всегда старались помочь начинающим трудиться. Взросляк сидел молча, как правило- ни во что не вмешиваясь. Здесь, в рабочке, я встретился с интересным парнягой, с погонялой- «Художник». Неказистый с виду, он был очень талантлив. Кусочком карандашного грифеля, с фантастической точностью изображал все, что было перед глазами. Однажды, глядя через решку окна, на клочке картона, нарисовал видимый кусочек тюремного двора, больше похожий на фотографию, чем на рисунок. Москвичу Тюрину, он наколол на груди «оскал», но не какую- то партачку, а изображенную в фас, голову льва, который казался «почти живым», страшно скалясь в ореоле растрепанной гривы…. Тюрин явно гордился наколкой, постоянно демонстрируя ее через расстегнутую робу. Художник получил три с половиной года за «попытку изнасилования», все «дело» было «шито белыми нитками», обвинение основывалось на придуманных «показаниях» полоумной мамашки «потерпевшей» малолетней шлюшки.  Все «все» видели, но, ни в чем не виновный , 16-тилетний пацан, получил- таки свои «три с половиной- на «уши»….». «Ушами» в те времена называли ВТК, т.е. колонию для малолетних преступников. Как говорил сам Художник- «…сижу за свое вино. Которым угощал…». Больше мы не встречались, может он и заехал позже меня на Усмань, а может, попал на другую зону, разве их мало настроено по стране, для «коммунистического воспитания» молодежи. Вспоминая жалею, что отказался наколоть львиный оскал, на долгую память о хорошем человеке, да и «по масти» в тему- не путал никогда белое с черным, и мрази спуску не давал. А ведь тогда, он несколько раз предлагал -  не за плату, за уважение.
                Вскоре нас «дернули на этап». Когда сдавали матрасы, последний раз увиделся с Пятаком, их, «второходов», провели по коридору мимо нас. Что- то успели крикнуть друг другу…. После встретиться так и не пришлось, развела судьба…. Провели запутанными коридорами и во внутреннем дворе, передали конвою, который, предварительно обшмонав, загрузил нас в «воронок». Этапировались на Усманскую малолетку, девять пацанов и четверо «опущенных»- пидоров. В железных шкафах- «конвертах», расположенных напротив друг друга, ютились взаперти четыре женщины, непонятным образом поместившиеся в тесные ящики подвое. Привезли на вокзал, где пришлось достаточно долго сидеть на перроне «на корточках», в окружении ВВ-шников с собаками, дожидаясь подачи «столыпинского» вагона. Проходящие мимо парни и мужики бросали в середину нашей, сидящей ватаги пачки сигарет, не обращая внимания на окрики конвойных. Некоторые женщины пытались подойти и отдать только что купленные беляши, но отгонялись злобными псами, которых натравливали ВВ-шники( солдатами эту мразь называть, язык не поворачивается).  Наконец – вагон, вопли- «…заходить по одному, прыжок вверх, в сторону- побег…. Стреляем на поражение…».  Рыжий, неряшливый лох, в пилотке поперек головы, провожая в вагон каждого, ударом дубинки по лопаткам, пискляво выкрикивал-« … вас везет Вологодский конвой…», видимо пытаясь «нагнать жути». Зашли в свободный, спереди зарешеченный отсек, с такой же дверью, расположились на втором , из- за откладывающегося с одной стороны щита, превращающего две вторых полки, в сплошной ярус «этаже». «Война» и я расположились на одноместных полках, третьего яруса. «Мастевые» обосновались на двух полках внизу. Через некоторое время, состав, лязгнув вагонными сцепками тронулся, увозя нас, волею судьбы ставших малолетними каторжанами, из родного города, в лагеря, «воспитывать», ломая волю, трудом, по сути каторжным (  ВТК- воспитательная трудовая колония), издевательствами мусорской администрации и «козлиного» актива.
                В вагоне ехало много люда и на разные «командировки». В последнем отсеке, находился в одиночестве пацан, этапируемый на спец. усиленный режим. Это у малолеток вроде строгого, куда первоходы- ушаны конечно же не попадают. Рядом с нами, слева, ехали зэчки, которыми набили отсек, с площадью стандартного ж/д купе, закрыв туда несколько десятков женщин! Друг друга мы не видели, но общались, под стук колес спокойно, не напрягая голос. Кто-то из старших попросил, мол, девочки, спойте! Они сначала отнекивались, шутя и посмеиваясь, но потом, запели, да как!? Старая каторжанская песня лилась «на голоса», слаженно, мощно (как матушка- Волга), аккомпанировал им колесный перестук. И пели женщины с таким надрывом, с такой тоской душевной, что на самом деле - «шкура вставала дыбом»! Следом за первой, запели вторую, потом, без перерыва- третью, такую же песню…. Они страдали, бедолаги, оторванные волею случая и «справедливого народного суда», от близких и любимых, от семей и детишек, своим пением заставляли страдать души слушающих их сидельцев! Долго такое слушать было невыносимо, и, у кого- то из старшаков сдали- таки нервы, взревел оскорбляя- «да заткнетесь вы когда- ни будь, коблихи…..!». Назвать так правильную зэчку- все равно, что пацана- пидором, такое не прощают, и , понеслось!!!  На шум прибежали конвоиры и стуча дубинками по решетке, с обещаниями избить на оправке, также «сдобренными» матерщиной, пытались угомонить разъяренных каторжанок!  Угрозы, на какое то, недолгое время подействовали, но затем скандал продолжился. Несколько раз, солдатне приходилось утихомиривать зэчек и отвечающих тем, все новыми оскорблениями взросляков!  При последней ссоре, в нее  «сдуру встрял», сидящий в одиночестве и видимо заскучавший малолетка, ехавший на «спец.усилок». В очередной раз, прибежавшие конвойные, зайдя в  «купе», принялись уродовать его, избивая дубинками и топча кирзачами!  Пацан громко взвыл от боли, в «столыпине» начался кипеш! Взросляки- уркаганы начали кричать конвойным, требуя прекратить избиение, в выражениях не стеснялись, пересыпая слова угрозами и оскорблениями! Те, на крики не реагировали, продолжая калечить замолчавшего, видимо потерявшего сознание от побоев пацана! Кто- то из старшаков предложил всем сидельцам- «….братва, а ну давай вагон раскачаем… на раз! Накажем этих пидоров…!» В ответ, почти из всех отсеков закричали- «….давай, командуй…»! Поняв,что вот-вот случится непоправимое и для всех страшное, вмиг протрезвевшая солдатня, заперев отсек, шмыганула в свой «шушандер» и до утра в вагон не показывалась. Сидельцы некоторое время шумели, возмущаясь беспределом конвойной шушеры, вспоминая подобные случаи, затем, постепенно разговоры прекратились и почти все, находящиеся в вагоне погрузились в сон. 
                С той поры прошло почти сорок лет и я часто вспоминаю тех поющих женщин. Которых то и не видел.  Но, как и все в том вагоне слушая их, тосковал по дому, по родным и близким, по «вольной» жизни «оставленной» там, в оставшимся позади родном городе.
                В теперешнее время на этих песнях, сочиненных зачастую в неволе, многие шустряки пытаются «срубить чистогана».  Закатывая, подобно портовой или вокзальной дешевой шлюхе глаза, с «сипотцой- хрипотцой» растягивают слова, значение которых даже не понимают… И ведь «клюет золотой карась»! Поднимают бабки и неплохие на блатной лирике! Очень точно спел об этом Розенбаум в одной из лучших своих песен: «…и играет мышцой, у ларьков шелупонь, и поют петухи- про тюрьму…».  Спросите у любого правильного человека - кто способен петь о неволе, вихляясь и тряся в такт оттопыренной, раздолбанно- раскормленной задницей еще и обтянутой в пестрые лосины, цвета «попугая»? Конечно же только пидор!
                Раскачка вагона- один из немногих и самых «крайних» методов воздействия на оборзевший от своей безнаказанности, уже привыкший к творимому беспределу конвой! Применяется в самом крайнем случае в ответ на глумление, творимое над сидельцами конвойной командой. Предварительно договорившись, все находящиеся в вагоне заключенные, по команде одного начинают всем скопом, в каждом отсеке, перебегать от стены к находящейся напротив решке, методично раскачивая на рессорах вагон. Который переворачиваясь сходит с рельс увлекая за собой остальные. Получается крушение поезда, в котором гибнут и каторжане, и сопровождающий их конвой, и все остальные, находящиеся, на свою беду в этом составе….
                А так, по ходу, оттягивались твари по полной, упиваясь своей безнаказанностью и бесправием сопровождаемых заключенных. К примеру, туалет в вагоне не только не запирается, но и не имеет двери( она блокируется в открытом состоянии). На оправку ЗК водят по одному, сопровождая вдвоем, а третий ВВ-шник дежурит рядом с туалетом. Народа едет немало, водить и стоять в ожидании не по кайфу, вот и начинают «солдатики» свой пресс. Пока ведут, охаживают по спине дубинками, сел на стульчак- стоящий напротив урод с красными погонами, с размаха пытается попасть сапогом в лицо, с воплями- «…быстрее… хули расселся...»! Вот и думай, не то идти срать, не то терпеть… Добрым словом вспоминали на этапе «второходов». Мне тоже Пятак наказывал-  собирать и беречь для этапа, предварительно проверив надувая полиэтиленовые пакеты. На вопрос- зачем, он всегда подмигивая смеялся- «…потом узнаешь…». Поехал- узнал. Чтоб не получать лишний раз по почкам или по голове, по малой нужде на дальняк не просились и не ходили. Ссали по очереди в пакет, а завязав, отправляли его на нижний «этаж», под полки «мастевых». Там они «во множестве» и колыхались желтыми пузырями…. С «сухим пайком» на этапе, мусора «не заморачивались», выдавая по одной соленой рыбине(селедке) и буханке серого хлеба- «на нос». Это и ели, добираясь до Воронежа почти двое суток. Коротали время по- разному. Кто-то общался с соседом по нарам, вспоминая курьезы на воле и на тюрьме.  Кто-то молча смотрел в находящееся через проход приоткрытое вагонное окно на мелькающие придорожные посадки со спадающей кудрявыми прядями, зеленой листвой, совсем непохожей на полусухие акации на Волгоградской земле. Смотрел, видимо вспоминая короткую, но очень непростую жизнь, а может думая о предстоящем своем существовании в лагере.
                Во второй половине дня приехали в Воронеж. На перроне уже ждал «воронок», на котором нас отвезли в местный централ, в транзитку. Заведя в здание, рассадили всех, по трое, в тесные отстойники- «конверты».  Пристроенные к стене пеналы- помещения, примерно, метр на метр. Железная дверь с глазком, напротив, короткая лавка- доска, вмазанная в боковые стены, поштукатуренные «шубой». Обычно, согласно пометкам на сопроводительных бумагах, «опущенных» сажают отдельно от остальных арестантов, как правило, в местную «обиженку». Наш же этап, видимо не прочитав личные дела, пупкари рассовали по «конвертам» произвольно, не отделив пацанов от «петушни». Мне «посчастливилось» попасть в один отстойник с «мастевыми», «Скачком» и Конюшей». По арестантской этике (не хочется употреблять более точное, но, к сожалению, очень теперь замусоленное слово- понятие), правильный сиделец не имеет права смириться с таким «соседством» и должен любыми способами избавиться от него. В «конверте» было очень тесно и мне пришлось потрудиться коленями и локтями, отоваривая «петушню». В отстойнике напротив, также взвыли от побоев «Калина» и Женя «Поп»( «проткнутый» на тюрьме «за слова»). Прибежавшие мусора открыли «конверты», из которых вывалились окровавленные, с разбитыми о стены, покрытые «шубой» рожами пидоры. Снова построив этап, начали разбираться с бумагами, выдергивая «мастевых» из строя. Отправив их в «обиженку», старший ( видимо по должности) капитан, еще долго взывал к нашей совести, напоминая о ждущих всех, не разбирая «масти» матерях, о сроках и раскрутке на новые…. Напоследок пригрозил, что Воронежский централ мы запомним надолго. Разделив, развели по хатам. Вечером попытались «орать на решку», пообщаться с местными сидельцами, но никто не откликнулся… За намордником окна стояла тишина, как в зимнем лесу.
                Через некоторое время, «дернули с вещами», будто бы на этап. Шли вчетвером, «Щенок», Серега «Рыжий», «Война» и я. После сдачи матрасов повели коридорами, затем спустились в подвал.  Рыжий хохотнул- «….вот вам, пацаны и этап… в карцер…».  В первом крыле, из хаты выводили сидельцев, освобождая ее, как оказалось для нас. Походя мимо один из них проговорил-: «….с приездом пацаны, на курорт….». Закрывая за нами дверь, капитан- пупкарь ощерился-: «…. До отправки вас здесь гноить буду…». По ходу, за побитых пидоров мстил, гаденыш. Не сговариваясь, «хором», послали его- «нах…й»….
                Вроде хата как хата, только что в подвале с карцерами. Двухъярусные шхонки, забетонированный стол посередине, привычная «шуба» на стенах, все как обычно, в таких «апартаментах». С матрацами вот только облапошил, подлый вурдалак. Так потом и спали, все девять дней до этапа, на железных, с продольными, редкими полосами шхонках. Очень выручала добытая еще в КПЗ, лисья жилетка- «душегрейка», которую расстилал на железе, вместо матраса. Но даже с ней спалось «неуютно», на спине и боках отпечатывались следы от узких, «в два пальца» полос.  Лучше всех устроился Щенок, укладываясь на ровную, деревянную столешницу.  Хуже всего было то, что камера буквально кишела вшами и клопами…. Тюремный клоп- особенное существо, умный и очень терпеливый охотник- кровосос. Сидит под, или на потолке и внимательно следит за лежащим на шхонке человеком. Пока открыты глаза, или есть хоть чуть заметные движения жертвы, он терпеливо ждет, не рискуя. Как только человек успокоился и, закрыв глаза, задышал ровно, клоп сваливается и, отыскав незащищенное одеждой место на теле, присосавшись, начинает приятную трапезу! Пряталась вся эта мерзость в неровностях настенной «шубы». Первые пару дней, пытались активно бороться, используя хлебный мякиш как алебастр. Замазывая им неровности «шубы», убежища паразитов. Но, усилия были тщетны, все стены хаты пайками не зашпаклюешь. Приходилось терпеть укусы, выискивая и давя самых голодных и наглых кровососов!
                Наконец- то «дернули на этап». Поднявшись, в сопровождении пупкарей на первый этаж, встретились с остальными пацанами.  Быстро доехали до вокзала и вот он, вагон «столыпинский», арестантский.  В отсеке, куда нас поместили, уже находился этап из Черкесской тюрьмы. Трое пацанов ехали на втором ярусе. Один, с погонялой по фамилии- Цыбуля, Серега «Чайка» и еще парняга, «погоняло» теперь не помню. Внизу, как обычно- пидор и «Федя»- непонятный фрайерок, вроде как тоже «испачканный». Цыбуля постоянно напрягал его, раскручивая на мастевого, но тот, или ныл или отмалчивался, «ныряя в окоп».  Позже, после приезда в Усмань, сидевшие там ставропольцы, наслушавшись Фединых жалоб пытались предъявить Цыбуле за беспредел. Но очень быстро все прояснилось.  «Приподнятый» земляками, сияющий как новый рубль Федя, расчувствовавшись и жалея пидора «Скачка», поделился с ним своим «секретом», что он на тюрьме тоже отсасывал втихую у пригревшего его землячка. «Скачок» тут же рассказал пацанам Федину «тайну» не смотря на его слезы и отчаянные вопли…. На следующей рабочей смене, Федя усиленно махал лопатой в одном котловане с теперь уже «коллегами»- пидорами.
                До Усмани доехали быстро, где были помещены на неделю в карантин. Изнывая от «ничегонеделанья» обычно играли в покер. «Стир» не было и мы приспособили под это «действо» домино (так часто выходят из положения арестанты). Играли на приседания и странное дело- Ваську Васильеву шла просто нескончаемая «пруха»! У всех кто играл уже отказывали ноги от сотен приседаний, а Васек только посмеивался, хватая после перемешивания камни…  У него каждый кон оказывались часто две или же одна из них, самые «главные карты»- покер и полупокер!  Как правило приводившие его к привычному уже выигрышу. Имея даже одну из этих «карт» он не проигрывал… Однажды он отлучился посреди игры, по очереди уйдя с кем- то в паре получать еду, наказав нам- без него кон не начинать.  В ожидании «чемпиона», ломали головы- с чем связано «везение», пруха это или мухлеж? Разглядывая в который раз «рубашку» перевернутых камней я случайно заметил, что на одном выделяется чистотой одна из расположенных параллельно «лунок», а на другом – обе…. Уже догадавшись, посмотрел камни и положил их на место. Пацаны, разговаривая, не обратили на это внимания. Тогда я сказал им, что знаю почему Васек быстро хватает камни в начале кона, и, как и он, теперь выделяю среди перевернутых покер и полупокер… Они молча таращились на домино, но не замечали «накоцанных» камней. Пояснил им простой Васьков «фокус», перевернув нужные камни…. Хорошо, что пацана не было на месте!  Предлагалось много вариантов «возмездия», вплоть до «отъеб…ть»…. Но поостыв согласились, что парняга он по жизни- правильный и в этом случае «малехо заблудился». Чтоб не отказался, решили, проверить- как среагирует. Размочалив спички протерли лунки у всех камней и стали ждать этого «Базилио». Пацаны принесли еду и Васек, плотоядно улыбаясь занял свое, козырное место за столом. С возгласом – «…. Ну что братва, начнем что- ли….», он протянул руки, потасовать и выхватить нужные ему камни и, шаря по ним глазами замер, вмиг потушив улыбку… «…Чо застрял игрунок, хватай козыря, или узнать их теперь не получается…а??»- тихо проговорил кто-то из нас, сидящих за столом. Васек попытался заулыбаться как всегда, но наверное понимая, чем для него чреват мухлеж выдохнул- «….я без зла, по недоумию… , не уродуйте пацаны….прошу…». Сидели, молча, курили. Понимая, что могут сейчас натворить, я предложил всем выход из ситуации. Что бы не было обидно проигравшим (сам, присев за эти дни более 800 раз плохо владел ногами, некоторые имели больше 1000 проигранных Ваську приседаний…), и не «ломались» судьба и здоровье пацана, пусть Васек присядет столько, сколько выиграл. Многие со мной согласились, трое были настроены очень «жестко», но все- таки согласились с большинством. Васек наоборот, очень обрадовался такому повороту, видимо рассчитывая на худшее. Дня три мы продолжали игру уже без Васька, который с утра, с перерывами на еду и курево «отдавал долги».  Приседал до вечера в мокрой от пота рубашке, но улыбаясь и по привычке шутя…. Выходили из карантина в лагерь на «прямых» ногах. Васька вели «под руки», но он еще оставался должен около тысячи приседаний, пообещав «добить» их в зоне.
                С тех пор, много воды утекло, но, сибирячек Васек Васильев, наверное, хоть иногда, но должен вспоминать добрым словом тех пацанов, кто отвел от него беду, не позволив поменять его «масть», а значит и судьбу…… И детям своим рассказать, чтоб в «блудняк» не попадали.
                Первый и главный цензор, моя жена, прочитав этот эпизод, сказала коротко- «… Молодец, спасибо…», поблагодарив видимо в моем лице тех пацанов- малолеток. За их великодушие и несвойственную тому возрасту мудрость…. Ответил за всех - «…. Что ж, пожалуйста…». 
                Зона была «красной».  Как и на других, в те годы, «правила бал» «козлотня».  После лагерного бунта, московских «козлов» сменили липецкие, рассадив на всех козлячьих постах и должностях своих. Твари сменили тварей, но жизнь, для попавшего сюда пацана оставалась невыносимой.  Мусора, не мудрствуя, передали полномочия по поддержанию лагерного порядка «козлам- активистам» -  членам КВП (комитета внутреннего порядка).  Которые творили беспредел, упиваясь своей безнаказанностью. Хорошо, если пацана встречали земляки или друзья по воле, члены крепкой семьи- кентовки, с которыми негодяям- «козлам» приходилось считаться, боясь быть наказанными. Но, если в зону поднимался пацан- «один на льдине», то  испытывал на себе «активистский пресс» по полной программе…. Начиналось домогательство с предложения, написав соответствующее заявление, вступить в их, ментовских прихвостней, «доблестные ряды». Представлялось все в «сочно- розовых» красках- легкий, без напряжения труд, улучшенное содержание, заступничество «актива» и лагерной администрации. В замен- заушничество (постоянные «доклады» «куму»), готовность подписаться под любым «деянием» или пасквилем, состряпанным ментами или «козлами» из актива и прочие мерзости, творимые в отношении пацанов. Тех, кто слабее, загоняли в «козлотню» необоснованными придирками и битьем, неиспугавшихся и стоящих на своем, твари вытаскивали «побазарить» на дальняк.  Где «невзначай» - толчком через подставленную ногу, роняли пришедшего на разговор пацана на пол в туалете, «очушкарив» его.
                Чухан или чушкарь- еще не «мастевый», но уже не пацан. За общий стол такого не сажали. Отношение было почти как к опущенному, пренебрежительное. Однако, земляки имели возможность «поднять» такого, подав ему руку и объявив пацаном. Многие, глядя на прессуемых или очушкаренных, без лишних разговоров «писали заяву», надевали на рукав робы «косяк» - красную повязку и шли дежурить в рабочую зону. Выявлять нарушения режима и докладывать о них администрации или «буграм» - вышестоящим козлам. На основании этих доносов, пацаны наказывались карцером, лишением свидания с родными или получения передачи. Никакие оправдания не принимались, да и вообще не выслушивались, а оговорить или написать пасквиль, козлам не составляло особенного труда. Наиболее строптивых прихвостни избивали, уродуя, а затем стряпали донос на изувеченного, по которому парень попадал в карцер- «под церковь (в подвалах которой располагались казематы), вместо больницы. Короче, в эту «козлиную кучу дерьма» попадали, или слабые духом, или негодяи, без чести и совести, совсем редко- по малолетней глупости, не понимая, что этот «шлейф запаха испражнений» будет сопровождать вступившего в прихвостни, всю оставшуюся жизнь.
                Однажды, уже во время «горбостройки», сидел в Вильнюсском кабаке, с товарищем и двумя парнями из нашего города, с которыми нас свело вместе «налаженное» дело. Все прошло как задумывалось, и мы «обмывали» успешное завершение делюги и полученную прибыль. Один из тех двоих- бывший спортсмен (боксер), второй- «с претензией на блатного», расчувствовавшись после пяти- шести рюмок, принялся кичиться «правильным жизненным курсом». Вспоминая «страшно- суровую школу», пройденную им на Усманской малолетке, обронил, что жил сам и «давал жить пацанам»… Спросил его- в какие годы он там чалился и КЕМ БЫЛ ? Забегав «бельмами» и назвав годы, об остальном смолчал.  Я опять поинтересовался- прошел эту зону, КЕМ? Бугром? Бугром отряда или отделения? Он нехотя выдавил- «…отделения…». Его друг- боксер, морщил лоб, не понимая сути разговора. Пояснил «пану- спортсмену», что он водит дружбу с настоящим лагерным «козлом», председателем совета актива отделения отряда… Мусорской прихвостень еще пытался что- то «блеять» о подаренной им, пацанам «нормальной жизни», заикаясь, принялся называть какие- то кликухи , но его уже никто не слушал. Рассчитавшись и попрощавшись с начавшим наконец въезжать в ситуацию боксером, мы с Лехой ушли из ресторана. Вспомнив Усмань, неправильно было разделять ужин с этой мразью, все равно, что на пару со свиньей, чавкать (животному подражая) из ее грязного корыта…