Шахматов
Шахматов не учился рекламе или особому способу подачи своих мыслей. Он с лёту выдавал, как на камеру – так, что впору было бы диву даваться.
Однажды мы гуляли с ним и парой девушек-аспиранток по центральным улицам города. Стоял апрель, и снег уже почти сошёл, обнажив прогалины земли по обеим сторонам покрытого щербинистым асфальтом тротуара. Разговор, как водится, зашёл о Ницше.
Шахматов начал серию блистательных реплик этого памятного вечера с остроумной сентенции.
– Когда Ницше говорил о танцующей звезде, он, несомненно, имел в виду падающую. – Он неожиданно прошёл сквозь пустую раму рекламного стенда, в которую не был вставлен постер. – А нам пора вести речь о взлетающей!
И после этого все долго смеялись, шутили и распевали куплеты из песен. Действо завершилось в ресторане «Буковский гриль» под обильные возлияния бурбона и «Курвуазье». В своём белом пиджаке и галстуке тюльпанной раскраски философ светился и сиял, затмевая то ли самого Алена Делона, то ли уж, во всяком случае, его экранный образ. Подозреваю, что, как минимум, с одной из нимф его связывали в ту пору и более тесные отношения. Это было видно и по раскрасневшимся от общения щекам девушки, и по тому, как он её поцеловал в бретельку. А потом долго и оживлённо расписывал целительные свойства пулийских и сицилийских вин, причём в результате девушки (да и я) с изумлением узнали, что во времена Вергилия вино в Италии замерзало в бочках.
Его спросили про Сократа. Перевернув страницу меню, рекламировавшую стартеры, он сказал:
– Сократу не хватало иронии; порой – политической воли, умения заключать союзы в наиболее подходящий для того момент; некоторые его силлогизмы казались Аристотелю чистой софистикой; но разве можно это ставить в вину бедному поэту! Ведь Сократ – совершеннейший и законченнейший поэт мысли, каковым был и сам Ницше. А вы думали? Эта резкость, эта отповедь в адрес Сократа объясняются всецело ревностью со стороны Ницше – и безупречным чувством стиля. Стиль жизни порождает стиль мышления. А Сократ и жил, и умер так, как Ницше и хотел – на подъёме. Он просто огорчился, что не был первым.
И заказал стакан морковного сока с сельдереем.
В другой раз – кажется, на бахтинской конференции в Саранске – речь вдруг с подачи кого-то из молоденьких аспиранток зашла о романах Николя Барро.
– Все полагают, что таких горе-писателей надо розгами высекать и как следует отхлёстывать, да ещё и сдачи давать, – живо откликнулся мой старый друг. – Но я не придерживаюсь такой унтер-офицерской позиции. По мне, романы – так романы. «Кафе уличных чудес» – очень даже ничего. Про постмодерн вообще и Вирилио, в частности. И дело тут не только в прагматическом контексте – мол, если есть спрос (а он есть), дескать, пусть будет и предложение. Предложение есть и у Кроули, Боже ж ты мой. Дело тут и в искренности чувств, и в объёме – не столь гигантском, как у Кронина или Толстого. Дело в их свежести, и в понятности (не в пример миссис Вулф). Дело и в особой тонкой культуре интимного повествования – лучезарной и светлой, словно апрельский лучик из-за туч, совершенно чуждой всякой пошлости. Вот выходит девушка в сиреневом платьице и в синих туфлях на ремешках и доверительным тоном рассказывает вам о том, как она боится взлететь на самолёте, пусть даже и с любезным её сердцу профессором. Значит, понимаешь: роман – о вариативности судьбы, и кто-то ещё у неё непременно, точно будет. И даже не один. –Немного помолчав: – Конечно, он – не Элиот. Но играет с ним в одной команде. А только на фоне таких литературных подпоручиков высвечиваются и генералы – ведь так, Мишаня?
И тут он дружески хлопнул меня по плечу, чему я обрадовался больше, чем прибавке к будущей пенсии или завтрашнему выходному дню. В голове стало светло-светло. Не иначе, напитался его мыслями. Ну, а чувств у меня и своих всегда хватало с избытком. Понимая это, он вскорости предложил итоговый тост – за дружбу. Включая межуниверситетскую и межпоколенную. Казалось, сам Бахтин подмигнул нашему герою с портрета.
А ведь ещё недавно мне казалось, будто у него чересчур зелёные глаза и он завидует Кларку Гейблу. Он же, вооружась иронией и интеллектом, принялся развлекать всех гостей грузинскими и азербайджанскими тостами.
У него имелись свои истории – например, про Иоанна. Поговаривали, что Иоанн был праведным старцем, хоть и не схимником; он имел собственную келью и храм, в котором служил настоятелем, далеко в горах Кавказа. Но приход был бедный, ездить приходилось далеко, и вот как-то скинулись благодетели отцу Иоанну на машину. Купили ему, много ли, мало ли, старенький внедорожник, контрастировавший своими мускулистыми очертаниями с приземистой фигурой богомольца. Купили и уехали восвояси. Водителя постояннного у Иоанна не было, да – мало ли что – помогали ему почти всегда местные с этим делом: кто до храма подвезёт (а Иоанн, значит, потом за него помолится), кто обратно до кельи по горным дорожкам. Так, в молитве, посте и доброделании и проводил сам Иоанн свою жизнь. Был он трезвомысленным и праведным, и много скопилось у него духовных чад. И вот как-то ночью позвонили старцу на единственный старенький кнопочный мобильник, попросили соборовать – приехать в дальнюю деревню, километров за сто ночью по горным дорогам, если не больше. А водителя-то нет. Помолился Иоанн, собрал сумку священника, облачился в епитрахиль, а наперсный крест у него всегда был на видном месте – и вышел в ночь под звёзды. Ох, ярко они освещают обычно южное небо! А в этот раз – нет, и всё. Сплошными тучами было затянуто небо в ту полночь, так что и не видно ничего: на расстоянии вытянутой руки – сплошная чернота и туман. «Как сердце грешника», – подумал Иоанн («И не ошибся», – добавлял Шахматов на этом месте). Что делать? Ну пойду, сяду в машину, укроюсь от ветра и дождя (тот тем временем стал накрапывать), а там Бог подскажет. Открыл старец машину ключом, положил в неё сумку со Святыми Дарами и нехитрые свои пожитки, сел да и задремал. Минут на пятнадцать. Машину он так и не прогрел – все стёкла запотели. Проснулся от какого-то странного чувства, будто его толкают в руку. Открыл старец глаза, взглянул на приборную панель, с иконкой Пречистой перед нею, понял, что пора торопиться, а то больной-то – если только не по милости Божией – и дух испустит… Ну, что делать Иоанну? Водителя он беспокоить не стал. Собрался с духом, помолился, ключ вставил в зажигание, завёл… Да и отсел на заднее сиденье – прикорнуть, пока чего. Рассказывали потом всякое – что, так и так, а только машина около часу ночи сама в селение въехала. «"Я им и говорю: "Как в "Мастере" Бортко, что ли? С певчим дроздом за рулём?" – "Нет, Володя, никак нет, а только подъехала машина к избе, а двор-то освещённый, стоят уже полиция, скорая, его все ждут – медики бессильны… Фонари, что на твоей киностудии, сирена вращается безмолвно…" – "И?" – "А старец спит". – "Как спит?" – "Вот так и спит, свернулся калачиком на заднем сиденье, локоть у окна". Ох, много потом слухов было… Самый ходовой – что не обошлось тут без Божественного вмешательства» (понизив голос). Пауза, все ждут… «Говорят, что вёл машину ангел Господень».
– Так Иоанн-то святой был, выходит? – спрашиваю, бывало, я.
– Ну да! – с подчёркнутой уверенностью отвечает он – как благовествует. – Волею Божией…
И мы удивимся, помолчим с минутку, словно что-то осмыслим – и опять о своём заговорим.
Бывали у него и свои особые словечки – например, «лусконтрольщик». Когда он слышал по радио очередную песню в стиле Сандры с завываниями: «I lo-o-ose my self-contro-o-ol…», то, передёргиваясь, пожимал плечами и говорил: «Ну всё, лусконтрольщики пошли-поехали, проходу от них нет». А ведь сам он никогда не падал – и не терял из виду ни себя, ни окружающих.
Таков уж он был – мой друг, профессор Шахматов!
2023