[ОТРЫВОК из моей книги "НЕТ ВОЙНЕ Льва Николаевича Толстого"]
Сколько же необратимых перемен совершилось в жизни семейства Льва Николаевича, в его жизни, за 1890-е годы — пока незримая миром Птица Небесная вставала на крыло! Новый век Толстой встретил и для мира, и для самого себя — совершенно иным человеком, нежели «писатель и публицист» 1890 – 1891 годов. С одной стороны, мир от своего духовного «авторитета», от «человека мира» ждал теперь, пусть даже и не оригинальных, но постоянных откликов на будоражащие общественность события. С другой же стороны — соблазнённый в начале 1880-х московской жизнью, возможностью публичности, а в 1890-х выведший эту публичность на уровень всемирности, для которой уже не важно место проживания кумира — Толстой успокоил с годами и смирил себя перед соблазном проповедания, учительства, общественного активизма. Последний никогда и не отвечал его натуре: в благотворительный, международных масштабов, проект по спасению голодавших крестьян в начале 1890-х Толстой буквально «попал» стечением обстоятельств — первоначально лишь желая ограниченно, по малым возможностям частного лица, помочь в работе организации столовых для окрестного населения старому своему другу, рязанскому помещику Ивану Раевскому. Многосложное дело спасения духоборов, напротив, было принято Толстым на свои плечи — именно в связи с переходом его в течение 1890-х из позиции пусть и знаменитого писателя, религиозного проповедника, но, в большей степени, и частного человека — в роль безусловного живого идола, «авторитета» для участников целого ряда общественно-политических, в том числе антивоенных, и духовных движений: его влиятельное участие становилось залогом успешности в деле спасения людей, через него же познавших Истину первоначального учения Христа и страдавших в её исповедании!
Но при всём при том ЧЕЛОВЕК МИРА не желал быть МИРСКИМ.
Для христианского сознания яснополянца уже навсегда на первое место вышло — проповедание евангельского учения о человеке как дитя и работнике в воле Отца, Бога, о смирении, о единении и любви как условиях возможности и продуктивности работы человека сына Отцу, Богу. Гонка вооружений, убийства людей на войне, равно как и смертные казни, насилие террора и революций — всё это приняло в глазах Толстого характеристики равно неприемлемого, совершаемого в области зла и неправды, греха: нарушения человеком условий собственного блага и осмысленности своей конечной, краткой жизни — то есть, критиковалось без ярко выраженных предпочтений в критике. Хотя при этом, как мы и указывали в начале книги, старый офицер мог с симпатией, одобрением высказываться о молодых военных и ценил, как нравственные достоинства, мужество и самопожертвование участников антиправительственного террора, революционеров. Однако в сочинениях, в публичных интервью Толстого в эти годы обыкновенны общие перечисления, как однородного зла, «войн, казней, революций».
По тематической специфике нашего исследования мы не можем останавливаться на всех подобных статьях, письмах либо интервью и прочих, кем-либо зафиксированных, устных высказываниях Толстого. Но приведём ниже, не отвлекаясь от хронологического принципа всей книги, сначала, как образец, весьма интересный случай теоретического антивоенного диалога Льва Николаевича.
ОБРАЗЕЦ ТЕОРЕТИЧЕСКОГО ПРОТИВОСТОЯНИЯ:
Спор с В. С. Соловьевым
Критика Толстого и толстовства — неотъемлемая и значительная для нашей темы часть наследия философа ВЛАДИМИРА СЕРГЕЕВИЧА СОЛОВЬЁВА (1853 – 1900). Мировоззренческие основания её, в числе прочего, поучительны как указание причины массовой поддержки даже самых безумных, преступных войн в среде городской «культурной», интеллигентской сволочи. Показательно даже то, что они ставят у «истоков духовного возрождения» человека, который, как и Ф. М. Достоевский, умер трагически рано — на духовном пути, который мог сблизить Владимира Сергеевича Соловьёва, как и Достоевского, с Толстым-христианином, в том числе и в отношении к войнам.
Несчастье Толстого и Соловьёва в том, что одному из них (Льву Николаевичу) довелось ПРОЗРЕТЬ к новому религиозному жизнепониманию, увидев ИСТИННЫЕ, актуальные для человечества XIX, XX и последующих веков смыслы и значение земной жизни и учения Иисуса Христа. Другому же, Владимиру Соловьёву, принадлежали безусловно могучий и, главное, дисциплинированный исследовательской работой ум и системные (по возможностям той эпохи, конечно) научные знания о мире и человеке. Но сочетались они – с ДОБРОВОЛЬНЫМ порабощением ума ветхим, отжитым церковным суевериям, авраамическому бреду паразитирующей на Христе, к тому времени уже 1800 с лишком лет, еврейской секты-переростка, отравленной римским и византийским имперством, влиянием язычества, но, по традиции, лживо именующей сама себя «Христовой Церковью». Частью этого возлюбленного бреда стал для Владимира Сергеевича поиск оправданий, и даже освящения войны. При этом уже в 1880-х гг. молодой философ стал известен как противник смертных казней — весьма близкий в этом отношении к Л. Н. Толстому.
К этому парадоксу В. С. Соловьёва долго подводила судьба. Отрок московского интеллигентского семейства, сын выдающегося историка Сергея Михайловича Соловьёва (1820 – 1879) и дворянки Поликсены Романовой (по линии которой, кстати, двоюродным прадедом Соловьёва был философ Григорий Сковорода), Владимир был воспитан в безусловном державном, а значит и военном, патриотизме. При этом до начала 1870-х гг. юноша симпатизировал материалистам, атеистам и позитивистам. Но если такое, полудетское, увлечение завершилось духовным кризисом обретения веры, то вычистить военно-патриотическую заразу из головы ему до конца жизни так и не удалось…
С марта 1877 г. Соловьёв, уже опытный преподаватель и автор антипозитивистской магистерской диссертации «Кризис западной философии», переезжает из Москвы в Санкт-Петербург, где знакомится, в числе прочих, с Ф. М. Достоевским. Конечно, отравление сознания патриотическими переживаниями было этим только усугублено. Прервав отпуском службу в Учёном комитете при Министерстве народного просвещения, сей духовный кумир многих интеллектуалов того и нашего времени направляется на фронт — в качестве военного корреспондента «Московских ведомостей», с поручением их редактора, Михаила Каткова.
Путь патриота лежал через имение Красный Рог под Брянском, владение поэта Алексея Константиновича Толстого, где он застал среди гостей уже хорошо известного нашему читателю поклонника России, русской литературы и русских женщин, блистательного Эжена Мельхиора де Вогюэ, вспоминавшего об этой встрече следующее:
«Мы спрашивали его, получил ли он все необходимые регалии, чтобы явиться в генеральный штаб, с этим нередко возникают проблемы у журналистов. Он признался, что у него нет никаких бумаг, но зато он взял с собой револьвер. За занавеской вагона он продолжал смеяться своим детским смехом, держа в одной руке огромный букет роз, а в другой — огромный револьвер, которым он неумело и опасно для себя потрясал: орудие, по меньшей мере, странное в руках этого абстрактного существа, которое даже мухи не обидело.
Он уехал, полон мечтаний, философствуя, читая стихи. […] Люди с воображением могут подумать, что я пишу о сумасшедшем. Но не стоит спешить. Человек вообще есть странное существо. Русский человек странен вдвойне» (De Vog;e. E. – M. Sous l’horizon. Hommes et choses d’hier. Paris, 1900. P. 18 – 19. – Цит. по: Лукьянов С. М. О Вл. С. Соловьёве в его молодые годы. В 3 кн. Кн. 3. Вып. 2. М., 1990. С. 167).
Чем-то это опьянение патриотизмом напоминает состояние злосчастного Пети Ростова (в романе «Война и мир») накануне гибели. Так что остаётся благодарить судьбу Владимира Сергеевича, что ехал он на русско-турецкую войну корреспондентом, а не добровольцем.
Впрочем, приглядевшись к нему в Генеральном штабе в Свиштово, полковник Дмитрий Антонович Скалон, член Генштаба и адъютант Главнокомандующего, тут же “завернул” дитё восвояси. От греха подальше…
Отношение Соловьёва к войне связано с темой насилия государства над личностью, так явственно прозвучавшей в упомянутом выше его выступлении по поводу покушения на Александра II 1 марта 1881 г. на Екатерининском канале в Петербурге, которое привело к смерти освободителя крестьян. Соловьёв выступил с публичной лекцией «О ходе русского просвещения» 28 марта 1881 г., которая была назначена и официально разрешена ещё до трагических событий 1 марта и в которой Соловьёв, неожиданно для слушателей, выступил с призывом к императорскому трону помиловать цареубийц — тем самым, нечаянно для себя, совпав с позицией в те же дни Льва Николаевича Толстого, выраженной им в знаменитом письме к наследнику, сыну убитого, имп. Александру III.
И, как и в случае с Толстым, однозначно отрицательное отношение Соловьёва к смертной казни как мере наказания, которая была, по его убеждениям, неприемлемой для христианского общества, отнюдь не означало неприятия воинской повинности. Но и тут были свои мировоззренческие нюансы — прочертившие водораздел между позициями Толстого и Соловьёва. Пытаясь оспорить право государства на смертную казнь, Владимир Сергеевич, всячески оправдывает право государства посылать своих подданных на войну. Около 1880 г. (эти материалы не вошли, но могли войти в докторскую диссертацию Соловьёва «Критика отвлечённых начал») он пишет буквально следующее: «Но допущение войны может быть, с другой стороны, обращено против отвергающих смертную казнь. Мы основываем это отвержение главным образом на том, что государство ни в каком случае не имеет права на жизнь лица. Но этому положению, по-видимому, противоречит воинская повинность, которую государство считает себя вправе требовать ото всех граждан. Так как эта повинность сопряжена с опасностью потерять жизнь, то можно сказать, что если государство вправе распоряжаться жизнью любого из граждан, тем более оно имеет право на жизнь преступника. Я не буду указывать на то, что в странах, где государство более держится присущего ему определения, нет обязательной воинской повинности. Допуская вполне право государства требовать от всех подданных военной службы, должно заметить, что здесь государство пользуется только правом организовывать наилучшим образом силы граждан для защиты от внешних врагов, которые столько же опасны для отдельного лица, как и для государства. Никакого права на жизнь лица со стороны государства здесь нет, лицо ставится только в такое положение, в котором оно может потерять жизнь не от государства, которого этого всего менее желает, а от внешних врагов. Здесь потеря жизни для каждого лица есть только риск, только возможная случайность, не зависящая от государства, тогда как при смертной казни лишение жизни есть цель для государства и сущность всего дела» (Соловьёв В. С. Критика отвлечённых начал. Наброски // Соловьёв В. С. Полное собрание сочинений и писем. В 20 т. Т. 3. М.: Наука, 2001. С. 409).
На вышеприведённые суждения В. С. Соловьёва можно было бы немало возразить: например, то, что смертной казнью государство всё-таки преследует цель не УБИЕНИЯ преступника, а НАКАЗАНИЯ в отношении его деяния. Или, что важнее: что воин отдаёт государству, сопротивляясь силой его (государства) врагу, ПОСТУПКИ, а не жизнь. А тут уже — прямая дорога к христианскому разграничению у Толстого «кесарева» и «Божьего»: Иисуса Христа можно представить, отдающимся на убиение кесарю, отдающего жизнь и испускающего дух на кресте — но не в рядах воинов или палачей кесаря! Как раз жизнь может быть пожертвована, отдана государству, как сделал отказник-мученик Евдоким Дрожжин — но НЕ ПОСТУПКИ И НЕ ОБЕЩАНИЯ ОНЫХ (клятвы, присяга)! Даже обучение «военному делу», согласие на него, даже слова в поддержку военщины, патриотизма или войны — уже суть поступки и обещания поступков «кесарю», государству.
Рассуждения же, подобные тем, которыми полна «Критика отвлечённых начал» В. С. Соловьёва, вполне милы показались бы и нашим, в современной России, либеральным безбожникам, проснувшимся 24 февраля 2022 года соучастниками [СENSORED. Proza.Ru Moderation]. Именно те небескорыстные заигрывания, которые Л. Н. Толстой проклял, обличив либеросню своего времени, ещё в знаменитом «Письме к либералам»:
«Если бы всё правительство состояло бы из одних только тех грубых насильников, корыстолюбцев и льстецов, которые составляют его ядро, оно не могло бы держаться. Только участие в делах правительства просвещённых и честных людей даёт правительству тот нравственный престиж, который оно имеет. […] Во-вторых, вредна такая деятельность потому, что для возможности её проявления эти самые просвещённые, честные люди, допуская компромиссы, приучаются понемногу к мысли о том, что для доброй цели можно немножко отступать от правды в словах и делах. Можно, например, не признавая существующую религию, исполнять её обряды, можно присягать, можно подавать ложные, противные человеческому достоинству адресы, если это нужно для успеха дела, можно поступать в военную службу, можно участвовать в земстве, не имеющем никаких прав, можно служить учителем, профессором, преподавая не то, что считаешь нужным, а то, что предписано правительством, даже — земским начальником, подчиняясь противным совести требованиям и распоряжениям правительства, можно издавать газеты и журналы, умалчивая о том, что нужно сказать, и печатая то, что велено. Делая же эти компромиссы, пределов которых никак нельзя предвидеть, просвещённые и честные люди […], незаметно отступая всё дальше и дальше от требований своей совести, не успеют оглянуться, как уже попадают в положенье полной зависимости от правительства: получают от него жалованье, награды и, продолжая воображать, что они проводят либеральные идеи, становятся покорными слугами и поддерживателями того самого строя, против которого они выступили» (69, 130 – 131).
Та же, но заметно смягчённая (вероятно, лучше обдуманная) аргументация в пользу войны переносится в работу В. С. Соловьёва «Право и нравственность»:
«Война, дуэль, открытое убийство могут быть бесчеловечны, ужасны, с известной точки зрения бессмысленны, но особого, специфического элемента постыдности в них нет. Что бы ни говорили сторонники вечного мира, военный человек, сражающийся против вооружённых противников с опасностью собственной жизни, ни в каком случае не может возбуждать к себе презрения. […] Но вся эта сторона самопожертвования или риска собственной жизнью и свободой, оправдывающая войну, извиняющая дуэль и даже смягчающая в известных случаях ужас прямого убийства, — в смертной казни совершенно отсутствует» (Соловьёв В. С. Право и нравственность. М.; Минск, 1994. С. 94 – 95). Тот же аргумент «оправдания» войны звучит и в 18-й главе («Смысл войны») нравственной философии Соловьёва «Оправдание добра»: война не может быть приравнена к убийству или злодеянию, поскольку у отдельного солдата такого намерения не бывает, «особенно при господствующем ныне способе боя из дальнострельных ружей и пушек против НЕВИДИМОГО за расстоянием неприятеля». Кроме того, в войну вступают не отдельные индивиды, но собирательные организмы-государства, и их органы — войска, поэтому возможное убийство на войне является случайным. «Только с наступлением действительных случаев рукопашной схватки возникает для отдельного человека вопрос совести, который и должен решаться каждым по совести» (Соловьёв В.С. Оправдание добра. М., 2012. С. 560).
«Как отнестись к войне МНЕ, МНЕ, МНЕ…» — вспоминается сразу запись в Дневнике Льва Николаевича, предшествовавшая написания яростной антивоенной статьи «Одумайтесь!». Но Соловьёв имеет в виду совсем иное. Он прибегает к странной даже для последней четверти XIX столетия «организмической» теории государства — предполагая самым надёжным излечением то, чтобы «организмы» эти, что называется, «переболели», то есть навоевались всласть — с максимальной поддержкой именно тех сознательных граждан, которые мечтают о грядущем прочном мире. И уж куда здесь без «искусственного отбора», с гибелью слабейших! Как историк, сын историка Владимир Сергеевич обращается к историческим примерам того, как «война редко приводила к истреблению слабейшего рода или племени, позднее государства, зато порождала договоры и право как ручательство мира» (Там же. С. 545). Соловьёв обращается к истории всемирных монархий — Ассиро-Вавилонской, Персидской, Македонской (Александра и его преемников) и, наконец, Римской. Философ отмечает их «полусознательное» стремление — «дать мир земле, покорив все народы одной общей власти». «ОРГАНИЗАЦИЯ ВОЙНЫ в государстве, — парадоксально заявляет он, — есть первый великий шаг на пути к ОСУЩЕСТВЛЕНИЮ МИРА» (Там же. С. 546). Сторонник идеи единства человеческой истории, в которой он усматривал предначертанный путь собирания человечества в единый богочеловеческий организм, Соловьёв видит в войне практический инструмент к осуществлению своих утопических чаяний «одухотворения объединённого вселенского тела, осуществления в нём Царства Правды и Вечного мира» (Там же. С. 559). Сторонник универсализации человеческой истории, Соловьёв приводит симптомы развития, которые сегодня считаются классическими признаками пресловутой «глобализации». Но такая интеграция, как мы можем видеть, отнюдь не стала дорогой к миру.
Между прочим, есть и в этом странном тексте, поразившем многих современников, идеи, сближающиеся с АНТИВОЕННОЙ (как ни парадоксально!) позицией Толстого — например, с высказанным значительно позднее, в статье «Конец века», пророчеством о военной экспансии «восточного народа», развращённого примером лжехристианской жизни Запада. Что-то похожее есть и в соловьёвском «Смысле войны» — но в рамках известной концепции «панмонголизма», постулировавшейся мыслителем. Интеграция Запада и Востока произойдёт через войну, и путь к мировому единству и к миру идёт через схватку с библейскими «гогами и магогами», в роли которых выступают японцы и китайцы.
Но Толстой, как может помнить читатель, находил оптимистический выход из этой военной опасности — не через войну, а через настоящее послушание Христу тех западных народов, народов номинально «христианских», кто в веке XIX-м вооружил и развратил Восток. «Панмонголизм» же Владимира Сергеевича Соловьёва с годами становился всё пессимистичнее в отношении идеи обеспечения мира посредством единения народов во «всемирной монархии». Уже приблизительно 1895 – 1897 гг. у Соловьёва, вероятно, зарождается сомнение в том, что война коалиции колониальных держав с последним оплотом независимого Востока — Китаем — приведёт к созданию “одного” универсального государства, а не какого-то особого межгосударственного союза. Характер такого союза достаточно внятно изображён в «Краткой повести об антихристе», завершающей соловьёвские «Три разговора» (1900). Его установление становится делом франкмасонского заговора, приводящего к власти молодого президента Соединённых Штатов Европы, «социалиста, гуманиста и филантропа», которому и «выпадет честь» заключить пакт и принять особую инициацию…
Как можно было предвидеть, зная о высказанных В. С. Соловьёвым воззрениях на войну, Лев Николаевич не включился ни в какие публичные диспуты. Для него важнее были религиозно-богословские расхождения с философом: например, в отношении к Христу, божественную ипостась и воскресение из мёртвых которого Толстой не признавал. Но, например, в конце сентября 1895 г. он написал благодарственное письмо в адрес литературного критика и искусствоведа АКИМА ЛЬВОВИЧА ВОЛЫНСКОГО (наст. имя Хаим Лейбович Флексер, не позднее 1863 – 1926), напечатавшего в сентябрьском номере дружественного Толстому и регулярно читавшегося им журнала «Северный вестник» довольно «злую» отповедь Соловьёву в связи с его «Смыслом войны». Вот отрывок из неё:
«Не задаваясь строгим философским анализом, автор повторяет казённые рассуждения плохих учебников об исторической пользе войны — даже без малейшего оттенка диалектической страсти, которая разжигала такого рода соображения некоторых других талантливых европейских писателей. В холодном, мертвенном тоне литературного звонаря с чертою глубоко въевшегося византизма, г. Соловьёв распространяется на нескольких страницах перед огромной благодарной толпой, читающей иллюстрированные издания, о важном значении войны в историческом развитии человечества. […] Г. Соловьёв знает все козырные карты, безусловно выигрышные в споре с людьми, которые стали бы ссылаться на высший авторитет религиозного идеала»
).
Метко и по-еврейски безжалостно, зло Аким Волынский указывает на самые истошные истоки спекуляций Соловьёва: вырождение философской мысли, религии и морали в среде «казённого либерализма», вполне справедливо и остро ненавидимого к этому времени и Толстым. Как и многие, угождающие мирской лжи, молодые люди всех времён, Соловьёв смекнул, что истину знает один Бог, что философия и «текущие жизненные вопросы» несовместимы без спекуляций журналюжного уровня, а значит, «люди с либеральным образом мысли должны, не смущаясь нравственным законом, сосредоточиться около чисто исторических задач и не сопротивляться высшим политическим силам» (Там же).
На самом деле, как мы видели, В. С. Соловьёв никак не вмещается в те рамки, куда стремится поместить его Волынский: отрывок его сочинения «Оправдание добра», подвергшийся злой критике не одного Волынского, всё же содержит в себе глубокое историко-философское осмысление целых эпох и довольно сложное, явно не «журналистского» уровня, концептуальное строение.
Но, так или иначе, Аким Львович Льву Николаевичу угодил. Толстой в своём письме Волынскому признался, что одобряет даже и его злость: «Уж очень скверно то, что написал Соловьёв» (68, 193).
Наконец, на замечательных «Трёх разговорах» В. С. Соловьёва так же необходимо задержать внимание. Это сочинение 1899 года, то есть, единовременное с Гаагской мирной конференцией и, при этом, рядом военных преступлений разбойничьих гнёзд, государств, особенно значительно в череде попыток В. С. Соловьёва «опровергнуть» христианское ненасилие Л. Н. Толстого. В этом сочинении анонимный персонаж «г-н Z» выражает мысли автора и выдаёт свои раздражение и неприязнь к другому персонажу — Князю, толстовцу (какими представлял себе толстовцев автор).
Но было бы ошибочным рассматривать это сочинение, как “адресно” антитолстовское. Уже Предисловие к “беседам”, вошедшим в книгу «Три разговора», указывает на значительно более глубокий и благородный замысел философа:
«Есть ли зло только естественный НЕДОСТАТОК, несовершенство, само собою исчезающее с ростом добра, или оно есть действительная СИЛА, посредством соблазнов ВЛАДЕЮЩАЯ нашим миром, так что для успешной борьбы с нею нужно иметь точку опоры в ином порядке бытия?» (Соловьёв В.С. Сочинения: В 2-х тт. Т. 2. М., 1988. С. 636)
Но вот в РЕАЛИЗАЦИИ замысла своего сочинения В. С. Соловьёв безмерно тенденциозен. Помимо положительной задачи «Трёх разговоров» («представить вопрос о борьбе против зла и о смысле истории с трёх разных точек зрения»), он, как и в ряде прежних своих публикаций, ставит перед собой задачу ПОЛЕМИЧЕСКУЮ, сближающую его с уже покойным тогда автором «Новых христиан», Константином Леонтьевым.
Как и Толстой, и в те же самые 1880-е годы, Владимир Соловьёв подверг достаточно резкой критике современное ему состояние общественных институтов – церкви и государства – и, как и Толстой, сам подвергся за эту критику цензурным взысканиям… но при этом он парадоксально продолжал безоговорочно верить учению церкви и до конца жизни брал под защиту традиционную церковную религию. Он сделался тем безумным больным, который отталкивает протягиваемое ему служителем медицины лекарство: а во все времена именно так делали и делают религиозные фанатики. Ставя для себя в отношении «Четвероевангелия» Л. Н. Толстого своего рода внутренний, психологический «барьер невосприятия», проповедь Толстого Соловьёв характеризует в Предисловии, по субъективизму данной характеристики, ОЧЕНЬ БЛИЗКО к тому, как за 17 лет до него характеризовал К. Н. Леонтьев в «Новых христианах» Пушкинскую речь Ф. М. Достоевского:
«Много лет тому назад прочёл я известие о новой религии, возникшей где-то в восточных губерниях. Эта религия, последователи которой назывались ВЕРТИДЫРНИКАМИ или ДЫРОМОЛЯЯМИ, состояла в том, что, просверлив в каком-нибудь тёмном углу в стене избы дыру средней величины, эти люди прикладывали к ней губы и много раз настойчиво повторяли: “Изба моя, дыра моя, спаси меня!” Никогда ещё, кажется, предмет богопочитания не достигал такой крайней степени упрощения. […]
«Но религия дыромоляев скоро испытала «эволюцию» и подверглась “трансформации”. И в новом своём виде она сохранила прежнюю слабость религиозной мысли и узость философских интересов, прежний приземистый реализм, но утратила прежнюю правдивость: своя изба получила теперь название “царства Божия НА ЗЕМЛЕ”, а дыра стала называться “новым евангелием”. […] Хотя интеллигентные дыромоляи и называют себя не дыромоляями, а христианами и проповедь свою называют евангелием, но христианство без Христа — и евангелие, то есть БЛАГАЯ ВЕСТЬ, без того БЛАГА, о котором стоило бы возвещать, именно без действительного воскресения в полноту блаженной жизни, — есть такое же ПУСТОЕ МЕСТО, как и обыкновенная дыра, просверленная в крестьянской избе» (Там же. С. 636 – 637).
Налицо приём, своеобычный для консервативной, оглушённой церковными суевериями, публицистики: полутораумное, не могущее быть понятым, приравнивается к полоумному. Установление, через реконструкцию древних, первоначальных смыслов Евангелий верного отношения человека к миру и Богу и отказ от определений Бога, опирающихся на тесный опыт человечества на одной лишь Земной планете — Соловьёв сравнивает с обрядоверием и идолопоклонством грубой секты: ещё низшим, ещё ничтожнейшим и бессмысленным, нежели церковное идолопоклонство католических или православных обрядоверов Христу как умирающему и воскресающему божеству. Блаженствующих от возможности, «подаренной» им церковниками, блудить, казнить, торговать, воевать… то есть грешить, и не по «слабости Адама» в человеке, а, зачастую, системно, преднамеренно, организованно, бесстыдно и беспробудно, продолжая считать себя последователями Христа.
Речь Соловьёв ведёт о действительной секте времён Российской Империи, отколовшейся от старообрядчества и отрицавшей всякое иконопочитание. Подобно мусульманам, они произносили молитвы, обращаясь в одном строго определённом направлении. Но если у мусульман это — священная Кааба в Мекке, то у старообрядцев «дырников» — просто направление строго на Восток. При этом как раз на стену дома или даже через закрытое окно молиться у них считалось грехом, оттого даже в стене они, действительно, прорубали отверстия… В отличие от мусульман, умевших всегда постоять за уважительное отношение к своей вере, христиан нетрадиционных объединений в России высмеивали, ненавидели и гнали, часто и грубо высмеивали — и Соловьёв, очевидно, пересказывает дурную книжку одного из таких (православных, вероятно) пересмешников. Так как «дырники» отрицали также и необходимость в навязчивых и отнюдь не бесплатных услугах церковников — ненависть последних к ним вполне понятна. На деле в отрицании идолопоклонства икон нет ничего анти-Христова или антиевангельского. Нигде в евангелиях идолопоклонство икон не утверждается — как не устанавливается и прейскурант на “услуги” самозваных “посредников” между Богом и людьми.
Действие самих очерков, весьма знаково, происходит за границей. В спорах религиозных и политических участвуют пять отдыхающих в мудрой, спокойной Швейцарии гостей из «русского мира», из имперского Мордора — Дама, Генерал, Политик, Князь и некий г-н Z, высказывающий в очерках мысли самого Соловьёва. В образе Князя легко узнать НЕ ОЧЕНЬ УМНОГО И ЧЕСТНОГО «последователя» Толстого-христианина, богатого и досужего пропагандиста симпатичных ему идей. В разной степени и с разных мировоззренческих позиций – мирской (Дама), военной и религиозно-бытовой (Генерал), военной, политической и культурно-прогрессистской (либерально-западнического толка Политик) и религиозно-философской (г-н Z) ему оппонируют остальные участники трёхдневной беседы — конечно, «уничтожая» его к концу разговоров, вплоть до побуждения к «бегству» в третьем из них. Без сомнения, при создании такого образа Князя В. С. Соловьёву припоминались его споры при личных встречах с Л. Н. Толстым и казавшаяся самолюбивому молодому человеку (и ещё глупейшим слушателям) «слабость» его аргументов.
Сам Князь, с его пристрастием к рулетке в Монте-Карло — отсылка к Толстому и Достоевскому в их молодые годы, а проповедание его, конечно же, отсылает нас к «князю Христу» (он же князь Мышкин, как на грех и Лев Николаевич), из романа Ф. М. Достоевского «Идиот» (1868). Само же безымянное прозвище — Князь — отсылает нас к евангельскому «Князю Мира Сего». Так назвал Иисус смерть, которая «в нём не имеет ничего», то есть была бессильна перед сознательным Сыном и Работником Бога. По мысли Соловьёва, проповедание Льва Николаевича Толстого, отрицающее мистическое «Воскресение» Христа во плоти, возвращает Смерти и Злу всю силу над ересиархом Толстым и жертвами его ереси. Князь — воплощённая Смерть, а ещё — Обман, то есть сатана, абсолютное зло под благой личиной. На связи Князя с Антихристом отчётливо намекает его поведение в Третьем из разговоров, посвящённом частию как раз Антихристу.
Надо ли поддаваться провоцирующим намёкам автора и видеть в Князе именно Льва Николаевича Толстого? Никак. Помимо глупости «аргументов» в ходе Разговоров Князя, его «выдаёт» и упоминаемый образ его жизни — траты денег на роскошь и игры в рулетку (помимо «просветительской работы»). Князь — пользователь той самой цивилизации, которая создавалась войнами и которой сущностно имманентно системно организованное насилие. Нет, не узнаваем в нём Толстой-старец… Некоторые из его светских, богатых «учеников» — пожалуй, и это образ — скорее, сатира на них. Не только на «толстовцев», но на всех поклонников МАМОНА НЕПРАВЕДНОГО (земных богатств) во Христе: от бродяги до папы Римского. Это то, во что должен был обратиться «уверовавший» богатый юноша, которому Иисус посоветовал, как следующий шаг к совершенству — оставить богатство… и тот, смутившись, оставил Спасителя (Мф. 19, 16 - 22). Князь, как и миллионы таких господ из Сан-Франциско или Монако, — образ того, во что превращается желающий «усидеть на двух стульях», слуга и Бога, и мамона. Во всех биографиях В. С. Соловьёва поднимается вопрос о вероятии тайного его перехода около 1896 г. в католичество. Если это имело место — удивительно, как сам автор «Трёх разговоров» не заметил двусмысленности образа богатого «князя мира» по отношению к тысячелетнему источнику заблуждений, страданий и гибели своих бессчётных жертв — папскому Ватикану.
Помимо Князя и г-на Z (самого Соловьёва), остальные участники Разговоров — именно таковы, каковы должны быть: Генерал — защитник «традиционных» ценностей Российской Империи, олицетворяющий для Соловьёва седое Прошлое, историю борьбы человечества со Злом орудием военного меча; Политик — атеист и «прогрессист», а Дама — мало говорит, но иногда достаточно остроумно возражает или дополняет беседы. Оба эти персонажа, равно и Князь — олицетворение зловещего Настоящего, предвестия торжества в мировой истории Антихриста. С г-ном Z (т.е. с самим собой в его образе) Соловьёв связывает Будущее — борьбу с мировым господством Антихриста и низвержение его при воскресении из мёртвых праведных христиан разных конфессий и единении их (Соловьёв В.С. Указ. изд. Там же. С. 640). Здесь несомненно влияние на Соловьёва учения мистика, библиотекаря Румянцевской и Публичной библиотек в Москве Николая Фёдоровича Фёдорова — печально известного ссорой с Толстым в 1892 году, при появлении в печати его статей о голоде и личной помощи голодавшим. Сам Николай Фёдоров видел проблемы глобального неурожая страны в отсутствии развитой системы «метеорической регуляции», для развития которой нужно было овладевать солнечной энергией, управлять движением земного шара, освоить космические пространства и так далее. Смерть крестьян от голода и эпидемий он не считал злом — так как предполагал возможным воскрешение всех умерших во плоти.
Не лишним будет провести здесь параллель с написанным В. С. Соловьёвым в том же 1899 г. очерком о философии Фридриха Ницше — «Идея сверхчеловека». Он значим тем, что Соловьёв в нём несправедливо, но решительно определяет место для «учений» Ницше и Льва Толстого и решительно предпочитает первого второму:
«…Людьми, особенно чуткими к общим требованиям исторической минуты, <в наше время> не владеет одна, а по крайней мере три очередные или, если угодно, модные идеи: экономический материализм, отвлечённый морализм и демонизм «сверхчеловека». Из этих трех идей, связанных с тремя крупными именами (Карла Маркса, Льва Толстого, Фридриха Ницше), первая обращена на текущее и насущное, вторая захватывает отчасти и завтрашний день, а третья связана с тем, что выступит послезавтра и далее. Я считаю её самой интересной из трёх» (Там же. С. 627).
Предсказуемо и ошибочно Соловьёв отдаёт своё предпочтение Ницше как провозвестнику «сверхчеловека» — первым из которых, воскресшим «первенцем из мёртвых», для В. С. Соловьёва остаётся, конечно, Иисус Христос. Он оставляет без внимания аргументы Л. Н. Толстого о ДУХОВНЫХ смыслах евангельской легенды о «воскрешении» Христа, о совершенно иной ПОБЕДЕ НАД СМЕРТЬЮ, нежели та, которая представлялась веками церковным суеверам или та, которую нафантазировал себе философ Фёдоров. Богочеловечность как воскрешение Христа в его учении, соединяющем человечество будущего в сотворчестве Всевышнему Творцу, на деле вырождается у Соловьёва в обожение земного, во плоти, «личного» человека — в своего рода Человекобожество.
Сделав по недоразумению фаворита из автора книги «Der Antichrist. Fluch auf das Christenthum» («Антихрист. Проклятие христианству», 1888), Владимир Сергеевич Соловьёв в Предисловии «Трёх разговоров» разъясняет читателю свои симпатии к Генералу и Политику и открытую неприязнь к Князю следующим образом: «Безусловно неправо только само начало Зла и Лжи, а не такие способы борьбы с ним, как меч воина или перо дипломата». Он не замечает, что “бациллами” этих лжи и зла заражены каждый из его персонажей: не только старовер Генерал, атеист и «западник» Политик, но и легкомысленная Дама, и сектантствующий, цитирующий «из Льва Толстого» дурак Князь… да и он сам — в лице своего персонажа, г-на Z. В чём это выражен — раскрывают постепенно вдумчивому читателю страницы «Трёх разговоров».
РАЗГОВОР ПЕРВЫЙ открывается жалобами Генерала, сводящимися к недовольству распространением в общественной мысли России и всего мира простой, но много веков не уяснявшейся человечеством идеи о НЕСОВМЕСТИМОСТИ с исповеданием христианства ни единичных мучительств и убийств людей, ни тем более системно организованных их форм, среди которых на первом месте — армия, военная служба и любые боевые, военные действия.
Генерал страстно возражает Политику, успокаивающему его на том, что в общественном сознании постепенно уничтожается, изживается именно паразитировавший на христианстве религиозный обман, освящающий и оправдывающий статус и деятельность военного «сословия», но не оно само. По мысли Генерала, прямой и честной, как прямая кишка, важен именно этот обман: много поколений он поддерживал боевой дух «православного воинства», равно как и высокий статус военной службы в российском обществе. Истина первоначального учения Христа обрушивает и то, и другое — так что сознательно военное «поприще» скоро будут избирать только нравственно худшие люди — одно «отребье» (Там же. С. 650).
Многие идеи и мысли, действительно, буквально «витают в воздухе» эпохи… даже – разных эпох. Удивительным образом Генерал повторяет (но только в формате осуждения и жалобы) главный вывод одной из несчастнейших по журналистской своей судьбе, много лет не публиковавшихся антивоенных статей Л. Н. Толстого — «Carthago delenda est» 1896 года. Напомним её кусочек читателю:
«В обществе совершилось разделение: лучшие элементы выделились из военного сословия и избрали другие профессии; военное же сословие пополнялось всё худшим и худшим в нравственном отношении элементом и дошло до того отсталого, грубого и отвратительного сословия, в котором оно находится теперь. Так что на сколько более человечны, и разумны, и просвещённы стали взгляды на войну лучших не военных людей европейского общества и на все жизненные вопросы, на столько более грубы и нелепы стали взгляды военных людей нашего времени как на вопросы жизни, так и на своё дело и звание. […] Теперь для того, чтобы быть военным, человеку нужно быть или грубым, или непросвёщенным в истинном смысле этого слова человеком, т. е. прямо не знать всего того, что сделано человеческой мыслью для того, чтобы разъяснить безумие, бесполезность и безнравственность войны и потому всякого участия в ней, или нечестным и грубым, т. е. притворяться, что не знаешь того, чего нельзя не знать, и, пользуясь авторитетом сильных мира сего и инерцией общественного мнения, продолжающего по старой привычке уважать военных, — делать вид, что веришь в высокое и важное значение военного звания» (Там же. С. 218 – 219).
Генерал хорош именно своей искренностью в отстаивании отжитых суеверий. Из пятерых собеседников, порченных «русским миром», он порчен менее всех. Конечно, он не встречает поддержки г-на Z, устами которого В. С. Соловьёв высказывается в пользу всеобщей воинской повинности как средства в скорое время «упразднить» войска и сами воюющие государства. Это, как и историческое оправдание войны, звучащее из уст г-на Z следом — всё, конечно, камешки в окошко Льву Толстому. И всё — ошибочно… Надежда на «упразднение» войск в связи с введением Россией и рядом европейских государств всеобщей военной повинности владела умами многих современников Соловьёва и, как мы помним, несколькими годами ранее, в начале 1890-х, прозвучала в знаменитом и остро-нецензурном трактате Л. Н. Толстого «Царство Божие внутри вас», а чуть позднее, в связи с русско-японской войной, появилась в его Дневнике (в записях на 8 мая 1904 г.). Но для Толстого был важен не сам всеобщий призыв, а ЭТИЧЕСКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ его: необходимость для подлинных христиан отказываться от повиновения призыву по религиозным убеждениям. И Толстой не обольщался надеждами лёгкости и быстроты, с которыми такие отказы, действительно, «задушат» милитаризм лжехристианского мира. Позиция же Соловьёва напоминает иллюзии людей уже XX столетия по поводу атомного оружия, УЖАС перед которым должен был прекратить войны на планете… В таком варианте надежды философа — не более чем обольщение, самообман. Он понимает это сам — связывая представляющиеся ему перспективы уничтожения войск и государств не с победой христианства, а с торжеством Антихриста.
Достойный ответ стороне, «отрицающей» христианское научение Л. Н. Толстого о ненасилии, дали наблюдения психолога ХХ столетия Э. Фромма. Он делает заключение, что вся философия сторонников наказания, войны или даже «необходимой обороны» не выдерживает проверки реальностью, в которой «чисто оборонительная агрессия очень легко смешивается с необоронительной деструктивностью и садистским желанием господствовать […]. И когда это происходит, революционная наступательность перерождается в свою противоположность и вновь воспроизводит ту самую ситуацию, которую должна была уничтожить» (Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. М., 1998. С. 262 – 263).
События дикой российско-украинской войны 2022 – 2024 гг. — ужасная и бесконечная иллюстрация правоты умного психолога, современника и свидетеля преступлений большевиков и нацистов. Даже самым огромным насилием Зверь Антихрист лишь ненадолго водворяется в Ад, но не теряет совершенно своего контроля над миром…
Наблюдение психолога Фромма, между прочим, — почти дословное повторение одной из идей «Царства Божия», а позднее и финального философского труда Л. Н. Толстого «Путь жизни» (1910): порядок в обществе держится не насилием, а общественным мнением, которое извращается «примером дурной жизни» общественной «верхушки»; так что «деятельность насилия ослабляет, нарушает то самое, что она хочет поддерживать» (28, 201 – 202; ср. 45, 204).
Взаимная борьба — закон животной жизни, а не общественной, разумных чад Божьих, то есть не человеческой, поэтому войны, революционное насилие или судебное преследование людей людьми же оправданы быть не могут. Теория Толстого, по мысли А. Гусейнова, призывает стараться «отделить человека, совершающего зло, от самого зла», поняв его заблуждения и соблазны, и искоренять не «злодеев», а эти соблазны и заблуждения в себе и других (Гусейнов А. Учение Л.Н. Толстого о непротивлении злу насилием // Свободная мысль.1994. №6. С. 81). Посвятив этому свои силы, всякий истинный борец со злом «увидит перед собой такую огромную деятельность, что никак не поймёт даже, зачем ему для его деятельности выдумка о разбойнике» (45, 212 – 213).
Начиная с трактата 1882 – 1884 гг. «В чём моя вера?» и вплоть до упомянутой выше книги «Путь жизни» Л. Н. Толстой нигде и ни разу не говорит о несопротивлении (= покорности, потакании) злу. Непротивление в толстовской коннотации есть противоположность несопротивлению, бессильному смирению со злом. «Я говорил, — поясняет Толстой в “Трёх притчах”, — что, по учению Христа, вся жизнь человека есть борьба со злом, противление злу разумом и любовью, но что из всех средств противления злу Христос исключает одно неразумное средство противления злу насилием, состоящее в том, чтобы бороться со злом злом же» (31, 59).
Недоумение номинальных «христиан» о конкретных формах ненасильственной борьбы со злом, об избегании войн через 1800 – 2000 лет после Христа — это позор и погибель всей христианской цивилизации и признак слабости или отсутствия веры (доверия Отцу, Богу) как таковой.
Дальнейший ход Первого Разговора выявляет как НЕПОНИМАНИЕ участниками его сущности христианского закона непротивления злому насилием (Князь), так и намеренный БАРЬЕР НЕПРИЯТИЯ этой идеи — со стороны более умного г-на Z. В разразившемся споре он становится вежливым, но непреклонным оппонентом Князя. Предсказуемо он ставит перед князем мнимо-неразрешимую дилемму: моралист, такой же как Князь, должен по велению совести вмешаться в противостояние злодея и беспомощной жертвы. Раз за разом г-н Z подводит своего оппонента, дурака и резонёра, к неизбежному различению НАСИЛИЯ и — в крайней ситуации — силового противостояния злу. Точнее — Злу, ибо автор «Трёх разговоров» настаивает на его независимом от человеческой воли бытии в мире. Кроме того, в центре внимания В. С. Соловьёва, как и у большинства тех, кто спотыкался о дилемму об убийце (вариант: тигре) от которого надо защитить… почему-то всегда либо прекрасную девушку, либо «невинное дитя».
Такая картина, между прочим, тоже противоречит христианскому пониманию жизни. Здесь актуализируется уровень животного альтруистического инстинкта человека как социального животного. Собственно говоря, человек не единственное из высших животных, способных на самопожертвование. Разумного, собственно человеческого, сознания для этого не требуется… Пробудившееся же к христианской вере разумное сознание запрещает грех убийства – ради Божественного в каждом человеке (и защитнике, и жертве, и посягателе). Соединение этой бессмертной и совершенной Основы, жизнь всякого человека – в воле Бога, и не может быть уничтожено творцами своей воли – будь то пресловутая «оборона» или казнь. Гибель при этом всякого из участников конфликта — трагическое обстоятельство, которого надлежит избегать.
ЗЛО ГЛАВНОЕ – ДУШЕ ТОГО, КТО УБЬЁТ, если это человек. Для жертвы же гибель от рук или лап убийцы — лишь один из вариантов всегда караулящей всякого человека смерти. Бороться надо не с делателем зла, а за него – со злом, с обманом, обладающим им… Такая этика подразумевает ХРИСТИАНСКОЕ ВОСПИТАНИЕ с детства — разума и сердца, умения не соблазниться «простыми способами» летального насилия, доступными не одному древнему легендарному «первому убийце» Каину, но и куда более древним предковым формам человека – ДО Творения из них, по Божьей воле, управляемой программой Эволюции, человека современного типа.
Дисциплинированный разум и воспитанное сердце возвращают исполнению христианского Закона Непротивления первоначальный верный порядок. Слово и поступок, в крайности – применение не деструктивных силовых действий, совершаются Защитником: 1) ради себя, своей души; 2) ради души Злодея (убережения его от делания зла, от ПОМОЩИ ЗЛУ в мироздании, от ДАРЕНИЯ МАТЕРИАЛЬНОЙ СИЛЫ Злу через себя, своё материальное тело, которое по истине есть инструмент работы только Богу); и только 3) ради жертвы (не только убережения её / его материального тела от разрушения, но и воспитательного примера ненасильственной борьбы).
Такая этика силы и ненасилия делает нелепыми, невозможными войско, вооружения и войны.
Оба участника Первого диалога — автор в образе г-на Z и глупый Князь — далеки от подобных осмыслений. Г-н Z, смешивая понятия СИЛЫ и НАСИЛИЯ, допускает ситуацию, «когда воля <Защитника> хотя и не имеет своей прямой целью лишить жизни человека, однако заранее соглашается на это как на крайнюю необходимость» (Соловьёв В.С. Указ. изд. Т. 2. С. 653).
Вот ЭТО, собственно говоря, и есть та работа Антихристу, которую, явно его переоценивая, г-н Z был склонен приписать Князю. Беда в том, что это самое «заранее» распространяется на ситуацию не только непосредственно предшествующую акту животного альтруизма, но и на предшествующие конфликтной ситуации месяцы, годы… Человека в лжехристианском мире с детства взращивают в идее необходимости «добра с кулаками». Пулями, ядрами, ракетами, беспилотниками… «По вертикали» это готовит ситуации конфликта, в которых с детства развращённый человек, поддавшись какому-то провоцирующему фактору, оказывается сам в роли Злодея.
А «по горизонтали» такое заведомое оправдание «необходимой обороны» распространяется, эпоха за эпохой, на отношения уже не двух или нескольких человек, а — крупных общностей, делая неизбежными военные побоища.
Ведь что такое КУЛАКИ, с которыми обязательно должно быть Добро? Замена кусочков говна, палок и камней, участвовавших в драках первобытных предков человека. Отрада для современных поклонников говна и палок в дрянном «русском мире». Копьё, стрела — те же, усиленные в убойной мощи заострённые палки. Пули, бомбы – усиленные в убойной мощи камни. Недаром «сбросить бомбу» в вульгарном просторечии аборигенов «русского мира» – эвфемизм, синонимичный глаголам «нагадить», «насрать» (прямая отсылка к кусочкам кала в лапках древних хвостатых предков бравых «русичей»).
Должно ли Добро в борьбе со Злом и с Антихристом орудовать АТОМНОЙ БОМБОЙ? Активист радикальной религиозной структуры в путинской России, мажущий калом «крамольную» картину на выставке — безусловно ли служитель Добра?
Но, конечно же, эти вопросы — не для Владимира Сергеевича Соловьёва, скончавшегося в последний год XIX столетия…
Беда ещё и в том, что г-н Z (т. е. скрывающийся за этим образом В. С. Соловьёв) упускает из внимания, что необходимая для торжества зла почва создаётся не только и не столько агрессией конфликтующих индивидов, сколько страхом и в особенности ОБМАНОМ, то есть системой заражения мозга и нервной системы вербальными отравами, в которых «повязаны» целые общности людей (та самая МАТЕРИАЛЬНАЯ ВЛАСТЬ слова!). Позиция В. С. Соловьёва, таким образом, открывает широкое поле для оправдания, иногда даже прославления многочисленных СИСТЕМНО ОРГАНИЗОВАННЫХ форм зла. Пример минимальной организации — самосуд толпы, одержимой одновременно и Агрессией, и Обманом, и Страхом. Страх «развязывает руки» для наиболее кровожадных форм расправы (недаром ведь в психиатрических учреждениях наиболее строго наблюдают больных, одержимых одновременно «руководящими и направляющими» голосами и беспричинными страхами). Обман же — единосущное Антихристу, царю лжи, орудие — делает преступление толпы неизбежным. В случае какой-нибудь «оборонительной», «отечественной» войны — сильнее всего страх, актуализирующий внушённые с детства обманы патриотизма и оправданного насилия, а уже следом — агрессию, которой «помогает» ложь правительственной пропаганды. А в историческом терроризме, ведомом ложной, извращённой религией (или её эрзацем, как учение социалистов) — на первом месте обман. Объединяет все эти ситуации — именно НАЛИЧИЕ ЗАВЕДОМО ЛОЖНОГО ОПРАВДАНИЯ индивидом или общностью людей тех или иных насильственных действий.
Если целью философского диспута считать поиск и обретение истинного знания — Первый Разговор примерно с середины его был «пущен вразнос» — и не кем иным, как г-ном Z, сиречь паном философом. «Прощупав» степень идиотизма своего собеседника, он предлагает Князю «доказать» истинность одного из крайних вариантов: «…Что во всех случаях […] воздержаться от сопротивления злу силою безусловно лучше, нежели употребить насилие с риском убить злого и вредного человека» (Там же). Князь тупо «плавает», вяло отбрыкиваясь, не замечая произвольности такой дилеммы (пассивность либо летальное насилие), исключающей компромиссные варианты. Не замечает он и «фигуры умолчания», позволяющей г-ну Z не уточнять своих субъективных атрибуций «злого и вредного человека». Вдруг Князя «осеняет», и он озвучивает такое, вполне убедительное, возражение:
«…Не станете же вы утверждать, что Наполеон, или Мольтке, или Скобелев находились в положении сколько-нибудь похожем на положение отца, принуждённого защищать от покушений изверга невинность своей малолетней дочери?» (Там же. С. 654).
По сути, спор вернулся к необходимости участникам его разграничить РАЗНЫЕ УРОВНИ И КАЧЕСТВА СИСТЕМНОСТИ в конфликтах: с одной стороны — двух и более частных людей, с другой — воюющих государств, тех или иных крупных человеческих общностей.
И г-н Z начитает манипулировать и лукавить. Аргумент Князя он не мог не понять, но — оставляет без ответа, вслух (для доверчивых Генерала и Дамы, при равнодушном молчании атеиста-Политика) характеризуя как «ловкий скачок от неприятного вопроса». При этом — тут же сам делает такой «скачок», и, явно задевая личность Князя, предлагает ситуацию, в которой наблюдателем действий убийцы является не отец жертвы, а такой же бездарный моралист, как сам Князь:
«Что же, по-вашему, этот моралист должен, скрестя руки, проповедовать добродетель в то время, как осатаневший зверь будет терзать свою жертву? Этот моралист, по-вашему, не почувствует в себе нравственного побуждения остановить зверя силою, хотя бы и с возможностью и даже вероятностью убить его?» (Там же).
Общаясь с дураком, философ не особенно “следит за базаром”, и мы видим, как он допускает здесь противоречие в сопоставлении с только что предлагавшейся Князю дилеммой: «злой и вредный человек», для полноты эффекта, назван «зверем», но убийство его — как и редкого хищного зверя — не более чем нежелательный и досадный исход СИЛОВОГО (по причине невменяемости) сопротивления его насилию. Грань между летальным насилием, калечением человека и простым силовым сопротивлением движущему зверем инстинкту или человеком соблазну — наконец совершенно снята. «Сила» и «насилие» делаются в речи г-на Z не терминами, а синонимами единой окказиональной дефиниции.
Дурачина Князь утрачивает простое понимание собеседника, апеллируя к силе молитвы, к чуду, к влиянию «евангельского духа» на озверевшего мучителя. Соловьёв (в образе г-на Z), знающий психологию эмотивных состояний и поведенческих детерминаций индивида, конечно, неизмеримо лучше Князя — великолепно “добивает” его простейшим аргументом: «евангельский дух» не повлиял на убийц Иисуса Христа. В дополнение, дабы унизить Князя, он приводит известную в ту эпоху по детским хрестоматиям историю из жизни Владимира Мономаха, мотивировавшего союзников на войну с половцами, а Генерал от себя рассказал историю расстрела из орудий толпы турецких «башибузуков» — грабителей, насильников и убийц.
Конечно, Князю не приходит в голову аргумент о НЕВОЗМОЖНОСТИ соблюдать закон непротивления, одновременно пребывая в общественном статусе «полководца» — князя или боевого генерала. Отношения лучше вооружённой банды разбойников (правительственных) с хуже вооружённой, но более агрессивной или варварского государства с такими же варварами кочевыми — по существу своему не могут быть ненасильственными, христианскими.
Разговор приобретает интерес и для Политика, но его выступление В. С. Соловьёв переносит на следующий день — соответственно, в рамки ВТОРОГО РАЗГОВОРА.
О политическом, тесно связанном с христианской этикой, его содержании мы уже сказали выше: это, главным образом, ПАНМОНГОЛИЗМ г-на Z (сиречь молвить, Соловьёва) и РУССКОЕ ЕВРОПЕЙСТВО атеиста Политика.
Политик в целом аттестует себя человеком сугубо своей эпохи и своего поколения. «Русский европеец» отрицает теории «азиатской» или «византийской» России, постулировавшиеся старшими поколениями, и — как будто поддерживая и г-на Z, и Князя — говорит о скором уничтожении всех в мире войск и войн, которые и в России уже вырождаются в «парламентские потасовки» (Там же. С. 678 – 679, 687 и др.). Но вот разговор заходит о современных событиях: войне англичан с бурами — и «русский европеец», безбожник и сторонник «прогресса» выражает поддержку именно «прогрессивных» англичан с их «прогрессивным» летальным оружием о особо «прогрессивными» концентрационными лагерями для женщин и детей – членов семей сопротивляющихся буров (Там же. С. 699).
Культура, мир и прогресс для Политика встали на место Бога (Там же. С. 701, 703). Г-н Z завершает Второй Разговор многозначительной ремаркой, что такой «прогресс», каким его понимает Политик, сам по себе есть СИМПТОМ. В начале Третьего Разговора он пояснит, что имел в виду СИМПТОМ КОНЦА ИСТОРИИ — приближения предсказанного в Библии торжества в мире Антихриста (Там же. С. 705).
В ТРЕТЬЕМ РАЗГОВОРЕ две части. Первая — своеобразное «избиение» могучим в религиозно-философских диспутах г-ном Z толстовствующего Князя; вторая же — пересказ г-ном Z «Легенды об антихристе», составленной неким покойным монахом.
При упоминании об Антихристе Князь решительно уходит от участия в разговоре. В его отсутствие его самого оставшиеся обсуждают как возможно к Антихристу причастного. Генерал поднимает тему САМОЗВАНСТВА «таких, как князь»:
«…Духа Христова не имея, выдавать себя за самых настоящих христиан» (Там же. С. 707).
Г-н Z, будто дождавшись главной для себя части разговора, активно поддерживает Генерала:
«За христиан ПО ПРЕИМУЩЕСТВУ при отсутствии именно того, что составляет преимущество христианства <т. е. веры в плотское, «действительное» воскресение Христа. – Р. А.>.
[…] Во всяком случае несомненно, что то антихристианство, которое по библейскому воззрению — и ветхозаветному, и новозаветному — обозначает собой последний акт исторической трагедии, что оно будет не простое неверие, или отрицание христианства, или материализм и тому подобное, а что это будет религиозное самозванство, когда имя Христово присвоят себе такие силы в человечестве, которые на деле и по существу чужды и прямо враждебны Христу и Духу Его» (Там же. С. 707 – 708).
Участники диспута не принимают во внимание, что первые христиане ожидали описанных Иисусом событий гораздо скорее, нежели через 1800 лет. Мысль о том, что истинный, подчинившим себе значительную часть мира Самозванцем, истинным Антихристом сделалась за много веков до них ЦЕРКОВЬ — истинная служанка Обмана, сатаны — выходит за «барьер» их восприятия. Рабство в лапах сатаны ВКЛЮЧАЕТ в себя подозрение в самозванчестве и враждебности всех тех, кто попытается напомнить рабам Сатаны об истинных Боге и Христе, об Истине в приложении к жизни церковной и светской. Отсюда в современной нам России погоня за «иностранными агентами», обличающими ложь и зло, в которых погрязло общество.
Конечно, «под ударом» участников третьей беседы оказываются единомышленники Л. Н. Толстого, которых безбожник атеист Политик одним махом приравнивает к опасным религиозным фанатикам:
«…Это новые постники и безбрачники, что открыли добродетель и совесть, как Америку какую-то, а при этом потеряли внутреннюю правдивость и всякий здравый смысл» (Там же. С. 708).
Генерал охотно поддерживает позицию атеиста Политика:
«И в давние времена христианство кому было непонятно, кому ненавистно; но сделать его отвратительным и смертельно скучным — это лишь теперь удалось. Воображаю, как дьявол себе руки потирал и за живот хватался при таком успехе» (Там же).
Эта и многие последующие реплики участников беседы — точно удовлетворили бы дьявола, существуй он в действительности: они ближе всего к греху КЛЕВЕТЫ НА ДУХА. Они, впрочем, довольно отстранённы от нешей темы, имея преимущественно богословский характер, и мы здесь опустим их. В центре внимания этой части «Трёх разговоров» — Христос, его учение и первые христиане, с их пониманием жизни «в воле Отца», несовместимой, в частности, и с употреблением военного меча.
Венчает скептическую картину «Трёх разговоров» – чтение г-ном Z рукописи «Краткой повести об антихристе», написанной покойным монахом Пансофием (т.е. Всемудрым – таким его хочет сделать в глазах читателя сам Соловьёв) и посвящённой его фантазиям о грядущем возвышении в мире Антихриста и победе над ним.
Фантастическая (и антиутопическая) повесть Пансофия (на деле – Соловьёва же) открывается темой, заявленной до того в «Оправдании добра» и ряде иных сочинений В. С. Соловьёва. Тема эта – ПАНМОНГОЛИЗМ, геополитическое и культурное противостояние «жёлтой расы» европейцам и Америке, погрязшим в упадке и безверии. Несколькими годами позднее раскроет эту тему Л. Н. Толстой, назвав первые акты противостояния – «Концом Века Сего». Кончается Век Сей – гибнет и всё, чем он жил, включая ветхое, отдитое РЕЛИГИОЗНОЕ ЖИЗНЕПОНИМАНИЕ.
К сожалению, в «Краткой повести об антихристе» именно это – еврейское и церковное – старое жизнепонимание и выражено автором. Как прежде автор следовал низшим, суеверным представлениям о личном Боге, так теперь в повести такой же «великой», но всё-таки вполне земной личностью предстаёт ложно, суеверно же олицетворённое Зло, Антихрист.
Соловьёв предсказывает, что «жёлтая» империя вытеснит в начале XX столетия англичан из Бирмы, а французов из Индокитая и вторгнется в российскую Среднюю Азию и далее в европейскую Россию, Германию и Францию. Однако новое 50-тилетнее монгольское иго закончится всеевропейским восстанием — и МНИМОЙ «свободой» в рамках предсказанных Соловьёвым «Всеевропейских Соединённых Штатов». «Свободы», при которой большинство людей станут жить без Бога в сердце и разуме:
«Успехи внешней культуры, несколько задержанные монгольским нашествием и освободительною борьбою, снова пошли ускоренным ходом. А предметы внутреннего сознания — вопросы о жизни и смерти, об окончательной судьбе мира и человека, — осложнённые и запутанные множеством новых физиологических и психологических исследований и открытий, остаются по-прежнему без разрешения». Человечество переросло возможность наивной, внушавшейся церковниками, веры, но ещё не достигло высшего жизнепонимания, осмысления мира. «Мозговой штурм», новое богопознание становятся задачей начала XXI столетия. «И если огромное большинство мыслящих людей остаётся вовсе не верующими, то немногие верующие все по необходимости становятся и МЫСЛЯЩИМИ, исполняя предписание апостола: будьте младенцами по сердцу, но не по уму» (Там же. С. 739 – 740).
В «освобождённой» Европе (не в России!) обнаружится Антихрист — «великий аскет, спиритуалист и филантроп», а также вегетарианец. При поддержке масонов этот человек в XXI веке станет президентом «Европейских Соединённых Штатов», которые трансформируются во «всемирную монархию». Антихристу будет помогать католический епископ, лже-папа и чёрный маг Аполлоний. Столицей империи Антихриста станет Иерусалим, где появится «храм для единения всех культов». Во время общехристианского собора погибнут два праведника: католический папа Пётр (служивший архиепископом Могилёвским) и православный старец Иоанн. Конец власти Антихриста положит восстание евреев, а окончательное уничтожение его армий будет вызвано извержением вулкана в районе Мёртвого моря.
Очевидно, что такой Антихрист, каким он предстаёт в повести «пансофия» Соловьёва, паразитирует на страстях и утилитарных помыслах мнимых христиан Европы, на суевериях ИМПЕРСТВА и имманентном не просветлённому христианским жизнепониманием человеческому уму культе «превосходных», «великих» личностей — том самом, который в XX столетии использовали захватившие в России власть большевистские изуверы, а в начале XXI-го – активно использует режим В. В. Путина.
В человеческой истории пока не было периода, когда бы чувственность индивидов и состояние общественного сознания хотя бы одного поколения, хотя бы одной социокультурной общности людей были бы менее удобны для происков такого вымышленного лица – Антихриста. Для чего бы ему ждать 1900 лет – до XX столетия? А ведь Антихрист, в отличие от Бога, должен ЖДАТЬ, изводясь ожиданием, ибо, по околохристианской мифологии церковников, не имеет доступа на Небеса, вне известных нам условий пространства-времени. Но Зло и не ждало… В учениях «исторических» церквей, оправдывающих и освящающих социальные проявления зла, состоялось такое «торжество Антихриста», которое бессильны бы были выдумать и все пишущие монахи и философы Российской Империи. В повести Соловьёва Антихрист опирается на ИМПЕРСКОСТЬ «коллективного бессознательного» человечества, корни которой – в первобытном биологическом ИМПЕРСТВЕ человека как стайно-территориального животного, жаждущего одновременно ГОСПОДСТВА, доминирования над кем-то и приятного, успокаивающего ПОДЧИНЕНИЯ кому-то — «высшему», «заботливому»… Антихрист и стал таким «заботником» — подобным Великому Инквизитору Достоевского — паразитирующим на бессознательно всегда работающих в сознании каждого индивида витальных фобиях людей как животных существ. При этом для обустройства своей всепланетарной Теократической Империи он использует общественные регуляторы дохристианских, древних обществ: золото и богатства, собственничество и жадность людей, ЛОЖЬ религиозную, сакрализирующую его персону… главное же – человеческую АГРЕССИВНОСТЬ, удобопреклонность к личному деланию греха насилия, пользованию общественными системно организованными его формами и ОПРАВДАНИЮ того и другого (лганья себе – то есть добровольному отдаванию себя в лапы «Царя Лжи», того же Антихриста).
Наконец, неубедителен в повести Соловьёва и исход, пресловутое «торжество Добра». Антихриста разоблачают духовные «вожди» традиционных, исторических церквей — знаково носящие апостольские имена: папа Пётр II, старец Иоанн и немец евангелист Эрнст Паули (т. е. Суровый Павел). Убиенные глава Православия и папа чудесно воскресает на руках верующих всех конфессий, готовых к объединению с ним, с его церковью. Но в военно-политическом плане Антихриста — что тоже знаково — свергают не они, а восставшие евреи, узнавшие, что Всемирный Император НЕ ОБРЕЗАН. Началась война. Сама природа помогла им:
«Всё еврейство встало как один человек, и враги его увидели с изумлением, что душа Израиля в глубине своей живёт не расчётами и вожделениями Маммона, а силой сердечного чувства — упованием и гневом своей вековечной мессианской веры. […] Но едва стали сходиться авангарды двух армий, как произошло землетрясение небывалой силы — под Мёртвым морем, около которого расположились имперские войска, открылся кратер огромного вулкана, и огненные потоки, слившись в одно пламенное озеро, поглотили и самого императора, и все его бесчисленные полки… Небо распахнулось великой молнией от востока до запада, и они увидели Христа, сходящего к ним в царском одеянии… Все казнённые Антихристом евреи и христиане ожили и воцарились с Христом на тысячу лет» (Там же. С. 760 – 761).
Как говорится, один «божественный император» издох — да здравствует другой… и всей кодле «праведников» — по кусочку власти при нём. Христианская ли это победа? Никак.
Да и погиб ли Антихрист? Его самого и его воинов поглотила РОДНАЯ ему ОГНЕННАЯ СРЕДА. Он, вероятнее всего, возвратился в Ад. Утеряет ли он тот контроль над миром, который и прежде имел оттуда? Вряд ли. Погибло тело одержимого Сверхчеловека, сгорели и тела обманутых им или подкупленных прислужников и воинов – НО НЕ самое ЗЛО!
Потому что осталось в мире главное зло — ОБМАН. То, что духовные «вожди» церквей противопоставили Антихристу — не более, чем традиционные Символы Веры их церквей, единые в своём христоцентризме и идолослужении обОженному Иисусу Христу как богу. Это не уничтожило Повелителя Лжи, а только вырвало у Антихриста власть — с помощью евреев и их старых, много древнее Христа, агрессивных и суеверных настроений. Антихрист низвержен в Геенну Огненную… к себе домой, чтобы отдохнуть и набраться сил. Выживший евангелист Эрнст Пауль (аллюзия к ап. Павлу, легендарному новозаветному Строителю Христовой Церкви) собирает общину и, соединившись с воскресшими главами других церквей – вновь основывает ПОКА единую Церковь, во имя Христа – воскресшего бога… то есть с тем же, по факту, языческим и еврейским пониманием его личности и учения и с теми же перспективами его перетолкований, разделения и вражды последующих поколений обрядоверов.
История в повести Соловьёва совершила, тупо натупо, ЕЩЁ ОДИН ПОВОРОТ вокруг той Оси, которой 2 000 лет назад было ЕДИНСТВЕННОЕ явление боголюбимому народу распятого его волей религиозного учителя, а с ним — Божьего учения, открывающего новое ПОНИМАНИЕ ЖИЗНИ.
«Конец истории»… И ВНОВЬ – НАЧАЛО. Освящённое речью православного «старца» Иоанна перед Антихристом:
«Великий государь! Всего дороже для нас в христианстве сам Христос — Он Сам, а от Него всё, ибо мы знаем, что в Нём обитает вся полнота Божества телесно. Но и от тебя, государь, мы готовы принять всякое благо, если только в щедрой руке твоей опознаем святую руку Христову. И на вопрос твой: что можешь сделать для нас, — вот наш прямой ответ: исповедуй здесь теперь перед нами Иисуса Христа, Сына Божия, во плоти пришедшего, воскресшего и паки грядущего, — исповедуй Его, и мы с любовью примем тебя как истинного предтечу Его второго славного пришествия» (Там же. С. 754).
Князь, слушавший со вниманием чтение повести, на этом месте бессловесно и почти незамеченным покинул общество… Всё очень понятно. Черти, бесы и сам Антихрист сатана, то есть всякое мифологическое зло — неизмеримо честнее, добрее, чище, чем то зло, которое повседневно и сотни лет совершают опасающиеся его суеверы нашего ЛЖЕхристианского мира. Вот почему, ПО УСЛОВИЯМ СКАЗКИ, Антихрист не может соврать и исповедовать Христа. А слуги его – по тому же суеверию – испытывают всевозможный дискомфорт при произнесении, даже упоминании церковного Символа Веры. На это намекает Соловьёв, заставив Князя-«толстовца» бежать при чтении слов Иоанна.
На деле Князь (не будь он, к сожалению, дурак) мог потерять действительный интерес к повести – как раз на этом месте её чтения — и потому, что с этого места очевидным становится её ХРИСТОЦЕНТРИЧЕСКИЙ пафос, не предвещающий миру, даже при условии победы над Антихристом, никакого подлинно, качественно нового поворота в духовной эволюции.
* * * * *
Не нами первыми замечено, что критики Л. Н. Толстого как философического «соловьёвского», так и сугубо церковно-богословского «лагерей» всегда “свихиваются” в своих суждениях в субъективизм – в оценке сопоставления АКТУАЛЬНОСТИ духовного наследия обоих мыслителей. Говоря максимально просто: в оценке того, кто из них принадлежит настоящему и будущему, а кто — как Князь в «Трёх разговорах» — принадлежит исключительно или по преимуществу к СВОЕЙ ЭПОХЕ, к своей социальной страте и связанных с ними предрассудкам: кто еси от Мира Сего и от Века Сего.
Образец — суждения В.П. Свенцицкого в его «Религии свободного человека». Позволим себе объёмную цитату из данного сочинения:
«Лев Толстой не понимал и не любил Вл. Соловьёва. Вл. Соловьёв не понимал и не любил Толстого. […] Не понимали, не любили, сходились и расходились всё резче и резче и, наконец, стали почти "врагами".
Так и общество привыкло думать: Толстой и Вл. Соловьёв -- две непримиримые противоположности. "Толстовцы" и "соловьёвцы" также считают себя двумя враждебными лагерями.
[…] Последние годы, и особенно последние дни Толстого, совершенно по-новому осветили его личность, и теперь "распря" двух величайших русских мыслителей представляется мне глубочайшим недоразумением, если хотите — трагедией современного религиозного сознания человечества.
Идея "вселенского христианства" слишком широка и всеобъемлюща, и многие служители ОДНОЙ И ТОЙ ЖЕ ИДЕИ считают себя ВРАГАМИ только потому, что с разных, иногда противоположных сторон видят одну и ту же истину. <Это не справедливо в отношении Толстого, который НЕ СЧИТАЛ СЕБЯ ВРАГОМ Соловьёва. – Р. А.>
Лев Толстой созерцал эту истину как художник даже в чисто философских своих произведениях.
Вл. Соловьёв созерцал её только как ФИЛОСОФ даже в своей поэзии.
Толстой всегда ИЗОБРАЖАЕТ. Его "учение"— это ОПИСАНИЕ христианского ОТНОШЕНИЯ к жизни, к людям, к Богу. Вся сила Толстого в том, что он ПОКАЗЫВАЕТ христианскую психологию. О любви, о жизни во имя вечности, о проникновенном чувстве добра, о самоуглублении, о напряжённом искании Царствия Божия в своём сердце — вот о чём говорил Лев Толстой.
Всё его учение есть не что иное, как исповедь ХРИСТИАНСКОГО СЕРДЦА.
Все эти указания на моменты приближения Толстого к христианству, конечно, недостаточны, чтобы признать его за христианина. Такое признание было бы насилием над ним и неуважением к тому страданию, которое он жертвенно принял на себя в борьбе за своё понимание Евангелия. Но их достаточно, чтобы почувствовать, насколько христианство было всё же ближе Толстому, чем бескомпромиссный, самоуверенный морализм толстовцев.
Когда Толстой начинал подыскивать этим переживаниям философские схемы, он сразу становился беспомощен и путался в противоречиях» (http://az.lib.ru/s/swencickij_w_p/text_0069.shtml ).
Налицо как раз некая СХЕМА. До оскомины знакомая всякому толстоведу, старая, даже архаическая, и довольно на деле примитивная… От автора, явно превозносящегося над Толстым за своё умение стряпать СХЕМЫ, подобные вышеприведённой: мёртвые и МЕРТВЯЩИЕ, препарирующие живое, выхолащивающие сложное, но ПОДКУПАЮЩИЕ своей внешней логичностью и кажущейся справедливостью. Толстой здесь «разлучён» не только с собственными учениками (увы! в ряде случаев бывшими не умнее Князя и действительно вульгаризировавшими преподанное им учение), но и с Христом, и даже с собственным умом, с обыкновенной для всякого образованного человека способностью КРИТИЧЕСКОЙ АНАЛИТИКИ — как раз весьма сильной у Толстого!
К сильной же стороне концепции критика мы можем отнести указание (здесь и ниже) на именно христианское религиозное, а не либеральное, не светски-гуманистическое и не пацифистское основание антивоенного протеста Льва Николаевича — в признании им настоящей жизни человечества только в Боге, в воле Отца, в истине Христова учения и в любви как необходимом повседневном основании продуктивного сотворчества человека, работника в мире, единому Хозяину и Мастеру.
Свенцицкий продолжает своё мифотворение так:
«Великое христианское сердце Толстого и великий христианский ум Вл. Соловьёва не поняли и "не нашли" друг друга.
Замечательно, что главнейший пункт несогласия и идейной вражды — это учение о воскресении Христовом! […]
Но и здесь Толстой, отрицая "как философ" Воскресение, любил живой образ Христа, относился к нему не как просто к "учителю", а так же, как и Соловьёв, и никогда бы он не согласился в душе отречься от имени христианина, хотя бы всеми учёными мира было доказано, что Христос учил совершенно тому же, что и Будда, и Моисей, и т. д. Хотя Толстой не верит в божество Христа, но Его словам он поверил так, как могут им верить те, кто видел во Христе Бога.
<Это уже не философская схема даже, а спекуляции религиозного публициста. И, везде — тот же «барьер невосприятия» писаний Толстого, то же слепое отождествление христианства с учением церкви. – Р. А.>
И Толстой, "отрицавший" воскресение Христово, и Вл. Соловьёв, не проповедовавший то, что, по мнению Толстого, должен проповедовать каждый христианин, — были братьями по духу, разно мыслили, одно любили. Оба были убеждены, что Царствие Божие должно стать всем во всём человеческом обществе... искали Царствия Божия и правды его; оба они поняли его как всеединство, в котором человек должен без остатка принадлежать Богу.
Оба они провозвестники вселенского христианства» (Там же).
В этих, последних, суждениях Свенцицкого — немало правды. Но дальше… дальше — торжествует обман, тот же, на который наводил читателя В. С. Соловьёв:
«Толстой весь принадлежит НАСТОЯЩЕМУ.
Вл. Соловьёв — БУДУЩЕМУ.
Толстой дал колоссальный толчок МИРОВОЙ СОВЕСТИ.
Вл. Соловьёв дал миру гениальные религиозные ИДЕИ.
Совесть человеческая сразу поняла и приняла Толстого, хотя и не смогла призывы его претворить В ЖИЗНЬ.
Но ум, сознание человеческое не могло сразу впитать в себя религиозные идеи Соловьёва и даже просто "заинтересоваться" ими, понять их важность, — и потому прошло мимо них.
Дело усвоения ИДЕЙ — дело медленное. И потому дело, свершённое Соловьёвым, будет медленно ВЫРАСТАТЬ. Оно будет продолжаться после жизни Соловьёва, расширяться с каждым годом и вширь, и вглубь.
Дело Толстого в главнейшей своей части было свершено при жизни: никогда не будет иметь он такого влияния на людей, как в период астаповских дней. […]
Толстой учил, КАК НАДО ЖИТЬ.
Соловьёв — как надо ПОНИМАТЬ жизнь.
Этот вопрос о ПОНИМАНИИ ЖИЗНИ заставил его изучить все науки, пройти весь трудный путь философской мысли и создать настоящую ХРИСТИАНСКУЮ ФИЛОСОФИЮ. Не новое учение, а, исходя из Евангельских начал, ответить на все основные вопросы, поставленные многовековой человеческой культурой» (Там же).
Как мысленный эксперимент предлагаем читателю перечитать этот отрывок, заменив имя Соловьёва — именем Толстого (и наоборот). Столь же вероятно — но и столь же малодоказательно. И всё-таки — правда!..
Да, Толстой не шёл соловьёвским путём Человека Науки: по философиям, по преданиям и стихиям мира… Но он ли не учил ПОНИМАТЬ жизнь – такой, какова она есть и каковой ДОЛЖНА СТАТЬ?
Непонятно, куда для Свенцицкого делись пояснения Л. Н. Толстого в трактате «В чём моя вера?», что он намерен не «выдумывать» собственное учение или «толковать» христианство, а — как раз ЗАПРЕТИТЬ толковать его с позиций паразитирующего на нём учения церкви. Вернуть ему ИСКОННЫЕ смыслы, ИМЕЮЩИЕ ОБЩЕСТВЕННУЮ АКТУАЛЬНОСТЬ в ответе на вопрос как раз о религиозном ПОНИМАНИИ ЖИЗНИ? Куда делась для Свенцицкого статья Л. Н. Толстого «Религия и нравственность», где он излагает свою концепцию трёх различных ЖИЗНЕПОНИМАНИЙ, и высшим признаёт то, которое выражено в учении Христа? Куда девались для критика трактаты Толстого «О жизни», «Царство Божие внутри вас, или Христианство не как мистическое учение, а как новое жизнепонимание»? Куда делся для публициста и критика великолепный ХРИСТИАНСКИЙ КАТЕХИЗИС Толстого — статья «Христианское учение» — выявляющая как раз исконные причины торжествующих общественных зол в ГРЕХАХ, СОБЛАЗНАХ и СУЕВЕРИЯХ людей? Куда делись статьи, как вышеназванная «Конец века» или другая, с длинным, очень информативным заголовком — «Почему христианские народы вообще и в особенности русский, находятся теперь в бедственном положении»? Автором замолчаны работы Л. Н. Толстого, цель которых как раз ДАТЬ ПОНЯТЬ читателю коренные причины бедствий лжехристианской цивилизации и то, КАКОЙ ДОЛЖНА БЫТЬ добрая и разумная, христианская жизнь человечества. Наконец, «учения о жизни в изречениях» — знаменитые книги «Круг чтения» и «Путь жизни» — содержат в себе не одни художественные образы, описывающие жизнь, но и аналитику и критику её. Одной из главных тем «Круга чтения» является — «Устройство Жизни».
Как раз Толстой не создал так вожделеюще ожидавшейся от него современными критиками РЕТРОСПЕКТИВНОЙ УТОПИИ. Он не «учил» жизни — «лучшей», «будущей». Он как раз отвечал на вопрос, ОТЧЕГО ТЕПЕРЕШНЯЯ ЖИЗНЬ ПОЛНА ЗЛА — предлагая, как разрешение, не собственные выдумки, а ХРИСТИАНСКИЙ РЕЛИГИОЗНЫЙ ответ, по евангелиям.
В связи с вышесказанным нам ближе позиция другого, уже называвшегося нами выше, современного нам исследователя Ю. В. Прокопчука, являющегося современным духовным и философским единомышленником Л. Н. Толстого (к сожалению, «заразившимся» от него и некоторыми радикальными заблуждениями — такими, как «духовный монизм»). В статье 2009 г. «К вопросу о мировоззренческих системах Льва Толстого и Владимира Соловьёва» он делает такой вывод:
«Очевидно, что Соловьёв ближе к идеалистическим течениям западной философии с её христианской основой, европоцентризмом, историзмом. При этом он не был чужд мистики, хорошо знал восточные религиозные культы и философские системы.
Толстой, как нам представляется, ближе к духовно-монистическому направлению, присущему, в частности, многим течениям восточной религиозно-философской мысли, к полному ненасилию, характерному не только и не столько для исторического, церковного христианства, сколько для восточных религий.
Таким образом, «корневые» основы мировоззренческих систем мыслителей весьма существенно различались. Это и отразилось на структуре и содержании их философских и публицистических работ, оценках друг друга.
Разносторонне образованный философ, эрудит, интеллектуал СОЛОВЬЁВ БЫЛ СЫНОМ СВОЕЙ ЭПОХИ, он прекрасно чувствовал, знал реалии современной ему политической, социальной, религиозной жизни. Философские конструкции Соловьёва явились питательной основой для формирования и развития идеологии богоискательства, «нового религиозного сознания». Влияние идей Соловьёва, как известно, испытали на себе Бердяев, Булгаков, Франк, Эрн, Мережковский, другие философы «русского религиозного ренессанса» начала XX в.
Толстой — религиозный мыслитель не оставил после себя школы, секты, церкви. У него не оказалось ДОСТОЙНЫХ учеников среди отечественных мыслителей. Его учение, как и его поистине всеобъемлющая личность, несколько иного масштаба, их невозможно уместить в национальные, религиозные, политические рамки. ТОЛСТОЙ — ЛИЧНОСТЬ, ОПЕРЕДИВШАЯ СВОЮ ЭПОХУ, СУМЕВШАЯ ВЫРАЗИТЬ ТО ВНЕВРЕМЕННОЕ, ВЕЧНОЕ, ЧТО ВСЕГДА ОБЪЕДИНЯЛО ЛЮДЕЙ» (Мансуровские чтения. Калуга. Сентябрь 2009. Выпуск 2. Издательский дом «Ясная Поляна». 2010. – С. 50 – 64. Выделения в тексте наши. – Р. А.).
Человеком МИРА СЕГО И ВЕКА СЕГО, со всеми его заблуждениями, религиозными, философскими и политическими — оказывается, при объективном взгляде, в много бОльшей степени именно Владимир Сергеевич Соловьёв. Он чувствовал это сам — год за годом приходя к разочарованию в идеях, которыми заманила и которыми обманула его эпоха, совпавшая с его юностью и молодостью.
______________