Такова жизнь. На родине танго

часть третья.

Глава 1. Экватор

Когда самолёт заходил на посадку в аэропорту города Алжир, невероятной силы порывы воздушных масс швыряли наш лайнер из стороны в сторону, как игрушечный. Через приглушённый вечерний свет иллюминатора было видно, как крылья гигантского Ил-86 то задирались вверх, то вдруг опускались вниз, и, казалось, вот-вот обломятся. У меня уже мелькнула мысль, что мечте моей –увидеть сказочную страну Аргентину – сбыться не суждено. С первого захода было понятно, что самолёт посадить не удастся. Сделав ещё круг в тех же условиях, самолёт взмыл и круто набрал высоту. За окном было чистое, звёздное небо. Внизу светили огни пригородных поселений Алжира, справа тянулась продолжительная гладь водного пространства Средиземного моря. Всё было так, как будто никакой опасности и не существовало. Пилот воздушного лайнера объявил, что из-за метеоусловий в столице Алжира, самолёт для дозаправки совершит посадку в аэропорту города Оран. Все пассажиры постепенно успокоились, и перестали звучать сигналы вызова бортпроводниц.
После вылета из Москвы эта посадка в Алжире должна была стать первой. До конечного пункта назначения – аэропорта Аргентины таких посадок предстояло быть всего четыре: Алжир, Кабо Верде (Острова Зелёного Мыса), Рио-де-Жанейро и Буэнос-Айрес. Первая попытка приземлиться была, что называется, «первый блин комом».
Ко всеобщей радости аэропорт города Оран, расположенный в пятистах километрах от столицы Алжира, встретил нас полным ночным штилем. Дальнейший наш суточный полёт по маршруту не преподнёс нам более никаких сюрпризов. Где-то над Атлантикой мы пересекли экватор, с чем нас всех поздравили. Артисты из состава бригады проводников, ряженных под папуасов, раздали всем соответствующие дипломы. Они изображали нечто похожее на танцы с весёлыми напевами неизвестно каких народов, от чего зал оживился. В продолжение праздничного настроения нам, наконец, был предложен завтрак с вкраплениями экзотических фруктов, принятый на борт самолёта вместе с топливом в аэропорту Кабо Верде. Этому мы были особенно рады, так как ожидавший нас набор пищи в аэропорту Алжира остался не востребованным, и мы, последний раз перекусывавшие где-то над Чёрным морем, до самого экватора летели впроголодь. С удовольствием поев, умиротворённые пассажиры спали, ходили по самолёту, будто пытаясь приблизить конечный пункт назначения.
Вид с самолёта на Рио-де-Жанейро – столицу Бразилии разочаровал своими массовыми примитивными коробочками – домами. Но очень впечатлил 38-метровый монумент Христу Спасителю, установленный на высокой части горы, вызывавший немедленное желание попросить его о милости и о спасении души своей. Величественное сооружение словно парило над городом, который мы облетали, садясь в Рио-де-Жанейро и взлетая далее на Буэнос-Айрес.
Наконец двадцатичетырёхчасовой перелёт завершён. С волнением ожидаю увидеть Буэнос-Айрес. О! Сколько фантастического смысла в этом словосочетании! В нём слились невероятный бескрайний простор свежего, растворённого в мареве океанского воздуха с богатством ароматов гигантского букета разноцветья. Музыка звучания названия столицы Аргентины ежесекундно утверждалась шумом золотистых волн залива Ла-Плата, бархатной погодой, широкими красивыми проспектами и маленькими улочками, где было не найти двух одинаковых домов во всём городе. Восторг был во всём! Аргентина, Буэнос-Айрес, Весна! Что может быть благозвучнее! Мир грёз совпал с реальностью! Таково было моё первое впечатление об Аргентине.
Так не хотелось это совершенство высших душевных чувств, рождённых созерцанием прекрасного, ломать прозаическими событиями человеческой суеты, эмоциями условностей должностных иерархических отношений, напряжение которых возрастало всё более из-за несовершенства человеческих характеров.
Нас: меня, жену Галину и шестидесятидвухлетнего заместителя генерального директора внешнеторгового объединения «Техстанкоэкспорт» Зорина Глеба Андреевича, летевшего с нами одним рейсом в пятидневную командировку, – встретил Владимир Павлович Валевский, сотрудник этого же объединения, уже полгода живущий в Буэнос-Айресе. По дороге, управляя автомобилем, Валевский поделился с нами первыми знаниями о стране и столице Аргентины.
Затем, прямо в автомобиле, по предложению Зорина, мы перешли к обсуждению вопросов, касающихся моих обязанностей в этой командировке и перспектив поставок текстильного оборудования в Латинскую Америку. Перспектива вырисовывалась неплохая, если учесть то обстоятельство, что около полугода назад внешнеторговым объединением был утверждён посредник из местных представителей бизнеса сеньор Рамон Мартинес – глава фирмы «Бола». Рамон должен будет помогать нам во всём в наших общих делах на континенте. Так с оптимистической ноткой (похоже, он сам в это верил) пояснил Зорин.
– Кстати, только на прошлой неделе в Москве мы окончательно согласовали агентскую ставку Рамону Мартинесу, которую он просил повысить, ссылаясь на имеющиеся конструкционные недостатки оборудования и проблемы в эксплуатации, осложняющие работу с заказчиками. Николай Степанович, тебе следует прислушиваться к господину Рамону Мартинесу и не игнорировать его суждения. Например, на фирме Касьери в городе Колон дела особенно плохи. Там все двадцать семь станков работают на четверть от возможного, – сказал Зорин.
– Так, значит, завтра познакомимся с Рамоном и услышим конкретности проблем в Колоне? – спросил я.
– Ну, мы-то с ним хорошо знакомы, а ты с Рамоном познакомишься, когда он прилетит. После переговоров в Москве он вылетел в Германию по своим личным делам, – ответил Валевский.
Какой же я противный, ещё даже не видел человека, а уже подумал о нём плохое, именно то, что как раз в Европе находятся все наши конкуренты, с которыми он там может снюхаться.
– Ну, да. У каждого человека могут быть личные дела. Я не ослышался, с Рамоном согласована агентская ставка, а не процент от поставляемого оборудования? – спросил я, - это значит в случае отсутствия поставок платить мы всё равно должны?
– Тебе, Жуков, не надо вникать в коммерческие вопросы. Поверь, этими делами занимаются очень опытные и серьёзные люди. Уж они учли всё. Твоё дело организовать работу демонстрационного зала, рассматривать рекламации, проводить обучение работников предприятий и, если понадобится, организовать непосредственно на объекте монтаж и научить людей делать ремонт оборудования, – сказал Зорин.
– Мне не помешали бы и коммерческие знания всего нашего дела в Аргентине, – продолжал упорствовать я.
– Знать-то ты можешь, но только соваться в это дело тебе не следует, – оборвал Зорин.
– Николай Степанович, жить вам с женой придётся пока в отеле «Эсмеральда». Это пара кварталов до залива Ла-Плата, – сглаживая возникшее напряжение, более дружелюбным тоном обратился ко мне Валевский. – Это в центре города, вместе с тем – тихое место и минут пятнадцать пешком до замечательного парка Сан-Мартин и морских причалов. Приятно будет погулять вечерком перед сном.
– По условиям командировки у меня должна быть квартира. Это намного дешевле, чем в отеле, да и с питанием было бы проще. У меня проблема с желудком. Самим готовить – здоровее пища, игнорируя резкость Зорина, дружелюбно сказал я.
– Квартира будет позже, её арендуют, как правило, на длительный период. А ты пока своей деятельностью здесь должен зарекомендовать себя, – сказал Зорин.
– Простите, что при первом же разговоре мне приходится высказывать своё, мнение отличное от Вашего, но по опыту знаю, что квартиру арендовать можно на любой срок, – сказал я.
– Какой-то ты ершистый, товарищ. Насколько мне известно, у тебя были проблемы и в Германии. К старшим по возрасту и по должности следует относиться уважительнее. Меньше головной боли будет. Ты имей это в виду. В конце концов, нам предстоит заниматься одним делом, – тихо, но едким и назидательным тоном сказал Зорин.
– Вы правы, заниматься мы будем одним делом. Но мне думается, что главным мерилом при принятии решений всё-таки должны быть здравый смысл и целесообразность. Завод мне поставил задачу, чтобы затраты на моё содержание были минимальными, а результаты поставок оборудования максимальными, – так же тихо сказал я.
– Если тебе квартира и будет арендована, то она также должна будет находиться в центре города, а это в любом случае дорого. Так что за дешевизной не гонись. Есть такое понятие в международных отношениях, как авторитет государства. Уважаемое государство не поселит своих представителей на окраину. А наше государство в Аргентине уважают, они в своей политике во многом смотрят на нас. И не твоё дело заботиться об экономике. Ты бери пример с твоего коллеги из Чебоксар – Костюхина. Он работает здесь уже второй год, и у нас от него нет никаких проблем. Завтра ты с ним познакомишься, – сказал Зорин.
 Дальше возражать не было смысла. Надо осмотреться, дождаться отъезда Зорина в Москву и тогда попытаться убедить Валевского арендовать квартиру. Кажется, он мягче и склонен к диалогу. По крайней мере, такое у меня сложилось первое впечатление о нём.
Аэропорт остался далеко позади, и мы приближались к центру столицы по широкой магистрали, ощущая близость моря и вечернюю морскую прохладу. Проехав небольшой отрезок по самому широкому проспекту в мире, с названием «9 июля», мы свернули на тихую улицу Эсмеральда, ведущую к отелю с тем же названием.
 В Новосибирске было уже утро, двадцать первое октября, а здесь ещё был вечер двадцатого октября 1989 года. Мы разместились в комфортном номере с видом на дворовый парк. Я открыл окно, но на улице грохотала канонада, и я подумал, что начался очередной государственный переворот и закрыл окно. Выйдя в коридор, я тут же столкнулся с парочкой молодых людей, весело разговаривающих на русском.
– Здравствуйте! Какой приятный сюрприз: улететь за тридевять земель, и тут же увидеть своих людей, – сказал я, искренне обрадовавшись.
– Добрый вечер! Мы тоже, когда приехали сюда полгода назад удивлялись, что русских в этом отеле много. Вы, значит, новенькие, и какими судьбами тут? – спросил подтянутый, спортивного вида мужчина лет тридцати пяти. Рядом с ним была девушка, моложе его лет на десять, стройная, с натренированными мышцами рук.
– Это Марина – моя жена, а я Сергей, – представился он. – Мы из Москвы, работаем там в цирке, а здесь мы на гастролях.
– Так вы выступаете с животными? – спросил я.
– Нет, что вы. Мы воздушные гимнасты и выступаем здесь с вертолёта на стадионах. Некоторые элементы я делаю без страховки,  как и заявлено в рекламе, что привлекает зрителей. Но признаюсь по секрету, – он, улыбаясь, слегка приблизился ко мне, как будто на самом деле говорил по секрету, – что большинство упражнений делается всё-таки с тросом.  Просто трос очень тонкий, крепкий и на высоте его почти не видно. А в качестве подтверждения, что без страховки, чтобы пощекотать нервы болельщикам, перед последним упражнением незаметно отцепляю трос и, снизившись к футбольному полю, как будто срываюсь с вертолёта и падаю под общий вздох стадиона на натянутую страховочную сетку метров с двадцати. Кстати, эта идея с повышенным риском не моя. Чтобы повысить собираемость денег и посещаемость на стадионах, местные организаторы придумали наши выступления перед футбольными матчами. Хотя у них и так фанатов хоть отбавляй. Это они так изобретательно бьются за доход и прибыль, рискуя моей головой, – сказал, улыбаясь, Сергей.
– И что, Марина тоже без страховки, это ведь опасно? – спросил я, почувствовав только от одной мысли об этом мурашки по телу.
– Конечно, опасно, но Марина всегда со страховкой. «Жена у меня одна, словно в степи луна», – пропел Сергей известную мелодию и обнял жену. – Правда, местные бизнесмены не очень-то хотят нам платить за это. Ссылаются на инфляцию. Кстати, приходите, завтра, в номер семьсот четыре, часам к шести. У меня завтра день рожденья и свободный от выступления. Выпьем вина, поболтаем. У нас будут ещё пары три-четыре. Все они тоже из Союза, познакомитесь, – сказал Сергей.
– Цирковых номеров без страховки не будет? – пошутил я.
– Будут подробности о нашей жизни. Мы тут планируем попасть на венчание Марадоны. Это будет через три недели. Я узнаю все подробности, что и как, и попробуем прорваться в церковь «Святая Мария» – там будет его венчание с женой, – сказал Сергей.
– Хорошо, завтра придём. Может, гитару принести? – предложил я.
– Обязательно! – воскликнул Сергей. – Люблю звук гитары. Она создает атмосферу доверия и душевного равновесия.
– А мы прилетели только сегодня из Новосибирска по поставкам текстильного оборудования и организации сервиса. Меня звать Николаем, а это моя жена Галина. Кстати, по какому поводу эта канонада? – спросил я.
– Сегодня в Аргентине отмечают Хэллоуин, – объяснил Сергей. – Когда-то эти европейцы, что называется, понаехали сюда с огнестрельным оружием. Захватили территорию местных аборигенов, многих из них истребили, а для веселья привезли с собой свои праздники. Теперь аргентинцы – это в основном испанцы и итальянцы, очень эмоциональные ребята, и чуть что – хватаются за оружие. У них у многих дома кое-что имеется для стрельбы. У некоторых целые арсеналы, и пострелять и пошуметь они любят. Через пару часов всё утихнет, – сказал, улыбаясь, Сергей.
Поговорив ещё некоторое время о разных пустяках, мы распрощались с уговором, что завтра встретимся.
На следующее утро позвонил Валевский и сказал, что пока Рамон Мартинес не прилетел из Европы, мы должны решить все формальности в консульстве и торгпредстве. В девять утра мы уже встретились в холле отеля. Негромко звучало красивое танго. Кроме Валевского Владимира Павловича, выспавшегося, побритого, подтянутого, пышущего здоровьем, и Зорина Глеба Андреевича, уставшего, не выспавшегося и от того выглядевшего ещё более старым, был ещё один мужчина.
– Познакомься, Николай Степанович. Это чебоксарский представитель Анатолий Костюхин. Пока он один занимался вашим и своим оборудованием. Вам надо поладить. Здесь вы будете делать одно дело, – назидательно сказал Зорин, и они с Валевским удалились за другой столик.
Анатолий был лет сорока, высокий, стройный, с зачёсанными назад волосами, стоял, обняв себя руками, и непринуждённо улыбался, показывая красивые зубы. Прямо Джеймс Бонд. В его лице не было ничего такого, что указывало бы на присутствие в нём превосходства или самоуверенности или чего-то ещё, чем часто грешат столичные тёртые парни. Мы сели за столик и обменялись минимальной рабочей информацией, необходимой в таких случаях при первой встрече. Он высказал мнение, что двадцать семь станков в Колоне плохо работают по причине конструктивной ошибки завода. Я возразил, сказав, что перед отгрузкой станки испытывались на полипропиленовой ткани, именно на эту ткань и был заказ фирмы. Он рассказывал всё в подробностях и что найти причину не смог. Я был в недоумении: не мог же он, условный советский конкурент, навредить моему заводу.
Затем он поделился своими условиями быта и тем, что его жена Татьяна работает секретаршей у торгпреда. За границей все жёны командированных дипломатических работников, представителей внешнеторговых фирм или предприятий стараются устроиться на какую-нибудь работу в советских загранучреждениях. Они не гнушаются ничем. Зарплаты их мужей любого ранга – это какие-нибудь пятьсот-восемьсот долларов. В Союзе, с домашними ценами такая сумма – предмет успеха. Но за границей в любой стране, с их ценами, инфляцией и соблазнами – это довольно скромные деньги. Например, в Западном Берлине мастер ткацкого участка, которого я обучал, зарабатывал две тысячи долларов. У меня зарплата была шестьсот пятьдесят.
Через пару часов Анатолий уехал на местную текстильную фирму. Основное, что я вынес из разговора с ним, – надо учить язык. Распрощавшись с Анатолием, мы с женой поехали в торгпредство на автобусе. Там, кроме всего прочего, мы узнали, что в советской школе на улице Посадос нет учителя младших классов. Сделав все дела в торгпредстве, мы прошли в консульство и затем неподалёку зашли в школу. Так неожиданно решилась занятость и Галины. Она была несказанно рада, так как в Союзе работала она как раз учительницей младших классов.
В отель возвращались кварталов пять пешком. При близком знакомстве город уже не казался сказочным. Теперь он представлялся обычным с его недостатками в результате скученности, обилия автомобилей и загазованности. Далеко не на всех улицах был асфальт. Очень многие автомобили, припаркованные вдоль тротуаров впритык друг к другу, имели повреждённые бамперы. И было интересно наблюдать, как очередной отъезжающий из ряда буквально расталкивал автомобили, стоявшие не на ручнике, а на скорости, взад-вперёд, повреждая свои и чужие бамперы, обеспечивая себе выезд. Урны были переполнены мусором, раздуваемым ветром. Двенадцать миллионов человек, столько живёт в Буэнос-Айресе, не могут оставлять после себя полную чистоту и порядок. Рядом с шикарной высоткой из стекла и бетона мог стоять старенький домишко, хозяин которого наверняка едва сводит концы с концами.
Так что золочёный первоначальный блеск моих впечатлений, мягко говоря, потускнел. Идеальный порядок, как я потом установил, бывает только там, где есть изолированные жилые зоны за красивыми заборами как следствие концентрации денежных средств их владельцами. И только деревья и другие растения, конечно, там, где они встречались, были сказочно красивы, и часто многие из них цвели круглогодично.
Придя в отель, я поступил по Мартину Идену – разложил повсюду листы с переводами испанских слов и установил для себя порядок: «во что бы то ни стало» каждые сутки учить двадцать пять – тридцать слов с повторением старых. Составил для себя удобные грамматические таблицы.

Глава 2. Рамон Мартинес

На следующий день Валевский заехал за мной, и мы направились на фирму нашего посредника фирмы «Бола», что находилась в другом конце города в районе Морена. У дверей офиса нас встретили два сотрудника, которые курили. Мигель, нос которого был достопримечательностью и выделялся огромным размером и крючковатостью, улыбался едва заметной улыбкой. Голос его был высоким, негромким и оттого Мигель казался интеллигентным и деликатным. Вторым встречающим был Даниель. Роста он был невысокого, с выразительными глазами на правильном улыбающемся итальянском лице с усиками тщательно выбритым уголочком на верхней губе. Он был в костюме, в розовой рубашке с галстуком и выглядел презентабельно.
Когда мы вошли в здание, Валевский познакомил меня с секретаршей Рамона – Беатрис. Это была широкоплечая, с богатой шевелюрой, с большими выразительными глазами женщина лет тридцати пяти. Но она выглядела грустной и поникшей, как будто была нездорова. Затем мы вошли в отдельный просторный кабинет, где сидел седовласый мужчина и пил чай матэ через трубочку. Это и был Рамон Мартинес. Общий облик его был как у тяжеловесного гранитного монумента. Он медленно встал и, не выходя из-за стола, подал мне руку низко, как будто она была очень тяжела. Он оказался невысоким, с большой круглой головой, широкими плечами, и лицо его имело европейский вид. Серые его глаза были красноватыми с прожилками, бегающие, с неудавшейся попыткой улыбнуться. Он выглядел явно усталым, очевидно по причине далёкого ночного перелёта из Германии. При обращении ко мне в его коротком взгляде было что-то равнодушно-пренебрежительное, что сразу установило между нами дистанцию. Когда мы сели за длинный стол его кабинета, он говорил долго, слегка шепелявя, и совсем не глядел на меня, как будто меня совсем не было. Я задумался: с чего бы это? И мысли мои опять привели к тому, что, будучи в Москве, он узнал мою фамилию, а затем, находясь в Германии, имел контакты с нашими конкурентами. А уж те хорошо знали, кто я такой, и рекомендовали ему соответствующее отношение ко мне. Не могу объяснить – почему, но именно так я видел эту ситуацию, – прямо какая-то маниакальность.
– Валевский, – говорил по-испански Мартинес, – объясни потом Жукову, что ответственным за его безопасность на фирме будет Даниель. Он должен быть в курсе всех передвижений Жукова по стране и городу. Никакой самодеятельности не должно быть. Здесь я генерал и сам законодатель. Я вашей стране делаю доброе дело. Не знаю, нашелся бы ещё какой-нибудь дурак во всей Аргентине, который бы стал продавать здесь ваши плохие станки. Закон страны ставит ограничения для того, чтобы бизнесмены не ввозили сюда оборудование, бывшее в употреблении или от производителей сомнительных фирм. Вас очень мало знают на рынке Латинской Америки. Особенно хлопковые переработчики – текстильщики в северных провинциях. Там во множестве ещё эксплуатируются низкопроизводительные станки – старые, но надёжной многовековой челночной конструкции. Для вас я использую здесь в столице всё своё имущество, производственные помещения и оборудование на заводе в Росарио. А вы не платите мне за это даже аренду. И я живу только тем, что занимаюсь машиностроением, произвожу запчасти хорошего качества для аргентинских фирм и для ваших станков. Вы же, русские – дураки, хуже китайцев и не можете сделать хорошо, как я. В Колоне ваши двадцать семь станков очень плохо работают и вредят имиджу моей компании. Эта информация быстро разлетелась по Аргентине, Бразилии и Чили. Оттуда приезжали бизнесмены посмотреть на ваши станки. Ещё вчера я был в Германии и смотрел там станки фирмы «Швицер». У них производительность на сорок процентов выше, чем у ваших, – закончил Рамон, ни разу не сменив свой сварливый тон хотя бы на нейтральный.
Так вот оно что… Всё-таки я был прав, предполагая, что он встречался с нашими конкурентами. Только зачем он это сказал? Вырвалось? Или намеренно?
Валевский переводил мне всё, что говорил Мартинес, хотя я всё понимал без перевода, и деликатно улыбался. Вклиниваясь между фразами Рамона, Владимир Павлович сказал мне, что в машине он пояснит кое-что из сказанного Рамоном. Учитывая предупреждение Валевского и видя усталость Рамона, я не стал встревать в его монолог. Дальше мы согласовали некий план моих действий на ближайшее время, с трудом договорившись. Я настаивал на том, чтобы как можно быстрей съездить в Колон разобраться в проблеме, чтобы сразу принять меры, связавшись с заводом. Рамон категорически упирался, апеллируя к тому, что станки в Колоне давно смонтированы, сданы в эксплуатацию, и не надо на них тратить время. Валевский занял сторону Рамона, и мне пришлось согласиться ехать на организацию монтажа в северную провинцию Чако. Вскоре Рамон Мартинес собрался уехать, сославшись на усталость, сказав, что он до следующего понедельника будет в Росарио. Я подошёл к нему пожелать доброго дня и протянул ему руку. Он, не глядя на меня, подал свою безжизненную ладонь.
По дороге домой Валевский объяснил мне, что поведение Рамона исходит от его характера. На самом деле он добрый человек и старается нам помочь, но только любит поворчать. А все расходы его, в том числе по использованию демонстрационного зала, предусмотрены агентским соглашением и оплачиваются. Надо терпеть его и не обращать внимания на его некоторые странности.
 Вечером в отеле, когда мы с Галиной собрались идти на день рожденья Сергея, вдруг зазвонил телефон.
– Добрый вечер! Это Николай? – в трубке был голос молодого человека говорившего по-испански медленно, видимо предполагая, что со мной надо говорить разборчивее.
– Да, я Николай. Можете продолжать говорить по-испански, если не говорите по-русски, – ответил я.
– Моё имя – Серхио. По-русски я говорить очень плохо, потом папа говорить по-русски, – и он опять перешёл на испанский язык. – Я и мой папа работаем с Рамоном Мартинесом. Сейчас мы находимся в Росарио. Мой папа хочет с тобой встретиться и поговорить. Через три дня мы тебе позвоним. Можно? Только о встрече нельзя говорить Рамону, Валевскому и никому другому. Это очень важно, ты понял?
– Хорошо. Я всё понял. Мы встретимся через шесть- семь дней, когда я вернусь на выходные из Ресистенции провинции Чако. Когда прилечу обратно, я позвоню вам.
 Серхио назвал номер телефона, и мы попрощались.
 Я не спрашивал, о чём будет разговор, но понимал, что, если партнёр хозяина фирмы, с которым мне предстоит работать несколько лет, предлагает встретиться, сохраняя это в тайне, значит, надо встречаться. Меня звонок озадачил, и я уже не мог не думать о нём.  И так, на поверхности всего услышанного за пару дней, я увидел две главные информации: первое, это то, что главный хозяин фирмы Бола - Рамон Мартинез, он же наш представитель в Аргентине и в Латинской Америке, встречается с нашими конкурентами в Европе, что уже само по себе нонсенс; второе - совладелец этой же фирмы, в тайне от своего руководителя Рамона, намерен встретиться со мной - представителем конкретного завода, продукцию которого они должны продвигать на латиноамериканский рынок.
 На день рожденья Сергея мы пришли с опозданием на двадцать минут. Оказалось, что ещё никто из ожидаемых гостей не пришёл и стол не был накрыт. Именинник Сергей и его жена Марина были приветливы, чувствовалась наработка поведения на публике и Сергей сразу похвалился, что ему удалось купить в Аргентине кое-что, как ему кажется, из антикварных вещей. Это были шпага и клинок. Шпага была не очень длинная, изогнутая, и лезвие действительно никогда не подвергалось механической или другой обработке. Это была старинная тонкая ковка. На режущей части были вмятины и зазубрины. Эфес был обрамлён серебром и инкрустирован мутноватыми разноцветными камнями, имел дужку и гарду для защиты руки. Аналогично выглядел клинок, только он был прямой и не имел дужки, а гарда была короткой.
– Как же ты повезёшь это отсюда, это же холодное оружие, и наверное, нужен какой-то документ для таможни? – спросил я.
– Да, документ нужен. Один из организаторов моих представлений уже добыл справку, что это не музейная редкость, и оформил мне дарственную от себя. Этого достаточно. Правда, мне пришлось согласиться на снижение моего гонорара за выступления на приличную сумму, но, думаю, в Москве я верну эти деньги с лихвой. Как-то надо жить. Советую и вам кое-что присматривать здесь, чего у нас дома нет. А дома через комиссионку можно совершенно легально продавать и подзарабатывать прилично.
Вскоре подошли ещё три пары. Женщины довольно быстро накрыли стол, и, пока суд да дело, все перезнакомились. Все мужья были техническими специалистами заводов и работали при торгпредстве или на фирмах посредников. Жёны, оказавшись здесь с мужьями, были совершенно разных профессий. Со мной рядом сидели свердловчане: Алексей и его жена Елена – преподаватель вуза, любительница фольклора и хоровых песен. Мы сразу нашли с ней общий язык и пели под гитару весь вечер романсы и песни, перемежая музицирование с разговорами о насущных темах: как жить дальше и к чему приведёт идущая дома перестройка. При этом чувствовалась ностальгия, спутница всех путешественников, блуждающих на просторах мира по разным делам. Наговорившись и в меру употребив вина, все направились к пирсу погулять.

Глава 3. Происшествие на самолёте

Утром Валевский довёз меня до аэропорта, и я по расписанию вылетел на Боинге 737. Моторы мерно гудели, но я, вопреки своей привычке спать в полёте, безуспешно пытался уснуть, ощущая непонятное беспокойство. Я думал о Рамоне, Валевском, и ещё больше о предстоящей встрече с отцом Серхио и пытался спрогнозировать дальнейшие события. Вдруг я чутким слухом услышал и почувствовал телом очень краткий толчок и едва улавливаемое нарушение работы двигателей. Сразу после этого включилось табло «пристегнуть привязные ремни» и появилось характерное голосовое сопровождение. После едва уловимого толчка двигатели вновь заработали равномерно, но самолёт начал с разворотом круто снижаться. Моё сердце и интуиция, всегда безошибочно чувствовавшие любые опасности, и на этот раз отреагировали повышенным пульсом и толчками в висках.
– Уважаемые пассажиры, на самолёте произошло отключение основной электрической системы питания с переключением на дублирующую систему. Мы снижаемся, и через несколько минут наш самолёт совершит посадку в городе Посадос, – объявил спокойным голосом командир корабля.
Это было подтверждением тех ощущений, что я испытывал несколько секунд назад. Значит, по регламенту полётов возникшая проблема на самом деле является аварийной и требует срочной посадки. Судя по смене расположения лучей солнца в иллюминаторах, мы развернулись на обратный курс в направлении востока. Обеспокоенные люди крутили головами, и бесконечно звучал сигнал вызова бортпроводниц. Старшая стюардесса вышла перед салоном и, держась рукой за кресло, сказала, что посадка будет аварийной и что это требует правильного поведения пассажиров согласно инструкции. Самолёт выпустил закрылки и снизился настолько низко, что были отчетливо видны блики отражений водной поверхности среди деревьев и цветущих кустарников. Очевидно, место было болотистое, и я даже предположил, что посадка будет происходить прямо на эти мелькающие внизу кустарники. Бортпроводница ещё раз объявила, чтобы все пригнулись и заняли рекомендованное при аварийной посадке положение. Я не мог заставить себя это сделать и смотрел в окно иллюминатора.
Вдруг внизу появились ограждения и бетонная полоса. Немного пролетев, самолет сбросил обороты двигателей, коснулся бетонной полосы, моторы включились в положение «реверса». Самолёт катился, спокойно тормозя. Слева от самолёта по соседней полосе мчались пожарные машины и автомобили с красным крестом.
Самолёт остановился. Кое-кто из пассажиров уже поднял голову и начал хлопать в ладоши, некоторые радостно кричали и смеялись, воздев руки к небесам. Стюардесса подтвердила факт нормальной посадки и попросила всех организованно выйти из самолёта по двум выходам и пройти в аэропорт. Чуть позже она же объявила, что желающие могут остаться в самолёте. Моя любопытная натура не упустила шанса остаться в самолёте. Через пару минут подъехала «техничка», из которой стали выносить разные приборы, инструменты, и было слышно через открытые двери, как специалисты обследовали самолет со всех сторон. Они ходили по салону, заглядывая в люки, которых я раньше не замечал. Каждый раз двигатели запускались до максимальных оборотов и останавливались полностью. Так длилось три часа. Другого самолёта не давали. Всё, что можно было прочитать, было мной прочитано и пролистано, и сидеть было скучно и душно. Я сходил по солнцепёку в аэропорт и обратил внимание, что посадочная полоса и небольшой аэровокзал без кондиционеров были одиноким островком в бескрайнем цветущем пространстве болот и однообразных звуков насекомых и птиц.
В конце концов объявили, чтобы все пассажиры заняли свои места. Многие мужчины, стоявшие в тени и на ветерке под крыльями самолета и наблюдавшие за специалистами, стали не спеша подниматься в самолёт. Очевидно, что веры в этого серебристого коня на сто процентов уже не было. Командир корабля объявил, что неисправность обнаружена и устранена. Он пошутил, что за предоставленную дополнительную экскурсию всем придётся доплатить аплодисментами, которые на самом деле прозвучали в сопровождении смеха. Настроение у всех приподнялось, и мы вскоре взлетели. Уже через час объявили о снижении, и самолёт приземлился в аэропорту города Ресистенсия.
Мне показалось, что на улице было ещё жарче, хотя часы показывали уже шесть часов вечера. В аэропорту меня никто не встретил. Провожавший меня Валевский гарантировал, что встретит меня технический директор фирмы Нестор. Номера телефона фирмы «Тексварбас», где я должен был работать, он мне тоже не дал. Имея большую практику скитаний по заграницам, я прямо требовал у Валевского телефон. Наконец он признался, что визитку директора фирмы потерял. «Растяпа», – подумал я.
Было очень весело. Без телефона, без адреса и практически без денег я чувствовал себя, как случайный путник в пустыне. Или как нищий в торговом центре. Куда ни пойдёшь – всё безрезультатно, всё недоступно. Ощущение приближающихся новых приключений настраивало меня на мобилизацию духа и юмор – что оставалось делать? Ехать в первый попавшийся отель нет смысла, так как Валевский говорил, что принимающая сторона арендовала для меня комнату на месяц, правда, неизвестно, в каком отеле. Но не оставаться же здесь, в аэропорту. Чтобы беречь деньги, я решил ехать на автобусе.

Глава 4. Цикады и ночные бабочки

 Через сорок пять минут я уже был в центре города. Бутерброд, съеденный ещё в аэропорту Посадос, затерялся где-то в лабиринтах пустого, стрессового желудка, и у меня была потребность что-то поесть. В ресторане наверняка дорого. Солнце уже зашло, и в парке, куда я зашёл, уже были сумерки, особенно среди густых деревьев. От повышенной влажности было душно. Я купил мороженое и съел. Оно было похоже на прокисший йогурт, и во рту остался привкус уксуса. Дойдя до ближайшего отеля, я спросил на рецепции, знают ли они фирму «Тексварбас». Несмотря на то, что город небольшой, фирму эту никто не знал. На вопрос, можно ли поселиться у них до утра без денег, мне любезно, с извинением отказали. Ну что ж, оставалось возвращаться в парк и куковать там до следующего утра. Там, по крайней мере, есть скамейки и беседки с навесом. Я выбрал беседку в менее освещённом месте и улёгся на плетёное тростниковое сидение. Вскоре я услышал, как по отсыпанной мелкой крошкой парковой дорожке идёт с тележкой мальчик и, стараясь перекричать шум цикад, предлагает чорипан. Это было кстати. Всё-таки люблю вкусно поесть. Растягивая удовольствие, запивая пепси-колой, я съел колбаску в булочке и немного утолил голод. «Гостиничный номер» на открытом воздухе мне нравился, если бы не духота и отсутствие тишины из-за треска цикад. Я подумал: «Чем же эти многочисленные твари питаются?» – и сон сморил меня.
Проснулся я от прикосновений и женского шёпота. По бороде меня гладила пышущая парфюмом женская рука. Девочек было двое, и я сел. Я подумал: «А куда девались цикады?» Невероятно, но было совсем тихо. Оказывается, эти твари тоже спят. А что же не спят эти двуногие красавицы? В лунном свете я успел разглядеть лица девиц. Одна уже прижималась к моей руке своей юной грудью, обняв меня за шею. Но всё моё существо никак не откликнулось на немой намёк любви. Броня моей морали, привитой коммунистической партией и моральным кодексом строителя коммунизма, была крепка. Девочки были мулатки – улыбчивые, симпатичные – и профессионально играли свою древнюю роль, несмотря на столь юный возраст. «Замечательно, – подумал я, – приключения моего путешествия продолжаются».
– Доброй ночи, девочки, – сказал я и наивно спросил: – Как вас зовут, и что вы хотите?
– О, доброй ночи! Почему ты спишь здесь? Если у тебя нет дома, то мы приглашаем к нам в гости. У нас очень хорошо и за комнату не надо платить. – Она показала на освещённые окна, с трудом просматривающиеся через густые ветки деревьев.
– Мне здесь нравится. Тут много свежего воздуха и видны звёзды, – я показал на небо и не увидел там знакомых созвездий, которые остались далеко в Сибири северного полушария.
– Зато у нас кондиционеры и прохладно, как зимой, – сказала до сих пор молчавшая вторая, ещё более юная девочка. Назвать их проститутками, даже про себя, у меня я зык не поворачивался, настолько представлялись они мне ещё по-детски незрелыми и девственными. На мгновение я сопоставил себя в этом городке, затерявшемся в тропических лесах на прожигаемой солнцем круглый год земле, с той далёкой сибирской деревней, где мы в детстве загадывали  звёзды – каждый выбирал себе звезду, и где солнца хватало только для того, чтобы скупая растительность едва успевала вырасти и созреть.
И я неожиданно для себя ощутил, как мне хорошо здесь, в этом парке. Мораль моралью, но не скажу, что прикосновения этих юных прелестниц мне были неприятны.
Девицы недоумённо смотрели на меня и не понимали, почему я не отвечаю на их вопросы. В конце концов я поблагодарил за их заманчивое предложение и всё-таки сказал, чтобы они шли домой. Не дожидаясь, когда они уйдут, я опять улёгся на своё плетёное ложе. Жрицы любви вынуждены были встать и удалились. Я обнял себя, чтобы руки не спадали вниз, и быстро уснул. Наверное, я недолго спал. Разбудил меня на этот раз мужской голос.
– Алё, друг! Доброй ночи, – передо мной стоял мужчина.
Я сел. Какого чёрта ему надо? Я только что разоспался и был раздражён. В нескольких метрах, под фонарём стояли две девушки, которых я не то чтобы узнал, скорее догадался. Тут я понял, что это сутенёр, и теперь он будет заявлять свои права на эту территорию.
– Это моя территория, – повторил он мои мысли. Его интонация была дружелюбной. Он сел рядом со мной и совершенно бесцеремонно стал гладить мою ногу. – Если тебе не нравятся девушки, у нас есть другой выбор.
Я посмотрел на него внимательно. В ночном скупом свете он был похож больше на итальянца, с тёмными блестящими в ночи глазами, с зализанными назад лоснящимися волосами и тонким прямым носом. От него пахло женскими духами. Он достал из кармана жилетки карты с порнографическими изображениями и предложил поиграть у них в отеле. Оставаться здесь на «чужой» территории мне больше не хотелось – в покое не оставят, и я решил прогуляться с ними. Обрадовавшиеся девушки взяли меня под руки с двух сторон и в предвкушении любви уже крепко прижимались ко мне чуть ли не всем телом и я их не отстранял. В сопровождении такого почётного эскорта я двинулся в сторону подсвеченных зданий. Когда мы вышли на освещённую улицу, перешли через дорогу и  проходили мимо небольшого четырёхэтажного отеля, я освободился от ласковых рук девушек, которые освещенные фонарями, обнаружили себя почти голыми с накинутыми поверх редкой сетчатой тканью с бахромой и кисточками понизу. Поблагодарив девиц с поклоном я сказал, что здесь живу. От них возражения не последовало, но они стояли в некоторой растерянности.
Войдя в холл отеля, я направился к дверям ресторана. Несмотря на ночь, за столами сидели несколько человек. Ко мне подошла пожилая дама с сонным, но добрым лицом и очень пухлыми губами. Она улыбалась, как лучшему другу. Я успел посмотреть в меню и заказал ей двойную порцию чаю в горшочке с неизвестными для меня аргентинскими травами и лимоном. Гулять – так гулять.
Пока мне готовили чай, я успел уснуть сидя. У меня это всегда легко получается. Ещё в армии, когда я служил радистом, находясь на дежурстве, я всегда по целой ночи спал сидя с наушниками на шее. В эфире звучала морзянка, разное тиликанье, в том числе звуковой бисер шифровальных станций, или перекличка радистов - любителей, но я на них не обращал внимания. Я спал. Каждые три часа я должен был принять криптограмму с информацией, и в нужное время звучал мой позывной код. Спросонья я с лёгкостью вычленял его из общего эфирного шума, просыпался и принимал криптограмму. Затем я передавал её в аппаратную секретной связи и опять спокойно засыпал. Так же когда-то я принял срочную телеграмму вечером в двадцатых числах августа 1968 года, когда происходили известные события в Чехословакии, и передал дежурному генералу по гарнизону. Уже через полчаса начали взлетать самолёты с военного аэродрома, в трёхстах метрах от которого находилась моя казарма. Мне дали отпуск на десять дней с поездкой домой за то, что я безошибочно принял срочное сообщение государственной важности. Вот так, будучи солдатом, боролся я с Западом, который уже тогда делал попытки отнять у Советского Союза права на имперские владения. Кто больше прав? Напишут потомки лет через сто, если останутся живы в этой бесконечной политической и военной борьбе.
Когда ко мне вновь подошла дама с чаем, стуча деревянными башмаками на босу ногу – как звучанием кода, я проснулся. Этого горшочка с чаем мне хватило до самого утра вприкуску со сновидениями.
В семь часов, совершенно выспавшийся, но с тяжёлой головой, я подошел к рецепции и попросил дежурного помочь мне найти фирму «Тексварбас». Некоторое время проходила пересменка, и вдруг меня пригласили по моей фамилии, которая по их словам означает на местном языке - блюдо из потрошков, которую я никому не называл. О чудо! – мне подают ключи со словами:
– Ваш номер триста семь на третьем этаже, левое крыло с окнами на улицу.
 Мне подали листок с номером телефона моей фирмы. Только теперь я понял, что именно в этом отеле мне заказан номер с завтраком и ужином. А ведь я мог нормально спать всю ночь в номере, если бы сообразил обойти все отели в центре города и спросить о брони для меня. Я вернулся в ресторан и заказал полноценный завтрак официанту, который сменил ночную улыбчивую даму. Когда, позавтракав, я выходил из ресторана, мне сказали, чтобы я позвонил на фирму.
Глава 5. НЛО

Я набрал номер и представился. Мне ответил молодой баритон:
– Это Нестор, доброе утро! Николай, я извиняюсь, что вчера не встретил. Ко мне приехала подруга, и я про всё забыл. Через час я приеду за тобой и потом поговорим. Пока отдыхай. Понял?
Чего было не понять! Любовь – сумасшествие, она отнимает здравый смысл и память, и многое другое, что человек понимает только потом, когда эта любовь проходит.
При встрече Нестор мне понравился. Лет тридцати, высокий, со спартанской причёской, с небесными глазами на скандинавском лице. Он постоянно счастливо улыбался. Так улыбаются только влюблённые по уши. Немногословный, он не мог расстаться с выглядывавшей из-под коротенькой юбочки ножкой своей подруги, которая дремала даже тогда, когда я сел в новый фиат Нестора. В профиль она была точь в точь Керрингтон Гарленд из фильма Санта Барбара идущего по телевидению.
Проехав от города километра два, не доехав до густого леса, похожего на джунгли, мы остановились. Тут я увидел огромный муравейник из людей. Это и была строительная площадка новой фабрики. Вот почему название её ещё не было  известно местным людям. Только одно производственное здание было полностью готово, всё остальное находилось в стадии строительства. Кто-то копал, кто-то делал опалубку и вязал арматуру, кто-то месил бетон и возил его на тачке, кто-то уже бетонировал фундамент и вертикальные колонны. И везде был исключительно ручной труд. Люди были в основном из местного населения. Одни были с внешностью настоящих индейцев из племён гуарани, тоба и винчи, другие в разной степени были метисами и мулатами. Были рабочие и европейского вида. Как я потом узнал, это были поволжские немцы из России и Германии. Потом я встречал даже чехов и болгар. Поистине, интернациональная страна. Все были голые по пояс, поджарые и загорелые. Нестор, улыбаясь, гаркнул приветствие и все, не отрываясь от работы, ответили дружно на разные голоса. Двухэтажный офис был с одной стороны ещё без окон, которые только теперь вставляли. Пекла жара. Нестор передал меня начальнику цеха, и мы прошли с ним в ткацкое помещение, где стояли рядами распакованные станки. Крыша помещения, накрытая металлическим профлистом, была раскалена. В такой жаре ничего не хотелось делать. На улице хоть ветерок обдувал. В цехе же было невыносимо душно, как в бане, и рабочие едва двигались. Обескураженный такой температурой в цехе, я сказал:
– Можно ли в каком-нибудь помещении первого этажа установить кондиционер, где я мог бы проводить инструктаж и отдыхать от жары? Иначе я умру, – пообещал я начальнику цеха.
Пришёл уже неулыбающийся Нестор, обременённый заботами, и заверил, что завтра утром кондиционер будет установлен в складе готовой продукции, где мне будет временно отведено место.
В присутствии начальника цеха я провёл собеседование с каждым из работников, задавая им вопросы, дающие представление о их технической грамотности. Затем они должны будут пройти краткое обучение и только после этого обслуживать технически сложные станки-автоматы. В первые часы я предложил отстранить двоих кандидатов, которые едва ли имели начальное образование, жили на селе и никогда не сталкивались с техникой. Мне их было жаль, ведь они могут потерять работу. Но по моему опыту такие работники принесут больше вреда, чем пользы, сколько их не учи. К моей радости их не уволили, а перевели в подсобные рабочие. К концу недели первые два станка уже вырабатывали хлопковую суровую бязь. В ходе запуска я обнаружил, что центральные кронштейны нитедержателей были не оригинальные, а кустарного производства. Сняв один из них, способом «на искру» я определил, что металл подобран неверно и как следствие деталь не имела должной твёрдости по Роквелу, как это заложено в заводской технологии. Долго эти кронштейны не проработают, о чём я сделал заметку в своём дневнике для разговора с Валевским.
Можно бесконечно смотреть на работающий ткацкий станок. Несколько десятков тысяч нитей, сойдя с огромной бобины (навоя), заходят в ламели и галева ремизных рам с одной стороны станка, а уже с другой стороны искромётно уложенные и прибитые мощными ударами берда поперечные нити (уток) выходят в виде готового тканого полотна, гладкого, ровного, с чистенькой кромкой. Весь народ с округи приходил посмотреть на это действо, и люди подолгу стояли, пытаясь понять, каким фантастическим образом поперечная нить меньше, чем за мгновение, оказывается уложенной в ткань.
В течение первых дней состояние моё было угнетено нестерпимой жарой и тропической лихорадкой, которая возникла на третий день после приезда сюда. Ещё больше я был раздражён, когда узнал от Нестора, что комплект гарантийных запчастей изъят фирмой нашего посредника Рамона Мартинеса. Это значит, что любая срочная необходимость, которая уже возникала, вызывает простой станка и претензию.
Все эти впечатления в Ресистенсии ничего бы не стоили, если бы я не увидел НЛО. Это был не восторг и не шок. Мои ощущения нельзя было определить каким-то словом имеющимся во всех словарях древней или современной России.    
Это чудо посетило тропический городок в шесть часов пятнадцать минут утра в пятницу, после моего пробуждения. А может быть, наоборот, я был разбужен  посещением этого гостя. Жаль, что он явился не ко мне персонально, но меня персонально он насытил своим космическим эффектом.
Прошедшая ночь была ужасно душной. С кондиционером что-то случилось, и он больше дребезжал, чем холодил воздух. У меня была температура, всё тело трясло от проклятой лихорадки, и я постоянно просыпался в поту. Проснулся я и сразу же ощутил приближение чего-то беспокоящего и влияющего на моё сознание и всё моё существо до звона в ушах. Я оглядывался в своём номере и не понимал, что происходит. Мне захотелось открыть окно, чего я не делал раньше, зная, что на улице всегда жарче, чем в номере даже утром. Я поднял жалюзи и замер от неожиданности. Метрах в двухстах от меня, на высоте метров ста от земли, висело нечто серебристо-голубоватое довольно большого размера. Секунд через пятнадцать от левой стороны отделились одна за другой две части такого же серебристого цвета. Размер этих отделившихся объектов был приблизительно метр на метр. Они начали не спеша, по определённой траектории спускаться вниз. Нет, не падать, а именно беззвучно спускаться, и даже не вертикально, а как бы отдаляясь от корабля. Затем сам НЛО очень быстро приблизился ко мне и повис метрах в пятидесяти от моего окна и метрах в тридцати от земли, слегка вращаясь, как юла. При этом я не ощутил ни малейшего колебания воздуха, который, по закону физики, под воздействием перемещения объекта, должен был  заколебаться. Я хорошо разглядел его. Он был метров восьми-девяти в диаметре, формы невысокой конусной бобины - больше в ширину, чем в высоту. Никаких окон или иллюминаторов не было, но от него исходил звук, похожий на свист или на треск проводов высоковольтной линии, слышимый, если оказываешься у проводов совсем рядом. Ещё я ощущал, что нахожусь в мощном электромагнитном поле; мне даже казалось, что у меня волосы стояли дыбом, от чего мне хотелось каким-то образом избавиться от этого ощущения. Шум  проснувшихся рано цикад притих. Это было через дорогу от моего отеля над деревьями парка, где я ночевал первую ночь. Затем НЛО сделал полукруг над пальмами по периметру парка, стал медленно двигаться от меня вправо и вскоре зашёл за выступ нашего здания. Представление длилось около тридцати - двадцати секунд. Я сорвался с места и побежал по лестнице вниз, и всем, кто мне встречался,  говорил:
– Круглый самолёт по небу летит! – в тот момент я не сообразил, как правильно сказать на испанском языке – НЛО. На рецепции были два служащих, которых я пытался увлечь за собой. Они улыбались и, конечно, меня не понимали, но один, которого я тянул за рукав, пошёл за мной. Мне нужен был свидетель, что я не схожу с ума. Выбежав, мы завернули за здание, но ничего уже не увидели. На другой стороне улицы стояли люди и что-то оживлённо обсуждали.
– Они тоже видели круглый самолёт? – спросил я у своего сопровождающего Хуана.
– Да, они тоже видели. Но это не самолёт, а objeto volador no identificado! – улыбаясь, сказал Хуан. Я очень обрадовался. Значит, мне всё-таки ничего не показалось из-за болезненного состояния, и я не схожу с ума.
В тот день на работе я был очень возбуждён. Я всем рассказывал о том, что видел я, и не только я, но и другие видели. В городе были ещё люди, которые стояли, как я, разинув рот, ничего не предпринимая из-за невозможности даже пошевелиться, созерцая невероятный объект. К вечеру мне стало лучше, я не чувствовал болезненного состояния. И мне очень хотелось верить, что лихорадку мою унесли с собой именно они, эти добрые целители из далёкой, неведомой галактики, с ещё более таинственной планеты, которых, правда, к сожалению, я не увидел за серебристо-фосфорическими стенками аппарата. Очень жаль, что никто из находившихся внутри никак не обозначил себя, не выдал хотя бы чем-нибудь своего могущественного интеллекта. На следующий день вышли местные газеты с фотографиями и показаниями сельских пастухов. Они рассказывали, что скот, который они гоняли по одной тропе каждый день, вдруг отказался идти дальше. Пастухи, ощутив горячее пространство, всё-таки прошли вперёд и в определённом месте провалились ногами в раскалённую землю и обожгли обувь и кожу ног. Это событие, заставившее говорить не только Ресистенцию, но и всю Аргентину, было подтверждено советскими газетами поступающими сюда с трёхдневным опозданием.

Глава 6. Тройной агент

На следующий день на предприятии появился новый человек – представитель климовского завода Александр. При встрече я пошутил ему: не космический ли корабль принёс его в этот край джунглей и болот? Своим ответом он меня разочаровал: "Нет, прилетел самолётом и даже не встретил НЛО". Александр был инженером-технологом и прибыл в Ресистенсию руководить монтажом рапирных ткацких станков. Высокий, симпатичный, полнеющий молодой человек лет тридцати пяти, с зелёными глазами, казалось, никогда не знающими плохого настроения. А вечером это было в четверг и нам надо было как-то провести вечер, и мы разговаривали об этом, доедая ужин в ресторане отеля.
Неожиданно к нам подошёл невысокий весьма пожилой мужчина, улыбаясь, галантно поклонился, сел за наш столик и представился на русском языке:
– Здравствуйте, господа! Меня зовут Андриан Иосифович, – он вновь встал и пожал нам по очереди руки, слегка склоняя к каждому свою загорелую лысину.
– Да, пожалуйста, садитесь, мы вас слушаем, – ответил ему я, – я Николай Жуков, из Новосибирска. А это мой коллега Александр из Пензы.
– Господа, позвольте мне представиться. Я из старинного дворянского переяславского рода Чечериных. Хотя подтвердить сейчас чем-нибудь это я не смогу. Ещё мои родители утеряли герб и другие государственные документы, подтверждающие нашу семейную историю в поколениях и приближенность нашего рода к царскому двору. Во время гражданской войны, когда в двадцатом году мы следовали через всю Россию и Сибирь в Китай, ларь с документами украли бандиты или просто воры, коих в то время было так же много, как и голодных людей. Тем не менее, я, собственной персоной, подтверждаю, что я русский, но, правда, не советский как вы, мои дорогие друзья. Я из очень далёкой, ещё дореволюционной России, где осталось моё сказочное детство и которое умрёт, я надеюсь, скоро, вместе со мной. Вы это представляете? Нет, вы это представить не можете. Вы молоды и у вас всё впереди. Это может понять только тот, кто пережил, как я, минута за минутой, час за часом и так более восьми десятков лет своей жизни на чужбине. Впрочем, и ваша правда в том, что и у вас будет своя возможность прожить свою, уже другую российскую – советскую жизнь, и, я надеюсь, со счастливой судьбой. Я очень рад вас видеть и разговаривать с вами по-русски. Я счастлив видеть вас! Господи, удержи моё сердце в груди! Оно готово выскочить раньше времени. Я чувствую, что моя встреча с вами для меня судьбоносная, вы вещие птицы, посланцы моей, в большей степени, уже забытой России, но в которую мне по-прежнему хочется вернуться и упокоить свою душу под российским небом.
Мы слушали его, несколько удивлённые, не перебивая. Он искренне улыбался большими усталыми глазами, заметно волнуясь, и, казалось, готов был обнять нас и расцеловать.
– Позвольте мне пригласить вас ко мне домой, в мои глиняные хоромы, чтобы скрасить воскресное одиночество себе и рассказать вам хотя бы коротко о моей злополучной жизни, чем я облегчу мою старческую ношу. А жизнь моя, с тех пор, как я покинул Родину с моими давно покойными родителями, царствие им небесное, была не всегда легкой и красивой, но всегда азартной, потому что терять мне было нечего. И, тем не менее, ещё раз повторюсь: я хочу в Россию! Я хочу умереть в России. Я надеюсь, вы сообщите обо мне в российском посольстве и передадите мою просьбу. Я мог бы сообщить вашим властям кое-какую достоверную историческую информацию о взаимоотношениях некоторых стран, с которыми я много лет сотрудничал. Это были спецслужбы английские, бразильские и аргентинские. Ведь я в разное время работал на несколько стран и был тройным агентом. Теперь они меня все забыли, и я уже никому не нужен. Вы поймёте мою душу и мотивы моих слов, когда выслушаете меня. Здесь родины у меня не было. Я десятилетним мальчиком был вывезен из России. В Китае, в Бразилии и здесь в Аргентине я уже семьдесят лет почти без общения с соотечественниками, – говорил этот бодрящийся, не убирающий с лица свою весёлую сеточку морщинок у глаз дворянин Андриан Иосифович Чечерин. Несмотря на возраст, глаза его лучились из-под выцветших ресниц и седеющих бровей добротой, искренностью и печалью. Он замолчал и ждал нашего ответа на приглашение, как приговора.
– Я думаю, что мы согласны, – я посмотрел на Сашу, и тот утвердительно кивнул головой, – и даже возьмём с собой гитару. Вы не будете против?
– Да, да, конечно! Это было бы замечательно, у меня тоже есть гитара и я, господа, спою вам обязательно несколько старинных русских романсов! Я их помню с детства и до сих пор. А вы споёте мне что-нибудь из современной советской России. Как я рад! Как я рад! – восклицал он.
– Может, вас угостить чем-нибудь. Хотите с нами выпить вина? – спросил Александр.
– О! Я бы это сделал с удовольствием. После обеда одним виноградом я более чем голоден.
Я подозвал уже знакомую мне официантку с пухлыми губами, которая снова отстучала деревянной подошвой запомнившийся мне ритм и подала меню.
– ;Buen dia, Andreas!;С;mo est;s, mi coraz;n? – поприветствовала официантка Андриана Иосифовича с нежной интонацией.
– ;Bien, bien, se;ora! – и он стал с жаром рассказывать ей о знакомстве с нами и о том, что пригласил нас к себе в гости и что надеется, наконец, с нашей помощью, покинуть этот гостеприимный жаркий американский континент и уехать в суровую Россию, которая снится ему вот уже несколько десятков лет. Она попросила его сказать, когда это произойдет, чтобы все друзья смогли проводить его. Она обняла его за плечи и чмокнула в блестящую макушку.
Через некоторое время было принесено овощное блюдо с телятиной, и он, русский дворянин Андриан Чечерин, стал есть не спеша, запивая красным вином, манерно, но естественно держа вилку и нож, показывая, что не потерял своего лица в этом маленьком, окружённом тропическими лесами городке далёкого от России континента.
В последний рабочий день после работы как и обещали мы с Александром отправились в гости к дворянину Андриану Чечерину. По вечерней жаре с трудом нашли маленький домишко, стоявший на возвышенности, казалось, выросший из самой глиняной земли. Вокруг дома Андриана стояли такие же скромные дома с небольшими весенними цветущими, благоухающими садами, нависающими над домами. Андриан встретил нас радушно, обнимал нас, радостно улыбаясь. В доме с низкой дверью у него была небольшая кухня и комната побольше, которую Андриан назвал «зала». Пол был из глины и застелен тонкими бамбуковыми разноцветными циновками. Кондиционера не было, но температура была сносной. Из мебели были только небольшой тёмно-коричневый шкаф с занавесками вместо дверок, кровать, застеленная покрывалами, и два плетеных стула. Зато большую часть залы занимал большой овальный стол из крепкого дерева, с инкрустированной под местные орнаменты лакированной столешницей. На столе стояла большая, металлическая четырёхэтажная ваза-подставка с обилием фруктов. Среди простых стеклянных бокалов на высокой ножке возвышалась трёхлитровая бутыль с красным янтарным вином.
Кухня была еще меньше. В переднем углу слева у окна стоял кухонный стол с двумя табуретками и разной утварью для приготовления пищи. Над столом на стене висели дуршлаг, поварёшка и много другого инструмента. Андриан был по-домашнему спокоен и гостеприимен. Встретив нас, он сразу предложил нам выпить вина. Сам только пригубил бокал и отправился на кухню, где у него на противне на маленькой газовой плитке готовилась индейка в овощах.
Мне было интересно, на что он живёт, о чём я и спросил его.
– Ещё до войны мы с родителями жили в приличном доме на большом участке земли на окраине Буэнос-Айреса. Дом купил ещё отец на старые сбережения. Потом этот район стал застраиваться и превратился в элитный, и мы дом с участком дорого продали, чтобы купить долю в виноградной плантации в районе Мендоса. Там мы и жили, снимая небольшой домик. Это была очень выгодная сделка. Мы выращивали хороший креольский сорт винограда и жили довольно безбедно. Правда, бывали дождливые годы с градом, и мы теряли часть урожая. Наше благосостояние сильно зависело от стихии. Сухие ветра Зонда выветривали почву, была проблема с поливом. Теперь начали использовать капельное орошение, но я уже мало вникаю в это дело. Всё делает мой партнёр с сыновьями. Они знают: рано или поздно остаток моей доли перейдёт к ним. Время от времени мне приходится продавать им часть своей доли, и теперь у меня осталось всего семь процентов, которые меня и кормят. Очень трудно стало жить. Пенсия совсем маленькая, на неё жить почти невозможно. Работы нет – меня по возрасту уже никуда не берут. В стране неспокойная политика, правительственные и военные перевороты, большая инфляция, и деньги совсем ничего не стоят. Кстати, теперь урожай нам помогают спасать русские. Вот уже три года они расстреливают тяжелые тучи с градом специальными снарядами, спасая урожай, – сказал он. Потом спохватился и быстро, лёгкой походкой пошёл на кухню.
Индейка была готова, и аппетит наш, разбуженный запахами и выпитым вином, был удовлетворён. За едой мы отвечали на многочисленные вопросы Андриана, а он в свою очередь всё восклицал: «О, Господи, как интересно! Как интересно… Увижу ли я всё это?!»
Наконец он взял старенькую гитару с потертым грифом, предварительно выпив бокал вина, и представил нам романс.
– Этот романс в нашем доме пели всегда. Мой папа был дружен с поэтом Алексеем Васильевичем Тимофеевым. Они с юности дружили, но потом поэт Лёшенька, как звал его мой папа, словно пропал. А уж уехав из России, мы совсем ничего о нём не слыхивали, – и Андриан запел мягким тенором с хорошим вибрато, и, казалось, вся душа его была в слезах.

Дремлют плакучие ивы,
Низко склонясь над ручьём.
Струйки бегут торопливо,
Шепчут во мраке ночном.

Думы о прошлом далёком
Мне навевают они,
Сердцем больным, одиноким
Рвусь я в те прежние дни.

Где ты, голубка родная,
Помнишь ли ты обо мне?
Так ли, как я, изнывая,
Плачешь в родной стороне?
 
Исполнение было трогательным. Чувствовалось, что он множество раз через толщу лет, с трудом вспоминал детские события, которые с годами обрастали не столько фактами российской жизни, сколько представлениями о прошлом и вымыслом. Но впитанные с молоком матери любовь и чувства к родине остались с ним навсегда. Он спел еще три романса, как пел, очевидно, чаще для себя, а может, и для других, теша свою душу. На мгновение, отвлекаясь от очередной песни, он смотрел на нас, как на нечто невероятное, и вновь пропадал в следующей песне, в своих чувствах и в воспоминаниях. Наконец подняв голову, он посмотрел на нас и улыбнулся:
– Спасибо, что выслушали и не перебивали. Я давно так не пел. Гитара уж запылилась. Но как я рад сегодня петь! Душа моя, казалось, зачерствела. Но нет, сегодня она встрепенулась и снова помолодела. Даже захотелось, кроме песни, сделать ещё что-нибудь для России. Но пока я большего не могу. Сегодня я как никогда ближе к ней, – сказал Андриан.
– Вы талантливо поёте, Андриан, и, наверное, где-то выступали? – спросил я.
– Да, меня приглашали местные общественники в разных городах, даже в Буэнос-Айресе пел. Но там я редко исполнял российские романсы. Здешний народ любит слушать танго на испанском языке. Эти песни сродни нашим романсам. Я танго тоже люблю. В них отражена сама жизнь. Песни помогают людям жить, преодолевать трудности. Они делают людей достойными уважения. Кстати, когда я оказываюсь среди русских людей, которых я чувствую и с которыми можно поговорить душевно, я воспринимаю себя другим человеком. Не тем, который бывало, пропадал в шумных ресторанах, обвитый жадными руками похотливых девиц, или на дешёвых деревенских застольях, заливая тоску вином. Я с вами не тот, который влачил горькую юдоль на полях знойных плантаций или по колено проваливался в желтую размокшую глину, отводя потоки ливневых дождей, спасая урожай. Я с вами – растворённый в неге воспоминаний о чём-то несбывшемся российском. Странно я говорю, правда? Но я так чувствую свою душу – возвышенной, более открытой к восприятию чувств, и готов дарить всю свою ещё не растраченную любовь и доброту другим! Я жил здесь другой жизнью, не свойственной мне, особенно после ухода моих незабвенных родителей. У меня была семья, но однажды дочка и жена погибли в оползне после ливней. А я вот остался жить один среди аргентинцев. Народ, живущий в Аргентине, хороший. Но он разрознен из-за своей многонациональности – и у него нет единого духовного русла. Это как мелкие реки, текущие в одну сторону недалеко друг от друга, но каждая в себе несёт частицы разных почв и воды разных родниковых источников. А пел я всю жизнь для разных людей и чувствовал себя по-разному. Но когда я пою для русских и на русском, я всегда счастлив. Иногда я пою просто для себя и не прожил бы столько лет, если бы не пел, – заключил Андриан.
– Андриан Иосифович, вы напишите обращение на имя нашего посла, и мы передадим ему в Буэнос-Айресе. Укажите свой адрес. Я думаю, посольство недолго будет рассматривать, и вы получите ответ о возможности вернуться в Россию, – сказал Александр.
– Да, да, я обязательно напишу. Господа, теперь ваша очередь. Спойте что-нибудь о вашей жизни, – обратился к нам Андриан.
Мы с Александром спели по несколько песен соло и несколько песен дуэтом – дворовых, цыганских, эстрадных. Получалось не так профессионально и не так трогательно, но Андриан аплодировал с искренней учтивостью и уважением.
Время пролетело незаметно. Александру надо было появиться на фабрике, чтобы проконтролировать, как идёт монтаж оборудования, и он вскоре ушёл, поблагодарив Андриана Иосифовича за гостеприимство. Мы остались вдвоём. Какое-то время мы молчали. Я обдумывал, как предложить Андриану переехать в Буэнос-Айрес и устроиться на фирму «Бола» к Рамону. Его сотрудник Даниель говорил, что с поступлением большого комплекта запчастей из Новосибирска нужен будет кладовщик и смотритель в демонстрационный зал. Ведь здесь  Андриан совершенно одинок. Если бы удалось устроить его на это место, я бы имел своего человека и был бы в курсе всех событий, происходящих на фирме. А Андриан, как я понял, опытный человек и учить его ничему не надо.
– Андриан, у меня к вам есть очень серьёзный разговор, который в любом случае должен остаться между нами.
– Николай, уже один твой намёк на конфидециальность меня интригует и возбуждает мои профессиональные струны души, – ответил Андриан, – даю слово чести.
– Если мы договоримся и реализуем мою идею, то это может приблизить вас к советским организациям в Аргентине. Возможно, удастся устроить вас на фирму «Бола», к Рамону Мартинесу, который является представителем советских заводов.
– Я уже говорил, что готов хоть чем-то послужить России. Несмотря на возраст, голова и дух мой чисты. А что касается моего тела, то оно ещё довольно крепко. Я регулярно делаю зарядку, а зимой, когда воздух становится прохладным, я совершаю пробежки. А ты, я надеюсь, разговариваешь со мной от имени России? – спросил Андриан.
– Нет, такого задания мне никто не давал. Я говорю с вами от себя лично, но мои цели и мысли направлены исключительно на благо моей страны. Я думаю, Андриан Иосифович, что это может помочь и вам в достижении вашей цели вернуться на Родину.
– Но зачем-то я тебе нужен на фирме вашего представителя. Какой-то непорядок в отношениях? – прищурившись и слегка улыбаясь, спросил Андриан.
– Да. Но пока больше вопросов. Устроившись на работу и войдя в доверие, вы могли бы оказать неоценимую помощь нашим заводам. По крайней мере, помочь не допустить их грабежа и не уступить рынок Южной Америки конкуренту, – ответил я.
– Да, я согласен. Несомненно. Но как это всё организовать? Как меня, русского, ни с того ни с сего, примет на работу ваш посредник? – спросил Андриан. 
– То, что вы владеете русским языком, скрывать не надо. Вы можете быть и переводчиком. Это может быть даже положительным аргументом. Вы всю жизнь живёте здесь, и вы гражданин Аргентины?
– Да, паспорт у меня аргентинский. Конечно, то, что я владею русским языком, не должно вызвать вопросов. Здесь в Аргентине очень много приезжих, владеющих другими языками.
– А вот о том, что вы имели отношение к спецслужбам других стран, никто не должен знать. Знакомства со мной тоже не надо показывать. Никому.
– О моих отношениях со спецслужбами никто и не знает, кроме тебя и Александра, ну, может, ещё аргентинских спецслужб, которые меня, наверное, давно исключили из картотеки. Я бы и вам не сказал, если бы мне не надо было войти к вам в доверие, имея цель вернуться на Родину. Во время войны я, безусловно, был на стороне советского народа. Но президент Перон, хоть официально заявлял о нейтралитете, поддерживал правительственное лобби, состоявшее в основном из итальянцев, испанцев и немцев. На практике они были на стороне своих стран, где процветал фашизм. Мне – антифашисту по сути – тогда было трудно в Аргентине.
– Через три недели здесь будет проходить официальная сдача объекта заказчику. Были у меня трения с Рамоном из-за запчастей и подхода к работе с заказчиками, но, сообразив, что с нашей стороны будет высокое представительство при сдаче объекта, Рамон побоялся скандала и выполнил мои требования. Запчасти на приличную сумму фабрике он вернул.
Мероприятие будет проходить в ресторане как интернациональная встреча. Приедет советский торговый представитель в Аргентине Дворжецкий Павел Андреевич. Кстати, он мой земляк – из Новосибирской области. Также будут представители властей вашего города, общественности и руководители фирмы. Я знаю, что с двух сторон будут приглашены кое-кто из артистов. Будет такой мини-концерт. У нас есть время подумать: как сделать, чтобы вы выступили с советской стороны. Вы могли бы спеть и романс, и танго, что было бы символически связующим актом дружбы. У вас замечательный голос. Я надеюсь, что с Дворжецким договорюсь об этом.
– Я согласен, – спокойно и со всей серьёзностью сказал Андриан.
– Только вам придётся максимально дистанцироваться от меня, чтобы не возникло у Рамона подозрения, что я вас проталкиваю к нему. Я не сомневаюсь, что вы своим пением романсов и танго приобретёте вес в глазах большинства. Но вам надо придумать какую-то легенду о ваших технических знаниях, чтобы Рамон захотел взять вас на работу. Думаю, для Рамона это важно.
– А мне не надо ничего придумывать. В шестидесятых годах много лет я работал в Буэнос-Айресе мастером-технологом на заводе по производству разных насосов, то есть техническая грамотность у меня на уровне. А что касается того, чтобы дистанцироваться от тебя, так я могу за весь вечер ни разу не подойти к тебе, – и Андриан весело улыбнулся, – сыграть такую роль несложно.
– Да, это хорошо. А вот с Рамоном надо постараться сблизиться и войти к нему в доверие, пока ничего не говоря о работе. Надо чтобы это исходило не от меня и не от вас. Но надо ему подбросить информацию, что вы переезжаете жить в Буэнос-Айрес. И что у вас там где-то виноградная плантация. А я попрошу торгпреда, чтобы он походатайствовал за вас насчёт работы. Думаю, Рамон не откажет. Это обращение торгпреда Дворжецкого будет ему лестно.
– Перебираться в Буэнос-Айрес или в Мендосу я думал давно. В Мендосе у меня остатки виноградного бизнеса, а в столице и дом небольшой есть. Будет где жить. Здесь в Ресистенcии я жил два десятка лет, потому что у меня здесь была любимая женщина. Она была красивая мулатка, очень чувственная и мудрая. Она спасала меня от хандры. Работала в больнице медсестрой. Занималась в художественно-театральном кружке. Это была последняя любовь моей жизни. Как она умерла, я стал совсем одинок. Здесь меня больше ничто не держит, поэтому я захотел в Россию, – с грустью рассказал Андриан.
Договорившись обо всём, мы расстались с Андрианом Иосифовичем в надежде обоюдной дружбы и взаимопомощи.

Глава 7. Дача с ягуарами

В субботу утром самолётом я прилетел в Буэнос-Айрес. Главной целью беспокоящей меня все эти дни была необходимость встретиться с отцом Серхио. Я позвонил по номеру который он дал мне в прошлый раз, но он сказал, что его отец по заданию Рамона, вынужден был уехать в Монтевидео, где планируется промышленная выставка. Я сожалел, и даже высказал сомнение, что может отец его передумал, но Серхио заверил, сказав, что в следующий раз и он придёт вместе с отцом познакомиться со мной. Я на самом деле очень сожалел. Мне хотелось скорей узнать какая такая проблема в отношении двух учредителей фирмы Бола, заставила одного из них что-то мне сказать.
Тогда мне надо было возвращаться назад и скорей заканчивать запуск оборудования, и уже вечером пользуясь тем, что технический директор Нестор, находящийся в столице по делам, намерен возвращаться назад, я решил уехать с ним, совершив на его машине интересный путь от Буэнос-Айреса до Ресистенции. 
Руководители фирмы в Ресистенции были внимательны к нам и не давали скучать и однажды даже устроили после работы встречу в другом ресторане. Их, как и многих других сотрудников фирмы, мы интересовали, как люди с другой планеты. Но в ходе разговора мы разочаровывали их своими рассказами об обычной жизни в нашей стране. На следующий день в воскресенье они пригласили нас на природу. Тогда часть коллектива предприятия, человек пятнадцать, как я понял из числа административного аппарата, на нескольких машинах с жёнами и детьми выехали на дачу, расположенную где-то на берегу реки Парана. Это было рано утром, пока ещё жара не повесила своё колыхающееся марево на макушки деревьев до самого горизонта. При распределении обязанностей меня и Сашу лишили какого-либо удовольствия участвовать в кухонных делах, и я предложил Александру прогуляться на восходе солнца в гущу леса.
– А мы не заблудимся? – осторожно спросил зевавший друг.
– Я в детстве много ходил по лесам сибирским и ни разу не заблудился, – уверенно сказал я. Подойдя к Нестору, я объявил ему о нашем решении. Нестор недоумённо посмотрел на меня и спросил:
– А вы знаете, что такое сельва и как ориентироваться в чакских джунглях?
– В Сибири я часто плавал по озёрам и плёсам среди высоких камышовых зарослей озера Чаны и хорошо ориентируюсь по солнцу. Да и по лесам ходил немало, – сказал я, тем самым ещё раз подтвердив свою решимость.
– Вот, возьмите мачете и делайте зарубки на деревьях вдоль тропы или привязывайте молодыми побегами лиан листья монтеры. Они огромные и есть на каждом шагу, да и несъедобные для животных, – стал инструктировать нас Нестор. – А вообще дальше километра не советую ходить. Тут уже через триста-четыреста метров дикий лес и вряд ли он в ближайшие сто лет будет хоть немного обжит. А чуть дальше могут быть деревни обезьян или ягуары. Правда, они на людей крайне редко нападают. Они предпочитают мясо молоденьких обезьян и тапиров и не гнушаются прочей более мелкой живностью. Когда-то, ещё в тридцатых-сороковых годах в Чако были людоеды – морос. Но эти неуловимые карлики больше жили в северной части огромной территории Чако, там, где сейчас Парагвай со столицей Асуньон. Если попадёте на главную тропу, которая поведёт вас вдоль берега притоки Параны Пилькомайо, то там встретите хижины гуарани. Сосед нашей дачи – охотник, он из того самого племени. Это цивилизованное племя, когда-то самое многочисленное, и самое дружелюбное. Можете с ними пообщаться. Они теперь все говорят на испанском языке, и дети их по возможности ходят в общие школы. Но долго не ходите, если вдруг начнётся ливень, то все ручьи быстро наполняются и превращаются в сплошную сельву, и тогда выйти оттуда будет непросто.
– Что он говорит? Ты переведи хоть что-нибудь, – попросил Саша.
– Да, он рассказал, как они путешествовали по джунглям и жили в хижинах племени гуарани. Оказывается, вон в том домике, по соседству, живёт охотник за пушниной. Он настоящий индеец из того самого племени, – не стал я пугать будущего попутчика людоедами и ягуарами.
Мы отправились с Александром на северо-восток по отчетливо видимой тропе. Уже на второй сотне метров заметно прибавилось москитов и мух. Далее тропа становилась уже, заросли – гуще, и нарастал усиливающийся шум разных звуков. Чем дальше, тем чаще и совсем рядом можно было видеть снующих повсюду разнокалиберных птиц и разноцветных попугаев, которые шумно летали целыми стаями. Они что-то бормотали, щелкали и издавали звуки, похожие на хохот странствующих пилигримов. Вдруг филин выпорхнул у меня прямо из-под ног, и, громко ухая, полетел назад, крыльями зацепил Александра за голову, чем сильно напугал его. В глазах его я видел недовольство и отсутствие решимости и интереса к этому хаосу растений, птиц и звуков.
 Время от времени у меня было ощущение, что за нами кто-то следит. Это было неприятно. Я подумал: «Ну, не людоеды же это». Но возвращаться не хотелось. Уже около часа прошло, а тропа, которая раньше была очевидной, теперь едва просматривалась, и приходилось местами разрубать мачете свисшие молодые лианы и ветки деревьев. Но я не переживал, я знал, что установленные метки на деревьях помогут нам найти обратный путь с лёгкостью. Мы прошли ещё с полкилометра вдоль ручья трехметровой ширины, впадающего в какой-то приток Параны, в светлой воде которого были хорошо видны серебристые и цветные спинки рыб, мальков и подростков. Я, с детства рыбак, мог бы сказать, что я был в стопроцентном восторге, если бы периодически где-то сзади, своим ухом радиста в хаосе звуков время от времени не слышал хруст сломанной ветки под ногой кого-то, следовавшего за нами. Необъяснимый азарт, как когда-то в детстве, по-прежнему тянул меня вперёд. Мне хотелось пройти хотя бы ещё несколько сотен метров. Многоликий лес ежесекундно менял свою картинку и заманивал своей неизвестностью и тайной. Это щекотало нервы и было много интересней, чем наши, скудные растительностью и обитателями российские леса. Мы уже повидали броненосца, дикого кабана и на пригорке большое семейство кроликов и их норки. Во мне пробуждался азарт охотника.
– Николай, ну хватит уже. Меня изъела мошка.
– Как так? Ты что, не натёрся кореньями от москитов, какие нам давали?
– Никаких кореньев я не видел. Никто мне не давал.
– А где ты был, когда я натирался?
– Я видел, что ты чем-то натираешься, но я уходил в туалет. А потом забыл спросить.
– Слушай, Саш, потерпи ещё немного. Я, правда, чувствую, что кто-то за нами следит, именно сзади, но никого не вижу. Ты ничего не замечаешь?
– Нет, я и не обращал внимания на что-то необычное. Вообще-то мне трудно понять, что тут обычное, а что необычное.
– Ты извини, я скрыл от тебя то, что Нестор говорил. Он сказал, что раньше тут водились людоеды. Но я не думаю, что они теперь здесь могут быть. Ведь это было давно – лет тридцать-сорок назад. Ты всё-таки прислушивайся.
 Я не успел услышать реакцию Александра. В это время мы проходили по пригорку. Речка была где-то справа, а тропа, по которой мы шли, поворачивая налево, стала круто спускаться вниз. И именно в этот момент я зацепился ногой то ли за оголённый корень дерева, то ли за лежащую лиану и споткнулся. Не в силах остановиться, я, размахивая руками, полетел в широкий проём между деревьями – прямо под склон, вниз к ручью. Это было похоже на полёт. Я пытался за что-нибудь зацепиться, широко перебирая ногами и, как мне показалось, вылетел на ровную зелёную лужайку и упал. Но вместо зелёной лужайки я оказался в мутной жиже. Противный запах тины ударил в нос. Но мне было так смешно, что я не мог сдержаться, и, громко хохоча, встал на ноги по пояс в этой, с позволения сказать, воде. Я повернулся к Александру в надежде увидеть его соответствующую реакцию на мой весёлый спринт...
Но он стоял на тропе, не глядя на меня, шевеля губами, вытянув обе руки вперёд, держа наготове мачете. Он был в моём поле зрения, и я хорошо видел, что он очень бледен. Но что там, впереди, куда было устремлено его внимание, из-за густых зарослей я не видел. Первое, что у меня мелькнуло в голове: «Неужели это людоеды?» Я быстро стал подниматься на пригорок и услышал на чистом испанском:
– Стоять! Не шевелиться.
И в этот же момент я услышал рык, похожий на рычание тяжело дышащего заваленного кабана, которому сейчас воткнут нож в сердце. Но голос человека был слышен с другой стороны от рычания – позади Александра. Я пока ещё ничего не понял, но чувствовал с мурашками по коже, что происходит что-то невероятное. Я продолжал подниматься наверх и опять услышал:
– Стоять. Не двигаться.
Я перевёл Саше, чтобы он стоял и не двигался, – хотя он и так стоял как вкопанный.
– Стойте оба, – человек за кустами ещё приблизился к Саше. – Теперь тот, который с мачете, не оборачиваясь, медленными шагами отступай назад, – медленно и спокойно сказал тот же голос.
Я перевёл Саше, но у него, кажется, ноги приросли к земле. Я вновь услышал рычащего кабана и подумал, что это дикий вепрь – лесной бульдозер. Теперь сквозь зелёные заросли слева я отчётливо видел человеческую одежду и силуэт того, кто произносил команды и медленно двигался на Александра, подняв оружие. Мне стало понятно, что опасность исходит не от этого человека с оружием, а от той неизвестности, которая впереди. Я повторил команду человека с оружием Саше. Наконец Александра расклинило, и он стал медленно отступать назад, держа наготове руки с мачете. Теперь я отчетливо видел человека с карабином в положении «наизготовку». Это был индеец. Он обошёл Сашу, и медленно пошёл дальше вперёд, опустив слегка карабин, вытянув левую руку ладонью вперёд, направляя её на невидимого мне зверя и произнося какие-то гортанные звуки, похожие на заклинание.
Видя, что Александр в безопасности, я решил окончательно подняться к нему на склон и, наконец, увидеть, что же там происходит. И я увидел зверя, который привёл в шок Александра. Было от чего перепугаться. Это была огромная пятнистая кошка килограммов в сто с короткими ушками, открытой пастью и длиннющим хвостом. Это хвост нервно двигался из стороны в сторону, показывая свою готовность к сражению. Я понял, что это и есть ягуар. Ну, наконец-то будет что вспомнить, радостно подумал я, и внимательно с восторгом и уверенностью следил за поведением индейца. Он не спеша по-прежнему наступал на ягуара. Тот с короткими паузами рычал, показывая ряды острых зубов, но чем больше расстояние сокращалось, тем короче становились звуки рычания. Индеец метрах в семи от зверя остановился, продолжая произносить волшебные звуки. Наконец ягуар, словно утомившись бороться с волей человека, повернулся и медленно, периодически оглядываясь назад, пошёл вниз по тропе. Я не был рядом с ягуаром, как Александр, и испугаться не успел. Но у Саши вид был – не позавидуешь.
– Ну ты и скотина. Какого черта ты потащился сюда и меня потащил, –выдавил он дрожащими губами. Ты что, не знал, что здесь водятся ягуары?
– Знал, но я думал, что они где-то далеко.
– А если бы он разорвал меня? Если бы этот мужик не появился здесь? Ведь ты сам сразу сбежал.
– Да ладно, Саша. Ну, что ты заладил: если бы, если бы… ну, извини. Но когда ты успокоишься, ты меня будешь благодарить всю жизнь за такую историю. Ты знаешь, я клянусь тебе своим здоровьем: я ничего не видел. Не успел увидеть. Если бы я этого зверя увидел, зачем бы я так весело с восторгом кричал, летя вниз? И зачем бы я поднимался к тебе наверх. Я бы там, в болоте и прятался.
Я посмеялся над подозрением Александра, поиздевался над тем, что ягуару надолго хватило бы мяса – большой двуногой обезьяны и услышал голос индейца:
– Сеньоры, дальше вам ходить не надо. В этих местах целое семейство ягуаров.  Это их территория. Тут в полукилометре есть деревня обезьян, и ягуары защищают её как постоянный запас пищи. А всего в Аргентине их больше двухсот.
Улыбаясь, я вспомнил, что уже однажды слышал заявление с претензией на территорию, но только немного в других условиях и от другого млекопитающего.
 – Кто вы, сеньор? – спросил я, обращаясь к индейцу. – И как вы здесь оказались так вовремя для нас?
– Ваш хозяин Себастьян, узнав от Нестора, что вы пошли в джунгли, и переживая, что с вами может что-нибудь случиться, позвал меня и отправил по вашим следам. Найти вас было нетрудно по вашим неумелым меткам на деревьях. Отныне эти ваши метки я буду называть русскими. А теперь нам надо торопиться в обратный путь. Сейчас солнце пока светит, но я уже слышу, как шум лесной стихает. Совсем скоро будет большой дождь. Для многих в лесу это беда. Если мы не успеем, нам тоже придётся пережидать часа три - четыре, сидя на деревьях, пока не схлынет сельва.
Меня никак не привлекала идея четырёхчасового сидения на ветке, подобно обезьяне, а тем более, по словам нашего спасителя, во время сельвы некоторые крокодилы добираются из рек в джунгли полакомиться теми, кто не умеет хорошо плавать. Я первым пошёл в направлении на запад, ориентируясь по солнцу, которое, теперь это видел и я, последние минуты ярко светило на макушки деревьев, и только редкие из его лучей пробивались до земли.
Возвращаться в компании Лео – таким именем индеец представился нам – было безопасно, и мы шли бодро. Он попросил меня пропустить его вперёд и пошёл первым, умело лавируя между деревьями и уклоняясь от вездесущих лиан и подныривая под ними, показывая нам, как надо идти. Лео был на полголовы ниже меня, но атлетическая фигура его показывала скрытую под рубахой недюжинную силу и ловкость. Одежда его была цивильной, никаких экзотических нарядов не было. Только на голове его была широкополая зелёная шляпа с верёвочкой на шее. Из-под неё свисали длинные волосы, связанные в хвостик, которые он регулярно подтягивал. Александр быстро успокоился, и было видно, что теперь действительно он начинал чувствовать себя героем. Он рассказывал и рассказывал, как я исчез, а перед ним слева выскочила эта зверюга и чуть не растерзала его. Но он смело смотрел ей в пасть и готов был вонзить мачете в глотку по самую рукоятку. Я делал вид, что верил ему. И, наверное, всё-таки верил. Ведь на самом деле человек в борьбе за жизнь и в страхе способен совершить невероятный подвиг. Дождя ещё не было, но воздух становился прохладнее, и Лео потребовал двигаться как можно быстрее. Он почти бежал по тропе, сворачивая направо от реки, по склону поднимающемуся вверх там, где мы не проходили.
– Куда мы идём? – спросил я.
– Здесь есть старая деревня. Там мы скроемся от ливня.
Я по требованию Александра теперь переводил всё, и он сказал:
– Спроси у него, почему он решил, что будет именно ливень? – Саша немного отставал от нас. Несмотря на то, что в этой жаре с повышенной влажностью он осунулся, он по-прежнему оставался довольно упитанным.
– А вы разве не слышите, что стало совсем тихо? Всё живое спряталось на этот опасный случай в безопасных местах. Но не всем удастся спастись. После ливней всегда по рекам плывёт множество когда-то живых существ.
Мы уже приближались к деревне, и кое-где были видны признаки деятельности человека. Лиан стало меньше. В нескольких местах лежали нарубленные прямые жерди и брёвна. Наконец, с первыми каплями дождя и порывами сильного ветра появилась деревня. Площадь деревни была примерно сто на сто метров. Разные строения стояли по кругу. Два жилища были сложены из камня, с покрытой бамбуком и камышом крышей. Остальные пять строений представляли собой двухскатные хижины, какие я видел раньше только на картинках. У двух хижин толпились полуголые люди, убиравшие от кострища кухонные принадлежности и присыпавшие землёй огни костра. Лео завел нас во второй дом слева, сложенный из необработанных камней, у входа в который едва дымилась земля от потушенного костра.
– ;Buen dia! – сказал он в темноту.
– ;Buen dia! – дружно ответили женские голоса.
Сначала я ничего не видел. Лео предложил сесть на тяжелую широкую скамью, стоявшую у правой стены недалеко от входа. Теперь я начинал видеть сидящих на полу на цветных половиках женщин. Это были почти голые, ровно загорелые две девушки лет тринадцати – пятнадцати, и пожилая женщина, которая тут же надела на себя длинную майку. Девушек посторонние мужчины не смутили, они только пересели также на пол в дальний угол позади стола. Девушки забрали с собой пищу, лежащую на широких листьях, как на подносах, и продолжили жевать, судя по запаху – жареное на огне мясо. Они были невысокие, с хорошо сложенными фигурами. Их длинные волосы свисали по разные стороны тела. Зная историю завоевания испанцами местных земель, я представил голодных до женских ласк конкистадоров, выбиравших себе в качестве жён и наложниц этих кротких и юных девочек.
– А где Мауро? – спросил Лео у женщины.
– Он в городе на стройке работает, – низким грудным голосом ответила на чистом испанском языке женщина, – кто эти люди?
– Это русские. У них самая большая страна. Помнишь?
– Конечно, помню. У них коммунизм и все люди равные, – сказала она спокойно, как будто только вчера говорила с русскими.
– Это моя сестра Сильвина, а Мауро её муж,– объяснил Лео.
За дверью уже с сильным порывистым ветром хлестал дождь. Кровля не протекала, но капли дождя били по камышу и бамбуку, издавая громкий шуршащий звук, при котором разговаривать было трудно.
– Это большой дождь. Чтобы вернуться на дачу к Себастьяну, нам придётся сделать немалый круг, – сказал Лео.
– А на даче вода не поднимется? Как они сейчас там? – спросил Александр и я перевёл.
– Там место хорошее – высокое, как здесь, сельва туда не доходит. Главное, чтобы дорогу не размыло.
– Эта деревня старая? – спросил я.
– Очень старая. Мне мой дед рассказывал. А деду его дед рассказывал и так далее.
Лео сказал, что до города Корриентес, который ближе чем город Ресистенсия, по прямой тропе будет километра три. Мужчины, которым удаётся найти работу, встают рано и ходят туда пешком. Но больше занимаются охотой, ловят рыбу, добывают пушных зверей и разводят коров.
– А где сейчас коровы, они закрыты от дождя? – поинтересовался я, когда-то живший в деревне, и тема эта мне была близка.
– Нет. Коровы стоят под дождём. Это место в полукилометре от деревни на полдень. Там большая поляна, и коровам там сейчас хорошо. Нет жары, нет насекомых. У моей сестры три коровы. Они там – в общем стаде. Все своих коров знают. Коров доят племянницы и свежее молоко носят в город людям.
А когда девушки ходят в город, они одеваются? – улыбаясь, спросил Саша.
– Да, у них много одежды. Есть и зимняя – шерстяная. Есть и обувь.
– А как холодно бывает зимой? – спросил я.
– Ночью бывает холодно. Редко, но бывает около пятнадцати градусов. Конечно – плюс.
Электричества в доме не было, и было сумрачно. Два небольших остеклённых окна из-за дождя почти не давали света.
– А местные дети учатся в школе? – спросил я.
– Да, обе мои племянницы ходили в бесплатную государственную школу. Я учился только два года. Надо было работать. Отца нашего покусал крокодил кайман, и он умер – много потерял крови.
Дождь лил почти два часа и неожиданно прекратился. Выглянуло солнце, и сразу стало душно. Ещё долго капало с деревьев, и идти по сырой траве не стоило. В жилище стало светло. Со входа убрали бамбуковую плотную ширму. Нас накормили мясом безупречного вкуса со жгучей травой и напоили чаем мате. Через час по насыщенной влагой тропе мы отправились всё-таки прямым путём - так решил Лео.
Сюрпризов на обратном пути не было. Вскоре нас встречали на даче разносолами и вином. Мы пришли как раз к обеду, и все смеялись над нашей историей. Сашу хвалили за то, что он не растерялся. Оказывается, с того момента, как мы ушли утром, прошло семь часов. Я, проведший на дикой природе эти несколько часов, кстати, не испытав стресса, пристально присматривался к быту потомков конкистадоров.
Дача их выглядела так, как в моём детстве – пригон для коз, сделанный из крупного камыша. Стены дачи были изготовлены из ивового тростника, а крыша покрыта бамбуком и поверх ещё одним слоем камыша, видимо, от солнцепёка. Вместо окон была натянута полупрозрачная пленка. Так что, когда погода вновь на полчаса испортилась, в помещении стало сумрачно, но был включён свет, что отличало дачу от жилища гуарани. Пока на улице шёл дождь, мы прямо внутри этого просторного помещения дожаривали шашлык. Дым от мангала поднимался «по-чёрному» под высокую сводчатую кровлю и выходил через отверстие. Над отверстием на плетёных ножках был установлен зонтик из камыша, чтобы дождь не попадал в отверстие. На большом столе, сколоченном из толстых строганных досок, было много разной зелени и фруктов, которые должны были смягчать полусырое, с кровью приготовленное мясо телятины и придавать пикантный вкус и аромат. Траву кервель, растущую, как у нас крапива, нарвали тут же, прямо у забора из жердей.
Отношения между присутствующими были простыми, без иерархических условностей, как обычно бывает у людей, занимающихся каким-либо общим делом. Когда один из присутствующих, дотягиваясь за каким-то продуктом до середины стола, нечаянно пукнул, то это вдруг стало темой, которая надолго оставалась в центре всеобщего внимания. Сначала все шутя потребовали лишить его не только пищи, но и вина, которое будет ему уже лишним. И пошла дискуссия, как если бы это было нарушением какой-то основополагающей статьи конституции. Оскорбило ли поведение обвиняемого присутствующих? Должен ли он немедленно извиниться перед всеми? Сделал ли он это намеренно, стремясь унизить до скотского положения других? И в конце концов спросили у нас: как бы в нашей стране поступили друзья с таким человеком, который позволил себе испортить воздух?
– Подсудимый, встаньте, – сказал я серьёзно, едва сдерживая улыбку, – объясните высокому суду: сделали ли вы это нечаянно, не отдавая себе отчета, или вы совершили это, запланировав заранее?
Рубен, так звали провинившегося, вскочил, сделал горестное лицо и под хохот собравшихся у стола детей, рыдая, обратился к небесам и продекламировал молитву преступника, просящего о пощаде. Присутствующие оценили неожиданный артистизм обвиняемого коллеги и тут же обратились к директору фирмы Себастьяну с ходатайством о повышении зарплаты Рубену за совмещение профессий. «Преступника» великодушно простили. А шеф, в свою очередь, пообещал подумать о повышении зарплаты, но только после того, как будет запущено в эксплуатацию всё оборудование фабрики и будут выплачены кредиты. Толпа негодовала и одновременно рукоплескала появившейся желанной, но не скорой перспективе.
Компания, размякшая и довольная, прилично захмелевшая от вина, радостно встретила солнце, выглянувшее из-за облаков. Все сразу заговорили о купании. Я, будучи теоретически осведомлённым больше других, так я считал, о географии и животных, которые водятся в диковатой провинции Чако, ещё недавно известной наличием людоедов, осторожно напомнил всем и о кайманах, и о гремучих змеях. Оптимисты компании пояснили нам, что сейчас жаркий сезон и крокодилы ушли на средину реки, где вода прохладней. Змеи находятся в густых прохладных зарослях. Людоедов, которых до сих пор толком никто и не видел, съели другие, более голодные люди. Шутливые новости о каннибалах нас успокоили, а что касается купания в обществе крокодилов, то пояснили, что никто и не собирается долго оставаться в воде: надо быстро забежать, окунуться и также быстро выбежать обратно на берег. «Ну, спасибо, – подумал я, – это не купание, а какой-то спринт, который я сегодня уже испытал». Но, несмотря на оптимизм выступавшего, немного нашлось желающих идти к реке рисковать своей жизнью. Дети купались в небольшом резиновом бассейне, а остальные, в том числе и мы с Александром, пошли под душ из бочки, стоявшей на пальмовых столбах. Вода в бочке была горячая, хотя трёхчасовой прохладный ливень должен был бы охладить её.
Вскоре прибежали те, кто отважился купаться в Паране, изображая побег от неведомых хищников. Потом, как у нас дома на шести сотках, мы гоняли старый, вздутый на одну сторону футбольный мяч, изображая то Марадону, то Каниджу. Жара, уменьшенная прошедшим ливнем, вновь усилилась и только приближение вечера, легкий ветерок и тень под соломенной крышей спасали от перегрева. Вечером на автомобиле нас довезли до спасительного отеля с кондиционером, где, приняв душ, я отключился до самого утра. На жаре отдыхать так же тяжело, как и работать. Этот день в моей жизни будет незабываем, как, впрочем, и многие, многие другие дни.
Живя в Ресистенсии, я ощутил, что мой организм начал постепенно привыкать к климату. Без особых переживаний я потерял несколько килограммов веса и чувствовал себя легко. Работа на фирме шла ни шатко ни валко, местные малоопытные ребята делали немало ошибок, что приводило к остановам и поломкам станков.

Глава 8. Сдача объекта и операция «Внедрение»

Прошло время, и наступил день интернациональной встречи с подписанием актов сдачи в эксплуатацию оборудования. В просторном зале ресторана столы были поставлены буквой «П», и свободных мест не было. С советской стороны приехавших из столицы было пять человек и мы с Александром. Возглавлял делегацию торгпред СССР в Аргентине Дворжецкий Павел Андреевич. Со стороны аргентинцев были представители местной власти, общественных организаций и художественной самодеятельности. Выступавшие представители сторон выражали близость взглядов на мир и дружбу между народами, несмотря на далёкое расстояние между странами и физическое расположение в пространстве головами врозь. Говорили о перспективе плодотворного делового сотрудничества. Дольше всех говорил Рамон. Он учил, как надо уметь продвигать бизнес, используя нетрадиционные подходы в деловых отношениях. Особенно он отметил необходимость большего доверия со стороны представителей советской стороны, не понимающих специфики рынка Латинской Америки, чем выбился из общего позитивного тона.
После его выступления все радостно встретили группу юношей и девушек, танцевавших колоритный танец – танго Орильеро. Пары в красочных национальных одеждах, совершенно как взрослые, чувственно переплетаясь руками и ногами, показывали красоту движений, изображая взаимное страстное влечение. Потом выступали танцевальные группы – младшие школьники разномастные, белые и цветные, с глазами индейцев и азиатов, но с искренними добрыми детскими выражениями. Небольшие вокальные группы исполнили несколько песен.
 Дети удалились, а сидящие за столом местные гитаристы виртуозно сыграли красивую музыку и спели душевные песни. Очень тепло все сидящие за столом встретили «аргентинца с русскими корнями Адриано» – так, на местный манер представил его Дворжецкий Павел Андреевич. Андриан пел как-то особенно трогательно и самозабвенно, не желая никому понравиться, выражая свою главную любовь: любовь к жизни. Так поют птицы – легко и свободно перед отлётом на юг, на свою вторую родину.
Вечер затянулся. Вино никак не кончалось, это и было залогом любви, дружбы и музыки. Я взял свою гитару, и мы с Александром запели «Подмосковные вечера». Подпевали все присутствующие, знающие эту песню. Не подпевал из числа русскоговорящих только Андриан. Он удивлялся, что не знает этот романс, и спрашивал Дворжецкого, в каком году он написан. Со стороны я наблюдал, как Рамон подсел к Андриану и они довольно долго о чем-то разговаривали. Я не удержался, подошёл к Рамону и попросил познакомить меня с Андрианом (так, как будто мы были незнакомы). Восхищённый Рамон сказал мне:
– Вот смотри, Жуков, какой это симпатичный, талантливый старичок. Он растрогал мою душу. Это редко кому удается. А он ещё и поэт и пишет стихи об Аргентине.
– Николай Степанович Жуков, – представился я Андриану, – вы поёте на русском и хорошо разговариваете, вы русский, откуда?
– Андриан Иосифович, – улыбаясь, представился он. – Я аргентинец с русскими корнями и живу здесь, в Аргентине, уже семьдесят лет. Но, как видите,  русский язык не забываю.
– Кстати, Андриан Иосифович, я ведь тоже увлекаюсь поэзией. Есть повод повстречаться и поговорить о поэзии, – сказал я по-испански.
– Ну вот, то не было ни одного живого знакомого поэта, а тут сразу два, – неожиданно тепло воскликнул Рамон. Он был необычно весел, даже, я бы сказал, пьян. И он начал вновь без умолку рассказывать Андриану о себе: как после войны он, будучи подростком, раскрутил сигарный бизнес и даже за контрабанду однажды был арестован.
Я уловил момент и сказал Андриану на испанском языке, чтобы слышал Рамон, что было приятно с ним познакомиться. На что Рамон рассказал мне, что Адриан переезжает жить в Буэнос-Айрес и что он, Рамон, пригласил его к себе на день рожденья. Я был очень рад такому ходу событий.
Наконец помощник торгпреда сказал, что машина готова к отъезду. Все вышли проводить Дворжецкого – торгового представителя СССР в Аргентине. Распрощавшись со всеми, мы с Александром отправились в отель. По дороге Александр удивлённо спросил: «Что за комедию ты разыграл со знакомством с Андрианом?» Я объяснил, что не хотел показывать Рамону, что уже знаю Андриана, боясь, что Рамон не примет его на работу. Саша выглядел крепко выпившим и сказал:
– Ни хрена не понял, зачем ты шифруешься? Объясни мне завтра. Сегодня я пьян.

Глава 9. Свадьба Марадоны

После сдачи станков в эксплуатацию я прилетел на выходные в Буэнос-Айрес. Здесь было значительно прохладней. Я отдыхал душой и телом. Днём с женой гуляли по городу и дошли до пирса, где стояли у причалов разные морские суда и судёнышки. Несмотря на огромные волнорезы, частично отгораживающие от моря залив, вода у пирса сильно колыхалась, и маленькие суда бесконечно бились друг о друга бортами. Так часто соседние страны, взволнованные политическими событиями, или по причине шовинистических взглядов верхушки власти, или помня вековые распри, бьются друг о друга в кровь, не желая не только уступить хотя бы пядь территории, но и сделать шаг в сторону здравого смысла и мира. Большие пилигримы, словно большие страны, своим криком подначивали и усугубляли эту войну судов друг против друга.
От воды тянуло не совсем приятным запахом, но не как результат войны морских суденышек, а слава Богу, от природных водорослей и тины наросшей на бетонных сооружениях. Вода была мутная с жёлтым или золотым, глиняным отливом, принесённая сюда рекой Параной и её притоками оттуда, где ещё вчера я изнывал от жары. Надо было спешить в отель к Сергею, который ожидал нас, земляков, чтобы сопроводить на встречу с Марадоной и его невестой Клавдией.
Чем ближе подходили мы к церкви «Святая Мария», тем больше было народу.
– Марадона едет! Марадона! Марадона! – скандировала толпа.
Люди бросились навстречу открытому красному джипу, на котором торжественно восседали двое улыбающихся и усталых молодожёнов. Наконец, после нескольких лет совместной жизни, они повенчались. Сергей был со своим знакомым журналистом, который и окликнул Марадону. Машина остановилась прямо напротив меня. Я сделал пару шагов и протянул руку для приветствия.
– Диего, я Николай, русский, Москва! – крикнул я ему, и наши руки встретились.
– О, Руссия! Я люблю Руссия. Руссия и Марадона амигос!
– Диего, разреши сфотографировать вас с Клавдией! – попросил журналист,  друг Сергея, и все защёлкали фотоаппаратами. Диего взял Клавдию за руку, и они вышли из машины, позируя и отвечая на приветствия многочисленных поклонников. Минут через семь они вновь сели в машину и медленно поехали дальше. Толпа растекалась перед автомобилем, как вода перед гигантским кораблём. По плану, озвученному перед собравшимися самим Марадоной, кататься по городу они будут целый час. В огромной возбуждённой толпе я с трудом нашёл Галину. Затем собралась вся наша российская компания, и мы отправились прогуляться до спортивного комплекса Луна-Парк. Народу у дворца спорта уже было меньше, и вскоре приехали молодые. Они прошли по коридору, образованному людьми, и скрылись в дверях, где их уже ждали полторы тысячи гостей. Так завершилось наше празднование семьдесят второй годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, ягодками на торте которого были великий аргентинский футболист Диего Армандо Марадона и его первая жена – блондинка Клавдия, уже имевшая от своего мужа двоих детей.
Но была и утрата в наших рядах в тот вечер. Наш товарищ, ленинградец Игорь Лебедев лишился кошелька с деньгами, который он опрометчиво положил в задний карман джинсовых брюк. Он один за всех щедро заплатил за удовольствие, которое мы получили от встречи с Марадоной. А ведь нас предупреждали, что в Аргентине на массовых мероприятиях очень профессионально работают карманники. Я поблагодарил за доставленное удовольствие Сергея и журналиста, который до сих пор был в толпе с нами, сопровождавший постоянно Сергея на выступлениях перед зрителями на стадионах.
 Однажды месяца через два возвращаясь домой из торгпредства, я ещё раз повстречал Диего, который прогуливался у отеля на улице Либертадор. Тогда он после очередной ссоры с Клавдией несколько дней жил в отеле.
Он шёл по тротуару навстречу и улыбался моему изумлённому взгляду. Очевидно он любил такие взгляды людей. Мне бы тоже такое нравилось. Подойдя ближе, я первым протянул ему руку, и мы поздоровались.
– Марадона! Привет! Это опять я, русский, помнишь, у церкви «Святая Мария «я тебя фотографировал? – сказал я.
– А, да, да! О! Руссия – Марадона амигос! – и он открыто, громко засмеялся, запрокинув слегка назад свою кудрявую голову. – Что ты здесь делаешь? 
– Работаю при торгпредстве.
– В футбол играешь?
– Играю, но больше люблю смотреть.
– Надо играть, футбол приносит самую большую радость в жизни, – заключил Марадона.
 Проходившие мимо люди окликали его, и он всем отвечал, счастливо улыбаясь. Вскоре мы распрощались, и он пошёл неторопливым прогулочным шагом дальше, щедро даря людям улыбки. Было видно, что он наслаждался жизнью и своим успехом в ней. Люди, много лет знавшие Марадону, имевшие с ним дружбу или бывшие коллегами по спорту, находили его личность неоднозначной. Но никто не мог возразить против того, что Диего Марадона являлся дружелюбным человеком и великим спортсменом. Теперь, по прошествии многих лет, в моём альбоме остались только две фотографии, на которых изображён Диего с первой женой Клавдией. Эти фотографии были моей маленькой частичкой аргентинской истории, которую я щедро раздаривал друзьям.

Глава 10. Привет из прошлого

Восьмого ноября весна окончательно вступала в свои права, и я, помня уговор, позвонил Серхио. Он сказал, что через пару часов они с отцом будут ждать меня в парке Сан-Мартин у монумента Либертадор. Я дал согласие, перекусил и объяснил жене, что встречаться с Молино должен один. В парке, в котором я уже бывал, я появился без опоздания.
Еще издалека я увидел одинокую фигуру высокого, крепкого телосложения, европейского типа человека. Непонятное предчувствие взволновало меня, и сердце застучало усиленно, как будто сейчас должно произойти нечто невероятное. Я узнал его.
– Фёдор? Простите, вы же Фёдор Фёдорович? Это невозможно! – воскликнул я. – Я же вас знаю лет десять. Вам сорок шесть лет. Вы старше меня ровно на три года, и вы родились восьмого мая сорок пятого года под Краковом. Я Вас хорошо помню, потому что я писал рассказ о вашей маме Анне и там упоминал и о вас.
– Ого! Но, извините, мы с вами не знакомы. По крайней мере, я не могу вас вспомнить. Помогите мне. Что-нибудь напомните... Хотя, погодите... Вы говорите – рассказ о маме. Ах, да. Польша... Вы тот русский, который ехал в одном вагоне до Лодзи с моей мамой? Мы с вами тогда виделись на перроне. Ну, да, это была пятиминутная встреча. И зовут вас...
– Зовут меня Николай Жуков, – сказал я. Мы, улыбаясь, трясли друг другу руки, как старые добрые друзья.
Сидевший невдалеке молодой человек подошёл и протянул мне руку для приветствия.
– Меня зовут Серхио, а это мой папа, – сказал, улыбаясь, юноша по-русски, – Николай, я пришёл, чтобы познакомиться с вами, а теперь я должен идти по делам. Папа, до вечера! Я приеду в семь.
Молодой человек, опять пожав мне руку, сказал:
– До свидания, мы ещё увидимся! – и быстро ушёл. Мы с Фёдором вновь обратились друг к другу.
– Это же надо! Сколько же лет прошло с тех пор? Ах, да, вы же сказали – десять лет. Теперь я вас узнал и всё хорошо вспомнил. Моя мама тогда звонила вам по телефону, который вы ей оставили. Но там, в текстильном центре, ваши люди ответили, что вы куда-то уехали, – пояснил Фёдор.
– Да, мне тогда уже надо было ехать в Германию. И я, к сожалению, не смог больше встретиться с вашей мамой. А мне очень хотелось узнать дальнейшую историю вашего отца. Вы-то как здесь оказались, а тем более в компании с Рамоном Мартинесом? – изумлённо спросил я.
– О! Это долгая история. Сначала я расскажу немного об отце. Помните по рассказу матери, что перед окончанием войны отец мой бежал из лагеря в Польше, где он работал на лесопилке. Это было восьмого сентября сорок четвёртого года. Тогда, на третий день после скитания по лесам, он вновь попал в плен к немцам, но уже на территории Чехословакии.
– Я знаю историю твоих родителей до того момента, как твой отец бежал из того самого лагеря с лесопилкой, рядом с которым в доме на пригорке у своей подруги жила ваша мама. И в ту ночь, когда он бежал из этого лагеря, им даже удалось несколько часов побыть вместе. Простите, вы же понимаете, что именно та их встреча явилась началом вашей жизни.
– Ну, как же, конечно! Они мне все уши прожужжали, что я сын беглеца, – сказал Фёдор.
– Об этом ваша мама мне рассказывала. Ведь она тогда сама помогала Фёдору бежать, рискуя жизнью. А вот что случилось с твоим отцом дальше, когда он бежал в Чехословакию, я не знал. Теперь, узнав от вас, я смогу продолжить повествование о вашей семье. Тот рассказ я назвал по имени вашей мамы: «Анна».
– Я благодарю вас за внимание к моей маме и нашей семье. Так вот, про отца. В Чехословакии он наткнулся на группу эсэсовцев с собаками на берегу Вислы. Пистолет, который передала ему моя мама, он успел спрятать где-то в лесу, где он, видимо, и по сей день лежит там. Немцы схватили отца и увезли в Германию, где он работал в лагере до конца войны. Когда немцы в сорок пятом капитулировали, отец оказался в районе западнее Дрездена на земле, занятой американцами. Там их сортировали, и он попал в группу пленных, которые по разным причинам не хотели возвращаться в Советский Союз. Ты же помнишь из рассказа матери, что отец какое-то время на Родине считался врагом народа. Он даже отбывал срок в лагерях в тридцатых годах. Затем он был на фронте в составе штрафбата. После ранений в боях под Сталинградом он был реабилитирован и снова отправлен на фронт. Потом отец опять был ранен в Сандомировской операции, попал в плен и теперь уже находился на территории Польши, где он работал на той самой лесопилке. Я это знаю хорошо потому, что обещал отцу написать его историю жизни. С такой биографией возвращаться в Союз было опасно. Короче, попав из германского плена в США, отец не захотел жить и там и перебрался сюда, в Аргентину. Тогда много народу ехало сюда.
Здесь отец мой работал два года – до сорок седьмого, и всё время вспоминал и думал найти свою любимую Анну. При первой же возможности отец оформил документы в консульстве Польши и отправился на поиски своей суженой. Отец нашёл маму по тем адресам, которые она ему дала при расставании в ночь побега. Он помнил их наизусть. А мама тогда не знала, где он и что с ним. Но она всегда его ждала и верила, что её Федор вернётся к ней, что бы ни случилось. А отец тогда ещё не знал того, что у него есть сын Федька, ну, то есть я. 
Найдя нас с мамой и оформив все документы, он увёз нас из Польши в Аргентину. Здесь я рос, учился в местной испанской школе. Дома мы говорили только на русском. Мать и отец настойчиво приучали меня к русскому языку, русской культуре. Мы прожили здесь девять лет. Но в пятьдесят шестом году моих уже стареющих родителей потянули в Европу славянские корни, и мы опять вернулись в Польшу.
 Мы жили опять в Жирардове до восемьдесят первого года, где когда-то жила мама со своими родителями ещё в юности, бежав от русской революции. В Варшаве я выучился на юриста и работал там на нескольких предприятиях. В институте я познакомился с девушкой, она испанка, Сисилия, и после окончания института мы поженились. Через год у нас родился сын Серхио, с которым ты сейчас познакомился. Теперь ему двадцать два года.
В восемьдесят первом году в нашей семье всё круто изменилось. Мои легендарные родители с разницей в пять дней умерли. Первым умер отец. После похорон мама заявила: «Похороните меня рядышком с Феденькой», – и на четвёртый день после похорон отца не проснулась...
В Польше меня больше ничего не держало. Заниматься бизнесом тогда ещё не разрешалось. У власти был генерал Ярузельский. Мы с Сисилией обратились в аргентинское посольство и получили визы. Мои знания испанского языка, полученные в аргентинской школе ещё в детстве, очень помогли и в семье, и в работе. Мне было уже тридцать шесть лет, когда я во второй раз в жизни приехал сюда, но уже со своей семьёй: Сисилией и Серхио.
– Да, вот это продолжение истории семьи в поколениях! Намотало вас по жизни. Жалко, что я отца вашего Фёдора Молина так ни разу и не увидел. Да и мама ваша не смогла продолжить мне свой рассказ. Так замечательно умела она рассказывать!
– Да, мама тебя тоже вспоминала. Ведь она была просвещенной женщиной, и у неё осталось довольно много рукописей, я кое-что читал. Надеюсь, что мне удастся когда-нибудь поработать с её архивом и издать историю семьи от революции в России семнадцатого года до двухтысячного. Надеюсь, доживу. Осталось десять лет до пенсии. Меня ведь теперь зовут не Фёдор Молин, как когда-то в молодости отца, а Теодоро Молино. Отец поменял фамилию и имя здесь, когда получал паспорт после войны. А у сына моего теперь полное имя – Серхио Теодоро Молино. Вот так, из русских по фамилии Молины мы превратились в Молино, что в переводе с испанского означает «мельник».
Всё это время мы медленно прогуливались по парку. Фёдор иногда оглядывался. Вечер был бархатный. Солнце уже светилось за деревьями, и воздух был умеренно теплый. Народу было достаточно много, некоторые гуляли всей семьёй с двумя-тремя детьми. Негромко звучало танго. В нескольких местах играли гитаристы. Картина была идиллическая. Мы прошли в более тихое место, сели на скамейку и продолжили разговор.

Глава 11. Двуликий Янус

– Как ты оказался в компании с Рамоном? – спросил я, тоже перейдя на «ты».
– Девять лет назад Рамон Мартинес приехал из Росарио в мой юридический офис регистрировать фирму «Бола» по металлообработке. Когда разговорились, оказалось, что юриспруденцией он не владеет, но напора и желания организовать свой бизнес предостаточно. В ходе общения он предложил мне равное партнёрство в своём бизнесе с финансовым вложением и с моей стороны, в котором он будет заниматься организацией производства, а мне отводил роль управленца финансами и коммерцией. Но формально должность директора я уступил ему. И так всё складывалось неплохо в течение многих лет. Потом мы стали производить запчасти для советских ткацких станков, которые поставлялись сюда в немалом количестве. Кстати, эта тема по ткацким станкам была предложена мной. Мысленно я всегда тяготел к русским. Тогда отношения у нас с Рамоном были ещё открытыми, без тайн друг от друга. Но как-то за обедом Рамон проговорился, что на него вышли какие-то представители европейской фирмы, вроде конкуренты советских производителей ткацких станков и сказал, что неплохо было бы производить запчасти и для европейских станков. После этого разговора он замкнулся и на мои вопросы отвечал, что прекратил с ними общаться, а сам вдруг захотел поехать как турист в Европу. Я нанял своего друга, частного детектива Хосе, и он тем же рейсом отправился с Рамоном. Хосе я дал телефон моего студенческого товарища  Гюнтера, который к тому времени переехал жить из Польши в Берлин и там тоже открыл юридическую кампанию. Тут хочу вспомнить, что отец Гюнтера – немец из Саксонии, а мать – полька, и живут хорошо: любовь – лучшее средство от национализма.
Хосе с Гюнтером выследили, что Рамон встречался в городе Штутгарте с представителями швейцарской фирмы «Швицер» – вашими конкурентами. Немного позже Гюнтер «случайно» установил отношения с одной из сотрудниц «Швицера» и получил подтверждение о подписанном соглашении Рамона с «Швицером». Мои подозрения подтвердились. По моему мнению, то, что затеял Рамон, не что иное, как игра двойного агента. Служить верно он будет только кому-то одному, а другого будет водить за нос и тянуть с него возможную выгоду. В какой роли будете вы, я думаю, ты догадываешься. Видно, швейцарцы его хорошо заинтересовали или тут что-то ещё, чего я не знаю.
Когда Рамон из Европы вернулся, его поведение сильно изменилось и по отношению ко мне. Он заявил, что все внешние связи как директор он будет вести сам. После встречи с представителями «Швицера», это было полгода назад, он мне поставил условие, чтобы я из Буэнос-Айреса переехал в Росарио и там управлял производственной площадкой. Якобы этого требует расширение фирмы и, в частности, филиала в Росарио. Пока я так и поступил, но квартира у меня в столице и в любое время я могу вернуться на юридическое поприще в Буэнос-Айресе. Языками Рамон не владеет и не имеет практики ведения переговоров. С напором бульдозера, волевым решением он фактически отодвинул меня от руководства и возможности быть в курсе всех общих дел нашей фирмы. По моему опыту я знаю, что если одна из сторон начинает нарушать согласованные партнёрские правила, то за первым шагом следует и второй, увеличивающий раскол. Я не сомневаюсь, что это так и будет. В бизнесе есть негласный закон: не злоупотреблять партнёрским доверием. По отношению ко мне он нарушил это правило и переступил черту, которая даёт мне право на независимые поступки. Он предал, прежде всего, самого себя и нашу дружбу. Ложь долго не существует, вскоре всё всплывёт в открытой форме, – закончил Фёдор.
– Двадцать первого октября, в день моего прилёта в Аргентину, Рамон тоже был в Европе. Точнее в Германии. И мне непонятно, почему он даже не старается скрывать это? – спросил я.
– Да, про все его контакты я знаю. А то, что он не скрывает, это его манера действовать нахрапом: мол, мне от вас нечего скрывать, я честен перед вами. Но  я-то всё знаю, – сказал Фёдор.
– Фёдор, у меня вопрос есть. Рамон утверждает, что в законе Аргентины есть статьи, запрещающие ввоз оборудования б/у и малоизвестных фирм. Если не трудно, к следующей встрече узнай об этом.
– Хорошо, это несложно. Хотя я сомневаюсь, что такое ограничение может быть. Дело личное любого предпринимателя – у кого покупать оборудование и с кем работать. Николай, пока я вам ничего не предлагаю, кроме того, что я о Рамоне рассказал. Руководство вашего завода должно быть в курсе поведения Рамона и «Техстанкоэкспорта» и внимательно смотреть за их действиями. Очень много будет зависеть от тебя. Сможешь ли ты у такого монстра отвоевать право самостоятельно устанавливать отношения с клиентами и работать по поставкам станков. Рамон теперь будет тормозить все ваши дела, но будет прикрывать всё это обещаниями перед вами. Отдельно хочу добавить о том, как я вижу поведение ваших московских представителей «Техстанкоэкспорта» при решении вопроса о представительстве. Когда Рамон недавно был в Москве, он добился и подписал с «Техстанкоэкспортом» агентский контракт, в котором зафиксировано, что он будет вашим единственным представителем не только в Аргентине, но и во всей Латинской Америке. Этим он замкнул все ваши возможности по экспорту на себе. Это решение – большая ошибка, и она на руку вашему европейскому конкуренту. Я уверен, что время это подтвердит. О нашей с тобой встрече никто не должен знать. В первую очередь – Рамон и Валевский.
– Фёдор, я принимаю твоё условие. Я здесь совсем мало, но уже понимаю, что поведение тех, кто причастен к установлению правил отношений с Рамоном, ошибочно. Я надеюсь, что начатая в Советском Союзе перестройка позволит в будущем нашему заводу работать самостоятельно по экспорту. Тогда вопрос выбора агента будем решать сами. Я благодарю тебя за твои размышления. У меня к тебе полное доверие, и надеюсь, что мы, так или иначе, сможем сотрудничать во взаимных интересах, – заверил я.
– Интерес и выгода никогда не были для меня первостепенными, если они обусловлены незаконной и некрасивой игрой. Советский Союз – родина моих родителей. Я, как и многие аргентинцы, испытываю симпатию к вашей стране. А в этом деле у нас один общий неприятель, который пытается водить нас за нос. Я буду тебе помогать, и, может быть, на самом деле, нам удастся взаимодействовать в будущем на нормальном доверии.
 Мне было легко общаться с Фёдором. Он мне представился некоей неожиданно возникшей надеждой в решении предстоящих дел. Мы приятельски расстались, условившись при необходимости созваниваться и встречаться. Я и мысли не допускал о том, что он может действовать по указке Рамона, чтобы увести меня по ложной тропе, обвинив меня потом в некорректном поведении. Я ему верил.
Успокоенный поддержкой Фёдора, я отправился к пирсу, где уже не было ни ветра, ни волн. Разувшись, я сел на край бетона и спустил ноги в воду, нарушив голубое отражение неба. В воде, мутновато-желтоватой, время от времени не спеша проплывали тёмно-серебристые спины рыб, которые безбоязненно тыкались в мои ноги. Чайки, мелко трепыхая своими белыми крыльями, «стояли» в небе на месте и затем вдруг срывались в свободное падение, сложив крылья. Из воды они выплывали уже с добычей. Повезло хищнице, а каково жертве? Вечная война за выживание.
Большое пространство пирса было безлюдным и без человеческих эмоций, к которым не хотелось возвращаться. Побыть бы сейчас где-нибудь полным Робинзоном – всё равно где, только не в пустыне. Пустыня всегда страшила меня. Насколько времени хватило бы этой пустоты до момента, когда человек начинает испытывать потребность в обратной связи, в заполнении этой пустоты всяким нужным и непотребным хаосом, загружающим мозг и нервную систему.
Не дождавшись потребности в обратной связи и в заполнении пустоты, которую я испытал ещё не в должной мере, я, повелев себе:  «Надо!», высушил ноги, обулся и отправился на поиски новых приключений. Эти воспоминания потом, когда-нибудь, возможно, лягут на бумагу, но могут оказаться в вечной пустоте из-за человеческих рук. Тогда зачем это всё?

Глава 12. Хорхе Аскуен

Уже три месяца я находился в Буэнос-Айресе, занимаясь в основном столичными клиентами, поступившими запчастями, оборудовал всем необходимым склад при демонстрационном зале.
Ещё в пятницу Валевский попросил меня подъехать на фирму «Бола» к Рамону. По словам Владимира Павловича, там меня должны были познакомить с новым заказчиком станков, который добивался встречи со мной со дня моего приезда. Однако по непонятной причине Рамон запрещал эту встречу. В понедельник я приехал на фирму «Бола» на автобусе и немного опоздал. Мигель и Даниель приветствовали меня непривычно сдержанно. В холле сидел незнакомый мужчина. Не познакомив меня с ним, Даниель проводил меня к Рамону. В кабинете у него сидел серьёзный мой друг  Андриан.
– Долго спишь, Жуков, - сказал Рамон,- так будешь работать – поедешь домой делать свою перестройку. Мне здесь нужны помощники, а не бездельники, – добавил он раздраженно, показывая Андриану свою власть надо мной.
– Вообще-то, Советский Союз большой, там и без меня есть кому строить и перестраивать, – спокойно, не желая ссориться, ответил я.
Накануне от Валевского я узнал, что в ответном письме «Техстанкоэкспорта» пришедший туда новый гендиректор потребовал отменить существующую незаконную практику Рамона об изъятии гарантийных и послегарантийных комплектов поступающего оборудования, предназначенного для потребителей.
– Чтобы не опаздывать в будущем, сеньор Мартинес, я готовлю контракт на обучение персонала и впоследствии на организацию капитального ремонта станков на фирме «Морон». Вчера я встречался с хозяином, и мы предварительно договорились обо всём. На заработанные деньги, с согласия завода, я куплю автомобиль, тогда буду пунктуален. Факс с завода об этом есть в торгпредстве, – сказал я.
Рамон, как мне показалось, хотел сказать что-то другое, но грубовато и фамильярным тоном сказал:
– Я принял на работу моего друга Адриано. Сам торгпред ваш просил об этом. Он будет в демонстрационном зале следить за порядком и за тобой. Теперь ключ от демзала будет у Мигеля и Адриано.
– У меня нет возражений, это ваше право, – согласился я, подумав: «Вот везёт же Андриану – опять двойной агент».
– Иди, знакомься. В холле сидит Хорхе Аскуен, глава фирмы, производящей новые синтетические и полимерные ткани. Он давно требует от меня то, чего сам не знает, – опять недовольным тоном сказал Рамон.
Выйдя из кабинета, я направился к Хорхе. Он был лет пятидесяти пяти, смотрел на меня улыбаясь и с заинтересованностью. У него были маленькие, почти без бровей глубоко посаженные серые глаза. Довольно длинный, в нескольких местах с утолщением, нос над тонкими губами, редкие лохматые небрежно разбросанные по голове волосы. Всё это представлялось неким хаосом на удлинённом лице. Но улыбка объединяла все эти отдельные элементы его лица, и в целом он выглядел обаятельным. Я чувствовал деловой настрой этого человека и сразу понял, что в будущем меня с ним свяжут нормальные отношения.
Мы приветливо пожали друг другу руки. В это время Рамон и Андриан вышли из кабинета, и Рамон сказал, что уезжает с Андрианом по делам. Мы с Хорхе попрощались с ними.
Когда мы остались в холле одни, Хорхе сказал:
– Ты симпатичный парень, а Рамон сказал, что с тобой надо держать ухо востро.
– Да, я на самом деле кусаюсь, когда голодный, – почти серьёзно сказал я.
– Тогда пойдём ко мне, попьём чаю и перекусим. Это недалеко, – принял шутку Хорхе всерьёз.
– Да, поговорить лучше у вас, – согласился я. И мы отправились пешком. Это было на самом деле в пяти минутах хода.
Когда мы вошли в офисную часть здания, Хорхе представил меня своей дочери. Она была беременна. Ей было лет тридцать, одета она была в бесформенное длинное серое платье, которое на ней висело, от чего она выглядела ещё худее. Похожа она была на отца, только не улыбалась, и это ей было не на пользу. Хорхе что-то ей сказал, она кивнула головой, а мне предложил пойти посмотреть производство. В цехах было очень шумно. Цехи были старые, и всё выглядело не очень приглядно. Рапирные ткацкие станки из-за того, что они были изношенные, с разболтанными механизмами, сильно гремели, некоторые из них были заправлены нитями и простаивали, а часть была вообще разобрана. На работающих станках вырабатывалась ткань из стеклонити и круглой – тут же отлитой через фильеры – синтетической нити.
Хорхе завёл меня в большой склад и показал готовое изделие: мешок-сетку и большое количество тюков с надписью: «Made in USA».
– Эти мешки я закупаю в США и продаю не только в Аргентине. У меня сейчас действующий контракт с американцами ещё на год. Я зарабатываю на перепродаже двадцать процентов. Но возить из Америки очень дорого. Вот я и хочу делать такую ткань здесь. Я прикинул: если сам буду вырабатывать ткань и шить мешки, я буду иметь больше пятидесяти процентов прибыли.  Ваши станки могут делать такую ткань, перевитую по основе? – спросил Хорхе и ещё раз показал мешок из легкой ткани-сетки. 
Я был в ступоре. Ничего подобного на наших станках не делали. Я предложил выйти в другое помещение, где тише.
Мы вернулись в офис, где на столе уже стоял обед, чувствовался вкусный запах, и стояла бутылка вина.
– Хорхе, откровенно скажу вам, что такое на наших станках не делали. Пока.
– Что значит «пока»? А можно что-то сделать со станком, чтобы на нём можно было вырабатывать похожую ткань? Я хочу купить ваши станки и на них вырабатывать сетку. На ваших станках производительность в три раза выше, чем на моих старых рапирных.
– Ваша ткань вырабатывается из толстой уточной нитки. А сможете ли Вы делать нитку, как на американских мешках – тонкую? Куда идут эти мешки?
– В мире выращивают много овощей и фруктов, как и у нас. И отгрузка большей частью идет в деревянных ящиках. Представляешь, сколько надо дерева! А дерево дорогое и сложное в производстве. А ведь много чего можно грузить в мешках. Это очень хорошая перспектива, поверь мне. Но надо, чтобы мешок был крепким, легким и дешёвым.
– Так вы можете делать нить тоньше?
– Конечно! Нить тонкой я сделаю, но станок-то твой не предусмотрен для того, чтобы делать ткань, перевитую по основе, так?
– Не предусмотрен, но надо подумать.
– Кто будет думать, завод?
– Подумаю я.
– Но ты же не конструктор.
– Тем не менее, думать мне никто не запрещает. На заводе у меня была возможность конструировать, от этого я имел дополнительный доход.
– Николай, мне ответ нужен срочно. У меня год времени. За год я должен решить, как самому делать эту ткань.
– Хорхе, если я сделаю конструкцию, вы купите станки и самостоятельно будете делать ткань, значит, вы откажетесь от закупок у американцев?
– Ну да, тогда зачем они мне?
– Но это означает, что мы с вами перейдём им дорогу, а я буду причиной твоего отказа от закупок. Вы большой объём у них покупаете?
– Я поставляю оптом в несколько стран. Сам понимаешь – это много.
– Ну и зачем вам это надо? Вы же прилично зарабатываете.
– Бизнес требует развития, Николай. И я хочу быть независимым от американцев в этом деле. Я пока там кое-кого подкармливаю, но к ним постоянно лезут и другие посредники. Меня в любое время могут подвинуть.
Мы сели за стол. Вошёл молодой человек лет сорока, темноволосый, тяжёлой походкой – так ходят с плоскостопием. На голове его была кипа.
– Познакомься, Николай, это муж моей дочери Энрике. Итальянский еврей. Я тоже итальянец, но с немецкими корнями по матери. А вот дед у меня со стороны отца был славянин-серб. Представляешь, сколько кровей будет намешано у моего внука! – и он показал на живот дочери.
Я ответил Энрике на его приветствие и представился сам. За едой мы обсудили всё, что могло касаться будущего текстильного производства с эксплуатацией наших станков. В конце трапезы я пообещал позвонить завтра к обеду и дать ответ на главный вопрос: реально ли в принципе создать такую конструкцию, с помощью которой можно было бы вырабатывать на наших станках ткань по образцу, показанному Хорхе. Договорившись поддерживать с ним контакты, я уехал домой.
Идея создания дополнительных узлов ткацкого станка увлекла меня настолько, что я долго не мог уснуть. Мысленно я нашёл два варианта движения существующих механизмов нашего станка, которые без ущерба общей надёжности можно было бы использовать в качестве приводов для двух новых механизмов. Теперь эти новые механизмы надо было разработать. Но главное – принципиальное решение уже есть. Набросав эскизы двух схем механизмов, я, довольный, что всё должно получиться, уже под утро уснул.
Проснувшись в девять часов утра, я позвонил Валевскому, что задерживаюсь. Встретившись в Торгпредстве, я объяснил ему суть обращения Хорхе и что принимаю его заявку как частное лицо на конструирование. Сомнение Владимира Павловича в моей правомочности я развеял, сказав, что буду заниматься чертежами исключительно по вечерам и выходным. Предварительно прикинув, я понял, что придётся сделать около семидесяти чертежей. Некоторые детали должны быть массовыми в тысячном количестве равными по числу нитей.
В одиннадцатом часу Хорхе сам позвонил мне на телефон торгпредства, когда я разговаривал с Валевским. Я расстроил его, сказав, что мне надо около трёх месяцев для изготовления полного комплекта чертежей. Он предложил мне найти чертёжницу в помощь, но я не согласился, объяснив, что намерен сохранить авторство на будущую конструкцию в тайне, и только по готовности чертежей подать заявку на регистрацию изобретения и на право предпатентного пользования. Только после этого буду согласен ознакомить желающих с конструкцией. Кроме того, мне предстоит согласовать с заводом изготовление опытного образца конструкции, монтаж на станке в демонстрационном зале и испытание на артикуле ткани заказчика. Хорхе смирился со сроками и предложил мне в соавторы своего зятя Энрике. Я пообещал подумать, не желая раньше времени делить шкуру ещё не родившегося медведя.

Глава 13. Диверсия

Городок, в который я направлялся, находился на юго-западе страны, в Патагонии. Было раннее утро, но на улице уже было около тридцати градусов. Ноябрь в Аргентине – месяц весенний и уже по-летнему тёплый. В автобусе за закрытыми окнами и работающими кондиционерами жары не чувствовалось. Я сидел по правому ряду у окна и не отрывал глаз от утренней красоты. Любовался тем, как ещё невысокие, но уже яркие лучи солнца пронизывали парковое разнообразие цветущих кустарников. Километрах в пятидесяти от Буэнос-Айреса кустарниковые леса и поля со взошедшими различными злаковыми культурами заканчивались, и начинались бесконечные зелёные пастбища крупного рогатого скота. Куда бы ты ни посмотрел, всюду были ветряные мельницы. Они вырабатывали электроэнергию для насосов, которые качали из-под земли воду для многочисленных животных, разделённых на отдельные стада проволочными заборами. Даже зимой температура в этих краях составляет около десяти градусов тепла. Фермерам не надо строить скотные дворы и заготавливать корма на зиму. Вытопчут животные траву на одном участке, и пока идет восстановление на нём кормового покрова, их перегоняют за соседний забор на другой участок. И так круглый год. Я вспомнил, с каким трудом у нас удается содержать корову в частном хозяйстве, а тем более в большом колхозе или совхозе.
   На фирме Касьери, куда я прибыл уже в одиннадцать часов утра, хозяин Федерико встретил меня радушно. Он был в шортах, в лёгкой футболке и не выглядел как солидный бизнесмен. Лицо его было холёное, загорелое, с небольшим прямым носом, пухлыми губами и спокойным взглядом голубоватых глаз, словно в них попали капельки небесной краски. Несмотря на негативный результат работы станков, он любезно пригласил меня в соседнее кафе позавтракать. За трапезой о проблеме станков не говорили. Федерико интересовался жизнью в Сибири, о климате, чем занимается народ и как живёт. С особым вниманием он слушал и пытался понять, как происходит перестройка такого огромного государства из одной экономической и политической системы в другую без военных действий. Добавил, что у них народ горячий: чуть что – сразу хватаются за оружие.
 Долго засиживаться мне было не к лицу и, поблагодарив за завтрак, я в сопровождении технического инженера Данилы отправился в цех. Впервые в жизни я увидел полный процесс полипропиленового производства. В просторном светлом корпусе размещались линии по производству плоских нитей из белых гранул, которые плавились в специальном вертикальном котле. После вытяжки и удлинения готовые нити наматывались на бобины и устанавливались на шпулярники ткацких станков. Ткань, выработанная на этих станках в виде круглого рукава, наматывалась на товарный вал большими рулонами. Затем эти рулоны подавалась на швейные линии-автоматы, которые автоматически отмеряли, отрезали заготовку нужной длины, и тут же швейная машина прошивала одну сторону заготовки, образуя беленький и чистенький мешок. Мешки упаковывали в огромные тюки, которые лежали в кучах, готовые для отгрузки заказчику.
«Вот чем я буду заниматься, когда вернусь домой», – подумал я с полной решимостью. У нас такой технологии ещё нет. Мешки у нас по-прежнему изготавливаются из хлопкового сырья, льна и джута, на ткацких станках различного типа. Наши мешки были не долговечны и негигиеничны, т.к. от них отделялось много мелких ворсинок, которые попадали в загруженную в мешок сыпучую продукцию. Я помню, как иногда из мешка с сахаром приходилось выбирать мелкие волокна мешковины.
Меня заинтересовал вопрос крепости нити полипропиленовой, и я спросил инженера:
– Данила, почему пленка на различных пакетах довольно легко разрывается в любом направлении, а нить, которую я держу в руках, пытаюсь порвать, но не могу?
– Да, вы правы. Если на начальном этапе линии снять плёнку, ещё не разрезанную в нить, то эта плёнка тоже будет «ползти» то есть легко разрываться в любом направлении. Это объясняется тем, что молекулы полипропилена расположены в ней хаотично. Чтобы повысить разрывную нагрузку нити, учёные придумали: после разрезания плёнки на множество нитей нужно путём вытяжки в камерах при определённых температурах вытягивать нить. В этом процессе молекулы полипропиленового сырья начинают располагаться линейно вдоль длины нити. После этого процесса связь между молекулами улучшается и повышается прочность нити на разрыв. Очень просто. Такая ткань может выдерживать очень большие нагрузки, если не испортить её ультрафиолетом. Солнечные лучи могут пересушивать и разрушать структуру этой ткани, – закончил рассказ Данила.
 Дальше провели меня на участок, где стояли наши станки-красавцы с вырабатываемой шириной ткани три метра тридцать сантиметров. Эта ткань, как рассказал мне Данила, отправляется заказчику для последующей набивки её ворсовыми нитями с получением при этом коврового напольного покрытия. Но вид этих станков сейчас был удручающим. Повсюду над ними горели красные контрольные лампочки, что означало, что большинство станков простаивает. Я видел, как станок запущенный ткачом, уже через пятнадцать-двадцать секунд останавливался из-за потери утка (поперечной) нити.
Присмотревшись к работе уточно-компенсаторного механизма, я обнаружил большую слабину нити, что не позволяло чётко, «из рук в руки», передать нить челноку, который в результате улетал в приёмный механизм без нити. Проблема была налицо. Когда я вскрыл крышку компенсаторного механизма, мне бросился в глаза чёрный цвет эксцентрика компенсатора. Он был таким, как если бы прошёл термообработку с охлаждением в масле, без какой-либо последующей механической обработки. Эксцентрик заводского исполнения должен быть хромированным – блестящим. Маркировки на эксцентрике тоже не было, что совершенно исключено, так как именно маркировка определяет все дальнейшие технологические операции, определяющие саму цикловую диаграмму, принадлежность к типу и модели станка. Вывод напрашивался сам собой: это подделка. Но кто это сделал?
У нас на заводе такого допустить не могли. Ну никак. Тем более, что станки испытывались именно на такой полипропиленовой ткани, и замечаний при сдаче контролерам не было. Анатолий, организовывавший монтаж этих станков, сделать этого не мог, так как он не имел в этом личной заинтересованности. Вспоминаю вчерашний разговор с Валевским в его кабинете торгпредства. Он сам лично прослеживал логистику оборудования из Новосибирска в таможню Аргентины. В таможне станки не распаковывались и были доставлены на фирму посредника Рамона Мартинеса в упаковке. Там станки распаковывались для изъятия гарантийного и послегарантийного комплектов запчастей. Затем фирма-посредник эти станки вновь запаковывала и отгружала потребителю, накручивая на цену станка девяносто процентов.  Запчасти, оставленные у себя, фирма продавала отдельно фабрикам по баснословным ценам, кратно превышающим заводские.
То есть изначально, за счёт этих нехитрых манипуляций, бизнес у Рамона был сверхприбыльным. Тогда кто заменил эксцентрики на станках, если Рамон, имея на поставках станков хорошую прибыль, должен иметь и заинтересованность в том, чтобы станки работали хорошо, и впоследствии, по результатам работы, ещё больше продавать станки и ещё больше зарабатывать?
Я снял один эксцентрик для изучения и составления акта, подтверждающего факт его технического состояния. Мне предстояло объясниться с хозяином Федерико Касьери, и я вышел на улицу прогуляться. На улице было уже совсем жарко. У нас в Сибири так высоко солнце не бывает: оно пекло прямо в мою лысеющую макушку. Я дошёл до парка, находящегося недалеко, но быстро понял, что гулять по жаре нежелательно и решил возвращаться обратно. Повернувшись назад, я неожиданно столкнулся с молодым человеком, который чуть не сшиб меня с ног, дерзко улыбаясь и глядя мне в глаза. Совершенно не ожидая ничего подобного, я отступил и остановился. Этот тип не извинился и пошёл дальше, не оглядываясь.
Вернувшись на фирму, я зашёл в кабинет Федерико. Он разговаривал по телефону, упоминая название фирмы Рамона. Усевшись на плетёное кресло, я стал рассматривать журнал, на обложке которого был изображён ледник. Журнал был аргентинский. Положив трубку, Федерико довольно долго спокойно смотрел на меня, как бы находясь ещё в неведомом мне пространстве телефонного разговора, и наконец, как будто вдруг увидев меня, улыбнулся и сказал:
– Вот, в Аргентине есть и такие пейзажи, – и показал на журнал, – как дела Николас?
– Хорошо, то есть плохо. Я обнаружил то, что может быть причиной плохой работы станков. – Я положил перед ним чёрный эксцентрик, на поверхности которого отчётливо были видны зоны цветов побежалости, которые остаются после термообработки.
– И что это значит?
Я объяснил ему всё, что установил в ходе осмотра станков, и рассказал о многоступенчатой системе приёмки ОТК на заводе.
– На всех станках детали кто-то подменил, – с нейтральной интонацией сказал я.
– Этого не может быть! Этого не может быть, – уже более протяжно и не так уверенно сказал Федерико, глядя в окно, как будто он там заметил кого-то из подозреваемых.
С минуту мы сидели молча, не глядя друг на друга.
– Почему Анатолий не сказал мне этого?
– Я думаю, что он даже и предположить не мог, что это возможно.
– Если это так, тогда что мы будем делать? Можно ли быстро устранить эту проблему?
– Для начала я предлагаю сделать экспериментальную работу, чтобы утвердиться в моей идее. Это надо сделать сейчас, прямо здесь у вас на предприятии. У вас имеется простой заточной станок?
– Да, небольшой механический участок есть.
– Хорошо. Я составлю свою, как можно подробную цикловую диаграмму и по ней скорректирую эксцентрик. По счастливой случайности на этом эксцентрике не нужно наращивать металл, а наоборот: надо сделать выборку металла на определённой зоне его поверхности. Значит, вы согласны? – спросил я.
– Да, конечно, конечно. Ведь станки очень мало вырабатывают ткани. А я, первоначально ориентируясь на таблицу производительности указанную в документации, планировал объём производства. Но этого результата я не получил и сорвал несколько контрактов поставки ковровым производствам. Что вам ещё нужно в помощь для этой работы? – спросил Федерико.
– Достаточно присутствие инженера Данило. Я сегодня же хочу успеть уехать домой вечерним автобусом.
– Да, да. Хорошо. Я никуда не собираюсь, и целый день буду здесь. Если что – обращайтесь.
Обрабатывая деталь по сделанной диаграмме и многократно устанавливая деталь на станок, я добился необходимой компенсации нити в момент передачи её прокладчику. Улыбнувшись инженеру Данило, я решительно включил станок. Не сделав и оборота, станок встал. Я посмотрел на инженера, на его лице не было ни тени издёвки. Я осмотрел бобину уточной нити и понял, что нить просто зацепилась за ее нижний торец. Освободив её, я вновь включил станок.
– Пригласи хозяина, – обратился я к Данило. Он пошёл не сразу, всё стоял и смотрел, будто ожидая, что вот-вот нить потеряется и станок остановится. Я нажал на красную кнопку и сам остановил станок. И только теперь Данило пошёл за Федерико. Как только хозяин вошёл сквозь стеклянную дверь в цех, я включил станок. Федерико шёл и смотрел на станок, не отрывая взгляда, как это только что делал Данило. Остановив станок, я сказал, что мне надо будет при первой возможности уехать в Новосибирск на завод, чтобы там решить накопившиеся вопросы и привезти оригинальные эксцентрики. Тогда эта проблема будет решена полностью.
Через час мы с хозяином подписали акт о выполненной опытной работе, которая по предварительной оценке повысила коэффициент полезного времени работы станка с двадцати пяти до семидесяти пяти процентов.
– Нельзя ли сейчас так доработать все остальные станки?
– На станках сейчас стоят эксцентрики не нашего завода. Это подделка. Я не имею права что-либо изменять на деталях чужого изготовителя. Надеюсь, директор моего завода согласится оплатить расходы по моей командировке. А вас я прошу больше не устанавливать никакие детали на ваши станки. Всегда при возникновении технических проблем обращайтесь в наше торгпредство, ко мне или к Валевскому. Вы согласны, что станок стал работать лучше?
– Да, это очевидно. Это очень хороший результат. Я уж было потерял всякую надежду, – улыбаясь, сказал Федерико Касьери.
- Я оставлю вам цикловую диаграмму и у вас есть уже исправленный мной образец. Вы можете найти хорошего специалиста в машиностроении самостоятельно скорректировать все детали.
У меня было смешанное чувство. Теперь была полная ясность в сути проблемы. С другой стороны не было понятно, кто же оригинальные эксцентрики заменил изготовленными кустарным способом. Кроме того, интуитивно я чувствовал, что моё столкновение с молодым человеком на широком тротуаре у входа в парк было неслучайным.
От фирмы до автовокзала было не более километра. Я купил билет на ближайший автобус и сидел в прохладном зале ожидания, читая местную газету. В назначенное время автобус готов был отправиться по расписанию, как вдруг восемь подростков лет четырнадцати с собаками разной породы, в сопровождении взрослого мужчины, разместились в автобусе вблизи меня. Мест свободных было много, но я не стал пересаживаться и стал свидетелем поведения собак и их хозяев. Собаки были без намордников, но вели себя приличнее, чем их владельцы, которые постоянно верещали и спорили, перебивая друг друга.
Я спросил у них: «Почему ваши собаки такие спокойные?». Они ответили: «Собаки у нас давно знают друг друга, воспитаны и, кроме того, питаются специальным кормом, в который добавляются успокаивающие средства». Дети с собаками направлялись на какое-то соревнование в столицу. Ехать было не скучно. Очевидно, что родители в корм детям добавляют нечто другое, что возбуждает их энергию и эмоции.
Уже в одиннадцатом часу вечера я был дома, позвонил Валевскому и подробно рассказал о поездке на фирму Касьери. Он не допускал подмену эксцентриков в Аргентине. Я не стал с ним спорить, пообещав показать подделку при встрече.
На следующий день был приглашён в торгпредство Костюхин Анатолий, и мы втроём осмотрели деталь. Не было сомнения, что деталь не заводская. Валевский предложил заказать эксцентрики в Росарио на промплощадке Рамона Мартинеса. Договорились на следующей неделе обсудить это с Рамоном.
– Несмотря на предложение Валевского по изготовлению эксцентриков в Росарио на фирме Рамона, я, не веря в реальность быстрого изготовления, отправил на завод факс с заказом комплекта эксцентриков и пояснением всех проблем, для решения которых мне следовало бы приехать на завод. Для большей убедительности я дал понять, что подмену эксцентриков могли организовать конкуренты. На всякий случай я попросил проверить на заводе документы по подготовке станков к отгрузке в Аргентину: не было ли карты разрешения на замену эксцентриков компенсатора на какие-либо экспериментальные. На следующий день к вечеру я получил ответ: все детали станков должны иметь полное соответствие технологии обработки и сборки, то есть быть хромированными и маркированными. Мою командировку в Новосибирск рассматривают.
Только в среду нам с Валевским удалось переговорить с Рамоном о возможности изготовления эксцентриков.
– Нет ничего такого, что я не смог бы сделать на моём производстве, – уверенно заявил Рамон.
– Но для этого должны быть расчёты, цикловая диаграмма и соответствующее оборудование. Это быстро не получится, – усомнился я.
– Это у вас не получится, а у меня всё делается быстро, – заверил он.
– Ну, тогда хотя бы возьмите кальку на эксцентрик, которую я сделал со снятого и подработанного образца, – предложил я. – Кроме того, я хотел бы посетить ваш цех в Росарио, чтобы познакомиться с вашими возможностями. Рамон криво усмехнулся и, глядя на Валевского, сказал:
– Я что, перед ним должен отчитываться? Это моя фирма, Жуков. И я всем подряд не обязан показывать то, что считаю своим бизнесом.
– Да, но мы же партнёры, и я бы хотел быть в курсе ваших возможностей. Приезжайте к нам на завод. Мы покажем вам всё производство. У нас завод самый современный. Станки с ЧПУ у нас в каждом цехе. Может быть, с целью экономии некоторые детали можно изготавливать здесь у вас без ущерба качества, – сказал я, – сделайте, пожалуйста, эксцентрики на своём производстве.
– Детали сделаю, а пустить ли тебя в Росарио – подумаю, – ответил Рамон.
   
Глава 14. Изобретение

Со дня моего приезда в Аргентину прошло восемь месяцев. Ещё три месяца назад, не дождавшись разрешения от «Техстанкоэкспорта» на переселение из отеля «Эсмеральда» в квартиру, я обратился к местным риэлторам и подыскал квартиру ближе к торгпредству на улице Санта Фе. Мы с женой переселились, я сдал арендный контракт в бухгалтерию торгпредства и без лишних вопросов стал получать деньги на оплату аренды. Таким образом, расходы на жилье сократились вдвое.
Между тем Хорхе Аскуен был на особом месте в моей памяти. Я чувствовал перед ним свою ответственность и сам был в нём заинтересован, чтобы реализовать вдруг возникшую возможность создать новый рабочий механизм, расширяющий ассортиментные возможности станка и получить заказ на станки с этим изобретением. Моя самоуверенность с детства «я всё могу» проявилась в очередной раз. Хорхе каждые пару недель находил меня по телефонам и справлялся, как у меня идут дела с чертежами. Очевидно, какое-то недоверие у него всё-таки было, и через месяц после договорённости он напросился ко мне в гости, чтобы лично убедиться, что я не вожу его за нос. Дома за бутылкой вина Хорхе, убедившись, что работа идет нормально, виновато вытягивал из меня признание: как я отношусь к Рамону. Не держу ли я на него камень за пазухой. Я понял, что расспросы идут по просьбе самого Рамона, и спросил об этом Хорхе напрямую.
– Да, Рамон просил рассказывать ему о тебе всё, что я узнаю. И я не понимаю, почему он на тебя имеет зуб и постоянно бурчит, – сказал Хорхе. - Только ты не говори, что я с тобой об этом говорил.
– Я думаю, что Рамон добивается от меня полного подчинения. Но вы же понимаете, что это невозможно. Ведь я человек другой страны. В штат его фирмы не вхожу, у меня задачи моего завода. Будут ли наши цели общими, зависит от него.
Мне не хотелось перечислять Хорхе все причины разногласий и то, что я знаю от Теодоро Молино. Ведь Хорхе не станет ближе ко мне, чем к Рамону. Рано или поздно я уеду, а ему, Хорхе, оставаться здесь с этим монстром бок о бок.
– Николай, Рамон просил меня, когда всё будет готово, взять у тебя чертежи и дать ему на две недели.
– Зачем ему именно на две недели? Если я решу дать ему, то сделаю это сам лично и на два дня, – сказал я.
– Я не знаю. Он сказал, что хочет показать конструкторам, чтоб получить экспертную оценку – стоит ли с тобой связываться, – ответил Хорхе.
– По конструкции перевивки взаимодействовать я собираюсь не ним, а с вами. Вы изучите чертежи, мы сделаем и запустим в действие опытный образец, и когда механизм будет вырабатывать ткань с вашими характеристиками, вам решать, а не Рамону.
Я про себя подумал, что Рамон, наверное, хочет показать или переслать копию моих чертежей своим новым хозяевам в Европе, и понимал, что до подачи на регистрацию изобретения в Москве и получения подтверждения о регистрации документы никому давать нельзя.
– Хорхе, завод отказал мне в деньгах, которые я просил на изготовление первого комплекта механизма, – сказал я.
– Вот как! Так ты отдай мне готовые чертежи, и я закажу механизм сам. Может, сделаем у Рамона на заводе в Росарио. А за то, что я оплачу изготовление механизма, ты возьми моего зятя Энрике соавтором, – с прищуром улыбаясь, сказал Хорхе.
Я был готов к такому повороту событий. Завод отказался участвовать в дальнейшей судьбе моего изобретения, отказав в деньгах. Валевский, никогда не имевший опыта отношения к теме машиностроения, вообще считал мои действия авантюрными. Что делать? Другого варианта финансирования я не видел. Делать механизм надо, но только не у Рамона в Росарио. Самому оплатить не получится. С моей зарплатой надо два-три года копить, чтобы оплатить стоимость изготовления механизма. Если я не соглашусь принять в соавторы Энрике, то может случиться так, что вся работа над конструкцией вообще будет напрасной.
– Хорошо, Хорхе. Я согласен на Ваше финансирование и на соавторство с Энрике. Но что касается заказа деталей механизма, то размещать заявку на предприятии буду я сам. Мне сначала надо посмотреть у фирм-претендентов виды оборудования, класс их точности. Смогут ли они соблюсти все требования чертежей. Контроль качества изготовления, приёмку готовых деталей, монтаж на станке в демонстрационном зале тоже буду проводить сам. Возможна помощь Энрике. Но только помощь. Идей от него никаких не надо. Машиностроение не терпит абсурдных фантазий. Здесь всё должно соответствовать  цели самой идеи. Гарантия успеха обеспечивается точностью заложенных допусков, соблюдением технологии изготовления и сборки. У него какое образование? – спросил я.
– Он закончил коммерческий колледж. С самой юности работает у меня. Я и женил его на дочке, – и он довольно заулыбался. – Вот удастся нам сделать механизм, купим у вас станки – тогда Энрике и будет показывать свои способности по продаже товара. У него есть что-то в крови по этой части.
– Да, коммерция – вещь непростая. Надо уметь совратить, подтолкнуть на покупку с наиболее выгодным результатом и при этом добиться того, чтобы этот надутый покупатель почувствовал себя счастливым победителем. Для этого надо обладать природным даром. Хорхе, станки вы можете заказать напрямую, а можете через Рамона. Это дело ваше. 
– Николай, а где твой интерес, я пока не увидел? – с недоумением спросил Хорхе.
– Мой интерес – в самой конструкции, на поставках которой со станками я надеюсь заработать. В том числе на поставке станков вашей фирме, в цену которых будет включена моя доля. Об этом у меня будет отдельное соглашение с моим заводом. Долю Энрике от стоимости механизма вы можете оплатить напрямую Энрике, если посчитаете нужным, тогда стоимость станков будет меньше на величину доли Энрике. Потом это согласуем.
– То есть ты всё предусмотрел, с удовлетворением сказал Хорхе. Только знаешь, Николай, я всё-таки не буду заказывать самостоятельно, Рамон сотрёт меня в порошок, если я переступлю через него, – возразил Хорхе. – Он же на мне планирует заработать. А иначе это будет выглядеть так, что я кинул его.
– Но это было бы значительно дешевле. Фактически в два раза. Хотя, дело ваше, Хорхе.
– Нет, Рамон мне не позволит. Он найдёт сто причин помешать мне. Он последнее время стал очень жесткий, я его просто не узнаю. Он даже некоторое время назад отговаривал меня. Говорил, что я намучаюсь с этими станками. Он предлагал поехать в город Колон, где ваши двадцать семь станков. Но туда ехать далеко, и я был на фирме «Морон». Хозяин сказал, что у него нет проблем, да и другие не жалуются, у них станки работают десятки лет.
– Очень жаль, что не сможешь купить напрямую. Но я в любом случае помогу вам заполнить опросный лист, в котором обозначим комплектность всего заказа, чтобы не было ошибок.
– Хорошо, Николай! Я со всем согласен. Только ты поторопись с чертежами и готовь между нами контракт, о котором ты сейчас сказал. Я не все нюансы пока понял, потом почитаю. Кстати, у меня уже есть заказчики на мою новую ткань и на мешки.
– Здорово! Но курочка-то ещё в гнезде. Хорхе, я и так по ночам не сплю, стараюсь всё сделать как можно быстрее, – уверял я его.
Мы расстались довольные друг другом. Ну вот есть же люди прямые и открытые, мысли которых понимаются как свои собственные. Где только наши откопали Рамона?
Работа над чертежами шла, как я и предполагал. В конце концов всю документацию я сделал в срок. Сразу же через торгпредскую почту я отправил заявку в Москву в ВНИИГПЭ на регистрацию изобретения и на завод. Полный комплект документации я хранил у себя дома в сейфе. Через две недели пришло подтверждение получения и регистрации в НИИГПЭ. Теперь можно было исполнить просьбу Валевского и ознакомить Рамона с принципом работы механизма перевивки и поговорить о заказе двадцати четырёх станков под комплектование с новым механизмом. На моё повторное обращение оплатить опытный образец механизма уже по отправленным чертежам завод опять дал отказ. Пояснение было простым: руководители конструкторского отдела сомневаются в успехе работы механизма. Поскольку конструкция была моя собственная, то я подписал контракт о сотрудничестве с фирмой Хорхе, в котором были предусмотрены все расходы по производству, взаимоотношению и ответственности. В основу отношений с Энрике был положен закон СССР об изобретательской деятельности.
По просьбе Валевского я сделал копию всей документации и передал лично Рамону под расписку для ознакомления, с обязательством вернуть.
Переселившись в новую квартиру, расстояние до торгпредства, консульства и до школы сильно сократилось. К нам чаще стали захаживать знакомые с которыми приходилось сталкиваться по работе или по школе. Однажды в пятницу позвонили Алексей с Еленой, с которой мы хорошо пели на дне рождения у артиста цирка Сергея. Мне было приятно общение и с Алексеем с которым наши жизненные интересы совпадали. Шахматы, гитара и наши песни не давали нам скучать. Когда женщины ушли на кухню приготовить ужин и посплетничать Алексей сказал:
- Пропадаю я, Николай.
- Что случилось?
- Буквально за несколько месяцев втянулся в спиртное. Порой до чёртиков и не могу остановиться. Сейчас ничего не предлагай, чаю попьём. Боюсь опять сорваться.
- А что за причина, Лёша?
- Да, проблем много накопилось. Экспорт в Аргентину упал и завод перестал платить за моё содержание. Пока старая виза действительна подрабатываю тут на одной фирме. Хозяин понимает, что у меня безвыходное положение и платит копейки. На постоянную работу не берёт. Через пару месяцев виза кончается. Пью почти каждый день. Ленка запилила - пытается бороться.
- Я вижу какой-то ты поникший. Ну, а если домой вернуться раньше, чтобы не запустить болезнь?
- Раньше не хочу ехать, там перестройка и всё ещё хуже. Мою должность зам. главного инженера занял другой. И вообще идёт массовое сокращение. А у тебя-то как дела?
Я рассказал о своих сложностях взаимоотношения с Рамоном и Валевским, и о создании конструкции, на которой возможно смогу зарабатывать.
Зашли женщины.
- Николай, ты такую хорошую причёску сделал жене. Ты прямо как парикмахер,  где-то учился?
- Учился, в детстве на головах братьев и сестёр, а потом на досуге стриг студентов, которые не хотели платить парикмахеру.
- Так ты стрижёшь здесь бесплатно?
- Дома стриг бесплатно, а здесь только жену бесплатно. А вот Катерину, жену Петра Богатова и школьную училку уже по тарифу, но втрое дешевле - демпингую.
- Богатов, с такой-то фамилией, мог бы жену и в парикмахерскую отправить, - пошутила Елена.
- Ну, если бы к такой фамилии ещё и деньги прилагались, тогда у всех фамилии были бы сплошь из финансовые, - мрачно сказал Алексей.
- Я видела Катерину, ей тоже очень хорошо, но совсем не такая причёска как у твоей Галины.
- Волос разный, осанка, цвет: всё это предполагают разную причёску. 
Я вспомнил прошлую субботу, когда жена навязала мне подстричь свою подругу Богатову, а сама ушла на работу в школу. Была июльская прохлада, но когда Катерина в прихожей сбросила свою лёгкую ветровку, на ней осталась только прозрачная блузка крупной ручной вязки с глубоким вырезом. Меня всегда смущает такая откровенность: красиво, но ведь это сознательный ход владелицы такого стиля привлечь внимание мужского взгляда. Привлекают или провоцируют? Катерина - симпатичная, с прямым носом, блондинка с светло - голубыми глазами, которые всегда немного прищуривает и кажется, что она улыбается. Познакомились мы с четой Богатовых там же, же у Сергея. А потом на встрече с Марадоной она почему-то растерялась с мужем и вцепившись в мою руку прижималась к ней своей соблазнительной грудью. Я не мог не понимать, что это не случайно, а она объясняла, что боится совсем потеряться. Теперь вот она сидит здесь полуобнажённая, испытывала мою волю. Волос у неё был длинный, богатый и слегка вьющийся, который она просит подрезать до плеч.
- Может Вам подрезать сразу покороче, сделать "каре" только без чёлки? Скоро будет тепло, открытая шея ещё больше будет подчёркивать ваш стройный образ.
- Я хочу сначала немного подрезать, а там, если ты не против, через некоторое время я приду ещё. Ты знаешь, мне с тобой приятно и волнительно.
- Как же Пётр отпускает Вас одну к другому мужчине один на один в квартире.
- А он как-то ещё дома нагрешил и теперь я свободного полёта. Я надеюсь ты откликнешься на мои чувства, - вкрадчиво сказала она.
- Ну, т.е. он знает, что Вы здесь со мной. Простите, Катя, но это не то место где можно бездумно и легкомысленно полетать. С Петром у меня товарищеские отношения. Сочувствую Вам, но в чужой стране в ограниченном коллективе реализовать свободу Вам будет сложно. Тут все на виду. Получается воспользоваться свободой, если это не тайна, и коль уж мы так искренне разговариваем?
- Не очень. Но что делать. Приятно само ощущение свободы. Дело в том, что в длительную загранкомандировку без жён не отправляют.  Вот и вынуждены были ехать вместе и мучиться здесь.
- Хорошее мучение при "свободе" и двух зелёных зарплатах. Вам надо помириться и это вам принесёт на самом деле приятные чувства. Вы же тоже работаете?
- Да, при военном атташе.
- И что, там есть офицеры свободного полёта?
- Что ты! Там всё очень строго и все женатики. Мне с тобой нравится. Я смотрю тебе жена доверяет, сама предложила твои услуги.
- Но Вы же ей подруга, вот она и доверяет.
- Подругам как раз доверять нельзя.
Я закончил работу и снял с её плеч простыню. Она встала, как-то неприлично потянулась и подошла почти вплотную заглядывая в глаза и спросила:
- Может всё-таки не надо долларами рассчитываться?
- С подруг жены только долларами. Можно на стол. Простите, Катя.
- Ты знаешь, я не обижаюсь на тебя. Надеюсь ты всё-таки ещё сделаешь мне причёску?
- Думаю Вам надо Петра простить и самой на всякий случай извиниться за разные мысли. А я скоро поеду в командировку домой, да, и здесь у меня дел много, а времени совсем нет, - зачем-то почти соврал я. На такое времени много не надо.
Вечером я категорически запретил жене кому-либо обещать мои услуги парикмахера. 




Глава 15. Бунт на корабле

Достаточно много времени ушло у меня на согласование и на сами встречи с потенциальными заказчиками станков в Буэнос-Айресе. Результаты были обнадёживающими: станками реально заинтересовались ещё четыре фирмы, кроме Хорхе и бразильской фирмы «Технико Текстиль».
В субботу утром в дверь квартиры позвонил Серхио Молино и предложил встретиться с отцом там же, в парке. Я попросил перенести встречу на воскресенье в 10 часов утра, так как на субботу мы с Валевским уже запланировали поездку в новый супермаркет, построенный на окраине города, для закупки продуктов по разумным ценам. Инфляция в стране галопировала, и в квартальных магазинах творился ценовой хаос. По дороге Владимир Павлович завёл разговор о Рамоне.
– Николай, то, что ты настоял на возвращении гарантийных, послегарантийных и оригинальных заменённых на станках деталей фирме «Тексварбас» в Ресистенсии, привело Рамона в бешенство. А ещё и письмо от моего объединения с требованием о прекращении этой практики. Он требует, чтобы я тебя приструнил, иначе он откажется от агентства.
– А разве мы сами не сможем работать? Почему сразу ультиматум? Ведь до сих пор поставлено немало ткацких станков и другого текстильного оборудования. И всё это было сделано без Рамона. То, что он вернул комплекты владельцам станков, это лишь соблюдение контрактных условий, – возразил я.
– Рамон заявил, что никому не позволит командовать в его стране. Он ещё недоволен тем, что ты ездишь по фирмам и неизвестно что говоришь о нём.
– Нашёл, о чём заботиться. Пусть не боится. Я о нём ничего плохого не говорю. Будущим клиентам я только техническую сторону дела довожу. Заказчик, чтобы на что-то решиться, должен знать, о чём идёт речь в принципе: что за станки, что на них можно вырабатывать. Я им оставляю проспекты и опросные листы, в которых обозначены технические возможности и комплектность станков на их конкретные артикулы.
– Рамон считает, что работа с заказчиками – это его дело, – утверждал Валевский.
– Да пожалуйста! Но за время моего нахождения здесь Рамон ни к кому из тех клиентов, у которых я побывал, не обращался с предложениями. Зато у них есть проспекты на станки от нашего европейского конкурента «Швицер», получаемые по почте. Кто им направляет по почте? Я не думаю, что это делают непосредственно из Швейцарии. А мы и по почте не рассылаем, и никто не встречается с ними. Это они сами об этом мне сказали. Между прочим, они все очень довольны, что получили от меня информацию. Станки «Швицер», конечно, производительнее, но они дороже наших почти в три раза, а производительность выше только на двадцать пять – тридцать процентов. Для того, чтобы вырабатывать дешёвое хлопковое полотно, которое в Аргентине в основном и вырабатывается, не нужны дорогие станки. Для них и наши станки – сказка по сравнению со старыми челночными станками. Они все говорят, что в сегодняшней экономической ситуации просто невозможно покупать что-либо дорогостоящее. Всем, с кем я общаюсь, я объясняю, что в случае заинтересованности станками они с моими опросными листами могут обращаться к Рамону или к вам, в торгпредство, уже для подготовки контракта. Разве нет логики в моих словах?
– Рамон говорит, что ты должен сидеть в демонстрационном зале, встречать клиентов, проводить обучение и выдавать запчасти со склада по рекламациям, если такие будут, – сердился Валевский. – Ты ему уже и так сильно навредил. Он говорит, что потерял несколько сотен тысяч долларов. Теперь ты собрался зарабатывать деньги на капремонте. Это идёт вразрез с его интересом.
– Ещё раз повторяю, он ничего своего не потерял. Эти комплекты ему и не принадлежали. Это собственность покупателей станков согласно контрактам, и эту тему надо забыть и больше не поднимать, – возразил я. Зато теперь все фабрики спокойно работают без простоев.
– Рамон по запросам фабрик сам поставлял бы эти детали, – сказал Валевский.
– Но за деньги, – уточнил я.
– Да, но это тебя не должно касаться. Они сами разберутся между собой, – с полной убеждённостью сказал Валевский.
– Как не должно касаться? Во-первых, это не соответствует контракту. Во-вторых, простаивали бы станки, пока кто-то привез бы эти детали, а привезли бы самодельное барахло. В-третьих, это вредит имиджу нашего товара. В конце концов, Нестор, Мальонеси и Касьери в разной форме выразили мне недовольство по этому поводу.
– А ты бы не слушал их. Рамон требует ввести тебя в штат его фирмы, чтобы руководить тобой. Тогда он обещает, что ты здесь будешь работать долго, – сказал Валевский.
– Я не пойду к нему в штат. Пойти к нему – это значит работать с ним заодно против нашей страны. Я лучше пойду работать на фирму «Морон». Хозяин приглашает меня на должность главного инженера. У него триста станков, поставленных шесть лет назад, ещё до Рамона, и там всё хорошо. Просто пришло время капитального ремонта, по поводу которого он обратился ко мне. Хозяин даёт квартиру и служебный автомобиль, и приличную зарплату. Да и Хорхе говорит, что мог бы взять меня на работу техническим руководителем в случае, если моё изобретение заработает.
– Это кто тебе разрешит? – язвительно спросил Валевский.
– А кто мне запретит? Я ведь не раб. У нас сейчас идёт перестройка и уже немало прецедентов. Специалисты подписывают контракты и остаются работать за границей на законных основаниях при наличии визы. Если надо продлить на основании обращения фирмы – виза продлевается. Есть такое уже и здесь, в Аргентине. По крайней мере, я знаю двоих. Поставки оборудования из Союза сокращаются, и прекращается финансирование специалиста. Как правило, это грамотные работники. Вот и принимают они предложения владельцев нашего оборудования, чтобы не было у них проблем с эксплуатацией.
– Николай, ты устраиваешь бунт на корабле. Ты торопишься со своими мнениями. Ты вредишь Рамону. Рамон – нормальный мужик, ты его просто не понимаешь. Он думает о нашем успехе, для этого укрепляет свою базу. А для расширения нашего экспорта он написал письмо в «Техстанкоэкспорт» с предложением создать на базе его фирмы совместное предприятие на равных долях. С его стороны в качества взноса будут юридические, интеллектуальные возможности коллектива и его производственная база. А с нашей стороны – поставка комплекта оборудования наших текстильных предприятий и создание в Буэнос-Айресе текстильного комбината на двенадцать миллионов долларов. Шесть миллионов деньгами, а шесть миллионов оборудованием. И это надо сделать, пока ещё заводы работают.
– Вот именно – пока работают. А успеть для кого? Для Рамона? Ну, поставим мы сюда в СП оборудование, оно станет собственностью СП в Аргентине. А взнос Рамона является формальностью, поскольку юридически по-прежнему остается собственностью учредителя. С другой стороны – будет ли всё это здесь работать на нас? Всеми делами будет заправлять Рамон. После получения оборудования он дождётся, пока все наши текстильные заводы рухнут из-за перестройки, руководители, поставившие сюда оборудование, будут уволены, и приезжать сюда контролировать дела будет некому. За подарок он даже не поблагодарит. Так надо ли дарить это человеку, который на нас не работает?
– Ну почему ты ему не веришь, с чего ты это взял? – недоуменно спросил Валевский.
– Потому что я знаю, что Рамон на нас не работает, ещё раз говорю – я это знаю. В последние полгода он тормозит все возможные поставки станков. За пять месяцев он не выполнил ни одной моей заявки на запчасти. Просто игнорирует. А ведь он гарантировал: «Я могу всё». Станки в Колоне по-прежнему работают неважно. Я, конечно, передал кальку эксцентрика с цикловой диаграммой им, и они самостоятельно подработали по образцу все остальные. Станки заработали лучше, но не на сто процентов. А теперь Рамон пытается меня ограничивать в работе с клиентами. Данауро после купленных восьми станков два года назад, которыми он, кстати, доволен, хочет купить ещё двенадцать. И он обращался к Рамону. А тот отказал предпринимателю, сказав, что расчёт джинсовой ткани, сделанный Жуковым – профанация. У Данауро, кстати, очень большой арсенал оружия: что-то около пятнадцати. Целая комната-сейф. Это я так, к слову. И теперь он уже ожидает поставку десяти чешских рапирных станков. Вы об этом знали?
– Нет, я этого не знал. Но раз этот Данауро купил чешские – значит, наши ему не подошли.
– А вы побывайте там и поговорите с хозяином.
– Рамон просто хочет сохранять свой порядок. В действительности он сейчас ведёт переговоры с клиентами на поставку двух тысяч станков и другого оборудования на севере Аргентины, в Уругвае и в Чили. В Сантьяго была выставка нашего оборудования год назад.
– Вот именно, что год назад, тогда выставку организовывал не Рамон, а ваши ребята из «Техстанкоэкспорта». Потом, полгода – это большой срок, с тех пор много чего изменилось, в том числе сам Рамон и его цели. Я уверен, что конкретных заказчиков он вам не называет и никого не назовёт. Потому что ни с кем он не работает, только делает вид и водит нас за нос, – Валевский слушал не перебивая. – Что вы знаете о причине перевода его партнёра Теодоро Молино в Росарио? Это его полноценный сподвижник, по крайней мере, был. Ведь Рамон его фактически отстранил от организационных дел с нами.
– А, ты вот на что намекаешь! Рамон его считает слюнтяем и гнилым интеллигентом, ни на что не способным. Он и передвинул его и его сына, чтобы не мешали работать, – возразил Валевский.
– Я смотрю, Рамон на вас оказывает магическое действие. Время покажет. Но нам сейчас надо знать реальные цели и результат действий Рамона. Вы попросите его составить предварительный план на поставку оборудования его заказчикам. Пусть включит в него конкретные фирмы и ориентировочные сроки поставки. Обоснуйте ему тем, что это необходимо именно сейчас из-за начавшихся сложностей на заводах Советского Союза, пока там ещё есть необходимые материалы и комплектующие. Хотел бы я посмотреть, что он вам наплетёт.
– Хорошо, я попрошу его об этом. Но ты, Николай, всё-таки не прав, думая о нём плохо. Я с ним постоянно общаюсь и вижу, как он переживает за наш общий успех. Я тебе всё-таки советую не лезть на рожон. Делай то, что он тебе говорит, и всё будет спокойно.       
– Спокойно мне не надо. Мне надо чтоб были ясность в делах и результат, – сказал я.
– Я поддерживаю Рамона в создании совместного предприятия, как и всё руководство моего объединения. Укрепление совместной базы даст и нам с тобой возможность работать здесь долго. Ведь дома, ты же сам говоришь, перестройка к стабильности не приведёт. Что нам дома делать? Нам надо здесь держаться, это в наших с тобой интересах.
– Рамон говорит, что я должен «сидеть в демзале и встречать клиентов»! Каких клиентов я буду встречать? Кто к нам придёт, если ни с кем Рамон не ведёт работу? У нас даже рекламы нет о возможности поставки станков ни в Аргентине, ни в других странах Южной Америки. Почему мы сами не можем разместить эту рекламу? Нам надо знать все текстильные предприятия и в Аргентине, и, по возможности, во всей Латинской Америке. Устанавливать со всеми контакты. У меня в отделе была полная картотека на все триста шестьдесят пять текстильных предприятий страны и несколько предприятий в двадцати четырёх странах мира.
– Сами размещать рекламу мы не можем. По контракту это должен делать Рамон, – возразил Валевский.
– Так тогда спросите у него, почему нет рекламы, – уже раздражаясь, сказал я.
– Он размещал в газете, – ответил Валевский.
– Ха-ха! Видел я эту рекламу. В маленькой рамочке мелкими буквами, точно такая же, как: «Продам собаку», – сыронизировал я.
Договориться с Владимиром Павловичем мы не смогли.
Отоварившись в супермаркете, Валевский довез меня до дома, помог затащить всё купленное в квартиру на седьмой этаж. Он впервые был в моей квартире. Она была значительно просторнее номера отеля, но в два раза дешевле. Я не преминул продемонстрировать ему этот небольшой успех. Он промолчал.

Глава 16. Андриан нашёл свою любовь

В тот же день после обеда я поехал на автобусе в демонстрационный зал, чтобы перед встречей с Теодоро поговорить с Андрианом.
Андриан прогуливался по залу. До сих пор нам не удавалось встретиться один на один. Он выглядел помолодевшим. Его нисколько не портила отпущенная короткая седая борода. На загорелом лице она подчёркивала его благородство. Светло-серый льняной костюм делал его несколько торжественным.
– Андриан, вы выглядите так, словно собрались под венец, – сказал я, приветствуя его.
– Угадал, Николай. Хочу тебе рассказать и похвалиться: я теперь не один. Я тебе рассказывал, что двадцать с лишним лет назад я уехал из своего домика в Буэнос-Айресе в Ресистенсию к своей мулатке, которая меня приютила. За это я Богу и ей безмерно благодарен: светлая память! – и он воздел руки к небесам. – Я не знаю Николай, чем я заслужил перед Всевышним, но он мне вновь сделал очень дорогой подарок.
Ещё с военных лет здесь, в Буэнос-Айресе, у меня была соседка Дарья, тоже русская, точнее украинка. Раньше, до войны, она жила с мужем и дочкой на Украине. Потом разразилась война. Когда линия фронта проходила там, где они жили, её мужа убили фашисты. Она с дочкой и своими двумя братьями бежала в Литву. Там им удалось получить визу, и они уехали в Аргентину. Приехав сюда, они купили маленький домик рядом с моим и жили здесь много лет. Та маленькая девочка, которую Дарья привезла с собой с Украины, подрастала, бегала везде, и, естественно, я не обращал на неё внимания. Потом дочь Дарьи стала взрослой, и ей было что-то около тридцати лет. Она была смешливая и то ли в шутку, то ли всерьёз заигрывала со мной и часто говорила, что я красивый, как барин. Так вот, когда три месяца назад я вернулся сюда в свой домик из Ресистенсии, я увидел эту хохотушку и не узнал её. На высоких каблуках она шла, грациозно покачивая бёдрами, мимо моих открытых окон. Ведь прошло больше двадцати лет. Это была уже солидная дама с тёмно-каштановыми волосами и с красивой брошью в них. На ней были красного цвета блуза и цветная юбка в стиле «фламенко чико». Она словно почувствовала мой восхищённый взгляд, повернулась и остановилась как вкопанная. Она меня сразу узнала, засмеялась как тогда в юности – колокольчиком, и вскрикнула:
– Я знала, что ты приедешь, барин мой бородатый! – Она вошла в мой дом и больше не уходит. Она говорит, что всегда меня любила и ждала. Имя у неё – Любовь. Теперь ей пятьдесят три года. Разница у нас с ней – тридцать лет. За эти годы она выходила замуж, но её муж уехал в Америку на заработки и не вернулся больше. Через шесть месяцев после его отъезда она родила дочку и назвала её Аделина, что значит – «благородная». Дочь её на самом деле замечательная, уже выросла, вышла замуж за чилийца и уехала с ним жить в Чили. Муж её – сын фермера, они там, в Чили, с родителями мужа разводят скот. Теперь мы с Любовью моей остались одни и живём рядом на два дома. Спасибо тебе, Николай! Ты знаешь, я уже теперь задумался: надо ли мне ехать в Россию умирать? Ведь здесь я опять обрёл счастье, и умирать не собираюсь! Кстати, увидишь торгпреда Павла Андреевича, передай ему от меня привет. У меня к нему тёплое отношение. Чуткий и умный человек.
– Да, я согласен с вами. А благодарить меня не за что. Это провидение Божье. Вы сами тогда в Ресистенсии пришли к нам с Александром в отель. Кстати, вам привет от Александра. Три дня назад я проводил его в аэропорт. Он улетел в свою Пензу. Что ждёт его там, дома? У нас в России сейчас всё очень сложно, – сказал я.
– Да и здесь не сладко, Николай. Ты же знаешь, на прошлой неделе была попытка государственного переворота. Военные хотели установить свой диктат, – сказал Андриан. – Слава богу! Президент Менем, с верной ему частью армии, отстоял законность. Но решит ли это все проблемы?
– То, что была попытка переворота, я не просто знаю. В тот день я ехал на автомобиле Валевского (он сам был в отъезде в Чили) и видел, как шли танки, летали самолёты и стреляли в сторону правительственных зданий. А я не понимал, что происходит. Только когда я приехал сюда, Мигель удивился: «Как это тебе удалось проехать, ведь все магистрали перекрыты». Только тогда я всё и понял: почему нас всех, едущих на автомобилях по магистрали, полиция отправляла в объезд на загородную дорогу. Я чуть не заблудился на окраинных улочках.
Андриан взял меня под руку и отвёл в дальний угол зала.
– Здесь поговорим о деле. Не исключаю, что пару недель назад здесь установили прослушку. Когда какие-то люди устанавливали новый телефон, меня попросили выйти погулять на пару часов. Николай, Рамон приблизил меня к себе как друга. Ему нравится, как я пою, и на все мероприятия он берёт меня с собой. Но я не верю в его искренность. Он меня только эксплуатирует бесплатно и таскает с собой, как куклу. Я бы этого не делал, но я помню нашу с тобой договорённость. Когда он говорит мне что-то доброе, глаза его остаются холодными. Общаясь с ним, я совсем не уловил, чтобы у него было рвение работать в интересах вашей страны. Говоря с ним о вашей стране, я никогда не слышал от него позитива. Как будто он ваш недруг.
– Андриан, я вам ещё не сказал главного. И я извиняюсь, что так долго не поделился этим с вами. У вас хорошее чутьё, и вы правы. Уже здесь, в Аргентине, я узнал достоверную информацию, что Рамон перекуплен нашим конкурентом из Европы – фирмой «Швицер», – сказал я.
– По поведению Рамона это очень похоже. Очень даже похоже. Если посчитаешь нужным, расскажешь мне.
– Хорошо. В ближайшее время я приглашу вас к себе домой и поговорим.
– Дома нельзя об этом говорить. Наверняка тебя дома слушают, – сказал Андриан.
– Тогда разговор перенесём на более поздний срок. У меня завтра важная встреча. Может, я что-то ещё узнаю. Потом и поговорим. Продолжайте, Андриан.
– Так вот, Рамон расспрашивал меня о тебе. Не знаю ли я что-нибудь компрометирующее о твоих делах. Он просил войти к тебе в доверие, побывать у тебя в гостях, познакомиться с твоей женой, пронюхать, довольна ли она работой и вообще жизнью. Намекнул, чтобы я поспрашивал тебя,  какую роль у вас в стране играет КГБ. Имеешь ли ты к этой службе какое-то отношение. Так что к себе домой тебе придется меня всё-таки пригласить. Лучше это сделать в офисе при его сотрудниках. В другой раз Рамон Мартинес мне откровенно сказал, что ты ему враг и скоро работать ты здесь не будешь. А однажды он брал меня с собой к своим друзьям, где мне пришлось петь. Там я был весь вечер. Компания была серьёзная, люди деловые, но о делах не говорили, поэтому не знаю, кто они, но все были семейные и в принципе были понятны мне: пили, разговаривали, веселились. Только один господин был под вопросом. Рамон мне представил его как друга хозяина дома по имени Бернардо. Чует моё сердце, не из местных он. Заведя меня в отдельную комнату, он всё допытывался о моей биографии военного времени. Спросил, бываю ли я в посольстве СССР. Знаком ли с кем-нибудь из руководителей. Когда я сказал, что знаком с торгпредом СССР, он высказал удовлетворение. Спросил, с кем я в контакте из советских людей, и прямо спросил, знаком ли я с тобой и назвал фамилию и имя.
– Это очень интересный факт. Если этот Бернардо из системы национальной разведки Аргентины, то для такого разговора вас должны были бы пригласить в официальный офис и там об этом разговаривать. Он хорошо говорит на испанском языке?
– В том-то и дело, что нет. Его произношение имеет типичный жесткий английский акцент.
– А если он иностранец, то какое он имеет право задавать вопросы  гражданину страны пребывания, через голову местных спецслужб, причём вопросы, относящиеся к теме разведки и контрразведки?
– Это вопрос. Да, он ещё дал понять, что дружбу мою с тобой они будут приветствовать и надеются на моё понимание важности этого интереса. Я ему сказал, что мы познакомились случайно в Ресистенсии на сдаче объекта в эксплуатацию. И у меня сложилось двоякое чувство: во-первых, Рамон заявляет, что хотел бы от тебя избавиться, а во-вторых, этот Бернардо интересуется тобой. Если Рамон будет тебя откровенно выдавливать, значит, моя мысль о разработке тебя спецслужбами ошибочна. В противном случае они бы Рамона остановили в его действиях, – сказал Андриан.
– Я думаю, что вы не ошибаетесь. Возможно. Сейчас расскажу одну интересную историю трёхлетней давности. С 1981 по 1985 год я работал в Восточной Германии. В принципе работа шла нормально, но я не поладил с моим шефом. Он занимался разными махинациями и имел виды на имущество завода на моем складе. Бесцеремонно пытался вынудить меня продавать и обменивать запчасти, которых у меня на складе было на три миллиона марок, на товары текстильных предприятий по липовым рекламациям и всё отдавать ему для отгрузки в Москву. Меня предлагал взять в долю, а если возникнут сложности, он обещал меня прикрывать. Я упёрся. Тогда он прямо сказал: «Откажешься – поедешь домой». На меня накопали всякую грязь и в трёхдневный срок выслали из Германии как агента западных спецслужб. Так было указано в характеристике и протоколе партийного собрания.
Но не это главное. Там я довольно часто ездил из Восточного Берлина в Западный, на одну из серьёзных фирм. Монтаж, обслуживание, рекламации. Трижды офицеры службы безопасности США при переходе границы на чекпойнте «Чарли» задерживали меня и уводили в отдельное здание. Там они проверяли документы и вещи, а сами эдак – исподволь – вели беседы, всё ли у меня в жизни хорошо и не желаю ли я свою жизнь изменить.  Вскоре мой шеф подключил партийный аппарат торгпредства, московское объединение «Техстанкоэкспорт», и состряпали ту самую характеристику. А беседы с американцами так и не получили дальнейшего развития. Я всё-таки уверен, что там, в Германии, были два независимых, параллельных дела, не связанных между собой. Что называется: наши отдельно, американцы отдельно. Что-то похожее может возникнуть и здесь: дело с Рамоном и дело с теми, кто стоит за Бернардо. Если это будет так, то моя история с высылкой повторится или моё пребывание здесь продлится. Вы будете свидетелем.
– Да, то, что ты рассказал, очень интересно. С Рамоном всё понятно: ты ему мешаешь. А что надо от тебя спецслужбам? – спросил Андриан.
– По моему мнению, они ищут подходы к нашему заводу. У нас производится кое-что интересное на оборону страны. Хотя я могу ошибаться в своём предположении. Время покажет, – ответил я.
– Как я понимаю, в ближайшее время кто-то из них активизируется, – сказал Андриан.
– Посмотрим. Надвигается решающий момент. Делегация директоров наших текстильных заводов должна приехать сюда через неделю. Будут говорить о создании совместного предприятия. Там наши министерские чиновники с директорами думают: если завяжемся с Рамоном общим СП, то он начнёт рогом пахать на общий интерес. А мой директор, скорей всего, будет поднимать вопрос о расширении моей свободы деятельности, о покупке служебного автомобиля, об открытии счёта завода в банке, куда будут перечисляться деньги фирм за мои послегарантийные услуги и продажу послегарантийных запчастей. Я-то знаю, что Рамон против этих моих планов. Будет столкновение мнений. Я думаю, что решающим будет то, чью сторону займут директора других заводов. Мне придется открыть им всё, что я знаю, не называя источник. Трудно будет их убедить. Или руководители выступят за создание совместного предприятия, не приняв во внимание опасность потерять двенадцать миллионов долларов, или поддержат моего директора и будут требовать большей самостоятельности представителей своих заводов в работе с клиентами, – сказал я.
– Да, для Рамона создание совместного предприятия – это важно. Заполучить двенадцать миллионов долларов – такой шанс он постарается не упустить. Он будет устранять все помехи, которые возникнут на его пути. Будь внимателен, Николай, мне кажется, он способен на всё, – сказал Андриан.
Мы распрощались, и я отправился в главный офис фирмы «Бола» забрать свою корреспонденцию.

17. Кофе Мигеля

В офисе, как всегда с грустной улыбкой, меня встретила Беатрис, выдала почту и сказала:
– Подождите, Николай, – вас Мигель спрашивал.
Мигель вышел, слегка улыбаясь и, как всегда, высоким дискантом спокойно и деликатно сказал:
– Я тут кофе пью, посиди минутку, я тебе принесу.
Я удивился такому вниманию и мне вспомнились слова из стихотворения Лермонтова: «И думал: угощу я друга!». Я не успел перебросать конверты, а кофе уже стоял на столе. Отпивая из чашечки, я поблагодарил Мигеля за радушие и стал читать поступившую газету. Правда, трёхдневной давности. Кофе мне не понравился. Я кофе вообще не люблю, может, не пил хорошего. Но из благодарности к Мигелю почти половину я выпил. Увидев, что Мигель куда-то ушёл, я отодвинул чашечку, собрал почту, распрощался с Беатрис и пошёл на автобус. Автобуса не было, и я остановил первое попавшее такси и сел в него. Проехав больше полпути, я почувствовал, что мне становится нехорошо. Меня мутило, появилась боль в животе, и тысячи игл, откуда-то взявшиеся во мне, стали вонзаться в мою кожу изнутри. Наибольшую боль и «иглоукалывание» я чувствовал в лице, шее и коже головы, которая пылала огненным жаром. Я сказал таксисту, что чувствую себя плохо и просил гнать быстрее. На что он мне равнодушно ответил:
– Был бы у меня вертолёт, – но поехал значительно быстрее, лавируя между автомобилями.
 Забежав домой, я с порога крикнул жене: «Срочно воды налей и побольше!» Я сбросил с себя одежду и сразу начал большими глотками пить воду. Галина ничего не понимала и всё спрашивала: «Что случилось?» В перерыве между питьём я коротко сказал, что отравился, предположительно кофе на фирме у Рамона. Угощал Мигель. Я подумал, что если умру, так хоть жена будет знать, от чего. Выпив литра два, я побежал в туалет и, помогая двумя пальцами, вызвал рвоту. Отдышавшись, я проделал это три раза  кряду. Эту процедуру я продолжал в течение двух часов, вывернув себя наизнанку, но рвота больше не удавалась, и я выпил сразу три но-шпы.
– Чего ты с ними связываешься? – сказала под руку жена недовольно. – Я имею в виду с Рамоном.
Что ей ответить? Это трудно понять человеку, перед которым не стоит задача что-то решать, с кем-то бороться, отстаивая своё. Со стороны все жёны думают, что их мужья непутёвые и что они только и думают, как навредить своей благоверной. Ведь из страны могут и выслать. А там, дома – пугающая перестройка. А тут так красиво, престижно и две зарплаты зелёненькими.
Да, всегда перед тобой несколько тропинок. По какому пути пойти? Пойти на сделку с совестью или идти своим должным путём. А потом вот так – литрами пить воду и, обняв унитаз, очищать свою несговорчивую сущность. Намыв своё нутро до желтизны лица, под утро я уснул. Проснулся, едва добежал до туалета и с острой болью распустил свои клапаны уретры. Еще бы мгновение, и хозяйка квартиры мне – советскому арендатору с дипломатическим статусом, каковой был указан в договоре аренды – не простила бы едкого запаха на ковре, запаха не духов французских, а смеси мочи и неустановленного яда. Прости меня, добропорядочный читатель, если такового Бог пошлёт на страницы истории моей грешной жизни, за скабрезность и такие подробности.
 Иные подробности, более жестокие – после жизненного пребывания под этим небом других людей – я имел «удовольствие» созерцать в прошлые выходные на кладбище Реколетта. Одни – очень богатые представители аргентинского бомонда, получив сполна радости и счастья от своей красивой (красивой ли?) жизни, захоронены в тихих фамильных многоэтажно уходящих под землю склепах: в цветах, в резных орнаментах по камню и металлу с красивыми ажурными позолоченными лестницами.
Другие люди, более бедных сословий города и ближайших весей, получивших также сполна свою долю судьбы, покоились тоже в многоэтажных, но возвышающихся над землёй металлических склепах, изготовленных в виде наших камер хранения на вокзалах, в лёгких строениях в виде ангара . Над этим зловонным сооружением слышались пение счастливых птиц, шум вольного ветра и редкие голоса проходящих людей. Захочет очередной бедный посетитель посмотреть на какое-то время назад усопшего родственника, поговорить с ним или с ней, поднимется по стремянке, выдвинет ячейку с цинковым гробом и любуется результатом многолетнего тления на тридцати-сорокаградусной жаре, останками, прикрытыми одеяниями, и вдыхает смердящий «аромат» покойника, не смея показать отвращения. Запах невыносимый. Виды захоронений в разных странах разные, но испытывать на себе любой из них сейчас я не готов. Рановато. Потому и борюсь за жизнь.
Выходя из туалета, я взглянул в зеркало на своё отражение и ужаснулся. Бледно-желтый цвет сморщенного лица показывал, что печёнка моя глубоко и безвинно пострадала. До встречи с Теодоро оставалось два часа. Жена заварила аргентинскую полынь с жёлтыми цветками, которая, по рекомендациям аптекарей, лечит пищеварительный тракт. Через полчаса я выпил еще две таблетки но-шпы. Съев яйцо всмятку, отварную без соли брокколи и запив отваром ромашки, я отправился на встречу с Теодоро.

18. Коля, проснись!

Был месяц август, и уже скоро должна была начаться весна. Температура в двадцать градусов заставляла меня дрожать. Всё моё существо вибрировало. Я пришёл первым и разместился на скамье на солнышке. Мне хотелось спать, я закрыл глаза и задремал. Мне привиделось детство, окраина моей деревни у озера, где у берега была привязана моя лодка и где я любил лежать на траве, раскинув руки. Ко мне подошёл мной уважаемый дед Чипонец – деревенский философ, у которого всегда до всего было дело, и говорит: «Коля, Коля проснись!». Я открыл глаза и вижу: передо мной стоит Теодоро и улыбается. Я встрепенулся, встал, и мы поздоровались.
– Пойдём в нашу беседку. Что с тобой, ты как-то неважно выглядишь? – спросил он на ходу.
– Кофе попил с Мигелем, – ответил я.
– Опоздал я, – с горечью в голосе сказал он.
– Нет, не опоздал, – ответил я, посмотрев на часы.
– Не в этом смысле. Я не успел тебя предупредить. Несколько дней назад в Росарио приезжал Даниель из центрального офиса. Он осторожный человек и лавирует между мной и Рамоном. Но мне, между прочим, сказал, что Рамон накануне сказал ему: «Жуков будет кровью харкать». Валевский об этом отравлении знает? – спросил Теодоро.
– Нет, я никому не говорил, – ответил я.
– Мне бы надо было сразу тебе позвонить, чтоб ты был осторожнее, но я побоялся прослушки, думал, до встречи ничего не случится. Недавно на всей фирме сменили телефоны, установив новые многофункциональные.
– Я знаю об этом, мне говорил Андриан.
– Кстати, я думаю, что с Андрианом тоже надо быть осторожным. Я вижу, они с Рамоном очень сблизились. Он везде таскает с собой этого дедка. Поёт он, конечно, классно, глаза добрые, но с ним надо быть осторожным, – сказал Теодоро.
Я улыбнулся ему и ответил:
– Нет, Теодоро, Андриан – свой человек, и он искренний патриот России. Я с ним познакомился в Ресистенсии, и мы с ним договорились: я помогаю ему выехать в Советский Союз, а он с помощью нашего торгпреда, которого я подключаю, устраивается работать на фирму к Рамону и будет информировать меня о делах Рамона. Об этом больше никто не знает. Если ты дашь согласие, я ему скажу о наших с тобой отношениях.
– Это очень хороший ход. Но говорить пока о наших отношениях не надо. Но я от Даниеля узнал, что Андриан женился и уезжать никуда не собирается, – усомнился Теодоро.
– Да, это так. Когда он приехал в Буэнос-Айрес из Ресистенсии, он встретил ещё с юности любящую его женщину. Вот и передумал ехать на свою старую Родину. Я думаю, правильно он решил. В его возрасте так круто менять судьбу и место жительства и я бы не рискнул. Да и там, в Союзе, кто его ждёт? Он думал там найти своих некогда богатых родственников. Но даже если они и остались, то теперь они такие же бедные, как и все остальные. Может оказаться, что он там никому не нужен будет.
– Хорошо, что ты о нём рассказал. Теперь буду иметь в виду.
– Между прочим, Андриан сказал мне, что на одной из встреч, где они с Рамоном были вместе, с ним беседовал некий Бернардо и интересовался мной. Назвал меня по имени и фамилии. Кто он, этот Бернардо, и откуда, Андриан не знает. А до этого Бернардо задал несколько вопросов самому Андриану – о его жизни и деятельности во время войны. Он боится, что могут копаться в его прошлом, чего ему не хотелось бы. С другими людьми этой вечеринки Бернардо не разговаривал. Раньше всех ушел, не притронувшись к спиртному. То есть очевидно, какова была его цель на том вечере, – сказал я.
– А что, Андриану есть что скрывать от правосудия? – спросил Фёдор.
– Во время войны он сначала был осведомителем, а потом ему это понравилось, и он вошёл в доверие к одному из секретарей консульства Англии. Так, практически за кусок хлеба, он открыл в себе способности разведчика, контрразведчика и был тройным агентом. Андриан был антифашистом, поэтому он считал, что надо помогать Англии – союзнице СССР. А третьей страной была Бразилия. Туда он ездил по заданию английской разведки и по наводке собирал информацию о прибывающих в порты кораблях Испании и Италии. Там он попал в поле зрения местной контрразведки и вынужден был давать информацию и бразильским спецслужбам, поскольку Бразилия вместе с Англией и США боролась с фашизмом, – рассказал я.
– Понятно. Тоже не простой дедок. Видимо, наследил немало. А то, что тобой интересовался этот некий Бернардо, означает, что ты тоже в других странах засветился. Я знаю, что советские люди, все те, кто часто мелькает через границу по служебным делам, попадают в картотеку. И это минимум на четверть века. Ну, да ладно. Скорей всего, с этими ребятами будет долгоиграющая пластинка. А вот Рамону надо от тебя отделаться как можно раньше. Будь осторожен. В этом заинтересованы и его европейские кураторы, и даже прежде всего они. Ему не нравится, что ты активно занимаешься клиентами и прорабатываешь поставки. К тому же ты своим изобретением, которое будешь поставлять вместе со станками, отнимешь у «Швицера» часть рынка. Хочу добавить: Даниель привозил в Росарио чертежи твоей конструкции, и мы обсуждали её на сложность изготовления на нашем оборудовании. Не все из твоих деталей мы можем делать – допуски очень жёсткие. Но это скорей наш недостаток, и в целом конструкция оригинальная. Она очень перспективная, если учесть, что производителям овощей и фруктов всех стран позарез нужна такая упаковка – сетка в огромном количестве. Рамон стеной встанет, чтобы не допустить распространения её в Аргентине. Он дал задание Даниелю уговорить тебя и выкупить твои чертежи за гарантию продления твоей работы в Аргентине. Но сам понимаешь, это будет обман. Как только твой срок закончится, он сделает всё, чтобы ты остался без визы. Если не удастся уговорить тебя продать, то он всех предупредил, чтобы чертежи ни под каким соусом тебе не возвращать. Отравление вчерашнее – это был тебе жестокий намёк, и на полумере он не остановится, – сделал вывод Теодоро.
– Как ты думаешь, Мигель в курсе, какой кофе он мне подавал? – спросил я. – По лицу и по голосу его не было заметно какого-то напряжения. Мило улыбался.
– Трудно сказать. Может, этот состав кофе давно стоял заготовленным и ждал своего часа. Мигель – тёмная личность. На ранней стадии нашего общения с Рамоном он сказал, что когда-то спас Мигеля от тюрьмы и что тот ему по гроб жизни обязан. Когда и что натворил Мигель, я не знаю, спрашивать не стал. Но он никогда ничего о себе не рассказывает, кроме домашней бытовщины. Только однажды Мигель как бы нечаянно показал очень хорошие знания огнестрельного оружия и владения им и упомянул, что дома у него есть несколько его видов. Говорит – для защиты от бандитов. Но в армии он не служил, по крайней мере, в аргентинской армии – это я установил через моего друга, действующего полковника. Кстати, в недавнем перевороте полковник мой был на стороне конституции и президента Менема и активно участвовал в отражении атак нападавших на президентский дворец и правительственные здания. В сегодняшней ситуации, когда Рамон наверняка думает, как от меня избавиться, мне надо знать, кто из сотрудников фирмы будет на моей стороне. На Мигеля я не рассчитываю. Для моего сына Серхио я уже ищу вариант самостоятельного бизнеса. Его надо вывести из-под удара. Может, ты предложишь к поставке из СССР какой-нибудь вид вашей продукции. Может, что-то из народного промысла. И мне было бы приятно приобщиться к чему-нибудь с Родины моих предков, – сказал Фёдор.
 Мне показалось, что в его голосе мелькнули нотки грусти или заинтересованности по той стране, в которой он никогда не жил, но очевидно чувствовал её в душе по коду крови, переданному ему его русскими родителями.
– Я подумаю. Но пока непонятно, что будет твориться у нас в стране. Глядя из Аргентины, трудно что-либо ответить на ваш вопрос. Вероятнее всего, когда вернусь домой, то смогу что-то предпринять. Сейчас хочу попросить тебя, Фёдор: если что-то надо сказать мне при личной встрече, то ты сам, или Серхио, просто позвоните мне домой с автомата два раза с интервалом в пять минут. Я жену предупрежу, что такое может быть, и она мне передаст это. Тогда я пойму, что есть возможность и необходимость встретиться на следующий день в десять часов на этом же месте, – попросил я.
– Хорошо, договорились, – ответил Фёдор.
– Ещё вопрос: три месяца назад я давал Рамону образец эксцентрика для срочного изготовления на фирме в городе Колон. Рамон каждый раз говорит мне, что эксцентрики вот-вот будут сделаны. И это длится до сих пор. Тут ещё Анатолий, чебоксарский специалист, уехал домой, и я теперь больше загружен, занимаясь и его станками. Ему завод предлагал продлить пребывание в Аргентине, но он сам отказался, сославшись на здоровье. Молодой здоровый мужик, в чём на самом деле причина – неясно. Я сам хотел съездить на завод и привезти эти эксцентрики, но с завода пришла информация, исходившая якобы от Рамона, что по тем двадцати семи станкам хозяин претензии не предъявляет и станки работают нормально. Но я-то знаю, что ни хрена они не работают даже на половину должной производительности. А в связи с тем, что мой директор скоро сам сюда приедет, мне ехать пока не разрешили.
– Что касается эксцентриков, то Рамон мне ничего не передавал. В плане работ у меня этого заказа не было, – с некоторым удивлением ответил Фёдор, – у Рамона поговорка: «Чем хуже русские станки работают, тем чаще владельцы станков будут заказывать у нас запчасти – тем богаче будем мы». И это притом, что он ваш представитель. Эта его философия говорит о многом. Он мог бы больше заработать на поставках станков. Но теперь его новая завязка с вашими конкурентами ему это не позволит.
– Уже через неделю приедет делегация для согласования условий создания совместного предприятия по инициативе Рамона. Результат непредсказуем. А я с завтрашнего дня буду на фирме «Морон», где я готовлю их специалистов для работы по капитальному ремонту с использованием запчастей с моего склада. Неплохие деньги заработаю. Завод дал согласие проработать вопрос открытия счета в банке, а на заработанные деньги купить служебный автомобиль. Хозяин, у которого будут выполнены эти работы, получит повышение производительности процентов на пятнадцать-двадцать. А учитывая, что объём производства его предприятия несколько миллионов долларов, даже десять процентов – это приличная добавка к его доходу, – сказал я Фёдору.
– Это опять идёт вразрез с интересом Рамона. Хотел бы я, чтобы у тебя больше ничего не случилось. Но чует моя душа, не оставит он тебя в покое. По всем инцидентам тебе надо обращаться в ваше консульство. Надо, чтобы подобные факты фиксировались, для доказательной базы. Поговори обо всём этом с твоим директором, когда он приедет, – сказал Фёдор.
– Да, конечно, я буду с ними говорить, – сказал я, – ведь надо, чтобы будущие участники СП знали, с кем собрались работать. Мне придется им открыть всю информацию.
– Расскажи директору и обо мне, но только ему. Прошу, сделай это перед самым их отъездом. И объясни ему, почему ты открыл информацию перед самым отъездом. Лучше, чтобы они уже дома обсуждали все обстоятельства и приняли правильное решение.
– Хорошо, Фёдор, я так и поступлю. Последний вопрос: мне надо знать, что говорится в вашем законе об открытии счета юридического лица – нерезидента. Если сможете, помогите с информацией.
– Это несложно. Если я не смогу сам передать эту информацию, то передам с сыном.
На следующий день в понедельник я появился на фирме «Бола» одновременно с Биатрис. Она всегда раньше других приходила. Улыбаясь, мы любезно приветствовали друг друга. Она всегда была улыбчива, когда мы встречались одни. Теперь у неё в руках были пакеты. Она приподняла правую руку с вещами, на пальце висел ключ, и попросила открыть дверь. Я открыл дверь и машинально бросил ключ в свой карман, принял у неё пакеты и донёс до её стола. В этот момент, когда мы стояли лицом к лицу с Биатрис, вошел Мигель. Он встал как вкопанный. Что его больше смутило, не знаю. То ли он не ожидал меня увидеть, то ли у него возник вопрос по поводу нашей с Биатрис «близости». Забыв ответить нам на приветствие, он прошёл в свой кабинет. Я сел на диван, стоящий напротив входа, взял с журнального столика газету и стал просматривать. Вскоре зашёл и Даниель, и лицо его едва ли не выразило испуг. Я встал и пошёл ему навстречу. То ли цвет моего лица ему не понравился, то ли он тоже не ожидал меня увидеть, но пока я не дошагал до него и, улыбаясь, не протянул ему руку для приветствия, он молча стоял и не мигая смотрел мне в глаза. Он ответил на приветствие и сразу прошёл в кабинет Мигеля. Мне хотелось дождаться Рамона и посмотреть и на его реакцию. Меня несло. В качестве предлога повидаться с ним я придумал несущественную, но выгодную для него сделку: поменять пружины прокладчика утка, которых у меня в избытке, на рычаг ремизного движения, который ни с того, ни с сего сломался в Чако. Но тут вышли Даниель и Мигель, и Даниель спросил, зачем я пришёл. Я ответил, что к Рамону. Мигель сказал, что Рамона сегодня не будет. Тогда я решил встать и уйти, и тут вспомнил про ключ от входной двери и на глазах у обоих передал его с узнаваемым брелоком Беатрис.
– Как попал к тебе ключ? – спросил Мигель.
– Это я сейчас подала ему, попросив помочь открыть дверь, – осторожно сказала Биатрис, – у меня руки были заняты.
– А ты знаешь, что кто-то в пятницу после работы рылся у Рамона в документах, и он не может найти один важный документ?
– Ключ я взял в руки только сейчас – и тут же возвращаю.
– Биатрис, я доложу Рамону, что ты даёшь ключи Жукову.
– Мигель, извини, не говори, пожалуйста. Я никогда раньше не давала Николаю никакие ключи, – со слезами на глазах обронила Биатрис.
– Но ты же даёшь ему ключ от демзала, – сказал Даниель, – ты завралась.
– Но это только тогда, когда больше некому открыть демзал.
– Ты могла перепутать и дать ему другие ключи, – сказал Мигель.
– Сеньоры, побойтесь Бога. Зачем вы обижаете безвинную женщину? – сказал я.
– Это не твоё дело! – уже почти визжал Мигель. – И уходи сейчас отсюда.
Чтобы не усугублять ожесточающийся разговор, я с нарочито весёлой улыбкой попрощался и ушёл.

Глава 19. Директора

В аэропорту директорская компания сразу выделилась из окружающих пассажиров. Все в костюмах со светлой рубахой, с галстуком и с дипломатами. Правительственная делегация – не меньше. Паспортный контроль в аэропорту Буэнос-Айреса находится у самого выхода в общий зал. На некоторое время их на этом контроле задержали и пригласили переводчика. Оказалось, что они не заполнили в самолете розданные бланки. Вскоре все вышли, и мой директор, увидев меня, направился ко мне. При встрече, как мне показалось, они приветствовали меня несколько сдержано и прохладно. Не придав этому значения, я рассказывал в машине приехавшим гостям об Аргентине, её столице то, что я сам успел узнать за время пребывания. Номера им были забронированы в отеле «Эсмеральда». Был уже вечер, когда мы приехали в отель. Сразу после размещения и душа все спустились в холл первого этажа, где нас уже ждал Валевский. Я передал ему ключи от автомобиля. Мы договорились, что завтра встречаемся у Рамона в офисе, и я собрался домой. Мой директор при прощании отвёл меня в сторону.
– Николай, в Москве в «Техстанкоэкспорте» говорят, что ты здесь нарушаешь спокойствие и не признаёшь Рамона. Все письма твои перед выездом я перечитал. Посоветовался с замом по экспорту. Вроде всё правильно пишешь.
– Всё так и есть, Игнат Илларионович. Я думаю, что за пять дней, которые вы здесь будете, многое поймёте. Я не буду долго говорить сейчас, но скажу только одно: Рамон на нас не работает. Вы это имейте в виду. Это главное, что я хочу сказать. Откуда у меня эта информация, я скажу лично вам перед самым вылетом в Москву. Так надо. Нельзя, чтобы вся компания обсуждала вслух имя человека – моего информатора. Тогда ему будет грозить серьёзная опасность. Уже дома это обсудите, в министерстве. В «Техстанкоэкспорте» это обсуждать нежелательно. Они, не зная всей сути, делают ставку на Рамона. Валевский меня слушать не хочет. Я его понимаю, у него конкретная установка от объединения, и он её выполняет.  А вы здесь больше спрашивайте Рамона о делах и целях его, о моей работе, и я думаю, что он много чего наболтает сам. Я вас очень прошу, все эти пять дней не обсуждайте с директорами и Валевским то, что сейчас от меня услышали, очень прошу.
– Ладно, обещаю. Так ты полетишь с нами в провинцию Чако? – спросил директор.
– Ну да, это город Ресистенсия в провинции Чако, где я организовывал монтаж. По крайней мере, так предварительно договаривались с Валевским и Рамоном. Я буду с вами в качестве переводчика и гида.
– Так ты что, язык знаешь? – спросил директор.
– Да. Не в совершенстве, но достаточно чтобы переводить бытовую, текстильную и машиностроительную тему. Когда я приехал сюда, меня со второго дня забросили в Чако. Начал я учить испанский ещё дома. Потом, когда закончил монтаж в Ресистенсии, пару недель ходил на курсы испанского языка в торгпредстве. Кое-что поправил. Каждый день добавляю двадцать, тридцать слов. Язык нетрудный. Переводчиков не дают, говорят – дорого.
Я проводил директора до дверей ресторана, и мы попрощались.
На следующий день все собрались у Рамона в кабинете уже в девять часов утра. Для гостей сутки сбились на двенадцать часов, и все выглядели вялыми. Валевский представил Рамону директоров персонально, указав их город и географическое расположение на висевшей на стене новенькой карте.
Затем Рамон подошёл к карте и объявил, что цель его деятельности по поставкам советского оборудования в перспективе – не ограничиться только Латинской Америкой, и указка его скользнула по всему американскому континенту.
– Главное – создать здесь, у меня, на моих площадях, которые я дополнительно построю, образцовый текстильный комбинат. Приезжающие ко мне бизнесмены от текстильной промышленности будут видеть, как всё хорошо устроено, будут понимать, какую выгоду обещает им использование нового современного оборудования из СССР. Надо, чтобы вы поняли, как это важно для ваших предприятий – иметь здесь такого верного друга, как я. Уже больше года я преодолеваю все трудности нашей государственной бюрократии и учу ваших людей, как надо работать. У меня согласованы договорённости с хозяевами аргентинских текстильных предприятий, Чили и Уругвая на поставку нескольких тысяч единиц текстильного оборудования. Я перенесу свой опыт не только на всю Аргентину, но и на всю Латинскую Америку, – повторился он. – Единственное, чего не хватает сегодня, это образцового примера работы ваших станков. Нам с вами следует без промедления согласовать и подписать контракт о создании СП. А в оставшиеся дни я организую вам разные мероприятия отдыха и развлечения. Вы, авторитетные директора огромных заводов, наверное, забыли, когда последний раз отдыхали по-человечески. Единственным деловым мероприятием будет завтра поездка в провинцию Чако. Там вы посмотрите, как работает небольшой текстильный комбинат с вашим оборудованием. Больше там, в тропической зоне малярийного гнуса, делать нечего. Там очень жарко, вот Жуков знает, поэтому я заказал вам билет на самолёт назад уже в тот же день вечером. Когда вы сюда вернётесь, я сам покажу вам седьмое чудо света – водопад Игуасу, и можно там же переночевать в сказочных условиях. Я направлял в Москву проект нашего контракта на создание СП и думаю, что вы все его условия хорошо изучили. Я положил перед вами по экземпляру. Вы можете ещё раз почитать, и, может, у кого-то из вас могут возникнуть вопросы. Контракт составлял мой новый юрист – лучший в Буэнос-Айресе. Если вопросов нет – подписываем и идём в ресторан обедать – отмечать сделку, – закончил Рамон.
Я сидел на краю стола и видел, как зажигательная словесная река с фантастическими берегами уже тронула часть нашей деловой публики, и некоторые директора согласно кивали головами. Мой директор сидел хмурый, и я боялся, как бы его взрывной характер раньше времени не плеснул ложку дёгтя в хрустальную чашу, наполненную золотым мёдом успеха, приготовленного Рамоном.
После выступления Рамона какое-то время мужики молчали. Наконец, как из рога изобилия, посыпались вопросы: кто будет независимым исполнительным директором; какие проценты налога на прибыль и на добавленную стоимость придется платить; каким образом будет распределяться прибыль, на какие счета будет отправляться прибыль заводов; может ли каждый завод открыть счет в Аргентине и т.д.
Когда директора осознали, что прибыль будет делиться поровну, то есть половину прибыли Рамону и вторую половину – пяти советским заводам-производителям, то все как-то приуныли. Ведь финансовые и материальные вложения в сумме двенадцать миллионов долларов ложатся только на советскую сторону. Чем дальше, тем больше было вопросов, например: почему специалистов заводов, работающих на общий успех, должны содержать заводы, а не СП на свою прибыль. Наконец и Игнат Илларионович начал задавать свои вопросы.
Почему Рамон препятствует контактам представителя завода с клиентами? Каким образом на станках оказались детали подделки, а оригинальные со станков продаются другим клиентам? Почему гарантийные комплекты, поставляемые заводом бесплатно, и послегарантийные комплекты запчастей, уже оплаченные покупателем станков по контракту, изымались Рамоном и продавались за деньги? Почему Рамон препятствует коммерческому послегарантийному сервису? Почему не возвращаются чертежи Жукова на его изобретение? Где автомобиль представителю завода, на который завод уже потратился, поставив два широких станка? Но Рамон вдруг широко и снисходительно улыбнулся и сказал:
– Уважаемые господа! Мы как раз и собрались здесь для того, чтобы, создав СП, изменить систему, которая до сих пор несовершенна. А что касается чертежей, то Жуков сам виноват, он не предъявил разрешение завода на конструкторскую работу. Кроме того, он собирается изготавливать опытный образец своего механизма не у меня в Росарио, а на каком-то другом заводе. Почему он недооценивает мои возможности?
– Я требую, чтобы чертежи Жукова немедленно были принесены. В противном случае контракт о СП обсуждать не буду, – достаточно спокойно, но с металлом в голосе сказал директор.
Валевский, переводя слово «требую», заменил на слово «прошу». Его можно было понять: ему очень хотелось, чтобы сделка совершилась без осложнений.
У Рамона напряглись вены на висках, глаза его ещё больше набрякли кровью. Он опустил голову, и было видно, как двигаются желваки его широких скул. Но когда он поднял голову, на лице его была улыбка и он сказал:
– Хорошо. Даниель, принеси чертежи. Друзья, – любезнейше продолжал Рамон, обратившись к партнёрам, – я думаю, что на такие мелочи мы не должны отвлекаться.
И добавил:
– Сейчас я приглашаю вас всех в соседний ресторан. Однозначно надо сделать паузу и поесть. Сытые люди добрее и дружелюбнее. Мой ненасытный желудок тоже требует подкрепления. Я очень люблю поесть, особенно аргентинское мясо: недожаренное, с кровью и салатом, сдабривая его красным вином. Аргентинское мясо лучшее в мире.
Рамон встал первым. Все встали с готовностью, освобождая себя таким образом от возникшей напряжённости.
К Игнату Илларионовичу подошёл его ташкентский коллега Громов и сказал:
– Слушай, Пелюхин, чего ты на самом деле напрягаешь всех из-за пустяков? Рамону, наверное, виднее, как здесь организовать дела. У них же свои правила и законы.
– Жуков уже больше десяти лет работает по разным странам. У меня на заводе таких больше полсотни человек и они знают своё дело. В двадцати странах работают.
– Но ведь нам сказали в «Техстанкоэкспорте» «игнорировать твоего выскочку». Ты же видишь, как он рисуется, шпарит по-испански. Он набивает себе цену, добивается, чтобы ты ему продлил срок работы здесь.
– Если мне надо остаться в Аргентине, я это сделаю и без продления завода и без СП, – возмутился я, и тут меня, к сожалению, понесло.
– У меня есть предложения двух фирм, хозяева которых предлагают высокую должность с хорошей зарплатой, машину и квартиру. А я постараюсь сделать всё, чтобы у вас, уважаемый Громов, не было возможности кататься туда-сюда за государственный счёт, к тому же наносить ущерб своему заводу и стране. Вы же этого добиваетесь. Совместному предприятию не быть, не надейтесь. Ваш Рамон, которому вы готовы поклоняться, работает не на вас, а на ваших конкурентов в Европе, – резко выпалил я.
– Игнат Илларионович, что он плетёт, ты слышишь? Скажи ему, чтобы он заткнулся и не совался не в своё дело. Он кто здесь? Работник по станкам! Вот пусть и занимается сервисом, – раздражённо сказал Громов.
– Хрен его знает, может он прав. Слишком много вопросов к этому Рамону. Вернёмся из поездки – тогда и будем решать, – парировал мой директор.
В ресторане Рамон суетился, сам ходил в подсобку, просил быстрее обслужить дорогих гостей. Быстро принесли вино, которым обычно сопровождают трапезу в этой стране. Через некоторое время напиток сделал своё дело, и, забыв о сложностях, все чувствовали себя расслаблено и свободно болтали.
Мы с директором сидели рядом. Когда принесли приготовленные блюда, Игнат Илларионович обратился ко мне и показал на огромного четырёхсантиметрового зелёного мохнатого червя, лежавшего сверху на салатном листе.
– Что это? Ты думаешь, это нечаянно? – спросил директор. – Что делать?
– Игнат Илларионович, я не знаю – нечаянно ли. Хотя знаю, что есть такой «невинный» способ отомстить, оскорбить или дать таким образом понять о якобы неправильном поведении. Первый раз я с этим столкнулся в Турции в 1986 году, где я проводил монтаж наших станков на фирме «Капрол Текстил». Там был наш торгпред в Стамбуле Анвар Нурсейнов, любитель поесть на халяву, о чём знали все. Несколько раз он заявлялся к моему хозяину Ибрагиму Капролу, когда мы вечером направлялись на ужин. В очередной раз, когда Анвар пришёл в ресторан, ему принесли заказанное блюдо. Но вместо мяса в тарелке лежал заморенный речной рак. Торгпред обратился к Ибрагиму, а тот только этого и ждал. Устроил нарочитую разборку с официантами, громко крича на весь ресторан, что, мол, этим раком – которого он тряс в воздухе – оскорбили советского посла, и требовал пригласить немедленно корреспондентов и т.д. Торгпред больше не приходил.
– Так мне-то сейчас что делать? –  опять спросил директор.
– Сейчас блюдо поменяют. Не обращайте внимания. Сидим спокойно. Доказать, что это сделано специально, нельзя. А если устроим скандал, то Рамон его обернёт против нас. Может, он этого и добивается. Вот это и есть паскудная сущность этого человека, который по замыслу «Техстакоэкспорта» должен помогать нам в работе, – сказал я.
Я пригласил официанта, показал ему на червя, разрезал ножом его вместе с листом салата и шматом мяса пополам и попросил принести новое блюдо хорошего качества. Возражений у официанта не было. Ждать пришлось минут пятнадцать. Я видел, что Рамон в курсе инцидента, но он сделал вид, что ничего не замечает.
– Николай, почему бы тебе всё-таки не сделать свой опытный механизм у него на производственной базе, как он просит? – спросил директор.
– Я несколько раз просил Рамона, чтобы он разрешил мне побывать у него на производстве в Росарио для понимания технических возможностей его оборудования. Он мне не разрешает. Тогда я поговорил с одним из его работников, не буду пока говорить его имя, и он мне сказал, что станки у них старые, примитивные. А на моих деталях допуски заложены жёсткие, чтобы механизм работал надёжно, – ответил я.
– Ладно, конструкция твоя, ты и решай.
Когда вышли на улицу, Валевский убеждал Игната Илларионовича, что червь в тарелке – это не злой умысел, а случайность. После некоторого разговора Валевского с Рамоном, Владимир Павлович предложил перенести обсуждение контракта до следующего раза. Остаток дня он предлагал отдохнуть, почитать контракт и после поездки в провинцию Чако и на водопад вновь собраться для подписания контракта. Все с радостью согласились. Любое дело отодвинуть легко, каким бы тяжёлым оно ни было, если оно не под силу сейчас. Валевский остался на фирме с Рамоном, а мне отдал ключи, чтобы я отвез делегацию в отель.
До вечера было ещё далеко, и уже в машине я предложил гостям три места возможного посещения на выбор: вещевой рынок, где можно купить какие-нибудь недорогие и вместе с тем неплохие хлопковые вещи в подарок родственникам или себе; другой рынок народного творчества для покупки национальных сувениров; или знаменитые улицы с магазинами, продающими серебряные изделия. Выбор был сделан в пользу недорогого вещевого рынка. А потом я объявил всем своё приглашение ко мне в гости поужинать. Сказал, что жена уже готовит и будет ждать нас к вечеру. Все с удовольствием согласились, кроме Громова Георгия Павловича. Он сослался на головную боль и попросил увезти его в отель. Я думаю, ему было неудобно стать гостем «выскочки». С тремя гостями в семь вечера я явился домой. На автомобиле мы спустились по винтовому спуску на три этажа вниз на парковку. Там же мы вошли в лифт, который довёз нас до седьмого этажа – до двери моей квартиры. Прямо в лифте я открыл ключом дверь квартиры, и мы вошли в прихожую квартиры. Все отметили такое удобство.
– Николай, ты в эту квартиру переселился из отеля? – спросил Игнат Илларионович. – Сколько квадратов? Ни хрена себе! Всем бы так «подешевле!» – смеялся директор.
– Здесь двести квадратов. Отель всегда дороже за счёт сервиса, – объяснил я.
– У меня, у директора, дома квартира вполовину меньше, – наиграно-возмущённо говорил директор. На то же самое посетовали и двое других руководителей, ещё больше удивившись трём туалетам в квартире. Я пояснил, что у каждой спальни по туалету, а тот, что ближе к кухне, предусмотрен для мукамы (домработницы). Поёрничав по поводу мукамы, гости сели за стол. Я помог жене накрыть и разлил выпивку на вкус каждого гостя. После второго бокала я взял свою старенькую гитару и поделился с гостями мотивами танго, русских романсов, дворовых и блатных песен. Некоторым вещам мужики подпевали. О деле никто не заговорил. Они забыли о своих должностях, и вечер получился по-домашнему сытным с шутками и приколами друг над другом. В одиннадцатом часу вечера, когда на противоположной стороне земного шара уже все были на работе, я пошёл проводить гостей до отеля. Через пять кварталов мы уже были у отеля «Эсмеральда» – пристанища советских командированных в Буенос-Айресе. Когда я вернулся домой, Галина ещё сидела за столом с бокалом вина.
– Не советую тебе увлекаться, а то тоже будешь унитаз обнимать, – проворчал я.
– Я с горя. Анжелика из дома звонила. Её отчислили из вуза. Какой-то преподаватель взъелся на неё, – промямлила жена.
– Наверное, что-то не сдала, вот и отчислили. Скажи ей, чтоб подавала на визу и приезжала сюда. В следующем году поступит.
Утром, как заранее и договаривались, в восемь часов все собрались в холле отеля. Ожидали опаздывавшего Валевского, который жил неподалёку. Придя, он объявил мне, что я отстраняюсь от поездки, куда он поедет с делегацией сам. «Ну, сам – так сам», – подумал я, однако было понятно, что это сделано сознательно.
– Это что? – спросил подошедший ко мне мой директор.
– Ничего страшного. Это ни на что не влияет, – успокаивающе сказал я.
– Но ведь сначала было решение, что ты поедешь, – настаивал Игнат Илларионович.
– Если бы я поехал, никому от этого никакой пользы не прибавилось бы. Там всё работает, и проблем нет. Только спросите у директора, есть ли какой-то недостаток по запчастям. Я бы хотел, чтобы вы узнали его мнение.

Глава 20. СПИДники

Оценив возникшее время свободное от поездки с делегацией, я направился к Хорхе Аскуену и рассказал ему новости:
– Чертежи мои Рамон вернул, и я смогу с вами, после отъезда делегации в Москву, ехать на машиностроительное предприятие для оформления заявки на механизм. Директору моему я сказал, что уже подписал с вами контракт.
– А Рамон не запретит делать сборку на станке, который у него в демонстрационном зале? – спросил Хорхе.
– Станок – собственность моего завода. Аренда демзала оплачивается. Думаю, у него рука не поднимется препятствовать. Дело другое – когда надо будет оформлять заказ на ваши станки, вам, Хорхе, придется быть настойчивее. Рамон может ставить палки в колёса.
– Николай, ради своих интересов я могу головой дерево сломать!
 Было видно, что Хорхе очень рад, что дело, наконец, сдвинется с мёртвой точки.
– Ты знаешь, Николай, я тут в беседе с другом, у которого в провинции Рио Негро тоже текстильное дело – мы с ним, как родные братья – рассказал о своих планах. Он тоже загорелся. Он посмотрит по результатам моего опыта и тогда решит. Только он хочет подписывать контракт напрямую через московское объединение – мимо Рамона. Для этого он хочет поехать в Москву. Как ты думаешь, получится у него? – вопросительно глядя на меня, спросил Хорхе.
– Пусть пробует. У вас же свободный рынок, пусть пробует. Но могу предположить, что, если московские чиновники в доле у Рамона, то у него ничего не получится. Ведь Рамон московскую цену увеличивает здесь в два раза. Сто процентов прибыли – это же какой хороший куш!
И, спохватившись, что сболтнул лишнее, я попытался исправить положение и добавил:
– Хорхе, я вам этого не говорил, забудьте.
– Но это же коррупция, если чиновники в доле. Хотя коррупция везде есть. А что касается сохранить в тайне, то можешь не бояться: друг мой мне ближе, чем Рамон. С Рамоном у меня свои отношения.
– Но ведь вы Рамону обо мне всё рассказываете по его просьбе? – спросил я.
– Нет, Николай, не всё. Только то, что нужно, чтобы поддерживать с ним отношения. Чтобы он меня не кинул. Мне надо спешить, чтобы кто-то другой первым не начал производить у меня в стране эту ткань, – сказал Хорхе. – Я любые затраты потом оправдаю.
– Если он будет отказывать в поставке, я добьюсь чтобы поставить вам станки без него. Я теперь в этом тоже финансово заинтересован, – сказал я.
Мы ещё долго болтали, и мне было пора ехать домой, о чём я сказал.
– Зачем тебе на автобусе трястись пятнадцать остановок. Я тебе буду давать деньги на такси. Только ты не говори Рамону и не проболтайся никому у него на фирме, – попросил он.
– Хорошо, не проболтаюсь, а деньги отработаю, – искренне сказал я.
– Ты уже отработал тем, что взял моего зятя в соавторы. Если я получу станки с твоим изобретением, тогда я буду монополистом в Аргентине. Пока сейчас вожу такую ткань из США. Представляешь, из самой Америки, покупаю там за центы, а здесь продаю по хорошей цене. Но очень дорого обходится доставка. Очень. На каких станках там делают, я не знаю, – сказал Хорхе.
– Хорхе, можешь везде говорить, что твой зять Энрике с русским сделали это изобретение. Этому уже есть подтверждение. В прошлую пятницу в адрес нашего торгпредства поступило письмо от Московского ВНИИГПЭ, что документацию получили и зарегистрировали. Теперь идёт процедура признания изобретения по Парижской конвенции. Я сделаю копию этого письма и передам для Энрике. Как видишь, я свои обязательства начал исполнять, – сказал я.
– Я рад Николай, это хорошо, очень хорошо, надо торопиться. Я тебе ещё вот что хочу сказать: поможешь мне получить станки с механизмом и организовать монтаж – я тебя с радостью возьму к себе на работу. Хоть своим заместителем, если сам захочешь, – пожимая мне руку на прощание, сказал Хорхе.
Мы с ним распрощались, и, выйдя на магистральную улицу, я остановил такси. Домой приехал я рано и позвонил предпринимателю Коломбо. Три дня назад он ко мне обращался и жаловался на необычный звук на одном из станков. Но приехавшая делегация помешала помочь ему, и теперь у меня было два дня для устранения проблемы. На следующее утро я был у него на фабрике.
Коломбо имел всего шесть станков и сам – в утреннюю смену – обслуживал их. Проблема была достаточно опасная. Звук станка был неприятный и отдавал в ограждение привода, как в динамик, на весь цех. Видимо, на заводе во время сборки неправильно выбрали проставное кольцо между упорным подшипником и корпусом, тем самым не обеспечив зазор между зубьями конических шестерён, и они работали натужно в упор. С таким дефектом я сталкивался в Германии. Тогда я был молодым наладчиком. Пять моих коллег попробовали найти эту «музыкальную» проблему там, откуда исходил звук – в приводе. Я не вникал в это, было неловко к ним соваться. Но когда все, не устранив проблему, отступились, а станок продолжал издавать гул, я начал обдумывать все возможные причины. Я получил снисходительное разрешение бригадира и отсоединил боевой механизм. Вращая два перпендикулярно установленных вала, на которых установлены конические шестерни, обнаружил, что они вращались в натяг, и издавали звук. Проблему я устранил быстро и заработал очки и признание авторитетов.
У Коломбо была такая же проблема. Я посоветовался с хозяином, объяснил ему суть, и он решил делать ремонт, несмотря на простой станка в течение минимум суток. В соседней мастерской он заказал проставные кольца. Перед сборкой Коломбо предложил пообедать в кафе метрах в трёхстах от фирмы. Я вышел в одной футболке и вскоре пожалел. Погода была мерзкая – по календарю была зима. С залива тянуло сыростью, сначала была мелкая морось, а потом пошёл тропический ливень. Я промок до нитки, а холодный ветер при температуре градусов пять пронизывал насквозь. Пообедав, мы вернулись к работе, и через пару часов станок был запущен в работу. Коломбо дал рубаху и штаны из своих запасов, но меня уже потряхивало и была потребность в горячем душе. Но у хозяина не было даже бойлера. Я собрался домой, и такси быстро домчало меня до дома.
Дома я принял кое-что от простуды и раньше лёг спать, распланировав завтрашний день. Но вдруг мне сковало грудь слева и стало ломить сердце. Я не мог пошевелиться. Некоторое время я потерпел, но боль была адская и не проходила, а дело шло к ночи. По телефону я вызвал доктора торгпредства, и её быстро привезли на машине. Выслушав меня, она измерила давление, которое у меня было всегда повышенное, и дала нитроглицерин. Она заверила меня, что скоро давление снизится и сердце болеть перестанет. Ушла. Я успокоился и даже задремал. Поворачиваясь во сне, я испытал острейшую пронизывающую боль в сердце. Я понял, что умираю от сердечного приступа. Раньше мне делать это не приходилось и я не знал, как это делают другие. Я попросил жену в телефонной книге найти номер немецкого госпиталя и позвонил им. На вопрос девушки я сказал, что у меня давление и сильно болит сердце.
Поскольку это была уже ночь и город был пуст, скорая приехала через десять минут. Доктор внимательно осмотрел меня, дал нитроглицерин, и меня увезли в госпиталь. В приёмном покое меня осмотрели, посадили в инвалидную каталку и дали нитроглицерин. И тут я, не выходя из каталки, благополучно умер, о чём даже не успел подумать.
Не знаю, сколько отдыхало моё серое вещество под воздействием трёх доз нитроглицерина, но наконец я почувствовал и увидел, как меня безжалостно хлещет по щекам какой-то верзила в белом халате. Он явно не был похож на Всевышнего, пред которым я должен был бы предстать. Тогда я понял, что это всё ещё медики, безуспешно пытавшиеся отправить меня на тот свет. Я, конечно, обрадовался, что на время победил их. Теперь уже три медработника заботливо уложили меня на стол какого-то аппарата. Они довольно долго со мной возились, цепляя на меня присоски и провода и, в конце концов, сказали, что сердце в порядке, чем меня разочаровали. Потом пришёл другой доктор, который улыбаясь, бесцеремонно ломал мне кости, заставляя вскрикивать от боли. Он сделал мне пару уколов, и меня в состоянии прострации или полусна увезли в палату.
Когда в палате я пришёл в себя, то в слабом свете утренней зари увидел целый ряд кроватей, на которых лежали иссохшие, как вобла, старцы с жёлтой кожей покойников. Щёки у них были впалые, обозначившие рельеф скул и черепов, а на голове – останки непонятно какого цвета волос, или были совсем голые черепа.  На ближайшей, торцом стоявшей ко мне кровати, висела табличка. На ней было написано слово «SIDА». В переводе на русский язык это означает СПИД.
Своим затуманенным сознанием я на мгновение уверился в своей неожиданно возникшей мысли: так могут выглядеть только больные СПИДом. Мной овладело законное возмущение: как посмели положить меня со СПИДниками в одну палату? От ужаса у меня пересохло в горле и почти перестала болеть грудь. Я нажал на кнопку «вызов медперсонала» и пришедшей сестре, говорившей на немецком языке, заявил: «Немедленно увезите меня в одиночную палату. Я советский, русский, дипломат (что я, конечно, для убедительности приврал), а вы положили меня с какими-то мертвецами, больными СПИДом!».
Некоторые «мертвецы» поняли мой незабытый немецкий, зашевелились и тоже стали требовать, чтобы меня немедленно вышвырнули из их палаты. Кто-то даже прохрипел: «Хенде хох, русэ!». Этого было больше, чем достаточно, для окончательного решения: в плену у немцев быть не хочу. Я встал с кровати и решительно пошел к выходу, сказав: «Гитлер капут!»
В ответ услышал оскорбительное: «Шайсе».
Говорить им: «Аuf Wiedersehen!» я не хотел, так как понял, что эти облезлые кандидаты на тот свет и есть те недобитые фашисты, бежавшие от возмездия и теперь благополучно нашедшие себе приют в лучшем госпитале Буэнос-Айреса, построенном сторонниками нацистов и такими же недобитками, на богатства,  награбленные у народов мира. Встречаться с ними я больше не хотел. Да и учитывая их возраст и состояние едва теплящейся в груди грешной души, вряд ли им Господь подарит долгое время пребывания на этой сказочной земле. На всё воля Божья! Правда, порой, Он бывает несправедлив...
Медсестра телепалась следом за мной и всё спрашивала меня:
– Вы куда? Вы куда идёте?
– Что означает на табличке кровати написанное слово «SIDA»? Это же переводится, как СПИД? – спросил я.
– Да, СПИД так пишется. Но на кровати написана фамилия Гюнтера СИДА, так совпало, – ответила сестра.
 Моё пробуждающееся сознание резко прояснилось, и в нём возникли и облегчение, и стыд, и смех, но менять своё решение я уже не хотел. Инерция была велика. Мне хотелось как можно быстрей избавиться от источника этих переживаний.
– Домой. Выдайте мне мою одежду, пожалуйста, – сказал я и почувствовал себя отдохнувшим и почти здоровым. Правда, побаливала ещё моя невралгия в левой груди, о чём сказал мне доктор, отправлявший меня в палату к «СПИДникам».
Медсестра, видя, что остановить меня невозможно, отвела меня в гардеробную. Пока я одевался, она подала мне отказной бланк от медицинских услуг, который я с удовольствием подписал и, подумав, что они меня даже не покормили, благополучно доехал на такси домой. «Господи, прости меня грешного», – подумал я и уже под утро крепко уснул.

Глава 21. Автомобильный таран

Когда я проснулся, было уже десять часов, и солнце светило низко и по-зимнему холодным светом. На фирму «Бола» я приехал с опозданием. Демонстрационный зал ещё никто не открыл, и я зашёл в офис за ключом. Едва перешагнув через порог, всегда спокойный и деликатный Мигель, визжа, устроил со мной разборку:
– Почему ты без согласования с нами работал у Коломбо?
– Мигель, я не вижу повода для разговора в таком тоне.
– Ты должен был сначала договориться с нами о стоимости работ для Коломбо.
– О какой стоимости работ, ведь станки его ещё на гарантии.
– Это не твоё дело – решать, с кого нам брать деньги. Мы за всё берём деньги.
– Эта работа сделана по гарантии, согласно пункту 7.2 контракта на поставку. Тем более, что, если эту проблему я не решил бы вчера, то вскоре вышел бы из строя дорогостоящий масляный буфер. И эту работу также пришлось бы делать по гарантии, но тогда станок бы простаивал дольше и затраты выросли бы в десятки раз. Кроме того, после отъезда делегации у меня начинаются работы в «Мороне», и мне некогда было бы заняться станком Коломбо, – сказал я.
– Если бы это случилось, мы продали бы ему новый масляный буфер, которых у нас много изготовлено в Росарио! – по-прежнему возбуждённо визжал Мигель.
– Но вы понимаете, что таким образом вы планируете худшую ситуацию, чтобы на ней заработать? Это же глупо, так нельзя рассуждать, – возразил я.
– Я глупый? Я тебя... Он подошёл ко мне вплотную со сжатыми кулаками и трясся, как когда-то я при лихорадке. При этом глаза его были как пустые. Он постоял около меня, весь напрягшись, и отошёл.
– Николай, мы должны зарабатывать деньги. Мы живём этим. Я должен об этом доложить Рамону, – спокойно сказал Даниель.
– Да пожалуйста, зарабатывайте, но не на гарантийных станках, упорствовал я, – говорите Рамону что хотите, – и отправился в демзал отрабатывать перспективный джинсовый артикул ткани по просьбе заказчика. Джинсовая ткань вырабатывалась на других типах станков в Штатах, в европейских странах и пользовалась огромным спросом у заказчиков швейных производств. Идя к демзалу, я задумался: «Почему поведение Мигеля было таким?» Если это установка Рамона, то почему он или Валевский не поговорят со мной сами? И, вообще, какое имеет право сотрудник нашего посредника грубить мне. По сути, в этом деле я прав.
На следующий день я встретился с делегацией, вернувшейся из поездок в Чако и на водопад Игуасу. Игнат Илларионович выполнил мою просьбу и поговорил с Себастьяном, директором фабрики в Ресистенсии, об обеспеченности запчастями. Себастьян высказал удовлетворение и отметил, что раньше, до возврата от «Бола» комплектов запчастей, станки часто простаивали.
– Завтра мы улетаем домой. Валевский билеты нам уже переделал, – сказал директор.
– Но ведь планировалось, что вы ещё два дня будете здесь? – спросил я.
– Подписывать контракт о создании СП сейчас мы не будем. Мы все так решили. Лучше эти два дня потратим в Москве для обсуждения данной ситуации. Вопрос о перечислении денег в СП будет решать главное финансовое управление. Вот и пусть это решение будет принято с участием министерства.
– Но ведь для Рамона это – скандал.
– Если министерство решит, тогда и подпишем. С этой перестройкой ещё не известно, что будет завтра, – усомнился директор в предстоящем будущем.
– Игнат Илларионович, если с Рамоном сотрудничать не получится, мы сможем продолжить работать в Латинской Америке на базе нашего технико-коммерческого бюро. Сейчас я формально числюсь начальником этого бюро. Но Рамон всячески возражает против того, чтобы мы имели какую-то реальную самостоятельность. Ему надо укрепить именно своё положение путём создания СП. Тогда, по его мнению, необходимость в технико-коммерческом бюро совсем отпадёт. Но мы должны сохранить ТКБ. А Валевский делает ставку на Рамона. Но есть и другой реальный кандидат в наши представители. Кстати, он русский, и он точно будет добросовестно сотрудничать с нами. Его зовут Фёдор. Я его знаю ещё по Польше, где я с ним познакомился больше десяти лет назад. Здесь мы с ним встретились случайно, но оказалось, что он партнёр Рамона. Он опытный юрист и многие годы трудился в сфере машиностроения. Я знаю его родителей. Они когда-то жили в России. Отец его – участник войны.
– На чьей стороне? – спросил Игнат Илларионович.
– На нашей стороне, естественно.
– Ну почему – естественно, могло быть как угодно. Это Европа.
– Я согласен, всякое бывало. Фёдор и сейчас ещё является компаньоном Рамона, но между ними идёт война. Рамон сослал его в Росарио, в филиал. Но у меня есть информация от другого сотрудника Рамона – Андриана. Андриан –пожилой человек из Ресистенсии. В Аргентину попал после революции вместе с родителями. Он мой верный человек. Втайне от Рамона, через нашего торгпреда я посодействовал устроить его на фирму к Рамону, и он теперь меня обо всём информирует. Так вот, этот Андриан мне сказал, что дни Фёдора на фирме сочтены. Рамон, с подключением непонятных людей – предположительно из спецслужб, хочет выдавить Фёдора из состава учредителей, не поделившись имуществом. Рамон – хищник. А раньше Фёдор через своих друзей в Германии выследил встречи Рамона с нашими конкурентами из фирмы «Швицер». Вернувшись оттуда, Рамон стал рушить всё положительное, что было создано другими людьми до него, и теперь препятствует всему, что можно было расширять. Он нас водит за нос, чтобы заполучить двенадцать миллионов долларов взноса в СП. Вчера один из его сотрудников накричал на меня, за то, что я сделал ремонт на гарантийном станке бесплатно. А им, мол, надо зарабатывать.
– Ты терпи и сильно не лезь в отношения этих компаньонов. Я тебе пока больше ничего не скажу. Надо ждать. Сначала мы должны принять решение в министерстве. Я один это не решаю. Вот когда будет решение не создавать СП с этим Рамоном, тогда и будем думать, с кем дальше работать.
– Я понял. Пока, на ближайшие месяцы, у меня запланированы коммерческие работы на фирме «Морон» с использованием запчастей с нашего склада. Контракт на выполнение работ с трудом подписан. Упорствовал Рамон. По условиям этого контракта деньги пока будут перечисляться на счет Рамона Мартинеса. Мы с Валевским договорились, что после вычета налогов эти деньги будем расходовать по согласованию с заводом. Там я должен заработать десятки тысяч долларов. Вы помните моё обращение на завод с просьбой согласовать с «Техстанкоэкспортом» открытие счета завода в банке Аргентины? Лучше было бы иметь свой счёт в банке. Через местного опытного юриста, то есть через того же Фёдора, я узнал, что аргентинский закон не запрещает иностранному юридическому лицу – а это может быть наше технико-коммерческое бюро – иметь счёт в банке. Нужны только наше внутреннее решение и доверенность мне от завода на право открытия и пользования счетом в интересах завода. С него можно оплачивать все расходы за проживание, транспортные расходы, зарплату, рекламу и т.д. С согласия завода смогу купить служебный автомобиль. Без автомобиля мне здесь очень трудно. Валевский редко даёт мне свою машину. Скоро будет заявка от Хорхе Аскуена на двадцать четыре станка с моей перевивкой, испытание которой закончу через месяц. Также будет заявка от фирмы «Ронейро» на двадцать станков на джинсовую ткань, образец которой испытан в демзале.
– Хорошо. Я напомню заместителю по экспорту о необходимости решения вопроса открытия счета. С заявкой на станки отправь нам чертежи на своё изобретение. И отдельно напиши письмо на моё имя и подробно изложи здешние проблемы.
На следующий день делегация директоров улетела в Москву. Провожал их в аэропорт Валевский Владимир Павлович. Кто и когда сообщил Рамону о переносе на более поздний срок подписаниея контракта о создании СП, я не знаю.
В день отъезда делегации я работал в демзале. После обеда ко мне подошёл Андриан, поздоровался, походил вокруг станка, незаметно положил передо мной записку и ушёл. Я прочёл: «Рамон в бешенстве, как бык на корриде. Говорит: «Я раздавлю этого Жука». Будь максимально осторожен. Знаю, он встречался с Бернардо Гроссманом. Фамилию Бернардо я узнал от Рамона. Это тот, который из спецслужб. Записку уничтожь».
В четыре часа я закончил работу, сдал ключ от демзала Биатрис и, остановив первое попавшееся такси, поехал домой.
«Горит, как жизнь моя, закат,
Ложась на кроны пальм,
Звучит свечением набат
И марева напалм.
Здесь, средь закатной красоты
Божественных небес,
Зияет царство нищеты,
Тяжёлой жизни крест...» – вспомнил я несколько строк из поэмы «Лабиринт».
За окном проплывали убогие дома, гаражи, в которых люди ремонтировали старенькие автомобили, прямо на улице были организованы автомойки, под мостами и эстакадами автомобильных развязок, в картонных коробках, в невообразимых сооружениях ютились бездомные, собравшиеся в столицу в поисках работы и куска хлеба.
Когда машина выехала на двенадцатиполосную окружную дорогу, уже на других пригородных земельных территориях надёжно стояли, утопая в зелени,  роскошные дома и дворцы тех, кто смог в хитросплетениях человеческих страстей заработать капитал и устроить себе красивую жизнь.
Мерно гудел мотор такси. Хороший асфальт и мрачная погода притупили моё сознание, и я задремал. Вдруг я физически почувствовал приближение опасности. Я открыл глаза и боковым зрением увидел быстрое приближение слева чего-то огромного. Я успел отпрянуть вправо, руками вцепился в спинку переднего кресла, но в это время последовал сильнейший удар в левую заднюю дверь, где я сидел. Усилия моих рук не хватило, и я опять отлетел на прежнее место, испытав боль от бедра до плеча. Теперь я уже видел огромный хромированный бампер, вмявший внутрь мою дверь с разбитым стеклом, радиатор с эмблемой «Форд» автомобиля, который со скрежетом давил и тащил нас поперёк дороги, пока нашим автомобилем не снёс стойку светофора у пешеходного треугольника с разбегающимися людьми. В мгновение ока автомобиль сдал назад и умчал дальше по магистрали под названием «Либертадор», что означает по-испански  «освободитель». За стойкой светофора стоял и смотрел на нас перепуганный, ничего не понимающий народ.
– Вы живы? – простонав, спросил водитель.
– Да, только, кажется, он разбил мне весь бок, – ответил я.
– Ты кто, ты иностранец? Надо вызывать полицию.
– Полиция мне не поможет. Можешь сам вызывать и разбираться с ними. А я пойду до консульства. Это близко. Вот моя визитка. Если нужны будут какие-то показания, полиция обратится в наше посольство или консульство и меня как свидетеля найдут, – сказал я бледному водителю. Думаю, он пострадал больше чем я. Стойка, разделяющая переднюю и заднюю левые двери, тоже была вмята внутрь и сидение водителя перекошено. Он полулежал на правом боку. К нам уже подошли пешеходы и, открыв правые двери, спрашивали, нужна ли нам помощь.
Я сам вышел через правую заднюю дверь, ощущая сильную боль в левом бедре, и попросил людей вызвать полицию и скорую помощь для водителя. По моим подсчетам до нашего консульства было километра полтора. Сзади уже остановились автомобили, в том числе такси. Один из них предложил мне довезти до дома или до медицинской клиники. Я решил пока избегать близкого общения с кем-либо из местных и пошёл пешком. Хромая, я направился вдоль парковой зоны к жилому кварталу, в котором находились консульство и советская школа. В консульстве дверь была не заперта. Я поднялся на второй этаж, нашёл кабинет с табличкой «Консул СССР в Аргентине Джугбаев Андрей Юрьевич» и вошёл. Помещение консула никак не соответствовало масштабам нашей страны. Единственное окно справа, выходившее на закат, было задрапировано. Верхнее освещение было слабое, но настольная лампа светила ярко. Мужчина с тёмными волосами, лет сорока пяти, с греческим профилем лица, разбирался в ворохе папок и выглядел устало.
– Слушаю вас, – сказал он, мельком глянув на меня.
– Жуков Николай Кузьмич, специалист из Новосибирска, – сказал я.
– А, так вот ты какой Жуков – земляк торгпреда. Есть у меня на тебя информация из торгпредства, что ты скандалишь со своим куратором Валевским. Что вас мир не берёт?
– Это был не скандал, а деловое обсуждение спорных вопросов, – пояснил я.
– Хороши у вас дела, что пришлось заместителю торгпреда идти к вам утихомиривать. Так кто кого обижает? Хотя неважно – все живы. Что вас привело в столь поздний час?
– Около получаса назад я ехал на такси по шоссе Либертадор, километрах в двух отсюда. Грузовик, типа нашего ГАЗ-53, без номера, на полной скорости врезался в мою левую дверь и тащил нас метров двадцать. Было видно, что останавливаться он не собирался. Если бы не светофор и пешеходный переход, он бы нас сбросил в кювет. Сразу с места происшествия он уехал. Было много свидетелей, стоявших у светофора, они стали оказывать помощь водителю, которому я оставил свою визитку. Я тоже травмирован, но можно терпеть. Дома разберусь, – рассказал я.
– Ваше мнение? – спросил Андрей Юрьевич.
– Не знаю. Могу предположить, что эта работа Рамона Мартинеса – нашего представителя в Латинской Америке.
– За что?
– Думаю, что я мешаю ему обдирать нас и красиво жить. У меня есть информация, что он перекуплен нашим конкурентом из Европы.
– Это серьёзное заявление.
– Сегодня улетела в Москву наша делегация директоров текстильных заводов, не подписав контракт о создании СП с ним, – добавил я.
– Я бы тоже разделался с тем, кто мне мешает хорошо жить, – улыбаясь, сказал консул.
– Шучу, – добавил он и отодвинул бумаги. – Покушение на наших людей в разных странах мира не такое уж редкое дело. Более сложный вопрос: что делать после покушения? Вы сами понимаете, что к каждому нашему гражданину охранника не приставишь. Если у вас на самом деле опасная ситуация, то вам надо подумать о возвращении домой.
– То есть я должен признаться, что мне, извините, страшно и я хочу домой к маме? Ну, это же смешно, согласитесь, – возразил я.
– Знаете, я в своей жизни видел, как мужики – молодые, здоровые и красивые – тоже хорошо укладываются в гроб. На это я насмотрелся в Афгане. Я вам сказал то, что обязан сказать – предупредить об опасности. Если он, этот ваш посредник, организовал на вас покушение, то на этом он не остановится. Значит, вы ему сильно мешаете. Защитить вас я не смогу. Мы с вами ходим по разным дорогам. Теперь о другой стороне этого дела: если это случайная авария – таксист вызовет полицию и по вашей визитке к нам обратятся. Если это организовано с участием спецслужб или бандитов, то к нам никто не придёт с разборками. Им нужен только результат, а не шумиха. Где-то рядом должен был быть свидетель от организаторов, в обязанность которого входило зафиксировать результат этой акции.
– Я уверен, что не обратятся. Если это так, то во властных структурах или в полиции у них есть очень влиятельные люди. Пешеходы – это случайные люди. А вот в подъехавших автомобилях мог быть тот, о ком вы говорите.
– Как угодно могло быть. Не стоит фантазировать, – сказал консул, – были раньше ещё какие-то инциденты?
– Да. Угостили чашечкой кофе, и я тут же сильно отравился, – сказал я, – пришлось долго промывать внутренности.
– Это было предупреждение и намёк задуматься о поведении. Да, дело серьёзное. Он вам не партнёр. Разбирайтесь с вашими руководителями. Нормальный посредник должен держаться за вас, обо всём договариваться по-хорошему, даже если есть противоречия. Его целью должно быть зарабатывать на сотрудничестве с вами и жить этим.
– Я тоже так думаю.
Мой совет вам: не лезьте на рожон. Старайтесь не вмешиваться, больше сидите дома. Получайте зарплату. Дома у нас в стране перестройка и все бедствуют, – сказал консул, – так что думайте. Больше я вам ничего не скажу.
Придя домой, я обработал ссадины. Больше беспокоили раны на душе. Почему это всё происходит? Моя ли внутренняя система ценностей и упёртый характер повинны в происходящем? Или проблема в системе нашего государства, позволяющего нерачительно относиться к имуществу, которому оно условный собственник? И опять же, государство через десять рук руководит делами и не может добиться, чтобы это имущество не разбазаривалось, а прирастало.
 Позвонил я Валевскому, поставил его в известность о происшествии и об обращении в консульство, где я вынужден был ответить на вопрос консула, с кем у меня случаются сложности взаимоотношений. Владимир Павлович не стал уточнять, с кем именно.

Глава 22. Приезд дочери

10 июля 1990 года мы с женой ехали на автомобиле Валевского в аэропорт Буэнос-Айреса встречать дочь. Не сдав экзамен первого курса пединститута, она заказала билет и загранпаспорт в управлении внешних сношений нашего министерства, и вот уже через пару часов её самолёт должен приземлиться. Но что это? Не доехав до аэропорта километров пять, мы увидели, что началась невообразимая пробка из автомобилей и огромных толп людей. Было много полиции. Они сортировали автомобили и только тем, кто ехал в аэропорт встречать прилетающих, разрешали проезжать дальше. Подошедший к нам полицейский, увидев на машине красные номера, громко свистнул и жезлом показал проезжать дальше. Из-за этой неразберихи на дороге мы едва не опоздали к прилёту самолёта. Пассажиры нашего рейса уже выходили. Наконец показалась дочь Анжелика. Мы видели, как она подала паспорт толстощёкому полицейскому, который вдруг громко обратился к своему коллеге:
– Хосе, смотри: Чиччолина, – и показал на мою дочь. Оглянулся не только его коллега, но и все, до чьих ушей донеслась эта звучная фамилия. На самом же деле в паспорте значилось «Чичелина», так как дочь взяла себе девичью фамилию матери.
И пошел тут спор: она это или не она; кто говорил, что эта особа слишком молода, чтобы быть итальянской проституткой – депутатшей римского парламента, кто говорил, что она не совсем блондинка, так как Чиччолина обесцвечивается до абсолютно белого. Точку в споре поставил тот же толстяк полицейский. Он поднял высоко паспорт Анжелики и внимательной публике сказал:
– Эта девочка совсем не итальянка. Она из страны, где сейчас люди ходят головой вниз и смотрят совсем на другие звёзды. Это Советский Союз, где сейчас лето, но она, видите, совсем не загорелая, потому что там всегда холодно. Она русская!
По толпе прошёл возглас удивления, разочарования и даже звук  аплодисментов. Вскоре все успокоились и быстро забыли о несчастной сибирской студентке, схлопотавшей «неуд» по английскому языку и получившей не наказание за разгильдяйство, а фантастическое путешествие на континент, куда ровно полтысячи лет назад стремился сам Христофор Колумб. Прежде чем получить на своё путешествие разрешение, кастильское знамя и финансирование их Величеств Короля и Королевы Испании, Христофор Колумб много лет учился, совершал морские путешествия, постигал философию, поднимая свой авторитет и получая признание многих правителей европейских стран. Но только испанская чета оказалась более расчетливой, несмотря на редкостную скаредность. Испанцы боялись, что этот сумасшедший итальяшка кому-то другим привезёт золото и славу завоевателя новой Вест-Индии, и снабдили его всем необходимым для путешествия. Золота с его путешествий они так не дождались, а вот славой первооткрывателей новых, неведомых доселе земель, они были награждены.
А дочь моя вот так просто получила неожиданную минуту славы из-за схожести цвета волос и созвучия с фамилией той, которая из-за своего экстравагантного поведения не имела уважения не только благочестивых итальянцев, но и всех истинных христиан Европы.
Когда мы уже выехали с парковки аэропорта на Буэнос-Айрес, нас вновь встречали толпы молодых людей непрестанно скандировавших: «Марадона! Марадона!» Где-то сзади ехал автобус со сборной команды Аргентины, которая возвращалась с серебряными медалями из Италии, где проходил чемпионат мира с участием всеобщего кумира Марадоны. Там он не забил гола, но отдал голевой пас Каниджи, который не упустил шанса забить гол.
Так просто научиться работать ногами. Но славу получают только те, кто может этими конечностями махать вовремя, с соответствующей силой и в правильном направлении. В принципе то же самое можно сказать и о способности языка. Только последствия движения этой маленькой и удивительной, послушной головному мозгу детали, умещающейся во рту человека, имеют гораздо больший эффект. Он может направить своего владельца как на пьедестал, так и на эшафот. Из наших футболистов до сих пор ещё ни один не был казнён за провал в турнирах. Впрочем, это же можно сказать и относительно футболистов или других спортсменов разных видов спорта, многих стран.
Сам я – позволю себе оглянуться в свои молодые годы – тоже не был успешным спортсменом. По закону своей страны я вовремя был призван в ряды Советской армии, где профессия радиста, подаренная мне случаем, выдвинула меня на передовые позиции и дала возможность поучаствовать на первенстве России по такому виду спорта как «радиообмен и охота на лис». Наша команда заняла пятое место, это принесло нам радость, что не оказались последними в столь нелёгком виде спорта. Кроме чисто радистских навыков – владеть в совершенстве морзянкой, надо было ещё показать и выносливость в беге по азимуту на десять километров с четырнадцатью килограммами песка за плечами, имитирующими радиостанцию. На гражданке моими увлечениями были: волейбол, настольный теннис, хоккей с шайбой и мячом, но ни в чём я не стал настоящим успешным спортсменом. Но зато это в течение многих лет помогало мне поддерживать форму, не давало скучать и стать пленником пагубных увлечений. В Аргентине самый первый – национальный – вид спорта, это, безусловно, футбол, как и во всей Латинской Америке. Мне приходилось бывать на футбольных матчах разного уровня у себя на Родине. Но тому, как умеют выражать свои эмоции аргентинские болельщики, нам нужно поучиться, как и самой игре. Зато у нас есть свой блестящий вид спорта – хоккей, в котором наши спортсмены являются многократными победителями турниров всех уровней, заслужившими всеобщее мировое признание.
Благодаря приехавшей дочери, все выходные были распланированы на маршруты по разным интересным местам города. В первый же день – это было плавание на какой-то барже, которую аргентинцы ласково называли «теплоход», – я столкнулся с Серхио Молино. Он был в компании взрослых людей, говоривших по-испански. Я представил ему жену и дочь. Он, в свою очередь, представил родственников своей мамы из Испании. После нескольких восклицаний испанцев на тему «Какие эти русские симпатичные!» Серхио отвёл меня в сторону и передал мне информацию от отца, что открыть счёт в Аргентине несложно. Нужно собрать пакет документов от юридического лица, в которых должны быть указаны виды деятельности, и сдать в налоговую службу. Чтобы в документах было всё правильно, папа предлагает свои услуги по подготовке документов. Серхио ещё раз сказал, что у меня красивая дочь, помахал ей рукой и отправился к своим родственникам.
Уже после двух пар выходных мы лучше знали город: его музеи, пешеходные улочки, парки – в том числе зоо, антикварные магазинчики и блошиные рынки. Однажды я оставил на обычной парковке автомобиль, бампер которого – нет, не колесо, а именно бампер на пару сантиметров оказался над линией разметки определяющей зону действия этой парковки. Когда мы, едва живые от полученных удовольствий, вернулись к автомобилю, я не смог поехать. Под «дворником» на лобовом стекле белела квитанция на уплату штрафа за неправильную парковку. На переднем левом колесе был установлен огромный треугольный металлический «башмак», пристёгнутый замком к колесу. С таким довеском никуда не уедешь. Пришлось оплатить в банке штраф – 50 долларов. Затем я с трудом нашёл специальное отделение полиции, занимающееся такими воспитательными акциями, предъявил сотрудникам отметку банка об оплате штрафа, и только потом через пару часов приехала машина с полицейскими, которые и освободили автомобиль от арестантской колодки. Строги полицейские на родине танго.
В рабочие дни дочь оставалась одна в квартире, что-нибудь готовила к обеду. Жена уходила пешком в школу – это в нескольких кварталах от дома, проводила занятия и уже в половине второго была дома. После обеда, как и полагается женщинам, они ходили по узеньким базарным улочкам, пытаясь что-нибудь прикупить, уложившись в скромный ежедневный бюджет. Я без пятнадцати восемь утра выходил из дома и ехал на автобусе на фирму «Морон», где после обучения персонала поднимал производительность работы станков и настроение умному немцу, доброму хозяину Хайнцу Циглеру – в прошлом морскому путешественнику, теперь ставшему успешным производителем хлопковых тканей. Я спешил выполнить работу у Хайнца, так как подходило время получать изготовленные детали для монтажа и испытания изобретения.
И вот долгожданный момент настал, и я направился в демзал. Прежде мне надо было взять ключ от демзала, который был ещё закрыт, пройдя через офис фирмы Рамона. Долго ли мне суждено ещё мучиться, преодолевая свое нежелание появляться там, где я не мил и где скорей хотели бы увидеть самого дьявола, но не меня. Ну, что ж, назвался груздем – знай: быть тебе съеденным...
– Добрый день всем! – сказал я, улыбаясь, войдя через порог офиса фирмы «Бола». Ответ был не очень дружным и не очень радостным, и только Андриан шагнул мне навстречу и, улыбаясь, протянул мне руку для приветствия. Он здесь в фаворе – под патронатом самого хозяина. У него своя роль, ещё более сложная чем моя: улыбаться этим господам, делая доброе дело Родине, которую он уже забыл, почти совсем, а если и любит и помнит, то совсем другую: выдуманную в своих фантазиях, краше, чем она есть на самом деле, и которую, очевидно, уже не увидит никогда.
– Добрый день, Николай, как дела? – сказал он на испанском языке. – Сеньор Валевский сказал, что у тебя дочь приехала?
– Да, это так. Её зовут Анжелика, и ей семнадцать лет. Хотите, я вас познакомлю с женой и дочкой? Я приглашаю вас, Адриано, в гости вместе с вашей женой. Приходите в предстоящее воскресенье. Говорят, она у вас испанская красавица, познакомите с ней? – спросил я.
– По духу жена – патриотка Аргентины, это правда, и в совершенстве знает испанский язык. Она даже несколько лет преподавала в школе. Но она рождена на Украине и девочкой была привезена в Аргентину во время войны германцев против России, – он сказал именно: России, так как другой страны, советской, он не знал. – И тем не менее Аргентину моя жена считает своей Родиной.
– Чего это вы – два русских, а разговариваете на испанском языке? – ровным тоном спросил Мигель. Но подтекст его вопроса был очевиден.
– Уважаемый сеньор Мигель, у нас с Николаем тайн от вас нет, как и от нашего дорогого хозяина Рамона Мартинеса. Поэтому, находясь здесь, среди вас и проявляя к вам, нашим друзьям, уважение, было бы неприлично говорить на русском языке, который вы не понимаете. Моя жена уже несколько раз говорила мне, что хотела бы иметь возможность общения с кем-нибудь из современных людей России. Чем старше становится она, тем больше скучает по своей Родине. Ей хочется вспомнить язык, попытаться понять сегодняшнюю советскую жизнь. Я с удовольствием принимаю, Николай, твоё предложение, и в воскресенье я с моей Любовью буду у вас. О времени договоримся по телефону. Окажи любезность, Николай, скажи, какие цветы предпочитает твоя жена? – спросил Андриан.
– Галина любит розы или охапку полевых цветов. Но если у вас на пути не попадется цветочный магазин, мы будем рады видеть только вас, Андриан и вашу Любовь с букетом ваших улыбок и обаяния! И, конечно, будем ждать песен в вашем исполнении.
– О, да, Николай! Я уверен, что мы из наших прошлых жизней найдём что-то общее, чтобы спеть. А может, разучим какое-нибудь аргентинское танго. Надеюсь, что гитара твоя в добром здравии.
– Да, у меня теперь две гитары: та, которую я привёз с собой из дома (чуть было не вырвалось: «Под неё мы с вами и Александром пензенским пели в Ресистенсии»), и вторая, которую я купил здесь, заказав у местного мастера.
Договорившись, мы открыто улыбались, пожимая друг другу руки, и были удовлетворены неплохо сыгранным мини-спектаклем перед зрителями, которым никогда не суждено узнать наши истинные тайные мысли. Мигель и Даниель были по-прежнему серьёзны. И только Биатрис не была грустна, как всегда. Она мило улыбалась и выглядела красивой. Она, со своей женской чуткостью, была тронута отношениями и искренностью этих не совсем понятных ей двух русских. Одного пожилого человека – исконно русского и, несмотря на возраст, моложавого, с красивой окладистой бородой, и другого – более молодого русского, тоже с бородой, но из другой, советской эпохи. Она не осознавала того, что столь разные люди могут просто понимать друг друга, благодаря общей русской ментальности и духовности, отношению к своей исконной, объединяющей Родине. Не приобретённой завоеваниями, а той, которая сама из века в век вскармливала поколение за поколением своих обитателей в не очень ласковых условиях, закаляя их, передавая им, благодаря просторам, свою гостеприимность, душевность и открытый нрав, несмотря на кажущуюся суровость.
 В субботу вечером мы наделали сибирских пельменей, о которых как-то вспоминал Андриан, а в воскресенье к трём часам накрыли стол. Гости были пунктуальны. На звонок я открыл дверь, и мы увидели вошедших: пятидесятитрёхлетнюю Любовь и восьмидесятидвухлетнего Андриана. Как жаль, что мы тогда не догадались сделать снимок на фотоаппарат. Все помнят картину Василия Пукирева «Неравный брак». На ней брачующиеся, объединив сердца, в день наивысшей радости, казалось бы, должны нести на своих лицах радость и счастье. Но та картина несёт смысл несчастья, вынужденную покорность судьбе одного из «молодых супругов».
 Совершенно другое дело – как выглядели Любовь и Андриан. Они словно ворвались в нашу квартиру, как торжество счастья! Она – будто только что сошедшая со сцены молодая красивая танцовщица фламенко, с изящной статью. В глазах огонь и радость! Он, стройный, со сдержанной интеллигентной улыбкой, в тёмно-сером костюме с бабочкой – мудрый барин, русский дворянин девятнадцатого века! Пара равной одухотворённости, красоты и счастья! Это бывает только у тех, кого Бог создал друг для друга в разное время, в разных географических местах, но через тернии и годы вёл их навстречу друг другу. И вот наконец они вместе: с печатью утончённой зрелости, не испорченные чрезмерными благами жизни и бытовыми трудностями. Только такие люди бывают по-детски чисты и естественно счастливы.
Сейчас, когда я пишу эти строки, я горюю о них. Может, их уже нет в живых. Но я часто вспоминаю их как некий образ человеческого совершенства ума, доброты, чести и счастья. Сейчас мне семьдесят четыре года. Моей нынешней, второй жене – тридцать девять. Вместе мы двадцать лет. У нас две дочери – умницы и красавицы. В своей жизни я исповедую те принципы построения отношений и взаимоуважения, которые когда-то я имел удовольствие созерцать между Любовью и Андрианом. Господи! Дай всем людям разума, чуткости и взаимоуважения!
Не буду рассказывать, о чём говорили пятеро русских, совершенно разных, из разных эпох, социальных систем, профессий и с разными человеческими пристрастиями. Каждый спросил то, что хотел узнать, и каждый ответил то, что хотел рассказать. Больше вопросов было к нам. Как живут аргентинцы, мы имели некоторую возможность видеть и понять. Наша – советская – жизнь была для гостей сплошной тайной, о том и было много вопросов. Особым в этой встрече было время, когда мы пели. Нам не хватило шести часов на то, чтобы наговориться, напеться и насладиться общением. Перед расставанием наши отношения стали ещё более тёплыми, и некоторая официальность, которая была с начала встречи, прошла. Мы провожали их, как близких родственников, но только наши отношения остались по-прежнему совершенно независимыми – как у двух галактик.
Я вышел проводить гостей. Выйдя на улицу, Андриан сразу остановил такси и, поцеловав нежно жену, отправил её домой. Любовь вопросов не задавала. Было видно, что так было решено заранее. 
– Надо поговорить, – объяснил он мне.
Мы прошли пару кварталов до площади генерала Мануэля Белграно. Усевшись на скамейку недалеко от скульптуры двух нимф, обнимающих юношу, мы некоторое время молчали, рассматривая парковую обстановку. Термометр показывал около пятнадцати градусов. Был довольно поздний вечер. Однако жизнь людей была ещё активной. Буквально от всего исходил электрический свет: от католического храма, магазинов, ресторанов, фонарей, и было светло, как днём. На импровизированных торговых лавках продавали антиквариат и разные поделки народного творчества. В кафе и в рестораны сходились любители ночных посиделок. На одном из стариннейших одноэтажных зданий, прямо на крыше, карнизах и выступающих архитектурных кирпичных элементах проросли цепкие кустарники, делая этого старину диким, взлохмаченным и непричёсанным монстром. Повсюду не спеша прохаживались пешеходы, бегали спортсмены. Я очень люблю многообразную жизнь аргентинских парков и, когда удаётся, просто сижу и наблюдаю за людьми, пытаясь понять их поведение, прислушиваюсь к красивой интонации их речи и по её обрывкам угадываю их мысли. Спустя некоторое время Андриан встал, и, сказав «позвоню», отправился к стоявшему неподалёку телефону-автомату. Вскоре он вернулся.
– Приехала, и уже дома, – удовлетворённо сообщил Андриан. – Так вот, Николай, о чём я хочу тебя попросить: чтобы мне было больше доверия от Рамона и его дружков, надо, чтобы ты рассказал мне сейчас хоть что-нибудь о деятельности советского КГБ. Это надо ещё для того, чтобы ты у них вызывал какой-то интерес и как источник представлял какую-то ценность. Не надо бояться быть наживкой именно для тех, от кого ты меньше всего ждёшь опасности. Кстати, этот факт, а именно интерес Бернардо Гроссмана, может перевесить личный интерес Рамона, который намерен убрать тебя. Хотя, Николай, я не знаю их истинных целей. Но неделю назад Рамон напомнил мне о том, о чём он просил меня раньше: побыть у тебя дома, вытянуть тебя на откровенность, узнать твои мысли и намерения, поспрашивать о КГБ. И мне не совсем понятно, чей интерес Рамон больше отстаивает: Бернардо и в его лице спецслужбы или его европейского патрона – вашего конкурента и фактически его кормильца.
– Андриан, а вы знаете о том, что со мной произошла опасная автомобильная авария именно в тот день, когда вы передали мне записку в демонстрационном зале? Это было за два дня до приезда дочери. Об этом знают только наш консул, Валевский и жена, но она, естественно, вообще не в счёт. Посвятил ли в это событие Валевский Рамона, я не знаю, если, конечно, не сам Рамон – организатор.
– Нет. Ни Рамон, ни Валевский и никто из сотрудников фирмы об этой аварии не говорили. Хотя, погоди-ка. Именно пять дней назад, когда Рамон напоминал мне о необходимости встречи с тобой, он как-то странно начал фразу: «Жуков везучий, всё ещё живой и здоровый, и тебе надо с ним повстречаться» и так далее. Теперь я уверен, что Рамон в курсе этого. Да, насилие – далеко не лучшее качество человека, и именно это сильно влияет на жизнь людей. У человечества есть какой-то ошибочный ген, которого быть не должно. Это ген злобы, зависти, алчности и тому подобного. Жизнь другого человека растоптать ничего не стоит. Всё равно, что растоптать цветок. О твоей конструкции, Николай. Буквально вчера Рамон, разговаривая по телефону, кому-то сказал: «Да, пусть он сначала испытает, потом мы решим. И копия чертежей у меня в надёжном месте. Я постараюсь не допустить поставку. Да, Аскуен – это вообще никто. Крот в своей норе».
– Да, я понял вас, Андриан. А что вы скажете об отношениях Теодоро Молино и Рамона? Что происходит между ними сейчас?
– Рамон очень зол на Молино. Очевидно, Рамон пытается вытолкнуть его из фирмы. Но Теодоро – предусмотрительный человек и подкованный юрист. Он ещё раньше, когда курировал бухгалтерию и финансы, всё предусмотрел на случай разлада с компаньоном. Документация в полном законном порядке. Безжалостно вышвырнуть его из фирмы Рамону не удастся, и придётся какое-то время терпеть его.
– Я рад за Фёдора, мне он внушает доверие и уважение.
– Да, но сына его, Серхио, Рамон уже уволил. Он был просто наёмным на контракте.
– Сын его пострадал ни за что. Ну, теперь, Андриан, я скажу вам кое-что в ответ на вашу просьбу. Конечно, о КГБ я мало чего знаю, кроме того, что пишут в газетах. Но ведь можно сделать кое-какой вывод из общедоступной информации об этой структуре и преподнести с некоторыми подробностями – якобы из личной причастности к ней. Ну, например: я регулярно встречался с сотрудником КГБ для инструктажа перед командировками во все страны. Зовут его, например: Птицын Сергей Григорьевич. Звание у него – капитан. Можно сказать Рамону, что я негативно отношусь к чекистам.
– Я думаю, что этого на первый раз достаточно. Аргентинским спецслужбам палец в рот не клади. Если увидят лояльность к ним, могут форсировать и взять в разработку. Рад не будешь. Это тоже опасно, в том числе и для семьи. Тебе придётся очень внимательно балансировать. Я хочу спросить, Николай, какие твои цели здесь и как долго ты можешь находиться в Аргентине?
– Цель одна – исполнение командировочного задания: обслуживание станков; рассмотрение рекламаций; обучение людей с фабрик; искать людей, заинтересованных в наших станках, тем самым содействовать расширению экспорта. Очень хочу довести до ума изобретение и поставлять его в Аргентину и, если возможно, в страны Латинской Америки вместе со станками, начав это дело с Хорхе Аcкуеном. На фирме Касьери в городе Колон хочется всё-таки заменить установленные неизвестно кем поддельные эксцентрики и добиться нормальной производительности. Это будет хорошая реклама станкам, вырабатывающим ткань из полипропилена. Полипропилен – хорошая перспектива из-за того, что полимерные волокна всё больше занимают текстильную часть рынка. Я запросил у руководства завода разрешение на выезд в отпуск. В Новосибирске я смогу получить оригинальные эксцентрики и познакомить конструкторов завода с моим изобретением. Ведь им придётся делать комплекты, начиная с заказа Хорхе. Заодно узнаю о том, что там думают о создании СП с Рамоном.   
А вообще мой срок работы в Аргентине запланирован на два года. Дальше вопрос о продлении срока решают завод и «Техстанкоэкспорт». Но я из разных источников знаю, что у нас в стране происходит большая беда. Заводы встают. То же может случиться и с моим заводом. Если экспорта станков не будет, то не будет и финансирования моего пребывания в Аргентине. Вот поеду я домой и во всём разберусь. В любом случае, я сюда ещё вернусь.
В принципе, я могу остаться работать здесь на любой срок по предложению одного из трёх текстильных предприятий Буэнос-Айреса. Так что, Андриан, пока нет определённости моего положения. Теперь я всё больше думаю о том, что эта красивая страна меня не очень ласково принимает. Особенно это стало понятно после разговора с нашим консулом, который мне сказал примерно то же, что уже сказано тысячу лет назад Омаром Хайямом:

«В этом мире глупцов, подлецов, торгашей
Уши, мудрый, заткни, рот надёжно зашей,
Веки плотно зажмурь – позаботься хотя бы
О сохранности глаз, языка и ушей!»

– Надо понимать так, что ничего не меняется веками в мире человеческом. И тысячу лет назад человечество страдало от своего же невежества. Рад я, Николай, сегодняшнему вечеру. Спасибо от нас с женой! Приглашаю теперь вас к нам.
– Спасибо, Андриан! Скоро лето в Новосибирске, вот съезжу домой, тогда и решим. Берегите Любовь свою, она у вас большая умница!
– Да, повезло мне. Как я раньше её не рассмотрел? Всего доброго, Николай!
– До встречи! – сказал я, и мы отправились в противоположные стороны.
А через неделю дочь, утомлённая походами по музеям, первой заговорила: «А не вернуться ли мне домой? Да не попытаться ли мне переубедить преподавателя в его ошибочном представлении о моём знании предмета?»
И она на самом деле уехала в Новосибирск. И тогда тот самый строгий преподаватель узнал, что ещё совсем недавно им забракованная студентка вернулась из самой сказочной Аргентины. Она это сделала ради того, чтобы продолжить созерцать его светлый (в смысле – лысый) и уникальный лик человека, считавшего себя непризнанным гением, и продолжить получение знаний именно из его уст. И он смилостивился и допустил её к пересдаче экзамена. И то ли звёзды в то утро расположились удачно, то ли голова его болела от злоупотребления количеством выпитого аргентинского виски, но решение на этот раз было в пользу увеличения числа настойчивых преподавателей иностранного языка, одним из которых, доучившись, всё-таки стала моя дочь Анжелика.

Глава 23. Горький успех

Наконец мы с Хорхе получили детали механизма. На его грузовике их перевезли и по настоянию Хорхе складировали на территории его фабрики. Он беспокоился за сохранность деталей и доверял только своим сотрудникам.
К тому времени специалисты фирмы «Морон» были обучены правилам проведения ремонта ткацких станков, и работа шла по графику. Я наведывался раз в неделю или в день приемки из ремонта очередного станка.
Энрике с ещё одним работником, выделенным Хорхе, перевозили и выполняли сборку деталей перевивочного механизма на станке по технологии сборки, подготовленной и переведённой мной на испанский язык. Кстати, мои техническое образование и многолетний опыт, в том числе работы сборщиком станков, очень пригодились. За две недели все детали механизма были припасованы на станке. Станок в полной комплектности был обкатан на холостом ходу. К тому времени Хорхе подготовил на специальных бобинах основную (продольную) и уточную (поперечную) нити, и началась самая ответственная работа по выработке самой ткани. С самого начала возникла проблема получения чистой, без бахромы, кромки ткани, но, установив дополнительные ремизные рамы с опережающим циклом, мы решили и эту проблему. Пара дней ещё ушла на мелкие доработки и настройки.
Наконец наступил день, когда радостный Хорхе снял со станка первый рулон товара и увёз его. Через час он вернулся и отчитался, что ткань продал мелким предпринимателям-швейникам для пробного пошива первой партии мешков. Пока он ездил, на станке было выработано ещё двадцать пять метров ткани. Хорхе радостно суетился. Из большой сумки он достал две бутылки шампанского и конфеты, сказав, что пьём на вырученные деньги, тут же, прямо на станке, разлил искрящуюся жидкость по бокалам, которые принесла Биатрис. Она пришла вместе с Андрианом, Даниелем и Мигелем. Были все, кроме Валевского и Рамона. Хорхе сказал, что приглашал всех, но Рамон сослался на то, что занят делами. Едва мы успели выпить, как погас свет. Все недоуменно смотрели друг на друга, но всем, каждому по своему, было понятно, что теперь начнутся какие-либо странные события.
Хорхе покопался в записной книжке, зашёл в «оранжерею», как мы называли кабинет под стеклом, и куда-то позвонил. Через несколько минут он вернулся и сообщил:
– В энергохолдинге сказали, что отключили по решению налоговой за производственную деятельность без регистрации.
– Что случилось, почему нет освещения? – ещё с порога спросил вошедший Рамон.
– Я позвонил в энергоснабжающую организацию, у нас с вами один инспектор, и он сказал, что здесь электроэнергию отключили по решению налоговой, – сказал Хорхе.
– Ну вот, я так и знал, что Жуков когда-нибудь меня подставит, – сказал Рамон. – Всех прошу идти по рабочим местам. Я сам буду разбираться в этом. Хорхе, пойдём в мой кабинет для разговора. Даниель закрой демзал и опечатай дверь.
– Рамон, надо Николая взять, – деликатно вымолвил Хорхе.
– Нет, Жуков мне не нужен, – отрезал Рамон.
Когда все ушли, Андриан тихо проговорил:
– Наш господин – опасный циник, но это его маска. На самом деле он хуже – он злодей.
После некоторой паузы он добавил:
– Бернардо – третий секретарь американского посольства. Делай вывод. Передал Фёдор Молино.
Я ничего не ответил, но понял, что Фёдор, помня мои слова о том, что Андриану можно доверять, самостоятельно сблизился с ним. Я понимающе улыбнулся и поблагодарил Андриана.
 В это время вернулся с печатью Даниель и попросил нас покинуть помещение.
– До свидания, Адриано! Я пойду на фирму к Хорхе и там буду его ждать. Когда он выйдет от Рамона, скажите ему, где я, – попросил я Андриана. Я вышел на улицу, там стоял Энрике.
– Я к вам, Энрике, – обратился я к нему.
– А я тебя жду. Мы у нас подождём хозяина.
Через пять минут мы были у дверей фирмы с вывеской: «Azcuen SA». Мы зашли в офис. Энрике достал из холодильника вино, нервничал, порвал пробку, протолкнул её в бутылку, извинился и разлил с крошками вино в бокалы.
– Это конец? – как-то напряжённо спросил он.
– Я так не думаю. Главное, успокойся. Если Рамон откажет вашей фирме в поставке, то, я уверен, тогда поставка будет осуществлена напрямую – мимо его фирмы. 
– Николай, может, ты продашь мне свою авторскую долю? – предложил Энрике. – Мы тебе заплатили бы хорошую цену. Ведь Рамон тебе не даст здесь работать.
– То есть ты хотел бы купить мою долю, – утвердительно сказал я. – А что ты знаешь о том, что Рамон не даст мне работать здесь?
– Все знают, что ты мешаешь Рамону делать его дела, – заявил Энрике. А теперь ты и нам с Хорхе создал скандальную ситуацию. Кто-то сообщил нашим американским поставщикам мешков, что мы собираемся сами производить ткань и мешки. Теперь у нас с ними большие разборки, и они нас пугают штрафными санкциями.
– Ну, вы же имеете право жить и работать, как вы хотите и с кем хотите. А что касается Рамона – он наш посредник, и дела у нас общие. Его фирма и мой завод имеют одну цель – поставлять в Аргентину станки, – провоцировал его я на откровенность.
– Тогда ты ничего не знаешь или не понимаешь, – сказал Энрике. Вы ничего не будете сюда поставлять. Запомни мои слова.
– Ну что ж, поживём – увидим, – сказал я.
Вошёл Хорхе. Он был сердитый.
– Энрике, ты зачем обещал Рамону выкупить авторскую долю Николая? Я не понял тебя. Ты почему действуешь у меня за спиной без согласования со мной? – строго, глядя на Энрике, спросил Хорхе.
– Потому что я соавтор, а не ты, – дерзко ответил Энрике.
– Вот как ты заговорил! И что ты будешь делать с этим изобретением? – спросил Хорхе, вытирая платком выступивший на лбу пот.
– Этот механизм можно использовать на любых ткацких станках, – сказал Энрике.
– Ты наивный, дорогой мой зять! Тебе голову открутят, но не позволят влезть в существующий баланс конкуренции. В том числе Рамон тебе не даст, – заявил Хорхе.
– Наоборот, он мне сказал, что поможет мне как автору раскрутиться. Тогда почему ты думаешь, что ты сможешь конкурировать с американцами? – спросил Энрике.
– Потому, что поставщиком станков с новым механизмом будет другая страна – СССР. Им никто не запретит. Больше без моего разрешения ни с Рамоном, ни с кем другим о делах моей фирмы разговаривать ты не будешь. Особенно с Рамоном. Ты понял? Иди, занимайся делами, – строго сказал Хорхе. И обратился ко мне:
– Николай, извини, что всё так получилось. Будем поступать так, как мы с тобой договорились. Я уверен, что ты не продашь свою долю Энрике. Мне уже понятно, что получится, если я куплю ваши станки. Меня всё устраивает. Наши поставщики в США узнали, что я делаю попытки производить мешки сам. Кто-то им капнул. Они уже ищут в Уругвае себе нового агента, который будет осуществлять поставки на всю Южную Америку. А со мной контракт они больше не продлевают. Николай, у меня есть только год времени и только один путь. Помоги мне сделать производство. Себестоимость моих мешков будет на пятьдесят процентов ниже, чем американская цена с доставкой в Уругвае. Я задавлю их ценой. Я полагаюсь на тебя, Николай. Я готов оформить заказ станков. С чего мне начать? – спросил Хорхе. Его лицо было красным от волнения.
– С бокала вина. Давай выпьем и спокойно поговорим, – улыбаясь, предложил я. Мы выпили. – Завтра я привезу комплекты опросных листов, в которые мы забьём всю информацию: от модели до последнего винтика. Сделаем в четырёх экземплярах. Один Рамону, один Валевскому. А один комплект – на случай, если тот и другой откажутся готовить контракт на поставку. Тогда я отправлю этот комплект на завод дипломатической почтой. Четвёртый экземпляр останется у нас на всякий случай. Для истории.
– Николай, оказывается, скучно было жить без тебя. С тобой стало интересно до мурашек по коже, но и страшно. И я плохо стал спать. Будь осторожен, Николай. Теперь мой успех зависит от тебя. Я хочу, чтобы у тебя всё было хорошо, – как-то проникновенно сказал Хорхе.
– Я помню об этом постоянно. Теперь я выхожу из дома и ловлю себя на мысли, что я осматриваюсь. За сорок лет в Союзе ничего подобного не было. Разве что в лесу бывало, в детстве: идёшь и оглядываешься, если где-то ветка хрустнет, но ведь это в диком лесу. Волков у нас полно было. Видел много раз, иногда очень близко встречался, но никогда не стрелял в них. Волк – лесная собака, умный зверь. Ни с того ни с сего он не нападёт. И потом, я всегда с ружьём был. Года за три до отъезда из деревни я завел собаку – Пирата. Рыбу ел килограммами. Из маленького щенка вырос огромный псина, с телёнка. Даже когда я на рыбалку собирался, брал с собой собаку и ружьё. Я всегда чувствовал его защиту. Здесь я заходил в оружейный магазин, присматривался к пистолетам. Документы не спрашивают – бери что хочешь. Я хочу купить парабеллум, но ещё подумаю – барабан широковат. Здесь у вас почти всегда тепло и оттого одежда лёгкая. Нужен какой-то маленький пистолет, чтобы было легко спрятать и чтобы он не оттягивал карманы, – сказал я.
– У меня дома четыре ружья, – поделился Хорхе. – Нарезной манчестер новый, дробовик шестнадцатого калибра – ещё с кремневым замком. В нём воспламенение пороха происходит от искр удара кремния по кресалу. Его можно в музей сдать. Всё старинное теперь ценится. Ещё есть два пистолета – берса и хафдаса. С собой брал только несколько раз так, для уверенности. Когда кредит в банке получал и долг выбивал пару раз. Лет десять назад я с двумя друзьями ездил в северную Патагонию на диких козлов. Мы там смертельно устали. Для охоты в горах надо быть тренированным. Но мне тогда было только сорок пять лет. Патагония – это предгорья Анд. Красота там редкая. Здесь, в округе Буэнос-Айреса, скучно. Место равнинное. Там мне и пригодился манчестер. Козлов было много, но близко они не подпускают. Чуть только вспугнёшь, они уходят в горы. Всё-таки по одному козлику добыли. Бить пришлось метров с двухсот. Лицензия и долгий путь недёшево обошлись.
Мы говорили довольно долго, рассказывая о своих жизнях, и расстались, крепко захмелев, когда зимнее июльское солнце уже село. Хорхе вызвал такси к дверям офиса.
Дома жена меня спросила:
– С какой это радости ты такой хмельной?
– Станок пошёл, но отключили свет. Говорят, по решению налоговой службы. И – никакого документа или предупреждения. Шито белыми нитками. Меня вызывают на завод на неделю. Выезжаю через десять дней. Купи что-нибудь для комиссионки. У нас сейчас дома шаром покати. Власти обсуждают рыночную экономику, и все уже пытаются торговать. Может, немного подзаработаем и мы для Анжелики. Ей как-то надо отдельную квартиру покупать. Ведь скоро замуж выйдет. А там дети пойдут...
С мыслями о доме и о Хорхе я уснул.

Глава 24. Командировка домой

Вылетал я из аэропорта Буэнос-Айреса 7 сентября. По местному календарю это начало весны. Температура была восемнадцать градусов. Когда прилетел в Москву, была ночь, температура тоже была восемнадцать градусов, только в нашем полушарии было лето.
В Минмаше мне уже были заказаны билеты до Новосибирска и обратно. На следующий день на метро я доехал до городского аэровокзала. На подходе к зданию ко мне подошла довольно крупная цыганка лет пятидесяти пяти. Под левым глазом её был обширный синяк.
– Дорогой мой, красавец и добрый человек. Ты умный, и у тебя очень доброе сердце, я вижу по глазам. Помоги моим детям. Совсем голодные. Жизнь такая стала. Даже хотела повеситься, да верёвка порвалась. Видишь, я вся в синяках. Дай денежку. Дела у тебя серьёзные. Если не поможешь, у тебя беда случится с дочкой твоей и женой. И тебя самого могут убить. У тебя и так жизнь рисковая. Тучи чёрные вижу над тобой. Дай немного денег.
Не понимаю: то ли от жалости к её, очевидно, уже взрослым детям, то ли от того, что она угадала членов моей семьи, то ли от того, что она всколыхнула больную для меня тему опасности, я открыл сумочку и меня будто парализовало. Всё вижу, всё слышу и всё понимаю, но делаю то, что говорит она, и отдаю немаленькую сумму денег. 
– Дорогой, да у тебя так много денег. Дай ещё, – и она запускает крючковатую морщинистую руку в мою сумочку. И, как из своей собственной, берёт почти все деньги и, не благодаря, быстрым шагом уходит.
Я вышел из оцепенения секунд через пятнадцать, провожая её взглядом. Наконец ко мне вернулись силы и разум, и я сорвался с места и побежал за ней. Она тоже прибавила скорости, и, несмотря на возраст, резво побежала через пешеходный переход, где народу было много, и громко, истерично закричала:
– Люди, люди, милиция, помогите, скорей помогите, он хочет меня ограбить!
 Она пробежала налево к пешеходному переходу через Ленинградский проспект, лавируя между несущимися автомобилями.
Я в нерешительности остановился прямо у дороги...
– Гражданин, вы зачем догоняете женщину, что вам от неё надо? – спросил милиционер и подошёл ко мне вплотную, очевидно, принюхиваясь.
Молниеносно я подумал: «Если я скажу, что она у меня забрала деньги, у него возникнет куча вопросов, и он задержит меня. Тогда я могу опоздать на самолёт».
– Я хотел перебежать дорогу, кое-что купить в магазине напротив, – оправдываясь, вымолвил я.
– Зачем вы врёте? Я видел издалека, как вы бежали в её сторону, а она кричала «Помогите!». Пойдёмте в отделение, там разберёмся.
– Товарищ старший сержант, вы правы. Я неправду сказал вам, что хотел в магазин. На самом деле я хотел догнать её. Она цыганка и забрала у меня из сумочки почти все деньги. Я был как под наркозом и позволил ей это сделать. А у меня скоро самолёт, и если вы меня заберёте в отделение, я опоздаю на автобус до Домодедова, а значит, на рейс до Новосибирска.
– Билет у вас есть? – спросил чуть мягче милиционер. Я показал билет и время отлёта.
– Взрослый мужчина, а дурью занимаетесь, – назидательно произнёс старший сержант.
– Виноват, ваше благородие, – вырвалась у меня совершенно неожиданно глупая и не к месту шутка.
– Продолжаете дурить, – ещё более хмуро сказал без того чрезмерно серьёзный старший сержант.
– Извините, пожалуйста, товарищ старший сержант. Я уж не знаю что сказать, только чтоб вы меня отпустили. Ну, я могу идти? – я готов был терпеть любые унижения, лишь бы он не забрал меня в участок.
– Идите, – строго сказал милиционер, и на лице его появилось подобие довольной улыбки благодетеля.
Я сорвался с места и побежал к автобусу, который был уже заполнен пассажирами и готов был отправиться. Денег на билет у меня, естественно, не хватало. Я подошел к водителю, который поправлял вещи в багажном отсеке. Я честно всё ему рассказал и умолял довезти до Домодедова.
– Мест нет. Будешь ехать стоя. Заходи, через минуту поедем.
– Спасибо, уважаемый! Приезжайте в гости в Новосибирск или в Буэнос-Айрес, я вас отблагодарю.
– За спасибо – спасибо! А в Аргентину кто же меня пустит? Это же несбыточная мечта. Хотя перестройка ещё не такое может вычудить. Пока власти ломают копья, переходить ли на рыночную экономику, частники уже вовсю плодятся и штампуют всякий дефицит под маркой известных фирм. А через границу вообще тащат всякое барахло. Ты-то, наверное, тоже что-то прикупил?
– Только коробку помады.
– А надо было десять везти, навар двести-триста процентов. Иди в самый конец автобуса.
Через шесть часов я уже прилетел в аэропорт Толмачёво города Новосибирска. Вот, она моя Родина, к которой я испытываю патриотические чувства. А ведь она не лучше, не краше, скажем, Буэнос-Айреса. Патриотизм нематериален, не имеет формы и неосязаем. Это эфемерные ощущения, которые, если они есть в душе к городу, стране, то от них, как и от любви, нельзя избавиться. Либо это есть, либо этого нет. Всё просто. Любовь тоже не всем даётся и – ничего, люди живут. Конечно, больше любят умных и красивых. Но и некрасивые порой тоже любимы. Так, значит, всё-таки есть зависимость силы чувств от степени красоты? Что касается чувств людей, то это действительно так. Но Родина одна, и её не выбирают, а значит, любить её надо как единственную, какой бы она ни была!
Завод работал. Народ бурлил. Повсюду проходили обсуждения обсуждений властями программ перехода на рыночные отношения. Но при всём этом был один, самый главный, вопрос и он же аргумент, который напрашивался сам собой: сегодня при плановой системе всё работает? Работает! Все получают зарплату. Пока все! Фабрики покупают станки – потому что так распределил Госплан. Для производства станков есть сырьё, металл, это тоже хорошо – так запланировал Госплан. Так кому от этого плохо? Никому. Просто в сравнении со странами Запада мы живём не так красиво. Но ведь мы живём значительно лучше других стран, например, юго-восточных стран Азии, Африки и даже Южной Америки. Ах, вон в чём дело: вам нужно отпустить цены! Зачем? Если вырастут цены, то будет инфляция. Тогда встаёт новый вопрос: кто даст деньги народу, чтобы купить подорожавший товар? А никто не даст. Тогда зачем повышение цен и инфляция? Тогда зачем эти две обсуждаемые программы: правительственная и группы Шаталина, планировавшие отпустить цены? Да оставьте же вы в покое государство! Дайте ему работать, как прежде. Это цельная, развивающаяся и живущая десятки лет структура. А народу страны дайте право свободного предпринимательства, коль оно эффективнее государственного. Пусть кто хочет остаться на работающих заводах, останется и уверенно работает. А у кого есть зуд и уверенность в другом – в частном успехе, пусть будет предпринимателем и улучшает, прежде всего, жизнь свою и народа страны через оплаченные государству налоги. Только им, предпринимателям, надо помочь кредитами, может, ещё чем-то. Для этого не так много надо денег напечатать, это так называемая эмиссия. Только под строгим контролем. Американцы всю жизнь штампуют деньги и развиваются на них. То есть занимают сами у себя, и это очень удобно – взять самим у себя. Вопросы по этому поводу, конечно, возникают, но они ни на кого не обращают внимания и живут себе на эту эмиссию и, как известно, красиво живут! Разве другие не могут так? Я понимаю, что при этом нарушаются некие условные финансовые законы и методы статистики. Но ведь это временно – взять у себя!
Это был мой взгляд со стороны, свалившегося с неба человека. Конечно, не мне судить том, что решали все уровни власти, а именно: как разрушить всё, но при этом остаться сытыми. Но это уже чудо. Но, как известно, чудес на свете не бывает. Значит, после разрушения системы будет пустота. В сознании, в работе, в финансах, в урожае, а в итоге стол будет пуст.
Я, свалившийся с небес с глупыми вопросами, ходил по земле завода и отвечал на вопросы любознательных руководителей подразделений,  уполномоченных должностным любопытством. Самым любознательным и наделённым конкретной общественной властью, этаким общественным самодержцем с правом карать, был секретарь парткома. Пришлось терпеливо оправдываться и спокойно убеждать его в моём искреннем патриотизме и заботе исключительно об интересах завода. Наконец, как сказал бы мой старший брат Иван, трижды «топтавший зону», «проканало», и парторг, последний раз дохнув на меня перегаром, успокоился.
Особые конкурентные отношения сложились с руководством конструкторского отдела. Любой автор любого творения всегда прав: это я про себя. Но любой творческий главный конструктор, наделённый властью кресла, имеет больше прав на сомнение. Эти его сомнения могли вылиться в решение «отказать». Слава Богу, конструкцию утвердили, и я получил заверение, что, если будут заказы на станки для работы в комплекте с моим изобретением, завод эти заказы примет для исполнения. Обстоятельный разговор состоялся с заместителем директора по экспорту Завалишиным. Ему я рассказал о неоценимой помощи Теодоро Молино, благодаря которому у меня появилась полная ясность о личности Рамона Мартинеса. Именно это помогло понять ошибочность решения «Техстанкоэкспорта» по выбору представителем в Аргентине Мартинеса. Завалишин рассказал, что объединению направлено письмо с просьбой содействовать открытию счёта завода в банке Аргентины и не препятствовать мне в самостоятельной деятельности в вопросах расширения поставок станков на экспорт. Однако было рекомендовано мне лавировать и не обострять отношения с Мартинесом во избежание опасностей. В душе я понимал, что без обострения не добьёшься результата в работе. Кстати, Завалишин предложил подумать, не мог ли быть причастным к автомобильной аварии мой соавтор Энрике Альберто Моро с целью стать полноправным, единственным обладателем изобретения. Но я, зная мягкотелость и трусость Энрике, меньше всего думал о нём как организаторе аварии.
 Пока я общался с заводской элитой, которая уже не выглядела уверенной и деловой, как прежде, по причине текущих политических событий, на производстве в срочном порядке были изготовлены двадцать семь эксцентриков для замены подделки в фирме Касьери. Всё-таки я добьюсь, чтобы станки у Касьери работали с нормальной производительностью.
В последний день, пообщавшись с многочисленными моими родственниками, ночным рейсом я вылетел в Москву. Повидать маму мне не удалось. Ей было уже семьдесят девять лет, и она жила у старшей сестры Любови в деревне. Из-за плохой сельской дороги, раскисшей от дождей, поехать туда мне не удалось. Мои братья и сёстры рассказывали, что мама сильно сдала, но по-прежнему много ходит. Правда, этим летом, никого не предупредив, она ушла в лес за грибами и заблудилась. Хорошо, что она сама вышла на сенокосную поляну, где работали сельчане, они и привезли её домой уже поздно вечером. Говорят, что она всё равно была счастлива, набрав ведро отборных грибов. В кого она такая упёртая?

Глава 25.  Решение о создании СП

Пути Господни неисповедимы, как и мысли чиновников при принятии своих решений. Наверное, они думают так: раз они сотворены «по божьему образу и подобию», так и творить они могут исключительно безгрешные дела, а именно то, что им заблагорассудится. С сожалением я узнал в министерстве, что принято решение всё-таки создавать совместное предприятие в Аргентине именно с тем человеком, который даже не смотрит в мою сторону. Я для него не существую. Если ему надо что-то сказать мне, он говорит Валевскому и для Владимира Павловича это означает задание к исполнению. Как только я вернулся в Буэнос-Айрес и появился в торгпредстве, Валевский выложил мне информацию, видимо, основательно обдуманную: план, как законсервировать текущие дела. Очевидно, что это являлось решением  Рамона, и оно даже было отпечатано на бумаге, но без имени адресата и без подписи. Видимо, Рамон всё-таки задумывался над тем, что этот документ в определённый момент может быть использован против него как доказательство его деятельности. Для полной ясности привожу его полностью.

Решение

1. Опросный лист, который составлен для Хорхе Аскуена на заказ двадцати четырёх станков с новым механизмом, будет рассматриваться только после подписания контракта о создании СП.
2. Жукову оплатить счёт за пользование площадей демзала и за потреблённую электроэнергию во время сборки, испытания станка и выработки опытной партии. Основание: указанные работы не предусмотрены агентским соглашением.
3. Денежные средства за коммерческий сервис на фирме «Морон» пойдут в счет оплаты расходов на испытание станка.
4. Запретить Жукову выезжать на фабрику Касьери в г. Колон, так как это компрометирует фирму Р.Мартинеса «Бола».
5. Не разрешать Жукову посещать промплощадку в Росарио.
6. Уругвайское консульство отказало в визе Жукову на международную промышленную ярмарку в Монтевидео текстильной отрасли Ю.Америки.
7. Разрешить открытие счёта завода в банке Аргентины только при условии создания СП, куда будут перечисляться дивиденды от деятельности.
8. Переписку Жукова с заводом согласовывать с Р.Мартинесом.
9.  План и график выездов Жукова на текстильные фирмы согласовывать с Р.Мартинесом.
– Владимир Павлович, но ведь здесь не всё! – возмутился я.
– А что ещё? – насторожился Валевский.
– Ну, например: не выходить на работу. Не получать зарплату. Не есть, не пить, в туалет не ходить...
– Ну, это ты слишком.
– А вы сами-то это как воспринимаете?
– А мне что воспринимать, я передал тебе, ты и решай.
– Но вы же мой куратор и печатали этот опус. 
– Я только перевёл, ну и напечатал, конечно. Ты знаешь, Николай, через полтора месяца приедет делегация. В составе делегации будут заместитель министра машиностроения, начальник главного финансового управления, пять директоров заводов. Они едут с целью подписать соглашение на создание СП. Именно такого содержания письмо получил Рамон от моего руководства. Я думаю, что они там всё взвесили и посоветовались. Тебе, может, на самом деле, воздержаться от каких-то действий и не портить общую картину налаженных отношений.
– Налаженные отношения, но без результатов работы – это бракосочетание не только без последующих исполнений супружеских обязанностей, но и с намерением воровать друг у друга не нажитое в браке имущество. В такой семье ни любви,  ни детей не будет.
– Опять ты за свои фантазии. А тебе чем плохо, если ты поступишь, как просит Рамон?
– Директор меня уволит за бездеятельность. Не будет оплачивать моё содержание, если не будет поставок, и тогда мне точно придётся уехать. Рамон к этому ведёт. Чтобы я уехал. Владимир Павлович, давайте прекратим хреновиной заниматься. Я буду делать то, что считаю нужным. А если вы не поддержите мои действия, я напишу докладную своему заместителю министра Николину о том, что «Техстанкоэкспорт» не исполняет свои обязательства, и вручу её ему здесь. Мне в Москве сказали, что именно Николин будет в составе делегации. Мужик крутой, очень, и он страшно не любит бездельников. Когда он бывал у нас на заводе, он за непоставку деталей на конвейер сборки начальникам цехов ломал рёбра. Так что советую вам подумать, и передайте это Рамону. Кстати, а мой директор любит руки выдёргивать. Когда здоровается. И если человек не готов, то просто сухожилия трещат. Так что тренерский состав у меня не из слабаков. Они готовы к силовым единоборствам, – ёрничал я.
– Не переводи всё в злую шутку. Ведь всё практически уже решено. «Техстанкоэкспорт» в качестве гарантии перевёл Рамону задаток.
– Сколько?
– Я не знаю. Но это подтверждает то, что вопрос о СП решён. Тебя Рамон очень просит, чтобы ты до подписания соглашения молчал. А когда делегация подпишет и уедет, он тебя отблагодарит, и ты реально станешь начальником технико-коммерческого бюро, которое он введёт в штат своей фирмы – именно для тебя.
– О как! Соблазнительно. Владимир Павлович, я подумаю. А Вы пока готовьте контракты на поставку станков Хорхе Аскуену и на двенадцать станков в Бразилию, и, очевидно, скоро будет заявка на станки на джинсовую ткань.
– Да не могу я. Рамон сейчас не пропустит. Он должен парафировать контракты, и потом сам отправит почтой в Москву, но только после подписания соглашения по созданию СП.
– Ну, что ж. Мне очень жаль. Вы с Рамоном выступаете одним фронтом. Не думаю, что Николину это понравится. Вы вредите себе и моему заводу. Хотя ваша обязанность, ещё раз напоминаю как моему куратору, – способствовать поставкам.
– Так что мне сказать Рамону?
– Скажите, что через десять дней я еду в Колон ставить заводские эксцентрики взамен подделок, с которыми ещё надо разобраться, как они там оказались. А на следующей неделе мне надо в Буэнос-Айресе посетить некоторые фирмы. Пока не скажу – какие. Люди думают покупать наши станки.
– Я понял тебя, Николай. Ты теряешь возможность пожить здесь лет десять в своё удовольствие. Дело твоё. Тебе решать.

Глава 26. Конное поло

Когда я приехал домой, жена сказала:
– Сосед Габриель приглашает нас в воскресенье на стадион, где проводят конное поло. Я ни разу не видела такого спорта. И ещё. Кто-то звонил по телефону два раза и молчал, это не любовница у тебя завелась?
– Любовница, – ответил я и приложил палец к губам. На листе бумаги я написал ей, что мне надо встретиться с Молино.
– А-а, я забыла, – сконфузившись, сказала она.
– На ипподром сходим обязательно. Я тоже не был там, а Габриель билеты оставил?
– Да, на кухне на столе. Там цена на билетах просто дикая. Но он объяснил мне, что нам платить не надо. Его жена и внук не смогут пойти. Это его презент за матрёшки.
– Да, насколько я понимаю, это развлечение для элиты. А на стоимость билетов можно купить штук тридцать матрёшек.
Воскресенье получалось заполненным до предела: в десять часов – встреча с Теодоро Молино; в четырнадцать – конное поло; вечером – театр Колон, где итальянская труппа представляет балет «Спартак».
Конец сентября в Аргентине – это весна в разгаре. Но в это воскресенье с утра зарядил теплый, мелкий дождь, и казалось, что солнце совсем где-то рядом за тонкой плёнкой белёсых облаков. Было душно. У памятника Сан Мартин Теодоро не оказалось, и я прошёл в глубь парка на нашу скамейку. Теодоро сидел на скамейке и читал газету. Я издалека покашлял. Увидев меня, он встал и пошёл навстречу. Улыбка у него была сдержанной. Поговорили о погоде в Новосибирске, где в конце сентября порой бывают даже заморозки. Теодоро слушал рассеянно, это было заметно. Я начал задумываться, что у него могло случиться, и спросил его о жене Сисилии и сыне Серхио. На мой вопрос он ничего не ответил и сказал:
– Николай, у тебя может быть проблема.
– Я бы очень удивился, если бы мне кто-то сказал, что в качестве награды высшей степени меня лишают всех проблем. Но это была бы наискучнейшая жизнь.
– Но я был бы этому рад. У нас злой капитализм. Дело вот в чём: я наладил контакт с Адриано. Ты это, наверное, понял по моей информации из его уст о том, что Бернардо Гроссман – секретарь посольства США? – уточнил Теодоро.
– Да, Андриан сказал. Спасибо. Так что за кот в мешке у вас сейчас?
– Если бы кот. Я вошёл в кабинет Рамона, когда он говорил Даниелю: «Твоё дело – купить билет на автобус и проследить, чтобы он уехал. После позвони мне. Дату выезда согласуй с ним. Пусть он увезёт свои эксцентрики». Николай, тебе не надо ехать автобусом, на который они тебе купят билет.
– Тогда мы не узнаем, что они планировали. Мера коварства познаётся по свершению факта. Я уверен, что это не будет моё устранение – накануне приезда нашей делегации. Уверен. По логике, Рамон сейчас должен делать всё, чтобы понравиться нашим. А создание СП понравится его хозяевам, так как это заблокирует всю нашу работу по экспорту в Латинской Америке на несколько лет.
– В том-то и заключается абсурдность его натуры. Он всё делает от противного. Он уверен, что найти заказчика инцидента будет невозможно. Якобы он не заинтересован в обострении отношений, и на него никто не подумает. Ведь устроенной автомобильной аварией никто не занимался, и ничего не выяснено. Это как подтверждение его теории.
Тут я пересказал мой последний разговор с Валевским.
– Ну вот, логическая цепочка поведения Рамона продолжается, и она прозрачна, как стёклышко. У меня не было бы ни малейшего сомнения во всём этом деле, если бы не разрыв отношений Хорхе Аскуена с его американским партнёром Майклом Смитом, монопольным поставщиком тары. Как-то он тоже может быть замешан во всём этом. Объём поставки в страны Южной Америки – миллионы долларов. Ведь ты виноват, что произошёл его разрыв с Хорхе. А Хорхе намерен вклиниться в рынок как конкурент Смита. Можно подумать, что Смит за тобой охотится? Можно. Тут есть о чём думать.
– Что поделаешь – это рынок.
– Да, но если у этого Смита на фоне беспроблемного бизнеса неожиданно возникает препятствие, то у него в горячке могут возникнуть радикальные идеи по устранению препятствия. Если даже это так, мне всё равно не верится, чтобы секретарь посольства Бернардо был участником в деле Смита и помогал ему в отношении тебя.
– Почему бы и нет? От дополнительного заработка мало кто откажется. Тем более – постоять за своего богатого земляка.
– Не думаю, что землячество имеет хоть какой-то вес. Здесь, скорее всего, может быть просто материальный интерес, если, конечно, они хоть как-то связаны между собой.
Но сейчас ты всё-таки помни о неожиданном решении Рамона помочь тебе, купив билет. Зная его, я уверен, что именно он сейчас что-то затеял против тебя.
– Скоро мы узнаем. Теодоро, а ты можешь через твоего полковника попытаться узнать, например, имеет ли Бернардо Гроссман какое-то задание в отношении меня или кого-то из советских людей. И вообще, какая тема его работы в посольстве. Ведь понятно, что секретарь посольства – это только прикрытие его истинной деятельности.
– О, это очень трудно. Чтобы у американцев узнать истинные функции и темы, которыми занимаются их сотрудники, надо работать в штате их посольства. И не просто работать там, а быть завербованным. Любые такие вопросы сразу вызовут у них профессиональный интерес. Зачем человек интересуется функциями и темами сотрудников? Скорее всего, они сами не знают, чем занимается его коллега по офису. Это невероятно сложная задача. Ты задал мне профессиональный вопрос, как если бы ты работал в разведке или контрразведке КГБ. Ты делаешь шаги к моей вербовке? – Теодоро с прищуром улыбался.
– Нет, Теодоро, я только пытаюсь установить, насколько для меня опасно моё пребывание в Аргентине.
– Хорошо, не напрягайся, верю. Даже если бы ты имел такую цель, от меня тебе опасность не грозила бы, я бы тебя не сдал. Но скорректировал бы своё отношение к тебе. Одно дело помогать тебе лично, а другое – работать на чужое государство. Я задумывался об этом, и моё мнение таково: ты искренний парень, и я намерен поддерживать с тобой человеческие отношения, может быть, со взглядом на будущие деловые отношения. А что касается возможного сотрудничества в пользу вашего государства, то здесь кроется некая опасность. У вас в стране перестройка. И когда меняются правительства или, тем более, политические системы, то могут вскрыться прошлые связи спецслужб с некоторыми гражданами и фирмами других стран. Я бы не хотел на ровном месте получить проблемы. Ну ладно. Так что мы дальше будем делать?
– Я считаю, всё-таки надо ехать в Колон. Не думаю, что злоумышленники будут устраивать автомобильную аварию с автобусом, наполненным пассажирами. И, потом, мне надо довести там дело до ума.
– Но будь осторожен. Вернёшься – позвони с автомата вот на этот телефон и скажи: всё нормально или надо встретиться. Скажи число и время. Телефон моего друга Хосе, который ездил в Германию за Рамоном, ты помнишь. И созвонись с хозяином фирмы в Колоне, чтобы он тебя встретил и проводил.
– От автовокзала до предприятия меньше километра. Дойду пешком.
– Ну, смотри, удачи тебе, Николай. Кстати, у меня тоже новости. Я вновь открыл юридический офис и набрал хороших специалистов. Я готовлю пакет документов на раздел имущества с Рамоном Мартинесом. Уступать ему я ни в чём не собираюсь. Он понимает, что я себя со всех сторон подстраховал документально. А он профан. Невозможно работать с человеком, у которого принципом жизни стало разрушение. При этом здравомыслие – на втором плане. Мне ближе человечность и правосудие. Хотя в условиях рынка в основе деятельности лежит стремление отнять, завладеть частью того, чем уже владеет другой человек, не разбираясь особенно в средствах. Те же заказы – это ведь тоже некоторое владение возможностями, пусть даже временное. Мир жесток. Мне всегда была интересна атмосфера социалистического общества. Отсутствие конкуренции, наверное, делает всех людей благодушными. По крайней мере, это может быть следствием отсутствия конкурентной борьбы за выживание и приводит к уменьшению количества трагедий. В этом смысле социалистическое общество более гуманное, правда, может быть, не совсем демократичное, раз люди ограничены в свободе предпринимательства. Вековая проблема... Прекрасная у тебя возможность, Николай, быть исследователем психологии человека и понять моральные краски мировых систем. Удивительно, что страны, в основе своей имеющие столь разные принципы мироустройства и хозяйствования, могут сосуществовать на одной планете. Но, как показывает история, войны возникают тогда, когда волею судеб у власти оказываются невежественные и амбициозные политики, по сути своей варвары. И ни одной войны не было по причине разногласий политического устройства стран. Даже Гитлер вёл войну не идеологическую, когда СССР представлял коммунистическую систему, а захватническую. Конкуренция в малом логично ведёт к большой конкуренции, которая порой может разрешиться только войной. Коллективный разум человечества несовершенен, и он выдвигает в лидеры ошибочный для такой роли тип людей. Винить ли в этом Всевышнего?
Дома обедал я в задумчивости.
– Что-то случилось? – спросила Галина.
– Нет, ничего. С тем, с кем я встречался, ничего не может случиться. Он умный мужик.
– Так, может, ты в гости его с женой пригласишь?
– Поговорим позже.
Пока мы по улице шли к машине Габриеля, я объяснил жене:
– Жена Фёдора – испанка. С ней лёгкого общения не получится. Да и потом, Фёдору нельзя со мной иметь контакты. Если Рамон узнает об этом, у них могут ещё больше обостриться отношения. Да и ко мне у Рамона не прибавится уважения. Сейчас они ведут процесс раздела имущества. А мне через несколько дней надо ехать в Колон дня на три.
– Какие-то там опасности?
– Думаю, нет. Мне даже покупают билет на автобус, чего я не ожидал. То ли одумались и решили помогать мне, чтобы таким образом создать добрые впечатления перед приездом делегации, то ли что-то другое? Не знаю, у меня есть ощущение их неискренности. Посмотрим.
Габриель вышел из машины и открыл заднюю дверь. Мы сели. Он был одет по-спортивному и, несмотря на солидный возраст, был подтянут и бодр. Майка на нём была фирменной – члена клуба с изображением пары лошадей с всадниками, скрестившими свои клюшки. Ехать было недалеко. Оказалось, что стадион находится в зелёной зоне в нескольких кварталах от нашего торгпредства.
– Есть ли у вас в стране конное поло? – спросил Габриель.
– В Москве – не знаю. А у нас в Новосибирске, недалеко от моего дома, есть ипподром. Я там бывал не раз. Часто проводятся скачки. Бывают конкурсы – состязание на лошадях по преодолению препятствий. Но ни разу не видел, чтобы играли в конное поло.
Пройдя через контроль, мы оказались на обычном стадионе. Отдельных кресел не было. Были оборудованы дощатые лавки по всему периметру. Места нам достались крайние у прохода. Незадолго до начала игры мужчине, сидевшему на два ряда ниже, стало плохо, и он, держась за грудь, заваливался на сидевших рядом людей. Те попросили дежурного по трибуне вызвать скорую помощь. Амбулянсия приехала очень быстро. Создалось впечатление, что она стояла где-то под стенами стадиона. Два человека в белых халатах оказывали помощь больному, а его жена что-то искала в сумочке. Уже пришли два крепких санитара с носилками, но больного не забирали, так как кредитная карточка была не найдена. Жена больного утверждала, что просто забыла её дома, но медиков это не убеждало.
Габриель встал, коротко сказал мне: «Вечером расскажешь, чем закончилась игра», – и подошёл к женщине, которая ему очень обрадовалась, явно увидев знакомого. Габриель показал медикам свою кредитку и предложил поехать с ними в больницу. Больного увезли почти без признаков жизни. Мы остались с женой без сопровождающего.
Игра началась. Если закрыть глаза и послушать шум стадиона, то можно было подумать, что играют в футбол. Те же эмоции, те же громогласные крики и скандирования зрителей. Но когда случалось, что игра перемещалась к нашей боковой линии, то топот гурта скучившихся лошадей и их громкое дыхание и фыркание создавали картину скачущей конницы. Я этот звук хорошо помню из детства, когда летом в колхозе работали на заготовке сена. Мы,  копновозы нескольких бригад, человек пятнадцать-двадцать, устраивали скачки на победителя, направляясь на полевой стан, где нам был приготовлен обед. Победитель получал дополнительный черпак супа. Я довольно часто благодарил свою резвую кобылу по кличке Луна за дополнительную порцию обеда. Правда, Луна была кусачей, и многие мальчишки боялись и не брали её. Я ладил с ней, но всё-таки всегда был начеку, и иногда приходилось уворачиваться от её больших жёлтых зубов. Но мои детские амбиции толкали меня к ней вновь – хоть в этом проявлять себя. Я рос худеньким и часто не мог противостоять более крепким задиристым пацанам. Лишняя поварёшка супа мне не помогала. Зато в деревне я с детства славился умелым охотником и рыбаком. А здесь на стадионе рыбалкой не пахло, а больше воняло конским навозом и потом лошадей, топот которых ненадолго напомнил мне детство. Потом игра вновь захватила своим азартом. Она, как и водится, шла с переменным успехом, и победила команда Габриеля, который успел вернуться на ипподром ко второй половине игры и принять участие в радости доброй половины болельщиков стадиона. Выходя со стадиона, он сказал, что у его знакомого случился инфаркт, и, кажется, его спасут, так как вовремя привезли в клинику.
Перед расставанием мы с женой обменялись с Габриелем впечатлениями об игре и, поблагодарив его за приглашение, распрощались. Мы направились на проспект имени Девятого Июля, где напротив обелиска пообедали в кафе KFC. В театр мы пришли заблаговременно и до начала представления ознакомились с историей и актёрами театра, объёмно и подробно представленными на стендах вестибюля театра.
Балет «Спартак» в некотором смысле меня разочаровал. Я помню историю Спартака по фильму режиссера Стенли Кубрика и сценариста афроамериканца Далтона Трамбо, вышедшему в 1960 году. Мне тогда было всего двенадцать лет, но сюжет глубоко запал в детскую душу. Особенно показалась несправедливой смерть главного героя в конце фильма. Естественно, тогда я не понимал политического подтекста фильма: борьбы за справедливость вообще, и в том числе социальную, которая тогда с трудом пробивалась в постмаккартистский период в американском обществе. Балет давал возможность насладиться музыкой, искусством танца, декорациями, но он не мог полно донести сюжет истории, произошедшей более двух тысяч лет назад. Однако зал в две с половиной тысячи зрителей рукоплескал стоя, вновь и вновь вызывая участников актёрского коллектива на поклон, не желая с ними расставаться.
Выйдя из театра, я вынес это неприятное чувство несправедливости, которым было пронизано театральное представление, и понимал, что она – эта древняя несправедливость – никогда не прерывалась. Она дошла до нас из глубины веков ещё более изощрённой, как некий живучий организм, и продолжает в разных формах эволюционировать, противопоставлять одних людей другим. Несправедливость кругом, и она многолика.
Не могу сказать, что против меня действуют несправедливо. То, что происходит, меня не унижает и не обижает. Это суть обычной жизни. И возникло это не сегодня. И вообще ничего просто так из пустоты не вырастает, а является следствием чего-то или каких-то предыдущих действий. Уже не одно десятилетие идёт перманентная мировая война за выживание двух систем, взаимно влияющих друг на друга и в удобный момент подставляющих подножку. А я волею судьбы оказался на стыке этих отношений. Хотя уже в одном этом есть элемент несправедливости. Они у себя дома, защищены законами и разными незаконными схемами и возможностями. И сказать, что это чистая конкурентная борьба, нельзя.
С другой стороны, не вина советского общества сегодня в том, что когда-то из-за исторических событий семнадцатого года наше государство выбилось из общего ряда мирового капиталистического рынка, и таким образом сложился искусственный валютный курс рубля к доллару. Этот курс позволял нам создавать продукцию по более низкой себестоимости по причине недорогих товаров и услуг и ещё из-за того, что большая часть затрат завода покрывалась государством в виде социальных программ.
Производители капиталистических стран, которые независимы от государства, все свои прямые расходы вкладывают в стоимость продукции. Кроме того, уровень всех статей расходов в капстранах выше, чем у нас: от товаров до материалов и услуг. И как результат этих несоответствий цена их продукции оказывалась выше в два-три раза. По производительности наше оборудование уступало только процентов на двадцать, максимум тридцать. А с точки зрения западных производителей мы своей ценой демпингуем, и конкуренция, по их мнению, между нами не является равной в её классическом понимании. Невольно мы своей ценой сбиваем мировые цены на текстильное оборудование и другие товары. Это и является одним из главных раздражителей, существующих между нашими мирами. Такова реальность. Нельзя сказать, что сегодня кто-то из нас прав или не прав. Только они, то есть Запад, по-хозяйски более активны в своём капиталистическом мире, в котором они привыкли властвовать, используя любые возможности, а мы приходим на их поляну с результатом своей хозяйственной деятельности. Кстати, они к нам тоже приходят со своим товаром, но наше отношение к ним более лояльно.
Мои коллеги из нашего экспортного отдела, работавшие в разных странах, нередко испытывали на себе разного рода провокации и унижения, и я сделал вывод, что эти жёсткие по отношению к нам действия являются закономерными и неизбежными. Такая конкурентная борьба, часто неджентльменскими методами, с привлечением нечистоплотных, а порой и просто бандитствующих людей, была бесчеловечной, но понималась как плата за долю экспортного пирога мирового рынка. Торговые представители более высокого уровня страдали меньше, так как они уже больше защищены дипломатическим статусом. Хотя я знаю, что и на более высоком уровне тоже бывали разные инциденты в тех случаях, когда наши торговые представители добросовестно проявляли свою принципиальную деловую настойчивость и отстаивали интересы нашей страны.

Глава 27. Выстрел в окно

Утро пятнадцатого октября выдалось жарким. К семи часам я уже был в демонстрационном зале. Собрав свой походный рюкзак, я подошёл в офис Рамона и дожидался Даниеля. Как и было условлено, в семь пятнадцать он подъехал на своём маленьком «пежо». Он был спокоен, на редкость любезен и вручил мне билет на автобус. До автовокзала мы доехали быстро. Из машины Даниель помог мне выйти и до места посадки нёс мой довольно тяжёлый рюкзак, нагруженный эксцентриками.
В ранний час автобус двигался достаточно быстро, и через полчаса мы уже были на загородной магистрали. Я сидел у окна по правой стороне автобуса  в окружении бабушек. Сидевшая рядом со мной бабуля – сущий одуванчик – оказалась француженкой. Она завела со мной разговор. Мадам была страшно удивлена, что я русский. Она прямо отпрянула от меня и пристально рассматривала моё лицо. Постепенно разговор наладился, и она откровенно стала рассказывать о своей жизни во время войны во Франции, о том, сколько ей пришлось принять унижений от немцев, расквартированных в их городке. Спустя некоторое время я попытался задремать и сидел с закрытыми глазами. В какой-то момент я почувствовал, что автобус слегка затормозил и стал неспешно катиться по трассе. Я открыл глаза.
Всё произошло мгновенно: звук хлёсткого удара по стеклу был сопровождён брызгами мельчайших осколков, окативших правую часть моего лица горячим воздухом, от которого я невольно отвернул голову, и глухим щелчком в моём подголовнике. Рядом сидевшие пассажиры, большей частью женщины, со страхом закричали, а соседка-француженка завалилась вперёд и упала бы между сидениями, если бы не ремни, на которых она повисла. Очевидно, она была без сознания. В стекле на уровне подголовника было отверстие размером в десять-двеннадцать миллиметров. Гигантское стекло автобуса за несколько секунд растрескалось кругами и лучами на мелкие фрагменты, похожие на квадратики, ромбики и другие геометрические фигурки, и секунд за семь-десять осыпалось вниз. Оно осыпало меня, впереди сидевшую женщину и пассажирку заднего ряда. Только теперь, через образовавшийся проем окна, я обратил внимание на бетонный забор, тянувшийся вдоль обочины дороги. Это была довольно большая, заросшая бурьяном территория какой-то промплощадки. У меня мелькнула мысль: «Стреляли из-за этого забора». В ту же минуту к нам подбежал сидевший на переднем кресле господин с зализанными волосами, не понравившийся мне сразу, ещё при посадке. Он суетился, смотрел на меня пристально, спрашивал у меня: что случилось, что случилось, не ранен ли я, при том, что бабушка висела на ремнях – до неё ему не было дела. Затем он что-то искал на полу между сиденьями по нашему ряду и осматривал сиденья, заставляя пассажиров приподниматься. Я попросил его лучше обратиться к пассажирам: есть ли среди них медработники.
– Вы, наверное, ищете пулю? Так она наверняка в моей спинке со стороны окна, в которую был резкий удар одновременно с ударом по стеклу. Я думаю, это был выстрел. Я видел и слышал это, – сказал я «зализанному».
– Это невозможно. Вы фантазируете. Выстрел вы не могли слышать через стекло.
– Да, выстрела я не слышал, но я слышал удар в стекло и одновременно удар в кресло.
Подошедшие мужчина и женщина, очевидно, медработники, отстёгивали француженку, затем её, этакого одуванчика, понесли на переднее кресло, освобождённое «зализанным». При этом водитель сидел за рулём, как будто его это не касалось. Я сбросил с себя осколки стекла и пытался осмотреть спинку кресла – нет ли там дырки.
За это время автобус, набравший скорость сразу после инцидента и проехавший километра полтора-два, остановился у эстакады на развязке дорог.
«Зализанный» довольно требовательно попросил меня выйти из автобуса и потом объявил всем пассажирам о необходимости покинуть свои места. Все вышли, кроме медиков и француженки, которая едва приходила в себя.
Господин с зализанными волосами с кем-то связался по рации и через минуту объявил, что будем ждать резервный автобус на улице.
– А что, разве полиция не приедет? – спросил я.
– А зачем нам полиция, ведь никто не погиб. Придёт новый автобус, и поедете дальше, – констатировал «зализанный». 
 Пришедшую в себя француженку под руки вывели из автобуса и посадили на траву на обочине дороги. Многие пассажиры время от времени смотрели то на меня, то на француженку. Пустой автобус отъехал, развернулся на эстакаде и, проехав мимо нас, направился обратно на Буэнос-Айрес. Я отошел в сторону ото всех, достал из рюкзака ветошь, в которую были завёрнуты детали, и стал тщательно очищать одежду и обувь от мелко блестевших частиц стекла.
Удивительно, но всё это время я был спокоен и даже хладнокровен. Можно предположить, что с первых моих поездок за границу мир вокруг меня кардинально изменился, а  раньше он был добр ко мне, открывал новые страницы неведомого: языка, музеев, нравов. Но эта мысль ошибочна. Мир остался прежним, каким был. И это главная ценность. Изменились только мои ощущения оценки некоторых эпизодов, связанных с отдельными личностями, с которыми мне приходилось, не совсем благоприятно для меня, сталкиваться. А отдельные личности – это не весь мир.
Я оглянулся на то место, откуда стреляли, – а я был уверен, что именно стреляли, – оно было далеко. Меня никто из пассажиров не интересовал, кроме «зализанного». Он ходил от одного человека к другому и всё спрашивал, что они видели. Ответ у всех был один: «Видели, как уже осыпалось стекло». Кем был этот человек, мне было непонятно. Если он второй водитель, то почему он не уехал на автобусе? Билетёром он быть не мог, так как все входили с билетами, предъявляя их именно водителю. Все остальные люди были самостоятельными пассажирами. Ко мне он больше не подходил и на меня не смотрел, как будто меня здесь не было. Через сорок минут пришёл другой, более комфортабельный автобус. Все расселись по своим местам. Француженки рядом со мной не было, она разместилась на переднем кресле там, где в прежнем автобусе сидел «зализанный». Его я больше не видел, очевидно, что он в наш автобус не сел. Он исчез, унеся с собой тайну своей личности.
Часа через два с половиной мы прибыли в Колон. Я сразу дошел до двухэтажного отеля и разместился в номере на втором этаже.
Федерико Касьери встретил меня у себя в кабинете любезно, и мы пошли с ним позавтракать в кафе. На этот раз Федерико уже был более доволен станками. Я его заверил: когда с них снимут подделку и будут установлены эксцентрики с оригинальной цикловой диаграммой, привезённые с завода, станки станут работать с коэффициентом полезного времени до девяноста процентов. Практически будет удвоение производительности.
Мне были даны два человека, один из которых с годичным стажем работы. Третьим был инженер Данила, записывавший в журнал обозначения на эксцентриках и заводские номера станков. Замена деталей была несложной, и по моей просьбе были попутно выполнены некоторые профилактические работы. Вечером из номера я позвонил жене сказать, что всё в порядке.
– У тебя ничего не случилось? – сразу спросила Галина.
– Что за вопрос, я же с тобой разговариваю адекватно? – вопросом на вопрос ответил я.
– Звонила дочь из дома, там сейчас утро, и она уверенно заявила, что с тобой что-то случилось. Ей снился сон, и было видение в образе святого, который сказал ей: «С твоим отцом случилась беда». Так у тебя всё в порядке?
– Да, завтра к обеду работу кончаем. Если вечером часов в шесть выеду, то около одиннадцати буду дома, – больше говорить жене я ничего не стал. 
 На следующий день к обеду работу завершили. Довольный Федерико около получаса ходил между станками и следил за работой оборудования. Я сбегал на автовокзал и купил билет на шесть вечера. Секретарша отпечатала набросанный мной протокол, отражающий проблему, длившуюся в течение года из-за подделки, и мы пошли в кафе обедать. Трапеза наша с Федерико затянулась. За огромным куском знаменитой аргентинской телятины с кровью и салатом мы опустошили по бутылке сухого вина. Мы были довольны друг другом. Он – понятно почему, а я был благодарен ему за ум, терпение и добрый нрав.
В половине пятого мы попрощались, и я, хорошо хмельной, пошёл в отель. По дороге – с некоторых пор я старался быть внимательным – заметил и с уверенностью могу сказать, что увидел того самого задиристого паренька, толкнувшего меня плечом у парка в первый мой приезд. Хотя город небольшой и можно предположить, что парень оказался здесь случайно, но это не меняет моих мыслей и ощущений. И я подумал, что консул был прав: в покое меня не оставят. Придётся зайти к нему опять и поделиться новой информацией. Только что это даст?
В отеле мне сказали, что оплаченные сутки закончились в четырнадцать ноль-ноль, и в номере уже сделана уборка. Поскольку все мои вещи были со мной, я расположился в прохладном холле и под тихую музыку танго с часок подремал, сидя в кресле. В автобусе спать я уже не мог.
В Буэнос-Айресе по приезде уже было темно, и я остановил такси. Через двадцать минут я был дома. Хоть это временный приют, но всё-таки в нём приходит ощущение расслабленности и покоя, и думы на время отступают прочь.

Глава 28. Разлом

В аэропорту делегацию встречал Валевский на арендованном микроавтобусе с аргентинским водителем. Я, боясь, что Рамон и Валевский могут меня игнорировать и изолировать от делегации, решил, что встретиться и поговорить со всеми лучше в отеле перед тем, как Рамон начнёт запудривать всем мозги в офисе. Накануне я не показывался на фирме у Рамона, чтобы не дать ему возможности загрузить меня каким-нибудь «срочным» делом. С утра я приехал в отель «Эсмеральда». Из-за задержки рейса из Москвы мне пришлось ждать два лишних часа в холле отеля. Пользуясь свободным временем, я набрасывал стихотворение о текущем моменте и думал исполнить гостям уже в виде песни у себя дома, куда я надеялся затащить их сегодня, независимо от результата переговоров. Первым в двери отеля зашёл заместитель министра Виталий Вячеславович Николин. Высокий, моложавый, на вид лет пятидесяти, с правильными чертами лица, он шёл решительной походкой уверенного в себе человека. Пару раз я с ним сталкивался раньше на заводе. Первый раз на совещании у директора, где мне пришлось присутствовать вместо заболевшего начальника отдела. Там я дал небольшую справку о ходе выполнения месячного плана по отгрузке экспортных запчастей. Ко мне вопросов не было. Но начальникам цехов, которые вовремя не обеспечивали сборочный конвейер деталями, я не завидовал. Мне показалось излишним пристрастие, с которым Виталий Вячеславович вёл «любезные» беседы с провинившимися.
Второй раз я встретил его во время обеденного перерыва в пустом сборочном цехе, где он спокойно в одиночестве прохаживался, а я нёс туда трафареты для бригады упаковщиков, наносивших маркировки и адреса на упакованные экспортные станки.
– Ты что тут делаешь? Напомни мне твою фамилию, – сказал он, остановив меня и поздоровавшись.
– Я назвал себя и ответил, чем занимаюсь в данный момент.
– Какое образование имеешь?
– Высшего нет. Средне-техническое. – Я знал свой куцый образовательный багаж: одиннадцать классов вечерней общеобразовательной школы, железнодорожное училище, где я получил профессию слесаря-инструментальщика третьего разряда и четырёхлетние курсы немецкого языка в Берлине на базе Московского института им. Патриса Лумумбы. Правда, там вместо обещанного диплома выдали свидетельство на право работать переводчиком и преподавателем. Всего этого я не стал ему пояснять. «Не детей же мне с ним крестить. Сегодня, может, вижу его в последний раз в жизни», – подумал я.
– Почему не учился в вузе?
– Деньги люблю, – сказал я.
– А что, тебе мало инженерного оклада?
– Мне мало. Я привык много работать и за это много иметь. Работая двенадцать лет в цехе рабочим сдельщиком, я зарабатывал в пять, шесть раз больше, чем любой работник ИТР с высшим образованием.
– Странно, куда смотрят нормировщики, почему не нормировали расценки?
– Пытались. И даже отбирали у меня детали, на которых я зарабатывал, и отдавали другим рабочим.
– И что?
– Потом всё возвращали назад. Потому что я также зарабатывал и на других деталях, отработав свою технологию, а по тем деталям, которые отбирали у меня, вставала сборка на конвейере.
– Так ты что, маг?
– Нет, умею работать, используя научные мысли при подборе инструмента и режимов резания.
– А сейчас какая у тебя должность?
– Заместитель начальника экспортного отдела.
– Это как тебя без высшего образования назначили на такую должность?
– Наверное, доверяют. И зарплата больше, чем у рядового монтажника.
– Так ты рвач?
– Нет, просто деньги люблю. Рвач – это тот, который урывает деньги любым способом, не думая о качестве. А у меня восемь лет цехе было личное клеймо качества. После меня работу не проверяли.
– Так ты мог бы пойти воровать, ещё больше бы денег имел.
– Нет, я предпочитаю обойтись без конфликтов с законом. Может, скоро поеду в загранкомандировку, там всё-таки лучше, чем в тюрьме, но хуже чем дома. Я уже ездил и имел возможность убедиться в этом лично.
– Ну, давай работай, – безразлично сказал заместитель министра, которому очевидно не понравились моя страсть к деньгам и легкомысленное отношение к образованию.
Теперь, спустя несколько лет, здесь, в Буэнос-Айресе он шёл мне навстречу, и было видно по глазам, что он меня узнал.
– Ну, привет, рвач!
– Привет, министр!
– До министра ещё не дорос.
– Дорастёте, какие ваши годы.
Тут нас окружили остальные гости, и я доброжелательно пожал всем руки. С некоторой задержкой, как бы спохватившись, подал мне руку и Громов, директор узбекского завода. Бывает же такое взаимное неприятие, и через сто лет эти чувства сохранятся.
Валевский объявил всем, что через час отдыха все должны собраться здесь для дальнейшего выезда на фирму «Бола» к Рамону Мартинесу. Когда Валевский ушел, я взял под руку директора и подошёл с ним к Николину.
– Я предлагаю собраться поговорить через сорок пять минут без Валевского, – сказал я.
– Что, так важно? – спросил Николин.
– Что за странный сепаратизм? – поинтересовался начальник главного финансового управления министерства Пенский Владимир Алексеевич.
– Опять этот Жуков воду мутит, – саркастически обронил Громов.
– Так, вот что. Собираемся у меня в номере – триста первом, через полчаса. А сейчас расходимся, – решительно сказал Виталий Вячеславович. 
 В назначенное время все собрались в номере Николина. Я волновался больше, чем если бы я выступал перед многолюдной публикой большого зала. Надежда была на поддержку информированного директора моего завода и на пытливый ум Николина, каким я себе его представлял.
– Может, лучше надо было обсуждать вопрос, ради которого мы сюда приехали, в присутствии Валевского? – сказал начфин.
– Валевский и Жуков варятся здесь довольно долго, чтобы хорошо знать ситуацию. Варятся-то они на одной плите, только в разных кастрюлях и каждый под своим соусом. Валевский высказал нам своё мнение по дороге из аэропорта – вы это мнение знаете. Теперь, как я чую, мы можем услышать и кое-что другое. Говори, Жуков.
– Человек, который был партнёром Рамона Мартинеса в течение многих лет, организовал расследование последних поездок Рамона в Европу. Помогали бывшему партнёру его друзья, профессиональные сыщики-юристы из Аргентины и Германии. Они установили, что Рамон перекуплен нашим конкурентом, фирмой «Швицер». Это произошло год назад. С тех пор Рамон не поставил в Аргентину не одной единицы нашего оборудования. Последняя поставка была в провинцию Чако, где вы, уважаемые директора, были в первый свой приезд. Но контракт был подписан до того, как Рамон начал работать на конкурента. Его заверение, что он ведёт переговоры с потенциальными заказчиками на тысячи станков – фальшь. Ни с кем он не ведёт переговоров. Об этом я узнал от моего источника буквально перед вашим приездом. Кроме того, есть и другая сторона деятельности Рамона. Она вам ещё меньше понравится. Полгода назад сотрудник офиса Рамона угостил меня кофе, после которого мне стало очень плохо. Я сильно отравился. Несколько часов я промывался и сутки приходил в себя. Причём выпил я меньше половины содержимого. Уже тогда у меня были разногласия с Рамоном. А на фирме у него ничего не делается без его указания.
– Ты мог отравиться чем угодно, – сказал Громов. – Расследование было?
– По поводу отравления я ни к кому не обращался. В тот день дома у меня был только завтрак: яйцо, булочка, яблоко и чай. Отравление произошло около двух часов дня. Об этом знает только жена, и на следующий день я информировал Валевского.
– Ну, жена не в счёт. Это ни о чём не говорит, – добавил Громов.
– Через пару месяцев после отравления, когда я возвращался из демзала домой на такси, случилась автомобильная авария. В этой аварии я несильно пострадал только потому, что вовремя заметил приближающийся сбоку грузовичок и отпрыгнул от места удара, зацепившись за правое переднее сиденье. Обе левые двери, стойка, где я сидел, всё было бампером грузовика вдавлено вовнутрь. Сильно пострадал водитель такси. Его вытаскивали находившиеся рядом пешеходы.
– ГАИ вызывали? Кто расследовал это происшествие? – вновь полюбопытствовал Громов.
– Автомобиль был не мой, поэтому я не мог быть инициатором вызова сотрудников автоинспекции. Водителю такси я оставил свою визитку, но, как я и ожидал, в наши учреждения никто за моими свидетельскими показаниями или с другими вопросами по этому событию не обращался. Шумиха им была не нужна.
– Ну, вот опять свидетелей нет, – с заметным торжеством сказал Громов.
– Сразу после аварии я обратился к консулу, он может подтвердить. Десять дней назад я ездил на автобусе в город Колон для замены эксцентриков кустарного производства, установленных неизвестно кем, на оригинальные, которые я привёз из Новосибирска, побывав там в командировке. Проблема, тянувшаяся почти год, мной была устранена. Билет для меня на место в автобусе совершенно неожиданно для меня купил помощник Рамона Даниель, отвечающий, по словам Рамона, за мою безопасность. В окно автобуса, в котором я ехал, был произведён выстрел. Отверстие в стекле было в районе моей головы, а пуля попала в стойку кресла. Удар пули по креслу я почувствовал телом. Причём, прежде чем это произошло, автобус сбавил скорость и катился медленно, хотя на дороге никаких препятствий не было. Затем, после выстрела, водитель автобуса сразу набрал скорость, проехал пару километров и только потом остановился, несмотря на то, что стекло осыпалось секунд за пять-семь после выстрела. В автобусе был подозрительный тип, который сразу после выстрела бегал, что-то вынюхивал. Потом, когда подали другой автобус, я и все пассажиры поехали дальше, а этот подозрительный куда-то исчез.
– Свидетелей, конечно не было, – сказал Громов.
– Свидетелей был полный автобус, – ответил я.
– Георгий Павлович, тебе бы следователем работать, – заметил Николин.
– Я и так заканчивал юридический и даже полтора года работал следователем, – ответил Громов. Жуков у нас подозрительно неубиваемый.
– А что, в Аргентине есть представитель чебоксарского завода – производителя таких же ткацких станков? – спросил Николин.
– Он был здесь, но отказался от продления командировки полгода назад, сославшись на проблемы со здоровьем, и уехал домой, – ответил я.
– Жуков, что ещё? – спросил Николин. 
– Виталий Вячеславович, на заводе есть мои отчёты и предложения на случай если СП всё-таки будет создаваться. Вот Игнат Илларионович в курсе этих дел. Я хочу вам дать вот этот листок, тут всего несколько пунктов, ознакомьтесь до переговоров с Рамоном. Главное скажу сейчас: какими бы ни были условия в контракте о создании СП, они не должны нам связывать руки. У нас должны остаться возможности поставок вне рамок СП и другой деятельности по коммерческому сервису. СП, если оно будет функционировать, должно быть дополнительным инструментом в наших традиционных делах, а не единственным окном для экспорта в Аргентину и в Южную Америку. Ведь до Рамона поставлено немало оборудования, и всё работает, – и я передал Николину документ.
– Да, много вопросов к этому Рамону. Жукова он игнорировал и препятствовал его деятельности во всём, – сказал Игнат Илларионович. – Завод перечислял деньги на служебный автомобиль нашему представителю, но автомобиля так и нет.
– Всё Жуков и Жуков. Если Жуков тут всё решает, тогда зачем мы сюда приехали? – недовольно сказал Громов.
– Если мы разберёмся и всё поймём, в том числе благодаря, как нам представляли, скандальному Жукову, и не подпишем контракт о СП, мы сохраним двенадцать миллионов долларов, – сказал Николин.
– Если будет подписано соглашение на создание СП без учёта моих предложений, тогда мне надо ехать домой. Извините меня, но это не поза. Такова реальность, господин Рамон Мартинес не даст мне работать, – сказал я. – В лучшем случае доведу до ума заказ Хорхе Аскуена с моим изобретением -  перевивкой.
– Так, всё, хватит. Сейчас едем на фирму «Бола» и будем разговаривать с этим Рамоном. Решение примем по ходу дела, - завершил разговор Николин
 Перед выходом из отеля я позвонил Хорхе Аскуену и попросил его через час сидеть в машине недалеко от входа в демзал. Его задачей будет войти в демзал через пару минут после захода делегации и ожидать моего знака приблизиться. А сам я поехал в демзал на такси сразу после разговора в отеле.
Я был у станка, когда пять директоров текстильных предприятий, начальник главного финансового управления министерства Пенский Владимир Алексеевич и замминистра Николин Виталий Вячеславович вошли в демзал в сопровождении Валевского, Рамона, Даниеля и Андриана.
В демзале демонстрировать, собственно, было нечего, кроме моего коммерческого склада запчастей и одного ткацкого станка с навешанным на него новым механизмом перевивки.
– Вот в этом зале мы поместим демонстрационное оборудование, которое будет функционировать в рабочем режиме и производить продукцию, – переводил слова Рамона Валевский.
– Ну, зал неплохой как демонстрационный, но на производственный цех он не тянет. По многим пунктам требований охраны труда он не соответствует, –заметил Николин.
– Мы построим новое здание. Для этого мы запланировали в фонде совместного предприятия шесть миллионов долларов, – отвечал Рамон. Было видно, что он волнуется.
Когда все сходили на склад и вышли обратно, я включил станок. Все повернулись ко мне. Николин направился к станку, ходил вокруг станка, осматривал, непонимающе трогал двигающуюся ткань – сетку, которая очень быстро наматывалась на товарный вал, и попросил выключить станок.
– Игнат Илларионович, вот этого у тебя на заводе я не видел. Это что, новая разработка?
– Да нет, это Жуков тут сам намороковал.
– Как, сам? Один? Это ж почти треть или четверть станка. Ты ему это поручал?
– Нет. Говорит, что он эту конструкцию разработал в свободное от работы время.
– Ну, конструкцию то завод изготовил?
– Виталий Вячеславович, на моё обращение к конструкторам завода положительного заключения на конструкцию я не получил. Чтобы конструкцию испытать в деле, я вынужден был подписать частный контракт о финансировании с потенциальным заказчиком станков Хорхе Аскуеном. Вот он стоит. Можете ему задать вопросы.
– Валевский, позови этого господина Хорхе. – Николин представился и пожал руку серьёзному Хорхе. – Вы помогали Жукову разрабатывать конструкцию?
– Нет. Я в этом не понимаю. По образованию я агроном. Я получил от отца текстильное производство со старыми челночными и рапирными станками. Теперь хочу новое ваше оборудование.
– Вы оплачивали Жукову разработку конструкции и изготовление этого механизма? – спросил Николин.
– За разработку конструкции я Жукову не платил. Я давал ему деньги только на такси, так как он взял моего зятя в соавторы на изобретение. За производство всех деталей механизма я заплатил со счёта моей фирмы на счёт фирмы-изготовителя «Лангемаш» в Буэнос-Айресе. Всё, как согласовано у меня с Николаем в контракте.
– Сколько станков вы хотите заказать?
– Пока двадцать четыре. А там видно будет.
– Вы видели, как этот станок вырабатывает ткань? Вы доверяете этой конструкции?
– Да, я на нём уже выработал и продал около десяти тысяч метров ткани.
– Как так? Когда ты производил ткань? – спросил с негодованием Рамон.
– Рамон, извини. Но нам надо было провести длительное испытание станка с новым механизмом. Когда энергоснабжающая организация отключила питание, ты помнишь – якобы за неуплату, мои люди там сказали, что нет вопросов к тебе и долгов нет, и электроэнергию дали. Тогда мы с Николаем приезжали по вечерам и работали.
– Что они говорят? – спросил Николин.
Валевский слушал разборку и не осмеливался переводить. Я вкратце пересказал суть реплик и стал переводить дальше Николину, стоящему рядом.
– А кто вам разрешил? Кто открывал зал? – опять строго спросил Рамон. Его немигающие холодные глаза на монументальном лице сверлили Хорхе насквозь.
– Рамон, только ты не ругайся. Мы уговаривали Адриано. Но он не виноват, – умиротворяюще говорил Хорхе.
– Я выгоню его!.. Пригрелся тут у меня!.. – рычал Рамон, повернувшись к Андриану.
Стоявший поодаль Андриан  подошёл к Рамону, подал ему ключ от демзала и пошёл на выход. Мне хотелось кинуться за ним, остановить, успокоить его, извиниться за причинённые переживания и поблагодарить за мужество и посильное служение своей давно забытой Родине.
– Рамон, я оплачу тебе аренду и электроэнергию, – тихо проговорил Хорхе.
– Я ничего не понимаю, что здесь происходит? Я вижу организованную группу «злоумышленников», которые, как я понял, вопреки разным препятствиям, сделали дело. И за это им хочется пожать руки. Поведение некоторых других вызывает вопросы, – сказал Николин своим высоким голосом. 
Рамон понял, что дело неожиданно приняло неконтролируемый ход, встрепенулся и, подойдя к Николину, взял его под руку и, улыбаясь, сказал русскими словами:
– Господин Николин, всё будет хорошо. Валевский, переведи, что я приглашаю всех ко мне в кабинет, – продолжил он на испанском.
Валевский перевёл, и все зашевелились, направляясь к выходу.
– Игнат Илларионович, – обратился я к моему директору, – я не пойду к Рамону в кабинет. Скажите об этом Николину. Слушать бредятину Рамона я не хочу. Моё отсутствие поможет Рамону быть самим собой, и он покажет себя так, как никакие враги его не разоблачат. А Николин, я уверен, примет правильное решение. Игнат Илларионович, передайте всем, что сегодня в шесть часов вечера я приеду за вами в отель на микроавтобусе, который даёт Хорхе, и поедем ко мне ужинать. Если вас куда-то будут приглашать на ужин – откажитесь. Мы уже дома  наделали пельменей. Поздно вечером этот же микроавтобус увезёт вас в «Эсмеральду». Отказа не принимаю. Всех буду ждать, и всем буду рад. Передайте всем, что я приготовил про всех нас песню и вечером спою её под гитару. Я теперь живу в другой квартире в парковой зоне, вы там ещё не были. Уговорите, пожалуйста, всех, – попросил я директора.
Игнат Илларионович, ничего не говоря, кивнул головой и ушёл.
Все ушли с Рамоном. Я вышел на улицу с Хорхе, но Андриана мы уже не нашли. Я переживал, что теряю так нужного мне соратника. Мелкие горести живучи, и они сильно ранят. Я боялся, что интеллигентный и чувствительный Андриан мог воспринять разрыв с Рамоном как трагедию. Трагедия всегда происходит в уродливой форме, она нелепа и бессмысленна, но, увы, имеет всегда разрушительные последствия. То, что произошло с Андрианом, было ожидаемо. Иного исхода быть не могло. И я надеялся, что Андриан как опытный человек был готов к этому. Беспокоило только то, как бы это плохо не сказалось на его здоровье. Я решил, что после отъезда делегации надо сразу к нему съездить. Хорхе стоял в задумчивости и молчал. Для него результат переговоров русских с Рамоном жизненно важен. Масштаб неудачи его фирмы может быть неизмеримо большим, чем мой личный. Я подал ему руку для прощания.
– Николай, давай, когда все разъедутся, съездим вместе к Адриано. Он очень хороший человек.
– Хорошо, Хорхе. Я согласен. Я тоже хотел предложить.
– С меня вино, с тебя гитара. Не забудь, сегодня без пятнадцати шесть, как ты просил, моя машина подойдёт к твоему дому.
Я назвал ему новый адрес моей квартиры, и он записал.
– Хорошо, что сказал. Будь здоров!
Хорхе ушёл, попросив позвонить ему и сказать о результате переговоров. Я объяснил ему, что результат узнаю только вечером, когда гости приедут ко мне домой.
У меня было ощущение усталости. Неизвестность предстоящего результата томила меня, но идти в офисное здание Рамона и стоять под дверями, чтобы узнать результат, мне не хотелось. Я вышел на проезжую часть, остановил такси и уехал домой.
Дома я был уже в три часа. Жена спросила: «Почему так рано пришёл?». Я признался, что хочу спать. Уточнив на кухне, что всё готово к ужину, я действительно сразу уснул.
Когда меня жена растолкала, я долго не мог понять, кто я и где. Оказалось, что я спал два часа. Я привёл себя в порядок и без пятнадцати шесть вышел на улицу. Машина уже стояла у подъезда, и из неё вышел сам Хорхе.
– Николай, этот торт сделали жена и дочка. Угостишь своих мужиков. И передай им от меня привет, – сказал, улыбаясь, Хорхе. И, уже садясь в машину, добавил:
– Жду звонка, не забудь. Если забудешь, разбужу ночью.
– Ладно, Хорхе, не забуду, позвоню обязательно.
Я вернулся домой и отдал Галине торт.
У отеля микроавтобус удачно припарковался на место, только что освобождённое туристическим автобусом. Было уже шесть пятнадцать. Никто не выходил. Я не знал, вернулись ли в отель переговорщики. Мне всегда не хватает немного терпения. Вот сейчас только пойду, и они выйдут мне навстречу. Помня это, я всё-таки пошёл, не стал нарушать традицию. Дойдя до второго этажа главной лестницы, я услышал русскую речь. Первым шёл Николин Виталий Вячеславович и о чём-то разговаривал с моим директором. Чуть отстали ещё три директора: пензенский, климовский и костромского завода оснастки. Мы поздоровались, как будто это была наша первая встреча сегодня. Не досчитавшись ещё двоих, я спросил:
– А где наш финансовый бог товарищ Пенский и Громовержец Георг Павлович?
– У Громовержца кончился заряд и заболела голова. А Владимир Алексеевич считает сэкономленные деньги, – сказал Николин.
– Я так понимаю, что соглашение о СП не подписали? – в глубине я на это надеялся, а услышав о «сэкономленных деньгах» уже и догадывался и спросил об этом. 
– Да, ты прав. Решили перенести обсуждение на полгодика позже, когда будут видны результаты работы господина Мартинеса в качестве представителя «Техстанкоэкспорта», – констатировал глава делегации. Было сказано так, как если бы речь шла о чём-то неприятном, о чём и вспоминать-то не хочется. Я и не стал спрашивать подробности, хотя очень хотелось услышать аргументы в пользу отказа создания СП. Я чувствовал их душевные переживания. Больше других, пожалуй, терзался глава делегации. За весь вечер к этой теме больше никто не возвращался. 
Дома такое количество знатных мужиков смутило жену, и было видно, что она волновалась. А они в свою очередь, как и должно кавалерам, оказавшись в обществе дамы, делали ей комплименты и отпускали шутки в адрес друг друга на грани фола. Все быстро сели за стол. Не мудрствуя лукаво, я быстро разлил горячительный напиток, жена подала уже сваренные пельмени, и разговор пошёл свободный, лихой на темы разные – без ограничений, но только не о деле. Что надо мужику для счастья: выпить, хорошо закусить и забыть обо всём, что огорчает его жизнь. После третьей или четвёртой рюмки я взял гитару и спел экспромт публике, для которой, ради которой, во имя которой и благодаря которой и родились эти сатирические слова:

«Эй! Российская земля,
Расстаюсь с тобою я.
Я лечу на дальний континент,
Где Америго Веспуччи,
Говорил, что всё там лучше.
Жаль не знал он наших СТБ*.

*станок ткацкий бесчелночный

И вот южная страна,
Богом не обделена,
Есть на что нам, бедным, посмотреть,
Но какой-то сучий хрен
Наплодил тут нам проблем,
Всяк ловчит на нашем разжиреть.

Я сначала дуру гнал,
Килограммы набирал,
А клиенты стонут – помоги!
Но я – как пёс сторожевой:
Хочешь плачь, а хочешь вой,
И с цепи сорваться не моги.

Я в безделии болею,
С каждым месяцем всё злее,
И вот день критический настал,
Предвкушая кучу бед,
Пересилил я запрет,
Ключ на 46, как меч, достал.

Видя: может быть беда,
Разбежались кто куда,
И по фабрикам понесся я.
Там запчасти я продал,
Этим КПВ поднял,
Стали мы с клиентами друзья.

Но за мой столь ясный пыл
Стал я здесь совсем не мил,
И почти в нон грата угодил.
Эта райская земля
Стала адом для меня,
Эх, Колумб, зачем её открыл!

Но приедет Попелюх,
Быстро им начистит нюх,
Пусть узнают наш сибирский нрав,
А то ишь раздеть хотят
Нас самих и нашу мать,
До последней нитки обобрав.

Он их «нежно» обнимал,
Руки с хрустом вырывал,
Так «ласкал», что жаль мне их костей.
Но никто не застонал:
Видно, доллар боль снимал,
Прочь не гнали этаких гостей.

Спрут задаток получил,
Хоть его не заслужил
И не оправдает никогда...
Наш Володя-финансист
Деловит и не речист,
Все расставил фишки по местам.

И вот всё уж позади,
За столом мы все сидим,
Знает бог, что будет впереди.
И как добрым вам друзьям
Предлагаю выпить я
И желаю доброго пути!»

Не желавшие вспоминать провальное дело мужики всё-таки посмеялись и похлопали музыкально-стихотворной констатации свершившегося факта. И, чтобы поскорей вновь вырваться из горьких тенёт этого дела, решили – «клин клином» – залить его горькой, и уже сами наполнили стаканы вновь. Я был доволен лёгкостью отношений меж столь серьёзными и обременёнными заботами мужами и тем, как легко Всевышний переставлял свои пешки на шахматной доске жизни. Поскольку не было цейтнота, то и мата не было, и в результате ничьей уже около двенадцати гости стали собираться домой, то есть в «Эсмеральду». Я взялся их проводить. Эта скромная по столичным меркам гостиница временно приютила очередных русских, как покажет ближайшее будущее – бывших временно советских, в своих апартаментах. Когда мы вышли на улицу, я подошёл к микроавтобусу Хорхе и сказал водителю: «Передай мои извинения Хорхе, что не позвонил, и скажи, что контракт о создании СП не подписали». Из квартиры позвонить я просто забыл.
Идти пешком до отеля было кварталов семь – это километра два, и мы успели наговориться и сказать друг другу то, что хотел сказать каждый. Мы прошли больше полпути, когда Николин положил мне руку на плечи и сказал:
– Николай, сегодня ты вырос в моих глазах на двести процентов. Нет, не потому, что мы хорошо посидели. Ты человек дела. И оказалось, ты не рвач, как у меня раньше сложилось о тебе мнение. Ведь ты мог посапывать в две дырочки и спокойно жить – моя хата с краю. Только ты тут сильно не зарывайся и не задерживайся, помни: тело человека бренное. Исчезнуть посреди бытия просто. А всему земному хоть бы что. Даже птичка не заметит этого. А зачем торопиться туда, где ничего нет. А умирать за сомнительную истину не стоит. Наши истины – это продукт нашей системы. Всё в мире относительно. Безусловно, твои конкретные поступки верны. Но в целом это борьба систем. И я предвижу, что наша система скоро может принять совсем другую конфигурацию. 
– Но ведь и потом надо будет отстаивать свои интересы.
– Конечно. Но потом, возможно, когда наши мировые системы будут выстроены на одной базе ценностей, правилах и законах, нам не придётся так ожесточённо бороться за свою особенную правоту. Мне твой директор сказал, что ты своей разработанной конструкцией перешёл дорогу ещё и какому-то американцу. Мой тебе совет – не продлевай срок в Аргентине. Возвращайся домой и распорядись по-умному своим изобретением. Ты и дома заработаешь для жизни достаточно. А здесь всё как-то решится и без тебя. Главное, что многое прояснилось, и теперь директора должны решить, как им в Латинской Америке развивать экспорт и на кого опираться.
Когда мы переходили проспект имени 9-го Июля, я объявил, что, по уверению аргентинцев, это самая широкая улица в мире. Перейдя её, мы пошли по небольшой улице Суйпача и увидели у одного из ресторанчиков огромного быка, отлитого в бронзе. Спина этого быка была отшлифована руками и штанами мимопроходимцев, задержавшихся у рогатого животного. На табличке было написано: «Символ успеха и благополучия. Всякому, кому удастся оседлать этого быка, будет сопутствовать успех в жизни!» Наши разгорячённые мужи не преминули воспользоваться гостеприимством быка и бесплатной возможностью устроить себе будущее, оказавшись в первых рядах преуспевающих. Не у всех получилось красиво, зато «Эсмеральда» встретила всех одинаково гостеприимно, выдав каждому по ключу от уютненького гнёздышка, которое уже завтра они должны будут покинуть. Им суждено будет вновь трястись двадцать четыре часа по кочкам фрактальных воздушных волн, пока не примет их, блудных сыновей, родной аэропорт Шереметьево. А дома их ждут рутинные дела, опутанные сетью политической турбулентности перестройки, подаренной нам как бы ненароком, исподволь «добрыми» Сэмами из Вашингтона. Проводниками, этакими Иванами Сусаниными, заведшими общество в непроходимые дебри, будут наши руководители страны, которые как нельзя кстати оказались готовыми предать социалистические идеалы, а вместе с ними покой и благополучие миллионов ни в чём не повинных сограждан. Многие из которых полягут костьми в буераках, даже не на кладбищах, а как прокажённые – на заброшенных территориях рядом с кладбищами, и не в гробах по-христиански, а в пакетах и мешках под номерами – без имени и фамилии. Господи! За что ты нас так наказал?
Подходя к «Эсмеральде», Николин сказал мне, что завтра в десять утра Рамон Мартинес организует прощальный завтрак. «Твоё присутствие обязательно», – добавил он. Я позвонил главе фирмы «Ранауро» и перенёс встречу с ним на следующий вторник.

Глава 29. Ананас с ядом как символ отношений

Наутро без четверти десять все были уже в холле отеля и лениво, так необязательно переползая с темы на тему, вели разговоры: о предстоящем новом годе, о вечно цветущих деревьях за окном в декабре, о заявлении Горбачёва о необходимости реорганизации СССР в ССГ и о том, что «хрен его знает, что будет впереди». Причём акцентов не было сделано ни на одной из затронутых тем, сколь значительными или проходными они ни были. Все сошлись только в одном: Новый год наступит.
Когда вошли в зал просторного ресторана, он был совершенно пуст. С правой стороны стояли несколько столов в один ряд. Против каждого стула на столе была табличка с фамилией гостя. Когда все расселись, мы с директором оказались рядом посредине столов. Настроения для радости не было ни с той стороны, ни с этой, и атмосфера была, как на поминках. Но только не у Рамона. Когда он вошёл – отдельно, словно из-за кулис, – выглядел бодрым. Он был активен, весел и играл роль то ли шута, то ли оптимиста, предвидящего через толщу времени, что именно через шесть несчастных месяцев успех в подписании соглашения по созданию СП ему гарантирован, как было ему обещано нашей делегацией. И для достижения этого главного он готов был ждать и играть любые роли сколько угодно, тем более что за это ему платит наш конкурент. Вот только ему не надо забывать, что теперь главное условие нашей стороны, озвученное заместителем министра – это результат деятельности претендента. А вот результата-то не будет. Ему европейский патрон не позволит. Повязан ты, братец иуда, и комедия твоя напрасна. Двенадцати миллионов долларов не видать тебе, как ушедшей в небытие твоей когда-то непорочной юности. Спасибо за завтрак, который был плотный, как обед.
В самом конце завтрака, когда все уже управились с трапезой, кроме Даниеля, принесли два шикарных серебряных подноса с ажурной каймой по краю, с нарезанными на них дольками ананаса, и установлены подносы были так, что для меня они оказались недоступными. И тут же неожиданно принесли блюдечко с одной долькой ананаса и поставили прямо передо мной, убрав всю другую посуду. Казалось бы, надо было обрадоваться этому вниманию. Другой, может быть, так и сделал бы, но мне такая персональная любезность не понравилась. Я всё понял. Мне хотелось встать и этим ананасом залепить в рожу Рамону. Но тогда я не узнаю об очередном наказании меня зелёно-желтым витамином, после которого я буду корчиться от боли и мозги мои пылать будут, словно в аду. Я обратил внимание Игната Илларионовича на то, что меня уважают больше других, указав на персональное блюдо с ананасом. Он посмотрел на ананас и очевидно не понял моего намёка. А вот Теодоро, мой друг Фёдор Молин, бывший партнёр Рамона, сразу бы сообразил, за что мне такая милость. Какое-то время я сидел в раздумье: есть или не есть, то есть быть или не быть – вот в чём вопрос! За многолюдным столом я со своей дилеммой был в одиночестве. Другие мои земляки даже и подумать не могли, какое недовольство пищевыми продуктами сидит во мне. Напротив меня, глаза в глаза, сидел Даниель – ответственный за мою безопасность. Но вид у него был безразличный, ел он как-то очень уж усердно, хотя доедал только второе блюдо. Рядом с ним сидел ещё один сеньор – представитель фирмы «Бола», которого Рамон представил своим юристом, вместо Теодоро. Пригласить официанта и дать попробовать ему? Но человек может быть вообще не в курсе дела, и ни за что пострадает. Попросить принести другой кусок, но ведь и другой может быть приготовлен по тому же «рецепту». В том, что в ананасе яд, я не сомневался. Всё моё существо противится и говорит: «Не ешь». А чутьё моё никогда меня не обманывало. Дать попробовать Рамону – обидится и устроит ответный скандал. Он же ведь даже не откусит и не допустит, чтобы кто-то другой это сделал. И тогда опять подозрение останется подозрением. Я нарочито пристально смотрел на Даниеля, но мои флюиды никак не действовали на его подготовленную психику. Как-то упустил я, до сих пор не узнал о генеалогическом древе Рамона. Какого он рода-племени? Надо как-то узнать. А для этого надо жить. Но выяснить-то всё-таки тоже надо, что именно мне подсунули. Я взял вилку с ножом и разрезал кусок ананаса на шесть равных долек. В прошлый раз я употребил состав с отравой в количестве примерно сорок пять процентов от общего объёма кофе. И мне было плохо, но не смертельно. Если сейчас я съем две дольки из шести – это будет чуть больше тридцати процентов, если, конечно, яд распределён равномерно и доза его не увеличена. Две дольки вполне достаточно чтобы принять чувствительную дозу, но не так много, чтобы умереть. Я видел, что Даниель каким-то косвенным взглядом исподлобья следил, как я режу ананас. Я съел две дольки, почти не жуя, чтобы содержимое не быстро выделилось из кусочков. И, чтобы не быстро всосалась в стенки желудка с жидкостью, я не стал ничего пить. Даниель не удержался и коротко посмотрел на меня. Я улыбнулся ему. Моя улыбка, очевидно, была для него неожиданностью и он никак не отреагировал.
Засиживаться мне было нельзя. У меня – всего десять, максимум пятнадцать минут. Я сказал Игнату Илларионовичу, что мне очень надо уйти. Я встал, всем пожелал доброго возвращения на Родину и ушёл. От «Эсмеральды» до квартиры по новому адресу ехать чуть меньше, чем было в прошлый раз от демзала до прежней квартиры. Выйдя из отеля, несколько метров я прошёл до улицы Суйпача и тут же сел в такси.
– Друг, оплачу двойной тариф, довези как можно быстрей, – и дал таксисту адрес.
– Хорошо, – коротко сказал молодой человек и показал действительно способности гонщика. Когда мы пересекли проспект имени 9-го Июля и повернули на улицу Санта Фе, мы сразу же попали в пробку. Попутный автобус сбил осветительный столб, который упал на проезжую часть. Толпа водителей с обеих сторон собралась у столба, но никто не решался прикоснуться к оцинкованному столбу, опутанному проводами и кабелями. Я уже начал волноваться, но таксист, перескочив на своём автомобиле через бордюр, вырулил на тротуар, высунулся в окно, показывая всем большой палец, и, сигналя пешеходам, просил их расступиться. Таким образом, мы прокрались мимо проблемного участка по тротуару и дальше поехали быстрей, поскольку улица была пуста из-за аварии. Пока мы ехали, я ничего не чувствовал и даже начал думать, что напраслину возвёл на прекрасного человека. Но уже когда я рассчитывался с таксистом, мой организм опроверг мои оптимистические соображения и подтолкнул меня на быстрые действия. Симптомы были один в один с ощущениями после кофе Мигеля. «Ай, Рамон, Рамон, повторяться – это признак недостатка воображения!». Я поднялся на четвёртый этаж, открыл дверь и уже без истерики объяснил Галине, что придётся повторить процедуру очищения и попросил приготовить жидкий рис, заварить смесь травы жёлтого одуванчика и льняного семени, купленных в аптеке сразу после первого отравления. Кстати, тогда, заведя меня за ширму, аптекарь тихонько предложил мне лекарственную марихуану в качестве детокса и даже дал номер телефона. Но воспользоваться этим средством я тогда не рискнул.
Отравление оказалось немного легче, но отчасти, может, оттого, что психологически я был готов и знал, как надо действовать.
– Господи, да когда же это всё закончится? – спросила жена, обращаясь ко мне.
– Не возвеличивай меня, пожалуйста, так высоко. Я, конечно, святой, но не настолько, чтобы знать судьбу наперёд, – нашёл силы пошутить я.
– Ты всё шутишь. Вот загнёшься когда-нибудь, поедешь домой в ящике.
– Когда загнусь, тогда мне будет всё равно, как повезут моё тело и куда. Душа моя будет счастливо витать в недосягаемых высотах и присматривать себе новое пристанище. Бог щедр ко мне, он поможет моей душе с новым временным причалом, где я буду уж наверняка счастлив.
После окончания медицинских процедур я немного вздремнул.
Когда проснулся, было только два часа пополудни. Я тут же захотел появиться перед кем-нибудь из рамоновских и показать, что я здоров. Но предположил, что Рамон, Даниель и юрист, которые присутствовали на прощальном завтраке и которые, несомненно, в курсе проведённой акции, могли ещё не приехать на фирму. И мне пришлось свою пацанскую идею отвергнуть.

Глава 30. Триумвират любителей вина

Когда человек долго находится в безделье, ему в голову лезут разные неконструктивные мысли, которые могут довести до сострадания к себе, что само по себе является чувством нездоровым. Рассматривать всё происходящее беспристрастно, как бы со стороны, я не могу, так как я заинтересован в успехе своего дела. С другой стороны, Рамон тоже заинтересован в успехе своей фирмы, и я бы понял его заинтересованность и сочувствовал ему, если бы он был свободен от обязательств перед нашим конкурентом. В сотый раз я прихожу к одной и той же мысли, что посредником нашей страны в Аргентине должен быть другой человек, что приведёт к прекращению абсурда. Как донести это до «Техстанкоэкспорта»? Николин, кажется, понял всё, что здесь происходит.
Валевский – это бесхарактерный флюгер и надеяться на его благоразумие и решительные действия не стоит. Желающих быть представителем нашего государства в Аргентине, со спецификой текстильной отрасли, найдётся немного. Деловых и человеческих качеств у такого человека должно быть достаточно. А если таковой всё это имеет при себе, то он с таким же успехом может заниматься любым другим бизнесом, не рискуя собственной репутацией, здоровьем, а, может, и головой. Сейчас таким человеком может быть только Фёдор - Теодоро. Захочет ли он теперь заняться этим делом самостоятельно, учитывая последние события, произошедшие со мной? Хотя он сам больше года назад изъявлял желание сотрудничать с нами. Он лучше других знает и понимает все нюансы и все завязки людей, заинтересованных как в нашем успехе, так и в нашем провале. Если – Теодоро, то тогда неизбежно лобовое столкновение с Рамоном, которое может сопровождаться самыми ожесточёнными действиями двух бывших партнёров, осложняющихся ненавистью прежних отношений и ещё не совсем завершившимся разделом их прошлого совместного бизнеса.
А над горизонтом России поднималась чёрная туча из сумбурных решений наших властей, волею судьбы оказавшихся у руля перестройки. Никто не знает, как эта перестройка повлияет на дела заводов, на экспортные поставки, на работников всех уровней и всех граждан, в том числе и на меня. Это – впереди. А пока надо завершать то, что наработано, и теперь уже в новых условиях, которые были хотя бы устно согласованы нашей делегацией с Рамоном. По словам Николина, Рамон сказал, как выдавил из себя: «Пусть работает», – имея в виду мои самостоятельные действия.
«Надо встретиться с Андрианом!» – вдруг вспомнил я и позвонил Хорхе домой. Надо дружить с этим Хорхе. Неизвестно, как могут повернуться события, а деловой, с человеческими качествами предприниматель может всегда чем-то помочь.
– Николай, телепатия! Я только сейчас подумал: все твои начальники, наверное, уехали, и ты сегодня уже свободен.
– Да, их самолёт в четырнадцать двадцать уже должен был вылететь. Я сейчас выеду к тебе и через полчасика с тобой поедем к Адриано. Только гитару я не возьму, не то настроение.
– Что-то случилось?
– Случилось. Потом расскажу.
– Не интригуй, хотя бы одним словом...
– Я жив и почти здоров, остальное потом.
– Я понял, ладно, жду. Не забудь взять адрес Адриано.
Тут же я позвонил Андриану. Трубку взяла его жена Любовь. Я представился.
– Ой, Николай! – нараспев сказала Любовь. – Сейчас позову Андриана.
– Слушаю, Николай, – в трубке я услышал спокойный голос с доброжелательным тоном. «Ну, слава Богу, – подумал я, –  в порядке Андриан».
– Мы подъедем к вам с нашим компаньоном по испытанию станка, не прогоните?
– Я понял и жду вас в любое время. Только вчера из Мендосы  мне привезли вино уже нового урожая, да и моя домашняя, выдержанная настойка есть. Адрес помнишь?
– Да. Будем через час. Только о делах наших – не при Хорхе. Лучше в другой раз.
– Конечно. Вы сильно голодны?
– Могу сказать только о себе: я совершенно пуст и даже промыт, благодаря заботе Рамона за мою любовь к нему.
– А, вот как! Что, опять? Я понял и сожалею. Я знаю, чем тебя угостить. Приезжайте.
Пришла Галина из магазина и собиралась садиться писать планы уроков на понедельник.
– Галина, собирайся, поедем к Андриану в гости. Пока мы поговорим о деле, вы поболтаете о женском. Будет ещё и Хорхе.
– Куда ты собрался? Тебе бы сейчас никуда не надо ходить – ты бледный.
– Пойдём, собирайся. Чего с зеркалом обсуждать историю, творящуюся сегодня. Это надо делать с друзьями. Выпьем вина, разгоним кровь – похорошеет, жизнь покажется веселей.
Через полчаса мы были у здания офиса Хорхе, где у него на втором этаже была жилая часть дома для всей его семьи. Он уже ждал нас в машине. Мы пересели с такси к нему и минут через десять были в небогатом районе Буэнос-Айреса, который ещё полвека назад был деревней. Город поглотил сельскую жизнь, и то там, то здесь уже были построены добротные дома, отражающие уровень благосостояния владельцев. По адресу, по которому мы подъехали, дома были скромные, но чистые, с ухоженной территорией. Андриан вышел встречать нас вместе со своей Любовью. Выглядели они по-домашнему, и в просторных светлых хлопковых одеяниях были похожи на зажиточных крестьян прошлого столетия. На Любови была блуза-вышиванка, которая напоминала ей о своей российско-украинской родине. Андриан был в шароварах и русской косоворотке бордового цвета, но породу было не скрыть – барин. Несмотря на его уже немолодой возраст и невысокий рост, он был статен с гордой осанкой.
Мы все обнялись, как старые друзья.
Любовь сразу увела Галину на кухню, а мы прошли в сад, спрятавшись в тени густой зелёной беседки.
– Ну, как дела у тебя, молодожён?  – спросил Андриана Хорхе, смеясь. Как с молодухой – находишь общий язык?
– Представляете, настолько мы совпали, что я решил жениться! Вот только бы пару десятков лет скинуть, чтобы уравняться с ней. Я даже переписал на неё свои последние активы виноградника в Мендосе. Продавать что-то от остатков виноградника не буду. Она даёт уроки фортепиано на дому. Проживём.
– Адриано, зачем тебе скидывать года? Она ведь потом скажет: давай детей заведём, а с детьми теперь очень трудно, – не переставал подначивать Хорхе.
Тут подошли женщины с подносами.
– Николай, вино тебе нежелательно, – сказал тоном знахаря Андриан, – а вот это блюдо из духовки тебе кстати. Это овощной суп. Чего в нём только нет, даже есть несколько виноградин и, конечно, прокрученное мясо телятины. Ешь, поправляйся! Вот Любовь моя, – тут он ласково взял жену за руку, подержал её и продолжил, – хотела взять ребёнка из беспризорных, бродячих. Но дочь её Адель – она уже четвёртым беременна в Чили – сказала, что привезёт нам свою старшую чилийку на воспитание.
– Обещают внучку привезти с финансовым сопровождением. У них мясной бизнес идёт в гору. Жалко, земли у них маловато. Но уже третий ветряк поставили – воду артезианскую качать. Канада и Америка хорошо покупают у них мясо, – сказала Любовь.
– Какого возраста внуки? –поинтересовался я.
– Старшей семь лет, а младшим мальчикам – пять и три, – ответила Любовь, и они с Галиной ушли.
– А как дела у тебя? – спросил Андриан у Хорхе. 
– У меня нормально, но могло бы быть лучше. Много переживаний. Теперь от Николая зависит, от Москвы. Кстати, у него сегодня какая-то тайна, но он от меня скрывает. Адриано, допроси своего земляка. Видишь, он бледный. Да налей ты ему вина, пусть выпьет. От сухого вина ничего плохого не будет. Лучше поест.
– Вы же знаете о нашей бесконечной «взаимной любви» с Рамоном: я ему – свои дела, он мне – свои витамины. Кому хуже – трудно сказать. У каждого свой трофей, – попытался пошутить я. 
– Николай, я догадываюсь, но расскажи ясней. Надо знать подробности, то есть факты, чтобы понять степень «любви» Рамона, – попросил Андриан.
– Да, в общем, никакого секрета нет. Повторение прошлого из кофейной практики Мигеля. Вчера в «Эсмеральде» был прощальный завтрак. Все блюда были обычные, без вопросов. А на десерт принесли ананас на общих подносах, а мне подали то же самое, только отдельно на блюдечке.  Как я и ожидал, ананас оказался с сюрпризом.
– И сюрприз оказался только у тебя? – спросил Хорхе.
– Уверен, что да. Я сомневался, есть этот ананас или не есть. Но Даниель сидел напротив и контролировал. Я боялся, что принимающая сторона обидится и съел тридцать процентов от куска, остальное оставил им на чай. Распрощавшись со всеми, сразу уехал. Таксист попался хороший, довёз быстро. По прошлому опыту дома уже был хороший рецепт промывки. Зато я убедился, что Рамон остался верен себе в методах воспитания несогласных. Не демократ он.
– А я вижу твои синяки под глазами, такие шутки плохи. Тебе надо беречь здоровье, Николай, – сказал Андриан, – не надо было даже в рот брать это зелье.
– И о чём бы мы сейчас говорили? – улыбнулся я. – Да и сомневался бы я в своей правоте.
– А я расскажу одну притчу, из мифологии одного из многочисленных народов – гуарани. Они жили в центральной части Аргентины и в некоторых других северо-восточных странах южной Америки. В лесах и полях, где жили гуарани, хозяйничал монстр Монаи с семью братьями. Монаи имел варварский характер и с братьями занимался грабительством, воровал, использовал гипноз и совершал тайные рейдерские захваты чужого имущества. У людей, живших в этих местах, был между собой раздор, потому что они обвиняли друг друга в грабежах. Потом люди поняли, откуда беда, объединились и решили наказать Монаи. Была у этих людей одна очень отважная девушка Пораси, которая решила пожертвовать собой, чтобы погубить этого злодея Монаи. Она завлекла Монаи с братьями в пещеру, а людям приказала завалить камнями вход и сжечь всех находящихся в пещере вместе с ней. Так вот, Рамон и есть тот Монаи. Смотри,  Николай, чтоб с тобой не случилось такого финала, как с героиней мифа. Хоть мы с Адриано – как гуарани и повязаны друг с другом делами и дружбой, но в жертву тебя приносить не собираемся.
– Спасибо, Хорхе, за заботу. Хрен с ним, пусть этот Монаи живёт. Уверен, что обойдёмся без жертв. Мой директор забрал у Валевского опросные листы и проекты контрактов на твои станки, Хорхе, и ещё двух фирм на джинсовую ткань и для одной фирмы в Бразилии на полипропилен. Всё будет у нас хорошо.
– Я в субботу пытался забрать свой радиоприёмник из демзала, – сказал Андриан, – но он был закрыт, и я зашёл в офис. Там были Биатрис и Мигель. Мигель набросился на меня с оскорблениями и сказал, что никакого радиоприёмника нет и что Рамон велел гнать меня в шею. Я не стал дожидаться, когда он вцепится в меня – сам вышел. Как-то раньше, когда я ещё был при Рамоне, он сказал: «Мигель – мой кореш с юности, и он за меня жизнь отдаст».
– Да, Мигель и есть брат бандита Монаи. Одного поля ягоды, – сказал Хорхе. – А ты, Николай, доверчивый и наивный человек. Я думаю, ты продукт вашей системы. И твоё бескорыстие мне было непонятно. Ещё до того, как ты начал проектировать конструкцию, я всё ждал, когда ты заявишь мне цену на предоплату. У нас бы так сделали. И я бы так сделал. С точки зрения бизнеса это даже глупо – не воспользоваться своим трудом.
– Спасибо, Хорхе за прямоту. Ты, конечно, прав. За семьдесят лет советской власти нас отучили быть хваткими. Революция в своё время сломала в России деловые и предпринимательские традиции, какие были до неё, и люди в абсолютном большинстве в нескольких поколениях стали инфантильными. Но не волнуйся, Хорхе. Уже объявлено нашим правительством право на предпринимательскую деятельность, и лет через пять суровая действительность научит пользоваться возможностями зарабатывать. В конце концов, действительно, успех жизни – это сумма неупущенных возможностей. Но видишь, я-то был направлен сюда заводом с определённой задачей, а не заниматься предпринимательской деятельностью, которая вообще не предусматривается нашей коммунистической системой.
Выпитое вино как сок благотворно промывало незаслуженно обиженные внутренности, и я совершенно забыл про утренние неприятности. К вечеру стало прохладнее. Андриан принёс гитару, и мы по очереди и вместе исполняли танго и романсы. Вечер в мужской компании мог затянуться и дальше, но Хорхе, как и должно предпринимателю, заторопился к окончанию воскресного рабочего дня. Люди ждали оплату за работу.
– Хорхе, не боишься ехать под алкоголем? – спросил я.
– О нет, – улыбнулся Хорхе, – чтобы я стал пьяный, мне надо много выпить.
– А запах? – не унимался я.
– А у нас с запахом можно, сколько-то промилле разрешается иметь в крови. И к тому ж я по магистралям не поеду. А на квартальных улочках полицейские не стоят. 
Хорхе со всеми тепло попрощался и уехал.
После его отъезда мы Андрианом пошли погулять по ближайшему парку. Вокруг были нескончаемые райские звуки птиц. Однако чрезмерный шум цикад мешал их восприятию. Вспоминаю нашу российскую весну и лето в парках, в садах и особенно в лесу. У нас ничто не мешает раздольно звучать птичьим голосам, которым, к счастью, не дано знать человеческих интриг и пороков, безжалостно рвущих струны души.
Я рассказал Андриану о результатах переговоров нашей делегации с Рамоном и о предварительном решении, что после двух лет работы я продлеваться в Аргентине не буду.
– Так тебе осталось немногим более полугода. Я тоже думаю, что тебе надо будет уезжать. Хотя очень жаль. Я всё думаю: если бы нас не свела судьба, что было бы со мной? Это ты взбодрил мою, казалось, уже никчёмную жизнь. А тебе, по-хорошему, надо бы раньше уехать. Опасно тебе здесь оставаться. Ты многим тут мешаешь. Ведь и американец Смит до тебя здесь монополистом был. Ведь так?
– Да, по словам Хорхе, Смит был монополистом во всей Латинской Америке по поставкам упаковочной сетки. Да, оставаться здесь больше одного срока я не буду. Хотя… Ведь только начинается нормальная работа, установлены контакты и доверительные отношения с клиентами. Жаль. Андриан, когда приеду домой, сделаю вам с женой вызов, побываете у меня в гостях, посмотрите современную Россию.
– Дай Бог, чтобы всё было хорошо и здоровье не подвело. Николай, у меня есть интересная новость. Два дня назад я был приглашён в нашу систему национальной разведки. Это аргентинская служба, как у вас КГБ. Спрашивали, как складываются отношения у меня с тобой и с другими русскими из торгпредства. Они откопали все мои прошлые дела и связи и поблагодарили меня за былое сотрудничество в интересах Аргентины. И этак доброжелательно беседовали. Сослались на мой возраст и посетовали, что я староват для активных дел. Но не исключали, что в будущем могут обратиться за помощью, если это потребуется. Я не стал возражать. Но если ты уедешь, я прекращу все контакты с ними. Правда, в конце я всё-таки пожаловался на Рамона Мартинеса, что он выгнал меня с работы, где работают русские, которые могут быть интересны национальной разведке, и рассказал, по какому поводу он это сделал. Сеньор капитан ответил, что, как правило, в такие дела они не вмешиваются, но вопрос изучат всесторонне и примут решение: помочь ли мне вернуться к Рамону на работу.
– Андриан, в прошлый раз вы рассказывали, что мной интересовался американец Бернардо Гроссман. Вы ему передали информацию о якобы моих связях с КГБ?
– Нет. С Бернардо я больше не встречался. А прошло с тех пор больше трёх месяцев. И вот теперь приглашение наших аргентинских ребят с теми же вопросами – один в один. Напрашивается вывод, будто Бернардо связан с аргентинскими спецслужбами и передал им сведения о моих с тобой отношениях и торгпредом. Но это и нелогично, и вопреки правилам деятельности спецслужб. Они всегда работают независимо, за исключением случаев криминального характера, или если исследуемый объект или сеть выходят за рамки государства. Хотя я не почувствовал от аргентинцев активного интереса к тебе и ко мне. Было сказано как-то так, вяло: может быть, посмотрим... Дай Бог, чтобы все отстали. Хочется спокойной жизни. Я много думал обо всём, что вокруг нас происходит. Что касается тебя, то мне кажется, что твоя активность в работе на результат свидетельствует о твоей приверженности твоей стране. И такого человека разрабатывать нет смысла. Даже я бы сразу понял, что склонить тебя на что-то в интересах другого государства невозможно. С другой стороны, ваша перестройка экономической системы, а может, и политической, с переходом на частный бизнес и на условный развал институтов власти может происходить не без консультантов западных идеологови спецслуб. И если они каким-то образом участвуют в изменении структуры государства, то они же и планируют. Таким образом, им известна конечная цель своих же планов, и уж точно одной из их целей будет являться ослабление ваших спецслужб. С их ослаблением станут доступны многие секреты ваших производств всех интересующих их заводов. В том числе и вашего завода. Поэтому, по моему опыту и моей разведфилоссофии, для спецслужб сейчас возиться с отдельным гражданином СССР с целью получения какой-то информации неэффективна. Я предполагаю, что тебя теперь оставят в покое, а значит, и меня. И остаются у тебя здесь только два источника опасности под вопросом – это Рамон и Смит. Но это уже чистый бизнес с его конкуренцией. Тут надежда на цивилизованный ход развития конкурентной борьбы, которая чаще зависит от отдельных индивидов, живущих преимущественно по своей собственной – благородной или варварской – конституции. По этому поводу я всегда вспоминаю мудрые слова Хайяма:
«Друзей поменьше! Сам день ото дня
Туши пустые искорки огня.
А руку жмёшь – всегда подумай молча:
"Ох, замахнутся ею на меня!.."»
Николай, у меня такое ощущение, что мы с тобой прощаемся. Если это так, то я желаю тебе успеха, но прежде – здоровья. А что касается целей жизни, так их всегда полно. Порой переживаешь, что не можешь достичь цели, а достигнешь – расстраиваешься не меньше из-за возникшей пустоты и разочарования. Но не стоит переживать. Человек так устроен, что на работу его мозга, как на наживку, вновь набрасывается новая стая целей и идей, и заманивают они его своими сомнительными результатами и благами. Так что – здоровья тебе, на что я надеюсь.
Я тоже пожелал Андриану здоровья и долгой любви в объятьях Любови.

Глава 31. Новый год и старые «друзья»

Когда готовишься встречать Новый год, а солнце тебе свои лучи, как ножи, вонзает в темечко, трудно принять такой парадокс. В холле торгпредства ещё давно было вывешено объявление о торжественном вечере 31 декабря 1990 года по поводу встречи Нового Года. Обещаны поздравления, новости с Родины, песни, шутки и шампанское. В качестве условия, что новый год принесёт радость, заявлен взнос – посильный бюджету семьи каждого сотрудника. Начало в 19:00 местного времени. Лаконично и многообещающе. В объявленный день, ещё до указанного времени, входящие в холл по-особенному любезно приветствовали друг друга, как будто они сегодня на работе не виделись. За входящими через порог не было привычного нам, россиянам, вала морозного воздуха в качестве предвестника наступающего рубежа. Наоборот, некоторые гости обдували себя веером и с радостью принимали прохладу, шедшую от установленных где-то по углам кондиционеров. В зале для приемов стояло около пятнадцати столов. Судя по сервировке и количеству стоявших на столе напитков, взнос в общий котёл оказался действительно необременительным для семей сотрудников. За средним столом крайнего ряда сидели глава торгового представительства и его заместитель с жёнами. Мы с Галиной и пара знакомых нам свердловчан, Елены и Алексея, до сих пор ещё задержавшийся в Арентине и окончательно не спившийся, оказались вместе за столом посредине зала. Все присутствующие были активны, неподдельно радостны и чувствовалось, что некоторые уже по московскому времени встретили Новый Год, а может, ещё и по Гринвичу, а может, даже по часовому поясу каких-нибудь ещё островов Тихого океана, пока ещё не известных непьющим людям.
Выключили музыку, и Павел Андреевич Дворжецкий, не по-праздничному серьёзный, поздравил коллектив сотрудников и их семьи с наступающим Новым 1991 годом. Пожелал здоровья и успехов в вопросе расширения экспорта в Аргентину и всю Латинскую Америку. Сообщил о некоторых событиях, на его взгляд наиболее важных, произошедших у нас в стране. Ушли в отставку министр иностранных дел Э.А.Шеварнадзе и премьер-министр Н.И.Рыжков. На пост вице-президента избран Г.И.Янаев. Новости, говорящие нам только о том, что верхний эшелон власти под воздействием каких-то невероятно могущественных сил претерпевает, говоря техническим языком, процесс подгонки, просеивания, шлифования, рихтования под исполнение определённых задач. Каких задач именно – пока ещё нам не было известно.
Эти перестановки фигур большой мировой игры, происходившей на одной шестой суши земного шара, никого сидящих в зале не удивляли, но настораживали и вызывали обоснованное беспокойство. В зале притихли даже те, кто успел перейти черту Нового Года уже несколько раз. Будучи в неведении о реальных событиях дома, многие вообще сегодня ничего этого не хотели бы слышать. Прямо хотелось ругнуться, сказать: «Черт-те что творится!» и забыть об этом на двадцать четыре часа.
Не успокаивало и то обстоятельство, что не только у нас так плохо. В Аргентине инфляция убежала ещё дальше и исчислялась сотнями процентов. Но нам от этого не было легче. У нас своя планида!
 Впрочем, наступила долгожданная минута, когда эстафету приняла импровизированная конферансье, одна из активных общественниц, какие всегда находятся в любом коллективе. А если нет, так её найдут, назначат, и уж тогда ей точно не отвертеться. Таковой избраннице придётся покопаться в своих тайниках интеллекта и найти необходимые таланты, которые смогут удовлетворить начальство и, дай Бог, коллектив. Красивая, статная конферансье вещала своим радостным языком и ярко накрашенными, растянутыми в улыбку губами. Она словно целовала всех в уста, повелев на время забыть о проблемах и помнить только то, что жизнь продолжается, в том числе и в эту конкретную минуту. И что не зря же мы тут нарядились! Не только для того, чтобы понравиться друг другу, но и чтобы испытать коллективную радость праздника и освободить истомившиеся столы от груза яств. Ведущая дала старт на спринтерское открывание шампанского и, слава Богу, на мирную стрельбу пробками, а затем разразилась радостными поговорками и новогодними репризами, пригласив в помощь, как и водится в таких случаях, Снегурочку.
Вскоре первоначальная заорганизованность уступила место самостийности за каждым столом, и организаторам уже с трудом удавалось направлять торжество в общее русло упорядоченного коллективного исполнения песен. Я старательно драл глотку, пытаясь показать свои вокальные способности, но, как оказалось, любителей громкого пения было так много, что я остался незаслуженно незамеченным.
Радостная ответственность и возможность, согласно очереди, показать дань уважения другим столам посетила и наш стол: приглашённая к микрофону жена Алексея Елена проникновенно и очень даже профессионально спела романс «Белой акации гроздья душистые». Исполнив песню, она сказала тёплые слова остальным присутствующим в зале, и её заслуженно благодарили, отбивая ладони. Почти за каждым столом находились отважный мужчина или его смелая жена, и они снова и снова поздравляли собравшихся с Новым годом, который уже реально наступил. Так, в атмосфере наших живучих традиций, не меняющихся и на другой стороне земного шара, в жаркую ночь прошли несколько последних часов прошлого 1990 года. И, как плугом, пропахали отчаянную борозду между советским прошлым (каким оно было – точные эпитеты мы узнаем от наших благодарных или не очень щедрых на оценку потомков) и неизвестным, пугающим, новым, но уже понятно – капиталистическим – будущим. Вот так наступил 1991-й год.
По дороге домой в компании Алексея и Елены мы то и дело попадали в какую-нибудь веселящуюся толпу и невольно на короткое время становились соучастниками их действа. Повсюду валялась ещё не убранная бумага, выброшенная из окон домов как символ прощания со всем старым и ненужным. Часто можно было видеть ёлки, наряженные разными игрушками. Но как таковую, натуральную ёлку мы не видели. Скорей всего, это были островерхие конусы, изготовленные из разных материалов, подсвеченные разноцветной иллюминацией. То там, то здесь ещё звучали салюты и взрывы пиротехники. Всю ночь работали кафе и рестораны, в которых было полно народу. Очень часто можно было увидеть Папу Нуэля (Деда Мороза) с какой-нибудь наряженной под Снегурочку особой, которая вряд ли могла представить себе, в какой невероятный мороз приходится ходить по улицам их российским сестрам, нашим настоящим Снегурочкам, чуть ли не в таком же одеянии. А здешние Снегурки, избалованные райским новогодним теплом, в символических откровенных одеяниях (порой казалось, что такие девицы уже где-то потеряли часть своего и без того дырчатого одеяния) расхаживали пешком или их возили в неописуемых каретах, и везде их радушно принимали и угощали, или они сами из запасов, припрятанных в глубине своего транспорта, угощали прохожих. Весь этот невообразимо разношёрстный, шумный человеческий винегрет передвигался по улицам, казалось, бесцельно. Но многие, будучи согретыми снаружи и изнутри, не обходили фонтаны, озерки и пруды, пытаясь остудиться. И боюсь, что если бы рыбы умели говорить, то уж точно вновь перестали бы это делать, испугавшись этих появившихся вдруг в воде доселе не виданных морских двуногих мутантов-ихтиандров.
Но всё когда-то кончается, так что закончился и наш первый в новом году такой красивый путь среди сказочного, праздничного и счастливого народа. Трудно было поверить в этот час, что эти люди очень скоро вернутся в свои разные по благосостоянию жилища и что они вновь окажутся носом к носу со своими никуда не ушедшими житейскими проблемами. Искусно созданный самообман закончился. Это лучший из созданных человечеством самообманов, который имеет свойство допинга. Жаль, что не на каждый день! Я бы, грешный человек, согласился быть пожизненно наркоманом от такого допинга!
Но наступили и мои будни. Около месяца я был свободен от каких-либо сложностей со стороны Рамона и его сотрудников. Я завершал дела, перешедшие из того года, и тут в конце января с завода по торгпредской почте на моё имя пришло письмо, в котором было сказано: на заводе рассмотрены все аспекты принятия к изготовлению двадцати четырёх станков с перевивочным механизмом для Хорхе Азкуен. Заказ будет исполнен. Я ответил по торгпредскому телетайпу, попросив рассмотреть возможность подписания контракта напрямую с заказчиком Хорхе Аскуеном, минуя фирму «Бола». После отправления телекса, телетайпистка положила отправленный мной документ в почту Валевского. Когда он пришёл в торгпредство и проверил почту, то вошёл в кабинет уже раздражённым.
– Зачем ты это делаешь? – спросил он у меня.
– Я не хочу, чтобы Рамон тормозил поставку. Он заявлял, что поставка этих станков возможна после создания совместного предприятия. В этой поставке есть мой личный интерес, и я вправе иметь своё мнение.
Тут зазвенел звонок, и знакомый мужской голос на испанском языке спросил меня.
– Я вас слушаю.
– Это Федерико Касьери. Николай, добрый день.
– Добрый день Федерико, рад вас слышать! Как у вас дела?
– Хорошо! Станки работают нормально. Я тут случайно узнал от одного твоего знакомого, Адриано – он проезжал мимо со своими родственниками и заглянул ко мне познакомиться – что вам удалось в Буэнос-Айресе создать конструкцию, с помощью которой можно ткать полипропиленовую сетку. Мне кажется, она хорошо пошла бы в качестве подложки для набивки ковровых изделий. Вы на какой ширине станка испытывали?
– На ширине сто восемьдесят.
– А на широком она может работать?
– В принципе, можно на любой ширине.
– Отлично. А как можно получить образец ткани и обсудить технические детали?
– Я запланирую и, думаю, через восемь-десять дней смогу подъехать к вам. Так устроит?
– Отлично! – сказал Федерико. – Позвони потом, уточни когда будешь выезжать.
– Договорились, Федерико. До свидания!
– До встречи, Николай! Привет Адриано! – тепло попрощался Федерико.
Какое-то время я сидел в раздумье. Не сидится дома Андриану… И ведь запомнил, проблемную фирму Федерико, и не поленился заехать. Говорить ли Валевскому о возможном новом заказе?
– Кто это звонил? – спросил Валевский.
– Интересуются станками с перевивкой на выработку сетки в качестве основы для производства искусственных ковров.
– И сколько станков хотят?
– Пока ещё ни о чём не говорили. Надо для начала рассмотреть техническую сторону. Дело новое, станки в два раза шире.
– Николай, я тебя прошу, не надо игнорировать Рамона.
– А что от меня зависит? Это он должен все мои идеи поддерживать и помогать создавать условия для реализации. А он меня игнорирует больше года. Извините, насильно мил не будешь. Буду заниматься делами сам, насколько смогу. Между прочим, Рамон пообещал Николину не мешать мне. А мнение своё по поводу заказа Хорхе Аскуена, сделанного мимо Рамона, я уже высказал в телексе на завод. Пусть там, в Москве, решают. А я пока должен поехать к Федерико и попробовать ответить на все его вопросы: сможем ли поставить ему широкие станки с перевивкой. На это уйдёт пара недель, не меньше.
– Ты изолируешься от Рамона, не хочешь делить с ним лавры.
– Тут лаврами не пахнет. В другие страны мы поставляем сотни и тысячи станков. Все лавры пожинают там. Хочет от нас признания – пусть ищет покупателей, работает на нас и зарабатывает. Вы же знаете, какой процент он накручивает на станки и на запчасти и сколько он зарабатывает.
– А кто этот заказчик?
– Федерико Касьери.
– Как так? У него же всё плохо. А что, он назвал какого-то Андриана? Это тот, который с фирмы Рамона?
– Подслушиваете?
– Нет, просто хорошая слышимость. Так это наш Андриан?
– Наш, наш. Он по пути к родственникам жены заехал к Федерико. Теперь у Касьери всё хорошо работает, и он доволен. Владимир Павлович, так где обещанный Рамоном план поставок оборудования?
– Рамон согласовывает с заказчиками сроки.
– Ну-ну, ждите у моря погоды. Я – в демзал. Пришло извещение о поступлении пополнения запчастей на склад, в том числе для окончания ремонта станков на фирме «Морон», которых не хватило.
Мы распрощались.

Глава 32. Последний урок

Только двадцать шестого февраля удалось вырваться к Федерико Касьери в Колон. Аргентинское лето близилось к концу, но температура ещё была летняя –жаркая, а ночью уже было прохладно – меньше двадцати градусов. Последние недели я мало бывал на фирме «Бола», заезжал только за запчастями на склад в демзале и забегал к Хорхе, работавшему поблизости. Он подписал с аргентинским банком кредитное соглашение на покупку станков в лизинг. А банк, в свою очередь, заключил контракт с «Техстанкоэкспортом» на поставку станков с перевивочным механизмом для фирмы Хорхе Аскуена. С заводом я поддерживал связь и согласовывал технические вопросы производства и оплаты перевивки. На величину пятидесятипроцентной доли Энрике от стоимости механизмов в контрактной стоимости поставки сделана скидка. Этот момент я обсуждал и разъяснял напрямую Энрике, и он согласился на этот вариант оплаты его авторства. Он был доволен и, улыбаясь, заявил Хорхе, что, как только станки поступят к ним, Хорхе должен будет заплатить ему величину скидки. Хорхе также в шутку упрямился и умолял господина автора подождать до первой ожидаемой прибыли от работы станков. Слава Богу, что шутливый тон родственников не перерос в серьёзные разногласия. А Энрике – человек сложный, гордый и уязвлённый подчинённым положением в семье Хорхе, смирился со своей второй ролью.
Приехал я в городок Колон, когда было уже без четверти полдень. Безлесный, бескрайний простор до самого горизонта на языке индейцев звучит как «кечуа» и относится к прериям предгорий Анд – Патагонии. Местами ещё росли небольшие рощи экзотической красоты деревьев эритрина – «петушиный гребень». Когда я приехал, эти соцветия гребешков ещё ярко горели среди бескрайнего простора серебристого ковыля и сиреневого перловника, среди сказочного разнотравья, в котором огромными участками хаотично буйствовало золотистое дикое просо. Большие территории прерий были заняты пастбищами крупного рогатого скота, и, как сопутствующий, созданный руками человека элемент в дополнение к этому пейзажу, виднелись ветряные мельницы.
Я устроился в гостинице на сутки, чтобы утром не спеша выехать домой.
Уже третий мой приезд приходится аккурат на тот момент, когда Федерико собирается позавтракать или пообедать. Но сначала он провёл меня в конец производственного корпуса, где было довольно большое пустующее пространство. Он объяснил, что на этих свободных площадях могут быть установлены ткацкие станки, которые он запланировал купить. Затем в уже знакомом кафе довольно долго мы обедали и обсуждали подробности дела. Во время обеда народу в кафе было достаточно много. За соседним столом с девушкой сидел мой молодой плечистый «крестник», с которым я столкнулся в первый приезд в Колон и который мелькнул по дороге в отель во второй мой приезд. Теперь я видел его уже третий раз. Но сейчас он вёл себя совершенно спокойно, в какой-то момент наши взгляды встретились, и по мне словно пробежал ток. Я не понял, почему у меня появилась эта нервозность. Но вскоре я пришёл в равновесие, когда они ушли раньше нас. Я спросил у Федерико, не знаком ли он с молодым человеком, сидевшим с девушкой напротив, и получил отрицательный ответ. Я закончил заполнять опросные листы по стандартному варианту, добавив в конце раздел механизма перевивки.
– У вас уже есть решение, каким путём вы будете заказывать и оплачивать станки? – спросил я.
– Нет, я пока в раздумье. Вариант с Рамоном Мартинесом я уже прошёл и не думал, что такой абсурд в отношениях возможен. Кто-то сейчас из аргентинцев покупает ваши станки, и как они решают этот щекотливый вопрос? Ваш друг Адриано назвал Хорхе Аскуена, но я с ним незнаком.
– Аскуен берёт станки у банка в лизинг.
– То есть банк выступает покупателем оборудования у вашей внешнеторговой фирмы «Техстанкоэкспорт»? А почему нельзя купить у вашего завода напрямую?   
– Это государственная политика, точнее государственная система работы по экспорту через такие объединения при министерстве внешней торговли. Всё-таки это специфика – отношения с зарубежными покупателями. Я в этом вижу положительный эффект для тех наших организаций, которые не имеют соответствующих коммерческих специалистов, переводчиков, и визовых работников. В Москве около десяти таких объединений, которые по видам оборудования занимаются рекламой, экспортом-импортом и помогают организовывать сервис поставленного оборудования заводов, которых в стране тысячи. Сейчас, в ходе перестройки, я уже слышал, что власти обсуждают вопросы о самостоятельной работе по экспорту некоторых, наиболее крупных заводов. В существующей системе есть серьёзные недостатки. Главный недостаток в том, что между заводом-поставщиком и покупателем есть две промежуточные инстанции: само объединение, находящееся в Москве, и затем представитель этого объединения, живущий в странах с массовым экспортом. А ведь он, этот представитель, не работник завода. Бывает, что такой представитель объединения занимается большим количеством заводов. По моим наблюдениям знаю, что и времени у них часто не хватает скрупулёзно заниматься конкретным заводом, и нет заинтересованности, в том числе и личной. Может быть, когда-то наш завод станет самостоятельным. Мы имеем огромный многолетний опыт экспорта. Покупателями у нас были заказчики из двадцати четырёх стран.
Как я понял, для Федерико покупка станков – вопрос решённый, оставалось согласовать экономичный образец ткани-сетки, привезённый мной, с постоянными своими заказчиками ковровыми производителями. Именно такую сетку никто другой в Аргентине не производит. Мы договорились поддерживать связь и о том, что Федерико о принятии какого-либо решения сообщит мне. Он предложил мне довезти меня до отеля, но я с благодарностью отказался, сославшись на желание погулять по парку. И мы с ним тепло расстались.
Я не спеша шел по пустынной околопарковой асфальтовой дорожке и уже собирался зайти в парк. У меня было хорошее настроение. Вечер как продолжение хорошего дня был тёплый. Нежный ветерок, пробираясь под одежду, ласкал тело. Глаз радовала перспектива до самого горизонта – разноцветного, растворённого в бархатных лучах вечернего солнца.
Сзади шли какие-то люди, негромко переговариваясь, и вдруг я увидел, как из парка справа появился и пошёл навстречу мне тот самый задира. От неожиданности я напрягся. Но успокаивало то, что сзади тоже были прохожие. Когда до него осталось метров пять, я получил удар по голове сзади.
...Очнулся я от стона, издаваемого собственными голосовыми связками. Болело всё. В ушах был не шум, а звучало плавающее многоголосье. Я разлепил глаза. Лежал я лицом вниз на траве – головой в кустарник, как я потом понял, это был живой забор парка. Значит, меня перетащили за этот забор. Со стоном я перевернулся на спину, почувствовав боль в позвоночнике, и посмотрел на часы, но часов не было. Автобус. Он, наверное, ушёл. Сколько времени? Ах, нет. Я вспомнил, что я же остался в Колоне с ночевой. Зачем я отказался от предложения Федерико довезти... Но я не могу встать, всё тяжёлое. От головы болит всё тело. Я потрогал правой рукой болевое место левых рёбер – никаких ран не нащупал, но почувствовал колющие боли в рёбрах. Сильно саднит и тянет низ живота, и чувствовал как внутри, пузырясь, перетекает жидкость. В сильных толчках сердца проскакивают экстрасистолы, повторяющиеся с разной периодичностью, каких после командировки в Германию, я давно не испытывал. Что они сделали со мной? Наверное, пинали. Но я надеялся, что, может, всё это не смертельно. Может быть. Надо держаться. Надо встать... Повернулся на правый бок. Опираясь на правый локоть, приподнялся. Левой рукой зацепился за свисающие ветки дерева похожего на плакучую иву, успев заметить, что она вся в цвету, и сел. Боль в животе усилилась, я развернулся и встал на колени. Превозмогая боль во всём теле, я встал на ноги. Было ощущение, что сейчас выроню кишки. Придерживая живот правой рукой, я медленно пошёл. Было ещё светло, но никого не было видно, кто бы помог мне дойти до отеля. Идти было метров двести пятьдесят. В отеле молодой человек, выдавая ключ, спросил:
– Что случилось, вам плохо?
– Ничего, отлежусь. Я упал. Во сколько последний автобус в Буэнос-Айрес?
– В двадцать часов.
– Помогите мне купить билет.
– Я позвоню, закажу. Дайте ваш паспорт. В кассе назовёте фамилию, и вам за деньги выдадут билет. Автовокзал рядом. Вы же не первый раз тут.
Я подал паспорт и сказал, что потом заберу. На стене часы показывали девятнадцать часов двадцать минут. В номере я взял простыню и, достав из рюкзака ножницы, отрезал кромку подрубленной стороны и оторвал по всей длине полосу. Я лёг на кровать и плотно обмотал себя по талии. При каждом вдохе чувствовал боль в левом подреберье. Постепенно дыхание успокоилось, и я лежал, почти не чувствуя боли – лишь слабость и шум в голове. Господи, вот так бы тихо умереть. Вот сволочи, всё-таки добились своего. Не спать, а то опоздаю на автобус, не спать… Полежав минут пятнадцать, я понял, что не туда лёг головой, потому что вставать надо с правого бока. Я взял оставшийся кусок простыни, перебросил через широкий выступающий край подоконника и, подтягиваясь, сел. Успокоив организм, я спустил ноги и встал. «Да, так, обтянутому простынёй – намного легче и увереннее», – подумал я. В рюкзаке было немного вещей, но оказалось, что он мне не под силу. Я вынул из него записную книжку с телефонами и разными набросками стихов и оставил рюкзак. Медленно я спустился вниз.
– Меня зовут Фундук, – обратился ко мне дежурный, протягивая паспорт. Может, вам помочь дойти?
– Нет, спасибо, Фундук. Мне сейчас лучше. Чтобы забинтоваться, мне пришлось порвать вашу простыню. Извините меня. В качестве компенсации я оставил свой рюкзак – он новый. Он мне сейчас тяжёл. В нём кое-что есть, заберите, может, пригодится кому-нибудь.
– Нет-нет, ничего. Не переживайте. Рюкзак мы передадим сеньору Федерико, а он передаст его вам при следующей встрече.
Он меня растрогал. Почему не все такие наивно подумал я… У меня даже, кажется, наметились слёзы благодарности – это от слабости. Я, если это можно так назвать, поспешил уйти. На станции автобус уже стоял. Я оплатил в кассу за билет и подошёл к автобусу. Водитель был у дверей и помог мне подняться по ужасно высоким ступеням, какими они мне показались. Моё место было во втором ряду с правой стороны. Вскоре мы поехали. Триста километров мы ехали, как мне показалось, сутки. Дорога, которая раньше мне казалась безупречной, теперь была сплошь в выбоинах. Неожиданные мысли посетили меня на пути домой! От полного пессимизма: хоть ложись в гроб и помирай – до бесшабашного оптимизма, типа: я всех порву! Но это – так, больше для подпитки своего настроя. Чем ближе к Буэнос-Айресу, тем меньше оставалось сил у организма держаться за ниточку жизни. Полночь. Всего-то двенадцать часов прошло от прибытия в Колон до возвращения в Буэнос-Айрес. А какая огромная разница в ощущении и мыслях! У стоянки автобуса было несколько машин такси. Я подошёл к первой и попросил водителя откинуть спинку переднего сидения. Вопросов у него не возникло. Еле усевшись в неудобную низкую машину, я ехал полулежа. За время в пути водитель не задал ни одного вопроса. У дома он вышел из машины и помог мне выбраться. Я пытался достать деньги, таксист с выраженной индейской внешностью остановил меня и оплату не взял. В нашем четырёхэтажном доме лифта не было. Шесть пролётов  по десять ступеней – как шестьдесят метров в гору.
Жена не проронила ни слова. Да и что скажешь – уже привыкла. Проходя мимо зеркала, я даже не посмотрел на себя. Мне трудно было не только голову поднять, но и глаза. Я лёг на кровать и понял, что матрац какой-то старый, с торчащими пружинами.
Едва дожил до утра. Обезболивающее почти не действовало. Сердце не переставало дёргаться. Уже в шесть утра я позвонил Валевскому, точнее, его жене Евдокии Александровне. Она, по иронии судьбы – врач-нарколог, работала единственным доктором в нашем посольстве. И тут началась новая «полоса препятствий».
Приехала Дуська, как её называли за глаза, с посольским водителем, который остался в машине.
– Что случилось, горемычный? – зайдя в спальню, спросила она. – Выспаться не дал.
– Сзади ударили по голове, я потерял сознание. Что было потом, не знаю. И я подробно передал ей все болезненные ощущения в теле.
– Пить надо меньше. Голова болит – скорее, с похмела или оттого, что упал пьяный. Признайся. А живот болит оттого, что что-то не то съел. Надо разборчивым быть в пище. Мой вон на каше сидит, а всё равно живот постоянно болит, это от нервов.
– Я вообще в рот не брал спиртного. («С такой стервой жить – не только живот заболит», – подумал я).
– Вот-вот, понаслушалась я за время работы наркологом. Все сразу так и говорят, что не пьют. А каждого второго можно в психушку везти. 
– Что, и меня можно в психушку?
– Будешь настаивать на дырке в животе – и тебя можно в психушку.
– Так ведь даже температура тела разная: где разрыв, там кожа горячее, чем всё остальное тело. Потрогайте.
– Ещё я тебя не трогала. Давай руку, закачу адреналин. Поспишь – другим человеком станешь.
– Не стану, мне долгая песня предстоит.
– А не станешь другим человеком, так поедешь домой. Ты тут всех издёргал. Мой муж из-за тебя не спит по ночам.
– Ну, так он мой куратор, судьба у него такая.
– Ты бы прислушивался к нему, не было бы у тебя проблем.
– Спасибо за совет. Так что мне делать дальше, как лечиться? Мне бы к хирургу в больницу, операцию сделать и зашить повреждения.
– Я не вижу показаний к операции. Кто тебе денег даст на операцию? Ты хоть знаешь, сколько стоит здесь даже зуб выдернуть? А ты говоришь – «операцию». Посольству урезали бюджет на содержание.
– Так что, теперь умирать?
– Само всё пройдёт. До свидания.
Валевская ушла, не оставив надежды на медицинскую помощь от неё. Полчаса я всё-таки поспал, и на самом деле как-то чуть легче стало. Но через час вновь сердце дало о себе знать, не говоря о болях в повреждённых местах. Я дождался начала рабочего времени и позвонил консулу:
– Секретарь консульства СССР в Аргентине Андреев, слушаю вас.
– Здравствуйте, товарищ Андреев. Имя-отчество подскажите, пожалуйста.
– Сергей Семёнович. Говорите чуть громче.
– Сергей Семёнович, это Жуков Николай Степанович, из торгпредства.
– Знаю, знаю. Что у вас?
– У меня очередная проблема. Меня избили, и мне нужна помощь хирурга, может, операция. Какой порядок будет в таком случае?
– Вы же от завода работаете здесь. Что касается денежных средств, то вам надо согласовывать с заводом расходы на операцию. А консул Андрей Юрьевич подойдёт – я ему передам о вашей беде, и он с вами свяжется. Телефон ваш у нас есть.
Мы распрощались. Я задумался. Если наши с деньгами будут тормозить, то я, должен сам решить вопрос денег на операцию. Я позвонил в немецкий госпиталь, и, чтобы узнать примерную цену, спросил: «Сколько стоит сделать операцию аппендицита без страхового полиса?». Названная сумма меня шокировала: пять тысяч пятьсот долларов, это базовая цена. Представительница госпиталя сказала, что в других местах такая медицинская услуга может стоить значительно дешевле.
Дома у меня было всего две тысячи. Я позвонил Хорхе, объяснил ему ситуацию. Он очень расстроился. Но когда я спросил о деньгах – три тысячи долларов, он ответил:
– Дам в долг без процентов.
– Спасибо, Хорхе, я знал, что вы настоящий мужик и не бросите меня в беде.
– Так я заинтересован, чтоб ты был здоров. Мне, порой больше приходится тратиться на разную ерунду. Если надо – звони. Не затягивай.
– Спасибо ещё раз, привет семье. Кстати, я ни разу не видел вашу жену, где она?
– Она тоже болеет. Ей сделали сложную операцию, и она сейчас живёт у сестры в Италии. Там ей климат больше подходит. Но скоро вернётся. Выздоравливай, Николай, приедет жена – познакомлю.
Время шло к обеду, а слова Валевской не сбылись – мне было так же плохо. Я позвонил торгпреду Павлу Андреевичу и попросил направить ко мне домой доктора торгпредства. Я знал, что это мужчина, приехал он на работу в торгпредство три месяца назад, и мы ещё не были знакомы. Позвонил он в дверь подъезда через час. Галина ответила ему по домофону и открыла двери. Зайдя в первую от прихожей комнату, он сел за стол и сказал жене:
– Где больной? Пригласите его сюда.
Жена зашла в спальню и сказала мне, что доктор просит выйти к нему.
– Скажи ему, что я не могу встать. Пусть он зайдёт в спальню.
Жена вышла и передала доктору мою просьбу.
Я слышал, как он ей ответил:
– Я же сказал, что буду разговаривать с больным здесь, за столом.
– Тогда вам придётся подождать, когда я раскорячусь, – как можно громче просипел я.
Галина помогла мне подняться с низкой кровати и взяла меня слева под руку. Правой рукой я упирался в длинный подоконник, а затем в выступающую стеновую панель. Я вышел в соседнюю комнату, там близко к двери справа стоял стол, за которым с противоположной стороны сидел доктор. Я окинул его взглядом и сразу понял: разговор будет трудным. Темноволосый, черноглазый, с орлиным хищным носом и с зализанными волосами (почему все с такой причёской – странные люди?), он сидел прямо, со строгим взглядом, сжав на столе свои руки – одна в другую, как в единый кулак. Я попросил жену выдвинуть стул из-под стола и, упираясь руками  в стол, а потом одной рукой – в стул, опустился на сиденье. С облегчением я вздохнул и попытался поднять глаза на доктора. От общей слабости мне удавалось это с трудом, и я не мог сконцентрировать на докторе взгляд – он у меня плавал.
– Да-а. Да вы, братец, наркоман, – сразу рубанул доктор.
У меня даже на вспышку гнева не было сил. Под дёргание сердца я простонал. Через пару секунд, я протянул руку и положил её на хрустальную пепельницу. Но она оказалась слишком тяжела.
– Уйди, сука! – выдавил я.
– Вот-вот, я доложу торгпреду, что ты неадекватен, – он встал и быстро вышел.
Задушевная беседа длилась десять секунд – дольше добираться пришлось от кровати до стола. Я не мог поверить в то, что происходит. Успокоившись, я понял: это корпоративная солидарность с Валевскими против чужеродного элемента, мешающего им спокойно существовать.
– Зачем ты его выгнал, что ты теперь будешь делать? – спросила жена.
На разговор с ней у меня уже не было сил.
– Помоги, – прошептал я.
Я лежал на кровати. Солнце светило в окно прямо на меня. Уже хорошо. Тихо работал кондиционер – в спальне прохладно, что тоже хорошо. Так что плохо? А плохо то, что больше нет медика с добрым сердцем. Каких-то бесчеловечных грымз присылают сюда. В стране столько нормальных людей. Я позвонил Хайнцу Циглеру, хозяину фирмы «Морон». Объяснил ему, что мне нездоровится и, может, потребуется операция. Сказал, что технический руководитель его фирмы имеет хорошие знания, и ремонтные бригады самостоятельно завершат ремонт. Хайнц говорил со мной всегда на немецком и сказал, что если мне потребуется какая-либо помощь, чтоб я звонил ему. Я поблагодарил его. Он, в свою очередь, отблагодарил меня за подросшую производительность труда. Пожелал выздоровления и напомнил, что ждёт меня на работу главным инженером после выздоровления.
Буквально тут же позвонил консул и в коротком разговоре сказал, что ни в какой местный госпиталь ложиться на операцию мне нельзя – зарежут. В ответ на его слова я сначала посмеялся, но он мне твёрдо сказал:
– Финансовой гарантии на оплату медицинских услуг ты не получишь. Это я тебе говорю. Тебе надо только домой. Добивайся от завода досрочного выезда.
– А если я сам оплачу медуслуги? Ведь в этом случае мне разрешения не надо.
– Ну, если ты так поступишь, тогда мы тебе сами выдадим разрешение на выезд домой грузом «двести» – посмертно, – пошутил или серьёзно сказал консул.
– Ну, спасибо, Андрей Юрьевич, очень помогли. Неужели щупальца этих придурков так длины, что и в госпитале могут достать?
– У них деньги длинные. А то, что я тебе посоветовал, это самая действенная помощь в данной ситуации. Позже поймёшь. Выздоравливай.
Ну, ладно, пусть так. Всё-таки какая-то определённость. Но мне надо знать, что всё-таки со мной. Я опять набрал номер телефона торгпреда и рассказал ему все подробности моего положения и о том, как я встретил его медработника.
– Так что ещё я могу сделать? Больше у нас медиков нет. Мне сказали, что мнение посольского и торгпредского докторов единое: у тебя с головой не всё в порядке.
Я не стал реагировать на эту реплику.
– Павел Андреевич, я слышал, что в городе Баия-Бланка наш советский коллектив строит гидроэлектростанцию, основанную на океанском приливе-отливе. Там большой коллектив. У них даже есть своя больничка. Может, можно с ними договориться о том, чтобы прислать сюда независимого доктора? С посольским и торгпредским докторами разговора у меня не получится. Я понимаю, что я тут мешаю, но мне надо лечиться, а до дома ещё далеко. В таком состоянии я не хотел бы лететь.
– Ну, присылать сюда никто никого не будет. Это триста километров. Это даже бензина сколько надо. А у них тоже свой бюджет. Ладно, я сейчас сам с ними созвонюсь, и, если у них есть хирург или другой доктор по травме, который согласится приехать, я отправлю за ним свою машину.
– Спасибо, Павел Андреевич!
Через десять минут позвонила секретарша торгпреда Анна и сказала, что машина торгпреда выехала в Баия-Бланка. Я попросил передать Павлу Андреевичу, своему земляку, благодарность.
– Передам, – сказала Анна. Симпатичная одинокая женщина лет тридцати пяти, секретарша, она же переводчица, каждый раз, когда меня встречала, просила привезти ей из провинции Чако обезьянку. Там на самом деле обезьян много. Как-то ехали мы с Нестором из Буэнос-Айреса в Ресистенсию (он, как всегда, был со своей малышкой-подругой), и я насчитал девять случаев продажи пацанами у трассы ещё не взрослых капуциновых обезьянок. Они были такие маленькие, размером со взрослую кошку и с грустными глазами, как у несчастных людей. Мне их было жаль. Но в одном месте стоял мужчина на конной подводе – как фермер, он продавал двух широконосых белолицых обезьян саки. Лицо у них покрыто белой короткой шерстью, как если бы я месяц не брился. Они были больше размером и сидели в бамбуковых клетках. Чем севернее, тем более дикой становилась природа. Пальмовые и бамбуковые рощи чередовались с более густыми лесами, похожими на те джунгли, в которых нам с Александром повстречался ягуар. Хотелось ещё побывать в таком диком лесу. Ну, теперь уж не суждено...
В девятом часу вечера позвонили снизу и сказали: «Врачи из Баия-Бланка». «Прямо как скорая помощь!», – подумал я. Через минуту зашли две женщины, было видно, что подустали в дороге, но весёлые, особенно, та, что моложе, потом я узнал, что она хирургическая медсестра. Она сказала, что мы тут как в раю живём – всё красиво и зелено.
– Кому – рай, а кому – ад, – высказал я несколько другое мнение. – А что, у вас там, где вы работаете, так плохо? – спросил я.
– На строительной площадке где бывает хорошо? Вагончики. Бараки. Океанский ветер. Не вдоволь горячей воды. Магазины в городе.
– Сочувствую вам, – сказал я.
– Ну, рассказывайте, что случилось. Я доктор-гинеколог, но и в мужчинах разбираюсь не хуже, хотя бы потому, что я замужем, если не считать медицинского вуза. Зовут меня Любовь Андреевна. А это моя помощница Надежда, – сказала женщина старшая по возрасту и, судя по солидности и более спокойной манере разговора, руководитель медицинской группы.
– Любовь, да ещё с Надеждой! Это уже половина успеха, – сказал я с попыткой улыбнуться. Я рассказал свою краткую трагическую историю, приключившуюся вчера, предложив свой диагноз, отвергнутый Валевской. 
– Спасибо за подсказку. Сейчас мы разберёмся. Уж сколько животов я перетрогала, рёбер пересчитала и позвоночников вправила, – и она довольно долго прощупывала все те места, на которые я указывал.
– Так, – с интонацией необходимости подвести итог осмотра, промолвила Любовь Андреевна, – на голове огромная гематома; разрыв белой линии живота восемь на пятнадцать сантиметров; ушибы позвоночника; сломаны два ребра. Одно серьёзно с потерей конфигурации, другое имеет перелом или трещину – для уточнения нужно сделать рентген.
– А что у меня внутри булькает и перетекает?
– Это сукровица – как следствие разрыва мышц и многочисленных мелких сосудов.
– А что, вас не осматривали ваши врачи? – спросила Надежда.
– Я предложил это сделать посольскому наркологу, но она отказалась. Вкатила укол адреналина. Наверное, подумала, что я симулянт. А торгпредский доктор, не знаю его медицинской специальности, сказал, что я наркоман. Пришлось попросить его удалиться.
– Адреналин симулянтам не колют, хотя идея интересная. Тогда не хватит на всех никакого адреналина. А торгпредского мужчину вы не обругали? – спросила Любовь Андреевна.
– Торгпредского доктора я бругал и не жалею.
– Не жалейте, это не доктор, я бы то же самое сделала, – продолжила сочувствовать мне Любовь Андреевна.
– Так что мне теперь делать?
– Лечиться в больнице. Вероятнее всего, надо оперировать, сшивать нарушения, а то кишки потеряете. У Вас всё держится на наружной кожице. А пока носите бандаж, не снимая, или можно снимать только спине на ночь. Смотрите по ощущениям.
– Любовь Андреевна, я вам благодарен – не представляете как. Мне даже легче стало при вас. Вы тогда напишите, пожалуйста, своё заключение, – попросил я.
– Извините, но это сделать мы не можем. Мы вам сказали, какая у вас беда, а дальше Вы сами решайте, как вам быть. Нам так и сказали: «Ничего не писать». Вы представляете, что будет, если мы напишем совсем другое мнение, чем ваши доктора о вас докладывают? Нас сотрут в порошок. Они же оба, ваши доктора, нам как начальники, хотя не прямые.
– Да мне наплевать, что они обо мне докладывают. Я человек не их системы. В Сибири таких порочных завязок мало. Я вольный казак, вот приеду домой – займусь частным бизнесом.
– Мы тоже из Свердловска, почти земляки, – сказала Надежда, – но нарушить указание не можем. Мы только по году отработали. Дома-то сейчас сами знаете, что творится. Непонятно, что будет дальше. Вот и надо поработать здесь, хотя ох как несладко на этой стройке.
Я понял, что уговаривать и обвинять их в чём-то нет смысла. Они хорошие люди, но находятся в зависимости от этой дурацкой системы и всего боятся.
– Ну хотя бы торгпреду скажите.
– Ну да. Его машина здесь стоит. Сейчас мы заедем к нему и скажем всё как есть. А обратно мы поедем последним автобусом, уже через час. Извините, нам надо спешить, скоро ночь.
Женщины ушли, унеся с собой теплоту и чуткость людей, не испорченных столичной системой отношений.
В девять часов вечера, когда в Новосибирске уже было девять утра, я позвонил директору.
Теперь мне было понятно всё моё положение, и вывод напрашивался один. Надо ехать в Москву – чем раньше, тем лучше, и там оперироваться. Игнату Илларионовичу я коротко рассказал про случившееся и попросил срочно подтвердить расходы на билеты в связи с болезнью. «Разберусь и решу твою проблему», – сказал директор.
…Прошло три месяца! Я звонил ещё несколько раз на завод, но меня заверяли, что согласие на отзыв из командировки дано. Кто, где, что ещё решает, на заводе не знают. Я уже ходил пешком до торгпредства, но работать не мог. Меня словно списали. Те контракты, которые были отправлены в Москву, работали, и станки должны быть поставлены в срок. С новыми клиентами никто не работал.
В первый же выход в город я зашёл в оружейный магазин и хотел купить пистолет. Бери – не хочу, всё в продаже свободно. Но не стал рисковать из-за опасения таможенного досмотра в Москве и последующих, после обнаружения пистолета, разборок. Да и теперь, после того как меня надёжно нокаутировали, организаторам расправы было понятно, что я навсегда выведен из строя –  аргентинских текстильных дел. Было ли мне горько или жалко, что так произошло? Конечно. Особенно злило бессилие, что никто и никак не пытался разобраться: ни через полицию, ни по дипломатическим каналам. Никому не было дела до одного человека, когда целое государство гибнет. И все, кто находился здесь, в теплой, красивой южной стране, вели себя тихо, и цель их была одна: как можно дольше продержаться на этом маленьком, пока ещё действующем островке благополучия. Хотя все понимали, что источник их благополучия, СССР – этот гигантский, казалось, несокрушимый колосс – вот-вот рухнет.
Однажды Андриан и Хорхе позвонили мне в очередной раз и предложили встретиться. Мы повстретились на пути в торгпредство в небольшом сквере. Андриан привёз с собой вина, и мы, как заговорщики, сообразив на троих, сидели часа два. Говорили: какие мы молодцы. И что так и надо в жизни действовать, если хочешь чего-то добиться. Но что считать победой? Чем надо гордиться? И надо ли?
– Да побед в жизни всегда меньше чем целей , – сказал Андриан. – По главной сути жизнь проста. Это найти себе самку, захватить и обустроить пещеру, добыть пищу. А дальше начинаются разного рода более мелкие вторичные дела, вытекающие из главных целей, которые приходится анализировать и оценивать прошлое, вглядываясь в будущее. И каждый совершённый последующий шаг порождает новые варианты дорог, пройдя по которым, ты вынужден вновь определять себе новый путь, учитывая новые обстоятельства и тех которые ограничивают тебя в твоих действиях, и так – до бесконечности. Только одни дела, которые приходится совершать, выполняются по обязанности – по имеющемуся долгу перед государством или перед  кем-то ещё, а другие дела делаются, исходя из исключительно личных интересов и планов. Между этими двумя основополагающими выборами – колоссальная разница в мотивации. А хлопоты, напряжение и последствия этих возникающих проблем и дел одинаково опасные. А ценность полученных дивидендов, как положительных, так и отрицательных, разная. Вот пример этому – дела Николая.
– Поэтому я избрал для себя частный бизнес, – улыбаясь, сказал Хорхе, – уж если рисковать, так знаешь – это для себя.
– Хотите сказать, что мне не стоило упираться рогом? – спросил я.-  Капитал ведь тоже упорно работает на достижение экономического результата, т.е. экономика ради экономики. Но как сейчас настаивают современные философы и социологи, цель развития капитала должна  быть направлена не только на экономику, но и на человека, для человека и не эксплуатация должна быть, а кооперация. А ещё добавлю от себя, что в принципе потребление человечества должно быть умеренным, разумным, и даже восполняющим это потребление. Неумеренное эксплуатирование земли и всех её ресурсов, через какие-то десятки лет может оказаться чрезмерными, а результат плачевными, и за это потомки спасибо не скажут. 
– Я не сказал, что ты не должен был стремиться достигать своих целей, - сказал Хорхе, - упираться в достижении цели надо всегда, но на себя, на свой бизнес полезней. Я не знаю статистики, но думаю, что полмира или больше живёт и трудится по обязанности перед государством, или ещё перед кем-то. И никто не измерял степень удовлетворённости своей жизнью тех и других категорий людей. Философы твои скажут, а ты попробуй свои идеи реализовать. Я одно четко знаю: сплю я меньше, а голову ломаю больше, чем любые мои работники. И я не согласен с Адриано, что хлопоты и напряжение наёмного человека и вольного охотника как я, одинаковые. Но уверен, что радуюсь в жизни я чаще от разного рода успехов, чем другие – кто не имеет своего бизнеса - у них жизнь пресная, это не для меня. А о человеке думать, так это происходит автоматически по решению государства. Налоги повышают всё больше и больше, вот эти мои деньги в виде налогов государство распределяет на своих чиновников, на армию, школу, медицину, а это и есть забота о людях.
– А я никогда не занимался частным бизнесом, – тихо и деликатно говорил Андриан. – Я ещё из уст моего отца, который был ещё до революции социалистом в России, слышал негативные оценки буржуазной, капиталистической системы стяжания, которое и теперь это есть. Система капитализма имеет массу недостатков и социальной несправедливости. Правда, отец, когда увидел, как, каким способом воплощается идея социализма, покинул Россию и меня с собой увёз.
– Ну, это ты далеко пошёл, - возразил Хорхе, - какая вообще может быть справедливость, если я работаю фактически круглые сутки и практически не отдыхаю? Какая тут может быть справедливость? Это по закону. Так устроена рыночная система и государственные законы, которые дают мне право иметь прибыль. Ради неё я и спину гну. И за счёт неё развиваюсь. Конечно, доход у меня больше, чем зарплата моих работников. Так пожалуйста, пусть каждый воспользуется этой законной возможностью.
– Я не говорю только о сегодняшнем дне, - продолжил свою мысль Андриано,- я говорю о тяжёлых производствах и времени прошлых веков, когда работающие  были бесправны и работали за копейки, и жили в нищете. Именно тогда у интеллигенции Европы зарождались новые социалистические идеи и намерения изменить устройство государства. В конце концов, именно эти борьба и идеи в сознании людей повлияли на хозяев, которые, видя опасность, исходящую от недовольства рабочих, смягчали условия работы, повышали зарплату, уменьшали страдания людей. Мой отец не был рабочим, но он понимал, что отношения классов должны быть более справедливы. Правда, отец сильно переживал, что идеализировал и саму социалистическую идею, и самого человека, заражённого этой идеей. Когда взято в руки оружие для достижения цели, меру своим действиям человек установить не может. И так – с двух противоборствующих сторон. Что называется, зуб за зуб.
– Тогда объясни мне, социалист, почему более справедливое государство – СССР, которое мы уважали и которому поклонялись, как иконе, а сейчас, видя, что это государство рушится, многие заламывают руки и не знают, какой идее служить, – почему это государство не смогло удержать экономику на уровне, например, Америки? Почему оно не устояло? А я знаю. Потому что весь народ был наёмным у одного хозяина – государства. А наёмный человек не заинтересован в успехе хозяина. Ему наплевать. Сколько ни долби моему ткачу, что он должен быть заинтересован в моём успехе, он не проникнется этой идеей. И он прав. Так и в СССР. И я даже не скажу, что его устройство более справедливое, как об этом часто говорят. Например: кто-то хочет заниматься частным делом, а у него нет такой возможности. Это справедливо? Так, что, Адриано, я тебя на работу к себе не возьму. Ты опасный человек для предпринимателя. Ещё скажи, что ты создашь у меня профсоюз, и будешь бороться со мной.
– Только до здравого уровня, – улыбаясь, сказал Андриан.
– А где граница твоего здравого уровня? Для меня здравый уровень – это то, что заложено в калькуляцию цены товара. Там, например, заложена зарплата работнику. Он говорит: «Мне мало». А я скажу, что зарплата только такая, какую позволяет мне сделать мой конкурент. Если я подниму работнику зарплату, и цена моей продукции станет выше, чем у конкурента, то покупатель уйдёт к конкуренту. А мне это зачем? То есть в определённом смысле я не волен поступать так, как я хочу. Но это рынок. А ты говоришь – социализм, грозишь профсоюзами и здравыми границами твоей борьбы. Я уверен, при всём уважении к СССР, он был стихийно и ошибочно создан на многовековом лоне мирового свободного рынка. Но тем не менее, польза от этого была колоссальная. Эта польза заключается в том, что дала понять всему миру – что является основополагающим в сфере экономики и финансов и какие недостатки всё-таки есть в этой рыночной системы. Но саму эту красивую сказку – социализм без рынка – надо всем понимать как дорогу в никуда.
- Смотри, Хорхе. Пьём мы тут твоё вино: коммунист, капиталист и социалист. А ведь разное говорим и не перессорились, а почему? Вино у тебя, Хорхе хорошее, - сказал Андриано.
- Ну уж ты загнул. Вино тут не причём. Люди должны быть разумными, возразил Хорхе.
- Правильно, Хорхе - умеренными, как я и сказал тебе. И главы государств должны быть такими, тогда не будет войн, - отстаивал свою мысль об умеренности Андриан.
- Наивен ты братец мой. Чем больше на кону, тем больше терять. Вот и хватаются за оружие, - завершил дискуссию Хорхе.
Мы могли бы говорить ещё долго, но вино кончилось и лимит времени Хорхе на свободную дискуссию. Нам с Андриано некуда было спешить. Хорхе простился с нами  ушёл, а мы с Андриано ещё помурлыкали песни и разошлись каждый при своих интересах.
Да, везде хорошо где нас нет. А мне так или иначе надо возвращаться домой, где, в принципе мне было неплохо и за работу мою никто не хотел убить. Как встретит меня эта моя страна теперь? - задался вопросом я.
Получалось так, что мы сегодня больше спорили о политике, об отношениях, а в итоге всё о жизни. Вспоминали «Монаи» Рамона, который объединил в себе два сорта людей: раба яростного служения другому и вольного охотника (я бы сказал – вольного волка) и которого, несомненно, бог накажет за его бесчеловечность. Перед прощанием я пообещал своим сподвижникам, что, будучи в Москве и в Новосибирске, всё сделаю для того, чтобы он не стал нашим представителем в Аргентине.
Андриан спросил у меня, как дела у Фёдора. Я рассказал, что Фёдор приезжал ко мне. У него всё хорошо, укрепляется юридическая фирма, которую он назвал «Пораси» по имени героини из мифологии, которую все аргентинцы знают как защитницу народа, и идут к Фёдору клиенты. Сын его Серхио уехал учиться в Мадрид, где у мамы его, Сисилии, много родственников. Тем не менее Фёдор предположил, что в Россию он всё-таки приедет - погостить. Родина предков, которую он не видел в своей жизни, иногда снится и манит невероятными фантастическими картинами. Мы обменялись дополнительными адресами и телефонами.
Хорхе просил меня, чтобы я не бросал его, обязательно написал подробную инструкцию по монтажу перевивки на станок и не забыл её передать тому преемнику, который приедет с завода на запуск станков в эксплуатацию.
А мне всё никак не подтверждали выезд домой. Наконец приехал Валевский и дал мне четыре билета на самолёт, пояснив: один жене Галине, а три места мне, чтобы я мог лететь лёжа. Ну спасибо, хоть таким образом проявили запоздалую заботу обо мне. 
…Ну, здравствуй Москва! Ровно в полдень мы прилетели в Шереметьево. В иллюминатор я увидел у трапа скорую помощь. Бортпроводница подошла ко мне и сказала, что это за мной, из клиники Пирогова. Чёрт возьми, подумал я, ведь это значит, что я обойдусь без таможенного контроля. Как жаль, что не купил пистолет, возвращаясь в свою новую страну, совсем не в ту мирную и человечную, которую я покидал два года назад, а в неизвестную, по имеющимся признакам – в страну дикого капитализма. Как круто поменялся мир! С этими мыслями я попрощался с женой, для которой всё происходящее было кошмаром. Дальше она полетит другим рейсом и уже завтра утром будет в Новосибирске.
А меня через три часа осмотрел дежурный доктор второго хирургического отделения (как потом сказали – зять Горбачёва), и были взяты нужные анализы. Весь вечер ко мне приставала пышногрудая медсестра с максимальным декольте – ниже некуда – и требовала собственноручно брить мне определённые интимные места. Но – мужики меня поймут – такого издевательства над собой допустить я не мог, и сделал это сам. А в девять утра следующего дня меня увезли в операционную. Штопали меня четыре часа, а когда везли обратно в палату, я, находясь ещё под последними флюидами наркоза, то возвращаясь в явь, то проваливаясь куда-то опять, пел в ритме танго. И как пел! Никогда – ни до, ни после этого – таким красивым тенором с безупречным вибрато я не пел. Я слышал это сам и честно подтверждаю. Ко мне в палату собиралось немало народу поглазеть на поющее чудо. А я смотрел на них, ничего не понимая. И тогда я проваливался опять в переходное состояние, и у меня были видения: поле с красноармейцами… винтовки стоят шалашами… немного вдали скачет кавалерия, а я стою на подиуме и пою революционные и военные песни: «Там вдали, за рекой», «Землянка», «Песня о Щорсе», «Эх, дороги». Именно эти песни и слушали вольные и невольные зрители палаты. А когда я выспался, пришёл доктор, профессор (к сожалению, я не запомнил его армянскую фамилию) и спросил: «На каком необитаемом острове вы довели себя до такого состояния?» Я ответил ему: «На острове под названием Южная Америка – ах, зачем Колумб её открыл!»
Этой строкой из песни, которую спел я когда-то в своей маленькой аргентинской квартирке заместителю министра Николину и его гвардейцам-директорам машиностроительных заводов, начал и закончил я свою исповедь перед профессором. Он смотрел на меня недоумевающе и, наверное, тоже подумал, что с головой у меня не всё в порядке. Может, оно на самом деле так?