«Саундтрек Biosphere к инсомнии, имя — три буквы, Эдда, перегруженный трафик… Я знаю, что ничего не знаю, и всё же катастрофическое несчастье, когда лишь чужие мечты бывают исполнены, когда снова стремится вниз график; когда будто бы насмерть я действительно замерзаю, сжимая до посинения опять твои же запястья».
Так получилось, что у нас с У. день рождения выпадает на одну и ту же дату. Правда, с разницей в -дцать лет, но это не столь важно: мои друзья всегда были старше и мудрее меня. Именно у них и учишься, когда жизнь заставляет более или менее болезненно проходить очередные уроки. У. в этом плане, конечно, мудр с высоты своих лет, но всё ещё душой где-то в нулевых, разделяя со мной диско-плейлист и любовь к провокационному финскому фильму, про псов, не питающих интерес к ношению какой-либо верхней одежды, в особенности брюк.
С У. я познакомилась благодаря самой амбициозной из «гостевых» театральных задумок последнего великого мастера авангарда Роберта Уилсона. В его футуристическом кабаре с мьёльнирами и лукавыми одноглазыми богами У. сиял неограненным алмазом и был лёгок, словно морской бриз. С по-норвежски впечатляющими внешними данными, мягкой пластикой движений, исключительным комедийным талантом он, будучи на втором плане, всё-таки лихо выделялся из толпы. Шутка ли, какой огромный каст был тогда задействован. Что-то подкупило именно в нём, зарядило его сценическим энтузиазмом, заразило искрой весёлого абсурдно уилсоновского безумия.
У. провёл большую часть свои жизни, играя преимущественно в спектаклях для юного зрителя, примеряя различные сказочные личины, меняя маски, даря смех и радость залу. Говорят, комедию сыграть сложнее трагедии: комическое — иной уровень катарсиса, где очищение смехом должен пройти зритель, а актёр — остаться невозмутимым его проводником к чистоте эмоции. К слову, У. контролирует себя превосходно в любой роли, но иммерсивным театром явно брезгует.
Мне, конечно, особенно по душе, когда он играет на абсолютный разрыв сильнейшую психологическую драму, вроде Ибсена или Амбьернсена. За последнего его впервые номинировали на Гедду. Ему точно должны были дать Гедду за Стража у Софокла (увы, Кристиан Сколмен собрал тогда всё в сезоне) или ещё справедливее — за судью фон Кляйста (и тут его как-то обошёл Ян Салид). Его Адам воистину ночной кошмар, вырвавшийся словно джин из разбитой банки по-прежнему гениальной пьесы. Это явно уже не человек, но сам он всё же ещё — над человеком, демонстрируя безграничную власть. В очередной раз я попросту убедилась, что скромный, добросердечный, немного закрытый У. способен выходить настолько далеко за пределы зоны актёрского комфорта, понимая иногда принципы физического театра слишком буквально, что даже мне становится на мгновение, но подлинно страшно.
А между тем я расстраиваюсь, что У. крайне редко получает значимые роли в кино и на телевидении, оставаясь для современного зрителя где-то в тени нетфликсовских картонок-актеров. Собственная кинопродукция NRK глубже, ярче, талантливее, интереснее поделок американского домоклова меча, нависшего над ним. Сравнивать родной любимый NRK и клиповое недоразумение под названием Netflix даже как-то язык не поворачивается. Для национального телевидения коллаборации с последним это очередной гвоздь в крышку гроба кино как истинного искусства. Возможно, поэтому У. в плане кино слишком избирателен. Театр всё ещё способен выстоять там, где заканчивается власть цифровых медиа. И всё же мне искренне жаль, что он не сияет на экране так же, как может блистать на сцене.
У. — прекрасный профессиональный чтец. Моё серьёзное изучение норвежского шло рука об руку с аудиоверсиями классической литературы, звучащими в моих наушниках именно в его исполнении. Бергенский диалект мне как-то сразу стал ближе и роднее, чем-то единя с моим мягким восточногерманским дойчем. Возможно, я, говоря более-менее сносно, звучу старомодно и провинциально, но У. с его ласкающим «нюношк» и ещё более магнетическим «букмол» влюбил меня именно в своё видение языка.
Вообще это довольно странное, немного эфемерное чувство ожидания — своего очередного дня рождения. Зная, что очень близкий и при этом такой бесконечно далёкий для тебя человек тоже празднует свой день вместе с тобой. Что могут сделать два Овна, пробивающих лбом любые преграды на своём пути, случайно встретившись, как будто бы вселенная так и задумала? Я думаю, вселенная этого хотела, как и «Горную птицу» когда-то, впервые обратившую мой взгляд на ассиметрию синих сияющих льдов, заключивших в объятия эту страну. Так когда-то вселенная подбросила мне и путеводитель по Лиллехаммеру, создав из олимпийского городка сначала миф, затем культ. Так вселенная безошибочно переселила мою самую тяжкую, старую, бесценную боль в сновидения Фридрика Тора Фридриксона и та растаяла в них, потянув за собой, туда, в пространство между миров, где материальное и духовное больше границы не имеют.
Вселенная подарила мне восторженную любовь к работам Уилсона, заменив им Остермайера, пусть достаточно поздно, но всё же. А Уилсон подарил мне северный ветер, который нельзя подержать в руках или уловить за длинный хвост, но можно примерить к своему сердцу, там, где слишком горячо и больно было — ровно до этого момента.
У., с грацией большой хищной кошки и улыбкой ренессансного ангела, вполне выпадает из ставшей привычной матрицы этого мира с его суматошным бегом времени. Он, конечно, существует, вне этого времени, подчиняя его себе словно очередного неопытного зрителя, обращая вспять, не позволяя менять себя, оставаясь кем-то, кого я, кажется знаю не семь, не девять лет, а несколько прошлых жизней и ещё одну запасную вечность. С ним не страшно говорить о самом ранящем и беззаветном, будь то завтрашний день или пропавшие из продажи билеты на развеселые пляски от исландских авиалиний.
У. не осуждает моё восхищение шекспировски бесноватым Айдингером или по-античному каноничным живым святым Серветалисом. Не осуждает, потому что он тоже где-то между ними, незримо, так, что никто, кроме меня об этом не знает. Он попросту в другой плоскости — богов ли, птиц, людей или пророков? Не столь важно, хотя Хлебникову под стать бы невольно восхититься аристофановским Тучекукуевском. Серветалис искал город-мечту не в небе, а на земле; великого же из почивших трагиков — и вовсе под землёй. И я была совершенно заворожена его одиссеей в руинах подлиного античной театра, перед семнадцатитысячной притихшей толпой.
У. остаётся печальнейшим отголоском в чём-то единящей нас эпохи — его молодости, познания мастерства и моего счастливого московского детства. Где кому-то из нас давно ментально конец, то там другой попросту берет свое живительное начало. И так создаётся круг, любви ли, симпатии ли, интереса или дружбы — не всё ли равно? Не теперь, не теперь. Круг замыкается в день рождения, когда каждый раз нас забывает, какой год предшествовал этому, как жизнь молниеносно утрачивает свою ценность и как театр соединяет и разбивает сердца, о чём всем приобщившимся к этому опыту всегда полезно помнить. Театр — живой организм, который иногда позволяет себе быть полноценным Deus ex machina по душу тех, кто соприкасается с ним. И часто это заканчивается случайной казнью.
Люблю ли я ещё Берген? Возможно. Берген, на камнях которого я поклялась найти однажды самый лучший в мире рейв. И нашла, прямо на крыше диско-гуру Бьёрна Торске, в самый разгул пандемии.
Люблю ли я «нюношк»? Нет, совершенно нет. Чистота и красота прошлого с ним стремительно уходит, а я не могу предать лингвистический экстаз «Короля Сверре».
Помню ли я, что мне сказал У. в конце нашего с ним самого первого разговора? Не совсем точно, но предложил мне посмотреть милейшую старую анимационную ленту о том, как сорока Солан и ёжик Людвик решили выиграть гранпри в международных автогонках. Добрая и энергичная вещица.
Я люблю хрупких фарфоровых ангелов, коих у меня за целую жизнь набралась целая коллекция. Никому, конечно, не превзойти кристальную чистоту и нежность человеческой души покойного Питера К. Впрочем, мир его и так не заслуживал. Но ангелов, прячущих в миру свои белоснежные крылья, всё же намного больше, чем хитрых бездарных бесов. Ангелы — не вселенной, но близко к этому — остаются годами рядом, деля и тобой часть твоих горьких утрат и нечаянных радостей, бытовую скуку и богемный экстаз, незримо преодолевая разделяющее вас расстояние и праздную одни и те же даты. Ангелы порой любят диско, играть авангард и пропесочивать литературных классиков. И советовать вспомнить себя в счастливом детстве в те мгновения, когда кажется, что жизнь превращается в бездну липкого мрака.
У. никогда не теряет связи с единственно верным, добрым, воодушевляющим местом, где можно иногда укрыться от жёстких ударов современной действительности — воспоминаниями детства.
В этом и есть весь У.