Джаз не насыщает чувствами; он вызывает голод - постоянный, тягучий, высасывающий до крайнего надрыва и излома. Говорят, его придумали толстяки, прильнувшие пунцовыми губами к шее саксофона. Говорят, они смеялись, когда подсовывали миру визитку чёрного дьявола, уставшего втыкать длинные иглы вуду в макушку плантатора. Что ж, поверю в это! Дабы перестать страдать, расставаясь с белым платьем, и стечь магмой на клавиши рояля, по которым танцуют пальцы музыканта. Обжигаю его собой, надеясь, что он не отдёрнет руки и продолжит выискать во мне мягкость, упорно притворяющуюся жёсткостью; нежность, цинично предлагающую себя первому встречному; страстность, публично признающуюся в вечном отсутствии оргазма. Не убирай руки, мой милый! Ты же хочешь, чтобы я пнула луну, подвешенную под потолком кафе! Где ты видишь светильник? Это луна, удравшая с фиолетового неба Гаити и насадившая себя на гарпун акульего охотника. Луна-акула, ощерившая мониста острых зубов! Мёртвая рыба, внутри которой вопит искушение, разлагаясь на сок признания и желчь отвращения. Пинаю её - пятнистую, алчную, зная, что бужу в себе такого же зверя, неутомимо поглощающего любого, кто прикасается жадными пальцами к моему обугленному свету - чёрно-белым клавишам рояля.
Джаз не избавляет от голода; он извращает это чувство, заставляя биться не за свою, а за его жизнь...