Часть 1
Спрятавшись за дверью ветхого сарайчика, Филька горько плакал, размазывая грязной ладонью слезы по щекам. Его узкие остяцкие глаза, совсем опухли от слез,превратившись в узенькие щелки.
Мальчишка отчаянно жалел деда Васю, скончавшегося прошлой ночью. И себя жалел, не представляя, как сможет жить он в дальнейшем.
Никого во всем свете, кроме дедушки, у Фильки не было. И пусть, дед Филиппу был совсем ни кем, по крови, мальчик считал его самым родным человеком на свете. Ведь дед Вася вырастил его с первых дней рождения.
«Филька, где ты там? – донесся до мальчика скрипучий голос соседки, старухи Глафиры. – Подь, собери пацанье. Да за лапником надо пойтить. Пару венков, хотя бы, сплесть надо».
Филипп бочком выбрался из сарая. Бабку Глашу, он обошел стороной, чтобы не показать своего заплаканного лица.
-«Счас, сходим!» Стараясь не смотреть на необитую ни чем, крышку гроба, прислоненного к стене ветхого домишка, Филька пробрался в огород к колодцу.
Рассохшийся «журавль» недовольно заскрипел в маленьких, но сильных руках тринадцати летнего сироты, Фильки Суханова.
Тяжелый груз на противоположном конце «журавля», легко выдернул из колодца помятое ведерко, полное холодной, чистой воды.
Все еще хлюпая носом, Филька умылся. Напившись воды через край ведра, мальчик выплеснул её остатки на ближайший куст картошки.
«Месяц всего прошел, как с мы с дедом картоху сажали. Картоха растет. А деда больше нет!» - Слезы с новой силой, хлынули из глаз Фильки.
Едва не до крови, закусив обветренные, потрескавшиеся губы, Филя вышел на улицу крохотного, в четыре десятка домов, поселка, с громким названием «Крутой Яр».
Пацанов, о которых говорила бабка Глафира, далеко искать не пришлось.
Кучка деревенских ребятишек, крутилась неподалеку от дома покойного Василия Ильича Суханова.
Не каждый день мрут в маленьком поселке, 95 летние старики.
Дети терпеливо ждали, когда перепадет им, что ни будь, вкусненькое.
Ни одни похороны, без хорошего поминального стола, на Руси не обходятся.
Но похороны почившего старика и поминки по его душе, намечались на следующий день. А сегодня деревенская детвора, крутилась поблизости, надеясь на «авось».
«Витька, Яшка , Серега, айда со мной за пихтой», - окликнул Филька самых близких своих товарищей.
Их четверка, была самой дружной в поселке. Мальчишки вместе ходили на рыбалку, сообща брали бруснику, а следом клюкву на болотах. В неразлучном содружестве, били они кедровую шишку.
Перетаскав шишки во двор Витьки( самый широкий и удобный), мальчики руками шелушили вызревшую шишку, добывая ядреный орех.
Делили готовый орех, строго поровну. Не смотря на то, что Яшка был самым мелким из них. К тому же, чистокровным остяченком.
Но зато, он прекрасно ориентировался в тайге. Знал лучшие, рыбные места в Оби и недалеком озере. В свои неполных тринадцать лет, Яшка обращался с отцовской охотничьей «берданкой», не хуже своего папаши, вечно пьяного, низкорослого остяка Илима.
«Ты плакал, ли чо?- сочувственно спросил Витька , самый старший из друзей. – Жалко деда, конечно. Но мамка говорила, что ему уж, под сотню подкатило. Каждому бы столько пожить. А ты, Филька один жить будешь или в детдом напросишься?
Мамка говорила, что тебя председатель наш, должен отправить в Томск! Классно наверное. Я дальше Александрова, не был нигде».
В Александрово Витька уезжал в начале каждой осени. Он перешел в седьмой, выпускной класс и очень этим гордился. Из всей четверки, Витька один только учился в настоящей школе. Остальные, из дружеского их коллектива, обучались грамоте в местной точке «Ликбеза».
«А чо там классного? – возмутился Филька. - Не пойду я в Детдом. Пусть твой председатель, даже не надеется. В тайгу уйду на все лето. Землянку себе отрою. И жить буду. Еще чего не хватало. В Детдоме, дерутся, поди».
«Правильно, Филька, - подал голос остяченок Яшка. – Тайга она добрая. Если правильно поступать с ней. Хозяину надо подношения делать. Ласковые слова говорить, хвалить его и его жен. Тогда он тебя и обогреет, и на прокорм даст все, чем сам владеет. Как надумаешь в тайгу уходить, я тебе своего Бога подарю. Он тебя научит, как с Хозяином тайги, правильно уживаться. Главное, чтобы ты понравился ему. Ты ведь наших кровей. Хоть и говорят, что мамка твоя, русской была».
Каких он «кровей», никто в поселке, не знал. Как не знал этого, сам Филька.
Когда он подрос и стал отличать «черное от белого», нашлись добрые люди, которые посвятили его в подробности появления Фильки в поселке.
Мальчик навсегда запомнил тот день, когда «сердобольные» соседи рассказали ему, что дед Вася, ему вовсе не дед. А совсем посторонний человек. И что дед Вася, шесть лет назад, принес его из тайги.
Вот тогда то, шестилетний мальчишка, впервые задумался, отчего это, у всех его друзей, есть папы и мамы. А у него, есть только старый дед Вася, с длинной седой бородой.
Прибежав домой Филька с порога крикнул:
«Деда, а правда, что ты меня в тайге нашел? А чего я там делал?. У меня же, тоже, должны быть папа с мамой. Почему-то, у всех мальчиков и девочек, есть папы с мамами. А у меня нет. А где они?»
Филька заметил, что дед сердито нахмурился:
«Вот ведь народ, прости Господи. К чему смущают чадо неразумное? Хотя бы дали телу подрасти, да уму окрепнуть. – недовольно проворчал старик. Усадив внука на колени, он ласково , как кошечку, почесал Фильку за ушком.
-А ты Филиппок, глупцов-то, не слушай. Подрастешь, я тебе все, как есть расскажу. И на могилку мамы твоей свожу. А пока молод еще. Играй себе спокойно. Знай, что у тебя есть родной дед.
Как твоя фамилия? Правильно! Суханов. Так вот и я тоже, Суханов Василий Ильич. А ты Суханов Филипп Васильевич Видишь, как оно получается.
Так что, не верь глупцам, что не родной ты мне. Ты мне, внучек, роднее самого родного. То и помни. А остальное, из головы выкинь».
Дед все же, сводил внука на могилу его матери, не дожидаясь, пока тот подрастет и окрепнет душой и телом.
На могиле мамы, стоял простой деревянный крест . Ни фамилии, ни имени на нем не было. Лишь дата предания тела земле, была выцарапана на перекладине креста.
«Почила сия раба Божья 17 августа 1922 года от Р. Х.»
Шестилетний ребенок кое как, но смог прочесть надпись на кресте. Грамоте его обучал сам дед.
«Деда, а что такое РХ?, - спросил ое шепотом , робко глядя на деда.
«От Рождества Христова, ведется исчисления наших грешных лет, - грустно ответил старик. - Мал ты еще совсем Филя. А я уж, стар совсем. Помру, на кого оставлю тебя, раба Божьего? Как помру, ты к остякам прибивайся. Похоже, отец твой, из рода ханты. Больно уж ты, на них схож. Мама твоя, точно из нашего, русского племени. Я сам ее схоронил, бедняжку».
Филька тяжело вздохнул. Почти восемь лет прожил на свете его деда Вася, после их памятного разговора. Он выучил Фильку грамоте, научил разбираться в Библии. Научил быть добрым и терпеливым. Хорошо жилось Фильке с бывшим священником. Люди тайно шли к Василию Ильичу за своими надобностями. Кому требовалось окрестить ребенка, другому, обвенчать детей по церковным законам. Третьи шли облегчить душу, исповедать перед очами Божьими свои грехи.
Ни от какой подати за свою работу, старик не отказывался. Ему надо было растить ребенка. Господь именно его послал, в ту роковую минуту, за какой-то надобностью, в тайгу. И там, недалеко от поселка, наткнулся он на жуткую находку.
Совсем юная девчонка, в изодранном платье неподвижно лежала прямо на сырой земле.
Лицо девушки, искусанное таежным гнусом, превратилось в багровую маску. А под окровавленной юбкой, что-то шевелилось и попискивало.
Василий Ильич, обрезал пуповину ребенка и перетянул ее куском ткани, оторванной от собственной исподней рубахи.
Новорожденный покрытый кровью и прилипшей к ней, землей и хвоей, оказался удивительно живучим. А вот несчастная мать его, испустила дух, едва удостоверившись в том, что сынок ее, спасен.
Священник не успел даже, узнать имени почившей.
Вернувшись в поселок, старик передал ребенка, недавно родившей односельчанке. Кликнув парочку свободных мужиков, он повел их туда, где лежала умершая роженица.
Несчастную девушку, не признал никто из поселковых. И со стороны, ее никто не искал.
Страшное это происшествие, долго будоражило людские умы.
Люди еще долго надеялись, что молоденькую умершую роженицу, станут искать ее родственники. Но этого, так и не случилось. Хотя поселок от поселка, находились, в этих местах, на приличном расстоянии. Но все же, странным выглядело то, что девушкой так ни кто и не заинтересовался. Не предъявил на нее родственных прав.
На шее погибшей бедняжки, имелся Православный крестик. Причем, как понял Священник достаточно дорогой. Можно было смело предположить, что девушка при жизни, была окрещена в Православной вере. И хоронить ее следовало по Православным обычаям.
Девушку обмыли , завернули в кусок, пожертвованной кем-то, белой ткани. И похоронили на местном кладбище, со всеми христианскими почестями.
Благо, что священник был свой.
Ребенка найденного в тайге, Василий Ильич забрал в свой домик. Первые несколько месяцев, в дом старика , по очереди забегали , все кормящие грудью, женщины поселка.
А потом, они научили деда, как кормить подросшего мальчика, из специального рожка
.
Коров в личных хозяйствах поселенцев, было не более пяти на весь поселок.
Не хватало сенокосных угодий, для заготовки сена для кормилиц.
Но пол литра молока , для сиротинки найденыша, находилось без труда.
Староста их поселка, он же Председатель Общества Заготовителей, страсть как не желал возиться с оформлением разных бумаг, касающихся найденыша . Он легко согласился записать новорожденного, на имя деда Василия.
В годы полной, после революционной неразберихи, такую , едва ли не противозаконную «аферу», провернуть оказалось, проще пареной репы.
Священнику выдали документ с настоящей печатью, удостоверяющий, что Филипп Васильевич Суханов, является родным внуком деда Василия.
Филька Суханов быстро рос. Детские болезни обошли мальчишку стороной. Природа видимо, решила, что испытаний на долю маленького сироты, выпало и без болезней, слишком много.
Дед получал крохотное пособие. Кроме того, он немного подрабатывал обязанностями Священника. Филька рано стал добытчиком. Великолепная, Нарымская тайга, богатая и щедрая, кормила всех тех, кто не ленился и не страшился добывать себе пропитания от таежных щедрот.
За разговорами, мальчики быстро дошли до опушки, близко подступающей к поселку, тайги.
Стоял самый пик лета. Мальчишки, вымазав на себя флакончик дегтя от гнуса, принялись обламывать пихтовый лапник.
В селах Приобья и во многих других областях России, было принято, плести поминальные венки, из живых хвойных веток.
Обломанный лапник, ребята складывали в одну, большую кучу.
Наломав достаточно пихты, мальчишки, прихватив столько веток, сколько под силу было унести, отправились назад.
Около крохотного домика покойного, вросшего по окна в землю, собрались едва ли, не все жители маленького поселка.
В основном, жителями Крутого Яра, являлись старые и пожилые люди. Да еще несколько семей, оседлых остяков. Они так и не привыкли к деревянным постройкам. Свои чумы из оленьих шкур, ханты и остяки, ставили у воды. Здесь не так донимал гнус. . И рыбалка, которой они, отдавали главное предпочтение, была под носом.
Зимой же, наоборот, свои переносные дома, они ладили ближе к тайге.
Под кронами деревьев, не так было ветрено, как у воды.
Зимней рыбалкой, местные аборигены, почти не занимались. Весь их промысел переносился в таежные угодья.
Молодежь, едва оперившись, предпочитала упорхнуть в соседний районный поселок Александрово. Кто был смелее, те уезжали в Томск.
Жили здесь и молодые семьи с детьми. Но таковых, было совсем не много.
Детям ссыльных, на которых не было клейма «враг народа», разрешалось покидать поселок с тем,чтобы иметь возможность учиться профессиям.
Большинство из старшего поколения, перебрались в этот северный поселок, в низовьях Оби, не по своей воле.
Двадцать лет назад, сразу же, после Великой Октябрьской Революции, их привезли сюда на тихоходных, прицепных баржах.
Большинство из переселенцев, были виноваты лишь в том, что умели хорошо трудиться на своих участках земли. Не пили, не бродяжничали. Жили дружно, большими семьями. Откладывали по копеечке на приобретение мельницы, жатки или на лишнюю удойную коровку.
В общем, по мнению неопытных, но уверенных в собственной правоте, представителей первой Советской власти, подлежащие ссылке люди, были все, как один, форменными «кулаками».
К счастью для них, на первом этапе ссылки, в городе Колпашево, таких трудяг, отделили от тех, кто действительно, был опасен для молодой Советской республики.
Их выгрузили на высокий Обской берег, туда, где стояло несколько летних чумов местных аборигенов.
Остяки, охотно приняли к себе чужих людей. Помогли им построить бревенчатые избушки. Показали, где брать глину для изготовления кирпича. Научили ловить рыбу. Показали ягодные места. Научили отличать ядовитые грибы и растения от полезных и съедобных.
Не успели люди оглядеться, как в поселке появились представители новой власти. Переселенцев принудили организовать товарищества, типа колхозов. Но так, как в тайге не было угодий для покосов и земледелия, ссыльным определили другой вид «колхоза».
Часть из них, влилась в рыболовецкую бригаду. Часть жителей стала добывать для прокорма пролетариев, ягоду, грибы и кедровый орех.
Зимой эти же заготовители, добывали в тайге пушнину. В основном, соболя и норку. «Мягкое золото», как в народе называли дорогую пушнину, шло в основном, на экспорт. Молодой Республике Советов, было не до норковых шуб.
Хлеб и оружие, пока что, интересовали Советы, куда больше, чем шапки из чернобурок.
План добычи того или иного продукта, на душу маленького населения, отпускался не малый.
Но не смотря на это, люди в подобных поселках, не голодали. Всегда можно было, помимо работы в товариществах, урвать часок, второй на рыбалку, для своей семьи.
Высокое начальство, предпочитало жить в городах или больших поселках.
Простые ссыльные, пользуясь их редким появлением в поселках, ухитрялись забивать для себя сохатого. Обычно они собирались двумя, тремя семьями. Загнав лося, честно делили его мясо меж собой.
Впрок такие заготовки, не делались. Любой официальный заготовитель из области, имел право, отнять все мясо у частника. Так как, все природные угодья, большевики определили, как собственность Государства. А Государство, по уставу Партии, принадлежало пролетариату. Поэтому и мясо, добытое частным путем, должно было принадлежать пролетариату..
Пролетариат строил новое Советское общество. Осваивал стройки века.
Добывал для страны железо и нефть., алюминий и золото. Поднимал заводы и фабрики.
Сознательные колхозники, обязаны были кормить пролетариат, порой ценою собственных лишений.
Управившись с пихтовым лапником, мальчишки отправились к Оби, чтобы смыть с себя пот, вместе с вонючим дегтем, разъедавшим тело.
На небольшой песчаной косе, лежали, перевернутые вверх дном,три самодельных лодки. Одна из них принадлежала одному из четверых друзей. Вернее, отцу Сережки Кривых.
Сделать лодку своими руками, это было не так-то просто. Поэтому,каждый владелец подобной «смолянки», дорожил своим добром, как собственным детищем.
Жители в Крутом Яре, подобрались вполне порядочные. Случаев воровства или порчи чужого имущества, пока что, не наблюдалось.
И хотя, мальчишкам, страсть как хотелось покататься на лодке, они не стали уговаривать друга, воспользоваться его лодкой. Мальчишки знали, что Сережке может вполне, «перепасть» от отца.
«Пойду я, пацаны. С дедом посижу напоследок. Завтра закопают и все. Не увидимся больше», - из глаз Фильки снова посыпались слезы.
Смущаясь сочувственных взглядов и реплик друзей, мальчишка натянул рубашонку и полез вверх по выдолбленным ступеням, в крутом склоне берега.
В маленьком, полутемном домишке деда Васи, негде было повернуться. Постоять минутку у гроба покойного старика, стремился едва ли не каждый житель поселка.
Филька, с трудом протиснулся к простому гробу, сбитому из обыкновенных плах.
Чтобы раздобыть хороший гроб, надо было ехать за сорок километров в районный поселок Александрово. Причем, попасть туда, летом можно было только по воде.
Зимой было проще. По санному следу, проложенному по Оби, можно было быстро добраться по района. И добирались. Кто на оленьих, упряжках, кто на конных санях. Остяки, к тому же, имели в «хозяйстве» десятки собак , специально обученных, ходить в упряже.
Председатель промысловой бригады, мнивший себя, старостой поселка, не предпринял никаких попыток, чтобы организовать старику достойные похороны.
«У меня нет лишних средств на похороны антисоветского святоши. Тем более, он давно не приносит никакой пользы Советской власти», - завил он на просьбу односельчан, организовать доставку достойной домовины, для усопшего..
Василий Ильич Суханов, попал в число сосланных на «севера», лишь по той причине, что до Революции, он был Священником в небольшой, приуральской деревеньке.
Его новые соседи по месту жительства, простые люди, бывшие крестьяне, уважали старика за то, что тот не отрекся от веры, как бы его не «прорабатывали» на товарищеских судах и собраниях.
«Прорабатыванием «заблудшего мракобеса»», периодически занимались приезжие из Томского Комитета по надзору за неблагонадежными элементами.
Старик на подобных собраниях, согласно кивал головой. Но выйдя за дверь, осенял крестным знамением всех, кто встречался ему, по пути домой.
Председатель местных промысловиков, Петр Михайлович Брагин, не был из числа сосланных. Он сам изъявил желание, перебраться в Крутой Яр в качество начальника не только над промысловой бригадой. Но и старостой поселка, уполномоченным решать насущные дела поселка и его жителей.
В маленьком поселке, не было Сельского Совета. Иначе, Брагин провозгласил бы себя, его главой.
Брагин, фактически, ничем нужным для поселка, не занимался. Он лишь «спускал» планы бригаде рыбаков и рабочим пушного промысла. На заготовку ягод, кедрового ореха, сушеных грибов, он так же подписывал дневную разнарядку и общий план на сезон.
В поселке не было школы, электрического света. Многие из детей, обучались грамоте на дому у старенькой учительницы из сосланных.
Но Брагина, это мало волновало. Его интересовало лишь, количества сданной, под его начало, ягоды, рыбы и пушнины.
Филька и вся его троица друзей, осваивали грамоту у Анны Митрофановны, старой школьной учительницы. Пока жив был дед Василий, он дополнительно учил внука, не только грамоте, но и географии и Закону Божьему.
Те, у кого водились деньги, с осени увозили своих детей в круглосуточный интернат при Александровской школе семилетке.
Жителей поселка, устраивала чрезмерная лень их председателя. Едва ли не на виду у Брагина, люди утаивали часть добытого для того, чтобы перепродать самозваным, «левым» закупщикам. За шкурку черного соболя или за полновесного осетра, те платили втрое больше, чем Брагин.
Вдали от «Большой Земли», в небольших поселках, образованных за счет ссыльных, настоящей Советской Власти, практически не существовало. Уровень жизни людей , их отношение к переменам в России, фактически зависело от местного «князька», командующего, отдельно обозначенным, поселком.
И в Крутом Яре настоящей Советской власти, так же, не было.
Местный князек Брагин, беззастенчиво обирал промысловиков и рыбаков, присваивая себе лично, часть их добычи.
План на продукцию добытчиков, из области, спускался, гораздо меньше, чем Брагин озвучивал людям.
Жители поселка, прекрасно зная слабинку своего «хозяина» к чужому добру, все же, не решались связываться с Брагиным.
«Меньше знаешь, крепче спишь», - рассуждали вчерашние крестьяне.
Будь они не из ссыльных, возможно осмелились бы люди, самостоятельно избрать другого, более честного начальника над собой. Но каждый из старших поселенцев, был, что называется, «под колпаком.
Поэтому, люди в Крутом Яру и подобных ему поселках, предпочитали жить, как можно незаметнее. И конечно же, при сборе таежного богатства, не забывать про себя, любимого.
Бывшего священника, похоронили, как пришлось. Без отпеваний и причастия.
Лишь самые старые люди, помнившие еще святые молитвы, вразнобой спели что-то Божественное, перед тем, как предать земле, бренное тело 95 летнего старика.
Василий Ильич упокоился рядом с могилой Филькиной матери, молоденькой, неизвестной девчонки.
Сразу же, после похорон, помянуть Священника, расположился за кладбищенской оградой, прямо на траве, едва ли не весь поселок.
В основном, здесь были женщины и дети. Мужики в этот солнечный теплый день, всей артелью, добывали рыбу для пролетариата. Товарищ Брагин, не посчитал нужным отпустить бригаду на поминки старого Священника.
Сам председатель, в это время, как обычно, грел необъятное брюхо, где ни будь на солнышке, подальше от любопытных глаз.
«Суханов для новой жизни, чужой. Святоши тянут наше Социалистическое общество, назад, в проклятое прошлое. Скажите «спасибо» что я не приказал его зарыть на скотомогильнике, как бешеного пса.. Разрешил вашим бабам похоронить его, как человека.» - цинично заявил председатель, в ответ на чью-то просьбу, отпустить его, попрощаться с дедом Василием.
Каждый поминал Василия Ильича, тем, что смог принести из дома.
В доме деда Василия, взять было нечего. А если были какие запасы, люди отлично понимали, что они пригодятся осиротевшему Филиппку.
Прямо на траву легли холстины с пирогами, солеными груздями и рыжиками. Свежие овощи, рыбные растягаи, жареные караси и малосольная нельма, в основном составляли рацион поминающих.
Карасей и нельму, принесли остячки, пришедшие к поселенцам, чтобы вместе с ними, проводить в последний путь человека, которого чтили все в Крутом Яру
Люди в отдаленных поселках, жили куда лучше, чем те, кто населял центральные районы Советской Республики. А если рядом с ними, находились местные аборигены, то ссыльным жилось еще вольготнее.
И если бы, не клеймо «кулака», что висело над каждым жителем, поселенцы Крутого Яра, чувствовали бы себя, вполне счастливыми людьми.
Ведь как бы далеко не оторвали людей, от их бывшего родного дома, до поселенцев доходили слухи о голоде и лишениях по всей России.
Обские угры, славились доверчивостью и добродушием. Любой из ханты, не задумываясь, делился с русским, последней рыбиной.
К несчастью для них, среди заезжих заготовителей, зачастую попадались те, кто до нитки, обирал доверчивого остяка, перед этим, накачав бедолагу «русской ханкой».
Такие дельцы, за горсть патронов, да за мешок недоброкачественной муки, выгребали всю пушнину, добытую аборигенами Обского севера.
Но из ссыльных, таким не благовидным делом, почти ни кто не занимался.
Ссыльные предпочитали дружить с местным населением.
И чем меньше по численности людей, был поселок, чем ближе он лежал к «Большой воде», и дальше от Красного начальства, тем легче жилось работящему народу, сосланному в эти места, фактически за то, что они умели и хотели работать на земле.
Во время поминок хорошего человека, речь в основном, вязалась вокруг сиротунушки Фильки.
«По хорошему, мальчонку в Томск отправлять надо. В Приют. Не выжить ему одному-то, - рассуждали деревенские женщины
«Я б к себе взяла. Да куда там! Своих четверо. Спят на полу, все вповалку». –отозвалась другая селянка.
«А я бы взяла к себе. И не обидела б, сироту, если бы, государство на него, какую копейку доплачивало. Так ведь не достучишься. Наш Брагин и хвостом не пометет, чтобы для людей чего сделать. Только под себя подгребать умен». –подала голос самая молодая из поминающих. Вера недавно вышла замуж. Своих детей, она еще не завела.
«Тихо ты. – шикнула на Веру бабка Глафира, соседка упокоенного Священника. - Ишь, осмелела, язык распустила. В лагеря захотела? Недобрый язык везде найдется. Донесут, куда надо».
Женщины притихли, с опаской оглядываясь вокруг.
Но за кладбищенской оградой цвели ромашки. Звонкоголосо пели птицы. И лишь сытые, «напоминавшиеся» дети, с визгом и смехом бегали по мягкой, теплой траве.
Им пока еще, не доступно было понятие «смерть». И печаль по умершему деду, им так же, была не понятна.
И лишь Филиппок, в одиночестве бродивший среди могил, впервые в жизни, понимал, что такое настоящее горе.
Подрастая, он почти не задумывался над тем, что он, сирота. Филька ни разу не видел мать, не мог помнить ее прикосновений и материнского тепла. Дожив до 14 лет, мальчик знал лишь одного родного человека. Своего деда.
Напрасно переживал Филька опасаясь, что Брагин отправит его в Детский дом.
Шли дни за днями, а Фильку никто не трогал. Сердобольные соседки навели порядок в доме деда Василия. Побелили стены, подмазали глиной щели в печке. Отмыли пыльные, засиженные мухами, стекла в небольших оконцах.
Подходил август и с ним, четырнадцатилетний день рождения Фильки.
Филька занимался тем, что с утра убегал с друзьями на рыбалку. Рыбы надо было взять не только на дневной прокорм. Филька задался целью, как можно больше насушить себе рыбы для пропитания на зиму. В огороде наливалась картошка, что сажали они с дедом.
В сарае сохли дрова, которых должно было хватить на всю зиму.
Филька твердо решил, что ни в коем случае, он не покинет поселок. А иначе, кто же станет ухаживать за могилами деда и его мамы.
Через год, когда ему исполнится 15 лет, он станет полноправным членом промысловой бригады.
А пока что, Филька решил, прожить зиму в доме деда.
Мир не без добрых людей. Друзья выручат, в случае чего. Не в лесу же он собрался жить!
Гринев Степан Аверьянович, родился и вырос в городе Самаре. Отец его , имел свой завод по переработке Волжской рыбы.
Сын успешно продолжил дело отца.
Степан был ухватист, умен и трудолюбив. Коммерческому делу он обучался в Англии. За годы, проведенные за границей, Гринев пришел к заключению, что Россия, это страна огромных возможностей. Ведь в ней не было освоено и сотой доли того, чем полнилась земля русская.
Старый Аверьян, отец Степана, советовал сыну остаться жить в цивилизованной Англии. Но сын отверг его предложение и вернулся в Россию. Планы у молодого коммерсанта, далеко опережали его возможности. Но Степан считал, что у него есть все задатки, стать одним из богатейших и влиятельных коммерсантов России.
Для начала, предприимчивый сынок, беззастенчиво помог престарелому папаше, отправиться на тот свет. Для этого потребовалось лишь, трижды превысить дозу сердечного лекарства отца..
Провозгласив себя, единоличным владельцем завода, Степан с энтузиазмом, взялся за дело.
Ценой подкупов и лести, Гринев заключил выгодный контракт на поставку Волжского осетра, к столу самого батюшки царя, Николая Второго.
Еще парочка выгодных контрактов с богатыми странами, заметно пополнила личную казну оборотистого коммерсанта.
Жену себе, Степан выбирал долго и тщательно. И в этом случае, ему несказанно повезло. Степан Аверьянович, обвенчался с девушкой, не только богатой, но и красивой. И не только внешне.
У его Софии, оказался веселый, легкий характер. К тому же, жена сразу же, передала все свои капиталы во владение мужа. Она считала, что удел богатой женщины, это рукоделие, наряды, стихи и театры. А еще, обязательная благотворительность в пользу бедных.
Жена,, пополнила казну Гринева столь заметно, что коммерсант смог вдвое расширить объем своего рыбного промысла.
Один за другим, в семье Гринева появились двое мальчишек. А еще спустя пять лет, Софья родила дочь Настю.
Но для нее самой, эти роды оказались роковыми. София умерла, оставив безутешного вдовца, с месячной дочкой на руках.
Степан действительно был неутешен. Он по, настоящему, сумел полюбить свою красавицу жену.
Потеряв Софию, он на долгое время, потерял интерес к тому, к чему стремился все эти годы.
Маленькой Настей занималась няня англичанка. Сам Степан не хотел видеть дочь, считая ее виновницей смерти, горячо любимой супруги.
Шло время. Боль потери немного утихла. Дети росли. И если на младшую Настю, отец старался не обращать внимания, то сыновья Николай и Алексей, занимали мысли отца не менее чем его завод.
В положенное время, Степан определил сыновей в гимназию. Он хотел, чтобы его мальчишки, пошли по стопам отца. Впереди их ждала учеба в Англии и освоение коммерческих премудростей.
Достигшую школьного возраста Настю, отец определил в Пансион Благородных Девиц. Эта частная школа, мадам Дворжецкой, занималась начальным образованием девочек из богатых семейств.
Но в основном, учили здесь девочек подростков, благородным манерам, танцам, рукоделию. И конечно же, модному французскому языку. Зачастую, делая в русском диктанте кучу орфографических ошибок, ученицы мадам Дворжецкой, преуспевали в произношении французского.
Жениться вторично, Степан не пожелал. Хотя попадались довольно выгодные партии.
В стране, все чаще, вспыхивали беспорядки. Обострились отношения с Германией. Гринев был достаточно умен и всесторонне развит, чтобы не понимать, что с Россией творится что-то неслыханное. И пожалуй, не далек тот час, когда придется спасать собственную жизнь, а не приумножать капиталы за счет новой, выгодной женитьбы.
Февральские беспорядки 1905 года,еще больше умерили пыл удачливого коммерсанта. С началом Русско Германской войны 1914 года, Гринев понял, что надо спасать не только свою жизнь, и жизни своих родных, но и свое немалое добро.
Когда в России открыто заговорили о грядущих переменах и власти большевиков, коммерсант не стал дожидаться, пока его завод окажется собственностью новых хозяев России.
Перед самым началом Революции 1917 года, он выгодно продал свое предприятие тому, кто не поверил в то, что может наступить совсем новое время с новым правительством и новыми порядками.
Пока еще банки и прочие предприятия и организации, принадлежали единоличным хозяевам и коммерческим структурам, Гринев сумел перевести все свои деньги и многие материальные ценности богатого дома, в золотые царские червонцы.
Семья бывшего владельца завода, перебралась подальше от города, поселившись в небольшом уезде.
Нелюбимую дочь, Гринев вынужден был взять с собой.
Надежно спрятав деньги и немалые драгоценности в подвале купленного дома, хозяин, рядясь под небогатого мещанина, принудил всю свою семью, вести более чем, скромный образ жизни.
Бежать от Революции за границу, как делали это тысячи буржуа разного ранга, Гринев не посчитал целесообразным.
В глубине души, он надеялся на то, что со временем, большевики выдохнутся. И все вернется к прежним порядкам.
А бежать невесть куда, значило подвергать опасности свои золотые запасы. А возможно и собственную жизнь.
Он наслышан был о том, что большевики не выпускают никого за рубеж, не обобрав того до нитки.
А так это или нет, Степан Аверьянович, проверять на примере, не пожелал.
Увесистый сверток с золотыми царскими червонцами и драгоценностями жены , грели его сердце, вселяя надежду на лучшее будущее.
Просто, как он считал, надо на какое-то, неопределенное время, запастись терпением.
А главное, вести себя тише воды и ниже травы
.
Но все испортил старший сын Степана, Николай.
Не смотря на многократное предупреждение отца, не ввязываться ни в какие действия против новой власти, Николай примкнул не то к группе, ведущей партизанские вылазки против новой власти. Не то, к обыкновенной банде, промышляющей грабежами и разбоем.
Не успел Николай вдоволь «насладиться местью самозванцам», как был успешно пойман этими самыми «самозванцами» большевиками.
Ни щедрые взятки, ни бывшие связи, не помогли Гриневу, спасти жизнь сына.
Наоборот , горсть золотых червонцев, преподнесенная Гриневым, коменданту Самары, в дальнейшем сослужили Степану очень плохую службу.
Николая, как и всех остальных его соратников, расстреляли во дворе Самарской тюрьмы.
Родственникам, мятежных буржуев, не посчитали нужным, сообщить об их смерти.
А спустя пару дней, к дому Гринева подъехал крытый автомобиль.. Стояла глубокая ночь весны 1920 года.
Вся небольшая семья Гринева, проснулась от громкого стука в дверь.
«Гражданин Гринев, немедленно откройте, представителям НКВД.».
«Ну все, пропали! - прохрипел хозяин, не попадая трясущимися руками, в рукава халата. – Лешка, Настя, молчите. Ни слова. Вы ничего не знаете, ни с кем не общаетесь. Я сам буду с ними говорить»-
Отодвинув засов, Гринев, мысленно проклиная себя за унижение, вынужденно поклонился вошедшим.
Их было трое. Молодые , затянутые в кожу, самоуверенные парни, вызвали в душе бывшего коммерсанта, волну бешенства.
Гринев торопливо опустил глаза, чтобы не выдать истинного состояния души, в котором он пребывал.
Один из вошедших, в котором хозяин дома, признал главного, без приглашения прошел к столу. Удобно устроившись в хозяйском кресле, он раскрыл планшетку и вынул из нее ручку и обыкновенную чернильницу, непроливайку.
Развернув на столе блокнот, он наконец удостоил взглядом, стоящего перед ним Гринева.
«Гражданин Гринев, предлагаю вам, добровольно выдать награбленные у рабочих деньги. А так же, все имеющиеся у вас, ценности. Вы, заразные лишаи на теле простого народа, веками грабили рабочих, наживая не законные капиталы. Нам известно, что вы продали большой комбинат по переработке рыбы в Самаре. Рабочий пролетариат, крестьяне, всю жизнь гнувшие на вас спины, вынуждены голодать. А вы захребетники, в это время, сидите по горло, в царских золотых червонцах.
Короче , не хочешь повторить судьбу своего сына преступника, добровольно выдай все, что припрятал».
.
«А что с моим сыном? – пришел в себя Гринев. – Где сейчас Николай? Я отдал вам, за сохранение ему жизни, все что имел».
«Ты вернул государству , крохотную часть из награбленного тобой, за долгие годы. А не за жизнь государственного преступника. Советская власть не продается. Гринев Николай Степанович расстрелян по законам революционного времени. Та же учать ждет твоего младшего сына. И тебя, если не выдашь золото».
Гринев в душе готов был услышать то, что услышал. Но все равно, весть о смерти старшего сына, острой иглой, пронзила его отцовское сердце.
«Мой младший сын, ровно как и я, ничего не знали о делах Николя, - с огромным трудом владея собой, ответил Гринев. - Господин Панфилин, купивший мой завод, отдал мне лишь часть денег. Остальной долг, он просто не успел отдать.
Найдите его. Он подтвердит мои слова. – Гринев блефовал. Он отлично знал, что при первых же залпах Авроры, прозвучавших в Петербурге, покупатель его завода, вместе с семьей,бежал за границу.
-Господа, деньги я потратил на покупку вот этого дома. Мой особняк в Самаре, вы же сами, отняли у меня. Часть денег мы проели. А все что оставалось, я отдал на выкуп Николя.»
Сорвав с вешалки драповый жакет, Степан вытряхнул из кармана кожаное портмоне. Подавая его главному, он совершенно искренне провозгласил.-
-Здесь все, господа. Нет у нас ничего больше».- Гринев был уверен, что никакой обыск, не поможет его врагам, обнаружить богатый тайник, о котором знал только он один.
В бумажнике его, оказалась огромная сумма совершенно обесценившихся «Екатеринок» и с десяток царских золотых, за которыми охотились представители НКВД.
Тщательный обыск дома Гринева, (в том числе и подвала), ничего не дал.
Обозленный неудачей, представитель власти, велел всей семье Гринева, немедленно собираться.
«Подержу вас, без воды и хлеба, в тюремных одиночках с недельку, так может вспомните, куда золото спрятали».
Тюремщики действительно выполнили свою угрозу. Но дети Гринева не имели понятия об отцовском кладе. А сам он, решил лучше умереть, чем выдать ненавистным большевикам свое добро.
«Авось выживем, авось повезет, - задыхаясь от духоты и жажды думал Гринев.
Не добившись признания ни ни от одного из арестантов, их тюремщики решили, что у бывшего коммерсанта, действительно нет денег.
Спустя четверо суток, полумертвых от жажды Гриневых, выпустили во двор тюрьмы. Их наконец напоили и покормили. А еще спустя пару суток, партию заключенных, погрузили в закрытые вагоны и отправили в Новониколаевск.
Ничего взять с собой из дома, Гриневым не позволили.
В Новониколаевске, будущем Новосибирске, арестованные долго не задержались. В специальной комендатуре, занимающейся ссыльными, вновь прибывших, разделили на партии.
Гринева с детьми, отправили с партией «врагов народа», на лесоповал.
Выгрузили их с баржи на Обском берегу, неподалеку от Томска.
Более, чем в сотне километров, выше поселка Крутой Яр.
На берегу, вновь прибывших ожидали несколько человек охраны. Ссыльных сопроводили в небольшой поселок, состоящий из одних лишь, длинных, одноэтажных строений. Это были бараки для ссыльных.
В них не было отдельных комнат. Люди спали на длинных, общих нарах вдоль стен. Обогревались бараки, всего лишь, двумя кирпичными печами, постоянно заваленными сырой одеждой. Воздух в таких помещениях, оставался сырым и тяжелым, круглый год.
Для охранников, имелся отдельный барак. Теплый, с отдельными комнатами. В каждой из которых, имелась печь.
Поселок ссыльных, не имел названия. В документах он числился как строительный объект, под определенным номером.
По отчетам в документации охраны, ссыльные числились, как вольнонаемные рабочие, лесозаготовители. Вот только «вольнонаемные», были полностью поражены в личных правах.
Рабочий день их, длился с семи утра и до десяти вечера, с получасовым перерывом на обед. На завтрак и ужин, рабочим выдавалось по куску тяжелого хлеба из ячменной затхлой муки. К хлебу полагалось по высушенной до железной твердости, Обской рыбешке.
Обед рабочего состоял из свекольной похлебки и пшенной каши на воде, чуточку сдобренной прогорклым подсолнечным маслом.
Впервые за многие годы, Гринев и ему подобные ссыльные, узнали, как приходилось жить тем, кто совсем недавно, гнул спину на них самих.
От такой кормежки, не привыкшие к лишениям люди, быстро бы протянули ноги. Но как обычно, в подобных ситуациях, выручала дичь и рыба.
На дичь ссыльные ставили силки. Рыбу ловили в плетеные мордушки.
Охрана на такие промыслы, «смотрела сквозь пальцы». Сами вечно голодные, они прекрасно понимали, что тяжелая работа, требует серьезного питания.
Молодой Республике Советов, нужен был лес. Его сплавляли по Оби до Томска. А дальше, дорогая сибирская сосна, отправлялась к месту назначения, на прицепных платформах паровозов.
Заниматься рыбалкой и охотой, людям позволялось, только до подъема или после окончания работы.
Не смотря на малочисленную охрану, бежать из кабального лагеря, никто не осмеливался.
Вокруг стояла непроходимая тайга, за пределами которой, лежали гиблые болота.
Уйти можно было только по другой стороне Оби. Там существовали, хоть какие-то, дороги.
Но вплавь, могучую Сибирскую реку, никто бы не осилил. А единственную весельную лодку, предназначенную для охраны, на ночь примыкали на цепь к стволу огромной сосны. Кроме того, рядом с лодкой, постоянно находились огромные злые псы, натренированные безжалостно рвать клыками любого, приблизившегося к лодке.
Зимой же, бежать из лагеря, не позволяла холодная, не по сезону, одежонка. И все те же, псы.
В поселке имелось несколько бараков. И лишь один из них, занимали женщины. Большинство из них, как и Настя, были выходцами из буржуазных и купеческий семейств. Женщин было немного. Они, по мере возможности, содержали в надлежащем порядке мужские бараки. Топили печи, сушили одежду рабочих.
Обстирывали ссыльных и представителей охраны. Готовили обеды, штопали одежду и обувь работников. Во время сплава древесины, женщины обязаны были помогать м лесорубам, сталкивать баграми, бревна в воду.
Зимой женщины, расчищали от снега, территорию лагеря.
Нежные ручки бывших барышень, покрывались кровавыми мозолями. Лица, знавшие лишь крема и пудру, обветрились, сделавшись красноватыми и грубыми.
Самые изнеженные из девушек, не выдержав лишений, добровольно шли в «личное пользование» охранников.
Насильно приставать к ссыльным женщинам, охране запрещалось уставом. Те, кто добровольно ублажал охранников, получали от них небольшое послабление в виде лишнего куска хлеба. Или лишнего часа отдыха. Кроме того, спать таким «дамам», приходилось не в сыром, холодном бараке, а в теплой постели сожителя.
Уровень жизни ссыльных лесозаготовителей, очень сильно отличался от жизни ссыльных в поселке Крутой Яр. И некоторых, других, ему подобных.
Степан Аверьянович, не сразу, но втянулся в каторжные условия работы лесоруба. На лесозаготовках, он старался держаться рядом с двадцати летним Алешей. Тому было гораздо труднее чем отцу.
Но отец открыл сыну тайну дорогого клада, что был спрятан в подвале их дома.
«Терпи сынок. Когда нибудь, закончится наша каторга. Не на век же нас, сюда выкинули. Придет время, заберем свое добро и спрячемся где нибудь в глуши. Россия большая.
И Алексей терпел изо всех сил.
О дочери, находящейся совсем неподалеку, Гринев почти не вспоминал. Настю он считал, лишним грузом в их с сыном, жизни.
Анастасию Гриневу, никак нельзя было назвать закомплексованной тихоней. С рождения ее воспитывала заботливая няня гувернантка.
Но забота о воспитанниках, была прописана в договоре найма гувернантки.
Она присматривала за девочкой, кормила ту, когда она была совсем маленькой. Едва Настена подросла, няня научила ее самостоятельности.
В обязанности гувернантки не входило ухаживать за своей подопечной Раздевать девочку ко сну, умывать и одевать по утрам, должна была служанка. Но отец девочки, не счел нужным, тратиться на прислугу для дочери.
И Настя, как обычные дети обычных граждан, рано научилась, обслуживать себя сама.
Гувернантка была внимательной и строгой Она отличено справлялась с обязанностями няни и первой учительницы ребенка. Но никогда не позволяла себе нежности по отношению к девочке.
Няне платили за соответствующее воспитание юной барышни. И она воспитывала девочку так, как воспитала не одно поколение молодых барчуков. Гувернантка отлично справлялась со своими обязанностями. К десяти годам, девочка прекрасно изъяснялась на английском. С охотой и удовольствием, занималась рукоделием.
Настену не баловали, не ласкали. У нее не было той вольности, к которой привыкали богатые дети любящих родителей.
Ни отец ни братья, не проявляли к девочке никакого интереса. Будто она не была кровной уроженкой их семьи.
Чувствуя их отношения к себе, Настя платила родным той же монетой.
Единственным другом ее детских забав, был дворовый пес, по имени Сокол. Собака принадлежала швейцару отцовского городского особняка. А по совместительству, дворнику и сторожу.
Степан Аверьянович, не любил напрасно сорить деньгами. Поэтому, он держал лишь ту прислугу, без которой невозможно было обойтись.
Настя сбегала от нравоучений старой гувернантки во двор дома, огороженный высоким забором. И здесь, она часами играла с Соколом.
Пес не был добродушным созданием. Его побаивались все в доме. Но Настю он преданно, по собачьи любил. И позволял ей всевозможные вольности. Он бегал с ней по двору, приносил брошенный девочкой мячик. И даже позволял Насте покататься верхом на своей спине.
Не единожды, пес вставал на защиту девочки, когда возмущенная гувернантка, приказывала Настене, «немедленно прекратить общаться с грязным животным».
Пес злобно рычал на чопорную англичанку, не подпуская ее к девочке.
Когда гувернантка пожаловалась хозяину на поведение дочери, тот лишь отмахнулся
-«Пусть делает что хочет. Только бы в душу мне не лезла».
Уезжая на новое место жительства, после продажи завода, Гринев взял с собой, швейцара с собакой. Совсем обходиться без прислуги, он не привык.
Неласковая судьба разлучила Настю с единственным существом, которого она любила. И которое платило ей преданностью и любовью.
Изо дня в день, выполняя нудную однообразную работу, Настя задалась целью, подружиться со сторожевыми псами охранников.
Она не собиралась бежать из лагеря . Просто, по той причине, что бежать ей было некуда.
Подружиться с собаками ей хотелось только за тем, чтобы снова, как в детстве, завести себе, настоящего друга. Хотя бы, одного.
Задача для девушки, оказалась достаточно сложной. Злые породистые псы, были натасканы на охрану ссыльных, а не на дружбу с ними.
Девушка принялась по немного подкармливать собак. Ей чаще других, приходилось дежурить по кухне. Ее похлебки и каши, удавались девушке, куда лучше, чем изнеженным барышням , сосланным в этот неласковый край, прямо из Института Благородных Девиц.
Настя утаивала для собак, немного рыбы, пойманной рабочими. Собирала все до косточки, оставшиеся после удачной охоты на дичь. Делилась с животными, своей скудной пайкой хлеба.
Но прошло не мало времени, прежде, чем три огромных, четвероногих сторожа, стали проявлять к девушке дружелюбные наклонности.
Тот день, когда ей удалось погладить, сидящего на цепи пса, по имени Барон, стал для нее, самым лучшим днем, проведенным в неволе.
У девушки появилась маленькая тайна. Поздними вечерами, когда все уже спали, она пробиралась к будке Барона. Обняв огромного пса за шею, девушка прижималась к горячему телу собаки.
С товарками по неволе, Настя старалась держаться независимо. Всем своим видом, показывая, что ей не так уж плохо живется.
Она не привыкла, чтобы ее жалели или сочувствовали ей.
Жизнь научила молоденькую девушку, не очень доверять людям. А выплакаться, пожаловаться кому то, доброму, девушке иногда очень хотелось.
И таким очередным другом, для Насти, стал пес Барон.
Не сдерживая слез, она жаловалась собаке на свою горькую долю.
«Бароша, славная псина. Только ты меня понимаешь и жалеешь. –шептала девушка. Нет у меня мамочки. И никогда не было. Отец ненавидит меня. Братья не обращают внимания, как будто , меня нет. Бароша, мне всего-то 17 лет. А жизнь уже прожита. Что дальше ждет меня здесь? Непосильная работа, простуда и смерть . Не на что больше мне надеяться»
Однажды, увлекшись своими жалобами, Настя не за метила, как ней приблизился охранник. Звали его Гурьяном. Человек этот, был далеко не молод.. И происходил он, из самого бедного крестьянского сословия
.
Увидев стоящего над ней охранника, Настя вскрикнув от страха, быстро вскочила на ноги.
«Я это… Я ничего… Вы не подумайте».
«А мне чего думать, - крепко сжав плечо девушки, пробасил Гарьян. – Ты уж все Барону поведала. И я слышал все что надо. Пойдем -ка в тепло. Поговорим по душам», - мужчина потянул Настю за руку в сторону дома охранников.
В голове девушки замелькали самые страшные и неприятные мысли.
«Не надо, пожалуйста, не надо. Я еще маленькая. Пожалейте меня, дяденька – простонала девушка, падая на землю.
Барон, уловив в тоне девушки страх, грозно зарычал на охранника.
«Ты смотри, скотина! –удивился тот. - На хозяина пасть разинул! – В голосе мужчины, Настя расслышала добродушно ворчливые нотки.
-«Ты чего подумала глупая овца? Нужна ты мне, как козе баян. У меня внучка твоего возраста. Не бойся . Пошли, покормлю тебя. Да присоветую можа, чего подходящего».
Гурьян привел девушку в теплую комнатушку, показавшуюся девушке раем, после сырого, холодного барака, кишащего мышами.
Охранник усадил девушку на табурет, поближе к столу. На небольшой металлической «буржуйке», пыхтел чугунный чайник.
Налив в кружку густого, настояного на березовой чаге напитка, он поставил кружку перед Настей.
"Сахара нет. А вот медок имеется. Бабка моя расстаралась, выпросила баночку у местного кулака. Вот ведь кто, прыщ на теле крестьянина.
Его-то, отчего же, на лесоповал не сослали?. Самое место ему тут
.Но нет, ведь. Как обдирал народ, так и обдирает. За пол литра меда, моих внучек , неделю работать заставил у себя на мельнице
.
Я как посмотрю, на вас, молодых девок. Диву даюсь. Вы чего такого, плохого успели набедокурить, чтобы вас сюда, на погибель сунули. По моему разумению, всех барышень надо училками для крестьянских детишек определить. А не вонючие ватники чинить, да пустой свекольник хлебать.-
Гурьян осекся, с опаской посмотрев на поникшую девушку
.- Болтаю чего не след. Передашь мои слова коменданту нашему, так он меня к стенке поставит».
«С чего это я вашему коменданту, наушничать стану? – обиделась Настя.
«А с чего ваши барышни, под него в очередь ложатся? За тарелку щей, да стакан молока - горько усмехнулся охранник -. Хотя, тебя я давно приметил. Ты не такая вроде бы? - Он положил в кружку ложечку меда и пододвинул напиток девушке. - Пей чай. Чага, первое средство от цинги. Зубы еще не падают?"
Прихлебывая необыкновенно вкусный чай, Настя вдруг разоткровенничалась перед добрым охранником. Не заметно для себя, она рассказала ему все о себе.
«Сирота значит. При живом отце. Оно понятно. Мама твоя померла бедняжка. А отец тебя обвиноватил. Не только мы, нищие крестьяне, баб своих, любить умеем. Богатые господа, тоже горюют по своим.
Но только, детей своих, мы не виноватим в смерти жен наших. Моя тоже померла. Еще на первом дитенке. Пацана родила и померла.
Ох и убивался же я по Любушке своей. До сих пор, в горле першит. Но сыночка в любви растил, в заботе, до пяти лет. Потом женился. В крестьянском хозяйстве, без бабы, не жизнь. Приняла Дарья Ванюшку моего. Опосля еще четверых родила. А Ваньку, ничуть не меньше родных любит. Вот так –то. У старшого моего, своих две девки растут.
Второго Сёмку, женить надумали. Да не во время, видать. Времена тяжкие наступили. Обещают нам власть Советскую, справедливую. Но пока, только голод видим, да лишения».
Гурьян оглянулся на темное окно, словно опасаясь, что подслушают его крамольные слова, другие охранники.
«Пойдем дивчина, провожу тебя до барака. Возьми вот кус хлебушка пшеничного. Нам хоть немного, но дают доброго хлеба.»
Проводив Настю до порога женского барака, Гурьян, понизив голос, попросил, « Ты уж, не проболтайся кому о моем говоре про власть. А я попробую поискать для тебя лазеечку в другую жизнь».
«Что вы дядя Гурьян! Вы для меня, как родной стали. Спасибо вам, за доброту вашу!»
Едва ли не впервые, в эту ночь Настя спала, счастливо улыбаясь чему-то во сне.