Едва закатное солнце позолотило верхушки заповедного леса, как седобородый Волхв очертил в воздухе круг Хорса, коснулся Перуна-обережного на поясе, ударил о землю посохом с собственноручно вырезанным на рукояти идолищем, и над рекой полетела торжествующая песнь.
Парни с девками, горячие к развлечению, в едином порыве подались вперёд в едином порыве и зашагали нетерпеливо, с трудом подстраиваясь под неспешный, старческий шаг волхва. Девушки хитро переглядывались меж собой — не терпелось им поскорее перейти к гаданиям да к игрищам, — а как встречались глазами с парнями, так тут и робели, кто взаправду, кто виду ради. Опускали ресницы, румянились. Кто-то из них уйдёт утром с Купальской поляны женихом и невестой, а кто-то мужем и женой. Один он день такой в году. Одна ночь, когда возможно свадьбу сыграть так, как сердце лежит, даже если вся Явь против. Главное, чтобы боги были за молодых влюблённых. Стираются в Купальскую ночь все границы не только между мирами, но и между людьми, а сердце так и рвётся к милой и нет ему дело до бормотания волхва.
Стоит она поодаль ото всех. Тонкая, прямая. Волосы чёрные распущены у единственной из всех девок. Другие-то в косы заплетают, как предками заповедано. Но нет своенравной дочери волхва дела ни до пращуров, ни до людских языков.
Никогда кузнецу Ждану своей не назвать, не коснуться её. Не отдаст волхв ему свою дочь.
То ли дело Берислав. Воевода славный. Давно он на Ждану заглядывается. Говорят, жестокий на поле брани, но воин хороший. Дорожит им князь, на подарки не скупится. Да и сам Берислав из последнего похода вернулся при деньгах. Дом строит и на Ждану по-хозяйски поглядывает. Толкует с волхвом о чём-то. Известно о чём. О Ждане.
Та в их сторону и не глядит. Смотрит на хороводы вокруг костров купальских, но сама не идёт к ним. Нет ей там пары. Да и средь парней не найдётся такого, что подойти бы к ней осмелился. Заглядываются на Ждану, но и только.
Боятся её люди, шепчут будто ведьма она. Пусть шепчут. Ей же спокойнее. А сколько правды в том, то не их дело.
Одному Бериславу слухи те нипочём. Ходит он за Жданой, подарки дарит. То монисто золотое, то шаль на плечи из меха чёрного соболя пришлёт. Не Ждане отдаёт — волхву. Знает, что не примет гордая девка.
Ждана боялась его. Добра от Борислава не ждала. Пахло от него нехорошо — зверем, кровью и тлением. Запах не воина — убийцы.
— Ждана! Подойди к нам, — голос отца звучал непривычно ласково. — Сговорил я тебя. Жениха достойнее Берислава сыскать трудно.
— Трудно ли? — молвила Ждана. Смотрела в лицо Борислава прямо, без смущения девичьего. — Пусть докажет сперва. Я на слова никому верить не обучена.
— Разве мало тебе того, что я из последнего похода привёз? Золота моего и мехов? — удивился Берислав её капризу. Посмеялся. — Но раз невеста моя потешиться решила, отчего бы не похвастать силой своей перед ней? Что, краса, желаешь? Прикажи только, и я тебя через самый высокий костёр купальский перенесу на руках. — Сочится мёдом голос Берислава, да только Ждану обманул не может. Она не речи слышит — душу.
Протянул Ждане руку Берислав. Едва не отшатнулась от неё девушка, но страх свой ничем не выдала. Усмехнулась лишь.
— Любой крестьянин для своей любимой то же самое сделает. А мне особого надобно.
— Чего же ты хочешь?
— Жар-цвет в косу свою вплести.
— С ума спятила, девка? — рассмеялся Берислав.
— Как хочешь, а пойду я только за того, кто мне жар-цвет добудет.
— Как смеешь ты отцовской воли перечить! — осерчал волхв, замахнулся на дочь посохом, но заглушил его слова глухой раскат грома, пролетел над поляной порыв холодного ветра, сорвал с травы ночную росу, унося вдаль смех и песни.
— Перун услышал мои слова, отец, — восторжествовала Ждана. — Будет по-моему.
Не хочется Бериславу в купальский лес кишащий нежитью идти — одно дело с людьми воевать, другое — с мороками. Да только и отступить нельзя, невозможно свой страх девке показать.
— Как мне достать цветок, волхв? — спросил Берислав у волхва.
— Иди дорогой прямой через лес до третьего перекрёстка, через левое плечо и дальше всё прямо. Не оборачиваясь, ничего не беря по дороге. Не твоё это — Навье. Доберёшься до папоротника, очертишь ножом круг и жди. Будет тебя нежить смущать, ты на неё не смотри. До тебя никому не добраться, окромя одной. Переступит она круг защитный, ты её убей в каком бы облике не явилась. Не успеешь справиться — выпьет из тебя жизнь всю до капли, рабом своим сделает. А как расцветёт жар-цвет — долее не мешкай, срывай цветок, под мизинец прячь и уноси ноги.
Берислав слушает, кивает, крутит в задумчивости ус да на Ждану поглядывает — стоит ли девка, чтобы ради неё душой рискнуть.
— А коли я достану цветок, станешь моей? — Обернулась Ждана и видит, стоит перед ней кузнец Ладимир. Раскалённым железом, лошадьми и пшеничным полем, нагретым полуденным солнцем, от него веет.
— Не пара я тебе кузнец, — грустно покачала головой Ждана. — Но коли сгинуть хочешь, я не держу. Иди за Бериславом до первого перекрёстка, но не далее. Отец лишь для одного тропу в Навь открыл.
Притянула дочь волхва Ладимира к себе, оставила поцелуй ему на прощание:
— Больше ничем не помогу тебе.
Поклонился девушке Ладимир и зашагал вслед за Бериславом.
Дошли они вместе до указанной развилки, а на ней старушка сидит да кудель прядёт при лучине. Целая гора пряжи за спиной её лежит.
Увидела их старушка и говорит:
— Вот таких молодцев я и жду! Славно я нынче поработала, гляньте сколько пряжи наплела, да только унести-то её домой сил нету. Подсобите сынки, а я уж без награды вас не оставлю.
— Хватило сил наплести — хватит и в дом перетащить, — сказал Берисла и пошёл своей дорогой, как волхв указывал.
Добрался до второго перекрёстка, а затем и до третьего. Через левое плечо обернулся и слышит впереди себя смех девичий, заливистый, что серебряные колокольчики ясным, морозным утром. Смотрит Берислав — на ветвях девица сидит — кожа белоснежная, в лунном свете так и светится, волосы золотые стан укрывают, в синих глазах звёзды отражаются.
— Куда путь держишь, добрый молодец? — спрашивает красавица Берислава.
Остановился Берислав, позабыв куда шёл. Глядит на чудо такое, взор не в силах отвести.
Скользнула девушка к Бериславу в руки, сжал он её в объятиях, но вместо кожи шёлковой да горячей почувствовал под ладонями кости да мясо ледяное.
Отшвырнул Берислав от себя мавку, в мгновение кинжал выхватил.
Завизжала мавка страшно, диким зверем прыгнула вперёд. Вцепилась когтями в Берислава, повалила оземь, стала зубами рвать. К горлу тянется, на грудь встала, вздохнуть не даёт.
Изловчился Берислав, отсёк нежити голову. Враз мавка туманом растаяла, словно и не было её, а перед Бериславом открылась поляна заветная, и папоротник желанный, вот он — рукой подать.
Двинулся было к нему Берислав, но разверзлась пред ним земля, открылись ему все богатства Нави. Бери, что душа пожелает.
Загорелись глаза у Берислава, кинулся он сокровища пригоршнями черпать да за пазуху ссыпать.
Ладимир же меж тем своей дорогой идёт.
— Ох-ох-ох, — прокряхтела за его спиной старушка, согнулась вся под тюком.
Пожалел старушку Ладимир, мешок с её спины снял да так к земле и припал, точно не пряжу, а подковы на свои плечи взвалил.
— Куда идти, бабушка?
— Тут недалече, мил человек, — обрадовалась старушка.
Повела она Ладимира вглубь леса, тропами звериными, человеком не хожеными.
Наконец, добрались они до маленького, ветхого домика поросшего мхом.
— Сюда мил-человек, — распахнула дверь старуха.
Вошёл Ладимир, пахнуло ему в лицо сыростью и смрадом.
Сбросил он с плеч мешок. Тот об пол ударился, раскрылся и покатились по полу монеты чистого золота. Так и сверкают, горят в темноте.
Отшатнулся Ладимир, обернулся к старушке, а вместо неё стоит уж в дверях Лешачиха и улыбается ему, только клыки сверкают.
— Что же ты, милок, смотришь так? Аль не пригожа я? Уж всяко краше зазнобы твоей.
Смеётся Лешачиха, а кузнеца мороз продирает до костей.
— Зачем по лесу бродишь, нежить кормишь? — спросила Лешачиха.
— Папоротника цвет ищу, — ответил Ладимир.
— Знаю, — махнула на него Лешачиха. — Слышала, как Перун громыхал. На её зов откликнулся.
— Отпусти меня, — молвит Ладимир, — не хочу я, чтобы Ждана Бериславу досталась.
— Иди, не держу. Только сперва награду обещанную прими. — Подошла Лешачиха к мешку с золотом, взяла пригоршню монет: — Видишь, напряла сколько? Бери, что унести сможешь.
— Благодарствую, — отказался Ладимир, — но спина моя ещё не забыла как тяжело твоё золото. Не за этим я в лес пришёл.
Собрался Ладимир было уходить, но остановила его Лешачиха:
— Куда бежишь? Успеешь помереть ещё. Я себя словом с тобой связала. Говори, чего хочешь.
— А раз так, — ответил Ладимир, — подсоби мне. Укажи путь к цветку Перуна.
— Ишь какой, — усмехнулась Лешачиха. — Хватило ума на девкин каприз поддаться, а на то чтоб самому жар-цвет сыскать не хватает? Что ж с тобой поделать? Идём, мил человек. Помогу тебе.
Открыла Лешачиха дорожку тайную Ладимиру, поведала, как вести себя.
— Не оборачивайся пока до места не дойдёшь и больше не помогай никому, — крикнула ему вслед Лешачиха. — Не все такие добрые.
Ладимир дёрнулся, едва не обернулся, но вовремя вспомнил наказ старухи лесной. Услышал, как вслед ему полетел смех. Махнул он Лешачихе на прощанье рукой и поскорее в путь свой пустился.
Идёт Ладимир по лесу дикому, чёрному. Глядь, навстречу ему девица. Кожа белая, светится серебром под луной, русые волосы наготу укрывают, на устах мёд, в глазах звёзды.
— Идём ко мне Ладимир, — манит кузнеца к себе красавица.
Но прошёл мимо неё Ладимир, на красоту Навью не заглядевшись.
Лезет со всех сторон к кузнецу нежить: лохматая, рогатая, когти, что вилы, клыки, что косы. Воет, рычит, а добраться до Ладимира не может — сама тропа кузнеца охраняет.
Вышел Ладимир на поляну желанную, достал из-за пазухи нож, рассёк круг, вошёл в него и сел подле папоротника.
А как пробил самый тёмный час, увидел кузнец, как маленький, едва тлеющий уголёк в сердце папоротника разгораться начал. Всё ярче и жарче, того и гляди пламенем вспыхнет.
Приготовился Ладимир цветок срезать да прочь с поляны ноги уносить, как раздался совсем рядом с кузнецом крик Жданы отчаянный.
Рванулось сердце Ладимира прочь из круга к милой, но сам кузнец остался на месте. Только зубы сжал крепче.
А цветок-то меж тем всё сильнее разгорается, распускает лепестки огненные. Скоро, скоро расцветёт жар-цвет во всей красе своей купальский, близко, совсем близко от кузнеца стоит сама Ждана. Головой грустно качает. Глаза большие, испуганные, лицо мокрое от слёз. Переступила она черту защитную, упала на колени подле Ладимира, прижалась к нему всем телом. Дрожит.
— Почему не пришёл на мой зов, жестокий!
Помнил Ладимир про наказ Лешачихи. Достал нож.
Вскрикнула Ждана — не уж то не узнал! — на шею к кузнецу со слезами кинулась.
Тут бы и вонзить ей в грудь нож, но опустилась рука Ладимира. Нет сил любимую убить.
Исказилось лицо Жданы злобой, скинула мавка с себя морок, набросился на Ладимира, вгрызлась в шею и всё померкло перед кузнецом. Только холод остался.
Прокатился над лесом раскат грома, достиг поляны у реки, принёс с собой смятение и улетел будто и не было его.
Ждана прошептала прошение, сорвала травку и выпрямилась. В руках она держала уже целую охапку трав — будет из чего весь год отвары для цельбы и ворожбы варить.
Вгляделась девушка в чащу леса. Подошла близко к реке, остановилась у берёзы и стала за девками наблюдать. Пускают они по реке венки, гадают по ним о жизни своей да о свадьбе. Парням тут не место. Те всё вкруг костров скачут.
Села Ждана подле берёзы и стала свои венки плести, а как сплела тоже к реке подошла.
Девки от неё в стороны шарахнулись, но смотреть не перестали. Интересно им что Ждана делать станет.
А Ждана взяла первый венок в руки, пошептала над ним:
— Вода-водяница да ночь-купаленка, подсобите, подскажите, быть ли войну славному Бериславу, судьбою мне назначенному милым моим.
Пустила Ждана венок по воде, но не далеко тот уплыл — утонул. Плохо дело.
— Сгубила молодца, — ахнули девушки.
Дрогнули уголки губ на неподвижном лице Жданы, дёрнулись вверх. Пустила дочь волхва по реке второй венок. Чуть дальше тот уплыл, но налетел ветер, сверкнула молния, ударил гром. Заволокло небо тучами, а когда просветлело, стало видно, что и второй венок на дне.
Выпрямилась Ждана, прошла мимо стайки дрожащих девиц.
— Довольна! — шипит ей вслед отец.
— Ведьма! — шипят ей вслед люди.
— Наша! — смеются мавки.
— Хватит! — развернулась Ждана, глазами агатовыми сверкнула и все примолкли. — Насильно я их в лес не гнала. Сами пошли.
Ступила она в лодку, оттолкнула ту от берега и поплыла к лесу, река в том месте полозом петляет, кольца выделывает да всё одно в самую что ни на есть Навь выведет.
Подгребла Ждана к берегу, шикнула на вылезшую было к ней кикиморку.
— Тропка тайная, людьми не хоженая, выведи меня к Бериславу. Войну могучему, славному, что мне судьбой назначен. Я невеста его.
Появилась пред Жданой тропа, ступила на неё девушка, по сторонам не глядит, на вой и крики нежити и не вздрогнет.
Привела её дорожка к Бериславу. Лежит тот, руки раскинул, на глазах по монетке медной, а за пазухой змеи кишат.
— Не помочь ничем, — промолвила Ждана. — Пошли прочь! — шикнула она на змей. Кинулись те в рассыпную. Скрылись в высокой траве да густых кустах. Присела Ждана напротив Берислава, всмотрелась в лицо его.
— И зачем я тебе понадобилась? Ласкал бы других, любая бы за тебя пошла. Сам виноват.
Поднялась Ждана на ноги.
— Тропка заветная, где жених мой нежданный, негаданный да непрошенный. Я тому слово дала, что невестой стану. Покажи, приведи, к Ладимиру-кузнецу.
Недолго пришлось Ждане идти, открылась пред ней поляна. Горит папоротников цвет, огнём лес опаляет, подле него Ладимир лежит, а над ним склонился морок, припал губами к шее, кровь да жизнь пьёт.
— Сгинь! Мой он!
Прошептала Ждана слова тайные, вскрикнул морок, отпрянул от Ладимира, съёжился весь.
Не стала времени терять Ждана, вмиг подлетела к цветку, изловчилась, сорвала.
Вспыхнул жар-цвет в руках её ещё ярче, осветил поляну, разогнал ночь.
Под мизинец надо бы цветок да бежать со всех ног, пока нежить не опомнилась, но не за этим пришла девушка.
Положила она жар-цвет на грудь Ладимира, собой его укрыла.
— Возврати жизнь безвременно отнятую, согрей сердце ледяное, разгони тень, — зашептала она прошение своё.
Взвыло кругом, заухало. Затряслась земля под шагами чудищ.
Стали они лапы свои к Ждане тянуть, до цветка добраться желая. Спала защита круга, порушилась. Хлынула нечисть со всех сторон к девушке. Заревел ветер, налетел на дубы вековые, с корнем их выворачивает, ломает словно лучины.
— Пошли прочь! Мой он!
Крепче прижалась Ждана к кузнецу. Чувствует, у того уж и руки потеплели, и грудь вздохнула.
Только губы синие, холодные да бескровные. Веки опущены.
— Помоги, Перун! — крикнула Ждана.
И Перун вновь услышал её зов. Загремел гром, засверкала молния, заскулила нежить. Открылись очи Ладимира синие, но смотрит кузнец на Ждану свою и не признаёт её.
— Неужель не помнишь? Аль забыл поцелуй мой? — Прижалась Ждана к губам кузнеца, и заструилась кровь по его венам.
Вспыхнул жар-цвет пламенем, объял Ждану с Ладимиром. Отогревая, жизнь возвращая, не давая нежити и близко к молодым подойти, сжигая всё в своём пожаре.
Последний раскат грома принёс дождь, погасил костёр, остался на месте жар цвета лишь уголёк.
Вышли Ждана и Ладимир на заре к реке, где костры уж догорали купальские. Шагнул им волхв на встречу:
— Не бывать, кузнец, тебе женихом дочери моей!
— Не жених я ей, — отвечал на то Ладимир. — Муж. Сам Перун нам свадьбу справил, не тебе против идти.
Увидел тогда волхв на запястьях дочери и кузнеца выжженные словно калёным железом руны свадебные, отступил с неохотой.
Взялись тогда Ждана с Ладимиром за руки и пошли своей дорогой, прошли под радугой да и скрылись за горизонтом.