Зоя Акимовна внутренне удивилась: Света – такая послушная, выходит у нее из подчинения. Она решительно настроена. Ее настроение порвать с прошлым, где, если говорить о ней и о Зое Акимовне, у нее не зависимое положение, а свобода, то, чего, по ее твердому убеждению, в Дании было в излишке. Но Зоя Акимовна не подала виду, хотя у нее и в голове и крутилось все время, пока она занималась Светочкой, что дочка сильно изменилась и как теперь с ней быть: идти у нее на поводу или стоять на своем. Она решила, что здесь надо действовать хитростью, уже напором ее не взять, да и напор теперь у нее не тот, нет напора. В это утро она как-то очень быстро постарела, может потому что с утра только черкнула помадой мейбелин по губам и все, на остальное не было времени. Она уже не выглядела, как на фото в вайбере: там у нее короткая прическа, она почти круглолицая, и на лице ослепительная ярко красная улыбка. Теперь лицо, растянувшись, потеряло форму, уже нет иллюзии круга, и это даже не овал, опущенные брови делают взгляд уставшим и выдают в ней старуху, с чем она, конечно, не согласна, да, она от Светочки требует, чтоб та ее называла Зоей, чтоб казаться моложе, как бы бежит от старости к гробу, как немолодой писатель от альцгеймера к шизофрении, то есть выбора нет, лучше не будет, так сказать, «время не вернуть назад». На ней черная вязанная кофта с вырезом лодочкой и черные брюки.
Где-то в прихожей зазвонил телефон. Звонок глухой, еле слышный.
Света положила свитер, который перед этим развернув рассматривала, решая брать его или не брать, в большую сумку и со словами «тебе звонят» вышла в прихожую, где из сумочки Зои Акимовны достала телефон. «Да, - сказала она. – Сейчас дам маме. Мама, Алина звонит. Как? Как может быть, если с пяти часов взрывы».
Она вошла в спальню. Зоя Акимовна уже встала с кровати. «Алина», - повторила она.
Зоя Акимовна, раскрыв ладошку, как-то неловка, нехорошо взяла телефон: «Да. Да, в пять часов. Но не это. Другое: от крика женщины. Она, видно, испугалась, выбежала раздетая с ребенком на улицу. А потом еще два баха. Я не думала, что такое возможно. За неделю до этого звонил Кирилл, мол, будет война. Я еще посмеялась над ним».
-У нас тоже никто не верил в войну, но разговоры были, - и дальше. - Здесь у меня каждый день одно и то же: работа, дом, Дима. Как все это надоело! Хочется чего-то другого, нового. Мне надоела Москва, надоела Россия. Я давно бы уже уехала отсюда. Но куда?
Когда она спрашивала "куда?", то имела ввиду, что к кому. Этот кто-то -обязательно ее муж, и он иностранец.
"В Москве мужчины балованные".
После этого они начали обсуждать Путина, какой он плохой. «Он виноват!»
Алина – очень впечатлительная женщина. Ей сорок восемь и пора бы отбросить все сантименты и смотреть на жизнь трезво. Она же как бы находится в эйфории. Ее питают вымыслы и иллюзии. Она работает в Газпроме. Там много денег и сильная оппозиция, где все без исключения известные выдумщики. Они, верно, и подсказывают ей, что и как, и все больше против власти, на которую так взъелись, что готовы были растерзать ее, нередко у них прорывалось, что будь у них пистолет, то убили бы, так бы стреляли и стреляли, пока не закончатся патроны, а когда закончатся, вставили бы запасную обойму, и опять «пух!», «пух!» В бессильной злобе чего не скажешь. Валентина Акимовна пробовала осадить ее: мол, ты не права, а если права, то не все же так плохо, есть и хорошее, нельзя же так обострять ситуацию. Ее сильно волновало то, что Алина все о чем думает, то и говорит, без оглядки на то, что могут и донести, тогда с кем останется Дима, ему восемь лет. «Подумай о ребенке», - говорила ей Валентина Акимовна. Она ее не слышала. «Вы все смотрите Соловьева!» - выкрикивала она. Под всеми она подразумевала Валентину Акимовну и Ермека. Да, они смотрели «вечер с Соловьевым». Ну, и что с того. Им тоже многое не нравится в стране, но нельзя же так открыто критиковать власть. За такие слова, то, что Алина говорила, просто ужасно! можно и ответить. Могут с работы уволить. В Зое Акимовне она увидела своего единомышленника. Та ей поддакивала. На этой почве они и сдружились.
Алина все больше и больше отдалялась от матери. И в Зое Акимовне видела свой идеал. Та почувствовала это и, уже окончательно отбив ее у Валентины Акимовны, крутила ею, как хотела.
Вот и теперь от взрывов они перешли на личности: «он виноват».
В их спор, разбивая несостоятельную женскую аргументацию, (но это мнение Туренина) вмешивался Туренин .
«Алина, ты не должна так сильно переживать за Украину», - говорил он ей.
14-й год рассорил русских. Разговоры о том, какой Путин, это еще и разговоры о предательстве: одни обвиняли Россию за то, что та забрала Крым, другие за ее нерешительность, мол, надо было идти дальше и дальше, что Россия предала нас дважды: первый раз в декабре 91-го, второй – в августе 14-го. Туренин к этому добавлял: «И мы же виноваты. Нас обзывают хохлами, и как только не обзывают. Правда, это блогеры-евреи, и все-таки. Кто сказал, что так об украинцах говорить нельзя, что это плохо, что мы, мол, не имеем права? Никто. Нас обзывают и так, вроде бы, и надо».
С ним соглашалась Нина Николаевна.
И вообще, они спорили не только, когда говорили по вайберу, но и заочно. Туренин и Нина Николаевна – точно. Нет никакого сомнения, что то же происходило и с той стороны.
«Ладно, я не буду вам мешать, Собирайтесь. Я перезвоню позже», - сказала Алина. На том разговор и закончился.
Света сидела на полу между сумками. «Устала, - когда вошла к ней в комнату Зоя Акимовна, сказала она. – Звонила Игорю. Там очередь на два квартала».
Утро началось так, таким образом, что надо было быстро принимать решения и действовать, что, вообще-то, Света и делала. И вот она все переделала. Тут у нее, как говорится, опустились руки.
«Надо покормить Светочку и самой не мешало бы поесть», - сказала она и, встав с пола, пошла на кухню. Следом за ней туда пошла Зоя Акимовна.