«Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?…»
Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?
Царь, да Сибирь, да Ермак, да тюрьма!
Эх, не пора ль разлучиться, раскаяться…
Вольному сердцу на что твоя тьма?
Знала ли что? Или в бога ты верила?
Что; там услышишь из песен твоих?
Чудь начудила, да Меря намерила
Гатей, дорог да столбов верстовых…
Лодки да грады по рекам рубила ты,
Но до Царьградских святынь не дошла…
Соколов, лебедей в степь распустила ты –
Кинулась и;з степи черная мгла…
За; море Черное, за; море Белое
В черные ночи и в белые дни
Дико глядится лицо онемелое,
Очи татарские мечут огни…
Тихое, долгое, красное зарево
Каждую ночь над становьем твоим…
Что; же маячишь ты, сонное марево?
Вольным играешься духом моим?
28 февраля 1910
– «Русь моя, жизнь моя…» – фонетическое зеркало знаменитой строки из цикла «На поле Куликовом»: «О Русь моя! Жена моя!..» Напомню, что те слова – реплика хана Мамая, глядящего вечером накануне битвы на русский берег Непрявды и выставляющий ей свои резоны, что у них общий путь – “степной” и почитающий ее подлежащей усмирению степной кобылицей.
В данном стихотворении герой тоже явно отделяет себя от Руси.
Из Примечаний к данному стихотворению в «Полном собрании сочинений и писем в двадцати томах» А.А. Блока:
«
Андрей Белый в статье о Блоке (1916), опираясь на стихотворение, утверждал: "Славянофильский лик Музы разоблачен в Блоке Блоком: ни София он, ни Россия, а древняя, темная Русь, т.е. сонное марево ( ... ) Эта разбойная Русь ( ... ) должна трагически просветиться, очиститься, чтобы групповое, стихийное, древнее в ней начало возвысилось до соединения с Небом (вне-национальным) и стало Душою России, огромной России, в которой мы ныне живем" (Белый Андрей. Поэзия слова. Пб., 1922. С. 124-125).
…Образы и мотивы, обыгрывающие азиатское, "татарское" начало, тяготеющее над Русью, восходят главным образом к Вл. Соловьеву и его размышлениям об исторической и религиозной миссии России: "Каким же хочешь быть Востоком: // Востоком Ксеркса иль Христа?" ("Ех oriente lux"); ср.стих. "Панмонголизм". См.: Соловьев Вл. Стихотворения и шуточные пьесы. Л., 1974.с. 80-81, 104-105.
– «Царь, да Сибирь, да Ермак, да тюрьма!» – Предводитель казаков и завоеватель Сибири Ермак, разбивший в 1582-1584 гг. татарское войско, здесь, вероятно, осмысляется Блоком не столько как историческое лицо, сколько как легендарный образ, сложившийся в народных исторических песнях и отраженный в думе К.Ф. Рылеева"Смерть Ермака" ("Ревела буря, дождь шумел ... ", 1822), ставшей популярнейшей песней.
[
Блок перечислил всем известные штампы. Как сегодня: Россия? – борщ, медведи, АКМ.
]
– «Эх, не пора ль разлучиться, раскаяться ... // Вольному сердцу на что твоя тьма?» – Ср. интерпретацию этих строк А. Горностаевым: “Не пора ль разлучиться – значит, возможно разлучиться, раскаяться; очнуться вдруг в иной отчизне, не в этой сумрачной стране, родиться от какой-нибудь "венецианской девы" ( ... )» (Горностаев А. Красная тайна (Россия в поэзии А. Блока)// Южный огонек (Одесса). 1918 . №16. С. 11).
[
Действительно, что вольному демону это «чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй»? Зачем ему… «здесь, как воин в засаде, не смею биться, не знаю, что делать, не должен, не настал мой час! – Вот зачем я не сплю ночей: я жду всем сердцем того, кто придет и скажет: "Пробил твой час! Пора!"» Зачем ждать ждать этого: «Теперь твой час настал. — Молись!»
Тем более, что это ожидание, этот долг воспринимается как измена другому – изначальному (Пробудить и ввести в наш мир Лучезарную. Но в конце «тома I» тот долг был отринут: «Вот он – ряд гробовых ступеней… Спи – твой отдых никто не прервет). Может, всё-таки раскаяться и уйти?
]
В строках отразилось неприятие Блоком современного государственного и социально-бытового уклада России, особенно обострившееся в канун его отъезда в Италию весной 1909 г.; ср. его письмо к матери от 13 апреля 1909 г.: "Это( ... ) один из (... ) углов моей пакостной, грязной, тупой и кровавой родины, которую я завтра, слава тебе Господи, покину"; "Или надо совсем не жить в России, плюнуть в ее пьяную харю, или – изолироваться от унижения( ... )".
– «Чудь начудила, да Меря намерила...» – Меря – древние финно-угорские племена, жившие в районах среднего Поволжья.
[
Меря, меряне – летописное племя, проживавшее в Верхнем Поволжье на территории современных Ярославской, Ивановской, Владимирской, северной и восточной частях Московской и западной части Костромской областей России (Википедия). То есть это изначальное население нашей исконной Московии. От них все эти топонимы – “Ока”, “Москва”, “Муром”. Как у американцев от индейцев – “Ориноко”.
]
Чудь – чудское, финское племя, либо "народ дикарь, живший, по преданию, в Сибири, и оставивший по себе одну лишь память в буграх (курганах, могилах); испугавшись Ермака и внезапу явившейся с ним белой березы, признака власти белого царя, чудь или чудаки вырыли подкопы, ушли туда совсем добром, подрубили стойки и погибли" (Даль Вл. Толковый словарь живого великорусского языка. СПб.; М., 1882. Т. 4. С. 612) .
– «... Но до Царьградских святынь не дошла...» – Имеются в виду памятники византийской культуры и православной церкви в Константинополе (Стамбуле); Царьград древнерусское название Константинополя. Исторический подтекст строки предполагает соотнесение древних и новейших событий – поход великого князя Киевского Святослава Игоревича против Византии в 971 г. (отраженный в "Повести временных лет") и политические претензии Российской империи на овладение Константинополем, древнейшим центром православной церкви, особенно активизировавшиеся во время русско-турецкой войны 1877-1878 гг. 22 ноября 1911 г.
– «Соколов, лебедей в степь распустила ты – // Кинулась из степи черная мгла...» – Ср. в "Слове о полку Игореве": "рци лебеди роспущени". Строки включают реминисценции образного строя цикла "На поле Куликовом" (1908); ср.: "Слышал я Твой голос сердцем вещим // В криках лебедей"; "И когда на утро, тучей черной, // Двинулась орда"; "Над вражьим станом, как бывало,// И плеск, и трубы лебедей" .
– «...Дико глядится лицо онемелое ...» – Возможно, строка включает отголосок из 1-го "Философического письма" (1829) П.Я. Чаадаева: "Находясь в других странах ( ... ) где лица так одушевленны, так говорящи, я сравнивал не раз моих соотечественников с туземцами, и всегда поражала меня эта немота наших лиц" (Чаадаев П.Я. Сочинения и письма / Под ред. М.О. Гершензона. М., 1914. Т. 2. С. 11). См.: Венгров Н. Путь Александра Блока. М., 1969. С. 258-259.
- «... Очи татарские мечут огни ...» – Ср. интерпретацию Андрея Белого в "Воспоминаниях о Блоке", сопоставимую с основной идеей его романа "Петербург": « ... татарские очи у Блока суть символы самодержавия, или востока; и символы социалодержавия, запада; здесь, как и там, одинаково "очи татарские" угрожают России» (Эпопея. М 4. Берлин, 1923. С. 260) .
[
“Лицо онемелое” – “очи татарские” – я бы рассмотрел слово “онемелое” как намек на немцев и вообще – европейцев. Когда-то в IX – XII веках, когда Русь была перекрестком мировой торговля - Север-Юг (от варяг в греки) и Запад -Восток (ответвление великого шелкового пути) “немцами”– немыми – звали всех европейских купцов, которые умудрялись приезжать в чужую страну, не зная её языка. И тогда строфа:
За; море Черное, за; море Белое
В черные ночи и в белые дни
Дико глядится лицо онемелое,
Очи татарские мечут огни…
читается географически – “от юга до севера и от запада до востока”.
]
– «... Очи татарские мечут огни ... // Тихое, долгое, красное зарево ...» – Сочетание сходных образов у Блока – в стих. "Зарево белое, желтое, красное ... " (1901): "Заревом ярким и поздними криками // Ты не разрушишь мечты. // Смотрится призрак очами великими" (т. 1 наст. изд.).
[
Очень точное замечание, но, как водится в этом издании, оно не расшифровывается до конца – до мистики Александра Блока.
Ал. Блок. Из дневника 18-ого года о весне-лете 901-ого:
«К ноябрю началось явное мое колдовство, ибо я вызвал ДВОЙНИКОВ[(Выделено Блоком](«Зарево белое…», «Ты – другая, немая…»).» И эпитет “онемелое” в этом контексте приобретает дополнительные оттенки - как вторая отсылка на тот же опыт.
Ал. Блок. «О современном состоянии русского символизма»:
«Для этого момента [проявление “антитезы”] характерна необыкновенная острота, яркость и разнообразие переживаний. В лиловом сумраке нахлынувших миров уже все полно соответствий, хотя их законы совершенно иные, чем прежде…
Переживающий все это – уже не один; он полон многих демонов (иначе называемых "двойниками"), из которых его злая творческая воля создает по произволу постоянно меняющиеся группы заговорщиков. В каждый момент он скрывает, при помощи таких заговоров, какую-нибудь часть души от себя самого. Благодаря этой сети обманов – тем более ловких, чем волшебнее окружающий лиловый сумрак, – он умеет сделать своим орудием каждого из демонов, связать контрактом каждого из двойников; все они рыщут в лиловых мирах и, покорные его воле, добывают ему лучшие драгоценности – все, чего он ни пожелает: один принесет тучку, другой – вздох моря, третий – аметист, четвертый – священного скарабея, крылатый глаз. Все это бросает господин их в горнило своего художественного творчества и, наконец, при помощи заклинаний, добывает искомое – себе самому на диво и на потеху; искомое – красавица кукла.»
Демоны-двойники? Демоны с лицами Александра Блока, с мыслями, чувствами Александра Блока, с какой-нибудь частью души от него самого…
В первом из упомянутых стихотворений ему показывают Елену Троянскую – как она глядит на приближающиеся ахейские корабли, а во втором его демон-двойник на тропе миров сталкивается не с красавицей, а вот с таким чудовищем:
«…Ты — другая, немая, безликая,
Притаилась, колдуешь в тиши.
Но во что обратишься — не ведаю,
И не знаешь ты, буду ли твой…»
]
– «Тихое, долгое, красное зарево // Каждую ночь над становьем твоим...» – В рецензии на "Ночные часы" (Аполлон. 1912. №1) Н.С. Гумилев сравнивал эти строки с предшествующей им строфой стихотворения: "... за великолепно-страшными строками ( ... ) непосредственно следуют строки примиряющие, уже самой ритмикой, тремя подряд стоящими прилагательными (... ) Этот переход от негодования не к делу или призыву, а к гармонии (пусть купленной ценой новой боли – боль певуча), к шиллеровской, я сказал бы, красоте, характеризует германскую струю в творчестве Блока" (Гумилев Н. Соч. Т. 3. С. 132). ·
»
[
Повторю, что если “Тихое, долгое, красное зарево” – это отсылка к строке «"Зарево белое, желтое, красное», то “твоё становье” должно вызывать ассоциации со становьями ахейцев у Трои – чужеземной армии, которая уничтожит этот великий город-государство.
И сравните, вот Елена Прекрасная пытается успокоить, пытается обмануть сему себя:
"Зарево белое, желтое, красное,
Крики и звон вдалеке.
Ты не обманешь, тревога напрасная,
Вижу огни на реке.
Заревом ярким и поздними криками
Ты не разрушишь мечты.
Смотрится призрак очами великими
Из-за людской суеты….
6 ноября 1901"
А вот – герой исходного стихотворения:
…Тихое, долгое, красное зарево
Каждую ночь над становьем твоим…
Что; же маячишь ты, сонное марево?
Вольным играешься духом моим?
28 февраля 1910
То есть “ты” – “Русь моя”, расскинувшаяся от Черного моря до Белого, от татар до немцев, рассматривается Блоком как угроза всемирному “городу” – как то самое татарское становье перед почти обреченным русским войском, как бессчетные ахейские шатры перед обреченной Троей…
Вот тебе и “патриотическая лирика”…
]