Ванька потряс кулаком в сторону небес и злобно глянул на проходившую мимо незнакомую бабульку, которая в ответ на его жест укоризненно покачала головой.
Какое ему дело до всех? Больше всех он обижался на маму. Как она могла его оставить и уйти? Не просто в магазин за хлебом, он бы подождал, конечно. А навсегда. Память, словно услужливый ластик, стирала самые страшные моменты.
Странно, но маму Ванька помнил только живой.
Вот она топит зимой печку, притащив дрова с поленницы. Они шипят, словно неведомый дракон, разгораются, потрескивают. Внутри сразу становится уютно и тепло. Можно смотреть на огонь и представлять, что он тот самый Иван-царевич из сказки, и у них есть свой маленький домик, где в любой момент может начаться волшебство.
В какой момент он потерял ту дорожку? Свой маленький уголок рая?
Ванька на минуту прикрыл глаза. И словно увидел себя маленьким, ковыляющим в цигейковой шубе сквозь сугробы. Синие варежки на резинке, валенки. Мама встречает и заботливо обтряхивает веничком, сушит вещи на батарее. А он рассказывает ей, как ловил ртом снежинки, и они такие вкусные, как пломбир. Мама заворачивает его в дедов тулуп и даёт в руки смешного косорыленького зайца. Так его дед назвал, когда живой был ещё, а мама Ваньке эту смешную игрушку сшила. Ему-то заяц касался самым красивым! Зайцу можно было рассказывать разные тайны, тот лишь косил глазами-пуговками, улыбался и от его цветного тельца, сшитого из маминого передника, пахло мукой, корицей, счастьем и уверенностью, что детство – это навсегда.
Вечером подходили к окну. Там у них с мамой был целый ритуал – смотреть на снежные оконные узоры и вслух фантазировать. Потому что красота неописуемая! На окошке невидимая рука рисовала и цветы узорчатые, и лица заморских зверюшек, и самого Деда Мороза однажды Ванька увидел.
Из того, родного дома, они однажды уехали в город за счастьем. И на новых окнах, таких удобных и практичных, никогда не возникало больше узоров. Ванька по ним сильно скучал…
Сказка закончилась. И вот мамы тоже больше нет.
Всем без разницы, надел ли он, Ванька, шапку и повязан ли на шее тёплый шарф. Покушал он, взял ли с собой зонтик, дожди же обещали. Нет больше тоненьких капустных пирогов, котлет, похожих на шарики и шарлотки на расписном блюде. Ничего нет.
Вспомнил, как они мыкались по больницам, как равнодушно порой встречали его маму. Хотя он, Ванька, до последнего верил, что помогут. Мама тоненькой рукой сжимала его руку и шептала, что ей уже намного лучше. На самом деле была боль. Сильная, она не проходила, мама просто успокаивала Ваньку.
А потом ушла. Тихо, днём. Навсегда. Он заглянул, обрадовался, что мама не мечется на постели, не стонет, а спит, прядка волос упала ей на щеку, отчего личико казалось беззащитным, детским. И на губах играла улыбка. Он радостно вцепился в руку, а она холодная… Совсем как тот снежок из детства.
Ванька колючим ёжиком крутился. Его словно в тиски взяли, давили, воздуха не хватало.
Из деревни крёстная приехала, тётка Наталья. Долго прижимала его к себе, гладила по непослушным волосам.
- Срок значит пришёл, Ванечка. Не ропщи. Болела Валечка, маманька твоя, сильно, еле ходила уже. Может, печёнка от лекарств сдавать начала.. Не вини никого, Ванечка! – вздыхала она.
Не винить? За маму?
- Чтоб они все сдохли, сдохли, пусть тоже самое переживут, как и я! Нечего к людям как к скотине относиться. Мама тогда одна пошла на приём, без меня, а её из кабинета выгнали. Конвейер мы для них, что ли? – рыдал Ванька.
- Не все ж такие, солнышко. Сколько-докторов-то хороших, настоящих, от Бога. У дочки моей друг по трое суток дежурит, живёт в отделении, можно сказать. Cкольким жизнь спас, мимо собаки на улице и то не пройдёт никогда!
- А мама тогда? Мимо неё почему прошли? Где же справедливость? – хлюпал носом Ванька.
- Не нам это решать. Когда кому уходить из мира земного, когда приходить. Всё в руках божьих, - проговорила тётка Наталья.
- Забирать самых дорогих людей? Да она ж только добро несла, никого никогда не обижала, - всхлипывал Ванька.
- Такие люди и там нужны, хорошие –то. Сделала всё здесь, теперь там будет. Увидишь маму, время, когда придёт. Все мы встретимся! – погладила его ещё раз по руке крёстная.
- Нет! Ничего не будет! Никто не встретится. Это конец. За что? Ненавижу! Мама! – метался Ванька.
После работы он шёл домой и сидел там, словно раненый зверёк в берлоге. Людей видеть не хотелось. Почему они идут счастливые? Смеются, строят планы, ходят все вместе в магазин? Почему у них есть мамы, а Ванькину забрали? Пусть бы у них тоже отобрали всё! Пусть все тонут в слезах!
Он жил несколько месяцев, злясь на окружающих и на весь мир.
В доме стали появляться сомнительные друзья. С ними Ванька порой знакомился на улице, когда таскался там пьяный. Бутылка помогала на время забыть. Он и сам не заметил, как втянулся, потерял работу. С распухшего лица с ненавистью на всех смотрели глазки-щёлочки. Бесконечный карнавал Ванькиного безумия продолжался и тащил его в пропасть.
- Ну и наплевать. Быстрей уйти отсюда. Всё равно это не жизнь! – бубнил он распухшими губами.
А в редкие минуты просветления доставал мамин беретик с бусинками. Прижимал к себе, вдыхал лёгкий запах духов, как же они ещё сохранились, чудо просто! А однажды сокровище нашёл - лёгкий, словно ветерок, русый мамин волос. Гладил его пальцами, разбитыми после драки и громко плакал, как маленький потерявшийся ребёнок.
В тот день Ванька с собутыльниками опять сидел. Один из них, с лохматыми кустистыми бровями и глазами навыпучку, по прозвищу Куст начал спорить, что Бога нет. Ванька вначале с ним хотел согласиться и почти начать вещать про то, как несправедливо жизнь отняла у него маму. Даже рот открыл.
Но вдруг словно молния сверкнула – увидел её как наяву, впервые за год. Он даже зажмурился, настолько видение было реальным. Мама крестилась в уголочке, возле старых икон, их она с деревни привезла ещё. Горела свечка, озаряя лики святых. Лежала рядом тоненькая веточка вербы, а невдалеке – пасхально яйцо. Ванька всё удивлялся, как же оно не портится целый год. Самое красивое из всех мама в Пасху всегда отбирала в сторонку со словами: «Это Боженьке». И он старался красить вместе с ней, ниточками в последний раз крест-накрест перевязал перед тем, как в луковую шелуху опустить и получился после самый настоящий крест.
На маме был беленький платочек, и она трогательно, с любовью, улыбалась ему, Ваньке. Лицо, словно озаренное внутренним светом. И вмиг свечка потухла и всё исчезло.
- Нет его, понятно? Чего уставился, онемел что ли? Сам же орёшь всегда, что мать из-за него потерял, – вопил Куст.
Ваньку как прорвало.
- Есть! Он всё равно есть! И всемогущ! Не знаю я, почему так с мамой вышло. Потом пойму, может, или расскажут мне. Она… она в него верила. И молилась. Сейчас вот прямо молилась, я сам видел! – выпалил Ванька.
- Ты чего несёшь, придурок? Какая мама? Тут кроме нас, никого нет! Белку словил, что ли? – хохотнул Куст.
И продолжил:
- А если всемогущ, что ж сына-то своего не спас? А? Люди-то его убивали, мучили, где тогда был твой Бог? Да я за своего пацана порву любого, как Тузик грелку. Он же тогда почему-то молчал и не вмешался, раз всё может? Что молчишь, малахольный? Нечем крыть, да?
Ванька сжался в комочек. Жила в нём обида на Бога за маму ещё, сильно жила. Но не ответить он тоже не мог, словно паутину с дурной его головы в раз смахнули. Понял он враз многое.
- Христос нас спасать пришёл, без него заблудились бы, погибли, сгинули. Отец его, Бог, знал исход, получается, хоть и непросто было сына таким, как мы, отдавать на верную смерть. Но иначе-то нельзя! Победил смертушку и всем нам открыт путь теперь к Богу – через веру во Христа, распятого за наши грехи. Куст, ну ты сам посмотри, сколько грязи вокруг! Мы вот тоже, как грязь. Нас же что-то доброе уже удивляет, как чудо. Потому, что погрязли в зле. Мамочка моя учила, что надо любить друг друга, жить в мире, не присваивать чужого, прощать обиды, помогать бедным, утешать нуждающихся. А её так Боженька учил. Я так утонул в своём горе, был зол на Господа, что забрал её, про все мамины наказы забыл. Виноват я. Но теперь понял, не правильно это! - начал Ванька.
- Вот придурок! Ты откуда можешь знать, как оно было, чучело? – засмеялись вокруг.
- Он не умер! Он же воскрес потом. Есть просто переход, в царство небесное. Войти чтоб туда, надо жить по-человечески, это как экзамены в школе сдавать. Потом с нас спросят за каждый урок, за все действия и судьи на том свете беспристрастны. Бог простить любого может, надо только покаяться. Если бы не сын Божий, не было бы смысла ни в чём. Он спас нас, всех людей. Позволил надеяться на встречу с близкими, свет принёс в наш мир. Добро. Люди сами виноваты в своих бедах. Озверели совсем. Даже не так, звери и то порой добрее. Если бы каждый друг другу помогал… Мама всегда так делала, она там теперь, - заплакал Ванька.
В эту минуту ему отчаянно захотелось увидеть Иисуса Христа здесь, на земле. Просто посмотреть на него. Что бы он сказал ему? Ванька словно со стороны увидел себя: опустившийся, почти спившийся. И рядом такие же, никто вроде не осудит, вон Куст смеётся редкими зубами. Но отчего так стыдно? Появись сейчас фигура в хитоне, освященная золотистым сиянием ресниц и глаз, совершенной красотой и добротой, как бы предстал перед ним он, Ванька? Вот таким? Ужасным? Стыдно-то как, Господи.
Он вдруг суетливо засобирался домой.
- Ты куда это? Ишь, проповедник нашёлся. Садись, выпей с нами, да забудь всё, что только что нёс! – не отпускал его Куст.
Ванька выбил протянутый к нему стакан. С кем-то сцепился. Вырываясь, кричал о вере, о том, что нельзя так жить больше, без света. Его мутузили втроём.
А потом скинули вниз. Они на стройке сидели. Он упал, сложившись напополам, словно кукла. Собутыльники разбежались, испугавшись.
- Я умер, - подумал Ванька и отключился.
Пришёл в себя, когда почувствовал, что лежать не удобно. Спина болела, но не сильно. Кряхтя, поднялся. Живой. Но это же невозможно!
- Ванька! Ты того, нормально? Эти разбежались все, а я пошёл поглядеть, как ты? Мало ли, скорую вызвать. Хотя Куст стращал, что ты готов, помощь, мол, не понадобится, высоко сильно. Не пойму, как ты жив-то? Позвоночник-то в штаны должен высыпаться, ты ж как книжка захлопнулся! Дай, погляжу спину! Ой, у тебя там порез сильный, поди о ящик вон о тот разрезал, кровь идёт. Ванька, порез-то какой странный, будто в форме крыла! – суетился неизвестно откуда появившийся Юрок из их компании.
Ванька отмахнулся только да пошёл. Там, не раздеваясь, прошагал в комнату. Сдёрнул покрывало с икон, он их завесил год назад. Зажёг свечу. И стал рыться в ящиках - крестик свой искал. Сдёрнул в сердцах с шеи, когда мамы не стало.
- Где же ты? Ну прости, прости. Дурак я был. Ты найдись, а? Тебя же мама принесла. Ты найдись, я больше никогда тебя не сниму, слышишь? – приговаривал Ванька.
Мама говорила, что его крест - дар свыше. Она тогда подышать в лес отправилась и нашла неожиданно деньги среди листьев. Ванька обрадовался, лекарства можно купить, а то все в долгах. А она взяла да купила ему крестик золотой с цепочкой. Он ругался ещё, что деньги потратила на него, а не на себя.
- Ты ж свой прежний-то на верёвочке потерял намедни, так и не смогли найти, - качала головой мама.
- Ну и ладно, - буркнул Ванька.
- Не ладно! Нельзя человеку без креста и веры! Он, когда на шее, ангелы охраняют, Господь с нами, под защитой мы его, никакой бес не опутает, не приблизится. Ничего плохого не случится! – напутствовала мама.
- Ты и заболела, чего ж с тобой-то тогда плохое случилось, раз крест висит? – спорил Ванька.
- Надо так, выходит. Бог терпел и нам велел. Не бывает всё хорошо да радостно. Скорби тоже для чего-то даются. Чтобы не возносились люди, о Боге помнили, себя меняли. У нас же в храм-то порой бегут, только когда беда, помощи просят. А когда хорошо да радостно, многие благодарят? Господа каждый день благодарить надо! За жизнь, за детей, за семью, кров да пищу! За красоту природы, что вокруг! Ты вот на своих ножках ходишь, видишь, это же радость! Помнишь, у нас в деревне дядя Коля жил? Безногий, слепенький. И то корзинки плёл наощупь, не роптал на жизнь. Держи крест, Ванечка! Важно в этой жизни кого-то любить, заботиться, как сын Божий любит нас и заботится о нас, – ответила мама.
Крест нашёлся на дне последнего ящика. Долго Ванька его целовал, разговаривал. Ему казалось, что Христос слышит его и прощает. Прощает его неверие, обиду, прощает его пустую и глупую в последнее время жизнь.
С утра он прибирался долго. Выкидывал мусор, отмывал жильё.
Во время очередного похода к контейнерам споткнулся о ледышку. Ледышка пошевелилась. Ванька решил, что мерещится ему. Наклонился. Кот. Замёрзший очень, с утра неожиданно пошёл дождь со снегом. Снял курточку, замотал. Да так в одной рубахе и побежал в ветклинику, благо недалеко была.
- Доктор, вы того, спасите его, а? Деньги у меня есть, немного, правда. Я тут подхалтуривал. Если что – займу, крёстной позвоню, она даст, я потом отработаю. Или может у вас неполадки какие имеются, я в электрике разбираюсь, по сантехнике всё могу. Вы только помогите коту-то! Замёрз же он совсем! – не отставал от ветеринара Ванька.
Кота выходили. В первый день, когда он его домой забрал, держал долго на коленях. Кот оказался рыжим и пушистым. Жался к Ваньке и уютно мурчал.
- Котик, котик, толстенький животик, – вырвалось у него.
Вспомнилось, как в детстве мама так называла их кота Ваську. Спицы мелькали в руке, мама вязала в кресле, а у её ног дремал Василий. Он и на имя-то своё не откликался так охотно, как на мамины слова о толстеньком животике.
Память, словно скованная льдами за последнее время, выдавала новые, бесценные картинки. Они дороже всего в мире! В них – наши родные и близкие. И в тех воспоминаниях они живы, а мы счастливы. Когда-нибудь так будет снова, в другом прекрасном мире, где есть вечная жизнь. А пока есть тихая радость каждого дня – дар небес свыше.
- Ну что, толстенький животик? Нет, конечно, пока он у тебя совсем не толстенький. Но буду называть, как мама тогда. Поедем с тобой в деревню, а? Там дом наш, семейный. Может, что-то в нём и развалилось. Но дед основательно строил, подправим. Богатства у нас особого нет, везти с собой нечего, налегке будем путешествовать. Ты, я, мамины фотографии и иконы. Может, там и останемся. Как-нибудь, прорвёмся, толстенький животик! Господь милостив, не оставит нас! – шептал Ванька, прижимая к себе кота и посылая робкую улыбку в небо…
В угу, освящая лики святых, догорала свеча…