Старый, ветхий мост, который всё казалось вот – вот заскрипит и рухнет вниз, всё еще висел над могучей рекой Катунью. Я подошла и осторожно ступила на доски, дышавшие былью ушедших времен. Аленка шустро поскакала вперед, не боясь:
- Девчонки, ну что вы там? Давайте быстрее. А то к вечеру не успеем!
Мы отправились за сбором крыжовника, кусты которого, расположились на другом берегу реки. Берега были высокими и каменистыми, река бушевала внизу, волнами разбиваясь о твердую преграду. Я взглянула на крепкие, темные цепи висячего моста:
- Интересно, кто его строил? – спросила я, глядя ввысь, куда тянулись канаты, и щурясь от солнечного света.
- Да, говорят, что зэки – тюремщики какие – то, - ответила Олеська, аккуратно перешагивая дыру, образовавшуюся в сгнившем дереве.
В руках у нас были небольшие ведерки и бидоны, а на голову повязаны косынки. Мелкие камушки, то и дело оказывались в кроссовках и приходилось, периодически останавливаясь, вытряхивать «пакастников», стоя на одной ноге. Перебравшись по мосту на другой берег мы пошли к горе, где среди громадных булыжников нас ожидали сладкие ягоды, похожие на маленькие арбузики. Дул легкий ветерок, тропинка вела по незнакомым местам - я впервые приехала в то лето - на каникулы, в гости к своей тёте в село Иня. Мы всё отдалялись от моста дальше и дальше, и напоследок, когда он должен был скрыться за поворотом, я еще раз оглянулась, чтобы взглянуть на него – от моста повеяло чем – то жутким, грузным и давящим. Только безмолвные камни помнили страшные тайны умирающей конструкции.
***
Онемевшие руки никак не отогревались. Павлу, казалось, что они уже практически не чувствуются. Глаза слипались - провал в сон был быстрым - холод и голод в совокупности со страшной усталостью, итак истощенного донельзя тела, погружал во мрак сознания, чтобы восстановить силы измученного организма. Там и тут периодически слышался кашель. Павел отработал смену. Жив, пока еще, - жив. Мишка тоже спал, на соседних нарах. Мишка мучился, уже какой день, болью в спине, прихрамывая на одну ногу он отправлялся каждый раз на смену. Ничто не могло облегчить его страданий. И завтра Павлу и Михаилу, как и многим другим, уснувшим в бараке, снова бросаться в этот колючий, будто проволока, что огибала лагерь по периметру, мороз.
Барак находился, недалеко от крайней вышки. Сторожевой то и дело, поглядывал поодаль – туда, где свет фонаря, в лучах которого переливался искрами снег; еле доносился рев ЗИСов. Тьма была такая, что ни черта не видно, даже днем солнце, в страхе обходило лагерный пункт, за высокими горами. А когда выдавался ясный день, лишь его лучи, как нечаянные путники, блуждали по заснеженным холмам.
Работа не должна была останавливаться ни на минуту, план был строгим – построить мост – важный стратегический объект для страны, в кратчайший срок. Сергей Алексеевич, порой по долгу рассматривал свои чертежи, шел к отряду, отдавая указания и максимально четко разъясняя поставленные требования. Его проект – двухцепного висячего моста, был надеждой на скорейшую свободу. От того и прозвали его «дембельским» между собой. Этим и жили арестанты – надеждой. А когда надежды уже не оставалось, то конец свой приблизить ничего не стоило. Выжить было сложнее, чем подохнуть. Пайки не хватало, голод сопровождал ежеминутно, а бежать куда – то казалось немыслимым. Бежать – означало смерть.
Сознание Павла провалилось в другой мир. Там слышался детский смех, отдаленный как само детство. Мамка надоила коров и изба наполнилась запахом парного теплого молока, а Дунька - сестренка, весело что-то щебечет, мучая мамку глупыми вопросами. Пашка, порой смеясь над Дунькиной болтовней, строгает отцовским ножом игрульку – петушка. Мамка на сносях и скоро должна разродиться. Изба светлая и просторная, теплый летний день узнается во всем вокруг. Пашка тянет руки к крынке, что заботливо протягивает ему мать. Крынка наполнена до краев белоснежным вкусным напитком, - он улыбается. А Дуняша все чирикает, руки Пашки тянутся – тянутся и …
- Подъё-ёом! – Раздается басом в промерзлом бараке. – Подъё-ёо-ом!
Пашка открывает глаза, на губах чувствуется вкус молока, глоток которого так и не случился. «Хороший сон был, очень хороший!» - думает он. – «Так бы и помереть в этом сне…».
- Чего ты? – спрашивает Михаил.
- Да, так…Мать снилась. – Признается Павел.
- Мать – это хорошо. Мне уж давно ничего не снится, тут и сна – то не почувствуешь…
- На том свете выспитесь! – Орет сторожевой. – На построение выходим!
Мишка и Павел переглянулись и молча направились к двери, толпясь в куче других З/К. На улице стоял мрак – темень, хоть глаз выколи, у охраны в руках были фонари. После недолгой поверки, все направились в столовую. Сегодня из барака не пришлось выносить тел, как бывало не один раз. Особенно летом, когда бараки наполнялись страшной вонью, мухами, вошью. От дизентерии летом то и дело, помирал очередной З/К, медсанчасти в зоне не было, стояла антисанитария и «костлявая» косила всех каждый день. Павел и Михаил, чудом пережив лето, теперь преодолевали лютую зиму.
Жидкая баланда из прогнившей картошки, лилась в пустые желудки. Кипяток согревал бегущую по венам кровь, разнося тепло по продрогшему телу. Ели быстро, жадно, боясь, что сейчас и это отнимут, а это верная гибель. Смена будет долгой и тяжелой. Ступая по протоптанной снежной тропе, отряд направился к берегу. Река, покрытая толстым льдом, представляла собой теперь плацдарм для работ, на котором стальные пруты, скручивались в прочные канаты. Павел, натянув, шапку, бросил взгляд на высокие железо-бетонные пилоны, которые могильными плитами стояли друг напротив друга по берегам. На высоком небосклоне, черным полотном покрывающий долину, мерцали звезды.
Пашка проваливался в снег своими стоптанными валенками, ощущая пронизывающий до дрожи холод. Руки, в не успевавших высохнуть за несколько часов, вечно мокрых рукавицах, уже начинали коченеть. Но жизнь была всё еще здесь! Пока болит, пока мерзнет, пока дышит морозным воздухом, пуская клубы пара - значит жив. Значит так задумано кем – то там - в звездном небе, – чтобы жил, чтобы чувствовал, чтобы оставался человеком в этот страшный 36-ой год.