У.Т.Юлдашев
Мальчик по имени Урал. Автобиография
Можно считать так: если театр начинается с вешалки, то писатель начинается с автобиографии. В любых видах и вариантах: все произведения маститых писателей напичканы эпизодами из биографии. От этого никуда не деться – жизнь устроена таким образом. Исключением является Гомер. Тогда еще не было принято писать автобиографии, а описывали жизнь героев.
Автор просит быть немного снисходительным к его слабости - писать автобиографию, правда, с комментариями, но от этого вина его не становится меньше. Каюсь. Но, начнем с самого начала. Я родился в 1948 году в селе Стерлибашево, что в Башкирии.
Мальчик по имени Урал
Воспоминания о детстве, обычно, начинают так: – «Когда мне было пять лет». Некоторые утверждают, что помнят, события, когда им было три года. Это, конечно, неправда. Самый младший возраст – четыре года, когда человек начинает осознавать, что он маленький человек. Вернее, не только маленький, но и большой, по сравнению с младшими. Так устроена человеческая память. Я себя помню с того дня, когда папа привез на тарантасе маму и сестренку из роддома, мне тогда было четыре года и один неполный месяц. Папа позвал меня домой, мама на кровати развернула пеленки, и я увидел ее. Она была вся красная, начала пищать, а я взял ее ножку в свою руку и сказал: –«Фи, какая у нее маленькая ножка!» Разочарованный, тем, что сестренка такая маленькая, я убежал на улицу играть. Это произошло в сентябре 1952 года, других, более ранних событий, подтвержденных датами, я не помню. С этого дня достаточно последовательно могу вспомнить значительные события своей жизни.
Новый 1953-й год.
Дома была елка, вернее, небольшая сосна, которая издавала в тепле невероятный запах. Мы украшали елку самодельными игрушками и обертками конфет, мы – это братья Анвар и Марс, которые учились в старших классах и Марван, старше меня на два года, и я Мне тогда было четыре года и четыре месяца. Марс клеил кульки из плотной бумаги и красиво писал «С новым 1953 годом!». Именно по этой дате я и запомнил эту историю. Потом папа принес из школы новогодние подарки для нас с Марваном в этих самых кульках. В эти дни, вероятно, это было первого января, папа меня взял в школу на «утренник». Было тихое утро, с ночи шел легкий снег, по дороге мы зашли к учительнице младших классов Софье Михайловне, тогда я еще не знал об этом, ее муж, по фамилии Тетеря, был часовщиком. Они поздоровались, поздравили друг друга с Новым годом, потом сели за стол выпить по рюмке, закусывали квашеной капустой. Мне тоже дали попробовать – капуста была такой вкусной, что я запомнил ее на всю жизнь.
Когда умер Сталин
Эту дату, 4 марта 1953 года, я запомнил хорошо. Всю ночь и день шел буран со снегопадом, наш дом замело по самую крышу. Занятия в школе отменили, поэтому старший брат Марс был дома, он периодически выходил на улицу откапывать дверь, чтобы можно было выйти по неотложным делам: накормить и напоить скотину, сходить за водой и занести дров. Марвану и мне захотелось покакать, но во дворе стоял такой ветер, что не было никакой возможности выйти. Тогда брат сказал: «Давайте сюда на лопату, а я потом выброшу на улицу.» Марван сразу сделал свое дело, а я что-то заупрямился, пришлось меня уговаривать, но потом тоже управился. Эта история запомнилась еще тем, что в этот день умер Сталин, с утра говорило радио – большая черная тарелка, звук был не очень сильным, поэтому постоянно повторяли: «Тише, дайте послушать, – умер Сталин!»
История одной фотографии
Есть один семейный снимок. На обратной стороне фиолетовыми чернилами школьным пером написано «1 мая 1953 года». Папа с мамой сидят рядом, папа в костюме с галстуком, мама в пестром платье, на коленях держит дочь Земфиру в панамке. Ей тогда шел восьмой месяц. Старшие сыновья – Анвар и Марс стоят сзади на фоне пестрой ткани, а мы с Марваном спереди. На нас была, популярная в те времена, «матроска» с полосатым галстуком и с короткими штанишками до колен, которые застегивались на пуговицах. А дело было так: на первое мая папа позвал местного фотографа по фамилии Деревянко сделать семейный снимок. Было уже достаточно тепло, поэтому фотограф решил снимать нас на улице, а возможно, дома не хватало освещения. Для фона он попросил повесить какую-нибудь материю, пришлось снять занавески и повесить «задник». Марван оделся быстро, а я долго не мог найти свои резинки для чулков, поэтому все меня торопили. Наконец, все устроилось, и Деревянко сказал строго: «Смотиите на фотоаппаат,» – он смешно картавил. Папа потом пошел на первомайскую демонстрацию, он обычно шел впереди школьной колонны, так как был директором. Мне тогда было четыре года и девять месяцев, брату Марвану было шесть лет и десять месяцев, в этот год в июле ему исполнится семь, и он пойдет в школу. Марс пошел на демонстрацию со своим классом, а Анвар пошел гулять с друзьями.
Экзамен
Однажды брат Марван учил стихи, он учился в 1 классе, а мама его проверяла. Я играл со своей новой машинкой ползал по полу гудел и дудел. Марван спросил меня: «Какие машины ты знаешь?» Я был немного удивлен такому вопросу – какие машины видишь на улице, те и запоминаешь. Я ему отвечаю: «Есть «Победа», «Москвич», полуторка, «Зис-5», «МАЗ». Есть грузовики с бортами и самосвалы.» Он немного подумал и спросил:
– А что означает слово «Победа»?
– Это победа в войне и легковушка, – отвечаю я. Марван посмотрел на маму:
– А он, оказывается, все знает! А мама говорит:
– Он уже большой, ему пять лет, он это должен знать и хорошо, что знает. Они продолжили разучивать стихотворение. Марван периодически останавливался, чтобы вспомнить начало строки, и я ему начал подсказывать, потому что это стихотворение я уже выучил на слух.
Дедушка Минигали
Однажды заболел наш дедушка Минигали. Он пролежал в районной больнице больше месяца, папа его навещал, а мама передавала еду. Помню, говорили: «Это ему нельзя, это тоже, можно только это». Выписали его из больницы в феврале 1954 года, потом, когда его привезли домой, он, наконец, хорошо покушал и сказал папе: «Зачем не приносил хорошую еду с мясом?» А папа отвечал: «Врачи не разрешали.»
Дедушка пожил у нас еще некоторое время, а сколько не помню, он просился домой, а папа уговаривал пожить еще. Сестренке Земфире тогда было около двух с половиной лет, она становилась сзади дедушки на голенища его валенок, обхватив его ручками, так они гуляли по дому – всем было весело. Наконец, дедушка собрался домой в деревню Яшелькуль, что примерно в двадцати верстах от райцентра Стерлибашево. Папа купил ему на базаре большой овчинный тулуп в подарок, а мама приготовила гостинцев для бабушки. Дедушка упросил родителей взять меня с собой, мама долго не соглашалась, так как боялась, что я замерзну в пути. Выехали утром, когда уже было светло, на обычные сани настелили сена, и мы удобно устроились. Дедушка поверх пальто надел свой новый тулуп, на меня тоже надели поверх пальто овчинный полушубок взрослого размера и новые валенки. Было неуклюже, немного неудобно, но зато тепло. Пока ехали, дедушка несколько раз хвалил свою обнову: «Какой хороший тулуп, в нем так тепло, еду, словно в масле! А ты, сынок не замерз?» «Нет, отвечал я, наоборот, жарко.» Действительно, день был просто чудесный, – светило яркое солнце, искрился снег, лошадка трусила не спеша, а дедушка, особенно, ее и не подгонял. Потом дедушка запел негромко песню, а я задремал.
В Яшелькуль приехали ближе к вечеру, стало холодать, солнце заходило на горизонте за небольшие темно-синие облака, которые отсвечивали по краям красновато-желтым цветом. Дедушка, поглядев на небо, сказал: «Завтра будет снег, а может и метель, это хорошо, что мы сегодня приехали.» Перед домом лежал огромный сугроб, дедушка еле отворил ворота, и мы въехали во двор. Встречать вышла бабушка, она была маленькой и худенькой женщиной, увидев меня, она очень обрадовалась, и все время спрашивала: «Урал, ты не замерз? В дороге что-нибудь ели, а, Минигали?» Я подал бабушке узел и сказал: «Мама передала подарки, конфеты и печенье. Конфеты я уже пробовал – очень вкусные!»
В ауле было скучно. На улице стоял мороз, поэтому дети сидели по домам, и мне не с кем было играть. Я катался с сугроба на санках, помогал дедушке сгребать снег, он для меня сделал маленькую деревянную лопатку. Потом из лыка сплел лапти и надел на мои валенки, чтобы они не износились. Однажды, под вечер, кто-то зашел в наш двор, взял за веревочку «мои» санки и ушел. Я кинулся к бабушке: «Кто-то украл мои санки!» А бабушка мне говорит: – «Ты выйди во двор и крикни ему, зачем он взял санки?» Я выскочил на улицу и стал кричать, но тот человек даже не обернулся. Я очень расстроился и рассказал об этом дедушке, а он ответил: «Завтра, наверное, принесет обратно твои санки.» Я успокоился. Действительно, на следующий день вечером санки вернулись. Оказалось, что сосед, имени которого я не помню, взял санки, чтобы привезти с мельницы мешок муки. В маленьком ауле, где все хорошо знают друг друга, взять что-то у соседа, даже не спросив, было обычным делом. Дни проходили так: дедушка с бабушкой вставали рано, зажигали керосиновую лампу, бабушка топила печь, пекла пресные лепешки или оладьи и готовила чай, а дедушка, тем временем, выходил смотреть за скотиной. Потом поднимали меня, и мы все вместе завтракали. Дедушка куда-то уходил по делам, днем снова пили чай, а к ужину бабушка варила мясо или готовила суп с мясом и домашней лапшой. Пока готовился ужин, дедушка успевал подремать и громко храпел, а после ужина бабушка рассказывала мне башкирские народные сказки. Когда я поехал домой, то со мной передали и лапти для валенок. Папа с мамой немного пошутили над дедушкой, а мне сказали, что здесь эти лапти носить не надо. Примерно через месяц, дедушка умер, но это событие я не запомнил.
Мамина сказка.
В детстве мама нам всегда рассказывала башкирские народные сказки, ведь с 1933 года она работала учительницей башкирского языка младших классов. Даже после войны, пока не была построена новая русская школа, она учила башкирскому языку в татарско-башкирской школе №1 Стерлибашево. У нас был дом в одну комнату, середине была большая печь, которую мама вечерами топила, варила в чугуне картошку и пекла пресные лепешки. Мы втроем, Марван, я и Земфира, ей было чуть больше года, обычно сидели на лавке смотрели, как горит огонь в печи, а мама рассказывала сказки. В один год, вероятно, это была зима 1954 года, вечером мама пекла в печи овсяные лепешки, был период, когда не было муки ни ржаной, ни пшеничной, папа где-то достал полмешка овсяной муки. Мама рассказывала страшную сказку про чудовище. Оно было огромным и страшным, но плохо видел, этот великан погнался за мальчиком и хотел его сесть, а тот спрятался в сарае среди овец, лежал и дрожал от страха. Мне стало так страшно и жалко мальчика, что я заплакал. Мама начала меня успокаивать, а Марван сказал: «Не плачь, ведь это сказка и все понарошку, смотри, я же не плачу!» Только после этого я успокоился, и с тех пор перестал бояться страшных сказок.
Как я сломал ногу
В декабре того же года прошли сильные бураны со снегопадом, везде намело высокие сугробы. Под нашим окном, в соседском саду, тоже вырос большой сугроб, даже выше забора, и я решил с него прокатиться на санках. В очередной раз, удобно усевшись, я поехал с горки, но, не успев затормозить, скатился в глубокий овраг. Соседский парень, по имени Зифер, пытался меня поймать, но не успел, потом он сообщил маме, что я упал в овраг. Они вдвоем с трудом достали меня оттуда. Мама говорила, что у меня было сильно разбито лицо, шла кровь из носа. А когда стали раздевать и снимать валенки, то в ноге хрустнуло, так обнаружилось, что сломал ногу. Потом меня везли на санках в больницу. Я запомнил только длинный каменный забор, мне хотел сесть, а мама говорила, что мне нельзя. В больнице я лежал на скелетном вытяжении, на ноги были подвешены гирьки, а через некоторое время мне наложили гипс на всю ногу. Сколько я тогда пролежал, этого я не знаю. Помню, что рядом со мной лежал мальчик, мой ровесник и родственник по имени Ахат, которому была сделана операция на ухе. Однажды в больнице вечером была суета, говорили, что человеку сделали операцию, разрезали живот, а потом зашили нитками. Я спросил: «А какими нитками зашили, черными или белыми?» Все засмеялись.
Лето перед школой
На девятое мая 1955 года к нам в гости пришла семья Ахметовых. Это Абдулла Шангареевич, Герой Советского Союза, свой подвиг он совершил при форсировании Днепра. Будучи связистом, несколько раз переплывал реку с катушкой проводов для обеспечения связи наступающих войск. Многие тогда погибли, а ему повезло, он остался жив и вернулся домой героем. Были его жена Шахида апай и их дочь Светлана, которая окончила первый класс. Марван окончил второй класс, сестренке Земфире было два с лишним, т.е. в сентябре ей исполнится три года. Папа пригласил школьного учителя Талху Мухаметовича Галеева, который, кроме прочего, занимался и фотографией, сделать праздничные снимки. Потом было решено сфотографировать и детей: он поставил нас в ряд перед сараем, наверное, лучшего фона не было. Одеты мы были соответственно того времени, небогато. Светлана была одета лучше всех, на Земфире светлое платьице, на голове панамка, на мне кепка, на ногах маленькие калоши, а Марван в вельветовой курточке и кепке. Был солнечный и ветреный день, во дворе периодически кружилась высохшая прошлогодняя солома, пыль лезла в глаза. Талха Мухаметович долго нас расставлял, мы немножко устали. Земфира капризничала, а я периодически на нее «шикал» и толкал локтем, чтобы стояла смирно. Поэтому сестренка стоит с недовольным лицом и приподнятым плечом, после моего очередного толчка в бок. Эта фотография всегда вызывает у меня смешанные чувства: во-первых, не могу понять, почему так запомнились подробности этого события, во-вторых, грустно от того, что это было так давно, и, в-третьих, от того, что тогда никто из нас не мог себе представить, что этот снимок станет таким дорогим.
Еще один случай из дошкольного возраста. Однажды вечером, в начале лета, когда молодая свежая трава отсвечивала на закате изумрудной зеленью, мы играли в войну – самую любимую игру тех лет. На завалинке перед своим домом сидел молодой парень по фамилии Жуков и играл на гармошке. Звуки этой гармошки, как я теперь знаю «полухромки», мне так понравились, что я остановился послушать, а потом решил, что, когда вырасту, то обязательно научусь играть. Действительно, потом моя детская мечта сбылась – я научился играть на баяне.
В этом возрасте нам, аульным мальчикам, приходилось осваивать многое и энтузиазма было достаточно. Вдоль нашей улицы, в овраге, текла маленькая речка, один из рукавов реки Стерля, речушка брала свое начало из нескольких родников, что недалеко от окраины села. Вообще, «Стерля» означает слияние трех рукавов, трех начал, – все эти речки начинаются из родников на нашей стороне возвышенности. А с другой стороны – на карте она так и называется, «Стерлибашевская возвышенность», речки текут в противоположную сторону. Мы, пацаны, на этой речке летом строили плотины из земли и дерна, ставили трубу для отвода воды, в этих запрудах летом купались и учились плавать, этим летом я тоже научился. Там же обычно плавали гуси и утки, поэтому вода была не очень чистой, тогда я так накупался, что у меня на животе образовались «цыпки»! Наши сооружения обычно стояли до первого серьезного дождя, набравшаяся вода смывала запруду, но мы не унывали, а строили новый пруд уже в другом месте. Наши прудики нужны были еще, для того чтобы брать воду для полива огородов, чтобы не носить воду коромыслом, мы делали «тачки», куда можно было повесить одно или два ведра воды. Этим же летом меня мама попросила помогать ей – носить питьевую воду из родника небольшим восьмилитровым ведром, ведро можно было не наполнять до краев, а носить столько, сколько сможешь. С этих пор мы с братом Марваном стали носить воду и для полива огорода и началась наша трудовая деятельность.
Однажды, а это было в августе, перед школой, у меня разболелся коренной молочный зуб, разъеденный кариесом. Папа осмотрел его и сказал: «Надо идти в амбулаторию и удалить». Я заупрямился, ведь вырывать зуб очень больно, я уже видел, как взрослые мучились зубами. Но папа сказал мне: «Ладно, мы его удалять не будем, врач только посмотрит его и потрогает своим инструментом.» Я согласился, и мы пошли пешком в амбулаторию, по дороге папа подбадривал меня и говорил, чтобы я не боялся, ведь я уже большой и скоро пойду в школу. Нас встретил большой дядя в белом халате, он был на голову выше папы, улыбнувшись, он спросил: «Так это он, наш герой? Ну, ты не бойся, больно не будет, я просто посмотрю и потрогаю твой зуб, ладно?» Я кивнул головой. Меня посадили в кресло, навели лампу и попросили открыть рот, я приготовился кричать. Большой дядя залез щипцами и неожиданно дернул зуб, я сказал: «А!», но кричать не стал, так как было совсем не больно. Папа с врачом засмеялись, потом доктор засунул мне в рот ватку, и мы с папой пошли обратно. Он остался в школе, а я сам дошел до дома. Эту историю вспоминали достаточно часто и шутили, что я даже не успел закричать.
Этим же летом произошла одна знаменательная история. Иногда папа приводил своих друзей к нам домой, и они выпивали, а на закуску мама, как правило, жарила яичницу на сале. Однажды собралась такая компания и, видимо, они хорошо отдыхали, я помню, шутили и смеялись. В разгар веселья я подошел к ним и сказал: «Папа, папа, когда я вырасту, то тоже, как и ты, буду пить водку!» Все засмеялись, а папа улыбнулся, погладил меня по голове и ответил: «Ладно, сынок, будешь.» Удовлетворенный я пошел играть дальше. Сейчас я думаю, о том, что на его месте, кто-нибудь другой дал бы подзатыльник и обругал. Потом сказал бы своим друзьям: «Вот щенок, еще в школу не ходит, а о чем думает!» Это урок воспитания я вспоминаю часто, здесь проявилось все – любовь, такт и терпение. Однако, эту историю родители часто вспоминали и смеялись. Когда я был еще маленьким, то мне было стыдно за этот поступок. Со временем мое отношение к этой истории изменилось – я оценил поступок отца.
Первоклассник
В сентябре 1955 года я пошел в школу. Папа был директором русской средней школы №2 и преподавал математику в старших классах. Накануне первого сентября собрали всех будущих первоклассников, чтобы познакомить со школой и учителями. В тот день в школу я пошел с папой, там к нам подошла женщина и сказала, что она будет моей учительницей и что ее зовут ее Софья Михайловна. Я ее узнал и вспомнил про квашеную капусту. Она с улыбкой спросила:
– Урал, скажи, как ты будешь учиться, на четыре и пять?
– Не знаю, – ответил я. Тогда я не соврал, просто я не знал, как я буду учиться, и честно сказал об этом. Папа и учительница улыбнулись, но потом она спросила:
– Ты будешь стараться Урал, правда?
– Да, буду стараться.
Тогда даже обыкновенная чернильница непроливайка была дефицитом. Помню, как нам раздали тетради, карандаши, ручки, стальные перья с нажимом и стеклянные чернильницы. Учительница принесла разведенные чернила в бутылочке, разлила по чернильницам и попросила, чтобы наши мамы сшили мешочки. Их надо было привязывать к портфелю. Учились писать буквы в тетрадях для первого класса, тогда еще были такие тетради, но потом они исчезли, были также линованные тетради для второго и третьего классов. У меня была беда – корявый почерк, тетради были в кляксах, пальцы не слушались и вечно были в чернилах. Учительница отправляла мыть руки, для этого в коридоре стоял бак с краном, мылом и полотенцем, оно, к концу дня, становилось фиолетовым от рук, таких же, как я, учеников. Вообще, дело было не только в почерке, у меня, как сейчас понимаю, были проблемы с мелкой моторикой. Я постоянно ронял вещи, поэтому стеклянной посуды дома было побито немало. Бывало, пошлют в магазин, а я обязательно уроню или разобью – руки держали плохо. На уроках быстро притуплялось внимание, я вертелся, за что получал замечания от учителей, которые докладывали отцу. Он и без этого знал мою проблему, поэтому не ругал, а просто говорил, чтобы я был более внимательным. Я подружился с одним мальчиком, однажды перед школой, мы с ним стали играть чернильницами и моя разбилась. Из-за этого мне еще долго пришлось макать перо в чужую чернильницу, а именно своей соседки по парте Салимы. Она была маленькая, худенькая, с веснушками, но училась всегда на пять. Я не знаю, зачем меня посадили с ней. Может быть, папа и учительница думали, что я, глядя на нее буду учиться лучше? Но, получалось наоборот – мне всегда было стыдно за плохой почерк и за невыученные уроки, а ее все время хвалили. Был у нас урок чистописания, кажется, раз в две недели, я по этому предмету больше тройки никогда не получал, чаще были двойки.
Школьная форма
В те времена была мода на школьную форму, но ее очень трудно было достать. Папа попросил старшего сына Анвара, он как раз закончил ЧЗАУ – Чкаловское зенитно-артиллерийское училище и был направлен в Ленинградский военный округ, привезти оттуда школьную форму. Брат привез нам форму, как раз у него был отпуск, но, к сожалению, немного опоздал к началу учебного года, и папа был расстроен этим обстоятельством. Форма была великолепной и очень похожей на военную, но только темно-синего цвета. Гимнастерка была с желтыми латунными пуговицами, а брюки с манжетами. Кроме того, была фуражка с черным лакированным козырьком и такой же ленточной, которую можно было развести и опустить под подбородок. Был и настоящий ремень, который можно было подогнать соответственно талии, а на кокарде фуражки и бляхе ремня был вытеснены «школа» и учебники. Мы с братом ходили очень гордые, такая форма была единственной в районе. Пацаны примеряли фуражки и ремни и уважительно говорили: «Как настоящая военная форма!» Действительно, в те послевоенные годы, а прошло всего десять лет после войны, человек в военной форме всегда и у всех вызывал уважение, поэтому, носить форму, как военные, было круто. Старший брат Анвар приехал домой в шинели, подпоясанный ремнем с портупеей, в фуражке и сапогах, форма была очень красивой, он был стройным младшим лейтенантом с пушечками на погонах и петлицах. Он подогнал нам ремни по талии, показал, как заправлять гимнастерку под ремень и вытирать носовым платком лоб и фуражку с внутренней стороны, как и все военные. Потом научил нас чистить латунные пуговицы и бляху ремня, чтобы сверкали, подарил щеточку и флакончик специальной жидкости. Научил ухаживать за ботинками, как за сапогами: чистить, мыть и сушить, а затем смазывать обувным кремом, драить щеткой и наводить блеск бархоткой. Да, это был настоящий урок!
Окончание первого класса
Весной мы начали разучивать песенку для первомайского праздника. Софья Михайловна, наша учительница, несколько раз прочитала стихи, «текст», напела мотив, потом мы хором пели. Естественно, разучивали на слух, к концу урока она стала поднимать детей по очереди, чтобы мы спели то, что смогли заучить. Никто на смог запомнить два куплета до конца, и никто не запомнил мелодию, кроме меня, – я спел от начала до конца и получил похвалу от учительницы. А слова в этой песне были такие: «Маленькая Майка вышла на лужайку» – дальше уже не помню. Дома меня тоже похвалили, папа тогда сказал, что у меня, оказывается, есть музыкальный слух. Окончание учебного года было двадцать пятого мая, мы всем классом пошли фотографироваться. В фотографии работал тот же Деревянко, он усадил первый ряд на скамейки, второй ряд стоял, а задних поставил на скамейки, в итоге получилось три ряда. Я сидел в первом ряду, опустив голову, хмурый и в плохом настроении, потому что еще вчера папа водил в парикмахерскую и меня постригли под «ноль-ноль», т.е. наголо, а я так хотел «челку»! Зато есть другая, любительская фотография, я ее получил много лет спустя от одноклассницы, она снята двадцатого мая. На школьном крыльце стоят два первых класса «А и Б», на мне школьная форма и фуражка на голове, вид довольно независимый. Дети одеты плохо, все худые, а некоторые очень худые, оно и понятно, на дворе был 1956 год.
Летом произошло много событий: родители ездили в деревню Азнаево, Бижбулякского района на родину нашей мамы. Зачем они меня взяли с собой, не знаю, думаю, что не с кем было оставить. Ехали на лошади почти целый день, потому что до этой деревни от Стерлибашева около девяноста километров. Там мне было откровенно скучно, не было ни одного мальчика моего возраста, только однажды, парень, лет пятнадцати, взял меня с собой на рыбалку. Был новый большой пруд, стояла жара, мы ловили кузнечиков и насаживали на крючок, я не помню, сколько мы наловили рыбы, но нам ее пожарили на сковороде. В следующий раз в эту деревню я смог приехать только через пятьдесят два года. Было грустно, от того, что я не нашел времени приехать сюда раньше, и от того, что родственники так постарели.
Тем же летом папа ездил отдыхать в Пятигорск и привез фарфоровые чернильницы, на которых были выгравированы надписи: «Урал, учись на «отлично»! Папа, Пятигорск», а на чернильнице Марвана, – соответственно «Марван, учись на «отлично»! Мы ходили гордые, в школе все походили посмотреть на наши чернильницы, но в отличие от Марвана, я не тянул учебу на «отлично», в школьных табелях были тройки.
Летом в Стерлибашево провели электричество. Нам было очень интересно щелкать выключателями, хотя нас за это ругали. Впрочем, к электричеству быстро привыкли, было удобно готовить домашние задания, мы с Марваном сидели за одним столом, либо вечером, либо днем, в зависимости от смены. Обычно младшие классы учились с утра, а старшие классы – во вторую смену. Зимой утром идти в школу было трудно. Запомнились морозные дни, когда мы с братом утром выходили укутанные шарфами, уши на шапках были опушены и завязаны под подбородком, на ногах валенки. Красное солнце только показывало свой край на горизонте, снег скрипел под ногами, вертикально стояли дымы из печных труб. Однажды под ноги попался спичечный коробок, мы его долго пинали, пока Марван не решил посмотреть есть ли там спички. Спичек не было, но зато был сложенный бумажный рубль.
Больница и табель успеваемости
Зимой второго класса, вероятно, это был январь-февраль, я лежал в больнице с двухсторонним воспалением легких. Потом говорили, что был еще плеврит, так что я пролежал почти два месяца. Родители боялись туберкулеза, но все обошлось. Потом появилась другая проблема – смогу ли я одолеть второй класс, так как много пропустил, но здесь тоже все обошлось, табель успеваемости за второй класс оказался неплохим. Об этом я узнал потом, когда вышла одна история с табелями и характеристиками за младшие классы. Летом после десятого наш класс помогал в ремонте школы, что мы там конкретно делали, не запомнилось. Мы с моим другом Петей Митраковым (о нем позже), полезли на чердак школы, что-то делали в полумраке, потом наткнулись на связанные кипы школьных журналов, тетрадей и других бумаг. Кипы были маркированы, поэтому, поискав, мы нашли журналы за 5-6 классы, смотрели свои оценки по различным предметам. Было очень интересно узнать, как мы учились раньше. Потом я случайно нашел журнал за второй класс и посмотрел оценки, табель успеваемости был неплохим кроме русского языка письменно. Нашлись и характеристики учителей на учеников. Софья Михайловна писала: «Юлдашев Урал невнимательный, на уроках вертится, получает замечания по поведению. Прочерк корявый, в тетрадях кляксы, по письму удовлетворительно, по чистописанию три с минусом.»
К сожалению, из-за этого воспаления легких я получил другую проблему. Дело в том, что тогда при тяжелых инфекциях детям делали пенициллин со стрептомицином. Это был некий стандарт, который помогал многим детям вылечиться и остаться живыми. Но у стрептомицина есть побочный эффект, он поражает слуховой нерв и приводит к тугоухости. Так случилось и со мной, но я об этом точно узнал только на четвертом курсе мединститута, когда мы проходили ЛОР болезни и проверяли слух аудиометром.
Как принимали в пионеры
В те годы в пионеры принимали в третьем классе, но наш класс приняли во втором, это было в 22 апреля 1957 года в день рождения Ленина. Для этого дела обычно готовился концерт силами будущих пионеров. По традиции пели хоровую песню, всем ученикам были розданы задания: выучить стихи, песни, а девочек учили танцам и пляскам, весь класс с энтузиазмом готовился к этому важному празднику. Нас учили отдавать друг другу и старшим салют и говорить: «Салют! Я пионер отряда второго «А» класса такой – то. Будь готов, – всегда готов!» Мне было поручено выучить три куплета песни «Широка страна моя родная», но я выучил все. Потом был сбор школьной пионерской дружины, нам торжественно повязали красные галстуки, и мы стали выступать с номерами. Когда объявили меня я вышел и спел не только три, а все куплеты этой песни, папа сидел на стуле в нескольких шагах от меня и улыбался. Когда я пел песню, еще подумал: «Зачем он улыбается, плохо пою, что ли?»
19 мая, на день пионерии, был организован слет пионеров двух школ, русской и татарской. Вся наша школьная дружина построилась в колонну по отрядам, т.е. по классам, потом, под звуки барабанов и горнов пошли из школьного двора за деревню. Там, возле речки, сделали привал и под присмотром вожатых разожгли большой костер. Недалеко от нас свой привал устроили пионеры татарской школы, они тоже разожгли костер, но их было значительно меньше. Потом все собрались и стали выступать с номерами – пели, плясали и читали стихи. Все мы, ребята из татарской и русской школ, в большинстве своем были прекрасно знакомы друг с другом. Мы жили или на одной улице, или в соседних и часто играли вместе, за исключением тех, кто жил далеко, но мы тут же все перезнакомились и слет прошел весело. Сохранилась фотография того дня, мое лицо видно только наполовину, а Марван вышел с мечтательной улыбкой на лице.
Соседи
Нашими соседями была многодетная семья Салаховых. Кроме старших дочерей, которые жили где-то далеко, были еще другие дети: Ульфат, Зифер, Клара, Дельфина и дети старшей дочери Ирек и Альфия. Ирек был на год младше меня, мы с ним подружились и всегда играли вместе, а Земфира дружила с Альфией, они были одногодками. Мы и выросли вместе, и школу окончили вместе, только я одиннадцать классов, а Ирек – десять. В тот год был огромный конкурс в ВУЗы, так по всей стране одновременно был выпуск десятых и одиннадцатых классов. Но, вернемся к лету 1958 года, я закончил 3-й класс. На нашей речке было два больших пруда, один из них был не так далеко от нас, плотина пруда служила еще и мостом, по которой могла проехать лошадь с телегой. Мы любили прыгать с этого моста солдатиком, а взрослые парни ныряли по-настоящему, долго плыли под водой и появлялись под восхищенные возгласы ребятни. Однажды я, Марван и Ирек купались в этом пруду, я уже мог его переплыть, тогда это было для пацанов делом чести. Ирек купался недалеко от берега, вдруг он оступился и оказался в глубоком месте – ноги не доставали дна. Он позвал меня, и я увидел, как он, словно поплавок, уходит по воду и выныривает обратно. Сначала я ничего не понял и крикнул: «Плыви, к берегу!» А он слова сказать не может и только мотает головой, барахтается, исчезает и появляется снова. Тут я сообразил, что он тонет, быстро заработав руками и ногами, а умел плавать только «по-собачьи», добрался до него и, подталкивая, помог выбраться на берег. На берегу мы еле отдышались, он от страха и еще от того, что нахлебался воды, а я от того, что устал. Потом Ирек попросил меня: «Урал, никому не говори, если бабушка узнает – убьет!»
Кино и новые деньги
В 1961 году была денежная реформа. Выпустили новые деньги по курсу 1:10, т.е. один новый рубль стал соответствовать 10 рублям старыми, новые бумажные деньги стали раза в три меньше. Все удивлялись – зарплата в 600 рублей, тогда она была минимальная, превратилась в 60 рублей, и она стала умещаться в маленьком кошельке. Раньше большие бумажные деньги носили в солидных бумажниках. Водка стала стоить два рубля восемьдесят семь копеек, на оставшиеся копейки можно было купить на закуску, знаменитые на весь Союз консервы «Килька в томате». У нас дома было заведено правило ходить по воскресеньям в кино на дневной сеанс, цена билета до реформы была 50 копеек, а после стала 5 копеек, причем монеты достоинством от 1 до 5 копеек не менялись, т.е. 5 копеек остались в той же цене. Вообще из кинофильмов детства остались в памяти «Багдатский вор», конечно, «Чапаев», на который ходили раз 10, «Тень у пирса», про шпионов, «Подвиг разведчика», «Александр Матросов», «Человек-амфибия», «Карнавальная ночь» – их смотрели по многу раз. Когда еще не было электричества, т.е. до 1957 года, кино крутили от бензинового движка, который стоял в подвале клуба и сильно гудел, после сеанса его выключали и заправляли. Бессменным контролером был хромой дядя Галлям, во всяком случае, даже когда построили новый клуб, он все еще стоял на контроле.
Лыжи
В Стерлибашево любили кататься на лыжах. Буквально с пяти лет мальчики начинали просить у родителей купить лыжи. А среди пацанов и подростков, было принято ходить «на дистанцию», а это 3, 5 или 10 километров. Стерлибашевская лыжная трасса была сложной: крутые подъемы и крутые спуски с поворотами, были затяжные подъемы и длинные спуски, большая часть лыжни проходила по лесу. На этой трассе проводились школьные и районные соревнования. Каждый уважающий себя подросток должен был иметь лыжи, но у большинства были самодельные от местного столяра, а не клееные фабричные. У этих лыж были недостатки: во-первых, они были тяжелыми, во-вторых, нос был закруглен плохо, поэтому постоянно спотыкались, а в-третьих, лыжи были прямые, без прогиба посередине и лыжи плохо амортизировали. Соответственно погоде старались подобрать лыжную мазь, но не всегда удачно, из-за чего лыжи либо плохо скользили или отдавали назад. Отдельный вопрос – это крепления. Лыжные ботинки были редкостью, их могли себе позволить только настоящие спортсмены – разрядники или мастера спорта, кстати, их районе было достаточно. Младшим крепления делали под валенки, ребята постарше старались заиметь крепления с защелкой, но тоже под валенки. В воскресный день на лыжне можно было увидеть многих, мы катались несмотря на метель и морозы, минус 20 градусов были обычным делом, а когда было 10 градусов, говорили, что сегодня тепло. В понедельник, в классе, ребята с некоторой небрежностью в голосе говорили: «Вчера сходил на десятку» и называл время. Рассказывал, кого видел на лыжне, угадал ли с мазью. Все обсуждали, какому разряду соответствует его время. Часто проводились соревнования между школами Стерлибашева и районные соревнования. Девочки тоже не отставали, их обычно назначали судьями, они регистрировали время старта и прибытия, раздавали номера участникам, потом главный судья в микрофон объявлял победителей и проводил церемонию награждения.
В зиму 1960 года нас с Марваном отвезли на каникулы в аул Яшелькуль к двоюродному брату Мухамедьяну. Мы с собой взяли лыжи, чтобы обратно вернуться самостоятельно, на лыжах. После недельного отдыха мы отправились обратно, из аула вышли ближе к обеду, в карманы нам положили еды: хлеба, вареную гусятину и печенья. Нам нужно было пройти более двадцати километров. По дороге были две деревни: одна из них – Турмаево, ровно через десять километров, а другая – Тятербашево, примерно в пяти километрах от дома. Стоял солнечный день, было достаточно тепло, мы даже немного вспотели, но когда вышли на простор, в поле, то подул пронизывающий ветер, хотя и светило солнце. У меня были сыроватыми варежки, поэтому сильно замерли руки, я так испугался, что заплакал. Но брат стал успокаивать меня, засунул мои руки себе за пазуху и руки отогрелись. Дойдя до Турмаева, а там был длинный спуск с горы, мы облегченно вздохнули, половина пути была пройдена. Остановившись, мы покушали, запили еду холодной водой из колодца и тронулись дальше. Садилось солнце, а когда мы добрались до дома было уже совсем темно. Получилось, что мы шли почти 20 верст за четыре часа. В старших классах мы часто ходили на дистанцию на время. В одиннадцатом классе на школьных соревнованиях мне удалось пройти 10 километров Стерлибашевской лыжни на время первого разряда по лыжному кроссу. Тогда этим достижением я гордился.
Первое сентября
Однажды, дело было летом перед шестым классом, мы играли в игру похожую на городки. Когда я ставил фигурку, мальчик по имени Минхат раньше времени бросил свою биту и попал мне по ноге. Все стали на него кричать, а он, обзываясь, побежал домой. Я погнался за ним, на ходу подобрал камешек и бросил. Совершенно случайно попал ему в пятку, тот заорал, забежал во двор и запер ворота. За игрой я не чувствовал особой боли, но вечером у меня поднялась температура. Позвали врача, он, осмотрев мою ногу, решил положить меня в больницу. Родители попросили меня помыть ноги, надеть чистые носки и ботинки. Это оказалось трудным делом. В те времена летом мальчишки бегали либо босиком, либо в сандалиях на босу ногу, естественно, были ссадины, трещины на пятках, а иногда и «цыпки». Мама налила в таз теплой воды, дала хозяйственное мыло и мочалку – нужно было, как следует оттереть и отмыть ноги. Первая вода стала темно-бурого цвета, а на ногах горели ссадины и трещины. Мама сменила воду, пришлось мыть дальше, и только после третьего тазика мама разрешила вытереть ноги и надеть чистые носки. Это мытье мне так запомнилось, что я после этого стал беречь ноги и старался летом ходить в обуви. Оказалось, что после удара палкой, на голени образовался большой синяк, который нагноился, и мне его потом вскрывали. Естественно, тогда в районной больнице никакого обезболивания не было, пришлось потерпеть. Было страшно и больно, что я даже заплакал, а хирург Алексей Михайлович Почеревин покачал головой и говорит: «Урал, ты уже большой, потерпи немного, я сейчас закончу.» Мне было стыдно за это малодушие, поэтому об этом я никому не рассказывал. Потом я еще немного полежал в больнице. Запомнилось 1 сентября. В этот день все больные хирургического отделения с утра прилипли к окнам – по улицам шли в школу первоклассники. Девочки с огромными бантами и букетами осенних деревенских цветов, а мальчики практически, все были в школьной форме, тогда это было важным носить форму. Было грустно от того, что я лежу в больнице и пропускаю начало учебного года. Мои одноклассники не знали, что я болею, поэтому никто меня не навестил. К счастью, через неделю меня выписали, и я пришел в свой класс.
Подростки. Дровосеки - лесорубы
Пришло время начинать взрослую жизнь. Однажды, в 1961 году в воскресный сентябрьский день, папа повез нас с Марваном в лес заготавливать дрова. К нам на помощь был приставлен папин племянник Идрис, сын ее старшей сестры. Его этой осенью должны были забрать в армию, и он как раз приехал в райвоенкомат. Папа сводил его туда, а потом решил его отправить с нами с лес. Мы с братом были одного роста, я рос быстрее и догнал его, хотя он учился в 8 классе, а я в 6-м. На школьном грузовике нас привезли в лес, дали в руки пилу и топоры, показали, как надо валить дерево, чтобы оно упало в нужную сторону. Пенек от дерева нужно было оставлять высотой не более 20-30 сантиметров от земли, поэтому надо было пилить на коленях. Когда машина с отцом уехала, Идрис покрутился немного и ушел в близлежащую деревню, пообещав скоро вернуться. Мы с братом начали валить деревья, к нашему несчастью там росли одни дубы, а пила была тупой. Пилить на коленях было очень трудно, поэтому работа шла медленно. Свалив дерево, мы срубали все сучья, ствол распиливали на бревна длиной в три метра и складывали в кучу. Таким образом, мы проработали до вечера, пока за нами не приехал папа на грузовике. Из данного нам задания было сделано не больше половины. Папа посмотрел на нашу работу, покачал головой и спросил: «А где Идрис?» Марван ответил, что он взял у нас все наши деньги и сразу ушел в деревню, обещал вернуться, но где он сейчас мы не знаем. Папа подумал немного и сказал: «Ладно. Грузите дрова в кузов, поедем кушать, я заказал обед у нашей знакомой.» Приехав в деревню, остановились у одного дома, на крыльцо вышла хозяйка и сказала, что обед готов. Потом просмотрев на нас, спросила отца: «Эти, что ли, ваши лесорубы-дровосеки? Уж больно молодые!» Папа крякнул, помолчал немного и говорит: «Я в их возрасте уже по-настоящему помогал отцу по хозяйству. Ничего страшного в этом нет, пусть привыкают.» После этой истории отцу пришлось купить новую хорошую пилу. Потом так и повелось: дрова пилили каждое лето и просили отца, чтобы лес для заготовки выбирал березовый. Привезенные бревна распиливали, чурки кололи, поленья складывали в сарае, зато зимой печи топили сухими березовыми дровами. Благодаря этому мы с братом научились работать, подросли и подкачали мускулатуру. Так что, всякое начало трудно в любом деле.
В этом же году в начале зимы приезжал к нам другой племянник отца Мухамадьян. Он был заядлым охотником и привез с собой ружье одностволку 16 калибра – самое ходовое ружье в те времена. Как раз выпал свежий легкий снег, и он предложил отцу сходить на охоту. Мы с Марваном еле уговорили их взять нас с собой. Папа принес из школы малокалиберную винтовку ТОЗ-8, а мы, конечно, были без ружья. Вышли в ранних в сумерках, падал редкий снег, все пространство вокруг нас было бело-синим. Стояла такая тишина, что звенело в ушах. Когда подходили к лесу, стало светлеть, но солнца еще не было, в редких просветах облаков заголубело небо. Я думал об охоте, хотелось, чтобы взрослые подстрелили хотя бы одного зайца, думал о том, что Мухамадьян, наверное, хороший стрелок. Вдруг я подумал об отце, ведь он учитель, интеллигент, дома все хозяйственные дела были на нас с Марваном. А умеет ли он стрелять? И я решился спросить его: «Папа, а ты стрелять умеешь?» Взрослые от души посмеялись, потом, улыбаясь, папа сказал: «Сынок, я пробыл на военной службе, считая войну, восемь лет. А на войне приходилось много стрелять, так что это дело мне хорошо знакомо.» Я устыдился своего глупого вопроса, но долго грустить не пришлось. Вдруг из-под куста на опушке леса выскочил заяц беляк, и, не спеша, поскакал впереди нас. Мы с братом закричали: «Заяц, смотрите, заяц!» Пока заряжали ружья, заяц успел уйти за кусты, а затем и вовсе пропал. Дядя Мухамадьян сделал нам замечание: «На охоте не кричат, иначе всю дичь можно распугать.» Мы притихли, затем наша охотничья компания двинулась дальше. Мы обошли все кусты на опушке, затем долго искали следы зайцев, но напрасно. Следы, конечно, были, но зайцы больше не попадались. Когда вышли из леса, Мухамадьян заметил зайца, но тот был далеко и выстрел оказался напрасным.
Сашка Зарифьянов
Дружба с Сашкой Зарифьяновым, Самигуллой, сильно отразилась на моей дальнейшей жизни. Его семья переехала на нашу улицу летом 1963 года, это я помню точно, так как осенью пошел в 7-й класс. Они построили дом из саманного кирпича на узбекский манер и отштукатурили. Внутренние стены Саша расписал на сырой штукатурке восточными узорами – было очень красиво. Он выглядел старше нас и был уже самостоятельным. Но я так и не смог узнать тогда, сколько же ему было лет. Он всегда говорил, что старше меня на один год, но было видно, что это не так. По общему знанию жизни и деловитости он был явно старше меня. Сашка привлекал меня знанием жизни и взрослыми рассуждениями, чего, возможно, мне не хватало. Только потом, когда его забрали в армию, выяснилось, что он был старше меня на три года. Он пришел учиться в наш класс, и мы с ним быстро подружились. Сашка любил рисовать и хотел стать художником, это было замечено сразу и его обязали выпускать классную стенгазету. Нынешние ученики не знают, что это такое, а тогда классы соревновались на лучшую работу. Хорошие стенные газеты вывешивались в коридоре, и все дети имели возможность читать их, рассматривать рисунки и карикатуры на двоечников и хулиганов. Действовало сильно, да так, что иногда художников-карикатуристов били.
Наши родители не разрешали болтаться по улицам без дела и постоянно контролировали. Поэтому, чтобы пойти к Сашке Зарифьянову домой, я должен был сделать все положенные домашние дела и уроки, и только после этого мне разрешали отлучиться ненадолго. Но потом все свободное время мы проводили с Сашкой вместе, видно родители поняли, что мы всегда были заняты делом. Мы рисовали стенгазеты, печатали фотографии, слушали музыку, учились танцевать и т.д. Родители Сашки купили электропроигрыватель, а это по тем временам было круто! Сашка покупал пластинки, и мы крутили их почти все время. Особенно запомнилась песенка про бабочку и пчелу, кстати, эту песенку пел Евстигнеев в фильме «Зимний вечер в Гагарах». Была пластинка с молодым Адриано Челентано и итальянской эстрадой. Очень любили слушать знаменитую «Маручеллу»! Однажды Сашка решил научиться танцевать и привлек меня для этого дела. Мы танцевали в обнимку со стульями, это было зимой седьмого класса, школа готовилась к встрече Нового года. Школьные вечера с танцами были для 8-10 классов, а я вообще еще не помышлял о танцах, но Сашка настойчиво учился и учил меня. Потом выяснилось, что он влюбился в девушку из 10 класса Рахимову Светлану. Сейчас я вспоминаю, что она была похожа на узбечку: чернобровая, с кудряшками и с восточным разрезом глаз. Научившись кружиться в вальсе, Сашка стал меня брать на танцы и договаривался с дежурными на входе, чтобы меня пустили.
Как-то Сашка купил фотоаппарат «Смена-2» и у нас началась история с фотографией. Конечно, нужен был фотобачок для проявки пленки, фотоувеличитель и рамка, чтобы печать фотографии. Качество пленок и бумаги, проявители и закрепители – это отдельная история. Старшее поколение знает, как это затягивало! Экспонометры, дальномеры, диафрагма и выдержка – все обсуждалось всерьез, без шуток. Сначала были советские кленки чувствительностью в 60 и 90 единиц, потом появились и немецкие, – ГДР, естественно. Все труды и все мучения направлены были для одной цели – получения хорошей фотокарточки. Волшебный момент, когда при красном свете в лотке начинает проявляться изображение. Это – чудо! У Сашки не было глянцевателя, поэтому он приклеивал мокрые снимки на бока горячего самовара, карточки подсыхали и сами отпрыгивали. Потом мы с важным видом приносили фотокарточки в класс…
Тогда же старший брат Марс подарил мне свою старую «Смену», у него уже был «ФЕД-2», и я начал самостоятельную жизнь фотографа. Вообще, только опыт учит людей жизни, это касается и фотографии. Жизнь научила правильно расставлять людей, выбирать ракурс, освещение и заботиться о заднем плане. Сейчас мобильником можно фотографировать все, особо не заботясь о таких вещах, как композиция или цель кадра. Художественное восприятие жизни и его отражение в кадре нынешних фотографов волнует меньше всего. Грустно за такую безалаберность. А ведь бывает так, что всего лишь одна, хорошо снятая фотография, вызывает столько воспоминаний и чувств! Я до сих пор с восторгом и одновременно с большой грустью вспоминаю те славные времена…
Летом после 8-го класса нам купили новый велосипед за 52 рубля. Этот велосипед долго стоял в хозяйственном магазине, конечно, мы знали его цену и просили папу купить. Наконец, это свершилось, и мы с братом Марваном стали обладателями нового велосипеда! Известно, что в деревне без велосипеда никуда: во-первых, это транспорт, допустим, сгонять в магазин или куда-то по делам, а во-вторых, престижно иметь новый велосипед. В-третьих, надо было ездить летом на прополку колхозного поля, чаще всего это была свекла, а осенью на уборку картошки или той же сахарной свеклы, тут уж без велосипеда никуда.
Тем летом к нам приезжали мамины родственники из аула Азнаево. Их было, наверное, человек 8-10, пробыли у нас три дня, все эти дни у нас были гости. Помню, водки и вина было мало, родители приготовили брагу из меда «медовуху», судя по отзывам гостей, она удалась. Я фотографировал всех своей «Сменой», и к отъезду успел сделать фотографии, некоторые из них получились хорошо и до сих пор хранятся в альбомах. Уезжая, родственники приглашали нас в гости, но папа разрешил поехать только Марвану, было решено, что он обратно прикатит на своем велосипеде. Брат погостил у них два или три дня и потом отправился в обратный путь. Ему объяснили дорогу, на бумажке написали названия деревень, которые он должен был проехать. В итоге он сделал 90 километров примерно за шесть часов. Дорога была непростая, были сплошные подъемы, Марван, конечно, устал и возле деревни Яшерганово остановился у родника, перекусил и попил холодной воды. Когда он добрался до дома, то обнаружилось, что он протер дырку на штанах, в тот же вечер у него поднялась температура и он заболел ангиной.
Моего друга Сашку Зарифьянова после 8-го класса забрали в армию. Когда он вернулся со службы, они купили дом в Старой Уфе и переехали. Сашка женился на Светлане Каримовой, своей первой любви и работал на заводе «Почтовый ящик № 43», так назывался военный завод, выпускавший и гражданскую продукцию. Когда я поступил учиться в мединститут, то был у них в гостях. Сашка показал свой дом и сад, где росли яблони, груши и цвели осенние цветы. Родители его были уже старыми, Сашка говорил, что они собираются переехать в Ташкент. Через много лет, когда я уже работал в Алма-ате, меня разыскал мой дальний родственник, живший в Ташкенте. У него была ко мне просьба – проконсультировать больную жену. Я попросил его найти в Ташкенте через адресное бюро Сашку Зарифьянова, и он выполнил мою просьбу, нашел его адрес и телефон. Я позвонил в Ташкент, к аппарату подошел сам Сашка Зарифьянов. Мы сразу узнали друг друга по голосу, хотя прошло около 30-ти лет! Его родители уже умерли, братишка Сагидулла давно женат и живет отдельно. У них со Светланой детей не было, вскользь прозвучало, что Сашка болеет, но я тогда не придал этому значения. Они приглашали меня в Ташкент, но я слишком долго собирался, о чем сейчас об этом жалею. Когда я позвонил в следующий раз, Светлана сказала, что ее муж Сашка Зарифьянов умер. Говорила также, что собирается переехать обратно на родину, в Стерлибашево.
Телевизор
Летом 1963 года папа купил телевизор. Его привезли из магазина домой, распаковали и включили в электрическую сеть – работает! Это был первый телевизор в нашем райцентре, а значит и во всем районе! Мы, школьники, вертелись вокруг и подпрыгивали от счастья, но радость оказалась преждевременной. Когда установили самодельную антенну на длинных жердях, то выяснилось, что телевизор не показывает. Позвали мастера, тот осмотрел аппарат и посоветовал сдать в гарантийную мастерскую. Гарантийный ремонт ждали долго. Сначала прислали с завода кинескоп, потом его установили и настроили, при этом прошло времени почти три месяца. Наконец стали смотреть один канал – трансляцию из Уфы. Изображение было неважным, каждый раз надо было телевизор настраивать: крутить резкость, контрастность, частоту кадров и другие настройки. Потом наши соседи пристрастились смотреть фильмы у нас. Отказать им было невозможно, могли обидеться, а нам, школьникам, надо учить уроки. Выкручивались, как могли, к счастью, телевидение начало распространяться и люди стали сидеть у своих телевизоров.
Где мои 15 лет?
Примерно с 15-ти лет, моя жизнь стала меняться к лучшему. Во-первых, я начал справляться со своей застарелой проблемой – плохим почерком. А началось это с появления хороших авторучек. Авторучки были и раньше, но нам до шестого класса не разрешали пользоваться, и мы писали ими только дома. Те авторучки были с пипетками и пропускали чернила, поэтому в тетрадях у меня было грязно, хоть с обычными ручками, хоть с авторучками. Наконец, появились поршневые авторучки и все стали их покупать, даже появилось соперничество, чья лучше? Я, из-за своего плохого почерка, всегда завидовал тем, у которых почерк был хорошим. У Марвана, например, почерк был почти каллиграфическим, у них в классе тоже соревновались на лучший почерк. На этом фоне я был вообще вне конкуренции. Я старался, копировал почерки, пока, наконец, стало проклевываться что-то свое. И вот однажды я написал домашнее задание по русскому языку приличным почерком, без помарок и стираний. Учительница обратила на это внимание, после этого я вдохновился и стал чаще тренироваться. К 10-му классу почерк у меня в основном сформировался, но еще был только удовлетворительным. Надо сказать, что я постоянно трудился над этим, и стал писать неплохо, разборчиво. Потом выяснилось, что почерк у меня сильно зависит от настроения и усталости. Сейчас среди врачей мой почерк один из лучших, мне даже говорят, что у меня почерк «не врачебный».
Пожалуй, именно тогда, в эти годы, у меня появилась мечта, вернее сильное желание делать все так, чтобы мне не делали замечаний. А для этого надо было хорошо учиться, хорошо делать порученную работу, быть инициативным и шустрым. В этом мне удалось кое-что достичь, но осталась проблема общения – я был застенчивым и молчаливым. Но об этом позже.
Петька Митраков
Следующим моим близким другом стал Петька Митраков. Тут вышла такая история. Его семья переехала из деревни Васильевка, что в 15 километрах от нашего райцентра Стерлибашево. Петька и его сестра Надя пришли к нам в 6-й класс. Надя сразу села за первую парту, а Петька за предпоследнюю с Валькой Звягинцевым. Я тогда сидел за второй партой с Тимерханом, мальчиком из аула Каранай, кстати, моим родственником. Пока было тепло, ему приходилось каждый день преодолевать по 20 километров в одну сторону на велосипеде. Он был смуглым, худым, жилистым и цепким. Когда мы баловались на перемене, он цеплялся за одежду и висел, как обезьянка, его невозможно было сбросить. Кстати, его хватка до сих пор осталась, это я снова почувствовал, когда мы встретились с ним через много лет.
Митраковых из Васильевки я уже знал. Во-первых, был дед Сергей Митраков, друг нашего дедушки Минигали, тоже участник первой мировой войны. Он был в немецком плену, бежал из концлагеря, тогда, до революции, за немецкий плен власти не преследовали, как во время Отечественной войны. Дружба с дедом Сергеем досталась нашему отцу, как бы по наследству, от дедушки. Папа, конечно, деда Сергея знал давно, и они довольно близко общались. Когда дед Сергей приезжал в Стерлибашево на базар, то обязательно заезжал к нам и привозил отцу хороший кусок сала. Папа полюбил сало на фронте. На войне не разбирали – мусульманин ты или нет, можно тебе есть свинину или нельзя, солдаты ели то, что давали. А это, как правило, свинина и говядина, да и тушенка была свиная. Молится, правда, не запрещали, если не партийный, а членам партии – нельзя! Я спросил Петку Митракова, не родственник ли он деду Сергею, на что Петька ответил, что в Васильевке половина жителей Митраковы, но с дедом они не родственники.
Наша дружба началась после того, как уехал Сашка Зарифьянов. Мы и раньше общались, но сдружились позже. Началось, пожалуй, с того момента, как Петька однажды принес в школу свою гармошку. Наш класс готовился к концерту и нужны были номера. Девочки обычно разучивали пляски и пели песни, а мальчики, кроме хора, ничего не делали. Разве, что заставляли учить стихи, но на это редко кто соглашался. А тут Петька Митраков принес свою гармошку и начал играть простые частушечные мелодии, что играют обычно в деревенском клубе. Девочки придумали номер с гармошкой, свистулькой и деревянными ложками, получилось было интересно. На свистульке свистел Яшка Нуриманов, а на ложках бил Валька Звягинцев. Однажды родители Петьки купили ему баян, и мы все очень ему завидовали, но потом баян купили Вахитову Фариту. Баяны назывались «Искра» с металлическим корпусом, были тяжелыми, а звучание было обычным. Инструменты были сделаны в Армавире, а тульские баяны, к сожалению, к нам не завозили. Я понял, что у меня тоже должен быть баян, ну не мог же я отстать от своих друзей одноклассников, поэтому мы с Марваном просили папу купить инструмент. Для начала он разрешил взять домой старый школьный баян в деревянном корпусе, а для ребят в школе был организован музыкальный кружок, где мы начали учить музыкальную грамоту. Покупку баяна отец возложил на своего старшего сына Анвара, он как раз служил в Германии, в Западной Группе войск. И вот, приезжает Анвар, а это был ноябрь или в декабрь, так как стояли холода, и привозит красный перламутровый немецкий баян «Вельтмайстер» – это было фантастически!!! Именно поэтому здесь так много восклицательных знаков. Так началось наше новое увлечение. Мы с Марваном каждый день садились учиться играть, думаю, что мы изрядно помучили родителей, пока не научились прилично играть. «Баянисты» класса ходили в музыкальный кружок при школе, клубе и учились по самоучителю. Но терпения хватало ненадолго, мы подбирали мелодии на слух, смотрели, как играют настоящие баянисты. Музыкальная память у нас развилась хорошо, мы мелодии запоминали моментально! Потом, уже в 8-м классе стали играть на школьных вечерах и на танцах.
Как строили мост
Вдоль нашей улицы лежит овраг, по дну которой протекает маленькая речушка, один из рукавов речки Стерля. Именно в этот овраг я скатился на санках и сломал ногу. Когда стал взрослеть и начал таскать воду из небольшого родника, тогда овраг был еще неглубоким. Но каждую весну стекавшая вода смывала берега и углубляла овраг. С нашей стороны берег был высоким и немного покатым, а противоположный был крутым, почти отвесным, но немного ниже. В одну весну было большое половодье, которое обрушило берег с нашей стороны, и улица катастрофически сузилась. Тогда папа попросил меня посадить деревья по склону оврага, чтобы предотвратить дальнейшее его разрушение. Он привез посадочный материал, штук 10 молодых тополей, которые я рассадил вдоль оврага, по его склону и внизу, на самой глубине. Потом встал вопрос о строительстве мостика через овраг. Мы жили далеко до большого моста, поэтому нам было неудобно ходить в магазин, хотя он был как раз напротив нашего дома только на другом берегу, поэтому папа решил построить мост. Как-то раз он собрал жителей улицы и объявил о своем решении и попросил помочь со строительством, материал обещал привезти. Я это хорошо помню, так как учился в старших классах, вероятно, это был девятый. Мы с отцом в лесу выбрали подходящие деревья, потом эти длинные бревна были доставлены домой. Глубина оврага на середине была 6 метров (высота 2-х этажного дома). Как-то собрались мужчины и поставили три спаренные опоры – самый высокий посредине оврага и по одной на каждом берегу. Потом на них проложили длинные бревна от берега до берега. Осталось положить настил и сделать перила, но досок не было, поэтому папа поручил мне напилить досок на пилораме. Эта пилорама стояла давно, и мы, пацаны, часто ходили туда играть, мы прыгали и кувыркались на мягких свежих опилках, а как они замечательно пахли – у каждого дерева свой неповторимый запах! После занятий в школе я привез на пилораму, кстати, она была недалеко от нашего дома, бревна на телеге. Мне показали, как включать рубильник, крепить бревна на тележке, засовывать конец бревна в железные валки с шипами, потом отладили пилы на нужную толщину доски. К вечеру я прогнал все бревна, и привез доски. На следующий день после уроков снова взялся за работу. Я клал настил, отпиливая ровно по линейке края досок, и оставляя выступы на местах, где должны быть откосы для перил. Я надеялся, что кто-нибудь из соседей все же придет помогать, но никто так и не подошел. Пока я прибивал доски народ уже начал переходить на ту сторону и обратно, рискуя упасть в овраг, а высота была приличная. Но меня уже никто не слушал. Мне самому было страшно ходить по этому мосту без перил. Я их сделал за два дня, к этому времени дорога по настилу была уже протоптана, ездили даже на велосипедах, бесстрашный народ! Еще долгое время, каждый раз проходя или проезжая на велосипеде по этому мосту, я испытывал законное чувство гордости за сделанную работу. Те тополя, которые я посадил, хорошо разрослись, берега оврага укрепились, стали подрастать и кусты. По нашему примеру другие жители улицы тоже стали сажать деревья и кусты вдоль оврага, каждый напротив своего дома, потом все это густо разрослось. Когда, будучи студентом, я приезжал домой на каникулы, то по вечерам слышал, как в этих зарослях пели соловьи…
Классный руководитель
В слове «классный» заключено два смысла – специалист высокой квалификации и руководитель школьного коллектива. Или два в одном, как сейчас говорят. В 9-11-х классах, классным руководителем у нас был Талха Мухаметович, он уже упоминался как фотограф. Действительно, пока мои родители были живы, в домашнем альбоме долго хранились фотографии, сделанные им. Но, это, к слову. Не знаю, кто предложил ему стать нашим классным руководителем, то ли директор, то ли он сам выбрал. Иногда мне кажется, что он сам намеренно пошел на это дело. Он попросил нас задержаться после уроков, а когда все собрались, сказал: «Ребята, мне предложили стать вашим классным руководителем. Как, вы согласны? Сама активные девочки из нашего класса, Надя Митракова, Эля Гумерова и Римма Гизатуллина спросили его: «А вы нам мешать не будете?» На что Талха Мухаметович ответил: «Ребята, ваш 9-й самый активный в школе, такого класса давно не было. Поэтому вашим инициативам я мешать не буду, что сделаете – то и будет, но и вы не досаждайте меня. Если нужна моя поддержка у руководства, то помогу.» На такой честной договорной основе мы проучились все три года. Это было прекрасно! Он нас не допекал нравоучениями, а мы были впереди всех и по учебе, спорту, труду и художественной самодеятельности. За наши успехи Талха Мухаметович периодически получал благодарности от директора и завучей.
В девятом классе произошла со мной история с велосипедом. Осенью, старшие классы, начиная с восьмого, привлекались для уборки картошки или сахарной свеклы. Обычно это конец сентября и всегда было холодно. Однажды прислали студентов из Стерлитамакского педагогического института. Их бригада, человек пятнадцать, собирала картошку в метрах ста от нас. Была такая игра – насаживаешь некрупную картофелину на конец гибкого прутика и метаешь ее, как пращей – летит далеко. Я метнул картошку в сторону студентов и неожиданно попал одной девушке по голове, та закричала, и все студенты столпились возле нее. По-моему, никто из них так и не понял, откуда прилетела эта картошка, а мне не хватило храбрости подойти и извинится. Я до сих пор с сожалением вспоминаю этот случай. Но в этот же день я был наказан за этот поступок. Меня попросили съездить на велосипеде в ближайший магазин за хлебом. Дорога, рядом с полем, где мы работали, шла под уклон, и я решил разогнаться. Только зря. На ногах были тяжелые литые резиновые сапоги, очень удобные для работы в поле, в грязи. Когда я разгонялся моя нога в сапоге соскочила с педали и попала в переднее колесо, руль вывернулся, я с размаху упал на дорогу и проехал несколько метров на боку. Это была шоссейная укатанная дорога, я ободрал себе левое бедро и левую ладонь, под кожу въелись мелкие камешки. Было больно, я еле дотерпел до конца работы, дома обработал ссадины йодом и выковыривал камешки. Потом примерно две недели спал только на правом боку, пока не сошли с кожи корки.
Художественная самодеятельность.
В нашем районе было принято заниматься художественной самодеятельностью. В Стерлибашево русская и татарская школы постоянно соревновались по всем направлениям, а это учеба, спорт и художественная самодеятельность. По учебе особых вопросов не было, т.к. наши выпускники уверенно поступали в институты, и школа держала первое место. По спорту мы отставали, у них были хорошие лыжники-разрядники и даже мастер спорта. Тут начал подрастать наш класс и мы, со временем, стали лучшими в художественной самодеятельности. Ежегодно районный отдел культуры проводил конкурс на лучший коллектив среди школ района. В этом деле серьезным нашим соперником была Тятер-Арслановская татарская средняя школа. Ближе к весне проводился районный смотр, к этому мероприятию готовились серьезно. Однако, первое место по художественной самодеятельности долго переходило от школы к школе, пока наш класс не перешел в 10-й, тогда наша школа стала уверенно держать первенство.
В 10 классе у нас с Земфирой произошла одна история. Как-то привезли новую кинокартину, название я не помню. В классе мы договорились, что пойдем все на 7-ми часовой сеанс. Почему на 7 часовой, не запомнил, мы обычно в кино ходили на 9 часов вечера. Сеанс обычно идет полтора часа, так что в 10.45 я уже был дома и в 11 часов ложился спать. Земфира тогда училась в 6 классе, он тоже хотела пойти в кино на семь часов, конечно, я ее не мог отпустить. Проблема была в том, что в это время топилась печь, поэтому нужно было дождаться, когда сгорят все дрова, убрать мелкие головешки, иначе можно угореть, собрать угли и закрыть шибер. Сохранить тепло и не угореть. Земфира заупрямилась, поэтому я ее положил на кровать и связал ей шарфами руки и ноги. Но привязал так, чтобы она смогла освободиться и присмотреть за печкой. Риск, конечно, был, мы с сестрой до сих пор со смехом вспоминаем эту историю.
Хозяин в доме
Этот год 10 класса был трудным. Заболела мама и пролежала в больнице два месяца. Я в доме остался за главного. Стояла зима, поэтому надо было вставать в полшестого утра, затопить печь, потом дать сено корове и напоить. Приходила соседка, чтобы подоить ее, потому что я отказался учиться доить корову. Потом готовил завтрак: кипятил самовар, варил яйца или картошку или кашу. После того, как в печке сгорят дрова, нужно было заложить в чугунке в печь борщ или мясо. После завтрака папа и Земфира уходили в школу, а я, окончательно проверив печь, чтобы не осталось горящих угольков, помыв всю посуду, запирал дом на замок и быстрым шагом отправлялся в школу, на это уходило 15 минут ходу. Обед в чугунке был спасением, так как борщ к обеду уже поспевал, а сварить суп с лапшой было простым делом, так как мясо было уже готовым, затем наполнял баки с водой, колол дрова и заносил домой. Если выпадал снег, то расчищал дорожки к сараю, туалету и дорогу перед домом. С наступление сумерек я снова занимался коровой, убирал навоз, давал сено, поил. Готовил ужин, кормил, мыл посуду, проверял воду в баках, дрова, решал, что приготовить на завтрак, и только после этого я садился за уроки. В воскресенье топил баню и делал стирку, а нужно было натаскать ведер двадцать воды для бани, почти столько же для стирки, параллельно нужно было готовить обед, не считая обычных дел по уходу за коровой. Стирка начиналась после обеда, а в бане мылись вечером. После этого еще успевал сходить в кино на 9-ти часовой сеанс. За это время я подтянулся, подкачал мышцы и стал более шустрым и деятельным. Когда мама выписалась из больницы, ей было еще тяжело, поэтому она будила меня чтобы затопить печь, а если нужно, то занести дров или почистить картошку. Я уже потом не ложился спать, зато было время доделать уроки или проверить домашнее задание, приготовить одежду, погладить брюки или рубашку. Этот опыт сильно пригодился в жизни: когда что-то нужно было сделать, то я делал все сам и никого не нужно было просить.
Математика
Мои проблемы с учебой были по трем предметам. Это – русский язык, математика и химия. Если по русскому языку я подтянулся с улучшением почерка, а по литературе вообще вопросов не было, то по математике дело пошло вперед только в девятом классе. Скорее всего, дело было в преподавателе. С шестого класса, включая восьмой, нас учила Полина Евстропьевна Уржумцева. Во-первых, фамилия была очень непривычная, а во-вторых, она был строгая и нетерпимая, мне от нее очень сильно доставалось. Неуспевающих учеников, в том числе и меня, она периодически обзывала «тупицами, неучами и бездарями». Конечно, сейчас, я ее, по-человечески, понимаю, но видимо, она не умела хорошо объяснять материал. А это педагогический талант. Не всякий, кто знает предмет, может хорошо объяснить ученику. Я с этим столкнулся, когда стал заведующим отделением реанимации, учил своих врачей и курсантов, приезжающих на специализацию из областей Казахстана, премудростям интенсивной терапии. Для того, чтобы объяснить тему нужно ее знать досконально, а то и больше. Нужно было преподнести материал так, чтобы курсант понял все.
Потом в девятом классе математику у нас преподавала уже другая учительница, которая доступно, во всяком случае, для меня объясняла тему и не обзывала учеников. Дела пошли лучше, потом в 10-м и 11-м классах математику вел у нас директор школы Тимербулат Минигалеевич, т.е. мой папа. Я удивился тому, что интегральную и дифференциальную математику я усвоил хорошо и даже больше. «В чем же дело, почему я это знаю хорошо, а предыдущие темы не очень»? – неоднократно задумывался я. Когда встал вопрос о выпускной оценке папа сказал мне: «Урал, я тебе по математике не могу поставить «пять», а поставлю «четыре», пять – это нескромно. Согласен?» Я ответил: «Конечно, папа, мне это не принципиально, я не собираюсь учить точные науки, поэтому «четыре» вполне справедливо!»
Мединститут, абитуриенты
В мединститут в 1966 году из Стерлибашева поступили трое: я, Махмудов Алик и Саттаров Игорь. Махмудов Алик пришел в нашу школу в 10 классе, его отец в это время служил в Западной Группе войск в Германии, отправил сына оканчивать школу к нам. Парень он был крепкого телосложения: с большим торсом, короткими ногами и сильными руками. Он любил играть в баскетбол, но у нас больше любили волейбол и лыжи. Алик на лыжах вообще не катался, и для него физкультура зимой была мучением. Парень он был шустрым и сообразительным, учился в основном на пятерки.
Игорь Саттаров уже имел фельдшерское образование, работал у нас в райбольнице и дежурил на «Скорой помощи». Я даже однажды попал к нему на прием. А дело было так: Марван уже учился в сельхозинституте и занимался самбо. Он приехал домой на 7-е ноября, и я попросил его научить приемам. Он показывал разные подсечки и захваты, а потом бросил через плечо. Я упал ногами кверху, приземлившись на левое плечо, и сразу почувствовал резкую боль. Мы испугались и пошли в больницу, а там дежурил Игорь. Он осмотрел меня и сказал, что перелома и вывиха плеча нет, а есть разрыв связок и посоветовал дать покой руке и поносить дней десять фиксирующую повязку. Потом, учась в институте, я понял, что он был прав, но тогда повязку невозможно было носить, так как дома было много работы по хозяйству, поэтому пришлось терпеть.
В «абитуре» мы с Игорем жили в одной комнате общежития и познакомились поближе, а друзьями стали потом. Нас восемь человек поселили в одной большой комнате старого общежития мединститута. Народ был разный, были ребята из башкирской глубинки, среди них выделялся Даулет, он был очень любопытным и расспрашивал нас обо всем. Таким образом, он восполнял пробелы в опыте жизни, ведь деревенская жизнь тогда сильно отличалась от городской. Еще был шустрый невысокий русский парень из Стерлитамака, в те времена этот город был одним из самых криминальных по всей стране. Он часто рассказывал о том, когда и с кем дрался, про драки между общежитиями ПТУ, авторитетов, которые «держали город» и кого из них посадили. Я забыл, как его звали, он не смог набрать нужное количество баллов и не прошел. Как-то раз мы случайно устроили небольшой пожар в комнате. Была одна электрическая розетка, которая, когда пользовались утюгом, искрила. Однажды искры упали на общежитскую ватную подушку и она начала тлеть. Мы поливали подушку водой из чайника, но потушить удалось только тогда, когда разодрали наволочку и разложили на столе всю вату.
Однажды Игорь разыграл Даулета. Мы как-то стали говорить о своих спортивных достижениях: сколько может подтянуться на перекладине, отжаться с пола, а кто-то говорил, что умеет «крутить солнце» на турнике. Даулет похвастался тем, что может отжаться 20 или 30 раз, но мы ему не поверили. Тогда он говорит, что сейчас покажет, только от стула на боку. Игорь решил подшутить спросил его: «Даулет, а ты можешь отжаться десять раз только вот таким образом. Отжимаешься от стула один раз, делаешь круг, потом отжимаешься два раза, делаешь круг и отжимаешься три раза и так до десяти раз.» Мы все сразу поняли суть розыгрыша, а Даулет нет. Он начал отжиматься, а общее число отжиманий должно быть 55, и с каждым подходом ему было все трудней. Однако он оказался с характером и отжался до конца. На следующий день у него болели руки так, что он не мог их согнуть, чтобы прикурить или попить чаю, а мы все, глядя на его мучения, посмеивались. Я подружился с парнем из башкирской деревни, к сожалению, забыл, как его звали, он плохо говорил по-русски и просил меня помочь, а я улучшал свой разговорный башкирский. Мы с ним часто ходили купаться на реку Белую, для этого надо было спускаться по тропинке с высокой кручи, но подниматься обратно было просто мучением. Мы доплывали только до середины реки, так как течение было сильным и быстро сносило вниз. Поэтому сначала поднимались вверх по течению метров на сто. Однако, ни он, ни я, так не решились переплыть реку.
Вступительных экзаменов было три: сочинение по русской литературе, физике и химии. Сочинение я написал объемом всего неполных три страницы, а причина была в следующем. В школе на выпускных экзаменах я писал про Маяковского, из-за известной его рифмы «лесенкой» я исписал почти всю тетрадь – 8 или 9 листов. Были ошибки, и я получил оценку «четыре». А на вступительных экзаменах сочинение нужно был написать на «отлично», поэтому взял тему «Горький – буревестник революции». Однако из-за одной ошибки мне поставили «четыре». Встал вопрос о сдаче химии, по этому предмету у меня на выпускных экзаменах была «тройка». Я все лето учил химию, решал задачи, но папа решил подстраховаться, нашел знакомых в приемной комиссии и попросил посодействовать по химии. Но мне повезло, билет попался по темам, которые я хорошо знал и сдал экзамен на «пять» по-настоящему. Отцу тогда сказали: «Вы зря волновались, он и так знает предмет – помогать не пришлось.» Физику тоже сдал на отлично, проходной бал был «10», а зачетными были эти два предмета. Вот так я поступил в мединститут.