10.
Все бросились вниз. Генерал грузным своим сапогом припечатал к пеньку на веки вечные копченое сало с горчицей и рыбные расстегаи, перемахнул через этот стол охотников и побежал дальше. Кривлякин споткнулся об муравейник, упал и некоторое расстояние, уже перед самой каретой преодолел кубарем. Смелые гусары уже были в седлах. Они гарцевали впереди кареты, готовые выдвинуться вперед. Николай Прокофьевич, тоже спустился к карете и поднял взор к бору – в противоположную сторону, подальше от злосчастной концессии, двигаясь с огромной скоростью, постоянно спотыкаясь и оглядываясь назад спешил телеграфист. Тем временем генерал схватил вожжи и погнал лошадь, так, что дядя Коля едва успел запрыгнуть в раскрытую дверку и ухватиться руками. Спереди, рядом с генералом, он увидел опустившего голову Оборотнева. К слову сказать, что тот, так и проспал не слезая с места и не двигаясь до следующего утра, пока его взъерошенного и испуганного не передали с рук на руки супруге, поджидавшего всю ночь и строящей на него, свои планы. О той расправе потом ходили долгие слухи. Но оставим их вне нашей истории. В карете уже сидел Кривлякин, он испуганно посмотрел на Николая Прокофьевича и сказал:
– Это был не я. Я не специально.
– Ну что вы, как можно, – успокоил его дядя Коля.
Они двинулись в урочище. Впереди скакали смелые гусары, они жались к седлам и старались по-тише вести лошадей, что бы до времени не раскрыть карты перед врагом. За ними неслась королева лесных разбойников, никакого оружия у нее с собой не было и было не совсем понятно – как это она собирается останавливать графа Плутониева? Но ее это не останавливало – ее глазки сияли, зеленое платье развевалось на ветру, а постоянно понукаемая лошадка неслась вперед. Карета еле поспевала за головой отряда, генерал, лихо правивший вожжами несколько раз чуть не перевернул карету, но толку от этого было мало – молодой жеребец, запряженный Килькой совсем не хотел везти и постоянно норовил лягнуть задним копытом.
Через некоторое время концессия достигла Оки. Показались крутые меловые горы и ручей. Экипаж загрохотал, съезжая на разбитую дорогу, ведущую к реке и покатил вниз. Там на подъезде к урочищу стоял заслон – несколько баб и мужиков с деревянными граблями и лопатами. Среди них суетился Килька.
– Ах ты! – в сердцах воскликнул Николай Прокофьевич, – вы только посмотрите!
Дядя Коля обернулся к Кривлякину, но к удивлению своему увидел, что дверь кареты болтается на петлях, а сам пакостливый старикашка бежит в сторону урочища.
Килька меж тем суетился между мужиков – что-то объясняя им, поднимая руки вверх и разводя ими в сторону.
– Вперед! – закричал Николай Прокофьевич, высовываясь из окна.
– Уряяяя! – тут же завопили смелые гусары, – вперед!
Телега неслась вперед, приближаясь к заслону и Николай Прокофьевич увидел впереди, посреди самого урочища какую-то грузную и зловещую фигуру. Этот человек был в черном цилиндре и плаще с красной отделкой. Он как-то по-особому, со значением подпрыгивал и махал в воздухе кулаками.
– Генерал! – закричал дядя Коля, высовываясь из кареты и стараясь перекричать ветер, бьющий в лицо, – вот он Плутониев! Он нас не боится!
– Ах ты! – зарычал генерал, доставая чудо-шпагу, – да я тебя!
Заслон приближался, уже стали видны бородатые, растерянные лица мужиков и испуганные – баб. Было видно, что мужики чесали затылки и неуверенно держались за вилы – вид разбойничьей телеги, из которой изумрудом зыркал заезжий пан, остудил их решимость.
– Витой Штопор! Витой Штопор! – забормотали они и принялись расходиться, кое кто, даже снимал шапку.
Килька бегал среди них, раздавал пинки, но ничего не помогало, в заслоне остались одни бабы. Николенька со Степкой почти наехала на них лошадьми, но те, с величайшим визгом и бранью в сторону Кильки, бросились врассыпную.
– Ага! – победно закричал дядя Коля и взглянул в сторону черного господина.
Тот выкрикивал какие-то ругательства и постоянно подпрыгивал вверх, ударяя кулаками воздух. А рядом с ним суетился и шептал мусье Кривлякин!
Встреча с заслоном затормозила атаку. Гусары крутились на лошадях, натягивая вожжи, чтобы случайно не раздавить подвернувшуюся бабенку.
– Дурынды! – рычал генерал, – придете еще ко мне свистульки лепить!
Неожиданно перед каретой возник Килька. В руках у него была огромная, сучковатая дубина, он уже хотел было замахнуться ею, но сразу несколько баб схватило его за волосы и потащило в сторону, в грязь. Видя это, остальные защитницы урочища тоже поспешили к нему, послышался вой и улюлюканье.
Видя все эти задержки, генерал бросил вожжи и тяжело прыгнув в грязь побежал в сторону графа, на ходу поднимая шпагу вверх. Заметив атаку, граф некоторое время делал какие-то жесты и размахивал кулаками, но обернувшись назад и увидев, что Кривлякин дал стрекача, дрогнул и побежал сам.
– Ураааа! – завопил дядя Коля, с удовольствием смотря, как черный, с алой подкладкой плащ стелиться по буеракам распадка Оки, – наша взяла!
В восторге он высунулся из кареты и поднял руку вверх, но лошади испугались шума толпы и понесли.
– Дядя Коля! – испуганно закричала Маша и понеслась наперерез карете.
Но было уже поздно – колеса экипажа угодили в глубокую водомоину глинистой почвы. Карета опрокинулась на бок.
На это обстоятельство, в первое время, за общим воодушевлением победы никто не обратил внимания. Казалось – дядя Коля непобедим, никто и ничто не сможет оцарапать его или испачкать отворот заячьего тулупа. Однако, по нарастающему, возле телеги бабьему вою, участники атаки обратили внимание назад и всем стало понятно – коварный граф сглазил напоследок хитрого пана. Смелые гусары быстро поворотили коней назад. Возле телеги собралось порядочное количество баб:
– Убиииили! – вопили они наперебой, – колдуна польского убиииили!
– Цыц дурынды! – осадил их генерал, – он важно подошел к телеге со шпагой в руке, – а ну кто там орет?! Ты? Я запомню, запомню тебя...
Перед грозным генералом бабы расступились и Степка на лошаденке подъехал к самой карете и прямо с седла прыгнул на ее бок.
– Ничего! – заглянув внутрь, крикнул он, – Николенька давай подмогу!
Смелые гусары принялись тащить своего командира на белый свет. Дядя Коля поддавался тяжело.
– Держать! Не сдаваться! – кричали друг другу раскрасневшиеся от непомерной напруги, гусары, держа Grand Buonaparte за обе руки.
В телеге что-то хрустнуло и там, внутри послышалось недовольное кряхтение и дядиколин голос:
– Пусти, пусти! Не могу больше!
– Не отпускать! – пьяно скомандовал генерал, – живого тащить!
В ответ, из телеги послышался грохот – Николай Прокофьевич снизошел.
– Дядь Коля! Тулуп снимай! – закричал Маша, – в тулупе ни за что не проскочишь!
Карета заходила ходуном и затрещала. Правое заднее, бесполезное теперь, колесо медленно поползло в сторону, но не сделав оборота, пошло назад.
– Давай! – хором крикнули смелые гусары, вновь ныряя в телегу.
Вновь раздался треск, попираемой дядиколиными босыми ногами, серенькой обшивки, хруст выворачиваемых петель и Николай Прокофьевич, выкрученный словно штопором из бутылки шампанского, оказался под синим небом. Гусары соскочили на землю и вместе с генералом подхватили Grand Buonaparte и даже пронесли некоторое время по воздуху. Что думал в этот момент Николай Прокоьевич, летя в одних черных штанах на руках своих друзей? Он все время смотрел в сторону реки и видел теперь калейдоскопом блестящую Оку под ясным небом и очищенное от скверны урочище. Вероятнее всего он был счастлив.
И первые слова его, по возвращение на землю были такие:
– А где собственно говоря директор школы?
Кинулись искать и обнаружили Оборотнева на передке телеге. Он был привязан генералом к лавке и продолжал спать все это время, иногда даже всхрапывая и что-то пьяно бормоча.
В обед Николая Прокофьевича переправили на телеге в Васильевское. На этом настояла Маша. Она, хотела всю дорогу идти за телегой, держать дядю Колю за руку и смотреть ему в глаза, но тот посмеялся и заметил, что "руки выкручивать довольно". На телеге он лежал довольный, укрытый своим тулупом, задрав черную бороду к небу, подмигивал постоянно крутившимся рядом гусарам. Директора школы забрал генерал. Он сказал что позаботится об нем. Однако, по дороге, на радостях где-то крепко закутил, так что совсем выпустил своего друга из виду. И долго еще потом по нашей местности ходили слухи о польском проклятие. Бабы много судачи по этому поводу, говорили:
– Вот! Плутон сглазил пана, что тот в карету снизошел. А Витой Штопор всадника бесовского наслал...
– Заколдованой тот всадник... Сам Витой Штопор ему в глаза поглядел...
То как раз и был Оборотнев, привязанный к лошади, он всю ночь путешествовал в лунном сияние по нашим краям. Пока, наконец, под утро, не оказался невдалеке от Плетнево, где его перехватила перепуганная и растрепанная всенощными поисками в мокрых кустах, супруга его.
Николай Прокофьевич, никак не мог предположить такой судьбы своего друга. Но прозорливым умом своим он догадывался, что после участия в последних событиях, личность прогрессивного директора приобретет ореол скорее романтический. А его подвиги при взятие урочища, будут жить среди людей, пересказываться ими и утвердят силу Оборотнева в уезде.
Через некоторое время к телеге подошел мусье Кривлякин.
– Эх вы! Сиятельство..., – укоризненно проговорил Николай Прокофьевич, весело приподнимаясь на соломе и отгоняя мух, – вы не очень хорошо поступили с нашей концессией.
Кривлякин забормотал что-то непонятное и долго шел за телегой, держась за нее левой рукой, длительно и неопределенно смотрел на Николая Прокофьевича, думая свое. Телега медленно катилась по ухабам подпрыгивая, подпрыгивал и Кривлякин. Телега ныряла в лужи, мусье всенепременно следовал за нею.
– Что прицепился-то сиятельство?! – крикнул ему кучер – толстый антиповский мужик.
Но сиятельство молчал и продолжал идти. Наконец, он как-то совсем уже по-стариковски закряхтел и сказал:
– Не примите за оскорбление, но..., вот.
Он вынул из кармана сложенную бумажку и передал ее Николаю Прокофьевичу. На гербовой бумаге, ловко оформленной каким-то адвокатом, сверху стояло:
Дарственная на имущество.
Николай Прокофьевич удивленно поднял брови, повернулся на телеге.
– Видал, Ерофей?! – крикнул он кучеру.
Тот только поморщился и безнадежно махнув рукой на Кривлякина, отвернулся к дороге.