Полное заглавие:
АНТИМИЛИТАРИЗМ Л. Н. ТОЛСТОГО В ЕГО ВЛИЯНИИ НА МИРОВОЗЗРЕНИЕ И СУДЬБЫ ДУХОБОРОВ
[ПРИМЕЧАНИЕ. Всё нижеследующее - отрывок из моей книги "НЕТ ВОЙНЕ Льва Николаевича Толстого". Спокойного чтения! Радостных открытий! - Автор. ]
В научной литературе по русским сектантам, именно духоборам, можно встретить точку зрения, что духоборческое движение 1890-х годов, кульминацией которого стало сожжение оружия в 1895 г., не было от начала связано с толстовцами и христианским проповедничеством Льва Николаевича. Это мнение основано на том, что новое учение духоборцев, получивших название «постники», уже полностью сложилось к концу 1894 г., а тогда, в декабре 1894-го, состоялись лишь самые первые контакты лидеров движения с Л. Н. Толстым и его последователями; и лишь после сожжения оружия, когда Толстой и его друзья начали оказывать духоборцам, подвергшимся репрессиям, моральную и материальную помощь, между ними установились тесные взаимоотношения.
Существовала, правда, и другая точка зрения, в соответствии с которой, напротив, в основе движения, например, духоборцев «постников» (одна из группировок) лежали ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО идеи Толстого, привнесённые в их среду толстовцами. Эту концепцию исследователи никогда не рассматривали серьёзно, так как она принадлежала чиновникам Синода и Департамента полиции.
Истина, как водится — где-то между этими крайними мнениями. За более чем сто лет никто не попытался разобраться в тех событиях и оценить степень влияния толстовства на духоборческое движение.
Опубликованные эпистолярные, мемуарные источники, дневники и архивные материалы свидетельствуют, однако, о том, что толстовцы сыграли в духоборческом движении самую непосредственную роль. Они использовали раскол в секте после смерти бездетной руководительницы духоборцев Лукерьи Калмыковой и сумели обратить борьбу за власть и деньги между Петром Веригиным и его сторонниками, с одной стороны, и жителями села Горелое — с другой, в религиозное движение толстовского толка.
Первым на духоборцев обратил внимание уже не раз встречавшийся читателю на страницах этой книги князь-толстовец Дмитрий Александрович Хилков. Ещё будучи совсем молодым человеком, во время русско-турецкой войны 1877 – 1878 гг., князь Хилков служил в Закавказье, вскоре после войны побывал в духоборческом селении Троицкое. Разговор с хозяином дома, в котором князь ночевал, о вере, об иконах, об образе Божием в человеке, заставил Хилкова взяться за Евангелие. Учение духоборцев очень его заинтересовало, и позже он писал: «Зная Евангелие, я видел, что они ближе к нему, чем православные» (Малов П. Духоборцы, их история, жизнь и борьба. Канада, 1948. Кн. 1. С. 571). После встречи с духоборцами Д. А. Хилков начал изучать. литературу, касавшуюся этой секты, и в ноябре 1880 г. закончил рукопись под названием «Учение духовных христиан», в которой изложил своё представление о духоборческом учении.
Стоит здесь отметить, что «духовными христианами» называли не только духоборцев, но и молокан. Название именно этой группе русских — духоборы — придумал в 1785 г. архиепископ Екатеринославский Амвросий за их борьбу против Православной Церкви, в которой Дух Святой. Духоборам, однако, это название понравилось — они переделали его в "духоборцы", увидев здесь любимую ими идею борьбы с греховностью не церковными таинствами, а силой собственного духа. Духоборцы православно учили о Троице, воплощении Господа Иисуса Христа и Святом Духе, признавали второе пришествие и воскресение мёртвых. Однако, они полностью отрицали всё церковное — таинства, священные одежды, иконы, мощи. По учению духоборцев, официальная православная Церковь с её обрядностью, пышностью богослужений наносит вред вере, является тленной, а не вечной; "священники — выдумка людей, чтобы легче прожить". Крещение духоборцы осуществляли не погружением в воду, а обычной крестильной формулой, которую мог произнести любой духоборец. К Писанию относились с почтением, но непогрешимость его отвергали. Эта особая этноконфессиональная группа русских часто квалифицируется как конфессия христианского направления.
Духоборов традиционно считали рационалистической сектой, и это было большим заблуждением, в которое впали и толстовцы. Глубинной причиной может быть то, что сам Лев Николаевич за много лет до контакта с духоборами, живя в Самарской губернии, имел ещё в 1860-е годы возможность контакта с действительными рационалистами — сектой молокан. Но если в молоканстве религиозный рационализм, зревший в течение нескольких веков в России, остался в прежнем, "чистом" виде, где Библия и разум лежали и основе религии, то у духоборов русский религиозный рационализм смешался с мистицизмом некоторых западных сект, таких как квакеры, анабаптисты, меннониты и др. От них духоборы заимствовали идею о внутреннем совершенстве Духа и веру во внутреннее просвещение от Бога-слова, обитающего в душе каждого человека. В то же время учение духоборов в основных своих принципах сохранило религиозный рационализм, существовавший и широко распространившийся среди русского крестьянства в XVIII веке, который в рассматриваемый нами период являлся основой вероисповедания молокан.
По учению духоборов, Бог един в трёх лицах: Бог-Отец — память. Бог-Сын — разум, Святой Дух — воля. Духоборы никогда не считали, как толстовцы, Христа «простым смертным», избранным Богом для провозглашения своих заветов человечеству. Христос в понимании духоборцев — это Бог и Сын Божий, после крестной смерти человеческой плоти пребывающий в плоти их вождей. В своих суждениях об Иисусе Христе, об оправдании верою, о внутреннем слове, о будущем воскресении и в правилах нравственности, духоборы повторяли квакеров. Как и квакеры, духоборы не давали присяги властям, отрицали все формы насилия, в том числе и воинскую службу, не снимали головных уборов ни перед кем, были честны в труде и в быту и т.д. Признавая за грех убийство человека, духоборы в то же время имели оружие и, окружённые кочевыми племенами, грабившими их, по необходимости пользовались этим оружием. Духоборы до влияния на них толстовцев никогда не были и анархистами: в том смысле, что они безоговорочно признавали власть своего вождя. Они верили в собственную избранность, и секта была совершенно закрытой для посторонних людей.
Но Хилков, сам сектант-штундист, при этом человек умнейший, располагающий к себе и просвещённый элитарным образованием, сумел найти “ключик” ко многим из разумов и сердец этих тёмных общинников. Труд Д. А. Хилкова представлял собой упрощённые извлечения из литературы о секте, недоступной простым её членам, «сдобренные» ссылками на Писание, дабы тем самым доказать истинность духоборческого учения. При этом Хилков пошёл тем же путём, каким шёл Л. Н. Толстой в своей реконструкции по каноническим евангелиям чистого, первоначального учения Христа: духоборческие догматы были очищены от неясностей, усилены и дополнены тем, что сектанты на своём пути “обронили” значимого из учения Христа. Например: «Всё, что не сотворено людьми, не может принадлежать отдельным людям: земля, вода, деревья, трава, хлеб, — принадлежат Богу, то есть всему роду человеческому, в котором он пребывает» (Хилков Д. А. Учение духовных христиан. – Цит. по: Иникова С.А. Роль «толстовства» и толстовцев в движении кавказских духоборцев 1890-х гг. // Толстовский сборник – 2000. Тула, 2000. В 2-х ч. Ч. II. С. 51). До контактов с Хилковым, одним из радикальнейших толстовцев, ничего подобного у духоборцев не было ни в учении, ни в жизни. Хилков там же пишет, что платить подати — значит способствовать усилению власти, которая всегда враждебна учению Христа. Духоборцы, стоит заметить, были не далеки от такого отношения: они считали себя не подданными государства, а данниками, плательщиками, откупающимися от вековечного разбойничьего гнезда, сиречь государства Российского, и старались свести контакты с властями до минимума. Но для этого они всегда исправно отдавали «кесарю кесарево».
Несомненной заслугой князя-толстовца является возвращение миру в книге об учении духоборцев, во всей её силе и значении, концепции о духовном ненасилии, христовом и евангельском «непротивлении злу»: «Духовный христианин не противится злому до тех пор, пока тот не задевает его человеческого достоинства, то есть Бога, в нём пребывающего...», но если такое случится, он должен умереть, но не покориться, так как нельзя слушать людей больше, чем Бога (Там же. С. 51 – 52).
«Краткое исповедание духовных христиан» было напечатано в 1886 году в машинописном самиздатовском сборнике «Всходы», распространявшемся среди окружения и сподвижников Л. Н. Толстого. Об этом сборнике мы находим упоминание в письме Толстого к П. И. Бирюкову, написанном в июне 1887 г. (64, 56). В конце 1888 г. это сочинение Хилкова взялся править сам Лев Николаевич — и, вероятно, затруднился сектантским ходом мысли, так как признавался в письме Д. А. Хилкову от 10 ноября, что его “записку”, катехизис духовных христиан, ему «надо больше обдумать» (Там же. С. 193).
Так люди в России передового, христианского религиозного понимания жизни духоборческую мистическую, обособленную секту повели к новой жизни — в духовных подвигах, страданиях и победах.
В эти годы сами толстовцы чувствовали необходимость письменного изложения и публичной манифестации своей веры. Своё исповедание Христа они стремились изложить как можно короче и доступнее для понимания других. Сохранились «Краткое исповедание», написанное П. И. Бирюковым, и «Исповедание веры» Д. А. Хилкова Обстоятельное ознакомление с духоборчеством, а также учениями других сект, прежде всего штундизмом, к которому очень благосклонно относился Л. Н. Толстой, имело совершенно определённые и далеко идущие цели. Шла работа по выработке некоего универсального христианского исповедания, которое предназначалось для распространения среди сектантов, для того чтобы объединить и этих «духовных христиан» во «всемирном, божеском» религиозном понимании жизни, проповеданном Л. Н. Толстым.
Здесь не будет излишним обозначить позицию самого Л. Н. Толстого — симпатизировавшего сектантам в 1880-е годы больше, чем в 1860-70-е, и даже, судя уже по некоторым суждениям трактата «В чём моя вера?», считавшего сектантство единственным «живым» духовным движением в христианстве и противопоставлявшего его в этом смысле догматическому учению церквей, но долгое время не желавшего быть прозелитом «иноверия» среди любых сектантов.
Довольно известная запись в Дневнике ещё молодого Л. Н. Толстого от 4 марта 1855 г., доносит до нас его раннее суждение о необходимости воссоздания христианства во всех его первозданных силе и значении, способных служить основанием для единения людей в одном религиозном понимании жизни: «религии Христа, но очищенной от веры и таинственности», т.е. от мистики и обрядоверческого идолопоклонства, свойственного и сектантам — от всего того, что, напротив, всегда разделяло людей.
Приводим отрывок по тексту тома 47 Полного собрания сочинений Толстого:
«В эти дни я два раза по нескольку часов писал свой проэкт о переформировании армии. Подвигается туго, но я не оставляю этой мысли. Нынче я причащался.
Вчера разговор о божественном и вере навёл меня на великую громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. — Мысль эта — основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле.
Привести эту мысль в исполнение я понимаю, что могут только поколения, сознательно работающие к этой цели. Одно поколение будет завещать мысль эту следующему, и когда-нибудь фанатизм или разум приведут её в исполнение. Действовать СОЗНАТЕЛЬНО к соединению людей с религией, вот основание мысли, которая, надеюсь, увлечёт меня» (47, 37 – 38).
В первую очередь обратим внимание на ближайший СОБЫТИЙНЫЙ КОНТЕКСТ, в котором молодой Лев доверяет страницам Дневника свой замысел и который отразился в них: смерть Николая I и связанные с нею надежды на «великие перемены» для России, на необходимую модернизацию:
«1 марта. […]18 февраля скончался Государь и нынче мы принимали присягу новому Императору. Великие перемены ожидают Россию. Нужно трудиться и мужаться, чтобы участвовать в этих важных минутах в жизни России» (Там же. С. 37).
И Толстой берётся за посильное для него поприще: готовит свой проект реформы в армии, о котором достаточно подробно шла у нас речь ещё в Первой главе. Но не менее насущным для России кажется ему и непосильное ПОКА дело: участие в РЕЛИГИОЗНОМ преображении любимого отечества.
Если устройство армии архаично и вредно для государственных задач, то… самым архаичным и вредным для сознания и душ соотечественников молодой человек справедливо находит ЦЕРКОВНОЕ учреждение: не только на уровне его внешнего строения и недопустимой для христиан тесной связи с государством, но и в фундаментальном, в суеверном лжеучении и языческом колдовстве «таинств» и идолопоклонничества.
ЦЕЛЕСООБРАЗНО ли для борьбы с этим буквально «основывать новую религию» — т. е., на деле, создавать ЕЩЁ ОДНУ секту, которая тупо-натупо будет конкурировать с другими такими же сектами и влачить маргинальное существование рядом с презирающими или ненавидящими её верунами доминирующей гиперсекты «православия»? Никак. И Толстой предполагает совершенно иной, действенный путь: борьбы ИЗНУТРИ. Не учреждения с учреждением, а отчасти уже осознанной лжи отжитого религиозного понимания жизни с некоей истиной Самого Бога, пока, в 1855-м году, неизвестной ему.
А теперь — прочитаем ещё раз:
«Вчера разговор о божестве и вере навёл меня на великую, громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта — ОСНОВАНИЕ НОВОЙ РЕЛИГИИ, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но ОЧИЩЕННОЙ от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле" <Запись от 4 марта 1855 г. Выделения наши. – Р. А.>.
По сей день идеологически ангажированные (чаще всего — церковно-верующие) исследователи зачастую сразу "перебрасывают" от сих строк читателя к Толстому конца 1870-х – 1880-х гг., времён «Исповеди», почти навязывая кажущийся истинным вывод о том, что Толстой в последние десятилетия жизни просто-напросто осуществил замысел молодости...
Так ли это?
Вчитаемся, в чём замысел. Это не так-то просто понять: Дневник Льва Николаевича, как и всякий источник личного происхождения и (первоначально) для личного пользования не подвергался специальному редактированию: Толстой нередко излагал свои мысли в Дневнике несколько "неряшливо", "для одного себя", не подбирая слова, а по принципу: "я-то сам понимаю, что хочу этим сказать".
Итак:
1. Молодой Толстой пришёл к идее «основания новой религии».
2. Религия, которую Толстой полагает «основать» — есть «религия Христа», т.е. христинство, но —
3. "Религия... ОЧИЩЕННАЯ ОТ ВЕРЫ (?! – Р. А.) и таинственности.
Тут стоит вдуматься и попытаться не впасть в недоумение в связи с появляющимися вопросами:
1) КАК можно вновь ОСНОВАТЬ уже основанную Христом религию?
и 2) Как религия (синоним: вера) может быть "очищена от веры"?
Мы берёмся утверждать, что Толстой 1870-х — 1900-х гг. ЭТИМ дерзким и непродуктивным путём не пошёл. Изучив евангелия и православное богословие, прочитав множество книг по религиоведению и библеистике, он из этих замыслов молодости выполнил только одно: именно ОЧИЩЕНИЕ учения Христа «от веры и таинственности». Вера (религия) в этой записи Дневника — окказиональный синоним молодого Льва для обозначения наносного в христианстве, суеверного, ложного… Толстой не «выдумывал», а искал живую веру и нашёл: частично, как сумел, высвободил христианство от того, что уже в древности превратило преданное Христом миру Божье откровение и пример земной жизни разумного человека, данный им, в фундамент для мистического учения и колдовского обрядоверия назвавших себя христианскими церквей, для прикрытия и освящения их многовекового экономического и идеологического господства. НИКАКОГО "ТОЛСТОВСТВА" ТОЛСТОЙ НЕ «ОСНОВЫВАЛ», оставшись на христианском идейном "фундаменте", став свободным от веры в отжившие своё суеверия церкви, но всё-таки — христианином. СВОБОДНЫМ христианином, могущим быть членом лишь одной, истинно Христовой, церкви — если бы такая исторически где-нибудь существовала.
К сожалению, у столь характерных, независимых духовных «попутчиков» Толстого-христианина, как князь Дмитрий Александрович Хилков, было иное отношение к Слову Бога и Христа. Когда в 1880-е годы в землях Украины широкое распространение получил штундизм, толстовцы обратили на него особенно пристальное внимание, и в эти же годы «опростившийся», по образцу Л. Н. Толстого, кн. Д. А. Хилков начал успешную пропаганду толстовства среди крестьян Павловки Сумского уезда Харьковской губернии. Его друзьям — П. И. Бирюкову, А. М. Бодянскому и И. М. Трегубову — казалось, что вот именно сейчас настало время для пропаганды учения Толстого, то есть возвращения всех открытых к духовному поиску христиан к первоначальной вере Христа, во всех её силах и значении, могущей стать в их руках бескровным оружием.
Активную позицию в вопросе пропаганды толстовства в народе с конца 1880-х годов занял Иван Михайлович Трегубов. После прочтения присланного Бирюковым катехизиса херсонских штундистов Трегубов писал в черновике ответного письма от 28 мая 1888 г.: «Но что делать... если у нас нет более верного средства изменить жизнь к лучшему, как только чрез обновление старой веры на новую, лучшую? Что делать, если главная наша сила — народ — не принимает нашего учения, не основанного на религии?» (Цит. по: Иникова С.А. Указ. соч. С. 53). Обратим внимание на ту же, что и в знаменитой записи в Дневнике 1855 г., семантику лексемы «религия»: обрядность, массовые суеверия и под.
Для автора письма было совершенно ясно, что «необходимо уничтожить в народе старое мировоззрение», то есть отжитое, всё более вредное и опасное жизнепонимание язычников и евреев, транслировавшееся в умы поколений церковью российского православия. Сектанты, «особенно те из них, которые отличаются необыкновенным самоотвержением, доходящим до распятия себя на кресте», по мнению автора письма, были наиболее готовы к восприятию этих идей (Там же).
В письме к Д. А. Хилкову от 27 февраля 1889 г. И. М. Трегубов подчеркнул свою солидарность с позицией Хилкова, который, по его мнению, на первый план выдвинул политико-социальную сторону толстовского учения, то есть «разрушение церкви и государства». Трегубов считал «толстовщину», как он сам называл учение Л. Н. Толстого, тем рычагом, которым можно «переворотить жизнь». «Но для того, чтобы толстовщина оказалась таким рычагом, необходимо распространить её между народом: без народа нечего и думать о каком-нибудь перевороте. Распространение же толстовских идей в народе с успехом идёт только в рационалистических сектах: у духоборцев, молокан, особенно у штундистов... [Нельзя] забывать, что наши рационалистические секты (молоканство, духоборчество и др.) стремятся очистить свои зёрна от половы. И не вина простого люда, если ему до сих пор не удалось завершить эту очистку. Помочь совершить эту очистку должна интеллигенция. В лице Льва Николаевича и штунды интеллигентной. Эта помощь уже оказывается нашему народу, но этого мало, нужно больше сил. Давайте же помогать разобраться нашему народу в его стремлениях к истине. А для этого нам остаётся только распространять идеи Л. Н[иколаеви]ча и штунду. К восприятию идей Л. Н[иколаеви]ча и штунды наши рационалистические секты все склонны» (Там же. С. 54).
Обращает внимание утверждение Трегубова о духоборческой секте как одной из тех сект, среди которых уже идёт успешное распространение христианского слова Льва Николаевича, и которая уже тогда, в 1889-м, начала «очищать зёрна от половы».
Вовлечению в прозелитство толстовцев самого Л. Н. Толстого возросло с февраля 1891 года, когда среди пропагандистов появился первый «мученик святого дела». Предсказуемо им стал фанатик «новой штунды» Д. А. Хилков, который, за пропаганду среди крестьян Павловки приведённых нами выше «толстовских» идей, был приговорён к административной высылке в Закавказье.
Весьма не случайно местом своего поселения несгибаемый князь-толстовец выбрал духоборческое село Башкичет Тифлисской губернии, где и прожил с февраля 1892 г. до апреля 1894 г. Через месяц после своего приезда в Башкичет, познакомившись с населением, несколько разочарованный, Д. А. Хилков делился с Л. Н. Толстым впечатлениями: «Духоборы очень для меня поучительны. Они показывают, что от духобора не всегда родится духобор, что дух дышит, где хочет, и что он не составляет исключительную собственность какой-либо отдельной секты или веры. А потому ошибочно говорить, что в Башкичете живут духоборцы, только потому, что башкичетские жители носят картузы с большими козырьками и синие поддёвки. По жизни духоборы не лучше и не хуже православных. Только такой забитости нет, как в русских сёлах... Есть и пьяницы, и воры. Друг у друга крадут. Кабак постоянно полон народа. Начальства боятся как огня и Божие охотно отдают кесарю... Учение их изложено в псалмах и в форме вопросов и ответов. Всё это они знают наизусть, но смысла не понимают...» (Там же. С. 54 – 55).
Хилков достаточно объективно оценивал и самих духоборцев, и суть раскола, произошедшего в секте, тем не менее он сразу же взялся за «очищение зёрен от половы». Он хотел возбудить в сектантах духовное алкание ко Христу, направить помыслы их на христианскую стезю. Умному, обаятельному, неизменно доброжелательному Дмитрию Александровичу оказалось нетрудно расположить к себе духоборцев, которые называли его «милым человеком Дмитрием». Им явно льстило, что человек высшего ранга — образованный, да ещё и князь, — охотно, на равных беседовал с ними, интересовался их жизнью и «раздавал книги для прочтения» (Там же. С. 55).
Книгами, вернее небольшими брошюрками, изданными издательством «Посредник» для народа, Дмитрия Александровича Хилкова снабжал Владимир Григорьевич Чертков. Известно, что и Толстой отправлял Хилкову «кое-какие книжечки» (66, 282). Департамент полиции отмечал хождение среди духоборцев сочинений Сократа, Диогена и Эпиктета. Учения известных античных философов издавались для народа в виде упрощённом и переработанном так, чтобы быть ясными и близкими для свободно-христианского сознания.
Десять лет спустя, говоря о значении в обновлении сознания духоборов «Посредника», Павел Иванович Бирюков вспоминал:
«Взгляды Л. Н-ча начали проникать в народ. Путей проникновения этих взглядов было, главным образом, два: первый — это личная пропаганда жизнью единомышленников Л. Н-ча, огромное большинство которых жило в деревне, в живом общении с народом; другой путь были издания "Посредника", руководимого Л. Н-чем. Книжки "Посредника", несмотря на строгость тогдашней цензуры, давали столько живого материала уму и сердцу русского крестьянина, и притом в столь доступной форме, что там, где они появлялись, начиналось и сознательное, критическое отношение к существующему строю, и попытки его изменения, всегда начиная с самого себя.
И вот в начале 90-х годов книжечки "Посредника" проникают на Кавказ, в среду духоборческой секты. Семена попадают на добрую почву и приносят плод. Духоборческая секта, сама по себе живая, в лице своих лучших представителей пользуется книжками "Посредника" для обновления своего мировоззрения, и на Кавказе начинается новое религиозное движение среди духоборов» (Бирюков П.И. Биография Льва Николаевича Толстого: В 4-х тт. М., 1922. Том 3. С. 241).
Бирюков признал также, что и Д. А. Хилков «своим личным влиянием» способствовал этому движению (Там же. С. 257).
В первый год пребывания в ссылке Хилков составляет из 70 вопросов и ответов «Псалом духоборческий»: такую же адаптацию свободно-христианских, евангельских убеждений Л. Н. Толстого к сектантскому восприятию, как и катехизическое «Учение духовных христиан». Позже количество вопросов и ответов было доведено до 153, и псалом был назван «Исповедная песнь христианская, духоборо-молоканская».
Именно Хилков включил в псалом вопрос об отношении к войне и убийству. После введения на Кавказе в 1887 – 1890 гг. воинской повинности к исполнению воинских обязанностей были призваны даже духоборы, ранее имевшие возможность выбрать службу, не требующую использования оружия. Памятуя, что они христиане, духоборцы всё-таки покорно шли на службу в войске и не помышляли об отказе от воинской повинности. Впрочем, даже отправившись в воинские части, они массово отказывались касаться оружия, а тем более применять его. Подобное долго продолжаться не могло и постепенно большинство духоборов стихийно отходит от «соглашательской» политики.
Во зло их плотской, греховной жизни, но на благо душам, искренний человек, хотя и фанатик, Дмитрий Хилков стал, вероятно, первым, кто просветил их. «Война и убийство, и всякое человеконенавистничество есть самое невозможное дело для слуги Божьего», – говорилось в состряпанном им псалме (Цит. по: Иникова С.А. Указ. соч. С. 55). Дмитрию Александровичу очень хотелось привлечь внимание духоборцев к этой проблеме.
Напомним читателю, что в 1891 г. по религиозным мотивам от оружия отказались рядовые Дрожжин и Изюмченко. Евдоким Дрожжин был благословлён на «отказ до конца» и на мученичество лично Д. А. Хилковым с единоверцами, и в 1894 году замучан тётей родиной до смерти. А уже в начале 1892 г. было несколько отказов от оружия среди призванных в армию крестьян Павловки. С радостью восприняв весть о павловцах, Хилков сетовал: «Невольно сравниваю их с духоборами, молоканами, баптистами и хлыстами. Сравнение не говорит в пользу всех этих сект. И я думаю, что главное, что мешает людям, числящимся в этих сектах, проявлять силу духа, – это то, что они обособлены. Как бы стадо, вечно смотрящее либо на одного вожака, либо друг на друга. Это очень связывает дух» (Хилков Д.А. Письмо Л.Н. Толстому. 12 июня 1892 г. – Цит. по: Иникова С.А. Указ. соч. С. 56).
Вслед за Хилковым в 1893 – 1894 гг., через ссылку или добровольно, на Кавказ прибыло немало толстовцев. В Грузии возникло несколько толстовских колоний. Последователи Толстого воспринимали духоборцев как носителей истинного христианства в народной среде, которые временно, в силу обстоятельств, отошли от своих идеалов. Однако не было осознания того, что, как и церковные лжехристиане, например, православные, духоборы уже догматизировали своё учение и закоснели в своём образе жизни, потворствующем самым разнообразным грехам и порокам: пользованию деньгами, правительством, повиновению законам государства предпочтительнее Божьих… Понимание неустранимой порочности этой долго идеализировавшейся львятами Льва Николаевича секты пришло позже, уже после переселения духоборцев-постников в Канаду, и принесло толстовцам разочарование и крушение иллюзий.
Между тем, в глазах европейских сектантов духоборам уже отведено было место — совершенно независимое от проповедания Льва Николаевича и толстовцев. Близость идейного «фундамента» духоборческой доктрины к квакерам предопределила внимание к ним самих квакеров, в частности «общества друзей» в Англии, которое в конце 1892 г., когда установился санный путь, поручило двоим из своих видных членов, Джону Беллоузу (John Bellows, 1831 – 1902) и Джозефу Ниву (Josepf Neave) пробраться через Петербург и Москву на Кавказ и в южную Россию с целью самоличного ознакомления с положением проживающих там сектантов, молокан, духоборов н штундистов и оказания им помощи. Помимо сектантских групп, Беллоуз и Нив намерены были посетить и Хилкова — который до знакомства с учением Толстого тоже был “чистым” штундистом. С ними Толстой отправил драгоценное письмо к духовному собрату во Христе, в котором наконец мог высказаться, не опасаясь утраты письма по пути к адресату или иных последствий от навязчивой перлюстрации корреспонденции в Российской Империи. В письме этом, датируемом около 8 декабря, были и такие строки:
«…Я гонений не боюсь. И если бы работал по случаю гонений, то работал бы прежде всего над тем, чтобы избавить гонителей от их зла. Они, а не гонимые, жалки.
Просил я дочь собрать кое-какие книжечки, чтобы послать вам. Надеюсь, что она успеет.
Дай Бог вам идти всё той же дорогой дальше и дальше» (66, 282).
Это письмо — достаточное свидетельство того, что Толстой, несмотря на собственную занятость работой на голоде, несмотря и на всегдашнюю, удерживаемую им, установку неприятия прозелитизма, был в зиму 1892 – 1893 гг. в курсе идеологической «работы», предпринятой группой толстовцев над сектантски закоснелыми, но при том, как всё не очень умное, и весьма податливыми из этого состояния мозгами духоборов, помогал им в этой деятельности присылкой нелегальной литературы — и, что особенно для нас важно, готов был нести моральную ответственность за результаты этой, безусловно одобренной им, деятельности.
В первой же половине 1890-х духоборцы действительно оказались очень удобной почвой для пропаганды возвращённого миру Л. Н. Толстым первоначального учения Христа — в силу того особого внутреннего состояния в духоборческом обществе, которое проявилось после раскола.
Расцвет духоборческих общин в Грузии во второй половине XIX столетия связан с именем Лукерьи Васильевны Калмыковой (1841 – 1886), управлявшей общинами 22 года, с 1864 г. Лукерья при жизни пользовалась безусловным авторитетом, сколотив завидное состояние на торговле лошадьми. Лошади из хозяйств духоборцев были породистыми и рабочими, славились на всё Закавказье и обусловили извозный промысел, которым занимались духоборцы, перевозя товары фургонами в Пруссию, Турцию, Индию и по Закавказью. На духоборов была возложена обязанность содержать за плату почту по всему Закавказью. При этом духоборы были недовольны этой повинностью, как малодоходной, и добились её отмены (Беженцева А. Страна Духобория. Тбилиси, 2007. С. 51).
Помимо сакрального авторитета, «богородица» Лукерья сочетала сильную волю с огромным личным обаянием (Там же). В общине при Лукерье практиковались телесные наказания: битьё розгами и заключение в «холодную» с применением пыток (Там же. С. 56). А пьяниц, например, для вразумления, заставляли голыми ходить по деревне. Эта замечательная традиция духовного вытрезвления впоследствии “переехала” с духоборами в Канаду (см. об этом: Родионов А. А. СССР – Канада. Записки последнего советского посла. М., 2007). Вместе с тем Калмыкова во время войны с Турцией 1877 – 1878 гг. смогла договориться с вел. кн. Михаилом Николаевичем (1832 – 1909), чтобы духоборы, подлежащие призыву в армию, не участвовали в военных действиях, а исполняли т. н. «нестроевые» работы: к примеру, в роли перевозчиков провианта солдатам (Там же). Духоборческая община смогла выставить для этого дела около 4 тысяч фургонов, и наладили регулярное снабжение армии фуражом, продовольствием и оружием по трудной просёлочной горной дороге. До 150 фургонщиков погибло в пути при перевозке грузов. Кроме того, общины обеспечивали медицинскую поддержку, создавая в избах лазареты (Беженцева А. Страна Духобория. Тбилиси, 2007. С. 51).
«Лушечка Блаженная», как звали Лукерью суеверные сектанты, запомнилась им, в числе прочего, пророчеством о будущем расколе в среде движения и о вынужденном отъезде из России:
«Милые мои! Духоборцам предстоит великая борьба — освободиться от пролития крови человеческой. Как желала бы я, чтобы духоборцы были все заедино, но может случиться, что духоборцы расколются между собой, и это будет огромное несчастье. Духоборцам суждено будет покинуть нашу родину и побывать в далёких странах для испытания их веры и для прославления Господа, но говорю вам, где бы духоборцы ни были, где бы они ни ходили, они должны возвратиться на это место. Это место им обетованное, и когда возвратятся — духоборцы найдут себе покой и утешение» (Родионов А. А. СССР – Канада. Записки последнего советского посла. Указ. изд.).
В 1886 году Лукерья преставилась ко Господу — оставив миру свои не только добрые дела, но и грехи. Среди последних был т. н. «сиротский дом» в духоборческом селе Гореловка Тифлисской губернии. Первоначально это, действительно, был межобщинный приют для странников, стариков и детей-сирот, но со временем матушка «богородица» не утерпела, превратив его в латифундию своего имени. У «сиротского дома» появились свои земли, свои стада, своё хозяйство, которое, однако, безвозмездно обрабатывалось духоборцами. Одновременно увеличились и обложения, являвшиеся по существу своеобразным налогом. Общие доходы «сиротского дома» составляли тайну для общинников и распоряжалась ими единолично Лукерья Калмыкова. По сведениям С. Л. Толстого, стоимость общественного имущества Сиротского дома превышала миллион рублей (Толстой С.Л. Путешествие в Америку с духоборами. М., 2017. С. 38). Публичный оборот — малая часть общих доходов латифундии — превышал полмиллиона рублей (Беженцева А. Указ соч. С. 54).
И вот в конце 1886 года в среде духоборов разгорелся конфликт из-за этого жирнейшего наследства. Лукерья не имела собственных детей, но готовила себе приемника в лице Петра Васильевича Веригина (1859 – 1924), познакомившегося с Лукерьей Калмыковой в нач. 1880-х и ставшего вплоть до смерти Лукерьи её любовником и, кстати, руководителем мутного «сиротского дома». Любовник оказался талантливым менеджером: он не только откупал огромными взятками общины от всех претензий к ним администрации, но и практиковал денежные раздачи «нуждавшимся».
Конечно, после кончины Лукерьи большинство (в особенности молодые общинники, у многих из которых не лежало сердце к традиционному крестьянскому труду общины, а оттого труд этот не спорился в их руках и не приносил средств к существованию) — встали горой именно за Лушечкиного сожителя, за Петра Веригина. Его последователи составили т. н. «большую партию», численностью до 11 тыс. голов. Соответственно, «малую партию» составили сторонники законного наследника Лукерьи, брата её, Михаила Васильевича Губанова (1847 – 1930). «Губановцами» были в основном зажиточные духоборы и старейшины общин.
26 января 1887 года, когда один из старейших духоборцев по фамилии Махортов предложил собравшимся отдать поклон новому руководителю Петру Веригину, большая часть толпы упала на колени, а меньшая часть осталась стоять на ногах (Беженцева А. Указ. соч. С. 58).
Большая часть капиталов духоборов осталась у малой партии: официально имущество общины принадлежало Калмыковой, а так как Губанов являлся её ближайшим родственником, то через государственный суд в Тифлисе он смог получить всё имущество общины. Веригин подал ответный иск, но, конечно же, всё дело с треском, позорнейше проиграл (https://scepsis.net/library/id_1830.html ).
На время Веригин переселился из Гореловки в родное село Славянка Елисаветпольской губернии. Но в конце июня 1887 года руководитель Ахалкалакского уезда сообщил губернатору Тифлиса, что Веригин неожиданно вернулся в город Ахалкалаки без паспорта, и попросил полицию разрешить посетить духоборцев. Его снова отправили в Славянку. Веригин позже связался с духоборцами села Гореловка через других посланников, а также по телеграфу, призвав их не подчиняться местному правительству и контролировать имущество Калмыковой.
Впоследствии «малая партия» — в основном зажиточные, хозяйственные духоборцы — пошла на компромисс с государством и православием. Истинными же духоборцами остались те, кто не заполучили грешного наследства Калмыковой.
В конечном итоге, попытки протеста и объединения сторонников привели к высылке 27-летнего Веригина с 1887 года в Шенкурск Архангельской губернии, знаменитое с 1860-х гг. место политической ссылки. Впоследствии его ссылка продлевалась на 5 лет в административном же порядке ещё дважды, а он сам был перемещён в места всё более удалённые: в 1890 году в Колу (близ Мурманска), а в 1894 году в Обдорск (ныне Салехард). В ссылке он ознакомился с «учением Л. Н. Толстого» и продолжал руководить своими сторонниками путём переписки и общения с посланцами духоборов, которые встречались с ним, нередко втайне от властей.
* * * * *
Важно понимать, что раскол в секте отражал недовольство рядовых духоборцев своими руководителями, превратившими религиозную организацию в орудие наживы и разврата. Поэтому, когда разгорелась борьба за власть между последователями Лукерьи Калмыковой, часть духоборцев встала на сторону Петра Веригина именно потому, что он призывал покончить с несправедливостью, притеснениями со стороны богачей, восстановить идеалы предков.
Разложение общины завершилось открытой борьбой низовой духоборческой массы против собственной олигархии. Ей способствовало появление новых «законных» претендентов на наследство Калмыковой — её родни, но при этом, в отличие от брата, людей совершенно чужих для общинников. Пачкотные скандалы отвратили от Губанова некоторых из них, более нравственно чутких.
Лидеры так называемой «большой партии», признавшей своим вождём П. В. Веригина, понимали, что необходимы радикальные перемены в жизни секты, благополучие и зажиточность которой неизбежно приведут к её распаду; перемены, способные возродить былой религиозный энтузиазм и сплотить духоборов. Проповеданное Толстым первоначальное, евангельское учение Христа с его жёстким, доходчиво обоснованным аскетизмом было как раз той идейной платформой, на которой, казалось бы, могло состояться духовное возрождение духоборцев.
Духоборческая беднота организовала артельную обработку земель и артельные мастерские. Хлеб начали делить по числу едоков. создали общественную кассу, куда сдали все свои наличные средства. скот стали держать по норме, а остальной продали. Перестали заниматься извозным промыслом. Духоборцы отказывались служить в армии, платить подати, налоги. Они вновь возродили у себя общинное хозяйство в его первоначальном виде. Под влиянием толстовцев они отказывались пить спиртные напитки, есть мясо, а сторонники христианского идеала целомудрия — даже сожительствовать с жёнами.
Те из духоборцев, которые усвоили учение Л. Н. Толстого, получили от неедения мясной пищи название «постников» или «белых», т. е. ОБЕЛИВШИХСЯ, сделавшихся чистыми посредством поста.
Не все члены «большой партии» приняли программу Веригина, что привело к дальнейшему разделению общины. Отделившаяся от них так называемая «средняя партия», лидером которой был А. Ф. Воробьёв («воробьёвцы»), занимала соглашательскую позицию.
После того как закавказская администрация встала на сторону противников П. В. Веригина, а его самого отправила в ссылку, в среде духоборцев резко усилились антигосударственные настроения. Главная причина успеха пропаганды свободного, нецерковного христианства среди духоборцев заключалась именно в том, что они были восприняты П. В. Веригиным и, будучи освящены его сакральным авторитетом, приобретали в среде его наиболее духовно чутких последователей статус религиозных догм.
Как выше было сказано, с 1887 г. Пётр Васильевич Веригин находился в ссылке на севере России. По свидетельствам современников и по его письмам, перелом в его мировоззрении произошёл в период с мая 1890 г. по 1893 г., во время пребывания в Коле Архангельской губернии. Он перестал курить, пить, есть мясо, занялся работой на земле и благотворительностью. В какой степени именно толстовцы повлияли на него? Этот вопрос остаётся без ответа. Архангельская губерния была местом ссылки людей разных религиозных направлений и политических убеждений, с которыми общался Веригин. Не исключено, что в руки Веригина могла попасть христианская литература, выпускавшаяся сподвижниками Льва Николаевича, тем более что ближние и дальние родственники ездили к нему через Петербург и Москву.
На фигуру опального вождя сразу же после приезда в Закавказье обратил внимание Д. А. Хилков. В первом же письме к Л. Н. Толстому из Башкичета, от 18 марта 1892 г., Хилков упоминает о П. В. Веригине: «Один духобор — вождь большой половины всех духобор — сослан в Колу (кажется, Архангельской губернии). Его именем много зла творится, а я думаю, что он хороший человек. Нет ли у Вас, Лев Николаевич, знакомых в тех местах? Я хочу написать ему письмо. Имя его — Пётр Васильевич Веригин» (Хилков Д.А. Письмо Л.Н. Толстому. 18 марта 1892 г. – Цит. по: Иникова С.А. Указ. соч. С. 57). Вполне возможно, что после этого письма Толстой нашёл «знакомых в тех местах», которые и взялись за развитие и просвещение Петра Веригина. Таким человеком (или одним из таких людей?) стал народный писатель Максим Леонович Леонов (псевд. Максим Горемыка; 1872 – 1929), отец знаменитого советского писателя Леонида Леонова. Его пребывание в ссылке в Коле (Архангельская губерния, 1892 г.) совпало с пребыванием там же Петра Васильевича Веригина. Известно, что между ними именно в этот период сложились дружеские отношения. При этом сам Леонов был страстным почитателем Толстого, которого считал «великим учителем».
Хилков написал письмо Веригину, но ответа на него не последовало, и их переписка не состоялась. Однако Хилкову, видимо, удалось наладить снабжение Веригина изданиями «Посредника» и улучшенными сытинскими книжками для народа, в числе которых были произведения Л. Н. Толстого. Находясь в ссылке, П. В. Веригин регулярно получал эти книги, которые, как он сам потом писал, у него собраны почти все по каталогу. Духоборцы свидетельствовали, что «сами видели его за чтением сочинений графа Толстого». Знакомый Петра Васильевича А. Исупов также отмечал, что, по свидетельству близких к Веригину людей, он изменился под влиянием идей Толстого (Там же. С. 58).
Все эти достаточно убедительные, пусть даже не всегда прямые, свидетельства говорят в пользу того, что не только духоборцы «большой партии», но и её ссыльный вождь стали объектами пропаганды толстовцев ещё в начале 1890-х годов.
Очень быстро первые религиозно-нравственные искания П. В. Веригина приобрели совершенно определённую, законченную форму. В конце 1893 г. и в начале 1894 г. через связных духоборцы большой партии получили целый ряд советов своего ссыльного вождя. Они сводились к следующему: не должен «духоборец идти на военную службу и учиться там убивать людей на войне и притеснять их в другое время по приказанию людей»; не должен духоборец гнаться за наживою и стараться обеспечить себя и своё семейство, роскошно отмечать свадьбы, рождение или смерть, платить за невесту, как за скотину, выкуп; «не полезно» для души курить и пить; грех есть мясо и рыбу и для этого убивать живое существо. Чтобы родиться свыше от Св. Духа и войти в Царствие Божие, духоборцы также должны отказаться от использования чужого труда, поделиться лишним с неимущими, прекратить супружеское сожитие и рождение детей, во-первых, потому, что человечество и так перенаселило землю; во-вторых, потому, что большое количество детей в семье не позволяет родителям думать о божественной жизни и в том же духе воспитывать детей; в-третьих, духоборцам предстоит тяжёлая борьба, а дети могут стать «препятствием Божьему делу» (Веригин Г.В. Не в силе Бог, а в правде. Б. м., Б. г. С. 56 – 63). Большую часть этих советов можно было вывести из традиционного духоборческого учения (но, конечно же, не из практики), однако вегетарианство и ненасилие над всякой тварью Божьей, так же как воздержание от плотских отношений, никак не укладывались в рамки привычных религиозно-этических догм.
Советы Петра Васильевича о пересмотре основ духоборческой жизни обсуждали и принимали в течение зимы 1893/94 гг. Именно в этот период среди «большой партии», сторонников Веригина, произошёл раскол на последовательных веригинцев, полностью принявших советы вождя и получивших название «постников», и на «воробьёвскую» партию во главе с А. Воробьёвым. Вполне сочувственно относясь к постникам, они сами не решились следовать учению, узнанному от «Петюшки» и (справедливо) сомневались в его сакральности.
К концу 1894 г. стали совершенно очевидны успехи толстовской пропаганды среди духоборцев. Они вызвали повышенный интерес к секте со стороны тех толстовцев, кто первоначально не принимал непосредственного участия в кампании: Е. И. Попова, И. М. Трегубова, В. Г. Черткова, П. А. Буланже, И. и Е. Накашидзе и, конечно же, самого Л. Н. Толстого.
В декабре 1894 г. состоялось личное знакомство Л. Н. Толстого и его ближайших последователей с лидерами духоборческого движения. Произошло это в Москве во время перевода П. В. Веригина из Шенкурска Архангельской губернии в г. Обдорск Тобольской губернии. П. В. Веригин пересылался по этапу и находился в московской Бутырской пересыльной тюрьме. Позади остались семь лет ссылки, предстояло столько же…
Толстого сопровождали два спутника — П. И. Бирюков и Е. И. Попов. Позднее в «Биографии Льва Николаевича Толстого» Бирюков рассказал про эту встречу:
«Мы вошли в большой просторный номер гостиницы и увидали трёх взрослых мужчин в особых красивых полукрестьянских, полуказацких одеждах, приветливо, с некоторой торжественностью поздоровавшихся с нами. Это были духоборцы: брат Петра Веригина, Василий Васильевич Веригин, Василий Гаврилович Верещагин, умерший на пути в Сибирь, и Василий Иванович Объедков. Всех нас поразил скромный, но достойный вид этих людей, представлявших не только местную, но как будто расовую или, по крайней мере, национальную особенность; никому из нас ни раньше, ни после не приходилось встречать подобных людей вне духоборческой среды.
Мы, а по преимуществу Л. Н. Толстой, стали расспрашивать их о их жизни и взглядах. Короткое время свидания и малое знакомство с их прошлым не позволило нам вдаться в подробности и мы могли обменяться только общими положениями. На большую часть вопросов Льва Николаевича по поводу насилия, собственности, церкви, вегетарианства они отвечали согласием с его взглядами, а на вопрос о том, как же они прилагают это к жизни, они отвечали с какою-то таинственностью, что всё это у них только начинается, что теперь кое-кто так думает и живёт, а скоро все открыто присоединятся к ним» (Бирюков П. И. Биография Л. Н. Толстого. Указ. изд. Том 3. С. 241 – 242).
В тот же день, в тюрьме, П. В. Веригин познакомился и с Евгением Ивановичем Поповым, который заранее вызнал о приезде Петра Васильевича и специально пришёл на свидание.
Во время их встречи присутствовал брат Петра Веригина Василий, который вместе с ещё двумя духоборцами сопровождал духовного вождя.
Пётр Васильевич велел поговорить с этим толстовцем «без стеснения обо всём подробно» (Веригин Г.В. Указ. соч. С. 76). Попов прошёл с Василием Веригиным до гостиницы, в которой духоборцы остановились, и сразу же пошёл к Толстому. Лев Николаевич направил в гостиницу П. И. Бирюкова и Е. И. Попова, чтобы пригласить духоборцев на обед. Те отказались, опасаясь ареста: они обязательно должны были добраться до своих и передать им советы Петра об отказе от воинской повинности и сожжении оружия. Договорились, что толстовцы придут к ним в гостиницу на следующий день, 9 декабря (Гусев Н.Н. Летопись жизни и творчества Льва Николаевича Толстого. М., Л., 1936. С. 508 – 509).
В гостиницу пришли Л. Н. Толстой, а также П. И. Бирюков, Е. И. Попов, И. М. Трегубов, видимо, М. Шарапова и, возможно, В. Г. Чертков. Расспрашивал в основном Толстой. «На большую часть вопросов Льва Николаевича по поводу насилия, собственности, церкви и вегетарианства мы отвечали полным согласием», — вспоминали позже духоборцы (Веригин Г.В. Указ. соч. С. 77). Толстой во время этой встречи передал В. В. Веригину книгу «Царство Божие внутри вас» (Там же). На Василия Веригина это произведение Толстого произвело сильное впечатление. После его прочтения он написал беседу «Возлюбленный братец в Господе, Иисусе Христе, желаю побеседовать с тобой» (т. н. псалом № 374 в «Животной книге духоборцев»), в которой почти дословно воспроизвёл часть декларации Гаррисона, опубликованной Толстым в «Царстве Божием...».
Позднее, живя в Канаде, П. В. Веригин вспоминал, что брат Василий и Верещагин рассказывали об этой встрече: их «очень удивило, что во Л. Н-че они мало заметили “графского”, так как слышали, что Л. Н. имеет титул графа... их поразила простота обращения и приятная, как бы душевная осанка Л. Н-ча» (Международный Толстовский альманах. 1909. С. 20).
Духоборцы так же произвели на Толстого очень хорошее впечатление. В тот же день, 9 декабря, Лев Николаевич в письме к Николаю Никитичу Иванову (в то время арестованному за распространение сочинений Льва Николаевича) писал, что виделся с братом сосланного в Сибирь духоборца и ещё двумя. «Сосланный Веригин виновен в том, что оживил дух застывших в своих верованиях и опустившихся по жизни единоверцев, вызвал в них истинную христианскую жизнь, так, что они стали отдавать всё своё имущество в общину, перестали курить, пить, есть мясо и отказываются от присяги и военной службы...» (67, 279).
Разумеется, что и свойственно сектантам, сам П. В. Веригин никогда не признавал, что проповедуемые им идеи заимствованы, как оказалось, у «чужого» вожака — при посредничестве князя Хилкова и его настырной «команды». В письме к Н. Т. Изюмченко в январе 1896 г. Веригин подчёркнуто небрежно писал: «В чём заключается его <Л. Н. Толстого> философия? Произведений его я не читал. Только понаслышке знаю, что он отрицает законность современной цивилизации, то есть прогресс её» (Цит. по: Иникова С. А. Указ. соч. С. 60).
В пользу версии о ничтожности знаний Веригина лично о Толстом к моменту первого свидания, несмотря на чтение “подготовленной” для него сподвижниками Хилкова и даже выпрошенной им лично у Толстого литературы — свидетельствует и такая деталь в воспоминаниях П. И. Бирюкова о встрече в пересыльной тюрьме:
«Побеседовав с ними около часа и передав им некоторые книги и рукописи, которые, как нам казалось, могли интересовать их, мы стали собираться домой. Прощаясь с ними, Лев Николаевич попросил их писать о ходе дел. Веригин вынул записную книжку и, обращаясь к Льву Николаевичу, сказал: "Пожалуйста, напишите, кто вы такой и как вам писать". Лев Николаевич записал свой адрес и мне, часто наблюдавшему встречу Льва Николаевича с другими людьми и замечавшему то волнение, которое производит на людей его имя, показалось странным, что на духоборца оно не произвело видимого впечатления» (Бирюков П.И. Биография Л.Н. Толстого. Указ. изд. Том 3. С. 241 – 242).
Уже весной 1895 г. началась переписка П. В. Веригина с Е. И. Поповым, С. А. Дашкевичем, И. М. Трегубовым, но только 21 ноября 1895 г. первое письмо Веригину написал сам Л. Н. Толстой. Их опубликованная переписка продолжалась по 1909 г. (см. Л.Н. Толстой и П.В. Веригин. Переписка. СПб., 1995).
К 6 июля 1896 г. относится документ, свидетельствующий, что огромность влияния Л. Н. Толстого и толстовцев на радикализацию духоборческого вероисповедания признавало и правительство. Это полицейская справка «По делу распространения Веригиным нового учения Графа Л. Н. Толстого» от 6 июля 1896 года, в начале которой читаем:
«…Обращает на себя внимание сходство проповедуемого ныне, именем Веригина, среди духобор, нового религиозно-нравственно-политического учения с таковым же графа Л. Н. Толстого» ( https://doukhobor.ru/dokumenty/168 ).
Далее в справке следуют подтверждения сходства «ересей» радикализировавшихся духоборов и Л. Н. Толстого.
Помимо деятельности Л. Н. Толстого, но по-прежнему с ориентиром на неё, вступались за духоборов и английские братья по вере — квакеры. Приблизительно в середине февраля 1895 года двое английских квакеров доставили царю записку с просьбой прекратить гонения за веру и дать свободу совести. Один из них, Эдмонд Брукс (Brooks), не позднее начала марта посетил Толстого и читал прошение. «Записка с обычной формальной риторикой. Царь выслушал их и ничего не сказал им — ровно ничего», — написал Толстой Д. А. Хилкову и добавил: «Ждать сверху какого-либо изменения и улучшения никак нельзя и не могу отделаться от той мысли, что оно и не нужно. Всё в нас самих, и мы свободны, если только живём истинной жизнью» (68, 46 – 47).
Забегая вперёд, скажем: Толстому предстоит ещё, как минимум, одна встреча с Эдмондом Бруксом, в декабре 1899 г. Это было своеобразное благодарное признание квакерами результатов и значения усилий Льва Николаевича в организации эвакуации преследуемых тётей родиной духовных христиан. Вместе с неразлучным Джоном Беллоузом он приедет тогда хлопотать, в числе прочих, о духоборах, сосланных в Якутскую область — просить правительство разрешить им выехать в Канаду вместе с другими духоборами. По заключению Л. Н. Толстого в письме к Черткову от 15 декабря 1899 г., и в тот раз «они дурно взялись за дело», и ходатайство их было отклонено.
В ноябре 1894 г. был обнародован царский манифест, даровавший «помилование» некоторым категориям осуждённых. Духоборцы ожидали, что Веригин и одновременно сосланные с ним «старички» попадут под амнистию, но вместо этого им продлили срок. Впрочем, они сами были готовы к этому: каким же ещё образом веригинцы-постники могли выразить христианское, ненасильственное неприятие безбожного государства, как не отказом от его защиты, непризнанием его властей и добровольным принятием за это страданий? Саму форму пассивного протеста своим последователям подсказал Пётр Васильевич. Отказ 11 солдат-духоборцев от оружия в апреле 1895 г., а затем, 29 июня, в День Петра и Павла, сожжение оружия в трёх местах расселения духоборцев в Закавказье и Карской области в знак протеста против убийства, войны и насилия были осуществлены так же по его совету. При этом, стоит подчеркнуть, среди духоборцев были и такие, кто действительно сознательно воспринял антивоенные идеи, так как был убеждён в их правоте, а не только потому, что они исходили от Петра Васильевича. Духоборческая среда уже несколько лет жила в постоянном духовном напряжении. Духоборцы внутренне были готовы к самым отчаянным действиям, к страданиям во имя Бога и даже искали их.
В отличие, кстати сказать, от их удалённого «духовного учителя». 18 июня 1895 г., получив от Александра Никифоровича Дунаева (1850 – 1920), близкого знакомого и единомышленника, корреспонденцию «Биржевых ведомостей», Толстой записал в дневнике: «9 солдат духоборов отказались от военной службы и несколько запасных возвратили свои билеты. Удивительное дело, это не радует меня» (53, 40). А дальше — объяснение, отчего так: «В последнее время я очень слаб и потому близок к смерти, т. е. к новой высшей жизни, и потому яснее, проще (слава людская соскочила) чувствую. И вот успех внешний, осуществление, по моим понятиям, царствия Божия не земле, не радует меня. Отказы от военной службы — ну хорошо. А потом? И что бы ни было, разве это всё? Разве что-нибудь внешнее может удовлетворить? Только одно внутреннее движение вперёд и то, какое в моей власти, движение и приближение к Богу, только это может вечно удовлетворять и радовать. И я чувствую это всей душой» (Там же. С. 43).
Словам этим Толстого нужно верить, но не следует полагать их значительными в надвигавшемся на писателя и публициста огромном и многосложном общественном деле. Этот морально-психологический “привал” перед новым боем очень напоминает такое же состояние Толстого летом и в начале осени 1891 года — с “усталым”, могущим кому-то показаться равнодушным, отношением к известиям о голоде. Накануне двухлетней эпопеи спасения тысяч жизней в сёлах и деревнях — и не только крестьян, но и других животных!
Об антивоенных протестных акциях в книге «Гонение на христиан в России», редактированной и дополненной послесловием самим Л. Н. Толстым, рассказывает Павел Бирюков:
«Эти братья <посетившие Л. Н. Толстого. – Р. А.>, вернувшись к своей общине, привезли от Петра Веригина предложение, принятое всей большей партией, об воздержании от присяги, военной службы, всякого участия в насильнических делах правительства и об уничтожении всякого оружия. С тех пор начались между духоборами отказы от военной службы.
Первый человек, подавший пример такого отказа, был Матвей Лебедев, духоборец, служивший в г. Елизаветполе, в резервном батальоне.
[…] Днём объявления отказа был назначен первый день пасхи нынешнего 1895 года.
[…] По обычаю, весь батальон должен был идти в церковь и после церкви участвовать в церковном параде. Духоборцы, как сектанты, могли не идти в церковь, но должны были ожидать на площади и участвовать в параде.
Матвей Лебедев объявил своим братьям, десяти духоборцам, служившим вместе с ним в том же батальоне, что на парад идти не надо, так как они все решили сегодня перестать служить. Все десять человек согласились на это и остались дома, в казармах.
[…] Лебедева стал увещевать ротный командир, очень любивший его. Лебедев пользовался любовью как начальства, так и солдат своего отделения, плакавших, когда его от них уводили. После увещания следовали угрозы, но и они не подействовали. Тогда ротный командир приказал его арестовать и его отвели под конвоем в тёмный подземный карцер, так называемую "яму", где продержали его 9 дней под строгим арестом, т. е. давая ему только хлеб и воду в очень малом количестве.
Между тем остальные десять духоборов, вернувшись с постов и узнав, что Лебедев уже отказался и заключён в тюрьму, так же взяли свои ружья и отдали их фельдфебелю, заявив свое отречение от службы вследствие того, что она противоречит служению Богу и учению Христа. Их также посадили в тюрьму, но отдельно от Лебедева и тщательно следили, чтобы между ними и Лебедевым не было сообщения. Но сообщение это происходило непрерывно, так как низшие чины все были за арестованных. И Лебедев своими советами поддерживал силы своих духовных братьев.
Делу дан был судебный ход. Во время следствия на допросах на отказавшихся духоборов старались подействовать угрозами расстреляния, но они не изменили своего решения. Они так свыклись с мыслью о смерти, что были удивлены, когда после суда узнали из приговора, что их не расстреляют.
Судили их в Тифлисе 14 июня и суд приговорил их в дисциплинарный батальон: Лебедева на три года и остальных на два. Военный прокурор остался недоволен решением суда, обжаловал его в высшую инстанцию и дело это ещё не кончено. Никто не знает, какая участь ожидает этих людей.
Теперь они содержатся в Тифлисе, в военной тюрьме, покорно ожидая решения своей судьбы. Мне удалось видеть их, хотя очень короткий срок. Все они бодры духом и имеют вид здоровых весёлых людей, как бы готовящихся встретить праздник.
Вслед за этим случаем, один за другим стали повторяться отказы от военной службы солдат духоборов.
Так, в городе Олты, Карсской области, на турецкой границе, отказалось шесть человек солдат духоборов; в Карсе — один, в Ахалкалаках — пять, в Дилижане — два. Кроме того, заражённые этим примером, в Карсе четыре православные солдата также бросили ружья. Ещё один православный отказался в Тифлисе и один в Манглисе. Эти два отказались, получив письма от родителей, в которых они уведомляли детей своих, что они, родители, приняли истинную веру от духоборов и считают военную службу грехом и просят детей своих, как только они услышат, что духоборцы-солдаты отказываются от службы, самим отказаться и бросить ружья, что они и исполнили. Все эти люди были арестованы и сидят по тюрьмам» ([Бирюков П.И., Толстой Л.Н.] Гонение на христиан в России в 1895 году. Женева, 1896. С. 20 – 25).
В Ахалкалакском уезде Тифлисской губернии над пятью отказниками военное начальство поиздевалось всласть, и совершенно в сволочных традициях «русского мира», то есть, всем сочетанием грубой жестокости и идиотизма:
«Их отвели на тюремную площадь и поставили в ряд. Затем были вызваны казаки и им велено было спешиться (сойти с лошадей) и зарядить ружья. Видя это, духоборцы попросили позволения помолиться. Им позволили. По окончании молитвы офицер скомандовал: “шеренга, – товсь! шеренга!...” и выдержал так несколько минут. Духоборцы стояли спокойно и ждали команды: “пли!” Но пробил отбой и ружья были опущены. После этого им опять предложили взять ружья и служить, и когда они отказались, то казакам велено было сесть на коней и, обнажив шашки, скакать на духоборцев; подскакав к ним казаки, несколько раз махнули обнажёнными шашками над головами духоборцев, делая вид, что хотят зарубить их, но на самом деле не задевая их. Духоборцы не изменили своего решения. Тогда их начали сечь плетьми, и жестоко избили» (Там же. С. 25 – 26).
По сведениям С. Л. Толстого, отказников, помимо обыкновенных побоев, «секли и морили голодом». Кирилл Конкин и Михаил Щербинин погибли во время применения к ним пыток, другие выдержали до конца, и только Матвей Лебедев не выдержал издевательств, «покорился и взял ружьё» (Толстой С.Л. Указ. соч. С. 42).
Эти подробности заставляют вспоминать страшные новости 2022 – 2023 гг. из оккупированных путинскими мразями земель Украины, где с жестокостью столь же скудоумной, но слишком часто откровенно «блещущей» садизмом, оккупанты издевались над пленниками из числа защитников Украины и мирных жителей.
По поводу такой инсценировки смертной казни на России принято жалеть Фёдора Михайловича Достоевского, над коим подобное было учинено в 1849-м. Ну, как же! «Родной»: и православный, и даже оправдатель войн. И смертные казни активно оправдывал бы — не «попадись» сам в молодости… Истязания же духоборов «русский мир» простил самому себе и позабыл!
Духоборами был разработан своеобразный «катехизис отказника», похожий на знаменитое «Провозглашение» 1838 г. Уильяма Ллойда Гаррисона — но так же совершенно позабытый. Вот его главные вопросы и ответы:
«Вопрос: Почему вы не желаете служить императору?
Ответ: Желал бы исполнять волю императора, а он научает людей убивать, а моя душа этого не желает.
В. Почему не желает?
О. Потому что Спаситель заповедал (т. е. запретил) людей убивать, а я верю Спасителю, исполняю волю Божию.
В. Ты кто такой?
О. Я христианин.
В. Почему ты христианин?
О. По познанию слова Христова, христианина дух живущий не может и не будет делать дел ваших» (Цит. по: [Бирюков П.И., Толстой Л.Н.] Гонение на христиан в России. Женева, 1896. С. 26 – 27).
Удивительно, насколько малоподвижна, закоснела и стереотипна в низших, спонтанных реакциях психика обитателей мрачного «русского мира», той части человечества, у которой с древности учение Истины, подлинное учение Христа было отобрано попами и толковниками, подменено византийским эрзацем! Ещё в 8 главе Евангелия от Иоанна схожий дискурс Иисуса, отпустившего блудницу, в адрес фарисеев: об ИНОМ ДУХЕ (ваш отец — диавол) и о делах диавольских — завершается попыткой фарисеев побить камнями самого Иисуса. Так же, по рассказам духоборов, когда они доходили, воспроизводя свой катехизис, до своего противопоставления «делам» мирской имперской мундированной сволочи — последняя «уже ничего не могла сделать», ничем иным отреагировать, кроме самого окаянного насилия (Там же. С. 27).
Постепенно духоборцы подходили к главному своему, и самому знаменитому акту — сожжению оружия:
«Когда ожидался приезд Тифлисского губернатора в духоборческие селения, 13 духоборов вызваны были по наряду уездным начальником для охраны дороги от разбойников. Они должны были выехать вооружёнными, а выехали без оружия. И на вопрос уездного начальника, почему они приехали без оружия, они ответили, что оно им не нужно, так как если они и встретят разбойника, они ни стрелять, ни бить его не будут, а могут только уговаривать. И тут же объяснили, что они отказываются от всякой службы правительству. Они были арестованы и сидят в Тифлисской тюрьме.
[…] В Елизаветпольской тюрьме сидят 120 человек духоборцев. Часть их была арестована за возврат ополченских билетов, т. е. за отказ от службы в запасе, часть за отказ от должностей сельских старост и за возврат печатей и блях, а часть за подстрекательство и всякого рода неповиновение» (Там же. С. 29 – 30).
Наконец, в ночь на 29 июня 1895 года группы духоборов — «постников» в Тифлисской и Елизаветпольской губерниях, а также в Карсской области совершили массовое антивоенное действие, которое П. И. Бирюков называет «торжественным отречением» от насилия (Там же. С. 30). Они собрали всё имевшееся у них с прежних времён оружие и сожгли его на кострах:
«Для того, чтобы вполне оценить этот поступок, надо понять то значение, которое имеет оружие на Кавказе. Ношение оружия на Кавказе есть не только обычай и условие приличия, но считается необходимостью для всякого человека. С оружием ходят и по городу и в гости, с оружием отправляются в дорогу и даже работают и пасут стада, чтобы быть в состоянии защищаться от нападения зверей и разбойников. И потому уничтожение оружия имело для духоборов важное значение. Это уничтожение было поступком, выражающим на деле готовность принять все последствия непротивления злу насилием, т. е. терпеть всякого рода посягательства на жизнь и безопасность скорее, чем позволить себе сделать насилие над другим человеком» (Там же. С. 30 – 31).
По сведениям Владимира Дмитриевича Бонч-Бруевича, первой в костёр была брошена винтовка самого П. В. Веригина, специально по этому случаю присланная им их ссылки (Бонч-Бруевич В.Д. Из мира сектантов. Сборник статей. [М.], 1922. С. 70 – 71).
Изображая скрытность, заговорщики Карской области подготовили четыре места для сожжения оружия — о которых тут же проведала полиция. Но в решающую ночь духоборы отправились в пятое место, и никто им не помещал. Так же всё покойно совершилось в Елизаветпольском уезде. Репрессии ограничились арестами нескольких десятков человек.
А вот в Тифлисской губернии, в Ахалкалакском уезде, над духоборами была учинена расправа, положившая начало их уже публичным, ведомым всеми муру (благодаря Льву Николаевичу) великомученичеству и гонениям:
«По доносу враждебной партии, это сожжение оружия, для чего понадобилось духоборцам снести всё оружие в определённое место, было принято администрацией за подготовку к вооружённому восстанию. Были вызваны казаки и над непокорными духоборцами, державшими себя с особенным достоинством, была учинена дикая расправа, после чего все непокорные, в числе около 4 000 человек, были выгнаны из их жилищ и расселены по грузинским горным деревням, а так называемые зачинщики посажены в тюрьмы» (Бирюков П.И. Биография… Указ. изд. Том 3. С. 257).
У Сергея Львовича Толстого находим значительные подробности совершившегося:
«В Тифлисской губернии… духоборы-мясники <т.е. «малая партия», не отказавшиеся от мяса. – Р. А.>, узнав о приготовлениях постников, донесли начальству, что постники якобы собираются с оружием напасть на них — «мясников». Тогда тифлисский губернатор <Георгий Дмитриевич> Шервашидзе, не проверив этих слухов (а может быть, умышленно), утром в день Петра и Павла послал казаков в то место Ахалкалакского уезда, где происходило сожжение оружия. Казаки, встретив там двухтысячную толпу мужчин, женщин и детей, мирно поющую псалмы вокруг потухающего костра, где горело оружие, бросились на неё с нагайками. Сотник Прага, заведывавший экзекуцией, сам потом рассказывал, что он тогда особенно был сердит, потому что духоборы всё время смыкались в одну кучу, и он никак не мог разделить их и избить по частям. Действительно, мужчины защищали своими телами женщин и детей. После этого казаки были поставлены в селения духоборов на Холодных Горах на постой. Там они неистовствовали, как хотели, в продолжении нескольких дней. Достоверно известно, что ими были изнасилованы женщины.
[…] Положение карсских и елизаветпольских духоборов-постников, сжёгших своё оружие без участия казаков и не выселенных из своих домов, было несколько легче. Однако все они были отданы под надзор полиции, которая по произволу сажала их под арест и в тюрьму или вымогала с них крупные взятки» (Толстой С.Л. Указ. соч. С. 41 – 43).
Сведения старшего сына Толстого хорошо подтверждаются документально. В широко известной в узких кругах толстоведов и историков Докладной записке из канцелярии Елисаветпольского губернатора на имя главноначальствующего гражданской частью на Кавказе Сергея Алексеевича Шереметева (1836 – 1896) «О ситуации сожжения оружия духоборцами и её последствиях» от 23 августа 1895 года (под грифом: «совершенно доверительно») описывается и мерзкая имитация казни, с надеванием на живых людей саванов и проч., устроенная в Карсе над безоружными кроткими людьми («Пришлось окончить трагикомедию без результата»), и расправа над сжигателями оружия:
«Костёр горел всю ночь, а духоборцы пели псалмы. 29-го днём тифлисский губернатор направил на них казаков. Казаки понеслись в атаку. Духоборцы поставили женщин и детей в кучи, а сами стали кругом. Не могли вооружённые воины победить безоружных. Духоборцы стояли неподвижно, только убитых и раненых убирали в середину. Наконец надоели казачьему командиру бесплодные атаки, и он их прекратил. Велели духоборцам идти к губернатору. Пошли, неся раненых и четырёх убитых. Губернатор князь <Георгий Дмитриевич> Шервашидзе встретил духоборцев с криками и бранью. Духоборцы не отвечали ни слова, наконец губернатор спросил стариков более членораздельной речью: "будут ли служить, или нет? Старики ответили, что они стары и в солдаты не годятся. Тогда губернатор вызвал трёх запасных рядовых; предложил им тот же вопрос и, получив отрицательный ответ, приказал их бить. Били долго и сильно. Опять губернатор предложил тот же вопрос и получил отрицательный ответ. Опять начались истязания. Тогда все запасные человек 60 вышли из толпы и положили к ногам губернатора свои воинские билеты. “Бить их”, крикнул губернатор и ушёл, передав свои обязанности уездному начальнику. Духоборцев били в продолжении 6 дней; кроме того, начальство негласно разрешило казакам насиловать женщин и девушек. Для этого были арестованы все мужчины, а христолюбивое воинство бросилось ломиться в двери и окна духоборческих жилищ и насиловать женщин. Голос совести заговорил у казаков и они неохотно стали исполнять дальнейшие приказания начальства. Тогда их заменили лезгинской милицией, состоящей из мухамедан, повиновавшихся начальству с большим рвением» ( https://doukhobor.ru/dokumenty/134 ).
Подробности эти дошли до министра внутренних дел, особенно недовольного тем, что сведения, прежде расследования их, просочились «в заграничные революционные листки» (Там же. Л. 1).
Как и можно было ожидать, такими средствами ожесточённый, мрачный и тупой «русский мир» достигнул целей, прямо противоположных желаемой, то есть «подчинения воинской повинности» всех духоборов:
«Духоборы, служившие ранее солдатами, а теперь состоявшие в запасе, вернули свои билеты начальству с заявлением, что они служить не будут. Такие заявления были сделаны не только тифлисскими духоборами, а также елизаветпольскими и карсскими» (Толстой С.Л. Указ соч. С. 42).
Подробнее и точнее, по мемуарам одного из участников, расправа над ахалкалакскими духоборами описана в книге «Гонение на христиан в России», см. стр. 32 – 43 в издании 1896 г. Мы выносим эти вопиющие подробности в Прибавление № 1 к данной главе.
Выселение тифлисских духоборов также совершалось методами, излюбленными, по причине своей жестокости, «щедрой» на любые гадости душкой-Россией:
«После экзекуции стали духоборцев выгонять из их деревень, сначала по 5 семей из каждой деревни, потом по 10, через нисколько дней одну партию после другой. По объявлении приказа, на выселение давалось сроку 3 дня. В эти 3 дня надо было собраться, уложить и распродать своё имение. Продавали всё за бесценок… Побросали много скота, и хлеб на корню остался неубранным, так что все разорились.
Всего выселено из Ахалкалакского уезда 464 семьи и расселены они по четырём уездам Тифлисской губернии: Душетском, Горийском, Тионетском и Сигнахском, по грузинским деревням, как будто с целью уморить их с голоду, по 2, 3 и по 5 семей в одной деревни, без клочка земли и с запретом общения между собой. Они распродают понемногу своё имущество и работают на грузин — бедным даром, а богатым за небольшую плату. И, несмотря на своё разорение, продолжают помогать беднейшим» ([Бирюков П.И., Толстой Л.Н.] Гонение на христиан в России. Женева, 1896. С. 43 – 44).
По официальному документу, «совершенно доверительному», эти сведения подтверждаются, и даже с некоторыми дрянными подробностями, которые, как и подробности об организованном изнасиловании девушек, Павел Иванович Бирюков побоялся включать в свою книжечку, чтобы не вызвать недоверия читателей в цивилизованном мире. Например, вот это:
«Приехавшие к духоборцам армяне для покупки их имуществ, видя, что с ними делают, стали плакать и жалеть их. В напутствие ссылаемым губернатор публично сказал, что "он приказал ничего им по дороге ни продавать ни даром давать, чтобы они подохли с голода".
Духоборческие сёла оцеплены: никого не впускают и не выпускают. Духоборцы всё не унывают…» ( https://doukhobor.ru/dokumenty/134 ).
С поддержавшими тифлисцев отказниками карсскими и елизаветпольскими поступили не менее жестоко: «Их расселили поодиночке по разным глухим и нездоровым местам Елизаветпольской, Бакинской и Эриванской губерний… не дав им ни земли, ни возможности чем бы то ни было жить… В низменных местах, куда их переселили, они почти все заболели лихорадкой; кроме того, от отсутствия достаточной пищи у них развилась трахома, цинга и другие болезни». Из 4 тысяч тифлисцев погибла примерно тысяча человек (Толстой С.Л. Указ. соч. С. 42).
Репрессии, обрушившиеся на них, вызвали в духоборах взрыв религиозного энтузиазма — вдохновивший, в свою очередь, на поддержку Толстого и толстовцев. Теперь все свои силы толстовцы направили на то, чтобы как можно шире оповестить мир о движении среди кавказских духоборцев, чтобы подтолкнуть к подобным действиям другие религиозные группы в России и за рубежом и, в конечном итоге, приблизить наступление царства Божия, царства Христовой и Божьей правды-Истины на Земле.
Первые известия о расправе Толстой получил от князя Хилкова. Вот что об этом вспоминает сподвижник биограф писателя П. И. Бирюков:
«К сожалению, рассказ Хилкова был почерпнут из третьих рук и страдал неточностями. Вот что написал ему в ответ Л. Н-ч <в письме от 29 июля>: "Получил ваше письмо с описанием насилий над духоборцами и не знаю, что мне делать. Не знаю, что мне делать потому, что исполнить того, что вы хотите, не могу. Послать статью в русские газеты нельзя. Ни одна не напечатает ваш рассказ в том виде, в котором вы мне его прислали. (В "Бирж<евых> ведом<остях>" в No 201, 24 июля напечатано известие довольно подробное о начале раздора между духоборцами и о том, как выслали Веригина, и как рядовые отказались от службы, и о том, что теперь их выселяют в нагорные места Душетского, Тионетского и Сигнахского уездов). Послать ваш рассказ в иностранные газеты считаю тоже излишним, главное потому, что рассказ этот написан очень дурно и дурно не потому, что в нём нет литературных достоинств, напротив — в нем нет простоты, точности, определённости и правдивости, и тон всего рассказа какой-то иронический, шутливый, таком тон, которым нельзя говорить о таких ужасных делах. Не нужно писать о христолюбивых воинах белого царя, а нужно объяснить, как убили 4-х человек, кто были эти люди, возраст, имя, как они умерли. Отчего, когда убили 4-х человек, командир убедился в бесплодности атаки. Всё это и многое другое об изнасиловании так нехорошо, неясно, преувеличено, что вызывает полное недоверие ко всему. В таком виде статья или вовсе не будет напечатана, или если и будет напечатана в какой-нибудь маленькой газете, то не вызовет никакого впечатления.
Я совершено согласен с вами, что надо бы об этом напечатать в иностранных изданиях, в русских и думать нечего; если и напечатают, то с такими урезками, что пройдёт не замечено, но для того, чтобы статья имела влияние на тех, на кого она должна иметь влияние, нужно, чтобы она была написана строго правдиво, обстоятельно, точно. И потому, если можно собрать такие сведения, то соберите и пришлите.
Ваш же рассказ, рискуя сделать вам неприятное, я пока оставлю у себя. Если вы велите посылать, как есть, я пошлю. Одно, что я сделаю теперь, это то, что по вашему плану напишу в Англию нашему другу Kenworthy и другому ещё о том, что на духоборов происходит жестокое гонение и что, если они хотят узнать подробности, то прислали бы корреспондента, направив его к вам с тем, чтобы вы уже направили его куда надо. Завтра посоветуюсь об этом с Черт<ковым> и напишу. […] Пока прощайте. Не сердитесь на меня и любите меня, как я вас"» (Бирюков П.И. Биография… Указ. изд. С. 257 – 258; ср. 68, 131 – 132).
Толстой думал написать английскому пастору и издателю-толстовцу, «другу», как именует его в письмах (другу, которого сам уже скоро, угождая В. Г. Черткову, нехорошо предаст — очень удалённого по географии, но искреннего, без кавычек, друга!) Джону Кенворти, с просьбой прислать в Россию корреспондента. Но отказался от этой мысли, посоветовавшись с В. Г. Чертковым (как и в прошлый год, Чертковы жили в Дёменке, близ Ясной Поляны). Дело кончилось тем, что П. И. Бирюков сначала составил, по письму Хилкова и газетным публикациям, краткое изложение событий, а вскоре сам отправился на Кавказ; Толстой же принялся дополнять и поправлять короткую записку Бирюкова. Статья писалась в форме открытого письма в иностранные газеты:
«Дорогой друг. В настоящую минуту на Кавказе происходит гонение на христиан духоборцев. И, право, кажется, что мучители, хотя и в другом роде, но не менее жестоки и глухи к страданиям своих жертв и жертвы не менее тверды и мужественны, чем мучители и мученики времён Диоклетиана».
Рассказано было здесь и о личной встрече с духоборами в декабре 1894 г. (по ошибке памяти событие отнесено к «нынешнему 95 году»): «... Самого Веригина мне не удалось видеть, так как он очень строго содержался, как преступник, в тюрьме» (см. 39, 209 – 215).
Датирована записка 2/14 августа 1895 г. Затем она несколько раз копировалась, вновь исправлялась и даже начала переводиться (видимо, Чертковым), но отправлена не была. Толстой решил ждать возвращения Бирюкова с достоверными сведениями.
Далее — слово П. И. Бирюкову. Но это уже не биография Толстого от Павла Ивановича, а, скорее, особенный меморат о личных похождениях:
«В это время мне случилось быть в Ясной Поляне. Известие о духоборах сильно поразило меня, и я предложил Льву Николаевичу свои услуги съездить на Кавказ и разузнать, в чём дело. Л. Н-ч одобрил мой проект, и в начале августа я поехал туда, был у Хилкова, в Нухе, по его указанию разыскал ссыльных духоборов, расспросил лично участвовавших в сожжении оружия, в столкновениях с казаками и в других протестах и привёз Л. Н-чу подробное описание всего виденного и слышанного» (Там же. С. 258).
Деятельность П. И. Бирюкова тут же привлекла к себе внимание полиции, но ему удалось вовремя скрыться на пароходе.
Результатом поездки «друга Поши», как ласково звал ученика Лев-учитель, стала книга о «гонении на христиан в России» в 1895 году, которую мы цитировали выше. Потрясённый подробностями, Лев Николаевич изваял к нему своё Предисловие (в издании 1896 г. напечатано как Послесловие), по традиции предпослав ему евангельский эпиграф: «В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь, я победил мир» (Ин. XVI, 3).
Вот отрывки из него:
«Причина этих гонений та, что вследствие различных причин в нынешнем году три четверти всех духоборов, именно около 15 000 человек (так как всех их около 20 000), вернувшись в последнее время с новой силой и сознательностью к своим прежним христианским верованиям, решили на деле исполнять закон Христа непротивления злу насилием» (39, 99).
Скромно обозначенное Л. Н. Толстым «возвращение» духоборов якобы к «прежним верованиям» проблематично: необходимо уточнить, что, скорее, духоборы именно как христиане «вернулись» к букве и духу евангельского учения, в простых и честных трактовках его Л. Н. Толстым — то есть, благодаря его, как христианского духовного наставника, влиянию.
Впрочем, несмотря на обыкновенную неточность формулировок, именно так Толстой и осознаёт протест духоборов: как торжество, пусть ещё пока в сознании немногих в нашем мире — истинного христианского понимания жизни:
«Положение правительств ужасно, ужасно тем, главное, что им не на что опереться. Ведь нельзя же признать дурными поступки тех людей, которые, как замученный в тюрьме Дрожжин, или теперь ещё томящийся в Сибири Изюмченко, или врач Шкарван, приговорённый к тюрьме в Австрии... Никакими ухищрениями мысли нельзя признать эти поступки людей дурными или нехристианскими, и не только нельзя не одобрять, но нельзя не восхищаться ими, потому что нельзя не признавать, что люди, поступающие так, поступают так во имя самых высших свойств души человеческой, без признания высоты которых человеческая жизнь падает на степень животного существования. И потому, как бы ни поступало правительство по отношению этих людей, оно неизбежно будет содействовать не их, а своему уничтожению. Если правительство не будет преследовать людей, которые, подобно духоборам, штундистам, назаренам и отдельным лицам, отказываются от участия в делах правительства, то выгода христианского мирного образа жизни этих людей будет привлекать к себе не только искренно убеждённых христиан, но и людей, которые только из-за выгод будут принимать личину христианства, и потому количество людей, не исполняющих требований правительства, будет всё увеличиваться и увеличиваться. Если же правительство будет жестоко, как теперь, относиться к таким людям, то самая эта жестокость к людям, виноватым только в том, что они ведут более нравственную и добрую жизнь, чем другие, и хотят на деле исполнять исповедуемый всеми закон добра, — самая жестокость эта будет всё более и более отталкивать людей от правительства. И очень скоро правительства не будут находить людей, готовых насилием поддерживать их.
Полудикие казаки, бившие духоборов по приказанию начальников, очень скоро “заскучали”, как они выражались, когда они были поставлены в духоборческих селениях, т. е. совесть начала мучить их, и начальство, боясь вредного влияния на них духоборов, поспешило вывести их оттуда.
[…] Ещё одно небольшое усилие, и галилеянин победит, но не в том ужасном смысле, в котором приписывал ему победу языческий царь, а в том истинном смысле, в котором он про себя сказал, что победил мир: “В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь, – сказал он, – я победил мир” (Ин. XVI, 32), потому что он действительно победил мир, не в том мистическом смысле невидимой победы над грехом, который приписывают богословы этим словам, а в том простом, ясном и понятном смысле, что если только мы будем мужаться и смело исповедовать его, то очень скоро не будет не только тех страшных гонений, которые совершаются над всеми истинными учениками Христа, исповедующими его учение на деле, но не будет ни тюрем, ни виселиц, ни войн, ни разврата, ни роскоши, ни праздности, ни задавленной трудом нищеты, от которых теперь стонет христианское человечество» (Там же. С. 102 – 103, 105).
Такие пространные цитируемые отрывки нужны нам — как свидетельства особенностей мировосприятия, религиозных переживаний и ожиданий самого Толстого-христианина.
Лев Николаевич стремился как можно скорее предать гласности дело о преследовании духоборов. Не дожидаясь окончания работы над своим Послесловием, он торопится отправить статью П. И. Бирюкова Джону Кенворти с коротким письмом в виде предисловия, которое он написал на имя редактора английской газеты:
«Средство помочь как гонимым, так в особенности гонителям, не знающим, что творят, есть только одно: гласность, представление дела на суд общественного мнения, которое, выразив своё неодобрение гонителям и сочувствие гонимым, удержит первых от их часто только по темноте и невежеству совершаемых жестокостей и поддержит бодрость во-вторых и даст им утешение в их страданиях.
[…] Мысли, вызванные во мне этими событиями, я выразил отдельно, и если вы хотите этого, то могу прислать их вам для напечатания уже после появления настоящей записки» (68, 173).
Послесловие Толстого в русской легальной прессе, конечно же, напечатано не было, но известия о нём появились в прессе, проникли и в заграничную русскую печать. Статья Бирюкова, в сокращении, была опубликована в лондонской «Тimes» (1895, № 34715, 23 октября) с письмом Толстого «К редактору английской газеты». Как особенно пакостную подробность, следует оценить оперативность, с какой в инициативу Толстого вцепились деятели революционной эмиграции из России, т. н. «Друзья русской свободы» и «Фонд вольной русской прессы» во главе с С. М. Кравчинским (Степняком). Названный «фонд» в том же, 1895-м, году выпустил очерк Бирюкова полностью, но хитро задвинув Предисловие к нему Л. Н. Толстого в Послесловие («заключение»), а в названии — заменив «христиан» на «духоборцев». Предисловием же в брошюре стал очерк Степняка (за подписью С. С.), не поддерживавшего авторов публикуемых материалов в главном: в христианском религиозном понимании жизни, но при этом отнюдь не скрывавший ликования о получении от “самого” Толстого новых материалов для антироссийской агитации и подготовке из-за рубежа революционного переворота в России:
«Лев Николаевич утверждает, что зверства над духоборцами были роковым результатом идеи государственности и что всякое правительство должно было бы поступить с духоборцами так, или почти так, как поступило русское. Но он ошибается с точки зрения как факта, так и права. Во-первых, во всех государствах, в том числе и в тех, где существует обязательная повинность, есть люди, отрицающее по религиозным убеждениям войну и употребление оружия. И нигде с ними не делают ничего подобного тому, что делают у нас с Дрожжиным, с Изюмченко и солдатами из духоборцев. Во-вторых, те двадцать тысяч духоборцев и духоборок, которых били, убивали, насиловали, топтали лошадьми вовсе не нарушали законов о воинской повинности, по той простой причине, что к таковой они призваны не были, лишь незначительная горсть из этих двадцати тысяч были в этом положении. За что же мучили остальных? За что разорили их всех? Единственно за их религиозные убеждения. Этого не делают нигде, кроме России. Преступление совершено и могло совершиться только благодаря нашему политическому строю и позор его ложится целиком на русское правительство.
Выступивши смело и открыто со своими разоблачениями, Лев Николаевич исполнил свой долг человека и гражданина. Появившись с его именем и под гарантией его непререкаемого авторитета, факты, им сообщаемые, облетят всю Россию и не одной тысяче людей послужат они новым стимулом для борьбы — всё равно, желает ли он этого или нет» (Гонения на духоборцев. С заключением Л. Н. Толстого. London, 1895. С. 6 [Предисловие.]).
Налицо “классический” образчик лживых подтасовок и переделки революционаристской сволочью христианских писаний Льва Николаевича Толстого, содержащих общественную критику и изобличающие сведения, в агитки, якобы, “за революцию” — паразитарная множественность которых в 1890 – 1910 гг., к слову, и актуализирует по сей день миф о «левом», или «красном», «революционном» Л. Н. Толстом.
Павел Иванович Бирюков не преминул похвастать в Биографии Толстого своей ролью в первых успешных шагах помощи близким Л. Н. Толстому сектантам:
«Произведённое мною следствие совершенно укрылось от местных властей и они, разослав в ссылку и рассадив по тюрьмам "бунтовавших" духоборцев, успокоились было на сознании, что временное возмущение подавлено. И в таком духе был составлен доклад высшему начальству. Из напечатанных же статей в "Times" они увидели, что дело только ещё начинается, огонь постепенно разгорается и что во главе этого движения стоит уже не малограмотный мужик, а Лев Николаевич Толстой, вынесший эту борьбу на мировую арену.
Хотя за мной и был учинён надзор, я лично уцелел тогда, потому что Л. Н-ч, пожалев меня и не сказав мне этого, напечатал мою статью без моей подписи, так что она явилась анонимной и для преследования меня не было достаточных данных.
Правительством было назначено новое следствие, открывшее, конечно, новые преступления местных властей.
С этих пор установились непосредственные и частые сношения наши и Л. Н-ча с духоборцами как ссыльными, так и заключёнными, которым мы старались оказывать всестороннюю помощь» (Бирюков П. И. Биография Льва Николаевича Толстого. Указ изд. Т. 3. С. 259).
Действительно, поездка П. И. Бирюкова принесла и другой результат — по возвращении его уже духоборы начинают писать письма толстовцам. Вскоре с Кавказа с просьбой о помощи к В. Г. Черткову, возглавляющему толстовское движение, прибывает и депутация, двое духоборов. На тот момент Чертков уже был знаком с ними по переписке. В активное общение с духоборами вступает и его жена, Анна Константиновна Черткова (урожд. Дитерихс; 1859 – 1927).
Одним из первых актов активной поддержки Толстым духоборов было письмо Льва Николаевича от 31 октября 1896 года, написанное по свежим известиям о положении духоборов-отказников — к начальнику Екатериноградского дисциплинарного батальона, в котором они содержались. Батальон находился в станице Екатериноградской Терской области Нальчикского округа, а командиром его с августа 1896 г. был подполковник Моргунов — о чём, впрочем, Толстой справиться нигде не мог, по какой причине начинает своё письмо с извинения:
«Милостивый государь,
Простите меня, пожалуйста, за то, что обращаюсь к Вам без имени и отчества. Я не успел узнать этого, а между тем по великой важности как для меня, так и для вас, дело, о котором мне нужно писать Вам, не терпит отлагательства.
Дело это есть пребывание в Вашем батальоне Кавказских духоборов, отказавшихся от военной службы.
Военное начальство, осудившее их, и Вы, исполняющий над ними приговор суда, очевидно признаёте поступок этих людей вредным и считаете полезными те меры строгости, которые употреблены против этих людей; но есть люди, и их очень много, к которым принадлежу и я, считающие поступок духоборов великим подвигом, самым полезным для человечества. Так же смотрели на такие поступки люди древнего христианского мира, и так же смотрят и будут смотреть на поступок духоборов истинные христиане нового времени.
Так что взгляды на поступок духоборов могут быть совершенно различны. В одном только сходятся все — как те, которые считают поступок духоборов добрым и полезным, так и те, которые считают его вредным, а именно в том, что люди, отказывающиеся от военной службы ради религиозных убеждений и готовые нести за это всякие страдания и даже смерть, — не порочные люди, но люди высоко нравственные, которые только по недоразумению власти (недоразумение, которое, вероятно, очень скоро будет исправлено) поставлены в одно и то же положение, как самые порочные солдаты.
Я понимаю, что Вы не можете взять на себя исправления ошибки или недоразумения высшей власти, а служа исполняете обязанности службы. Конечно, это так, но кроме обязанностей службы, взятых Вами на себя произвольно и обязательных для Вас только во время малого промежутка Вашей жизни, — у Вас, как и у каждого человека, есть обязанности не временные, но вечные и наложенные на Вас без Вашей воли, и от которых Вы не можете освободить себя.
Вы знаете, кто эти люди и за что они страдают, и, зная это, Вы можете, не выходя из пределов своих прав и обязанностей, не вводить этих людей в новое непослушание, и не подвергать их за это наказаниям, вообще пожалеть их и, сколько возможно, облегчить их участь, и точно так же можете, умышленно закрывая глаза на отличие этих людей от других преступников, замучить их до смерти, как это случилось в Воронежском дисциплинарном батальоне с бывшим учителем, теперь всем известным Дрожжиным, погибшим там мучеником своих христианских верований.
В первом случае Вы приобретёте благодарность и благословение самих заключённых, их матерей, отцов, братьев и друзей, главное же, в своей совести найдёте ни с чем несравнимую радость доброго дела; во втором же случае (я не говорю о самих заключённых, потому что знаю, что они найдут утешение в сознании того, что они смертью своею запечатлевают свою веру), какие страшные осуждения Вы вызовете своей жестокостью в родителях, родных и друзьях тех, которые погибли бы под Вашим начальством, главное же Вы сами для себя в этом случае наживёте такие укоры совести, которые не дадут Вам возможности ни радости, ни спокойствия.
Ведь можно бы было говорить: “Я не знаю и знать не хочу, за что присланы ко мне эти люди, но раз они присланы, они должны исполнять законные требования и т. п.”. Если бы Вы точно не знали этого; но ведь Вы знаете, — знаете хоть по этому моему письму, что люди эти присланы за то, что они хотят исполнять закон Бога, обязательный для Вас так же, как и для них, — закон Бога, не только запрещающий убивать или истязать друг друга, но и предписывающий помогать друг другу и любить.
И потому, если Вы не сделаете всё, что можете, для того чтобы облегчить участь этих людей, Вы навлечёте на себя не видное, но самое тяжёлое несчастие — сознание явного нарушения известной Вам воли Бога, сознание непоправимого, жестокого, дурного дела.
Так вот почему дело, о котором я пишу Вам, есть дело великой важности и спешное. Для меня же это дело великой важности потому, что, если бы я не сказал всего этого, я бы чувствовал себя виноватым перед Вами, перед собою и перед Богом.
Всё на свете можно поправить, только не безбожный и бесчеловечный поступок, в особенности, когда знал, что он безбожен и бесчеловечен, и всё-таки совершил его.
Простите меня, пожалуйста, если я что сказал лишнего. Истинно перед Богом говорю, что то, что я написал, я написал только потому, что считал это своей обязанностью перед Вами.
Я буду очень вам благодарен, если Вы ответите мне.
С совершенным уважением остаюсь готовый к услугам.
Лев Толстой.
Адрес: Город Тула,
Графу Льву Николаевичу Толстому» (69, 190 – 192).
Ответа на это письмо Толстой не получил — «но кто знает, где прорастут брошенные семена», многозначительно, евангельской метафорой, завершает П. И. Бирюков в Биографии Толстого рассказ об этом эпизоде (Бирюков П.И. Биография Л.Н. Толстого. Указ. изд. Т. 3. С 277).
Информация, собранная П. И. Бирюковым во время поездки и полученная из уст самих духоборов, позволила духовным соратникам Льва Николаевича выделить основные проблемы духоборов на Кавказе и определить посильные и наиболее эффективные пути их решения.
Первой проблемой, на которую обратили внимание толстовцы, стали вопиющие беззакония, творимые в отношении духоборов: «В силу своего отверженного положения, находясь как бы вне закона, духоборы оказались в неограниченной и бесконтрольной власти представителей местной кавказской администрации, из которых многие злоупотребляют своим положением» (Бирюков П., Чертков В. Положение духоборов на Кавказе в 1896 году. Лондон, 1897. С. 11). Толстовцами отмечаются факты арестов, несправедливых судов и жестокости тюремных служащих в отношении духоборов (имелись, как мы уже указывали, случаи смертей от экзекуций). Назначенные властями для контроля и поселённые среди духоборов в Карской области и Елизаветпольской губернии старшины грабили духоборов, совершали безнаказанные преступления.
Вторая серьёзнейшая проблема — бедственное положение вследствие переселения более 4 тысяч духоборов из Ахалкалакского уезда в четыре других уезда Тифлисской губернии.
Первое, что отмечают толстовцы — это несоответствие климата, вызвавшее среди духоборов всплеск эпидемий. Привыкшие к прохладному горному климату и переселённые в уезды жарких грузинских долин, духоборы стали чрезвычайно восприимчивы к таким острым заболеваниям как тиф, лихорадка, дифтерит, распространившимся, в особенности, среди детей и приведшим к высокой смертности.
Вторым следствием переселения стал голод. Духоборы были вынуждены оставить свои хозяйства и, не имея возможности на новом месте продолжить земледельческий труд, стали наниматься подённо к местному населению. Такой труд давал крайне малый доход. Как отмечают В. Г. Чертков и П. И. Бирюков: «У изгнанных духобор нет иной пищи, кроме хлеба, и в том иногда бывает недостаток. У большинства уже появились зловещие признаки голодания: общее истощение и куриная слепота» (Там же. С. 10).
Толстовцами были собраны данные по смертности среди духоборов в течение года с момента переселения. «На месте ссылки в Сигнакском уезде из 100 поселённых там семейств (ок. 1000 душ) умерло 106 человек. В Горийском уезде из 190 семейств умерло 83 человека. В Душецком уезде из 72 семейств умерло 20 человек. Почти все страдают болезнями, и болезненность и смертность всё увеличиваются» (Там же).
Третьей толстовцы определяют ещё одну крупную проблему духоборческого движения — ложный образ, приписываемый им властями. Обществу духоборы преподносятся как религиозные «революционеры-анархисты», руководимые проповедями Л. Н. Толстого и Д. А. Хилкова (Там же. С. 13). И пока существует подобный ложный образ, судьба духоборов будет оставаться в опасности, поскольку не вызовет сожаления и сочувствия у основной массы российского общества.
После анализа круга основных проблем толстовцы П. И. Бирюков и В. Г. Чертков определяют программу действий по помощи положению духоборов.
Первую проблему, проблему беззакония в отношении духоборов, можно было попробовать решить с помощью воззвания, которое открыло бы глаза императору, чиновникам и обществу в целом на произвол местной администрации, либо, если высшие чиновники в курсе данных беззаконий, чтобы правительство не могло больше скрывать положение ссыльных духоборцев.
Написание текста воззвания было решено поручить П. И. Бирюкову, материалы к написанию подготовил И. М. Трегубов, редакцией и поправками занимались В. Г. Чертков и И. М. Трегубов, все трое подписали воззвание, названное «Помогите», и отвезли на подпись к Л. Н. Толстому.
По краткости документа, мы находим возможным привести текст брошюрки в полном виде в Прибавлении № 2 к этой Главе.
Л. Н. Толстой, ознакомившись с текстом воззвания, вместо подписи написал послесловие, в котором по-журналистски энергично, чётко сообщал:
«Факты, рассказанные в этом, составленном тремя из моих друзей, воззвании, были много раз проверены, пересмотрены, просеяны; несколько раз это воззвание переделывалось, исправлялось; откидывалось из него всё то, что хотя и было правдой, но могло казаться преувеличением; так что всё то, что рассказывается теперь в этом воззвании, есть истинная, несомненная правда, настолько, насколько доступна правда людям, руководимым одним религиозным чувством желания служить этим обнародованием правды Богу и ближним: как гонимым, так и гонителям» (39, 192).
Для Толстого известия о бедствиях, претерпеваемых духоборами, были, по его признанию, «главным событием», turning point в жизни российского общества:
«С треском и шумом въезжает в Рим триумфатором какой-нибудь римский император, — как это кажется важно; и как тогда казалось ничтожно то, что какой-то галилеянин проповедывал какое-то новое учение и был за то казнён, наравне с сотнями других, казнённых за подобные же, как казалось, преступления. […] А между тем как в действительности не только ничтожны, но комичны, — рядом с тем огромной важности явлением, которое происходит теперь на Кавказе, — те странные заботы взрослых, образованных и просвещённых учением Христа (по крайней мере знающих это учение и могущих быть просвещёнными им), о том, какому государству будет принадлежать та или другая частица земли…
[…] Ведь Пилату и Ироду можно было не понимать значения того, за что был приведён к ним на суд возмущавший их область галилеянин; они даже и не удостоили узнать, в чём состоит его учение… А если мы знаем это, то нам нельзя, несмотря на неважность, необразованность и неизвестность духоборов, не видеть всей важности того, что совершается между ними. Ведь ученики Христа были такие же неважные, неутончённые, неизвестные люди. Иными и не могут быть ученики Христа. Среди духоборов, или, скорее, христианского всемирного братства, как они теперь называют себя, происходит ведь не что-нибудь новое, а только произрастание того семени, которое посеяно Христом 1800 лет тому назад, – воскресение самого Христа...
[…] Ведь все наши государственные устройства, наши парламенты, общества, науки, искусства, ведь всё это только затем и есть, и живёт, чтобы осуществлять ту жизнь, которую все мы, мыслящие люди, видим перед собой как высший идеал совершенства. И вот есть люди, которые осуществили этот идеал, вероятно отчасти, не вполне, но осуществили так, как мы и не мечтали осуществить его со своими сложными государственными устройствами. Как же нам не признать значения этого явления? Ведь осуществляется то, к чему мы все стремимся, к чему ведёт нас вся наша сложная деятельность» (Там же. С. 193 – 195).
Снова и снова Толстой стремится убедить общество активно помочь рождению в мир новой, истинно христианской жизни:
«Ведь жизнь есть жизнь только тогда, когда она есть служение делу Божию. Противодействуя же ему, люди лишают себя жизни, а между тем ни на год, ни на час не могут остановить совершения дела Божия.
И то ожесточение и слепота русского правительства, направляющего против христиан всемирного братства гонения, подобные временам язычников, и та удивительная кротость и стойкость, с которыми переносят эти гонения новые христианские мученики, — всё это несомненные признаки близости этого совершения» (Там же. С. 196).
Помимо Послесловия, датированного в окончательной версии лишь 14 декабря 1896 г., Толстой редактирует само воззвание Черткова, Бирюкова и Трегубова «Помогите!». «Ваше воззвание я исправляю очень усердно, — писал он Черткову. — Не знаю, вышло ли хорошо» (87, 377). Но Толстого не оставляло чувство стыда: «Как ничтожны наши письменные работы в сравнении с работой людей, под розгами исповедующих истину» (Там же. С. 382).
23 ноября Толстой прочитал воззвание собравшимся в Хамовниках общественным деятелям, но видел, что «впечатление оно не произвело. Длинно, особенно для тех, кому уже известно, и холодно – не забирает» (87, 384). И редактирование Львом Николаевичем Толстым ничтожного объёмами текста продолжилось — до середины декабря!
От себя же Толстой писал горячо и убедительно для тех, кому дорога истина и способность к состраданию:
«Хотим ли или не хотим видеть это, — теперь на Кавказе в жизни христиан всемирного братства, особенно со времени гонения на них, проявилось то осуществление христианской жизни, для которого происходит всё то доброе и разумное, что только творится в мире.
[…] Обыкновенно говорят: такие попытки осуществления христианской жизни уже были не раз: были квакеры, были менониты и другие, и все они ослабевали и вырождались в обыкновенных людей, живущих общею государственною жизнью. И потому попытки осуществления христианской жизни не важны.
[…] Говорят, что это сделается, но только не таким путём, а каким-то другим: книгами, газетами, университетами, театрами, речами, собраниями, конгрессами. Но если и допустить, что все эти газеты, и книги, и собрания, и университеты содействуют осуществлению христианской жизни, — ведь осуществление должно совершиться людьми, — людьми добрыми, христиански настроенными, готовыми к доброй, общей жизни; и потому главное условие осуществления есть существование и собрание таких людей, которые осуществляют уже то, к чему мы все стремимся. И вот такие люди есть.
И нельзя не видеть, что при той внешней связи, установившейся теперь между всеми обитателями земли, при том пробуждении христианского духа, которое проявляется теперь со всех сторон земли, совершение это близко. И потому, поняв всю важность совершающегося события как в жизни всего человечества, так и каждого из нас, помня, что тот случай действовать, который представляется теперь нам, никогда уже не возвратится, сделаем то, что сделал купец евангельской притчи, продавший все для того, чтобы приобресть бесценную жемчужину; пренебрежём всеми мелкими, алчными соображениями, и каждый их нас, в каком бы положении он ни находился, сделаем всё то, что в нашей власти, для того, чтобы если уже не помочь тем, через кого делается дело Божие, если уже не для того, чтобы участвовать в этом деле, то, по крайней мере, чтобы не быть противниками совершающегося для нашего блага дела Божия» (39, 194 – 196).
Брошюра «Помогите! Обращение к обществу по поводу гонений на кавказских духоборов, составленное П. Бирюковым, И. Трегубовым и В. Чертковым. С послесловием Льва Николаевича Толстого» явилась в свет в 1897 г. в Лондоне. Толстой одобрил план сообщить о воззвании Николаю II и распространять среди общества.
Кроме воззвания, в 1897 г. В. Г. Чертков и П. И. Бирюков публикуют брошюру «Положение духоборов на Кавказе в 1896 году», так же использованную нами выше, где подробно описываются проблемы, возникшие у русских сектантов по вине властей и содержится призыв исправить ошибки.
О последствиях распространения воззвания «Помогите» биограф Толстого и непосредственный участник событий, один из авторов воззвания П. И. Бирюков вспоминает следующее:
«Наше воззвание вскоре возымело своё действие. За нами был учинён надзор. Наконец, 2 февраля утром нагрянули жандармы, произвели обыск и отобрали весь сектантский архив. Через 2 дня нам <П.И. Бирюкову и В. Г. Черткову> была объявлена ссылка». Сам П. И. Бирюков в письмах Л. Н. Толстому пишет о своей уверенности, что дело духоборов было лишь поводом, жандармы «искали вообще все книги и рукописи по «толстовской пропаганде» (Цит. по: Лучникова Е.А. Роль толстовского движения в организации помощи гонимым за веру духоборам Кавказа в конце XIX – начале XX вв. // Вестник Московского государственного областного университета. Серия: История и политические науки. 2014. М., 2014. C. 112).
6 февраля 1897 г. в имение друзей семьи Толстых Олсуфьевых, у которых гостил в те дни Толстой, Никольское, прибыл из Петербурга И. И. Горбунов-Посадов, сообщивший Л. Н. Толстому грустные известия: за «вмешательство в дела сектантов» (т.е. за попытки помочь духоборам) одного из друзей Толстого, П. И. Бирюкова, готовят к высылке в Курляндскую губернию, а другого, В. Г. Черткова — за границу. Толстой немедленно едет в имперскую столицу — проститься… Из Никольского-Обольянова вместе с Толстым Софья Андреевна 7-го числа выехала в Петербург, где супруги остановились в доме А. В. Олсуфьева.
А вот подробности из Биографии Л. Н. Толстого:
«Это было в декабре 1896 г. Л. Н-ч был тогда уже в Москве. Предвидя катастрофу, я съездил проститься с родными и отправился в Петербург догнать Черткова, который был уже там, чтобы действовать заодно.
"Помогите" с послесловием было отпечатано на машинке во множестве экземпляров и разослано по заранее составленному списку лицам, стоящим во главе правительства, всем видным общественным деятелям и вообще всем, от кого можно было ждать какого-либо участия. Государю также был передан экземпляр. Последствия этого не замедлили обнаружиться. В квартире Черткова был произведён обыск, были отобраны все документы по духоборческому делу, и через несколько дней подписавшим воззвание была объявлена административная ссылка на 5 лет под надзор полиции. Причём В. Г. Черткову ссылка была заменена высылкой за границу, меня же прямо отправили в ссылку в Курляндскую губернию, в город Бауск, близ Митавы. Это произошло 2-го февраля 1897 года, а самая высылка произошла через несколько дней. Л. Н-ч жил тогда у своего друга графа Олсуфьева в Никольском, близ Москвы. Получив телеграмму о нашей высылке, он приехал проводить нас в Петербург и провёл с нами несколько дней; эти дни надолго останутся в моей памяти. Мы собирались каждый вечер в квартире Черткова, окружали Л. Н-ча тесным кольцом, и задушевная беседа наша высоко поднимала наш дух, и никакие козни дьявольские нам тогда не были страшны.
[…] Лев Николаевич уехал из Петербурга накануне нашей высылки, напутствуя нас самыми сердечными пожеланиями. Мы обняли его и разлучились с ним почти на 8 лет.
[…] Ссылка наша произвела, конечно, сенсацию в обществе и сильно взволновала Л. Н-ча. Во многих письмах к друзьям и даже к малознакомым людям он говорит об этой ссылке со смирением и с самообличением, считая себя недостойным терпеть какое-нибудь преследование.
Вместе с тем одной из главных забот его было как-нибудь утешить, ободрить нас, сосланных его друзей; оказать нам какую-нибудь услугу, чем-нибудь выразить свою любовь к нам, которой, нам казалось, мы так мало заслуживали. И письма его к нам полны выражениями самых нежных, трогательных чувств.
[…] Нескольких отрывков достаточно, чтобы составить себе понятие о том, как следил и заботился Л. Н-ч о своих, удалённых от него, друзьях» (Бирюков П. И. Указ. соч. С. 280, 282, 284).
И ещё бы было Толстому не следить! После объявления ссылки толстовцы В. Г. Чертков и П. И. Бирюков продолжают полезнейшим образом участвовать в общем деле, но уже с помощью созданных в Англии, а затем в Швейцарии периодических изданий «Свободное слово» и «Свободная мысль». В каждом номере своих журналов толстовцы помещают раздел о духоборах (общие статьи о мировоззрении, письма духоборов, отчёты о жизни духоборов), а так же ведут сбор денежных средств в их поддержку. Разделы о духоборах и об отказниках от военной службы толстовцы считают важнейшими. Публикуются письма духоборов, сосланных в Сибирь, как, например, в январском номере «Свободного слова» за 1904 г. В некоторых выпусках вместе с самой публикацией даются и результаты: «Опубликованы 23 случая гонений или несправедливого суда. Всего было привлечено к ответственности только по этим сообщениям 298 человек» (Свободное слово. 1901. № 1. С. 23).
Мимоходом отметим, что, в отличие от духовной единомышленницы мужа, Анны Константиновны Чертковой, жена Льва Николаевича, Софья Андреевна Толстая, не одобряет вмешательства мужа и его друзей в дела сектантов и не симпатизирует духоборам — но в переписке с ней Толстого тема духоборов присутствует так же. Вот отрывок из письма от 31 октября 1896 г. с рядом значительных для нас подробностей:
«Вчера получил от Черткова и Трегубова письма с описанием бедствий, претерпеваемых духоборами. Одного, они пишут, до смерти засекли в дисциплинарном батальоне, а семьи их, разорённые, как они пишут, вымирают от бездомности, голода и холода. Они написали воззвание за помощью к обществу, и я решил послать им из наших благотворительных денег тысячу рублей. Лучшего употребления не найдут эти деньги, и они тебя поблагодарят за то, что ты против моего желания выхлопотала эти деньги. <«Гонорар из театра автору за “Плоды просвещения” и “Власть тьмы”, сначала поступавший голодающим, потом погоревшим крестьянам; и из них Лев Николаевич взял и духоборам». – Примечание С. А. Толстой.> Поэтому, когда приедешь, привези эти деньги, или подожди, я спишусь с Чертковым, куда их послать. Передаются же деньги верно через одну всем знакомую княжну <Елену Петровну> Накашидзе, которая уже передавала им деньги от квакеров.
Это известие было для меня главным событием за это время. Я написал <в защиту духоборов> ещё письмо к кавказскому начальнику батальона. […]
Л. Т.
31 Окт. 96» (84, 269).
Упомянутая в письме ЕЛЕНА ПЕТРОВНА НАКАШИДЗЕ (груз. ;;;;; ;;;;;;;; ;;;;;;;;; 1868 – 1943) — сестра грузинского хорошего помощника Льва Николаевича, филолога по образованию, Ильи Петровича Накашидзе (груз. ;;;; ;;;;;; ;; ;;;;;;;;, 1866 – 1923). Надо сказать, что, как и в наши дни, в связи с событиями в Украине, тогда, в конце XIX столетия, подлая жестокость российского режима в отношении духоборов встретила возмущение всей просвещённой грузинской общественности. Прекрасный, мудрый, дружный, проникнутый духом учения Христа и сущностно свободолюбивый народ массово включился в сбор средств на спасение жертв имперского садизма, столь традиционного для России. Через Хилкова, Бирюкова и некоторых других посредников завязалось знакомство писателя с некоторыми грузинскими деятелями. Илья Петрович не был первоначально духовным единомышленником Толстого-христианина: сознание молодого человека было в те годы отравлено материализмом и социалистической пропагандой. Он взялся помогать духоборам не из сочувствия их религиозным взглядам, а потому, что видел в них крестьян-тружеников, преследуемых властями. При первой встрече в 1896 г. Толстой подробно расспросил И. П. Накашидзе о положении духоборов. Ему понравилось, что духоборы жили честным земледельческим трудом и среди них не было сословного различия. В свою очередь, Накашидзе стал доверенным лицом Толстого в Грузии — сперва именно в связи со сбором средств для духоборов — и, испытав духовное влияние Льва-учителя, стал скоро верным последователем евангельского, первоначального учения Христа, возвращённого миру Толстым. Прежние «друзья» не годились уже ему в спутники общего с великим яснополянцем дела жизни — зато, как и в случае с Анной Константиновной, женой Черткова, он нашёл единомыслие со своей сестрой и своей супругой — столь недостававшее в годы христианского исповедничества самому Льву Николаевичу! Учительница в Тифлисе, деятельная участница распространения внешкольного образования среди рабочих, Елена Петровна Накашидзе, в отличие от увлечённого «революцией» брата, уже в 1890-х гг. была заочной ученицей, единомышленницей Льва Николаевича и распространяла у себя на родине запрещённые цензурой его книги «В чём моя вера?», «Царство Божие внутри вас», «Соединение и перевод четырёх Евангелий» и др. Вообще в Грузии перед Толстым, гениальным писателем, преклонялись, но влиянию Толстого-моралиста порой противились, в особенности молодая грузинская интеллигенция, более ориентированная на светские, в том числе революционаристские, идеалы.
Вместе с князьями Д. А. Хилковым и Г. А. Дадиани (полковник, который оставил службу и жил как простой крестьянин) была в Грузии активной сотрудницей в деле помощи духоборам. Толстой благодарил её за интересные и полезные сведения о съезде духоборов, происходившем осенью 1896 г. в Горийском уезде Тифлисской губ., а также за другую информацию о бедственном положении духоборов, которую она регулярно, ещё с 1895 г., пересылала и ему, и В. Г. Черткову, и И. М. Трегубову. «Елена Петровна пусть пишет мне. Разумеется, с радостью буду служить ей, чем могу. Буду собирать сведения о духоборах и заведу отдельную папку для сведений о гонениях», — откликался Толстой в письме ок. 26 – 28 февраля 1897 г. к И. М. Трегубову (70, 40).
Наперегонки с братом Елена Петровна регулярно информировала Толстого и его единомышленников о положении духоборов в Грузии. Преследуемая полицией, она в 1897 г. уезжает в Москву, где в марте 1897 г. знакомится лично с Толстым, а оттуда, в связи с продолжением полицейской травли — к В. Г. Черткову в Англию.
О жизни мужа и его сестры, об отношениях с Л. Н. Толстым сохранились мемуары жены Ильи Петровича, Нино Иосифовны Накашидзе (груз. ;;;; ;;;;;;; ;;;;; ;;;;;;;;; 1872 – 1963), так же единомышленницы и помощницы Л. Н. Толстого, переводчицы некоторых его рассказов на грузинский язык (см. Накашидзе Н. Несколько лет вблизи Льва Толстого. Тбилиси, 1988).
И ещё, из письма Толстого к жене, от 12 ноября 1896 г.:
«От Ивана Михайловича Трегубова и Черткова получил ответ о том, куда послать деньги духоборам, и ещё подробности об их бедственном положении. Письмо это прилагаю. Я думаю, что скоро возбудится сочувствие к ним и помощь, и хорошо начать. Деньги послать вот как: Тифлис. Мало-Каргановская, № 11. Князю Илье Петровичу Накашидзе, а внутри конверта, на бумаге, в которую будут завёрнуты деньги, надписать: для Е. П. Н.— Е. П. Н. — это Елена Петровна Накашидзе, и она дала этот адрес. Пожалуйста, пошли эти деньги. Это нужно.
Я тебе говорил, кажется, про чернильницу какую-то дорогую, которую в подарок мне хотели прислать из какого-то клуба в Барцелоне. Я написал им через Таню, что предпочитал бы предназначенные на это деньги употребить на доброе дело. И вот они отвечают, что, получив моё письмо, они открыли в своём клубе подписку и собрали 22. 500 франков, которые предлагают мне употребить по усмотрению. Я пишу им, что очень благодарен, и как раз имею случай употребить их на помощь духоборам. Что из этого выйдет, не знаю. Очень это странно. А чернильница, говорят, — заказана, и мы её всё-таки пришлём, вы можете продать её и употребить деньги, как хотите» (84, 271).
Сохранилось аж целых ПЯТЬ писем к Толстому из Испании от некоего Деметро Санини из Барселоны. В последнем письме от 27 декабря 1896 г. он сообщал, что предполагает разыграть в лотерее заказанную чернильницу и надеется выручить за неё 50 000 франков в пользу духоборов. Дальнейших извещений из Испании не последовало, и ни денег, ни чернильницы от испанской бестолочи Лев Николаевич так и не заполучил.
Так же, с малых сумм и зависимости от жены начинал Толстой в октябре 1891 года великую эпопею помощи голодавшим крестьянам. Было в этой эпопее и другое сходство с “голодной”, начала 1890-х: в том, что Толстого, как и тогда, отвращала сама идея “помощи” деньгами, а не добрыми делами. Один из друзей и единомышленников Льва Николаевича, ПЁТР НИКОЛАЕВИЧ ГАСТЕВ (1866 – ?), узнав, что Лев Николаевич занят помощью духоборцам и стал собирать на это денежные средства, написал ему 12 февраля 1897 г. письмо с упрёком в непоследовательности. Из ответа Л. Н. Толстого, 26 февраля:
«Всё, что вы пишете мне, дорогой Пётр Николаевич, совершенная правда, и я сам всегда так но только думал и думаю, но всегда так чувствовал и чувствую. Непосредственно чувствую, что просить помощи материальной для людей, страдающих за истину, нехорошо, совестно. Бы спросите, для чего же я присоединился к воззванию, подписанному Ч[ертковым], Б[ирюковым] и Т[регубовым]?
Я был против, так же как был даже против помощи голодающим, в той форме, в которой мы её производили; но когда вам говорят: есть дети, старики, слабые брюхатые, кормящие женщины, которые страдают от нужды, и вы можете помочь этой нужде своим словом или делом, — скажите это слово, или сделайте это дело. Согласиться, значит стать в противоречие со своим убеждением, высказанным о том, что помощь всем всегда действительная состоит в том, чтобы очистить свою жизнь от греха и жить не для себя, а для Бога, и что всякая помощь чужими, отнятыми от других, трудами есть обман, фарисейство и поощрение фарисейства; не согласиться, значит отказать в слове, поступке, который сейчас может облегчить страдание нужды. Я, по слабости своего характера, всегда избирал второй выход и всегда это мне было мучительно» (70, 37 – 38).
27 августа 1897 г. Толстым была окончена первая редакция обращения по поводу Нобелевской премии для шведской газеты «Stokholm Tagblatt».
Умерший в 1896 г. шведский инженер, изобретатель динамита, пацифист Альфред Нобель завещал на проценты от оставленного им огромного капитала ежегодно присуждать и выдавать премии — за лучшие произведения и труды, служащие делу мира и объединению народов, и за лучшие труды в области точных наук. Решением вопроса занималась шведская Академия. В 1897 г. это делалось впервые.
Софья Андреевна, вернувшись 29-го из Москвы, где была по учебным делам сына Михаила (оставленного на второй год), записала 31 августа в дневнике на 31 августа следующее:
«Дело в том, что шведский керосиновый торговец Нобель оставил завещание, что всё его миллионное богатство он оставляет тому, кто больше всего сделает для мира (la paix) и, следовательно, против войны. В Швеции по этому поводу был совет, и решили, что Верещагин своими картинами выразил протест против войны. Но по дознаниям оказалось, что Верещагин не по принципам, а случайно выразил этот протест. Тогда сказали, что Лев Николаевич заслужил это наследство. Конечно, Лев Николаевич не взял бы денег, но он написал письмо, что больше всех сделали для мира духоборы, отказавшись от военной службы и потерпевши так жестоко за это.
Я ничего не имела бы против такого письма, но оказалось, что в письме этом Лев Николаевич грубо и задорно бранит русское правительство, и некстати, не к делу, а так, из любви к задору. Меня очень расстроило это письмо, на мои слабые нервы я просто пришла в отчаяние, плакала, упрекала Льва Николаевича, что он не бережёт своей головы и дразнит правительство без нужды. Я даже хотела уезжать, потому что не могу больше жить так нервно, так трудно и под такими вечными угрозами, что Лев Николаевич напишет что-нибудь отчаянное и злое против правительства и нас сошлют.
Он тронулся моим отчаянием и обещал письмо не посылать. Сегодня он опять решил, что пошлёт, но смягчённое» (Толстая С.А. Дневники: В 2-х тт. М., 1978. Т. 1. С. 290).
Софья Андреевна пугалась и не сочувствовала схватке мужа СО СМЕРТЬЮ ЗА ЖИЗНЬ: с Россией и её политическим режимом — за жизни духоборов, которых славный яснополянец взялся эвакуировать из этой страны вечных мрака, рабства, страданий и гарантированной погибели как плоти, так и души. Чем «всемирней» он становился, чем больше обрастал связями, дискурсами и поддержкой передовых людей своей эпохи — тем всё меньше и меньше принадлежал хотя и критично воспринимавшемуся Софьей Андреевной, умной дочерью немца, но всё-таки привычному для неё «русскому миру», тем необратимее рвал с ним связи внушённых с детства обманов сословной эрзац-культуры и церковной эрзац-религии — в пользу всечеловеческого культурного и духовного самостроения и в пользу живой, руководящей поступками, веры Христа, чистого, первоначального учения Христа как познанной Божьей правды-Истины, как всехнего актуального руководства в жизни…
2 сентября Толстой извещал В. Г. Черткова: «Письмо в Швецию, черновое, которое вам привезёт Ростовцев, я ещё исправлю и надеюсь завтра или послезавтра послать Арвиду Ернефельту» (88, 49). 15 сентября в дневнике Толстого запись: «Соня боится. Очень жаль, но я не могу не сделать». 21 сентября «очень талантливым молодым шведом» Вольдемаром Ланглетом, посетившим Толстого ещё весной и теперь приехавшим снова, был закончен перевод. 23 сентября письмо было отправлено, вместе с личным обращением (по-французски) к редактору «Stokholm Tagblatt».
Подробно объяснял Толстой новым читателям подвиг простых русских людей, отказывающихся от военной службы. И употребил своё любимое в это время сравнение: «Говорить, что способ этот недействителен, потому что давно уже употребляется, а войны всё-таки существуют, всё равно, что говорить, что весною тепло солнца не действительно, потому что не вся земля оттаяла и не распустились цветы» (70, 151). В конце говорил, что деньги следует передать как можно скорее, потому что нужда духоборческих семей «к зиме должна дойти до крайней степени. Если деньги эти будут присуждены семьям духоборов, то они могут быть переданы им прямо на местах или тем лицам, которые мною будут указаны» (Там же. С. 154).
Конечно же, Нобелевским комитетом вопрос о Премии для духоборов даже не рассматривался, поскольку премия присуждалась ЛИЦАМ. Но письмо Толстому «аукнулось» позднее: когда снова возникли предложения о Нобелевской премии для Толстого, последовало отрицательное решение шведской Академии в связи с «анархизмом» русского писателя.
Добавим к сказанному, что классик толстоведения по этой теме М. Чистякова полагала это письмо Льва Николаевича его «первой попыткой выступления на международной арене по вопросу всеобщего мира» (Чистякова М. Толстой и европейские Конгрессы мира // Литературное наследство. Том 37 – 38. Л.Н. Толстой. М., 1939. С. 599). Наш читатель, наблюдавший над подготовкой целой команды помощников Льва Николаевича к международной именно публикации трактата «Царство Божие внутри вас», содержащего религиозный, христианский ответ на вопрос об обеспечении всеобщего мира — уже знает, что это не так.
Полный текст письма Л. Н. Толстого к редактору «Stokholm Tagblatt» мы выносим в Прибавление 3-е к данной Главе.
Начиная с этого времени постоянная забота о преследуемых и страдающих за свои убеждения нескольких тысячах людей не уйдёт из жизни Толстого, пока не завершится переселением больших партий духоборов в Канаду.
Надеясь получить помощь от богачей, 15 августа Толстой вручил П. А. Буланже своё письмо Козьме Терентьевичу Солдатёнкову (1818 – 1901) (передано не было, потому что этот богатый московский купец, меценат, издатель и собиратель картинной галереи, находился в ту пору за границей).
21 августа в Ясную Поляну приехал Илья Петрович Накашидзе, («брат той княжны Накашидзе, которая в Тифлисе передавала деньги духоборам и потом уехала в Англию, к Чертковым» — Толстая С.А. Дневники. Указ. изд. Т. 1. С. 288). С Накашидзе Толстой отправил кавказским духоборам уже упоминавшееся нами выше письмо со словами духовной и информационной поддержки:
«Любезные братья, страдающие за учение Христа!
Брат наш И. П. Н[акашидзе] заехал, по дорого домой, ко мне, и мне захотелось написать вам то, что не я один, но многие и многие люди и у нас и за границей знают и думают о вас и боятся за вас. Если Бог велит, то мы пришлём вам, вашим детям, женщинам и старым людям, больным, посильную помощь; духовную же помощь мы и многие, и здесь и за границей, мы получаем от вас и просим вас не оставлять нас вашей помощью. Помощь эта в том, что вы первые показываете пример хождения по пути Христову; задним легче, чем передним. Вы идёте впереди, и многие благодарят вас за это. Христос сказал: “Меня гнали, будут гнать и вас”, так и сбывается; жалко малых и старых, а ещё жальче гонителей: ведь они уже знают теперь, что они гонят не вас, а Христа, того самого, который пришёл спасать их. Они видят свой грех, но так завязли в нём, что не могут отстать от него. Они делают своё дурное; помоги им Бог опомниться и присоединиться к нам. Передавал мне И[лья] П[етрович] рассказы, как ваши братья, страдающие за отказ от участия в делах дьявола, в убийстве, поступили с теми, которые не выдержали гонений я согласились служить. Если те, которые сами страдают за Христово дело, просили прощения у тех, которые не выдержали гонений, за те страдания, которые они понесли по примеру и научению братьев, то как же мне, не удостоившемуся пострадать за Христово дело, надо выпрашивать прощения у всех тех, кого мои слова и писания повели к страданиям?
Тот, кто страдает за Христово дело не по наущению людей, а потому, что не может поступить иначе перед Богом, не нуждается в людских утешениях и поощрениях, а тот, кто поступает не для Бога, а для славы людской, тому тяжело, и его надо утешать и поддерживать и просить у него прощения, если он пострадает из-за нас.
И потому, братья, не упорствуйте в своём отказе от государственной службы, если вы это делаете для того, чтобы не укоряли вас в слабости. Если можете делать то, что от вас требуют — делайте, — избавьте этим ваших слабых жён, детей, больных, старых от мучений. Если не вселился в человека дух Христов, который не позволяет ему делать противное воле Бога, то всякий из вас должен ради любви к своим отказаться от прежнего и покориться; никто не осудит вас за это. Так должны вы поступать, если можете. Если же дух Христов вселился в человека, и он живёт не для себя, а для исполнения воли Бога, то он и рад бы согласиться сделать всё для своих страдающих ближних, да нельзя ему сделать этого, как нельзя одному человеку поднять 100 пудов; а если так, то Христов дух, который противится делам дьявола, научит, как поступать, и утешит в страданиях и своих и близких.
Многое хотел бы я сказать вам и узнать от вас. — Если Бог велит — свидимся. Пока прощайте, братцы. Целую вас.
Брат ваш слабый, но любящий вас.
Лев Толстой» (70, 126 – 127).
В начале сентября пришло известие от П. А. Буланже: через московского обер-полицейместера ему сообщили «любезное приглашение» явиться в Петербург к министру внутренних дел. Толстой беспокоился. За публикацию статьи о духоборах, сношения с ними и распространение христианского слова Буланже высылали за границу. Скоро он уехал в Англию к Чертковым.
8 сентября в доме Толстого появился ещё один помощник, упоминаемый им, в частности, в письме к жене от 14 (15?) сентября 1897 г. АРТУР КАРЛОВИЧ СИН-ДЖОН (St. John; ум. после 1907 г.) был незадолго до 1897 года офицером колониальной службы в Индии, но, познав через Льва Николаевича истину учения Христа, вышел в отставку и поселился сначала в аграрной общине в Перлее, у Чертковыз. Переписывался с Толстым и сумел заранее, заочно, произвести на него положительное впечатление. В 1897 г. Син-Джон приехал в Россию для передачи пожертвований духоборам от английских квакеров. При личной встрече Толстой быстро “раскусил” испорченную натуру Син-Джона, и записал о нём 19 сентября в Дневнике: «Был St. John, джентльмен и серьёзный, но боюсь, что больше для славы человеческой, чем для себя, для Бога» (53, 151 – 152). Син-Джон, однако, стремился нравственно исправиться: принимал участие в переселении духоборов из России, и в 1899 г. сам поселился вместе с ними в Канаде.
В тот раз Толстой направил Син-Джона к Накашидзе, прося помочь этому «прекрасному, серьёзному человеку» — «он хочет войти в общение с духоборами» (70, 135). Собрать сведения о жизни духоборов в грузинских деревнях не удалось: пробыв на Кавказе лишь около двух недель, Син-Джон был арестован и выслан на родину.
Продолжалась переписка с И. М. Трегубовым, продолжавшим дело помощи духоборам на Кавказе. 5 апреля 1897 г. в Тифлисе, по выходе из зала суда, где слушалось дело елизаветпольских духоборов, его арестовали и отправили в Курляндскую губернию. Письма к нему проникнуты не только дружеским, но отеческим чувством: Трегубов тяжело переживал неразделённую, с первого взгляда, любовь к Елене Петровне Накашидзе, и Толстой пытался его утешить.
Итак, дело было мощно начато! Мы видим, что третья фундаментальная проблема в духоборческом деле проблема — ложный образ русского сектантства в глазах общества, потребовала длительного и планомерного разрешения. Толстовцы постепенно стараются изменить образ духоборов в массовом сознании россиян путём публикации статей и брошюр, разъясняющих вопросы вероучения и описывающих жизнь и быт гонимых за веру. Переменить отношение всего общества к сектантству, конечно же, было задачей практически невыполнимой, однако образованная интересующаяся публика именно через толстовские издания познакомилась с более объективным их образом. Более подробное рассмотрение этого комплекса мер выходит за тематические рамки нашего исследования.
А вот ВТОРУЮ проблему, выделенную толстовцами, спасения духоборов от преследования тётей родиной, эвакуации их подальше от России, пытается решить сам, во многом, «виновник» их положения, Л. Н. Толстой, прибегнув к помощи своих последователей…
В последний день 1897 года, 31 декабря, министр внутренних дел, замечательный Иван Логгинович Горемыкин (1839 – 1917), действительный тайный советник, даёт принципиальное разрешение на выезд духоборов за границу — без права возвращения. 24 января главноначальствующий гражданской частью на Кавказе князь Григорий Сергеевич Голицын направил об этом сообщения тифлисскому, бакинскому, эриванскому губернаторам и военному губернатору Карсской области. 19 марта 1898 г. Толстой записал в Дневнике: «Главное событие за это время разрешение духоборам выселиться» (53, 185). И тогда же заметил в письме к Л. Ф. Анненковой: «Духоборам разрешено переселиться в Америку или Англию, и они просят помочь им. Я весь поглощён этим» (71, 320).
Судя по воспоминаниям милейшего Леопольда Антоновича Сулержицкого, “поглотить” себя Толстой позволил далеко не сразу. Леопольд Антонович начинает свои мемуары «В Америку с духоборами» со слов уважительного признания этим трудолюбивым и выносливым людям:
«Духоборы — сами плотники, ткачи, кузнецы, портные, столяры и каменщики. Они ничего не покупают и, куда бы ни пришли, всюду они приносят с собой всё, что необходимо для создания полной, зажиточной жизни. Упорный труд и широко развитое начало взаимопомощи, составляющее отличительную черту духоборов, помогли бы им достигнуть такого же благосостояния и на новом месте хоть и в нездоровых, но плодородных долинах Тифлисской губернии» (Сулержицкий Л.А. В Америку с духоборами. (Из записной книжки). М., 1905. С. 6).
Но сволочная тётя родина это учла — и на три с половиной года после высылки в Тифлисскую губернию создала для высланных атмосферу неопределённости, так что люди не могли знать, не пропадут ли их труды в связи с новым вынужденным, принудительным переселением. Именно это обстоятельство более прочего расположило духовных христиан к отъезду:
«У ссыльных духоборов (в это время их насчитывались около 3.500 чел.) на случай переселения, которое они, очевидно, давно имели в виду ещё до высылки их в Тифлисскую губернию, было отложено около 50 000 р. Деньги эти сохранялись в целости, несмотря на самую крайнюю нужду. Относительно переселения, среди духоборов существовало предание, будто бы настанет такое время, когда им придётся выехать из России куда-то в новую страну. По мнению „старичков", время это именно теперь наступило, и летом 1897 г. представители духоборов лично подали прошение Императрице Марии Феодоровне, бывшей в то время на Кавказе. В прошении духоборы просили разрешить им выселиться из России. В начале 1898 г. духоборы получили на это официальное разрешение, с тем однако условием, что, выселившись, они теряют право на возвращение в Россию.
Когда вопрос таким образом был решён, духоборы отправили двух своих доверенных к Льву Николаевичу Толстому с просьбою помочь им в выборе страны, а также в средствах и организации переселения.
Л. Н. Толстой к переселению отнёсся неодобрительно и долго убеждал доверенных отказаться от всякой мысли о выселении из России, приводя как моральные, так и чисто практические доводы против последнего. В подкрепление своего мнения он приводил письмо Петра Веригина, главного руководителя духоборов, жившего в то время в Обдорске. В письме этом <от 15 августа 1898 г. – Р. А.> Веригин писал, что хотя он и не знает всех условий и обстоятельств современного их положения, но каковы бы эти условия ни были, он „во всяком случае скорее против переселения":
«Потому люди нашей общины нуждаются в самоусовершенствовании, и, следовательно, куда бы мы ни переселились, понесём наши слабости с собою. А что за границей свободней жить личности вообще, я думаю, разница может быть небольшая. Человечество всюду одинаково» (Письма духоборческого руководителя Петра Васильевича Веригина. – Под ред. В. Бонч-Бруевича. Вступ. ст. В. Черткова. Christchurch, England, 1901. С. 127; ср. Толстой С.Л. Указ. соч. С. 44).
В ответном письме Веригину, от 1 ноября 1898 года, Лев Николаевич выражал с ним принципиальное согласие:
«…Мне было радостно читать ваше суждение о выселении. Я совершенно того же мнения — именно того, что важно не место, в котором мы живём, и не условия, нас окружающие, а наше внутреннее душевное состояние. Познаете истину, и истина освободит вас, везде, где бы вы ни были. Вы пишете, что вы почти против переселения, и я также, но вам, живущему в тяжёлом изгнании, можно говорить страдающим людям, что им следует ещё страдать и претерпеть до конца, но мне, живущему на свободе и при всех лучших условиях, неудобно говорить людям, которые страдают: страдайте, терпите, терпите ещё. А жалко и то, что мы расстаёмся с близкими по духу людьми (утешаюсь тем, что везде наши братья), жалко и то, что люди не претерпели до конца и тем не помогли другим людям познать истину, потому что ничто так не свидетельствует об истине, как несомые за неё страдания» (71, 478 – 479).
В таком ключе вещал яснополянец и вновь пришедшим к нему ходокам… то есть, решив к тому времени в пользу наиболее гонимых, тифлисских расселённых духоборов — склонялся к тому, чтобы помочь и остальным просящим.
«Выслушав Л. Н. Толстого, доверенные возвратились на Кавказ. Была собрана одна из самых больших сходок, где и было прочитано письмо Л. Н. Толстого, в котором он всеми силами убеждал духоборов не уходить из России.
Несмотря однако на мнение Толстого, которое очень уважается духоборами, и на письмо Веригина, — а воля последнего для них закон, — через некоторое время к Л. Н. Толстому опять приехали доверенные от духоборческого общества с поручением передать ему, что переселение решено ими окончательно и что они ещё раз просят его о скорейшей помощи, так как переселиться им необходимо до зимы.
Сделав ещё несколько попыток к тому, чтобы разубедить духоборов, написав в этом смысле несколько писем, Л. Н. Толстой, видя, что переселение тем или иным путём неизбежно осуществится, обратился к своим друзьям в России и за границей за советом о выборе страны, собирая в то же время средства для переселения» (Сулержицкий Л.А. Указ. соч. С. 7 – 8).
Уже 17 марта 1898 г. Толстой извещал В. Г. Черткова, что составил воззвание в английские и американские газеты, прося «помощи истинных христиан». Сохранились три черновика этого письма. Последняя редакция датирована 19 марта/1 апреля 1898 г. Опубликовано по-английски в газ. «Daily Chronicle» 29 апреля (см. 71, 322 – 327). «Население в 12 тысяч человек христиан всемирного братства, как называют себя духоборы, живущие на Кавказе, находится в настоящее время в ужасном положении» — так начал Толстой своё обращение. И далее: «Я случайно знаю подробности гонений и страданий этих людей, нахожусь с ними в сношениях, и они просят меня помочь им, и потому считаю своим долгом обратиться ко всем добрым людям как русского, так и европейского общества, прося их помочь духоборам выйти из того мучительного положения, в котором они находятся». В конце письма предлагал своё посредничество и указал адрес: Москва, Хамовнический пер., 21.
В эти же дни смягчённый вариант послания был направлен в «Санкт-Петербургские ведомости», причём редактору было дано разрешение «вымарать то, что покажется лишним». Редактор газеты, весьма благожелательный к Толстому, князь Эспер Эсперович Ухтомский письмо набрал, оттиск вручил И. П. Накашидзе, но напечатать не решился. Обращались и в редакцию «Недели» к М. О. Меньшикову, у которого был свой проект, как помочь духоборам.
19 марта написал Толстой на Кавказ духоборам — уже не увещание, а вполне деловое письмо, с вопросами и предложениями: «Насчёт же места поселения, то есть четыре места, о которых мы думали: или в Америку, в штат Техас. Я туда сделал запрос о земле, или на остров Кипр, на Средиземном море. Остров находится в английском владении; или в китайскую Манджурию, там, где теперь строится русская железная дорога, или в китайский Туркестан» (71, 327).
Наконец, 2 апреля 1898 г. Лев Николаевич составил прошение от имени духоборов на имя Николая II, в тоне и духе, рассчитанном на сострадание и милость: «Мы были богаты — мы разорены теперь, мы были любимы и уважаемы всеми людьми — мы теперь ненавидимы и презираемы, мы были живы и здоровы — большая часть наших расселённых и сосланных вымирают теперь от нужды и болезней... Мы слышали, что Ваше Величество считает ненужным и неправильным вмешательство насилия в дела веры, желаете не препятствовать вашим подданным верить так, как Бог открыл им. Покажите же, Ваше Величество, пример вашей мудрости и добрых чувств над нами» (71, 346 – 347; напечатано по сохранившемуся в архиве Толстого черновику).
В этот же день, 2 апреля, Софья Андреевна опасалась другого: «Приехали духоборы к Л. Н., два рослых, сильных духом и телом мужика. Мы их посылали в Петербург к князю Ухтомскому и Суворину, чтобы эти два редактора сильных газет им что-нибудь посоветовали и помогли. Они обещали, но вряд ли что сделают. Л. Н. им пишет прошение на имя государя, чтоб их выпустили переселиться за границу, всех — изгнанных, призывных и заключённых духоборов. Всё это мне страшно, как бы нас не выслали тоже!» (Толстая С. А. Дневники. Указ изд. Т. 1. С. 369).
3 апреля через М. О. Меньшикова, приезжавшего в Москву, прошение было передано Э. Э. Ухтомскому; тот вручил его Д. С. Сипягину, главноуправляющему императорской канцелярии, для передачи царю (несколько изменённый вариант немного позднее — на Кавказе Г. С. Голицыну).
У биографа Толстого и одновременно участника событий есть указание на успешность одного из обращений самих духоборов: «Все ходатайства духоборов и друзей их о смягчении их участи оставались без результата. Но одно из прошений попало в руки императрицы-вдовы, приезжавшей на Кавказ к сыну, и этому прошению был дан ход и просьба духоборов была удовлетворена; им было разрешено выехать за границу с тем, чтобы назад уже не возвращаться» (Бирюков П. И. Указ. соч. Т. 3. С. 301).
После некоторых проволочек состоялось секретное распоряжение: духоборам призывного возраста и сосланным за отказ от военной службы переселение запретить, а остальным разрешить — без права возвратиться на родину.
О препятствии к этому главном, помимо мелких административных, пишет Толстой всё в том же обращении своём от 19 марта в иностранные газеты:
«Людям позволяют выехать, но предварительно их разорили, так что им не на что выехать, и условия, в которых они находятся, таковы, что им нет возможности узнать мест, куда им выселиться, как и при каких условиях возможно это сделать, и нельзя даже воспользоваться помощью извне, так как людей, которые хотят помочь им, тотчас же высылают, их же за всякую отлучку сажают в тюрьму.
Так что, если этим людям не будет подана помощь извне, они так и разорятся и вымрут все, несмотря на полученное ими разрешение выселиться».
И чётко, как любят те, к кому он обращался теперь за помощью — Толстой называет тут же самое необходимое:
«Я обратился в одной из русских газет к русскому обществу — ещё не знаю, будет или не будет моё заявление напечатано, и обращаюсь теперь ещё и ко всем добрым людям английского и американского народа, прося их помощи, во-первых, деньгами, которых нужно много для одной перевозки на дальнее расстояние 10 000 человек, и, во-вторых, прямым непосредственным руководством в трудностях предстоящего переселения людей, не знающих языков и никогда не выезжавших из России» (71, 326 – 327).
От Леопольда Антоновича узнаём о том, как решался вопрос с местом эвакуации из проклятого «русского мира» христиан всемирного братства. Как водится, “первый блин” вышел комом:
«Вопрос этот обсуждался главным образом за границей В. Чертковым и Д. Хилковым и английскими квакерами, которые ещё до переселения сорганизовали в Лондоне особый комитет для привлечения средств нуждавшимся духоборам. В. Чертков, как участник этого комитета, сообщил квакерам о намерении духоборов выселиться за границу, и квакеры тотчас же стали собирать пожертвования для специально духоборческого переселенческого фонда.
Наиболее подходящей страной для духоборов как в хозяйственном, так и в других отношениях являлась несомненно Канада, и на выборе именно этого места особенно настаивал Д. Хилков. Однако переселиться туда казалось невозможным в виду крайней дороговизны переезда.
Из мест же, лежащих ближе к Кавказу, квакеры указывали на принадлежащий Англии остров Кипр.
В первых числах июля 1898 г. для окончательного обсуждения этого дела в Лондон приехали два духоборческих ходока, Иван Ивин и Пётр Махортов. Канада казалась им более желательным местом для поселения, но, как было уже сказано, переехать туда пока не было возможности в виду недостатка средств. Ждать же, пока наберётся необходимая для этого сумма, они не могли, торопясь переселиться до наступления зимы. Поэтому они выразили согласие переселиться временно на о. Кипр.
После длинной переписки, на Кавказ была послана духоборам телеграмма, что можно брать паспорта, нанимать пароходы и готовиться к выезду на Кипр.
Тотчас же 1126 чел. духоборов, которые должны были составить первую партию, распродали последнее своё имущество, взяли паспорта и переехали в Батум, чтобы ждать там пароход, нанятый ими для переезда на Кипр.
[…] 6-го августа l898 г. из Батума вышел французский пароход „Duran", увозя на Кипр 1126 чел. духоборов. Переселение же остальных 2200 чел., живших в Тифлисской губ., откладывалось на неопределённое время.
[…] К великому счастью духоборов, в продолжение всего плавания до Кипра погода стояла тихая.
Переехав на Кипр, духоборы очень скоро увидели, что жить там нет никакой возможности. Огромный процент страдавших на Кавказе лихорадкой ещё увеличился, причём случаи лихорадки очень часто оканчивались здесь смертью. На первых порах переболели почти все и умерло более 60 человек, и только с наступлением зимы заболеваемость и смертность понизились.
Квакеры поддерживали эту партию духоборов всё время пребывания их на Кипре и обещали перевезти их на свой счёт с Кипра в страну, куда переселятся остальные духоборы с Кавказа.
Печальная участь, постигшая переселившихся на Кипр духоборов, заставила остальных отказаться от мысли продолжать переселение на этот остров, и теперь было решено и духоборами и лицами, заведовавшими организацией переселения, что нужно сделать все возможное для скорейшего переселения в Канаду оставшихся на Кавказе духоборов, так же как и 1126 чел., живущих уже на Кипре.
В последних числах августа духоборческие ходоки, И. Ивин и П. Махортов, вместе с Д. Хилковым отправились из Англии в Канаду для исследования страны и условий местной жизни. Для официальных же переговоров с канадским правительством поехал вместе с ними энергичный, деловитый человек, англичанин г. Моод, стоявший близко к квакерам и очень сочувственно относившийся к духоборам.
Вскоре от ходоков из Канады духоборы стали получать письма, в которых они всячески восхваляли Канаду, говоря, что „лучшей земли для переселения не найти". В то же время г. Моод сообщал, что в принципе канадское правительство на переселение духоборов соглашается. Кроме того, благодаря стараниям г. Моода, канадская Тихоокеанская железная дорога, по которой духоборам пришлось бы ехать от порта высадки до мест поселения (около 2000 миль), сделала для них скидку в 50% с обыкновенного своего тарифа» (Сулержицкий Л.А. В Америку с духоборами. Указ. изд. С. 8 – 11).
Эйльмер (Алексей Францевич) Моод, обрусевший англичанин, много лет проживший в России, уже встречался читателю на страницах этой книги — как переводчик сочинений Толстого и адресат писем Льва Николаевича к нему… Теперь этот энергичный, с деловой хваткой, человек предстанет в амплуа помощника духоборам.
* * * * *
Как водится, поганая тётя родина, имперская Россия, попыталась мелочно, подло, ненужно, но зато дотошно и разрушительно вмешаться в начавшееся общественное дело. П. И. Бирюков вспоминает, как в редакцию газеты «Русские ведомости», поддержавшей Толстого, пришло распоряжение министра внутренних дел о «доставлении» в казначейство всех собранных пожертвований и, более того, сообщении газетой в полицию имён жертвователей:
«"Русск<ие> вед<омости>" ответили, что деньги уже переданы мне и представили в этом расписку.
Но администрация этим ответом не удовлетворилась. В архиве "Русск. вед." сохранился такой след об этом требовании:
"21-го апреля 1898 года министр внутренних дел объявил "Русским ведомостям" третье предостережение и приостановил газету на два месяца, как значилось в официальном сообщении об этом ("Русск. вед." № 112 от 25-го июня 1898 г.), "за сбор пожертвований в пользу духоборов, с распубликованием о сем в № 93 "Русских ведомостей" сего года и за уклонение от исполнения распоряжения московского генерал-губернатора".
[…] Заметка, по поводу которой последовала административная кара, гласила буквально только следующее:
"В контору «Русских ведомостей» поступило в распоряжение гр. Л. Н-ча Толстого для оказания помощи больным и нуждающимся духоборам: от иногороднего подписчика 300 рублей, от г. М. 400 р., от неизвестного 300 р.". Что же касается неисполненного распоряжения генерал-губернатора (или, точнее, требования обер-полицмейстера, с которым только и имела об этом случае дела редакция), то оно действительно было не исполнено: требовали передачи в распоряжение администрации денег, пожертвованных в распоряжение Толстого, которому они, конечно, и были своевременно вручены» (Бирюков П.И. Биография Л.Н. Толстого. Указ. изд. Т. 3. С. 302 – 303).
Чтобы было уж совсем точно: пожертвования, сделанные через редакцию в пользу духоборов, действительно подлежали передаче администрации, между тем как редакция разумно и смело отослала эти деньги Л. Н. Толстому — через П. И. Бирюкова.
* * * * *
Между тем, денежные средства всё же поступали, и казавшаяся ещё весною 1898 года недосягаемой Канада вдруг сделалась вполне кликабельной. С. Л. Толстой рассказывает о том, как был сделан организаторами переселения окончательный выбор.
Всё же любил и хранил духоборов Господь: «Эмиграция в Капскую колонию или Австралию была немыслима уже по одной дороговизне переезда», а в Аргентине были сложности с отказом от военной службы:
«Таким образом, наиболее возможным представлялось переселение в Канаду. Либеральное, почти независимое правительство, освобождение от воинской повинности, прекрасная земля, слабая заселённость, выгодные условия для мигрантов — всё это было в пользу эмиграции в Канаду.
[…] Первоначально мысль эта явилась у одного известного русского эмигранта П. А. Кропоткина, который, обсудив её вместе с профессором университета в Торонто Джемсом Мейвором, сообщил этот план квакерам и русским в Англии. Духоборы, много слышавшие об Америке и желающие переселиться именно в Америку, с радостью ухватились за эту возможность.
[…] Поездка ходоков в Канаду была успешна. Канадское правительство согласилось в виде исключения принять духоборов зимою и дало им такие льготы, которые оно не даёт даже поселенцам, «говорящим по-английски», то есть британцам, британским колонистам и выходцам из Соединённых Штатов. Оно гарантировало духоборам полную религиозную свободу, освободило их от воинской повинности в какой бы то ни было форме, предоставило им землю на общих основаниях…». Для помощи переселившимся был создан особый Духоборческий фонд (Толстой С.Л. Указ. соч. С. 50 – 52).
45 тысячами рублей из 89 требовавшихся на перевозку Первой партии, именно тифлиссцев, особенно жестоко и злобно гонимых «христианской» Россией, располагали сами гонимые. Остальные средства были: сборы по России, «пожертвования» английских толстовцев (В. Г. Чертков тупо ограбил общинную кассу Джона Кенворти, но это отдельная нехорошая тема…) и деньги квакеров. Кроме того, получив благословение из Канады — ходоки отправились снова… разумеется, к Толстому! 3 августа 1898 г. в Ясной Поляне были необычные гости: «беспаспортные», беглецы с места ссылки, духоборы Павел Васильевич Планидин (памятный Толстому по визиту ещё 30 марта) и некто Постников — «за советами по делу переселения» (Гусев Н.Н. Летопись жизни и творчества Льва Николаевича Толстого. 1891 – 1910. М., 1960. С. 293).
Софья Андреевна разместила тайных визитёров в знаменитом Павильоне — садовом домике близ большого яснополянского дома — и с тревогой, с раздражением на мужа ожидала визита полиции. Всё тогда, однако, обошлось.
Раздраконенный смиренными просителями на новые сборы, Лев Николаевич 4 и 5 августа 1898 г. снова пишет к богатым людям с призывом сделать пожертвования на дело переселения духоборов» (Там же).
Между тем, совершенно независимо от этих сборов, на уже имевшиеся средства, 7 августа была отправлена первая, «неудачная», партия духоборов, 1139 человек — на Кипр. И слава Богу, что «толстовских» денег там было не много: деньги эти пропали, не говоря о погибших на Кипре людях — а выживших пришлось эвакуировать уже оттуда. Причина проста: добрая тётя родина, поганая гадина Россия, намеренно селила духоборов, хотя и в тёплых широтах, да в ХОЛОДНЫХ местах, на безлесных и на возвышенностях, на скудных почвах. «Наш народ к холоду привычен» — часто слышал от них Сергей Львович Толстой (Толстой С.Л. Указ. соч. С. 51). Им пришлось адаптироваться к холоду — и жаркий климат Кипра оказался неприемлемым, а для многих — смертельным.
Одному из первых, Лев Николаевич написал богатейшему сахарозаводчику Лазарю Израильевичу Бродскому (1848, Новомиргород — 1904, Базель). Озолотившийся на стране дураков, любителей сладенького, России, этот добрый человек, дважды благородный и благословенный Богом — ибо был он еврей и «малоросс» (украинец) — разумеется, внутри себя был «человеком мира» и самых прогрессивных убеждений: просвещённым фабрикантом своей эпохи. Он бы не отказал гонимым в средствах на эвакуацию… Но увы! время сладких денег от Бродского было упущено. Отстроив только что в Киеве роскошную синагогу (где через несколько лет его и будут отмаливать в заупокойных), Лазарь Израильевич благоразумно эвакуировался из России в Швейцарию — заслуженно-СЛАДКО, спокойно и медленно дожить век, сколько Бог даст… Из сахарной конторы, от русских наёмных «шестёрок» фабриканта, вместо денег пришла отписка: держитесь, Лев Николаевич, и всего вам наилучшего! Другой просвещённый благодетель, на симпатии и поддержку которого мог рассчитывать Толстой, Козьма Терентьевич Солдатёнков, знаменитый книгоиздатель и потомственный купец, СТАРООБРЯДЕЦ, вернувшись из-за рубежа, таки промешкал на денежных мешках аж до конца января 1899 г., когда, 30-го числа, всё-таки занёс 5 тысяч рублей лично В РУЧКИ Софье Андреевне Толстой — тем самым наградив себя за финансовые “потери” общением с чудеснейшей женщиной! За богатейшего, но и жаднейшего золотопромышленника Сибирякова тысячу рублей прислала тайком его дочь Анна. С. Т. Морозов и ещё ряд толстосумов — просто послали Толстого мысленно нахуй и не ответили ему. А П. М. Третьяков отказал открыто и решительно — не сочувствуя, как православный россиянин, делу эвакуации из России гонимых сектантов.
Всего, по сведениям П. И. Бирюкова, Толстой написал в 1898 году до 20-ти просительных писем. Не называя имени адресата, биограф приводит текст одного из них — который и мы возьмём за образец. Это письмо от 12 октября 1898 г. к Александру Николаевичу Коншину (1867 – 1919) — сыну фабриканта, владельцу мануфактурной фабрики в Серпухове и одному из основателей журнала «Свободное воспитание»:
«Милостивый государь Александр Николаевич,
Обращаюсь вам с просьбой о денежной помощи Кавказским духоборам. Люди эти, как вы, вероятно, знаете, стараясь исполнить в самой жизни учение Христа, которому они следуют, не могли исполнять требуемой от них правительством воинской повинности и за это подверглись гонению, которое вследствие грубости кавказской администрации дошло до страшной жестокости.
Отказывавшихся истязали, запирали в тюрьмы, ссылали в худшие места Сибири, где и теперь страдают сотни лучших людей, разоряли их селения, выселяя целые семьи из их жилищ в татарские деревни. Измученные всем этим духоборы просили о позволении им выехать за границу. Им разрешили, но в последние года их так разорили, что у них нет средств для переезда в Канаду, где им предлагают земли. Их всех выселяющихся более 7000 человек. На переезд по морю и по железным дорогам им нужно по крайней мере по 100 р. на душу, а у них, продав всё своё имущество (большую часть уже продали), наберётся не более 300 тысяч. Правда, есть добрые люди в Англии и России, которые пожертвовали и жертвуют, но всё-таки недостаёт очень много.
Подписка для этой цели не разрешается, и потому мы решили просить богатых и добрых людей помочь этому делу. И вот я обращаюсь к вам, прося вас дать, сколько вы найдёте возможным для этого несомненно доброго дела» (71, 463 – 464).
Коншин ответил 5 ноября, сообщая, что может передать в распоряжении Толстого четыре тысячи рублей. В дальнейшем эта сумма была Коншиным удвоена. Кроме того, он включился, с «командой» помощников Толстого (о которой стоило бы написать особенную книгу), в дела организации переезда и в 1899 году был в числе сопровождавших в Канаду четвёртого, последнего, парохода с духоборами.
В сборе средств для переезда духоборов и привлечении к ним внимания потенциальных помощников было лично для Л. Н. Толстого ещё одно направление, самое непростое — творческое. О статье «Две войны», созданной писателем и публицистом в середине августа 1898 года, мы уже рассказали читателю в своём месте. 27 августа оконченная статья была отправлена В. Г. Черткову для бесцензурного заграничного издания.
Это единственное писание, на которое Толстой отвлёкся за месяцы своего “ударного” труда над будущим романом «Воскресение». И отвлёкся Толстой от художественного сочинения не напрасно: публикацией через В. Г. Черткова статьи в бесцензурной заграничной печати он ещё раз — и отнюдь не лишний! — напомнил мировой общественности о гонимых в России духовных христианах и о необходимости помощи им.
Но основные, титанические труды уходили на роман — третья редакция которого, кстати сказать, была закончена в тот же день 27 августа, когда к Черткову отправились «Две войны».
Самым уважительным образом Толстой относился и к текущей корреспонденции, не связанной с духоборами: прочитывал ежедневно адресуемые ему письма и даже отвечал на ряд из них. Для примера, и именно для нашей темы, интересен ответ на телеграмму из газеты «The Sunday World» от 19 августа, такого содержания (перевод с английского):
«Поздравляем по поводу результатов вашей борьбы за всеобщий мир, достигнутых рескриптом царя. Будьте добры ответить. Ответ тридцать слов оплачен» (Цит. по: 71, 431).
Запрос касался созывавшейся по инициативе русского правительства мирной конференции в Гааге. Отрицательное отношение Толстого к Гаагской мирной конференции было выражено им в письме к группе шведской интеллигенции в январе 1899 г., которое мы так же рассмотрели отдельно.
Понимая, что в 30-ть слов уложиться будет тяжело и мысленно послав газетчиков нахуй, Толстой всё же ответил им телеграммой, датируемой приблизительно 20 – 22 августа (в оригинале на английском — ровно 28 слов, любимое число Л. Н. Толстого!):
«Следствием декларации будут слова. Всеобщий мир может быть достигнут только самоуважением и неповиновением государству, требующему податей и военной службы для организованного насилия и убийства» (71, 430).
В письме из Англии от 20 июля н. с. 1898 г. В. Г. Чертков сообщал своему ближайшему другу и учителю о заседании квакерского комитета помощи духоборам, на котором было решено немедленно переселить 3500 духоборов, расселённых в горах Терской области, на о. Кипр. Сообщая смету на переселение, Чертков писал, что необходимо немедленно собрать ещё 75 тысяч рублей для осуществления этого плана. 14 июля (26 июля н. с.) Толстой отвечал ему, в числе прочего, следующим:
«Так как выяснилось теперь, как много ещё недостаёт денег для переселения духоборов, то я думаю вот что сделать: у меня есть три повести: Иртенев <первоначальное заглавие повести «Дьявол». – Р. А.>, Воскресение и О. Сергий (я последнее время занимался им и начерно написал конец). Так вот я хотел бы продать их на самых выгодных условиях в английские или американские газеты (в газеты, кажется, самое выгодное) и употребить вырученное на переселение духоборов. Повести эти написаны в моей старой манере, которую я теперь не одобряю. Если я буду исправлять их, пока останусь ими доволен, я никогда не кончу. Обязавшись же отдать их издателю, я должен буду выпустить их, tels quels [лат. таковыми, каковы они есть.] Так случилось со мной, с повестью Казаки. Я всё не кончал ее. Но тогда проиграл деньги и для уплаты передал в редакцию Р[усского] В[естника]. Теперь же случай гораздо более законный. Повести же сами по себе, если и не удовлетворяют теперешним требованиям моим от искусства — не общедоступны по форме — то по содержанию не вредны и даже могут быть полезны людям, и потому думаю, что хорошо, продав их как можно дороже, напечатать теперь, не дожидаясь моей смерти, и передать деньги в комитете для переселения духоборов.
[…] Эта мера поможет мне ещё в том отношении, что, отдав эти свои сочинения для дела переселения, мне будет удобнее обратиться к разным богатым лицам с просьбой о пожертвованиях на дело переселения» (88, 106 – 107).
Кстати сказать, возникший денежный у автора (но при этом бескорыстный!) интерес к публикованию «Воскресения» не пошёл в ущерб и творческим результатам: гений художественного слова не покинул Толстого в сложившейся ситуации. Вот лишь один, хрестоматийный, пример его работы — из дневника С. А. Толстой. В день 70-тилетия, 28 августа 1898 г., Софья Андреевна записала примечательную беседу с мужем о романе «Воскресение»:
«Утром Л. Н. писал «Воскресение» и был очень доволен своей работой того дня. “Знаешь, — сказал он мне, когда я к нему вошла, — ведь он на ней не женится, и я сегодня всё кончил, т. е. решил, и так хорошо!” Я ему сказала: “Разумеется, не женится. Я тебе это давно говорила; если б он женился, это была бы ФАЛЬШЬ” (ДСАТ – 1. С. 405).
Речь, конечно же, о главной паре персонажей романа — Катюше Масловой и Дмитрии Нехлюдове.
Но дальше Софье Андреевне, не разделявшей с супругом его чистой, евангельской Христовой веры, пришлось почувствовать нечто более для неё тяжёлое, нежели художественная фальшь.
В дни 12 и 13 сентября была плохая погода, да к тому же и много нежеланных Софье Андреевне гостей в яснополянском доме — среди которых, конечно, не могло быть Сергея Ивановича Танеева, тогдашнего платонического любовника жены Толстого, всегда вожделенно-желанного ею гостя. И некуда бежать: дождь, слякоть… А муж, прелестный муж, затеял в оба дня читать вслух гостям отрывки из нового своего сочинения — именовавшегося тогда ещё “повестью” — «Воскресения». И не всё ей понравилось в этих отрывках: в интимных отношениях главных героев и героини ей явственно послышались отзвуки печально и мучительно памятных ей по Дневнику мужа “похождений” его холостой молодости. И каково ей это слушать при гостях! По их разъезде 13-го в вечер последовало конфликтное общение, о котором Соня рассказала в дневнике:
«Повесть эта привела меня в тяжёлое настроение. Я вдруг решила, что уеду в Москву, что ЛЮБИТЬ и это дело моего мужа я не могу; что между нами всё меньше и меньше общего... Он заметил моё настроение и начал мне упрекать, что я ничего не люблю того, что он любит, чем он занят. […]
— Да вот и дело моё духоборов ты не любишь... — упрекнул он мне.
[…] Делу помощи голодающим в 1891 и 1892 году, да и теперь, я сочувствовала, помогала, работала сама и давала деньги. И теперь, если кому помогать деньгами, то только своим смиренным, умирающим с голоду мужикам, а не гордым революционерам — духоборам.
[…] Не могу я вместить в свою голову и сердце, что эту повесть, после того как Л. Н. отказался от авторских прав, напечатав об этом в газете, теперь почему-то надо за огромную цену продать в «Ниву» Марксу и отдать эти деньги не внукам, у которых белого хлеба нет, и не бедствующим детям, а совершенно чуждым духоборам, которых я никак не могу полюбить больше своих детей. Но зато всему миру будет известно участие Толстого в помощи духоборам, и газеты, и история будут об этом писать. Л внуки и дети чёрного хлеба поедят!» (Толстая С.А. Дневники: В 2-х т. М., 1978. Т. 1. С. 411 – 412).
По поводу этой именно сентенции Софьи Андреевны в дневнике В. Б. Шкловский, биограф Толстого, высказал некогда ценное уточняющее замечание:
«Внуки и дети имели состояние больше, чем полмиллиона, и права на одиннадцать томов собрания сочинений, а белый хлеб стоил четыре копейки фунт, и они могли купить поезд ситного хлеба» (Шкловский В.Б. Лев Толстой. М., 1963. С. 707).
В письме к мужу от 3 сентября 1898 года из Москвы “бедная” жена “разорившего семью” мужа плачется, что, прогуляв по магазинам до половины седьмого вечера, «ещё половины покупок не сделала, а артельщик говорит, что записи <покупок на доставку. – Р. А.> так много, что в три дня не отделаешься» (Толстая С.А. Письма к Л.Н. Толстому. М., 1936. С. 708).
Дневник С. А. Толстой сохранил и свидетельства того, как первоначальный план Л. Н. Толстого подготовить для издания ради сбора средств духоборам три сочинения: «Отец Сергий», «Хаджи-Мурат» и «Воскресение» было скорректировано в пользу продажи на исключительных условиях одного «Воскресения», которое в последующие месяцы было расширено Толстым из повести до романа (Толстая С.А. Дневники. Указ. изд. Т. 1. С. 401, 405). Откуда ни возьмись, как в “лучшие годы” продажи «Войны и мира», Толстой вновь явил и деловую хватку, и настойчивость в переговорах с будущим издателем «Воскресения», упомянутым Софьей Толстой богатым евреем Адольфом Марксом. Вот почему, уже не имея возможности пенять на христианское нестяжательство мужа, Софья Толстая только выражает обиду, что деньги уйдут мимо семьи, мимо “бедствующих” в своих поместьях детей Толстого (Там же. С. 401). Но Толстой-то знал, что такое НАСТОЯЩЕЕ бедствие!
Из письма к жене, 18 (19?) сентября 1898 г.: «Ещё духоборческие дела, которые находятся в очень напряжённом состоянии. Надо ехать 2000 человекам, а денег не хватает 50 тысяч. Верю, что устроится, а делаю, что могу, не волнуясь, но и не унывая» (84, 327).
В октябре 1898 г. Толстой собрал более 15 тысяч денег для эвакуации из России духоборов и договорился с художником Л. О. Пастернаком об иллюстрациях для «Воскресения» — всё ещё повести, в понимании автора, хотя переговоры с будущим её издателем подталкивали Льва Николаевича к переработке повести в большой роман, с которого Адольф Маркс сорвал бы куш, но который бы (то есть права на его публикацию) и продать ему можно было очень дорого. Соня в связи с этими переговорами вспоминает в дневнике старый грех мужа, им самим упомянутый в приведённом выше письме В. Г. Черткову: продажу в 1862-м в журнал Каткова повести «Казаки» из-за карточного долга, и, в связи с этим, «кстати» сетует на «торговлю душой человеческой» (Толстая С.А. Дневники. Указ. изд. Т. 1. С. 416). Вероятно, читателю не надо напоминать, что ТОГДА, в 1860-х, и позднее, в 1870-е гг., когда денежки с продаж шли на обеспечение её с детьми барской, зажиточной жизни в Ясной Поляне, а не на убиваемых, ненавидимых её «отчизной» духовных христиан — Соня отнюдь не возражала против такой торговли!
Биограф, друг Толстого и активный участник событий П. И. Бирюков приводит следующий текст договора Толстого с издателем:
«Адольфу Фёдоровичу Марксу. Предоставляю редакции "Нивы" право первого печатания моей повести "Воскресение". Редакция "Нивы" платит мне по тысяче рублей за печатный лист в 35 000 букв. Двенадцать тысяч рублей редакция выдаёт мне теперь же. Если повесть будет больше двенадцати листов, то редакция платит то, что будет причитаться сверх 12 000; если же в повести будет менее двенадцати печатных листов, то я или возвращу деньги, или дам другое художественное произведение.
Лев Толстой.
12 октября 1898 г.» (Бирюков П.И. Биография Л.Н. Толстого. Указ. изд. Т. 3. С. 311).
«Само печатание романа — замечает тут же биограф, — должно было начаться с марта следующего года сразу на всех главных европейских языках. Это было исполнено и доставило Л. Н-чу немало хлопот» (Там же).
Адольф Маркс “нагрузил” автора пожеланиями о своей недешёвой покупке, и, как назло, необходимость напряжённой работы совпала у Толстого с простудой и ослаблением сил. Да тут ещё, с письмом от Эйльмера Моода, пришли известия о непростых переговорах его с канадским правительством об условиях переселения духобор в Канаду. И Толстой был в эти дни обременён сомнениями в том, как он пишет В. Г. Черткову в раздражённом письме 15 октября, «стоило ли столько трудов и отступлений от требований христианства для того, чтобы от одного бессердечного и жестокого хозяина перейти к другому, не менее, если ещё не более бессердечному» (88, 133).
Но вот 20-го октября от Маркса был получен аванс в 12 тысяч, и Толстой повеселел. Давние знакомцы, адвокаты Василий Алексеевич Маклаков (1869 – 1957) и Фёдор Никифорович Плевако (1842 – 1909) помогали Толстому со “скоростным” теперь сбором материала для «Воскресения». Верный Леопольд Антонович Сулержицкий готовил переезд духоборов и только что воротился с добрыми новостями. О своих похождениях Суллер сообщает в своих записках следующее:
«Опросив все агентства, я нашёл в Марсели дешевле других пароход: „Les Andes", который, имея все приспособления для палубных пассажиров, просил за рейс из Батума в Квебек 84 000 рублей. Поднять он мог только 1 300 чел., следовательно, переезд одного человека от Батума до Квебека обошёлся бы около 65 рублей. Кроме того, за проезд по Канадской Тихоокеанской жел. дор. нужно было заплатить приблизительно по 10 руб. с души. Итого 75 руб. за проезд каждого человека. Это было ещё настолько дорого, что переехать всем в этом году не хватило бы средств.
Тогда я решился нанять простой грузовой пароход без всяких приспособлений для пассажиров, без команды, за исключением самого необходимого количества машинной команды и рулевых, с тем, чтобы самому приспособить его для перевозки пассажиров и сорганизовать команду из молодых духоборов.
[…] При найме парохода нам нужно было выговорить право делать необходимые постройки, т. е. нары для пассажиров и другие приспособления. С пароходной компании, так же как и с капитана парохода снималась всякая ответственность за пассажиров. Пароход нанимался на рейс весь, со всеми своими помещениями, и компании не должно быть никакого дела до того, чем я, как временный владелец, нагружу его в Батуме.
При помощи конторы Малевича в Батуме, после долгих поисков во всех заграничных портах, в Ливерпуле найден был подходящей пароход „Lake Hurone" и на тех же условиях „Lake Superior". Оба эти парохода ходили обыкновенно между Ливерпулем и Квебеком.
[…] По моему расчёту, „Lake Hurone" мог поднять более 2 000 человек. За рейс от Ливерпуля в Батум, который он в виду поспешности должен был сделать порожним, и далее из Батума в Квебек или если река Св. Лаврентия замёрзнет к тому времени, то в Сен-Джон, судохозяева спросили 56 000 рублей.
Если разложить эту сумму на всех живших в Тифлисской губ. духоборов (2 140 человек), которых я рассчитывал взять с этим пароходом, то переезд до Квебека каждого человека обойдётся всего лишь в 27 р.
Немедленно был заключён контракт, по которому „Lake Hurone" поступал в полное моё распоряжение. […] Через несколько дней на таких же условиях за 60 000 руб. был нанят „Lake Superior" с той только разницей, что в Батуме он должен простоять 7 дней, что было необходимо для того, чтобы растянуть промежуток между приездом двух партий в Канаду. Нанимателем второго парохода значился Сергей Львович Толстой. Вскоре он приехал на Кавказ, чтобы подготовить свою партию к выезду, т. е. 1 600 Елисаветпольских и 700 карсских, а также, чтобы, приняв „Lake Superior", сделать на нём необходимые перестройки и вести его до Канады» (Сулержицкий Л.А. Указ. соч. С. 14 – 16).
С. Л. Толстой сопровождал вторую партию духоборов в Америку. Пароход с духоборами, на котором ехал С. Л. Толстой, «Lake Superior», вышел из Батума с 2000 духоборов 23 декабря 1898 г.
Не напрасно в это же время явился в Ясную Поляну и Герберт Арчер, помощник Черткова и Моода в переводе и издании в Англии сочинений Л. Н. Толстого. В последующие месяцы ему суждено будет обеспечивать в Англии интересы, пожалуй, самого экстравагантного из писателей эпохи: желавшего получить деньги за издание переводов романа (пусть даже и для нужд духоборов!), не обеспечивая прав собственности на эти переводы. Надорвавшись на этом, Арчер в начале 1899-го сбежит сам в Канаду, помогать духоборам обустраиваться на месте — оставив титаническое, затяжное дело с романом В. Г. Черткову. По счастью для Владимира Григорьевича, в июле 1899 г., когда эпопея спасения из России духовных христиан была в основном позади, Толстой стал менее щепетилен в отслеживании переводов и даже — страшно сказать! — выразил в письме к Черткову простое желание просто уставшего человека: расторгнуть все контракты с издателями и переводчиками, тупо послать их всех на… туда, куда давно хотелось, и просто просить «как издателей, которые будут перепечатывать роман, так и читателей» жертвовать средства в основанный Чертковым Духоборческий фонд в Англии. Прикинув возможное число судебных исков и неизбежный скандал, Владимир Григорьевич сумел тогда отговорить друга и учителя от необдуманного шага (Гусев Н.Н. Летопись жизни и творчества Льва Николаевича Толстого. М., 1960. Кн. 2. 1891 – 1910. С. 325 – 326).
Софья Андреевна смирилась и, как и многие другие, не разделяя Христовой истинной веры ни с мужем, ни с духоборами — всё же включилась в общее доброе дело помощи спасаемым из России её жертвам. Например, в письме к жене Толстого от 3 или 4 ноября 1899 г., в числе прочего — речь о деньгах, посылаемых на обустройство в Канаде переселившихся духоборов:
«Посылаем на Козловку, и я надеюсь получить от тебя известие, которое очень мне нужно, хочется знать, как ты себя чувствуешь. Мы с Таней ездили вчера в Тулу. Я видел Плевако и Маклакова, которых встретил, они ехали к нам и сделали, что мне было нужно. Денег оказывается больше, чем я думал. Если ты не послала, то пошли 10 000, а остальные оставь. Если послала, то всё равно. Это не важно.
Я чувствую себя хорошо, благодаря своему воздержному режиму, и ПОРЯДОЧНО работал. Целую тебя, Сашу, Мишу, и радуюсь мысли скоро увидать тебя.
Л. Т.» (84, 345 – 346).
Речь в письме идёт о посылке денег духоборам из средств аванса за «Воскресение», частью же из пожертвований. Посылались деньги в то время на имя правительственного агента, ведавшего расселением духоборов в Канаде, Мак-Крири (см. письмо к нему Толстого от 12 ноября 1899 г. нового стиля. – 72, 233). Духоборам Толстой писал об этом следующее 6 ноября: «Посылаю вам собранные деньги. Я полагаю, что хорошо бы было считать эти деньги, так же как и другие средства, которые вы получаете от добрых людей и от работающих братьев, общим достоянием и не делить по душам, а давать больше тем, у кого больше нужда» (Там же. С. 238). При содействии Мак-Крири духоборы получали работу на железной дороге. При этом, однако, сам Мак-Крири смотрел на новоприбывших, как на продажный (работодателям) дешёвый трудовой скот, и скоро такие идеалисты дела переселения, как добросердечный и нравственно чуткий Леопольд Сулержицкий, порвали с ним отношения. Известясь о крайностях характеров и Мак-Крири, и Суллера, Толстой стал посылать деньги другому помощнику на месте, Герберту Арчеру (бежавшему, как мы помним, из Англии, от В. Г. Черткова и мороки с публикацией романа «Воскресение»), сочетавшему в себе чувство справедливости с английским практицизмом и сумевшему найти общий язык с Мак-Крири и подобными ему.
Софья Толстая отвечала мужу письмом НОЧНЫМ с 5 на 6 ноября:
«Сегодня получила твоё письмо, милый Лёвочка, но уже поздно было изменить посылку денег. Из Тулы получено было 2822 р. 55 к. и от Маркса 6660 р. 90 к. С прежними выходило 10 900 р. с чем-то, забыла. Я подумала, подумала да и послала 9000 р., а 1900 с чем-то осталось. Можно опять послать, это очень не дорого и просто делается» (ПСТ. С. 730).
В переписке с Адольфом Марксом, в письме 17 ноября 1898 г., Толстой окончательно согласился называть «Воскресение» романом (71, 491). Он рассчитывал кончить основные работы над романом до 1 декабря, уже дав обещание жене переехать около этого срока в Москву. В коротеньком письме 1 ноября духовно близким людям, Альберту Шкарвану и Хрисанфу Абрикосову, Толстой сообщал: «Я никогда не был так занят и делом духоборов, и отношениями самыми радостными с разными лицами, и, главное, своим Воскресением. Я так увлечён этим делом, что думаю о нём день и ночь. Думаю, что оно будет иметь значение» (71, 477).
Значение этого тяжелейшего труда для судеб спасённых из и от России духоборов и их современных потомков в Канаде и других странах свободного, цивилизованного мира — трудно переоценить. Но, конечно, подробное рассмотрение истории писания и публикации Толстым романа и отправки четырёх партий духоборов выходит за рамки нашей темы. В завершение данной части Главы седьмой ограничимся краткими сведениями из книжечки Леопольда Антоновича (к которой, как и к воспоминаниям С. Л. Толстого и других участников духоборческой эпопеи мы и отсылаем за подробностями читателя).
«1) Итак 10 декабря 1898 г. из Батума вышел „Lake Hurone" с 2.140 чел. ссыльных духоборов. Благодаря жестоким бурям в пути он был 32 дня и прибыл в С.-Джон 11-го января 1899 г.
В пути умерло 10 человек. Родился 1.
2) 17 декабря 1898 г. из Батума вышел „Lake Superior" с 1 600 чел. елисаветпольских и 700 чел. карсских духоборов — всего 2 300 чел. В пути был 27 дней и прибыл в С.-Джон 15-го января 1899 г., где и был задержан на 27 дней в карантине по случаю распространившейся на пароходе во время плавания оспенной эпидемии. В пути умерло 6 человек.
3) 15 апреля 1899 г. с острова Кипра вышел „Lake Superior" с 1 010 чел. духоборов. В пути был 26 дней и прибыл в Квебек 10 мая 1899 года. В пути умер 1 человек, родился 1.
4) В конце апреля 1899 г. из Батума вышел „Lake Hurone" с 2.300 человек карсских духоборов. В пути был 27 дней и, придя в Квебек, был задержан на 27 дней по случаю распространившейся в пути между духоборами оспенной эпидемии.
В дороге умерло 4 человека» (Сулержицкий Л.А. Указ. соч. С. 19).
В Канаде духоборы расселились в трёх районах. На «северном участке», по р. Сван-ривер (Swan-River) построили свои селения «холодненские» ссыльные духоборы, прибывшие с первым пароходом. На «южном участке», по равнине Дед-Хорс-Крик (Dead Horse-Creek) и Уайт-Сенд (White-Sand) поселились карсские и елисаветпольские духоборы второго парохода. Там же между речками Дед-Хорс-Крик и Стони-Крик (Stony Creek) обосновались «холодненские» духоборы с о. Кипра. Последняя партия, карсских духоборов, которую сопровождали В. Д. Бонч-Бруевич, А. Н. Коншин, В. М. Величкина и Е. Д. Хирьякова, прибывшая с четвёртым пароходом, расселилась частью на южном участке, частью в провинции Принца Альберта (Prince Albert land) по р. Саскачеван (Saskatchevan). Туда поехали зажиточные семьи и бедняки, бывшие у них в материальной зависимости.
Хозяйства духоборческие сложились в три формы: 1) частные хозяйства, 2) временные общины и 3) общины. Частные хозяйства вели по преимуществу елисаветпольские и карские зажиточные духоборы южного участка и особенно на земле принца Альберта.
В июне 1899 г. по инициативе одного из сектантов, некоего В. Потапова состоялась «съездка» представителей духоборческих сел, на которой Потапов призывал к объединению в одну общину. Но опыт ближайших же недель доказал невозможность проведения в жизнь принципа полного коммунизма: работы на отхожих промыслах выполнялись неряшливо, отдельные духоборы бесконтрольно и без развёрстки брали товары под заработок для личных потребностей и т. п. Лишь после того, как снова разделились по деревням, производительность труда улучшилась. По мере накопления отдельными духоборами денег и собственности, многие семьи выделялись и жили частным хозяйством. Общинами в полном смысле этого слова жило к 1 января 1900 г. 1605 человек, т. е. немного более одной четверти всех переселенцев. На всех трёх участках имели место два типа таких общин: придерживавшихся коллективного способа производства и полного коммунизма с крепкой внутренней организацией.
Спасением из России Лев Николаевич не ограничил своего общения с христианами духовного братства и своей помощи им. К началу 1900 г. почти завершилась эвакуация тех, на глотке кого тётя родина ослабила бульдожью хватку — дав разрешение. Но среди мучеников оставалась ещё духоборы «якутской» партии — то есть, сосланных падлой тётенькой на погибель в Якутскую область. За них Толстому пришлось радеть особливо — писать императору (об этом письме скажем чуть ниже). С другой стороны, как изящно сообщает нам биограф и, по совместительству, толстовец Павел Бирюков: среди переселившихся «духоборческий идеал "христианского всемирного братства" достигался с большим трудом и далеко ещё не был выполнен до конца» (Бирюков П.И. Биография Л.Н. Толстого. Указ. изд. Т. 4. С. 6).
Формулировочка лукава… «Идеал» на то и «идеал», сказал бы Толстой, что он в принципе не достижим, не может быть «выполнен до конца». Да оно и не требовалось и не требуется от людей, соединивших себя со Свободным Миром, с благородной евро-атлантической цивилизацией. Люди этого мира, по существу, за XIX и XX столетия пришли постепенно к тому, о чём мечтал Толстой — в той степени, в которой это посильно реальной человечьей природе. Элементы коммунитарного и общинного самоуправления, социальное и правовое государство, гармоничные отношения здоровых и радостных людей друг с другом и, хотелось бы надеяться — с природой, уже в скором грядущем… А на месте отжитых религиозных суеверий и идолопоклонства — именно такая «разумная вера», экзистенциальное и нравственное руководство в жизни, о котором мечтал Толстой. Счастливым людям и народам и не нужно иного…
Но это нам, с “высоты” наших 2020-х, видится такая добрая тенденция. Толстой же, не живший долго никогда и давно, к концу 1890-х, не бывавший за границей, и совершенно, к сожалению, не побывавший ни разочка в гостях у справедливо любимых им американцев — искренне опасался за духоборов, не зная, чему и верить в сумятице слухов, доходивших до него. Толстой получал известия непосредственно из Канады, но его корреспонденты, не соприкасавшиеся ранее с духоборами и составившие себе представление о них, как о «фриках», непонятных сектантах, мучениках идеи, были удручены прозаическими явлениями их жизни в это переходное время. В письмах к Толстому они не скрывали своего скепсиса и, быть может, не всегда объективно описывали создавшееся положение, иногда противореча друг другу, но все сообщения в основе сводились к одному: духовный подъём большинства духоборов понизился, и новые формы жизни далеко отошли от духоборческих идеалов. И поэтому в период с декабря 1899 г. по середину февраля 1900 г. Толстой не пишет, а трудоёмко составляет и, наконец, отсылает В. Г. Черткову известное письмо «Духоборам, переселившимся в Канаду», сперва размноженное Чертковым в двух тысячах экземпляров для рассылки духоборам, а позднее опубликованное в газете «Свободная мысль» (№ 5 – 6 за 1900 г., стр. 77 – 80). Приводим полный текст этого письма в Прибавлении № 4 к данной Главе.
В декабре 1900 г. Толстым было получено от проживавшего вместе с духоборами в Канаде А. М. Бодянского известие о намерении вернуться в Россию одиннадцати духоборческих женщин, — девяти жён и двух матерей духоборов, сосланных за отказ от воинской повинности в Якутскую область на поселение. До августа 1896 г. отказывавшиеся от военной службы сектанты отбывали наказание в дисциплинарных батальонах. Согласно высочайше утвержденному 5 августа 1896 г. постановлению Комитета министров, форма наказания была изменена, и все отказавшиеся были сосланы в отдалённые районы Якутской области на восемнадцать лет. При следующих призывах отказавшиеся ссылались туда же. Полученное духоборами разрешение покинуть Россию не распространилось на тех, которые отбывали наказание в Якутской области, но духоборы были уверены, что и сосланные получат скоро возможность переехать в Канаду. В виду этого семьи некоторых из ссыльных отправились в Канаду с партиями переселенцев, а остальные тогда же переехали в Якутскую область. 18 мая 1899 г. на ходатайство сосланных духоборов был получен отказ, и их матери и жёны решили вернуться, чтобы поселиться вместе с ними в Якутской области. Без особого разрешения сделать этого было нельзя, так как духоборы были выпущены из России без права возвращения на родину.
И тогда Толстой идёт на смелый шаг: пишет царю письмо с просьбой об освобождении и якутских духоборов от злой участи под названием «Россия» (датировано: 7 декабря, из Москвы). Приводим ниже текст первой редакции этого послания, с датировкой 4 – 5 декабря, как наиболее эмоциональной и неподцензурной, откровенной:
«Ваше Императорское Величество, государь Николай Александрович!
Вы наверно не знаете и одной тысячной тех ужасных, бесчеловечных, безбожных дел, которые творятся вашим именем. А если что и знаете, то оно представляется вам в таком превратном виде, что не видите всей бесчеловечности и часто глупой, скорее вредной, чем полезной тому делу, которое защищается, жестокости, с которой они творятся. Из всех этих преступных дел самые гадкие и возмущающие душу всякого честного человека — это дела, творимые отвратительным, бессердечным, бессовестным советчиком вашим по религиозным делам, злодеем, имя которого, как образцового злодея, перейдёт в историю — Победоносцевым.
Тысячи и тысячи лучших, высоконравственных, чистых, религиозных, убеждённых людей, тех, которые составляют силу народа, уже погибли в нужде и изгнании и теперь гибнут только за то, что они лучшие люди среди народа. А сколько жён, детей этих людей мучалось, голодало и умерло и теперь умирает в нужде и разлуке медленной смертью. Цвет населения не только Кавказа, но России, духоборы, несмотря на все мученья и страданья — их вымерло больше 20% — бросили навсегда своё отечество, Россию, с презрением и ужасом вспоминая всё то, что они перестрадали в ней. 5000 человек молокан карских, столько же эриванских, тоже лучшие из русских людей (прошение которых о выселении я переслал вам), молокане ташкентские, христиане харьковские, киевские, десятки тысяч людей только одного желают — покинуть своё отечество, страну дикого изуверства, гонений и насилия, и, отряхнув прах от ног своих, уйти туда, где людям не мешают исповедовать Бога так, как они понимают Его.
Я стар, мне жить осталось немного, и я давно уже собирался перед смертью сказать вам это: я считаю это своею обязанностью перед Богом, к которому я иду. Полученное мною письмо из Канады, которое при этом прилагаю, заставило меня, не дожидаясь более, сделать это.
Прочтите это письмо, оно короткое и предназначалось не для вас. Из него вы увидите всё и поймёте, если у вас точно доброе сердце, как говорят про вас. Несчастные эти люди, и не они одни (сосланы еще неповинные братья Веригины, где и томятся больше десяти лет в самых ужасных местах Сибири) сосланы в Якутскую область. Жёны и молодые женщины, свободные, живущие в достатке, после 5 лет разлуки просят, как милости, возможности разделить с мужьями их страдания.
Как ни трудно верить, что у вас доброе сердце, по тем ужасам, которые не переставая совершаются вашим именем — я верю в вас. И когда вы были больны, мне было жаль вас, я боялся, что вы умрёте и без вас будет хуже. Я на вас почему-то надеюсь. Прочтите сами это письмо и, когда уляжется в вас чувство оскорблённой, раздутой гордости, которое вызовет в вас это моё письмо, подумайте, сердцем подумайте (les grandes et les bonnes pensees viennent du coeur) (фр. Великие и добрые мысли идут от сердца.) и сделайте то, что вам подскажет это ваше доброе сердце.
Прогоните от себя этого злого и бездушного старика Победоносцева, который компрометирует вас и перед русским народом, и перед Европой, и перед историей, велите пересмотреть и уничтожить нелепые, противоестественные и позорные законы о гонениях за веру, которых нет ни в каких государствах и которые позорят тех, кто их поддерживает, прекратите всякие гонения за веру и верните всех сосланных, заключённых за то, что они исповедуют ту веру, которую даже не исповедуют ваши советчики, а только считают, что надобно исповедовать. Вы обязаны это сделать, потому что вы знаете, что гонение за веру дурно, и знаете, что десятки тысяч людей вашим именем подвергаются за веру страданиям, и знаете, что можете прекратить этот порядок вещей. Если же вы не сделаете этого, вы не можете не чувствовать себя виноватым, не можете спокойно отдаться никакому простому и доброму человеческому чувству; ни любви к семье, ни к людям, не можете спокойно пользоваться никакой радостью, не можете молиться (Мф. V, 23, 24): "...Итак, если ты принесёшь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, оставь там дар твой перед жертвенником и пойди прежде примирись с братом твоим, и тогда приди и принеси дар твой".
Если я не ошибся в вас, письмо это не огорчит вас. А если огорчит, то это так и надо. Надо, чтобы вы почувствовали себя виноватым для того, чтобы исправиться. А чувствовать себя виноватым сначала тяжело, но потом особенно радостно.
Простите меня, если что не так написал. Помоги вам Бог сделать то, что Ему угодно, и стало быть и лучшее для самого себя.
От всей души желающій вам добра. Л. [Толстой]» (72, 516 – 518).
Подцензурный вариант письма, отправленный адресату, был существенно смягчён и, как признаёт П. И. Бирюков, «к сожалению, после исправления письмо это потеряло значительную часть своей силы и остроты» (Бирюков П.И. Биография Л.Н. Толстого. Указ. изд. Т. 4. С. 6).
К письму Толстого было приложено письмо Бодянского из Канады. Письмо было передано Николаю II при содействии близкого знакомого семьи Толстых, судебного деятеля Н. В. Давыдова. Участи ссыльных оно не отменило, но достигло своей «минимальной» цели: жёны сосланных в Сибирь духоборов получили разрешение вернуться в Россию.
_________
К О Н Е Ц
_________
Прибавление № 3.
РЕДАКТОРУ ГАЗЕТЫ «STOKHOLM TAGBLATT»
http://tolstoy-lit.ru/tolstoy/pisma/1897/letter-125.htm
Прибавление № 4.
ДУХОБОРАМ, ПЕРЕСЕЛИВШИМСЯ В КАНАДУ
http://tolstoy-lit.ru/tolstoy/pisma/1899-1900/letter-200.htm