(жизнь и смерть волнистого попугая)
начало:
http://proza.ru/2017/05/20/407
В погожий ноябрьский день мы отправились в ближайший зоомагазин покупать дружочка для нашей Гердуси.
Наш выбор пал на самого шустрого нежно-голубого птенчика. Нам показалось, что по темпераменту он идеально подойдет для Герды. И, действительно, птицы быстро подружились. Наша Герда резко изменилась. Она стала более покладистой и перестала клеваться. Но было видно, что в птичьей семье все же царил матриархат. Герда была царицей, и молодой самец подчинялся ее авторитету.
Имя ему было подобрано удивительно быстро. Ваня предложил назвать его Карлом, и всем понравилось.
Карл. Карлуша… Ах, что за нежное создание мы приобрели! Это был настоящий аристократ. Он осторожно садился нам на руку, и казалось, совсем ничего не весил. В отличии от Гертруды, которая плюхалась на ладонь и давила на нее всей своей массой.
До конца ручным он так и не сделался. Несмотря на то, что он охотно брал угощение с ладони, а иногда даже из моих зажатых губ, в руки он не давался. Когда же мы его все-таки брали, он сначала тихонько возмущался, потом громче, как бы предупреждая: «сейчас укушу», и пределом его возмущения было то, что он с грозным видом действительно мог нас клюнуть. Но клевал он нас как бы понарошку, не больно, просто касался пальца своим клювом. Так родители играют со своими маленькими детьми: делают устрашающий вид, грозятся «съесть» свое чадо, а на самом деле слегка его касаются, и ребенок при этом заливается звонким смехом. Так и наш Карлуша. Он только делал грозный вид, а на самом деле был очень добрым, деликатным и никогда не делал нам больно.
А еще он был трусоват. Карл мог испугаться чего-либо на ровном месте. И тогда, от страха, он начинал стучать клювом. Точно так же, как люди стучат зубами в минуту сильного испуга и нервного напряжения. Интересно, что во время стресса, Карл и Гертруда являли собой полную противоположность. Несколько раз нам доводилось видеть, как испугавшись Карл безумно начинал щелкать клювом в то время как Гертруда впадала в настоящий транс и не реагировала ни на что. В такие моменты ее можно было брать, что называется, голыми руками. Она совершенно не сопротивлялась. И лишь через некоторое время, придя в себя, начинала возмущаться, крякая и пытаясь вырваться на свободу.
Видимо слабые нервы подорвали здоровье нашего Карлуши. Он прожил у нас около пяти лет. Детей они с Гертрудой не нажили. Впрочем, мы сами так и не приладили домик к их клетке. Однажды утром Карл показался нам немного вялым. Он сидел на жердочке и мелко дрожал. К обеду он вроде пришел в норму. А вечером опять сник и даже упал. Девочки взяли его в руки, поднесли воды… Он взглянул на них, словно прощаясь и словно извиняясь за доставленные неудобства (до последнего вздоха оставаясь аристократом), и протянул ножки. В таком виде (с вытянутыми лапками) мы с Ромой и застали его, когда вернулись вечером домой.
Девочки плакали:
– Умер наш Карлуша… Сейчас приедет ветеринар.
– Зачем? – не поняла я.
– Ну, как зачем?.. Его же надо похоронить, а самим закапывать животных в черте города запрещено.
Я была шокирована этим известием не меньше, чем самой смертью нашего любимца.
– Животных – да, я согласна, но эту кроху, весом в тридцать грамм, неужели мы не смогли бы сами закопать в заброшенном месте возле железной дороги?!
– Что теперь говорить об этом? По телефону сказали, что ветеринар уже выехал.
Откуда выехал ветеринар мы не знаем, но до нас он добрался уже за полночь. Открыв дверь, я увидела на пороге худенького молодого человека, почти подростка, в распахнутом белом халате с фонендоскопом на шее. Он вошел в прихожую. Сюда же мы уже принесли Карлушу в картонной коробке. Даже не взглянув на… (тело, или труп, или на покойника – не знаю, как правильно в таких случаях надо говорить), доктор достал какие-то бумаги и приготовился их заполнять. Но тут я решила уточнить вопрос цены за эту услугу. Дело в том, что по телефону девочкам сказали, что все обойдется в тысячу рублей. Но молодой врач сказал, что тысячу стоит только его вызов. А транспортировка до места кремации и сама кремация оплачивается отдельно. При слове «кремация» мои глаза наполнились слезами. Его даже не закопают, а сожгут в горячей печи!.. Кажется, слеза все-таки скатилась по моей щеке, когда я услышала какую сумму он назвал. Мы слегка оторопели. Ветеринар тоже замер в ожидании ответа. Справившись со своими чувствами, я сказала:
– Ладно, забирайте.
Доктор вновь развернул свои бумаги и приготовился записывать:
– Назовите его имя, - сказал он.
– Карл, - удивленно ответила я. И тут же добавила:
– И фамилию надо?
– Фамилию не надо. Назовите возраст, – и тут, не смотря на всю трагичность ситуации, мне стало смешно.
– И какими хроническими заболеваниями страдал, тоже сказать? – все рассмеялись, а доктор что-то пробурчал себе под нос и продолжил делать свои записи молча.
– Доктор, - обратилась я к нему, – может Вы хоть посмотрите на него, вдруг он все-таки не умер? – фонендоскоп на шее врача все время сбивал меня с толку, - может ему надо сделать искусственное дыхание, или массаж сердца?
Тут ветеринар кинул беглый взгляд на нашего Карлушу и сказал:
– Умер он, умер.
Протянув нам квитанцию и забрав деньги, доктор достал огромный мусорный пакет, в котором запросто могла поместиться хорошая овчарка, и положил в него маленькую картонную коробочку с нашим Карлушей…
На следующий день мы внимательно следили за Гердой. Нам было интересно узнать, понимает ли она что произошло с ее другом, осознала ли, что осталась одна, без пары. Гертруда пела. В отличие от Карла, она всегда была немногословна, а тут вдруг расщебеталась. Была ли это ее плачевная песнь, или песнь избавления – мы так и не поняли. Во всяком случае в ее поведении мы не заметили никаких траурных ноток. И тогда кто-то сказал: «Ах, ты, веселая вдова!»