Байки деда Егорыча
Волк – антисоветчик
Вы, конечно, скажете – вот уж эти охотники заливают, вот так пули льют. Волк – он волк и есть, ему статью 70 Уголовного кодекса РСФСР ну никак не пришить. Так что - тамбовский волк тебе товарищ, дед Егорыч! Ври – ври – да не завирайся, скажете вы. А я вам отвечу древним, посконным: «Не любо – не слушай. А врать - не мешай!»
История эта произошла в самое густопахнущее изобилием совковое время, когда Софья Власьевна стояла нерушимо. И мороженое было самым лучшим в мире. Але, як писала Леся Украинка: «Лупайте цю скалу. Нехай ни жар, ни холод не зупиняють вас!». Я родился в городе Львове и стихи Леси в школе наизусть учил. «Трактор в поле – дыр –дыр - дыр. Моя мати бригадир». Это уже Павло Григорович Тычина. Герой Социалистического Труда, член Академии наук УССР. Был номинирован на Нобелевскую премию по литературе. А дружок мой Сашка Тарасов, звали мы его в пионерлагере Тарасик, мне под страшным секретом рассказал, тараща глаза, стих Тараса Шевченко, который в средней школе № 3, конечно, не проходили:
Кохайтеся, чорнобриві,
Та не з москалями,
Бо москалі — чужі люде,
Роблять лихо з вами…
Время, начинать про волка мне рассказ… Был в нашем охотничьем коллективе № 3 спортивного общества «Динамо» один странный старичок. Странное в нем было то, что по всем ухваткам, словечкам, очечкам, галстуке при офицерской рубашечке – в таком наряде он на охоту приезжал! служил он в бурильщиках, а посему и должен был состоять в коллективе номер раз. Звали его Игорь Иванович. Что он делал в нашем – 3 – ем пожарном коллективе - загадка сия велика есть. Может быть, напакостил в своем и был сослан в презренный третий? А может быть – приставлен к пожарным, чтобы ни на миг не забывали – око государево – тут. Рядом. И - бдит.
Что такое общество «Динамо» - объяснять надо? Нет, к девкам – динамщицам оно никакого отношения не имело. « Не крути милкА динамо, на башке моей панама!». Создано было в 1923 году. Сами про себя писали чётко: «… первое пролетарское спортивное общество «Динамо», создавалось как организация, предоставляющая возможность занятия спортом сотрудникам органов безопасности и правопорядка». А посему первый динамовский охотничий коллектив был из конторы глубокого бурения. Бурильщиков действующих и отставных. Хотя всем давным - давно известно, что бывших бурильщиков не бывает. Все они продолжают бурить. Как поется в старинной русской пестне «Стук - постук кругом, стук везде стоит. В той тюрьме глухой. Припухал мужик…»
Второй коллектив был из мастаков отбивать унутренние органы. Милиционеры. А третий – из доблестных бойцов пожарной охраны славного города Ленина. Как говаривали в наших продымленных рядах - что сгорит, то не сгниет. В городе нашем – колыбели трех революций даже метрополитен был особый - Ленинградский ордена Ленина метрополитен имени В. И. Ленина.
Дали нашему охотничьему пожарному коллективу задание – обезвредить шайку волков в Волховском районе нашей славной Ленинградской области. Шайка эта резала КРД – крупный рогатый скот, свиней – к этим у серых баринов была особая любовь. Овечками тоже не брезговали. Ну и собак по деревням прямо из будок таскали. Видели их и почтальонши в утренних сумерках. И детей – школьников, бредущих нога за ногу за много километров получать свои заслуженные двойки – серые тоже пугали. С мест, как говорится, поступали сигналы… Знаю я эти крупные количества зверски зарезанного скота, ой, знаю. Служил – то я старшим сержантом в отделении пропаганды и агитации Управления пожарной охраны славного города Ленина, а отдел областного Госпожнадзора был рядом, и на проверки я выезжал с соседями часто. Проверяли, конечно. Бдели. Иной раз и до утра. Ох, и крепка она у них была… Я советскую власть имею в виду, а не то, что вы подумали. Приятно и деду Егорычу молодость вспомнить, не только бабкам.
Директора совхозов народ ушлый, башковитый, сообразили, как списывать падеж этого самого КРД и поголовья с пятаками на произвол волчьих банд. Можно сказать – бандгрупп! Сдохнет пара коров от бескормицы – бумаги не хватит отписываться. Как говорят на флоте – больше бумаги – чище жопа! На скотомогильник надо везти опять же. А тут - сообщай наверх – волки позорные сожрали. И вся недолга. Тоже бумагу нужно попортить. Но меньше и спрос не велик. Волк – он гад особый, спит в лесу, ночует и о том, падла, тоскует – как бы нанести урон нашему прославленному сельскому хозяйству. Да побольше. Он не просто серый волк – он волк – антисоветчик! А если взглянуть пристальнее – наймит мирового капитала! Как пройдет финт со сдохшими буренками, наступает черед другого фокуса – покуса. Идет телефонограмма наверх. Волки совсем распоясались – сожрали еще двух буренок! На самом дальнем от нашей совхозной конторы пастбище. И место указать - такие бубеня, что туда только на гусеничном тракторе добраться можно. И то – зимой. Ну, а пара мастерски забитых телок или коровок, а уж тем более свинок пожирнее – и в тарелку пойдут, и карман не оттянут.
Вот и поехали мы до станции Войбокало нашей командой волчатников. Как водится, слегонца в вагоне приняли на грудь. Грамм по двести. Председатель коллектива отставной подполковник Лукашевич Федор Иваныч выпивал с Игорем Иванычем наособицу. Хитрющий бульбаш понимал, с кем пить. Дело в том, что пожарные во времена оны входили в НКВД. И их – когда шли массовые аресты, привлекали в помощь рыцарям без страха. Зато с горячим сердцем.
Как только наша компания отошла от войбокальского вокзала, Лукашенко приказал ружья расчехлить, зарядить картечью. По своим не стрелять, фонарями светить зорко! Мы знали, что тропа, по которой к нашей базе пойдем, волкам была люба. Шла в густом еловом лесу, рядом был крутой берег речки Сарьи, и не раз, не два следы волчьи мы и по белой тропе, и по черной на ней – видели. Но тут надо признаться, как на духу, что след крупной собаки от волчьего отличить может только опытный охотник.
Мы шагали по свежевыпавшему снегу. После вагонного причащения галдели так, что волки, если они были в этих угодьях, поднимались с лежек, и со страшным волчьим матом убегали прочь. Охотники идут!
Шпацирен мы совершали на охотничью базу нашего коллектива. Идти было четыре километра. А в километре от базы стояла деревушка Пиргора. Я почему про километр говорю – когда приходилось выносить куски разделанного лося на жердях, а в куске том кило 70, а то и 100, каждый шаг считаешь. Только ведь мясо приходилось таскать из леса и километров пять, а то и десять. А в Пиргору бегать за самогоном к уборщице динамовской базы Кате. Мясо и шкуру мы сдавали государству, ливер съедали под родимую, горькую. Мясо шло в Финляндию, финны его охотно покупали. Деньги, полученные за сданное мясо, шкуру опять же шли на её, родимую.
Чтобы завлечь охотников на трудную волчью охоту, коллективу, добывшему серого, давали спортивную лицензию на лося. А желанная спортивная лицензия – это когда лосика на месте отстрела разделывают, мясо и кости честно делят. И вот тут уже прешь рюкзачище килограмм под тридцать, если кости взял на студень, и домой заходишь с трудом. Но – гоголем!
Шагал я в тот вечер наши четыре километра до базы и вспоминал такой славный случай. Вместо одного лося, положенного по лицензии, стрельнули двух. Одного уложил я. Шел уже в сумерках в загоне. Был крайним по левому флангу. Меня в загоны ставили за чуйку. И зычный голос. Загон – был последним. Четверка лосей весь день уходила из загонов. То стрелки подшумят, то лоси мимо линии выйдут. Один раз они отстоялись в глухой чепуре, пропустили загонщиков, не пошли на стрелков. Дело было уже в январе, охота, стало быть, последней. Не добудем лося – прощай, лицензия. Плакали уплоченные денежки. А лоси были стреляные, ушлые. Жить захочешь, еще не так исхитришься.
Шел я, орал во всю глотку. А снег на ветках после метели висит. Кухтой его охотники называют. Глухо, соседа не слышу по загону. Стрелку компаса не вижу в сумерках. Если промахнусь мимо стрелковой линии, придется выходить по своему следу. Но топор гуцульский на длинной ручке, котелок, кружку я из торбы никогда не вынимаю. Пригодится – воды напиться. Вдруг слышу – рядом - хрусь –хрусь. Ясно – лось отстаивается. Падаю на колени – так в сумерках лучше видно тушу. И в стрелка не попадешь, если стрелковая линия рядом, пуля – то, если промахнусь, в белый свет, как в копейку пойдет. Вижу ясно абрис туши, ног, до лося метров десять. Целюсь по прицельной планке. Под лопатку. Стреляю дуплетом. Чтобы наверняка. Туп – туп ударяют пули. Зверь валится на месте. Готов – ору, что есть мочи. Не пропала лицензия. Слышу – идет стрелок, орет что – то. Оказывается, стрелковая линия была метрах в пятидесяти. И стрелок лося этого видел, но хитрован рогатый - только сунул голову на визирку, смекнул все, и утянулся в чащу. И весь мой мат, который я сложил на рога сохатого, стрелок слышал. Развели мы костер, стали зверя разделывать. Егерь подошел, молодцы, ребята, говорит. А тут другой стрелок по следу первого прибегает, радостно орет – положили рогатого! Раций тогда у охотников не было, моих выстрелов на другом конце стрелковой линии было не слышно.
Егерь стал причитать – меня посодют, меня посодют. Не робей, Лёха, обнадеживали мы, вместе сидеть веселее!… Пришлось лосюг разделать и везти домой двойную пайку. Эх, до чего приятно вспомнить. Рюкзак был до того набит мясом, что скарб охотничий был к нему приторочен мотузками. К широким охотничьим лыжам была привязана кружка. У двери квартиры лямка у рюкзака оторвалась, он шмякнулся. Я позвонил, прислонился к двери… Рюкзак затаскивали в дом жена Лизка, дочь Настька, и малолетний сын Егор. Одна кошка не помогала, вылизывала кровь на следу от рюкзака.
Холодильники в то время вкуснейшего мороженого были с крохотными морозильными камерами. Поэтому мясо, кости вывешивались в форточки в авоськах. Помню, что я все беспокоился – выдюжат ли гвозди, а то ведь, не приведи Господь, долбанет такая авоська кило на восемь кого по голове – вот тогда точно – по большим срокам пойдешь.
А надо помнить – в мясных магазинах совка с мясом было – как со всем остальным. Голый вассер, босый хер. Загадка была – едет, длинная, зеленая, гудит, колбасой пахнет. Что такое? Электричка из Москвы.
Так что – с боевым настроем шагала наша доблестная
команда истребителей волков к базе. Удастся добыть волка – будет и мясо. Но я – то уже на волков охотился. И знал, что фортуна может водить за нос долго. База стояла на крутом берегу быстрой речушки, надо было перейти её по узкому мостку, потом подняться по крутому подъему. База наша была строена на славу. Хорошими плотниками. Крепкий бревенчатый одноэтажный дом, с сенями, кухней, прихожей, где была пирамида для оружия. В сортире на стенке висело красное знамя с портретом Фомича и бодрый лозунг «Сиди, пока не вылезет!». Особый, динамовский юмор. Тянул всё на ту же - 70-ую. Антисоветская пропаганда и агитация. Перед спальным помещением было еще одно. Просторное. И в нем еще одна пирамида для оружия. Я никогда и не задумывался – зачем столько пирамид на одной базе? Наверное, на большой коллектив охотников. В большом спальном помещении стояли казарменные койки в два яруса. Была еще одна спальня. Там койки стояли в один ярус. Первое, что ты видел, когда входил в большую спальню, - два сверла, которые впивались тебе в глаза. Строгие такие свёрла. Это был взгляд Феликса Щенсного. При крещении младенцу, ставшему четвертым ребенком в семье небогатого шляхтича Эдмунда Дзержинского, дали двойное имя — Феликс Щенсный. Первое — латинское и второе — польское означали одно и то же: «Счастливый» или «Счастливчик». Были у него и еще погремухи. Железный, Астроном, Переплетчик. Кароче – это был железный Феля. На большом, поясном портрете. Председатель ВЧК. Его биографию я знал, так как не раз ходил в музей истории милиции, что на Полтавской улице.
Печь на кухне базы всегда дымила, видать, печник был либо пьян. Либо зол на хозяев. Иногда при растопке приходилось ложиться на пол, дым к нему жал. Лежали и пели:
Сколько веры и лесу повалено,
Сколь изведано горя и трасс,
А на левой груди — профиль Сталина,
А на правой — Маринка анфас.
Занятные персонажи были в нашем коллективе. Самый колоритный был Федя Воробей. Погремуха у него такая была. Говорить он не мог с трудом. В горле торчала металлическая мандула, через которую он дышал. Когда начинал горячиться - из мандулы летела слюна. Когда выпадал ему жребий идти в загон, он, ни слова поперек не говорил, хромая, шел. На шее у него на резинке от трусов – черной от заслуженной службы, висели две кожаных рукавицы. В них он, надев на руки, громко хлопал, когда был в загоне. Был еще здоровенный, как медведь хохол Гладченко. Он охотился со старинным ружьем десятого калибра. Охотники меня поймут. Когда он из этой переносной гаубицы стрелял пулей, которая весила грамм 45, да ещё черным порохом, лоси падали от инфаркта микарда. Был еще Юрка Ребрантов. Он за столом, после третьей, всегда рассказывал, что предок его служил художником у барина, большого любителя живописи, медведей, балерин. Барин этот был такой чудак – святых выноси. И дал он Юркиному предку фамилию Рембрантов. Но как-то, когда художник написал с барина правдивый портрет, не скрыв его седин, сатрап разгневался. Поначалу хотел медведю скормить. Потом – борзыми затравить. А как похмелился хорошенько, помиловал – высечь и фамилию писать иначе. Ребрантов.
Мой тёзка Витька Волков поджарый, длинноногий, оправдывая фамилию, мог на спор перегрызать говяжьи кости. И до станции Войбокало он никогда не доезжал. Ехал до Жихарево, а оттуда пёр лесом, с полной выкладкой. И хоть бы хны.
Засидеться за столом нам не дал Лукашевич. Вышел из маленькой спальни, где они с Игорем Иванычем причащались коньячком и велел ложиться - завтра не на зайца идём. На волков. Егерь Славка Ефимов, похожий на цыгана, досадливо крякнул. Он не успел рассказать свою любимую историю. Как угостил всю компанию барашком. Едва сковородку дочистили хлебом, в кухню вошла барышня в слезах. У нее болонка потерялась, готова дать вознаграждение нашедшему. Блондинка ушла безутешной. Шкура болонки стояла в углу кухни, натянутая на правилку. Тут Славка всегда изображал картины, просто зримая песня – кто как блевал. Кто с крыльца. Кто на стол. А кто в огороде.
Охотились мы, конечно, с флажками. Намотаны они были на армейские катушки для прокладки телефонной линии. Глаза бы мои их не видели. В армии все плечи о них стер. Весили они с шнуром, флажками хренову тучу с прицепом килограмм. Стая волков была в наших угодьях. Егерь Славка Ефимов две недели изучал расписание серых. Они ведь на одном месте не сидят. Волка ноги кормят. В пятницу стая пришла к Пиргоре. Шесть штук. Сам, сама, переярки, прибылые. Егерь знал, где они залегли, зарезав лося.
Я шел с катушкой за спиной, разматывал шнур, развешивал его по кустам, лапам елей. Боялся, чтобы не скрипнула катушка, падла. Наслежено было и у волков. И у лосей. Участок леса, где мы офлажили стаю был небольшим. Неужели фортуна вот так – с первого раза нам улыбнется? Загонщики во главе с Витькой Волковым ушли на свои места. Стрелки встали на свои. Мне по жребию выпал соседний с Игорем Иванычем номер. У него был пятизарядный, дорогущий «Браунинг» 16 калибра. Ну, оно и понятно. У бурильщиков – свои капризы. У меня была самая дешевенька, рядовая тулка ТОЗ БМ -16. По одёжке протягиваем ножки.
О том, что звери в загоне рассказали сороки. Одни заверещали метрах в двухстах от нас с очкастеньким. А вот одна белобокая стукачка трещала, перемещаясь ко мне с Игорем Ивановичем. Сердце мое билось на весь лес в горле. И тут – тах - тах – тах – тах – тах забились выстрелы слева. И тут же дикий крик соседа:
-
Ааааа….лять! Волк – антисоветчик!
Я рванул на выручку. Он бежал навстречу. Без ружья. Очков. Глаза на лбу. Лицо белое. Что за хрень? Я бежал к его номеру, где валялось ружье. В густом кустарнике виднелось что-то коричневое. Я пошел к нему на цырлах. На шее лосенка сеголетка был намотан шнур с красным флажком. Нарвался, бедолага.
Страну протрясло как в падучей. Она стала называться иначе. Иные стали времена. И нравы. В 2015 году я поехал на весеннюю охоту с сыном Егором и его другом Вовой в Пиргору. От базы остались рожки без ножек. Стали разбивать стоянку в сосновой рощице на краю поля, где собирались сторожить гусей. А - 9 мая. Святой праздник. Неподалёку тюкал топором, рубил жерди мужик. Пригласил я его к нашему костру. Михалыч охотно согласился. На расстеленной плащ-палатке была немудреная выпивка и закусь. Выпили мы и за тех, кто вернулся с той страшной войны. И тех помянули, кто не смог. Пацаны ушли блеснить щуку, что им были разговоры двух стариков? И та забытая война? А Михалыч засобирался домой, пригласив меня к себе на ужин. Медовуха у меня своя, - сказал он. Пасечник я.
Вечером я сидел в небольшой избе Михалыча. Медовуха была действительно знатная. И вот когда уже было принято на грудь изрядно, Михалыч заговорил:
- Это было весной 43 –го. Я пошел на Сарью удить хариуса. Туман густейший. Я шел вверх по течению. И забыл, что отец строго - настрого запретил ходить к стрельбищу. В Пиргоре так называли дом на обрыве. Был я как раз напротив дома. И тут в тумане послышался голос «Пли!». И бабахнуло. С обрыва скатились какие – то мешки. Я со всех ног бросился домой. Рассказал мамке, а она лицом потемнела. И говорит - сынок, если хочешь жить, если не хочешь смерти мне, братьям, сестрам – никому, никогда не говори о том, что увидел этим утром.
В то же туманное утро неподалеку от дома и обрыва, в глубоком каньоне ручья, ощенилась волчица. Она слышала выстрелы, но привыкла к ним и не боялась. Волк, стоявший рядом с логовом, облизнулся. Он знал, что мясо закопают неглубоко.