– Это кто?
– Которая хромает?
– Да, которая прихрамывает.
– Согласен, симпатичная женщина. Это Светочка Загорская, Све-тю-тю…
– Почему «тю-тю»?
– Потому что вроде бы и есть она, можно подойти и потрогать даже… а захочешь приударить – ее тю-тю! Хрен тебе с маслом! Ну, очень быстро улетучивается из поля зрения!
Под балюстрадой второго этажа, за которой в полголоса беседовали Чернов и Петрухин, из кабинета директора в свой Светлана Витальевна, действительно, не смотря на хромоту, прошла очень быстро. Исчезла за дверью, словно ее и не было.
– Святоша?
– Нет, коза строптивая. К тому же, со странностями.
– Жаль.
Петрухин неожиданно широко улыбнулся и уставился на Чернова из-под своих редковолосых бровей.
– Что, хотел бы приволокнуться?
Глаза у Чернова засветились, как тлеющие угольки от ленивого суховея.
– Ну...
– Приволокнуться, приударить… – продолжил Денис Леонидович с видом человека, неожиданно выдавшего явным замешательством и краснеющими щеками, возможно, свою неудачную попытку осады Све-тю-тю, что, безусловно, не осталось незамеченным его собеседником. – Напрасно потратишь время.
«Это из-за бровей», – машинально подумал Алексей Иванович, по-актерски преувеличивая значение красивости лица.
– Да и замужем она. – заключил Петрухин.
Они зашли в кабинет. Денис Леонидович тут же плюхнулся в кресло, откинулся на спинку, прищурил левый глаз и с силой метнул в круглую мишень заранее приготовленный дротик со стальной иглой, явно не желая продолжать разговор. Пожалуй, половину рабочего времени он тратил на игру в дартс. Но Алексей Иванович, новичок в этой странной конторе, где даже самое пустое времяпрепровождение кое-кто считал занятием чрезвычайно важным, не унимался. Ему хотелось как можно быстрее узнать о каждом какую-то тайну или, на худой конец, что-нибудь интересненькое, а потом, используя эти знания, быстро стать «своим» среди этой разношерстной команды менеджеров. Или даже влюбить в себя кого-нибудь из них женского пола, а, может быть, нескольких смазливеньких особей сразу.
– Но все-таки любовь для женщин – главное. – возразил он, и, словно натренированная собака, как бы в обмен на интересующие сведения, ринулся принести торчащий в десятке дротик.
– Отлюбила Светлана Витальевна! – Денис Леонидович притворно зевнул. – Отлюбила, отразвлекалась. Слишком дорого ей обходятся любовные интрижки.
– Чернов! – послышался с первого этажа даже через закрытую дверь звенящий голос Лизы Селезневой. – Зайдите к шефине!
Через пару минут Алексей Иванович стоял в кабинете Виолетты Романовны, которая, уткнувшись в бумаги, не удостоила его даже беглым взглядом, лишь изрекла гортанным голосом:
– У нас не принято устраивать торжественные линейки и представлять коллективу новых сотрудников. Достаточно того, что вы удивительно быстро успели сойтись с Денисом Леонидовичем. – она, наконец, посмотрела на Алексея Ивановича, словно намеревалась вынуть на свет божий его душу. – В ресторане посидеть с ним, пожалуй, нормально будет. Но чтобы юрко освоить то, что вам надо освоить, прямо сейчас зайдите в кабинет номер восемь и познакомьтесь со Светланой Витальевной. Лучше, если вы будете ее просто слушать… как слушает учителя скромный ученик, немой. Если потребуется, то и следовать за ней недельку-другую как хвостик за собачкой. Делайте со своей номенклатурой товаров и контрагентами то же, что делает она. Я насчет вас распорядилась. Идите!
В свои сорок Алексей Иванович еще искал себя. Актер по образованию, которому сцены и душевных терзаний оказалось недостаточно, он успел перепробовать еще несколько профессий. Однако, где бы ни трудился, сердцем к своему рабочему месту не прикипал. Несостоявшийся лицедей, казалось, забыл о возрасте, хотя жизнь иногда и напоминала о нем. Особенно в последние года два-три. Куда бы он ни желал устроиться, после изучения трудовой книжки на него смотрели с явным недоверием: «летунов» не любят и чаще всего им отказывают. К тому же «летун» – не мальчик. В конце концов, оказавшись приневоленным обивать пороги работодателей, Чернов стал менее разборчив и устроился там, где никогда не планировал.
Что же касается женщин, то с ними все обстояло в точности до наоборот. Любовные приключения изрядно утомили. Всеядным быть надоело. Ощущалась усталость от непостоянства. Хотелось большего, чем просто идти на поводу ненасытной плоти.
Тем не менее, Виолетту Романовну Чернов все-таки ослушался, не направился в кабинет номер восемь, а вернулся к Петрухину и упросил его продолжить заочно знакомить его со Све-тю-тю. Не только потому, что знать о женщине больше всегда лучше, но и потому, что узнать о ней больше очень хотелось. Однако долго беседовать с коллегой не пришлось.
– Петрухин, Сладков, Чернов, Давыдов – все, кто еще жив, на разгрузку и соберите остальных! Машина пришла! – закричала из приемной все та же Лиза Селезнева, умудрявшаяся и секретарствовать, и складом по совместительству заведовать: вместо грузчиков директор использовала офисных работников-мужчин.
Возвратившись в кабинет, Денис Леонидович налил себе чашку кофе, жестом предлагая коллеге сделать то же самое, уселся в кресло для посетителей, дождался, когда Алексей Иванович поставит чайник на место и поманил его пальцем. Понизив голос, что объяснялось интеллигентской привычкой не говорить громко без нужды и хорошей слышимостью в конторе со стенами из гипсокартона, он вкрадчиво начал:
– Единственная дочка в семье. Без баловства здесь не обошлось. Малолетку нежили. Но папа-летчик, мама-врач за Светочкой в какой-то момент не доглядели. Понимаешь?.. Экзамены в институт после школы дитя провалила, пришлось довольствоваться медучилищем. Поступила – так учись, однако девочка оказалась молодой, да ранней. Вскоре она выскочила замуж за солдата-срочника, служившего медбратом в военном госпитале, где проходила практику. А по окончании медучилища работала в том же лазарете медсестрой. Родила двоих детей…
– Двоих детей? – едва не присвистнул порядком удивившийся Чернов.
– Что, не похоже на порхающую бабочку? Или боишься, детки под ногами путаться будут? – Петрухин выжидающе заморгал глазами. – Сильно не переживай, мальчики-то совсем большими стали… скоро и курить начнут! – закончил он свою отповедь коротким смешком по поводу известного анекдота.
– Да я, собственно, и не переживаю. – скривил губы Алексей Иванович. – Кстати, с мужем и детьми даже спокойнее.
У Петрухина, по всей видимости, резко сменилось настроение.
– Не знаю, что ты имеешь ввиду, но что касается мужа… вряд ли с таким спокойнее!
– Черный пояс по каратэ?
– Горячо. – рассказчик снова усмехнулся, на этот раз предостерегающе. – Ты думаешь почему она хромает?
– Почему?
– Изменяла Светочка мужу. Изменяла, как говорится, не отрываясь от трудовой деятельности. В госпитале коек много, было где разгуляться на воле! Вот и… Муж узнал, конечно, обо всем. Ну, с горяча-то по пьянке и переломал ей ноги.
– Откуда сведения?
– Бабы треплются. Ну, и мужики – поголовно, за исключением разве что меня, да еще одного-двух парней, умеющих держать язык за зубами. – Петрухин поднял вверх указательный палец для убедительности.
– А теперь что?
– Теперь Све-тю-тю муж из дома выгнал. В общаге она кантуется.
С первого этажа послышался знакомый голос Селезневой:
– Денис Леонидович, к директору!
– Чует шефиня, что мы с тобой тут маемся от безделья! – Денис Леонидович встал и, проглотив остатки холодного кофе, открыл дверь, чтобы громко крикнуть как можно более недовольно: «Срочно?».
– Ну что за вопросы, Денис Леонидович? – донеслось с первого этажа.
Чернов, дождавшись окончания рабочего дня, но так и не дождавшись Петрухина в кабинете, решил действовать. Он заглянул в кабинет к Загорской и без предисловий, с видом человека, который только и мечтает, как бы кому услужить, предложил довезти ее до дома.
В глубине души Алексей Иванович, словно юноша, надеялся своей не новой, но до блеска навощенной иномаркой поразить воображение пассажирки, которая в связи с начавшимся дождем предложение приняла. Приближаясь к автомобилю, Светлана Витальевна насмешливо заметила:
– Действуете по поручению Виолетты Романовны? Похвально, похвально!
– Напрасно иронизируете. Виолетта Романовна дурного не посоветует. Она, конечно, приказала следовать за вами, как хвостик за собачкой. Но сейчас я исключительно по доброй воле.
Через полчаса езды Загорская попросила остановиться. Никакого общежития рядом не было и в помине. Чернов в недоумении посмотрел на свою пассажирку:
– Так вы живете не в общежитии?
– Неверные у вас сведения о моей личной жизни. Видимо, осведомители никуда не годные.
Она приоткрыла дверь, но выйти не решилась: дождь не закончился.
Алексей Иванович, воспользовавшись минутной заминкой, слегка придвинулся к Светлане Витальевне и спросил вкрадчиво, как бы обещая сохранить этот диалог в тайне:
– Сведения устарели или никогда не были верны? Слухами, как говорят, земля полнится. Может быть, я сую нос не в свое дело, но что-то мне подсказывает…
Загорская прервала Чернова немигающим ледяным взглядом. Но размышляла она уже о другом… А была ли у нее личная жизнь? И что оно такое, личная жизнь? Вояж от места работы до дома с коллегой на его потрепанном автомобиле? Безрадостное существование с вечно пьяным мужем? Нет, ни то, ни другое! Личное – по сути, скрытое, замурованное от всех и вся глубоко в сердце. Как давние встречи и путешествия в бездну празднества и блаженства с ее генералом. Впрочем, вся череда связанных с ним событий представляла собой странный клубок с намешанными в нем по воле судьбы нитями разных цветов и качества.
Перед тем, как Светлана Витальевна все-таки вышла из машины, она не без усмешки, которая таила в себе, как показалось Чернову, привкус неподдельной хронической усталости, заметила:
– Слухам и пересудам доверяют только олухи. Или пентюхи. Кто вам больше нравится?
Сплетни, действительно, шли за ней по пятам и, без сомнений, ранили. Но по большому счету Загорской было все равно. С высоты своей головокружительной любви, чуждой пошлости и расчета, при ее природном уме и своеобразной красоте, все пересуды вокруг казались ничего не стоящими. Это подспудно определило и характер общения Светланы Витальевны с новичком. Нет, она не изменяла своим принципам, ни о каком сближении не могло быть и речи. Но властное распоряжение директрисы в сжатые сроки обучить Алексея Ивановича тонкостям снабженческого дела позволяло и даже обязывало по-матерински опекать, а где-то, что называется, просто вести его за ручку.
Чернов не противился складывавшемуся порядку. Но если он и соглашался с ролью ученика, то ученика школы «вечерней», где отношения между преподавателем и воспитанником носят несколько иной, более зрелый и равноправный характер. С его актерскими способностями без труда удалось сдобрить эти отношения напускной искренностью, а в некоторых ситуациях придать им приватности. Однако играть, а, по сути, дурачиться хотелось все меньше. Главным образом потому, что его патронесса вранья не заслуживала. Светлана Витальевна обладала удивительным качеством жертвовать всем, без остатка отдавать себя делу, работе. И ему, Чернову, она душу свою отдавала, во всяком случае, никогда от вопросов его не отмахивалась, делилась всем, что могла и умела. Рядом с такой женщиной волей-неволей стремишься быть честнее, порядочнее.
Алексей Иванович не знал о постигших Загорскую перипетиях почти ничего. Он и не мог ничего знать, ведь болтливостью Светлана Витальевна не отличалась. Коллеги, напротив, могли наговорить лишнего. Петрухина вовсе слушать уже не хотелось. Одним словом, оставалось больше полагаться на свои собственные чувства, интуицию и знание жизни.
Чернову, словно мальчишке, получавшему за свою учебу хорошие отметки, радостно было от беззатейливой похвалы, ободряющего слова, дружеской шутки своей наставницы. Все это так или иначе сближало их. Он замечал, что нравился ей, пусть за его умение схватывать все на лету, пусть как ученик, стремительно набиравшийся опыта, но нравился. На планерках директриса также не раз отмечала его профессиональный рост. Но все-таки не работа была для Алексея Ивановича на первом месте. Не давали покоя мысли о недоступности Све-тю-тю, как неизменно называл ее сосед по кабинету. В то же время главным для обучаемого постепенно становилось не отсутствие возможности добиться физической близости на раз-два, а желание насладиться духовным притяжением, ощущением невероятного восторга от одинаковости взгляда на мир, от мысли: они на одной волне.
Петрухин, наблюдая за новичком, постоянно язвил. В выражениях не стеснялся. Из жизни Загорской припоминал все более невероятные и сомнительные эпизоды. Создавалось впечатление, что собирал он их с какой-то определенной целью, как коллекцию, которой и полюбоваться можно и напоказ выставить. В какой-то момент Чернова стало сильно раздражать фанатичное упорство, с которым Петрухин, каждый раз упоминавший, что сам он не трепач, мазал коллегу черной краской. Дошло до того, что Алексей Иванович самые нелепые замечания, отвратительные и несправедливые словоизлияния о ней стал оспаривать, а затем и вовсе заявил соседу по кабинету, чтобы тот заткнулся. На это Денис Леонидович, оставляя право закончить разговор за собой, ехидно выдавил:
– Быстро она тебя… Или ты ее? Значит, мечты сбылись? – и он раздвинул в стороны свои редкие белобрысые брови, как бы насильно приводя их в более спокойное состояние. Однако в его глазах, словно под мутной пленкой на застоявшемся чае, проглядывались одновременно и досада, и тревога, и злость.
Странное поведение Петрухина только усиливало стремление Чернова сблизиться со Све-тю-тю. Пусть не на тех, изначальных условиях и не с тем результатом, которые он себе нафантазировал, но сблизиться. Он полагал, чтобы действовать уверенно, необходимо основательно изучить «объект». И Алексей Иванович, представив себя в очередной роли – шпиона или сыщика – стал более пристально наблюдать за Светланой Витальевной. Слежкой это несколько странное для сорокалетнего мужчины занятие назвать было бы не совсем правильно. Скорее, он таким образом искал возможности как можно дольше находиться где-то рядом с Загорской.
Прежде всего хотелось выяснить, куда она нередко исчезала во время обеда. Как-то, улучив момент, Алексей Иванович незаметно устремился за вышедшей из офиса и не стройно, но быстро застучавшей по асфальту каблуками хромоножкой. Идти долго не пришлось. Загорская остановилась около старинной купеческой усадьбы, отданной когда-то под детский дом. Вся его территория, огороженная канилированной металлической сеткой, занимала значительную площадь на одной из улиц в исторической части города. Она напоминала ухоженный уголок классического английского парка с аккуратно, словно по линеечке, установленными скамеечками, постриженными кустарником и декоративными деревьями. Среди этой строгой красоты то тут, то там виднелись снаряды и конструкции для ребячьих развлечений, возвышались беседки с шатровыми крышами, возле и внутри которых громко галдели дети.
Было заметно, что Светлана Витальевна здесь не впервые. Она уверенно нажала на зеленую кнопку, расположенную в щитке с экраном на массивном столбе у входа на территорию детского дома, и о чем-то быстро переговорила по видеосвязи с сотрудником воспитательного учреждения. Через несколько секунд калитка перед ней распахнулась, и «объект» исчез из поля зрения.
Пару дней спустя все повторилось. Но в этот раз Чернов заметил, как за калиткой к Загорской подвели мальчика лет трех-четырех. Она взяла ребенка на руки и что-то ласково ему шепча на ушко, направилась по широкой аллее вглубь территории учреждения.
Однажды Алексей Иванович, следуя за прихрамывающей коллегой, оказался возле старого четырехэтажного лазарета, построенного, очевидно, еще в прошлом веке. Точнее, возле почти игрушечного здания рядом с ним, которое явно не по размерам громко называлось Историческим музеем военного госпиталя. Загорская с трудом отворила массивную дверь и надолго исчезла внутри. При иных обстоятельствах Чернов, наверное, не придал бы этому никакого значения, но теперь его лицо плотно стягивала маска Эркюля Пуаро. «А это еще что за новости? – с насмешливым любопытством подумал он. – Что, в конце концов, здесь-то она потеряла?!»
Едва дождавшись, когда Светлана Витальевна вышла на улицу, Алексей Иванович быстро заскочил в музей и оказался внутри помещения, скупо обставленного выставочными экспонатами и щедро увешенного фотографиями. В переднем углу за ноутбуком сидела немолодая женщина в военной форме старшего прапорщика с выжидающей улыбкой на лице.
– Интересуетесь или по ошибке? – она с любопытством окинула взглядом слегка растерянного посетителя.
– Да, интересуюсь, – не откладывая дело в долгий ящик выпалил Чернов. – Вы знаете женщину, которая только что отсюда вышла?
– Знаю. И что? – без всякой паузы ответила полноватая работница музея, чем неожиданно озадачила Алексея Ивановича, не имеющего представления, как реагировать ни на ее утверждение, ни на ее вопрос.
– Она приходила к вам?
– Нет, не ко мне. – покорно, словно на допросе ответила прапорщик и кивнула на большой портрет генерала, висящий под самым потолком последним в ряду подобных ему персон. – Вон, к нему… Как придет, так сразу встанет под ним и глаз не спускает. Родственник что ли он ей какой? Папа? Бросил? Зачем? Часами стоять готова! – похоже, это обстоятельство вызывало в женщине необъяснимое злобное раздражение. – А вы, собственно, кто? И зачем спрашиваете? – посмотрела она на него подозрительно.
– Я? Я – так… Знакомый.
Алексей Иванович погрузился в изучение портрета. Собственно, его внимание привлекли только высокая, сшитая, видимо, на заказ, фуражка, погоны с большими генеральскими звездами и чрезвычайно живые глаза запечатленного на нем мужчины.
– Это начальник госпиталя, которого в Москву забрали, – раздался за спиной все тот же, но смягнувший голос.
Чернов с напускной серьезностью чмокнул пухлую руку смутившейся смотрительницы музея и удалился.
Не раз Алексей Иванович заставал Загорскую за гаданием на картах, особенно по вечерам, когда с позволения либо по инициативе директрисы в конторе устраивались корпоративы. Все сидели за столом, громко разговаривая и размахивая руками или произнося длинные тосты, а Светлана Витальевна шла к себе. В такие минуты мгновения могли казаться часами и наоборот. В полутемном офисе витала то ли атмосфера таинственности, то ли атмосфера опасности и отчаяния. А как-то он оказался около приоткрытой двери ее пустого кабинета: хозяйка, видимо, вышла из него ненадолго. Чернова будто кто-то подтолкнул, и он вмиг очутился возле большого рабочего стола Загорской.
В желтоватом свете настольной лампы среди небрежно раскинутой колоды карт Торо он увидел белый лист бумаги, который на самом деле оказался перевернутым снимком человека в военной форме, а точнее, судя по петлицам, погонам и горящему взгляду, фотографией того самого бывшего начальника военного госпиталя, портрет которого выставлен был в музее и о котором упоминал Петрухин. «С годами такие красавчики становятся только привлекательнее», – с досадой отметил Чернов.
Путем нехитрых размышлений Алексей Иванович пришел к простому умозаключению: все или почти все, что являлось основным содержанием жизни Светланы Витальевны, вероятно, так или иначе связано с этим человеком в атласной генеральской форме. Одно казалось непонятным и странным… детский дом! Кто тот мальчуган, которого Загорская брала на руки? Ведь по россказням Петрухина у нее двое взрослых сыновей... Ой как хотелось все понять и во всем разобраться! Тем более, что влюбить себя в эту обаятельную, до загадочности немногословную женщину понарошку не получалось.
Поразительно похожая на молодую Джульетту Мазину, Светлана Витальевна с презрением, достойным прототипа, словно бросила вызов своему возрасту. Изящная и яркая от вершины копны черных волос, небрежно заколотых и упругими кончиками направленных вверх, до неброских, но элегантных, скрадывающих хромоту, почти сливающихся с черными колготками каблуков. Макияж – задиристо-красная помада, стрелки, решительно начерченные на веках очень внимательных, слегка влажных глаз. Редкой утонченности талия, волшебной фрезой выточенные ножки и грациозно приподнятое место, откуда они росли. Подтянутая и настроенная на мажорный лад, готовая чисто зазвучать струна. Аккуратная и безупречно пропорциональная, созданная для обожания прелестница. Любо-дорого посмотреть, какая куколка!
Загорской восхищались всегда – близкие, друзья, знакомые, как сверстники, так и те, кто в отцы годился. При таком внимании девушка себя обожала. Хотя, после неудачной попытки поступить в институт тешить самолюбие, витать в облаках перестала. Вышла замуж, родила первого в противовес посыпавшимся родительским назиданиям и спорадической опеке. Однако, придя в себя, ужаснулась. Муж, как выяснилось, кроме ласковых слов, много других знает, пьет, не просыхая. Лечиться не хочет, пьяницей себя не считает. Кому что доказывала, от чего бежала, не понятно. Запуталась!
Сначала все приключением выглядело, а на поверку жизнью оказалось. Но назад-то не повернешь: вторым беременна! И родители от нее отвернулись: брак не понравился. И друзья-подружки зазнались: они в институтах, а она уколы в попы всю жизнь делать будет; у них перспективы такие, что горизонта не видно, а она в пеленках утонула!
Время текло, дети росли, а ситуация не менялась. Муж по-прежнему пил и даже руки иногда распускал. Никаких просветов в жизни не брезжило и вдруг… Ее ласково, то ли по-дружески, то ли по-отечески пожалели… На нее обратил внимание серьезный порядочный человек! И сердце женщины доверчиво раскрылось. Словно цветок, отдающий нектар.
Развестись с мужем она решила еще до встречи с влиятельным покровителем. Жизни с непомерно пьющим супругом не получалось. Совесть сильно не мучила. Души их ничто не объединяло. Друг к другу они давно охладели.
Поставить точку в брачных отношениях, уйти из семьи сдерживали дети. Но женщину, познавшую любовь и страсть, перед которыми меркло все, к неведомым берегам несло с невероятной силой помимо воли. И остановиться она уже не могла.
Генерал заранее позаботился о ее переселении в общежитие. Однако «переселиться», но не в общежитие, а на больничную койку, «помог» скандаливший супруг, который пнул ее так, что серьезно повредил позвоночник. В тот день, как и утверждал Петрухин, он был, действительно, беспробудно пьян. А от суда и тюрьмы его спасли дети, настоявшие в полицию не обращаться.
Вскоре начальник госпиталя, который об этом так ничего тогда и не узнал, переехал на работу в Москву. О назначении на новую должность Светлане Витальевне он поведал уже потом по телефону, не поинтересовавшись даже, как она и где.
Загорская, перенесшая к тому времени первую операцию, осталась со своими проблемами один на один: ни муж, ни дети, ни родители, которые из-за перевода отца в крупную летную компанию перебрались в другой город, да и в курсе последних событий не были, ее не навещали.
Первые дни, проведенные на больничной койке, провалились в бездну времени словно в «черную дыру», не оставив в душе ни капли утешения. Преследовала мысль опустить руки, смириться с увечьем. Но судьба уготовила несчастной такой сюрприз, от которого идея сдаться улетучилась бесследно и навсегда.
Очень скоро выяснилось, что в ответе она не только за себя, но и за беспомощное существо, зародившееся у нее в чреве. Светлана Витальевна была беременна. Там, в больнице, всем удручающим обстоятельствам назло, у нее и появился на свет третий. Не смотря на перенесенные побои и тяжелую травму позвоночника, младенец родился здоровым.
Вот только Загорская в силу своей беспомощности ухаживать за ребенком не смогла. Тревожить родителей, обременять их жизнь столь неожиданными обстоятельствами она уже по инерции не решилась. Подружки от нее давно разбежались. Ее сына в то время, когда Светлана Витальевна долго не могла прийти в себя после второй операции, доставили в семью, к мужу, который такого «подарка», разумеется, не потерпел. Поэтому не прошло и полугода, как он, сделав экспертизу ДНК, доказал, что не имеет к поскребышу никакого отношения. Мальчик оказался в детдоме.
Лишь через год, помотавшись прежде из хирургического отделения в неврологическое, из неврологического – в реабилитационное, Светлана Витальевна выписалась, наконец, из больницы и устроилась в общежитии. В этом смысле все как будто складывалось хорошо. Однако вернуться на прежнее место работы не удалось. Ребенка из детдома забрать тоже не получалось. Здоровье было основательно подорвано: она едва научилась ходить без костылей. Да и стабильного заработка, постоянного места жительства в ближайшей перспективе не предвиделось. Вдобавок требовалось согласие супруга, с которым официально разводиться она по ряду причин теперь не торопилась. В конце концов, Загорская была вынуждена на коленях просить прощения у мужа и детей. Унизительно, но только после этого у нее появилась надежда забрать из детского дома сына.
Именно тогда встретилась ей однокашница – Виолетта Прилуцкая, великодушная Виолетта Романовна, которая и ситуацию прочувствовала, и на работу приняла. С тех пор стала у нее бывшая соседка по парте верным адъютантом, а со временем – и лучшим менеджером.
Всю эту историю, от начала до конца, без приукрашиваний и вранья только они, школьные подруги, и знали.
Но Петрухин лез из кожи вон, лишь бы выглядеть человеком, которому известно больше всех остальных. Во всяком случае, несмотря на показное пренебрежение к сплетням и слухам, он с легкостью подхватывал самые невероятные из них, умело интерпретировал и выдавал за сто процентов достоверные. Что же касалось откровений по поводу Загорской, то в придачу к привычке «поперчить» и «подсолить», его будто распирало желание еще и нагадить, очернить ее.
– Слаба на передок! Она же тут, в конторе, почти со всеми… Все от жизни до остатка получить хочет. Потаскушка!
Чем очевиднее становились симпатии Чернова к Светлане Витальевне, тем явственнее проявлялось стремление Дениса Леонидовича помешать их сближению. Довольно скоро его дурные манеры стали вызывать раздражение. Переступая грань элементарной порядочности, человеком он выглядел как бы подневольным, вынужденным делать или говорить пакости снова и снова. Улавливалась во взгляде Дениса Леонидовича какая-то ограниченность, обреченность, желчь, которые в сочетании с угловатыми движениями, странными подергиваниями всем телом и гнусными высказываниями в адрес Загорской дорисовывали своеобразный портрет озлобленного неудачника. Относиться к такому человеку уважительно или хотя бы равнодушно, составляло большого труда, несмотря на его осанистый возраст и, как выяснилось, полное одиночество, причиной которого явилась измена жены.
Не переставая рассказывать о своей коллеге явные небылицы, Петрухин терял всякое достоинство, что вызывало в Чернове откровенную неприязнь и сильное желание остановить грязную лавину лжи одним ударом в челюсть. Но Алексей Иванович всякий раз останавливал себя, помня непреложную истину: горбатого могила исправит!
Чтобы избежать драки и увольнения, взбешенный, он удалялся из кабинета, хлопнув дверью. Аналитическую часть работы, составление и ведение графиков поставок приходилось откладывать на вечер, время, когда офис пустел.
Задержавшись в очередной раз на работе, Чернов стал свидетелем любопытного разговора. Через открытую дверь его кабинета отчетливо доносилось:
– Ну, надо же, соизволил позвонить, соблаговолил встретиться, поманить!.. Что-то он к себе в Москву звать-то не спешит. – Алексей Иванович узнал голос Виолетты Романовны.
– Думаешь, ему все по щучьему велению? – отвечала ей Загорская.
– По щучьему-не по щучьему, а генерал все-таки. Он все может. Захотел бы, забрал. Не ходи, Светлана! Сошлись на занятость, на болезнь, на что угодно, но не ходи! Тобой пользуются, а ты и рада!
– Не отпускаешь? – голос Светланы Витальевны изменился.
– Да иди, дура! – Прилуцкая продолжила говорить сначала тихо, может быть, браниться, потом опять громко. – Значит, завтра, с часа до пяти? А потом вернешься?
– Подойду.
Видимо, подруги были уверены, что в офисе никого нет. Чернов аккуратно прикрыл дверь кабинета, чтобы не оказаться замеченным.
На следующий день по звонку Загорскую пропустили на территорию лазарета, где у входа в хирургический корпус ее встретил бывший начальник госпиталя. Все было как несколько лет назад, если не считать крайнего изумления и даже, как показалось, какого-то испуга, вызванного ее хромотой. Само собой разумеется, Светлане Витальевне пришлось все рассказать. Геннадий Сергеевич слушал молча, не двигаясь. А во время прощания достал из портфеля нераспакованную пачку пятитысячных и торопливо сунул их в дамскую сумочку между многочисленными предметами женского туалета, что показалось желанием откупиться, и садануло, как ножом по сердцу.
В тот день Алексей Иванович, как всегда испытывавший тяжесть от соседства с Петрухиным, решил отлучиться из офиса, самостоятельно отправить в ближайшем отделении связи несколько заказных писем. В общем-то, он внимал советам Загорской, никогда никого не ждал, в данном случае – когда их отправит Лиза Селезнева, а делал почти все сам.
Следуя по хорошо знакомой улице, которая вела не только на почту, но и к детскому дому, до которого Чернов не раз прогуливался за своей наставницей, он вдруг увидел в медленно двигавшемся автомобиле генерала. Высокопоставленный военный сидел на пассажирском сиденье в нехарактерной для начальника позе, вытянув шею и озираясь по сторонам. Это был любовник Загорской, которого Алексей Иванович видел на фотографии среди карт Торо и глядевшим с портрета в музее. Пройдя еще несколько метров, он застыл на месте, потому что автомобиль остановился как раз напротив знакомого здания.
Калитку перед вышедшим из машины генералом кто-то услужливо распахнул. Видимо, его ждали. Чернов приблизился к ограде детского дома и увидел занимательную картину: напротив визитера, присевшего на корточки, стояла женщина все с тем же малышом, которого совсем недавно навещала Светлана Витальевна. Генерал демонстративно протягивал мальчику руку, ожидая, что тот хлопнет своей ладошкой по его ладони. Но ребенок, подозрительно оглядывая незнакомца, нерешительно топтался на месте. Тогда генерал поспешно достал что-то из бокового кармана своего кителя и показал мальчугану. Тот сначала шагнул в его сторону, но мгновенно передумав, отступил назад, спрятал руки за спину и насупился.
Тем временем Загорская вернулась в офис. Закрыв за собой дверь директорского кабинета, она, наконец, разрыдалась. Сочувствовать подруге или успокаивать ее было бесполезно. Виолетта Романовна терпеливо слушала и ждала. Ситуация разрешилась неожиданно. Светлане Витальевне позвонил на сотовый ее генерал. После короткого, слезно-эмоционального разговора, ее настроение резко изменилось: Геннадий Сергеевич предлагал ей уволиться с работы, забрать из детского дома сына с тем, чтобы всем вместе улететь в Москву. Оказалось, что с женой они давно расстались, дети выросли и жили своими семьями. Что же касается ее развода с мужем… это можно сделать и позже.
Столь значительные изменения в личной жизни Загорской на этот раз скрывать никто не собирался. Как-то само собой получилось, что коллегам стало известно и о ее сыне в детском доме. Собственно, такие подробности всё объясняли и, как тогда казалось, Светлану Витальевну только оправдывали. Невероятные новости быстро облетели офис, который гудел словно улей. Только и было разговоров, что про столичного генерала, неожиданное увольнение, невероятную и счастливую судьбу.
Через час на работу подошел Чернов. Его удивило, что у входа в офис стояла «скорая помощь» и два полицейских седана. Навстречу ему вышла Селезнева, достала из кармана своей джинсовой куртки пачку сигарет, закурила. Взгляд ее был скорее отрешенным, а не живым и бодрым, как обычно.
– Что случилось, Лиза? Что с тобой? – учитывая возраст и простоту девушки, Алексей Иванович обращался к ней на «ты».
– Вам в каком порядке новости излагать? Начинать с каких, с плохих или хороших? – казалось, что говорит Лиза с большим трудом.
– Давай с хороших!
– У Светланы Витальевны сын в детдоме…
– Какая же это хорошая новость?
– Ах, да! Ее вместе с сыном генерал в Москву забирает. – девушка помолчала, потом решила пояснить. – Они работали раньше вместе. Сын-то… его! Вот… поворот судьбы.
Где-то в небе послышался гул самолета. Казалось, он наполнял почти осязаемой дрожью все на земле. Ощутил в своем теле эту будоражащую вибрацию и Чернов. Захотелось вдруг плюнуть на все и улететь в неизвестном направлении навсегда или, хотя бы, сменить работу…
– Вы слышите меня, Алексей Иванович? – донесся до него откуда-то издалека Лизин голос.
– Да-да, конечно. Ну, а плохие, Лиза, плохие новости? Усиль впечатление, убей, наконец!
На шутку девушка внимания, видимо, не обратила. Прикусив верхнюю губу, она посмотрела на дымящийся кончик своей сигареты.
– Петрухин повесился.
– Повесился? Как повесился?
– Повесился. В вашем кабинете. Мы тут пирушку организовали по поводу радостных новостей, значит… Стали Дениса Леонидовича кричать… Молчание. Зашли, смотрим, а он… Ну, а «скорую» Виолетте Романовне вызвали… Сердечный приступ.