Ну и лето выдалось в тот довоенный год - знойное, жара страшная. Солнце не просто светило, а безбожно обжигало все, что попадалось под лучи. В такой субботний день не хотелось не то что в баню идти, а вообще бы не высовываться из дома : на дворе - пЕкло и в бане - тоже пЕкло. Но, как говорится, пришла суббота - кончай работу, банное под мышку - и бегом вприпрыжку.
"В бане хорошо думается, я это точно знаю, - мысленно вел сам с собой беседу Федор, - а уж когда взмахнешь веничком березовым или дубовым, или махоньким крапивным, какой глянется, то мгновенно отсекаешь все плохое, оставшись один на один с паром - кто кого...
Потом, словно очнувшись, тряхнешь головой и, уже осмелев, сбив спесь с пара, вроде как подобреешь, и, ускоряя темп, начинаешь хлестаться, заигрывая с ним с повлажневшим.
Распаренное тело, краснющее и гладкое, при каждом взмахе веником, прям, горит огнем, а где-то и маленько жжет, не сильно, как покусывание комарика. Все это терпишь неспроста, заодно проверишь и свою выносливость на жгучесть.
А еще, сам знаешь наперед, что в оконцовке будешь пребывать в легкой неге, разомлевший, посвежевший, скинув с себя душевную нЕмочь, и, будто освободившись от жизненных пут, воспрянешь духом - главное, здесь и сейчас, а там как Бог даст.
Кому что лЮбо. Смотришь и насмотреться не можешь, во всем радость видишь. Идешь по тропинке от бани до дома не спеша. Стараешься захватить полной грудью цветочный аромат : иван-чая, медуницы, ромашек, колокольчиков...
И, чуть ли не с поклоном, заходишь на родное крылечко. Осторожно отворяешь входную дверь, шершавую да потемневшую, и, поднявшись по ступенькам, плавно проходишь просторные сени. До чего же тяжелая дверь в переднюю! И так руки-ноги трясутся после бани, а тут еще приходится ее придерживать, чтобы не получить толчок под зад - мол, не мЕшкай, "барин".
Тут-же сбрасываешь с руки банное на приступок у печки, и еще успеваешь глянуть на свое отражение в блестящем умывальнике. Умыв лицо холодной водой, направляешься к столу, на котором вовсю пыхтит и гудит горяченный самовар."
Федор выбрал место на скамейке и, в ожидании чая, принялся за сушки, похрустывая. Матушка, спохватившись, что еще не достано сладкое, хранившееся в прохладе в сундуке, засеменила в кладовую. Вскоре вернулась с полнехоньким мешочком, но уже вся в рассуждениях :
- Федя, забери ты нашего лентяя усатого, толстомордого кота, прям, зла на него не хватает. Унеси куда хошь, чтоб глаза мои его не видели. Цельными днями валяется на печи, а мышь, сатана этакая, совсем страх потеряла - удумала в кладовой между новыми половиками устроить свою кладовую. Ты подумай, что вытворяет : натаскала разных зерен и сложила их ровненько-ровненько про запас, там черта только нет, прости Господи, остальное все есть. Сгрызла угол ларя. Вокурат, около мешков с мукой ошивается. Мало того, что шныряет под ногами туда-сюда, чуть ли с ног не валит, так того и гляди, что прогрызет мешок, - мать на минутку задержала взгляд на сыне и, убедившись, что он слушает ее, продолжала, -
- Сынок, это разве дело? Кот в доме, а у нас мышь разгуливает по горнице, в сенях, как в своих владениях. Отцу твоему говорю, так ему - что кот, что мышь, все едино - "живое существо", так он мне отвечает, - передразнила мужа, - и, кстати, где он есть то, сколько можно париться?!
- Мам, не трожь кота, я поставлю в кладовой мышеловку, - пообещал Федор, - а отец любит посидеть в предбаннике, ты же знаешь.
Федор любил кота. Лет десять назад поздним зимним вечером он заметил на родительском крыльце, Бог знает откуда взявшегося, маленького, полузамерзшего, припорошенного снегом котенка. Взял его на руки и запихал к себе под фуфайку. Пушистик так замерз, что даже не мяукал. А дома пристроил его на печке, поместив в шерстяной носок.
Через час котенок подал голос и, опущенный на пол, был досыта накормлен. Капельки молока тщательно вылизал даже с пола, а остатки пищи доедал так, будто кто-то отберет - прикрывая маленькой лапкой миску.
С тех пор кот, выбрав себе хозяином Федора, спал только с ним. Будил парня каждое утро ни свет ни заря - залезая к нему на грудь, водил лапкой по Фединым губам, давая понять, что пришло время бросить что-нибудь в рот...
- Ну, ладно-ладно, давай чаевничать, - подобрела мать. И стала торопливо выкладывать в глубокую тарелку пряники, печенье, карамельки...
То время Федор помнил как самое дорогое. Оно было до войны. До той проклятой войны, которая отняла у него всех родных и любимых. Мама...его мама, самая родная, одна такая на всем белом свете. Отец...Вера, его жена, одна и на всю жизнь. Мишутка...сынок, совсем маленький.... Все они были когда-то в его жизни.
- Господи, за что? Как жить теперь? - не переставая задавал себе эти два вопроса Федор.
Тогда он еще не знал, что в его будущем произойдет что-то необъяснимое, на грани человеческого понимания, что перевернет всю жизнь. И более того - поставит его перед выбором, который он сделает сразу...Но судьба дает человеку шанс не для того, чтобы мгновенно получать ответы на все вопросы, а любит помучить, как-бы приглядываясь. Вот и Федору придется пройти через многое, пока та же судьба сдобрится, возьмет да и приоткроет завесу...
(точка не поставлена)